Темза, могучая река, извилистой лентой пересекающая весь город, утвердила за Лондоном славу торговой столицы мира. Ее исключительная ширина и глубина позволяли океанским великанам подниматься по ней до сердца города, чуть ли не до самых ворот фабрик, которым они доставляли из-за моря сырье. Испокон века Темза, или просто «Ривер» – «Река», как именовали ее и стар и млад, была излюбленным местом отдыха лондонцев.

В ясную погоду состоятельное купечество всегда охотно совершало прогулки на пароходах вверх по течению реки, мимо порта, до Вест-Энда. Сами-то фабриканты и банкиры хорошо знали каждую речную излучину, каждую новую и старую верфь, каждый пакгауз, знали ворота шлюзов, пропускавших суда в доки, но для их родных и знакомых не было ничего более внушительного, нежели вид Темзы, когда с моря поднимаешься к Лондонскому мосту. Тяжелые громады зданий, верфи по обе стороны, особенно начиная от Вулвича, парусники, теснившиеся у берегов таким густым роем, что под конец оставалось только узенькое пространство посредине реки, по которому сновали взад и вперед сотни пароходов, огромные доки, – все это было столь величественно, столь грандиозно, что дух захватывало. Это настолько красноречиво говорило о богатстве страны, правящей морями, что всякий раз повергало пассажиров в благоговейное изумление перед величием Англии.

Не мудрено, что короли текстиля, стали, банков не раз доставляли своим подрастающим наследникам случай насладиться захватывающим видом мирового города с той его стороны, с которой к ним ежедневно поступали всё новые богатства, богатства, кружившие головы юных джентльменов мечтами о приключениях и наполнявшие гроссбухи их папаш многозначными цифрами барышей.

Всего интереснее было плыть мимо коммерческих доков, огромных водных бассейнов справа и слева от реки. Здесь стояли большие и малые торговые пароходы, даже океанские исполины в восемьдесят метров длиною и осадкой до семи-восьми метров – мощные шлюзы пропускали их без труда. В иные дни в самих доках и на подходах к ним дожидались выгрузки по нескольку сот судов. Были среди них и парусные гуда. Обреченные на медленное вымирание в век пара и растущих скоростей, они все же не переставали вызывать общее восхищение.

Из всех частей света прибывали в доки корабли, и на причалах громоздились штабели товаров – несметное богатство, ежедневно и ежечасно стекавшееся к берегам Англии. Подхваченные тысячами рабочих рук, они исчезали в многоэтажных складах, пакгаузах и длинных подземных погребах, чтобы оттуда быстро разойтись по предначертанным им путям. Сырье поступало на фабрики, предметы роскоши, деликатесы, лакомства шли в резиденцию королевы, дворцы и замки лордов; вина, масла, южные плоды и пряности, лучшие сорта табака, какао, кофе и чая, не без основания именуемые колониальными товарами, перекочевывали в магазины бакалейщиков, а оттуда – в кладовые буржуазии. А корабли, груженные другими товарами, изделиями прославленной английской промышленности, долго не застаиваясь, опять уходили в море, разнося по всему свету свидетельства всеподавляющего величия и мощи Великобритании и сноровки и трудолюбия ее скудно оплачиваемых рабочих.

Рядом с последними доками Сент-Кэтрин вздымалась громада Тауэра с высокими зубчатыми стенами, башнями и воротами, и разговоры пассажиров невольно смолкали при виде этого грозного памятника самых кровавых страниц английской истории.

А лишь только пароход выходил из-под гранитных арок самого старого в городе Лондонского моста, длиною в триста метров, открывался сверкающий купол собора Святого Павла. Тут уже начинался Вест-Энд с его парками, нарядными улицами и роскошными дворцами. За Вестминстерским мостом высилось недавно отстроенное после пожара здание парламента, в котором вершились судьбы Англии и ее империи. Сюда с удовлетворением и гордостью обращал свой взор каждый купец. Это была «его» палата, подобно тому, как это был «его» город, и, показывая Лондон родным и друзьям, он неизменно его расхваливал. Но вот цель достигнута, отсюда можно совершить приятную прогулку мимо Букингéмского дворца, резиденции королевы, в Грин-парк, в котором, особенно по воскресеньям, собиралось избранное общество.

В Лондонском порту, простиравшемся от устья Темзы до самого Сити, и в его густо заселенных кварталах всегда царило бурное оживление, потому что судам нельзя было простаивать в доках подолгу, они должны приносить доход, а для этого требовалось скорее разгрузиться и погрузиться. Многие затем отправлялись в сухие доки верфей – почти всем кораблям требовалось освежить окраску. Свободных грузчиков в большом торговом центре всегда было вдоволь, и ни один не спрашивал, в который час дня или ночи понадобится его рабочая сила, их интересовало лишь, сколько заработаешь – одну или несколько монет – и стоит ли вообще нести такой заработок домой. Часто его хватало только на дешевый обед и стопку-две бренди в одном из бесчисленных портовых кабачков.

Там встречались матросы из всех гаваней мира. На осмотр достопримечательностей прославленного Лондона у них не оставалось времени. Увольнительные на берег обычно были столь же куцы, как и матросское жалованье. Иным счастливчикам, правда, везло, они получали часть рейсовых здесь: ведь каждому хотелось привезти домой – в Порто-Рико или Санта-Крус, в Гамбург, Неаполь или Марсель – какую-нибудь хорошенькую вещицу, кое-кто мечтал даже о чем-то необыкновенном. Особенно если он впервые отправлялся в дальнее плавание, как, например, матрос Паоло Риччи.

