В январе, самом холодном месяце года, все места в недавно открытой библиотеке Британского музея были заняты. Здесь работал и Маркс, каждый день по восемь, а то и по десять часов, – в библиотеке имелось богатейшее книгохранилище и отличные каталоги. Огромный материал, который Маркс обнаружил там для своего труда по политической экономии, а также сама жизнь в Лондоне, где с особой наглядностью проступали все противоречия буржуазного строя, заставили его еще раз проверить все ранее исследованное и изученное. Но, помимо этого, его интересовало все, что волновало тогда умы, так что работы было через край.

Маркс сидел за столом, заваленным грудами книг, сверял, просматривал и делал выписки. Каждую показавшуюся ему ценной книгу он конспектировал – составлял краткий обзор ее содержания. Благодаря этому ему всегда удавалось быстро найти необходимую справку.

Так как среди прочитанных и законспектированных научных трудов, которые Маркс изучил, работая над своим основным произведением – «Капиталом», числится не менее полутора тысяч, то можно с уверенностью сказать, что гениальнейший сын германского народа был в то же время одним из самых его трудолюбивых сынов.

Седовласый библиотекарь Литтлрок, не один десяток лет проработавший в музее, каждый день с нетерпением поджидал человека с львиной гривой и умными живыми глазами, который, приветливо поздоровавшись с ним, сразу же садился на свое место за горой книг. С кем бы старик ни беседовал, он тотчас же прерывал разговор и со словами «одну минутку, извините, пришел доктор» спешил отнести уже приготовленную стопку к столу Маркса. А у Маркса, даже если мысли его уже были заняты работой, всегда находилось ласковое слово для Литтлрока. Все маленькие радости и заботы старого библиотекаря скоро стали известны ему, а детей и внуков его он уже давно знал по именам.

Иногда, записывая очередную выдачу, старик с улыбкой рассказывал: «Вот у меня кот Думдирум развалился на столе, будто лорд какой – хоть кофий ему подавай! Оно и правда, фрак у него без единого пятнышка и перчатки белые…» Или: «Ну, что вы скажете, доктор, внучек-то мой, Мики, разносил газеты и получил в награду полшиллинга. Целых шесть пенсов! И что, вы думаете, он с ними сделал? Купил своему дедушке пачку лучшего табаку».

А как старик сиял, когда Маркс время от времени шутливо добавлял что-нибудь к его рассказу! Как он радовался, что доктор никогда не забывал имен его внуков, помнил и Думдирума – белолапого кота и коноплянку Лондиду.

Но библиотекарь почитал доктора не только за участие и сердечность, он любил и ценил его прежде всего как поистине образцового читателя. Ведь так неутомимо, как этот доктор Маркс из Германии, так сосредоточенно не работал здесь никто, да и такого всесторонне образованного человека он никогда не встречал! Многих читателей способна отвлечь любая мелочь, они с любопытством поднимали головы, когда в зале появлялось новое лицо, вытягивали шеи, когда толстый фолиант с глухим стуком падал на пол или кто-нибудь бесцеремонно хлопал дверью. Для Маркса в читальном зале не существовало ничего, кроме книг, поэтому ничто не могло ему помешать: часто он не замечал даже звонка, извещавшего о закрытии библиотеки.

Литтлрок бережно охранял место Маркса, не уставал подносить заказанные книги из самых дальних углов книгохранилища. Он делал все, чтобы доставить доктору как можно скорее нужные ему материалы. Целые горы газетных подшивок подвозил на тележке, без лишних слов приносил коробки с древними рукописями или пожелтевшие от времени фолианты и первому из всех подавал какую-нибудь новинку по политической экономии. И чего только его доктор не выписывал! Какая же должна быть память, чтобы охватить весь этот материал! Пожалуй, не существовало ни одной области знаний, которой не интересовался бы Маркс. Именно это больше всего нравилось в нем Литтлроку.

Однажды Маркс заказал трагедии Эсхила, разумеется, в греческом оригинале. На следующий день – Аристотеля и Гераклита. В другой раз он просматривал новое издание Шекспира, и Литтлрок заметил, что его черные глаза так и сверкали весельем. Какое-то время он все требовал художественные произведения на итальянском, испанском и французском языках, а вслед за тем – книги по естествознанию. И все это Маркс читал, лишь изредка пользуясь словарем.

– Бог ты мой, неужели вы владеете всеми этими языками? – спросил его однажды старик.

– А как же? – спокойно отвечал Маркс без малейшего самодовольства, от которого не свободны столь многие ученые мужи. – Если собираешься проникнуть в самую суть какого-либо вопроса, нельзя полагаться на переводы, – добавил он.

– А какие же языки вы не знаете?

– О, очень многие! Впрочем, еще не все упущено. Сейчас на очереди русский. Подумайте только: Пушкина, Гоголя, Щедрина – всех этих своих любимцев, я, к