Еле сдерживая нетерпение, он сидел на чугунном парапете набережной, неподалеку от своей «посудины», четырехмачтового барка «Bella Napoli», поставив ноги на пустую смоляную бочку, и сплевывал набегавшую от табачной жвачки слюну через тюки с товаром или, разнообразия ради, в черную воду бассейна Сент-Кэтрин. Да, Паоло уже потерял терпение и злился. Этот Кинг! Проклятый мальчишка не идет и не идет! Неужели обманет? Истекают последние драгоценные минуты увольнительной. Паоло все больше мрачнел. Через час экипаж должен быть на судне. Опоздавшие могут на своих на двоих переправляться через большую лужу! Капитан утром отдал приказ выйти в море на день раньше назначенного срока, ввиду ожидавшейся перемены ветра.

Гора ящиков и тюков на набережной становилась всё меньше. Желтые и черные грузчики, не соблюдавшие священного для англичан воскресенья в расчете на хороший заработок, тяжело дыша, взбегали по узкому трапу на палубу парусника с последним грузом. Паоло вглядывался в лица зевак и прохожих. Ему наскучило ждать. Но и уйти нельзя! Они условились встретиться здесь, значит, здесь и надо ждать. Он в третий раз перекатил языком табачную жвачку, выругался и сплюнул. «Чертов мальчишка! Все-таки оставил меня с носом! – Паоло негодовал, и прежде всего на самого себя. – И почему я не купил Лючии кружевную косынку у первого попавшегося старьевщика? Или хотя бы пояс или цепочку. А теперь явлюсь к ней с пустыми руками. Вынь да положь ему кружева! Вот и влип! Этот Кинг меня просто околдовал. Черт его дернул показать образчик кружев, но каких! Тонкие, как паутинка! И я, дуралей, вообразил, что такое кружево достанется мне, сыну бедного рыбака!»

В роскошные магазины Сити, где выставлены на продажу такие кружева, простому матросу и соваться нечего. И надо же было вынырнуть этому мальчишке и шепнуть ему на ухо: «Шикарные кружева! У нас такие носят одни герцогини при дворе. Могу добыть. По дешевке!» И Кинг дважды растопырил все десять пальцев. Кто бы тут мог устоять!

А Паоло уже много дней только и мечтал, что о своей свадьбе с Лючией. Как у нее заблестят глаза! И как бы к ней пошло подвенечное платье из лондонских кружев! В этом наряде краше его невесты во всей Сицилии не сыщешь. Все парни лопнули бы от зависти. А теперь что? Он горько усмехнулся и понурил голову. Толчок под ребра возвратил его к действительности.

Перед ним стоял щупленький паренек с плутовской мордашкой, на вид лет тринадцати, не больше. Дырявая капитанская фуражка лихо сдвинута на одно ухо.

Поток бранных слов сорвался с губ Паоло, потом он показал на парусник:

– Goddam, very late – очень опоздай! Мы сегодня уйти!

Мальчуган хладнокровно дал ему доругаться, как ни в чем не бывало приветливо улыбнулся и, успокаивающе приложив черный от грязи палец к губам, затараторил:

– Pst… Signore Maccaroni… Silentia… bona sera! – Он сорвал с себя фуражку и так же лихо натянул ее на другое ухо.

Паоло рассмеялся.

– Avanti! – сказал мальчуган. – Tutti bone – bambino mio! – Слова эти он подготовил заранее. Переведенные на родной язык, они должны были примерно означать: «Хэлло! Вы, господин из страны макарон, довольно тарабарить! Добрый вечер! Чапайте за мной. Живо! Пошли. Все в порядке, мой милый!» Но вместо «мой милый» он сказал «мой малыш» и удивился смеху, которым была встречена его приветственная речь. Паоло очень позабавило это необыкновенное обращение на его родном языке, и он позабыл свою досаду.

– Ты сам bambino! – И Паоло ткнул бойкого мальчугана в грудь. – Ты little boy. Я – большой матрос! – Паоло встал и уже серьезно спросил: – Где Кинг?

– Avanti! Пошли!

Хенни, или, как его иногда звали, Портовый Хенни, выполнял в шайке должность гида, так как из обрывков разноязычных фраз, ежедневно звучавших вокруг него, он не только нахватал уйму важных и нужных слов, но и удивительно ловко умел, пользуясь ими, изъясняться с моряками всех пяти континентов. Хенни обладал каким-то шестым чувством, помогавшим ему никогда не теряться, выворачиваться из самых сложных переплетов и с истинным шиком ускользать из цепких лап портовой полиции. Он не пропускал мимо ушей ничего, что пошло бы на пользу или во вред шайке. Умный и живой, он всегда старался узнать что-нибудь новенькое. Прозвище «Портовый Хенни» он получил потому, что вечно крутился в доках. Хенни умел сносно читать, что тоже представляло большое удобство для грачей – ведь их ученый «профессор» Оливер не всегда был под рукой.

Хенни с матросом быстро добрались до «Пьяного кита», одного из многочисленных матросских кабачков.

И в самом деле, куда ни ступи, за что ни возьмись, все тут качалось и шаталось, как пьяное: половицы, столы и табуретки, дощатый потолок, который, казалось, так и норовил обвалиться, да и трухлявые, готовые рассыпаться от малейшего толчка, стены. Но именно эта-то особенность кабачка и ценилась высоко, ибо в случае опасности отсюда можно было смыться, на худой конец, просто сквозь стену. Как правило, и посетители у стойки одноглазого хозяина «Пьяного кита» тоже не слишком твердо держались на ногах.

– Где Кинг? – нетерпеливо спросил Паоло своего провожатого. Но затем сквозь клубы табачного дыма разглядел того, кого искал, за столиком в кругу приятелей. – Хэлло, Кинг! – окликнул он его с облегчением.

Билли Клинг – грачи, вычеркнув из его фамилии букву «л», единодушно избрали его главарем, или «кингом» – «королем», – сидел подле своего дружка и сверстника, Джека, подростка с лицом, изуродованным шрамами.

В ту пору грачи избрали своей штаб-квартирой «Пьяного кита», вернее, один из его «кабинетов», под которым в подвале находилась их спальня – «пещера», где они ночью или днем, в зависимости от того, как требовало дело, спали на мешках. В шайку совсем недавно вступили близнецы Эдди и Джим. Пока они еще проходили испытательный срок. Мировой судья, к которому доставили двух оборвышей за то, что, голодные, они стянули с прилавка вареную телячью ножку, не посмел их осудить за воровство – такой в зале поднялся ропот.

«Накормите детей, тогда они воровать не станут!» – крикнула какая-то решительная женщина, а за ней подняли шум и другие бедняки, которые пришли в суд послушать дело. Им-то Эдди и Джим были обязаны своим освобождением. Выйдя из зала суда, близнецы дали себе зарок не возвращаться в Грачевник. Мать осталась в пустой и холодной каморке, а они убежали туда, где, как им казалось, их ожидала вольная, счастливая жизнь, – в доки.

Здесь-то наметанный глаз Кинга и приметил близнецов, слонявшихся без дела меж штабелями ящиков. Кинг подошел к ним как раз в ту минуту, когда Джим пытался выловить гнилое яблоко из мутной воды затона. Так они стали самыми юными членами шайки и сразу же после своего обстоятельного рассказа, встреченного громкими взрывами смеха, получили прозвища: «Эдди Телячья Ножка» и «Джим Теленок». Хотели они того или нет, прозвища за ними остались. В остальном все здесь им очень нравилось. Хотя бы уж потому, что изредка можно было досыта наесться.

Шестой грач, Оливер Пéнтленд, был сыном зажиточного коммерсанта. Он тоже убежал из дому, и назад его не тянуло. Открыткой: «Отправился пароходом на Цейлон», Оливер оповестил родителей о своем исчезновении и на этом успокоился. Но еще до отхода «своего» судна он повстречал Джека и Хенни. Вот это были ребята так ребята! О таких друзьях он всегда мечтал. Он остался с ними и махнул рукой на Индию. Вскоре для Кинга и грачей он сделался незаменимым «профессором», главным бухгалтером и кассиром. Сейчас он склонился над столом, что-то записывая и считая, и даже головы не поднял.

Наконец-то Паоло у цели! Забыты скучные минуты ожидания и досада. Билли с улыбкой поднялся ему навстречу. У Паоло исчезли последние сомнения. На его смуглом лице блеснули ослепительно белые зубы. В левом ухе его болталась блестящая серьга. Как кольцо для попугая, утверждал позднее Эдди. Джим тоже завистливо поглядывал на серьгу и красную шелковую косынку на шее у матроса. Итальянец всем понравился.

Паоло подошел к ним и с силой стукнул кулаком по столу, однако стол не выдержал такого неожиданного приветствия. Ножка, которой он был подперт, отвалилась, и стол медленно, будто кланяясь, накренился перед опешившим матросом. Это вызвало бурный взрыв смеха, к которому по-мальчишески весело присоединился и сам Паоло. Фокус со столом опять удался!

Кинг вытащил из-за стенной обшивки сверток и молча протянул кружева матросу.

У Паоло загорелись глаза.

– О mio cielo, Santa Maria! – Загорелой рукой он гладил кружева, осторожно водил пальцем по длинным лепесткам цветочных венчиков, тонким, как паутинка, изогнутым стеблям, наконец поднес ткань к губам и поцеловал ее. Грачи, удивленные таким бурным проявлением чувств, которое им, да и большинству их соотечественников, было совершенно несвойственно и чуждо, втайне забавлялись. Медленно и торжественно матрос опустил кружева на стол. Поток слов, среди которых попадались и английские, сорвался с его губ. Ребята не огорчались, что ничего не понимают. До чего же красиво, страстно и вместе с тем нежно, совсем как песня, звучала его речь!

Оливер не сводил глаз с взволнованного лица матроса. Он подтолкнул Джека в бок и тихо, с оттенком изумления проговорил:

– Temperamenti!

Хенни тоже поддался очарованию чужого языка и, когда Билли кивком напомнил ему, что надо переводить, он только сокрушенно пожал плечами. Но Кинг не рассердился.

– Эква! – сказал он покровительственно. – Эква!

Это тарабарское слово, которое, будто волшебная палочка, сглаживало все недоразумения и всякому повесившему нос грешнику разрешало спокойно и бесстрашно поднять глаза, означало просто-напросто: «Эка важность!» Но значило оно и несравненно больше: «Ничего, браток, не горюй, дружище, потому что и я не горюю. Не стоит того. Такова уж жизнь! Эква!»

К чему им перевод Хенни? Разве и так не видать, что матрос счастлив? Что он говорит о красивой девушке и ее подвенечном платье?

«Порядок! – подумал Кинг. – Этот не станет торговаться». Не без тайного умысла велел он Хенни немножко поманежить Паоло. Все вышло точно так, как Билли хотел. Матрос не трясся над каждой монеткой, прежде чем выложить ее на стол. А Паоло думал: все сбережения ухнули, ну и что из того? Завтра он уже будет далеко в открытом море. Нескольких монеток, что осталось, хватит, чтобы купить у ребят стальных перьев и карманный нож.

Затем Паоло вытащил из глубин своего бездонного матросского кармана три золотисто-желтых апельсина и преподнес их своим английским друзьям. У близнецов глаза округлились, как пуговицы. Однажды они уже находили такие шары, правда наполовину сгнившие, в куче мусора. Итальянец заметил, что у мальчиков текут слюнки. Он тут же показал, как очищать плод от кожуры. Апельсиновый сок стекал у близнецов по губам. Они чмокали от удовольствия. Джек честно поделил и второй апельсин. Эдди и Джим дрались за кожуру. Билли, который сам не ел, сунул третий апельсин в карман:

– Для Бробби, он сегодня работает в «Табачной трубке»!

Пряча кружева, матрос вытащил маленькую цветную картинку и положил ее на стол. Руки Джека и Билли в тот же миг выскочили из карманов, но, как пойманные, застыли на краю стола. На картинке виднелись апельсиновые деревья с золотистыми плодами, домик на склоне холма, убогий, но белоснежно-белый, а в глубине – дымящаяся гора, небо без единого облачка и синее море.

– Такое море… ха-ха, такого моря не бывает! – дрожащими губами проговорил Джек.

– Бывает, si, si, si, – закивал итальянец.

– Италия? – спросил Кинг. Рука его коснулась картинки, он как завороженный глядел на нее.

Лицо Паоло просияло.

– Si, si! Да! Палермо. Италия. Му home… дом. Маленький, но красивый, красивый дом и красивая страна. – Голос Паоло опять звучал певуче.

Хенни с трудом перевел. Билли подтолкнул его и зашептал:

– Спроси, что она стоит. Я бы купил.

Хенни пожал плечами.

– Паоло, quanta costa? Эта imago – картинка – для него. – Он указал на Кинга.

– Уступи мне ее, матрос, я заплачý! – попросил и Билли.

Паоло со смехом покачал головой:

– Niente, niente! Деньги не брать! Красивая страна, bella Sicilia. О, голубое небо! Здесь – все серый! Бери, брат! – и сердечным жестом протянул Билли картинку, подошел к стойке, потребовал портеру и поднял стакан за ребят.

Потом по-дружески и очень крепко пожал всем руки. Гид проводил его на набережную.

«Профессор» Оливер добросовестно занес сделку в гроссбух и стальным перышком, которое он всякий раз после употребления тщательно обтирал, вывел:

1 кусок кружев, проданный Паоло, – 20 шиллингов

1 пачка стальных перьев ему же – 1 шиллинг 3 пенса

1 карманный нож с роговой ручкой – 3 шиллинга

— — —

Чистая прибыль 24 шиллинга 3 пенса

(Двадцать четыре шиллинга, три пенса чистой прибыли, поскольку добыто без издержек.)

Грачи почтительно следили взглядом за пером, которое без устали, чуть поскрипывая, покрывало бумагу словами, цифрами, черточками. По требованию Джека записанное было тут же прочитано вслух.

– Большой день для нас, друзья грачи! – с гордостью произнес Кинг. – Надо отпраздновать. Размахнемся сегодня и пообедаем в «Красном слоне». Каждый получит на руки по три шиллинга. Кружево, которое нам с Джеком удалось спереть, дело особого рода!

Грачи одобрили это решение молчаливым кивком. Ни единой улыбкой не выдали они своего восторга.

Перо опять заскрипело. Выдано: по три шиллинга Кингу, Джеку, Хенни, Оливеру, Эдди и Джиму. «Профессор» Оливер строго соблюдал субординацию. Но определялась она не возрастом, не ловкостью, а лишь длительностью пребывания в шайке.

– Остальное – про запас. Бробби получит свою трешку завтра! Как, согласны?

Пять кулаков с размаху опустились на стол, который Джек на сей раз подпер ногой. Каждый, получив свою долю, против имени ставил крестик. Затем Оливер снял со стенки портрет, так густо засиженный мухами, что изображение королевы едва различалось, оттянул доску и засунул под нее гроссбух.

– «God save the queen…» – запели ребята, но тут же, как по уговору, замолкли и встали. Не всякий английский подданный, при каждом удобном случае затягивающий свой национальный гимн, пел так искренне, как Оливер и грачи. Их королеве и в самом деле выпала первостепенная задача: оберегать кассу шайки. «Боже, храни королеву!»

Тут к ним подошел хозяин «Кита»:

– Ну как, фартовая вышла сделка?

Черная повязка, прикрывавшая вытекший глаз, придавала кабатчику мрачный и устрашающий вид, но мальчики знали, как благодушно порой поблескивает здоровый. Едва приметным кивком Кинг дал понять, что не хочет об этом говорить.

– Ну ладно! – Потом, чтобы его мог расслышать только Билли, хозяин добавил: – Нужны три человека сегодня в ночь. Бочонки с виски. Забрать с «Веллингтона», второй иллюминатор справа от кормы. Объявлены как уксус. Понятно? На ялик – и прямо в подвал.

Кинг кивнул:

– Будет сделано!

Хозяин «Пьяного кита» приходился Хенни двоюродным дедушкой и охотно предоставлял грачам убежище и приют. Они могли приходить сюда и уходить, когда им вздумается. Единственное условие, которое он им ставил, – не участвовать в попойках. Впрочем, он и сам не оставался в накладе, грачи часто его выручали. Если клиента разыскивала полиция, он мог во всякое время незаметно ускользнуть. Ребята провожали его по подземному ходу к реке, где была припрятана лодка. Потом они приводили к нему толстых боцманов да и других посетителей, которые на другой день с пустыми карманами, пошатываясь, выходили из кабачка. В «Пьяном ките» заключались темные сделки, от которых кое-что перепадало и грачам. Да и хозяйка жалела ребят, это было заметно по ее супам. Намешанные из всех остатков, они были намного вкуснее того, что Билли в последний год привык есть дома. Когда шайка промышляла в этих краях, она жила припеваючи.

•

Через какие-нибудь четверть часа после сделки грачи со своим Кингом уже вразвалку шагали по набережной. Туман с Темзы медленно переползал в бассейны доков. «Профессор» Оливер шел между Джимом и Эдди, которых никто по виду не принял бы за близнецов.

– Сюда! – Оливер потянул Эдди в противоположную сторону. – Кинг не любит, когда липнешь к нему. Да еще в воскресенье! Кругом щеголи, зеваки – только будешь зря лезть на глаза полиции.

Джим тоже повернул за ними.

В обязанности «профессора» Оливера входило просвещение новичков.

Возле реки высился, окруженный широким, но сейчас сухим рвом, Тауэр – старая цитадель, башни и подземелья которой на протяжении многих веков служили тюрьмой английским королям. Зубцы высоких стен уже местами окутал туман, и от этого казалось, будто башни отступили вдаль.

Оливер задумчиво проговорил:

– Чего тут только не творилось в старину – всякие страсти!..

Он остановился перед тяжелыми двухстворчатыми воротами. Джим и Эдди ничего об этом не слышали, не знали даже названия ворот, перед которыми невольно замедлял шаги всякий прохожий.

– Трэйторз-гейт! Через эти «Ворота изменников», как их назвали, волокли государственных преступников. Кто сюда входил, знал, что навсегда. Живым отсюда никто уже не выходил, разве только на казнь. Вон там, наверху, – Оливер показал на небольшой холмик слева от них, – стояла плаха. Голов же тут отрубили, скажу я вам… королевских голов!..

– Сколько? – деловито осведомился Джим.

– Ну, с сотню будет, а то и больше.

Джим Теленок остолбенел, затем громко фыркнул:

– Сотня? Врать-то! Да столько и королей-то не было!

В памяти Оливера вдруг далеким видением мелькнули уроки истории, которую он, сын состоятельных родителей, проходил в школе. «Не спеши, по порядку, Пентленд! И сначала всегда дату», – услышал он голос учителя и вдруг, как в классе, забубнил:

– 1535 год – канцлер Томас Мор, обезглавлен. 1536 год – королева Анна Болейн, обезглавлена. 1540 год – канцлер казначейства Томас Кромвель, обезглавлен. 1542 год – генерал-адмирал Сеймур, обезглавлен. 1546 год – Энн Эскью, подвергнута пыткам в Тауэре и сожжена… Король Генрих Шестой, убит в Тауэре…

Год вылетел у него из памяти. Оливер уставился на мрачные ворота. Может, здесь проходил и Генрих VI? Он вздрогнул. Это Джим засмеялся.

– Всего два короля пока что!

Исчезли классная комната, школьные товарищи, учитель, который всякий раз, как называешь дату, со свистом рубил воздух линейкой. Перед ним стояли два оборванных близнеца, которых нисколько не трогал этот перечень.

– Ну, и всякие там знаменитые люди – архиепископы, герцоги, полководцы и все, кого они именовали мятежниками, то есть которые за народ стояли. И чуть кто против власти – голову долой! Обезглавлены, задушены, заколоты! Ричард Третий родного брата в бочке с вином утопил. Даже маленьких принцев и тех прикончили: задушили, когда они спали. А многих в башнях морили голодом до смерти. Других сжигали.

Эдди, задрав нос, принюхивался. Оливер и Джим расхохотались.

– Ну, сейчас, положим, не пахнет! – Оливер хлопнул Эдди по плечу.

– Нет, пахнет! – стоял на своем Эдди Телячья Ножка. – Чем-то горелым… я уже давно слышу.

Теперь и Оливер задрал нос.

– Норд-ост! Ясно. «Табачная трубка королевы». Наши бравые таможенники опять набили ее контрабандным табаком. – Он показал на высоченную трубу, которая, поднимаясь из восточного угла лондонских доков, словно длинный указательный палец воткнулась в серое небо. – Вот ослы! Жечь хороший товар! Наплевать, что с фальшивой наклейкой или контрабандный. Мог бы другим пригодиться. – Подобное расточительство бесило Оливера. – Думают такими штуками приучить людей к честности!

– Просто смех берет! – с ожесточением бросил Джим. – Ну и подлецы! Платили бы лучше людям столько, чтобы сыты были и не мерзли. – Он сунул руки в карманы рваных штанов и прибавил шагу.

Оливер с изумлением смотрел на него. А Джим не дурак. У Кинга верный глаз. Да и простоватого Эдди со временем обтешем.

Они уже обошли весь Тауэр и вновь приближались к затону. Эдди Телячья Ножка вдруг испуганно схватился за карман, но тут же, успокоившись, весело зазвякал монетками. Никогда еще они не были такими богачами. Сегодня уж они поедят вволю, и всё самое лучшее. Очень довольный, он толкнул Оливера:

– Вот уж не думал, что Кинг так честно поделится! Ни на пенни больше себе не взял.

– Кинг? Взять себе больше? В моем гроссбухе ты прочитал бы, если б умел читать, сколько раз он брал себе даже меньше.

– Хм! – хмыкнул Джим. – Не понимаю. Он же атаман. А они всегда берут себе больше. Никто бы и слова против не сказал, если…

– «Против»!.. – передразнил Оливер. – Не мели чепуху, Теленок! – строго произнес он. – Тогда бы он не был нашим Кингом, а мы были бы самыми простыми карманниками, как вон другие… – И он презрительно обвел рукой вокруг. – Кинг парень что надо! Ваше счастье, что он вас принял. Он пойдет с нами в огонь и воду. Никогда не оставит в беде…

– А нам какую-нибудь одежонку дадут, Оли? – сквозь кашель просипел Эдди. – Гляди, какой туманище. Тьфу, черт! В моих лохмотьях зиму не протянешь!

– Не скули! – прикрикнул Джим на брата. – Вот чудак! Туман нам подмога. А до зимы еще далеко. – И он повернулся к Оли, чтобы расспросить его о шайке.

– А с Джеком как? Его мы тоже должны слушаться? Он ведь лучший друг Кинга?

– Ясно! А ты как думал? – Оливер смерил его взглядом. – Джек молодец, он всех лучше после Кинга. До тебя это еще, видать, не дошло?

– Дошло-то дошло… – нерешительно признал Джим. – Что он лихой – это сразу видно, раз вчера ночью с Кингом перелез через стену и утащил кружева.

– И откуда утащил! – Оливер воодушевился. – Попробовал бы кто другой. Из пасти самого Кровососа! Отчаянную штуку выкинули. Если бы они Джека или Кинга поймали, тогда…

– Что тогда? Да говори же! – подтолкнул его Эдди Телячья Ножка.

– Крышка тогда… и Джеку, и Кингу!

Близнецы впились глазами в Оливера. Эдди спросил:

– Но, если это было так опасно, почему же они это сделали?

– Уж конечно, не ради того, чтобы ты звякал в кармане тремя шиллингами. Не ради этого!

Джим искоса взглянул на Оливера: почему тот не договаривает?

– У Кинга была какая-то стычка с Кровососом? – спросил он немного погодя. – Я слышал от ребят в Рукери.

Оливер вздохнул, но потом подумал: они вправе спрашивать.

– Да, наши хотели насолить Кровососу. Рассчитаться по старому счету с Кроссом-младшим. Джек целых три года задарма проработал на фабрике, а еще этот живодер велел избить его до полусмерти. Но Кинг выручил его из тюрьмы. Он сделал так, чтобы и его посадили…

Эти намеки лишь разожгли любопытство близнецов.

– Посадили? Как же так? В настоящую тюрьму? Ну же, рассказывай! И почему Джека? Он что-нибудь натворил?

Оливер зажал уши. Но, раз уж он начал, надо было продолжать. И он рассказал все, что знал о Джеке. И Джим, который до сих пор считал, что никому не жилось хуже, чем им, с волнением слушал рассказ о безотрадном детстве Джека. А Эдди впервые за много недель вспомнил о матери, которая осталась совсем одна и, конечно, о них горюет. С жадностью ловили они каждое слово Оливера.

– Джек рос в сиротском доме, у него не было ни матери, ни брата. Но вот однажды Кросс-младший явился в приют. Он забрал оттуда двенадцатилетнего Джека и еще шестерых сирот, будто хотел обучить их ремеслу. Но особые договора, которые с ними заключили, были еще намного хуже простых контрактов. У учеников не было своего угла, они жили в страшной тесноте в жарком фабричном подвале, кормили их плохо, и после двенадцатичасового рабочего дня они как мертвые валились на соломенные тюфяки. Им не давали играть, гулять не пускали, никогда они не слышали доброго слова, зато их при всяком удобном случае пороли и оставляли без обеда. На третьем году такой каторги Джек работал рядом с Билли. Они подружились. Фабрика была для Джека настоящей тюрьмой, и он только и думал, как бы вырваться на волю. Билли рассказал ему о шалаше из веток, который они с соседскими ребятами построили в пустоши. Хоть раз, но он увидит пустошь, решил Джек. Он без спросу ушел с фабрики, хоть и знал, что его за это побьют. Но Кросс-младший подумал, что Джек сбежал, снарядил за ним погоню. Джека поймали и упрятали в Ислингтóнскую окружную тюрьму. Там его зверски избили. Дубинками изуродовали все лицо. А чтобы другим сиротам неповадно было, Джека должны были осудить за нарушение договора, а после отбытия наказания вернуть на фабрику. Но Билли подставил шефу ножку. Он смело выступил на суде и все начисто выложил. Рассказал о жестоком обращении с учениками, избиениях, противозаконной ночной работе. Это никак не устраивало судью. Он приказал вывести Билли из зала. Билли сопротивлялся, и его заперли в одну камеру с Джеком.

Оливер дошел до самого захватывающего места своего рассказа и нарочно томил близнецов. Потом сказал:

– Ну, а ночью оба ушли.

Джим свистнул сквозь зубы, а Эдди никак не мог сообразить:

– Ушли? Как это… прямо так и ушли? Но как же?

Оливер снисходительно усмехнулся и несколько свысока произнес:

– Надо иметь хоть капельку фантазии, не то жизнь станет пресной и будет драть горло, как черствый хлеб без масла. Ну-ка, пораскинь мозгами: засов у дверей где? Ясно, не изнутри. Окошко для них тоже не оставили открытым. Билли уже заранее подготовил свой план, хорошо осмотрел дом снаружи. Конечно, он прихватил с собой инструмент. К голяшке привязал. А остальное сами смекайте. В конце концов, обычная камера – это тебе не Тауэр. И все-таки это было отчаянное дело. Наш Кинг молодчина. Хитрый, как лиса, всякие уловки знает, где уж им его поймать. – Оливер для вящего эффекта помолчал и потом добавил: – А теперь прикиньте! Что, если бы их обоих вчера в прядильне сцапали…

Близнецы кивнули. Джим просто преклонялся перед главарем шайки.

– Да… вот это да! А что было потом, когда они… ну, ты понимаешь. У Джека-то никого нет!

– В том-то все и дело. Билли не хотел больше расставаться с Джеком и умотал из дому. С того и началось. В порту они сошлись с длинным Бробби и Хенни, те тогда были в шайке «Игольное ушко». Вот где самое настоящее жулье! Это нашему Кингу не подходило. Ему подавай приключения, опасности, он за дружбу, справедливость!

– А как ты к ним попал?

– Ну, это длинная история. На сегодня хватит с вас. Как-нибудь в другой раз расскажу. А в двух словах так. Я хотел уехать на пароходе, надоело дома до чертиков. Все какие-то чинные, благородные… По воскресеньям ни в церкви, ни за столом слова не скажи. Одни притворщики кругом. Да и в школе сплошь барчуки, глупые как пробка. Нет, дудки, думаю, хватит с меня. Куда угодно, только подальше от них. Вот я и решил уехать зайцем.

– Зайцем? – переспросил Эдди.

Оливер так и прыснул:

– Ну и ну! Долго же тебя придется еще учить, дурья твоя башка. Это так говорится, когда едут тайком. Без билета. Я встретил тогда Джека и Хенни, они таскали бидоны с маслом в машинное отделение, где я спрятался. Они рассказали мне о Кинге. Я и сел к ним в лодку. И не жалею об этом. Вот и все, – закончил Оливер.

Он рассмеялся. Что ему из того, если в желудке иногда урчит с голоду и ходит он в лохмотьях. Он нашел друзей. А это главное. Но ведь близнецы этого не поймут. Пока еще!

– Значит, Кинга надо слушаться? – спросил Джим.

– Надо! – Оливер выпрямился. – Никто не смеет втихую обтяпывать дела и утаивать добычу. Наш лозунг: ничего для себя, все для всех!

Джим невольно вздохнул. Что им придется нелегко, это он уже предчувствовал. Он хмуро пробурчал:

– Ерунда все это! Очень уж правила строгие. Если нельзя делать что хочешь, какая же это свобода?

– А вот такая! – Оливер прибавил шагу, показывая этим, что на сегодня воспитание новичков окончено. – Поживете с нами, тогда и поговорим. Великое дело спайка. Бробби на три года старше Кинга, но ему и в голову не придет потребовать себе больше. А добывает он больше всех. У нас все по-другому. Недаром у нас главарем Кинг, второго такого нет. А шаек столько, сколько вшей у тебя в голове.

Джим испуганно запустил пятерню в лохматую голову. Все трое дружно рассмеялись.

•

Доки всё больше пропитывались желтым лондонским туманом. Билли и Джек, шагая вразвалку, как заправские морские волки, бесцельно шатались по причалам и набережной, держась, однако, поодаль от праздничной толпы гуляющих, собравшихся поглазеть, как отчалит «Bella Napoli».

– Наступает наше время, – сказал Джек и взмахнул рукой, будто приветствуя туман. – Сразу как-то на душе спокойнее стало.

С живым интересом, который всегда вызывали в нем парусники, следил он за всеми маневрами на готовящемся отвалить итальянском судне; за матросами, копошившимися будто тени возле мачт; за тем, как поднимали на борт лоцмана возгласами и командами на чужом языке. Заметив безучастный взгляд Билли, он спросил:

– О чем думаешь? О Бробби?

– Да! Но ничего, он справится. Я посоветовал ему подъехать к мальчишке-кочегару на «Табачной трубке». – Заметив удивленный взгляд Джека, Билли коротко рассмеялся. – Пускай поделятся, нам все равно перепадет достаточно.

– Мне бы такое и в голову не пришло! – с восхищением сказал Джек.

– Кочегару на «Табачной трубке» тоже жить хочется. – заметил Билли. – День и ночь жгут всякое добро, а самим жрать нечего.

– А как же Бробби проскочит мимо охраны?

– Ты видел давеча Стэффа, таможника? Он уже здорово нагрузился. А Хеннин дедушка поставил ему еще полштофа виски. Когда Стэфф заступит на дежурство, что он с хмельных-то глаз увидит?

– Ловко! Всегда ты что-нибудь придумаешь! Во всяком случае, так спокойнее.

– Бробби никогда не работает наобум, у него все должно быть наверняка, – сказал Билли.

Он многому научился от Бробби. Собственно, основному, что нужно атаману шайки. Но тем, чем грачи отличались от всех других шаек, как день от ночи, они были обязаны ему. И Билли этим гордился.

У грачей было полно друзей в гавани, хотя бы уж потому, что люди, вынужденные обстряпывать свои дела за спиной у таможенных чиновников, всегда находили в них надежных помощников. Грачам подсказывали, где можно подработать; при полицейских облавах – надежно прятали или указывали запасной выход. Большинство знало, что Джек у полиции на заметке, и сочувственно относились к нему. Всем было также известно, что грачи, когда докеры не поспевали с погрузкой, помогали им, не требуя никакой платы.

Билли и его друзья отнюдь не чурались честной работы, лишь бы только с них не драли три шкуры и платили хорошие деньги, а не какие-то жалкие пенни. Если же не получали, сколько было договорено, то подстраивали подлым хозяевам какую-нибудь каверзу. Справедливость прежде всего!

Кинг считал, что он как нельзя лучше воспитал своих грачей. Он не требовал от них слепого послушания. Обычно он спрашивал, хотят ли они участвовать в деле. Но если соглашаешься, то уж подчиняйся и не пищи.

– Ну, сегодня мы проведем портовую полицию, – сказал Билли и взял Джека под руку. – Из выручки непременно купим тебе теплую куртку!

– Телячьей Ножке нужнее, чем мне! – буркнул Джек.

– Он тоже получит. Столько-то нам наверняка перепадет!

Друзья подошли к самому краю затона и наблюдали, как на паруснике поднимают последние трапы.

– Хорошо, что мы кружева сплавили! – с удовлетворением сказал Билли. – Завтра они уже будут в открытом море. И у меня на душе как-то легче стало: все-таки чертовски рисковое дело!

– Что правда, то правда! – подтвердил Джек. Вода плеснулась о доски причала и замочила им ноги, но Джек даже не заметил. – Когда ты там, наверху, исчез в форточке и долго не возвращался… а вахтер вдруг посреди ночи впустил целую ораву людей во двор, у меня в глазах потемнело. Ноги стали будто ватные. Знаешь, как я струхнул! – Он хрипло рассмеялся.

– Да, если бы они нас накрыли… – пробормотал Билли.

– Вообще-то не стоило так рисковать…

– Ерунда! – резко оборвал его Билли. – Что об этом сейчас поминать. Ведь все было продумано до мелочей. Мы можем гордиться, что наконец-то как следует проучили этого мерзавца. Вот взбеленится завтра утром, когда не сможет отправить свои кружева «Маршаллу и Зиндерманну»! Он ведь спит и видит, что благодаря этим кружевам станет поставщиком двора. Уж я-то знаю. – И, ожидая одобрения, взглянул на Джека; но тот молчал. Билли с горячностью продолжал: – Все на фабрике знают, что Кросс-младший бредит этими кружевами. То-то посмеются над ним, то-то обрадуются, что шеф остался в дураках! – И, видя, что Джек о чем-то глубоко задумался, Билли хлопнул его по плечу: – Вот как надо работать грачам, это мне по нутру. И нам послужило, и справедливости!

– Справедливости! Может быть. Но уж больно она крохотная. Мне думается, Кровосос это как-нибудь переживет Но сколько нам еще терпеть? Когда же придет Большая Справедливость, для всех нас? – И Джек описал рукой полукруг, как бы захвативший всех людей в доках, весь мир.

Билли сердито отшвырнул в воду валявшийся под ногами окурок сигары, который при других обстоятельствах не преминул бы подобрать.

– Это уж не наша забота, Джек. Это сделают другие… – но тут же, смутившись, запнулся, потому что вдруг вспомнил о Робине. И торопливо заговорил: – Мы же решили так жить, как живем… здесь! Плохо нам, что ли? И весело! Ну, чего тебе еще? – и, резко повернув друга к себе, заглянул ему в глаза.

Но тот потупился.

– Да так-то оно так, но ведь можно жить и по-другому, – медленно проговорил Джек, но, видя, что Билли помрачнел, поспешил добавить: – Хотя бы, например, на таком вот судне. Ты и я.

На «Bella Napoli» как раз отдали швартовы.

– А ты думаешь, там свобода? Вкалывать там надо до седьмого пота!

– Знаю, – пробормотал Джек. – Нашему брату нигде нет свободы. Но, – и он сверкнул голубыми глазами на друга, – на таком корабле все время видишь что-нибудь новое. Не могут же они тебе глаза завязать. Взяли бы да и высадились где-нибудь на краю земли. В Южной Америке… или у чернокожих. И остались бы там. Они парни хорошие, честные. И началась бы у нас совсем другая жизнь.

– А грачи? И все это? – с горячностью воскликнул Билли.

Он любил родной город, его кипучую жизнь, порт, причалы, поблескивающую серой рябью могучую Темзу. Он не жалел, что избрал эту вольную жизнь, где не было ни пинков, ни колотушек, ни понуканий. Вот только родные… Но разве грачи ему не родные? Не братья?

Так же как и Джек, Билли часто прислушивался к звукам чужой речи желтых и черных рабочих, не раз наблюдал, как китайцы палочками едят свой рис, сидел на циновках индийцев и слушал их странно заунывные песни, от которых веяло пряным ароматом дальних стран. Но никогда бы ему не пришло в голову все бросить, чтобы отправиться с Джеком за океан. Он предводитель грачей, он сплотил их в одно целое, сделал тем, чем они теперь стали, и гордился этим. И он за них в ответе. Неужели Джек, его друг, этого не понимает?

– Да, грачи – это я понимаю. Но на всю жизнь? – все еще колеблясь, отвечал Джек.

– К чему сейчас думать, что будет потом! Я не хочу расставаться с грачами и не хочу расставаться с тобой. Подумай о Бробби, о Хенни, об остальных – как же мы их бросим, ведь они опять станут обыкновенными карманниками. Нет, Джек, нигде не найдем мы таких друзей!

– Ты прав, я просто болван! – Джек повернулся спиной к паруснику. – Иногда я об этом забываю, думаю, что где-то там, за тридевять земель, мир лучше устроен. Сам не свой делаюсь, когда вижу паруса. Да ладно, как-нибудь отвыкну!

К Джеку вновь вернулось хорошее настроение. Мальчики стали возиться, скакать через пустые железные бочки, которые с грохотом раскатывались во все стороны, а затем два друга, весело посвистывая, двинулись вдоль набережной.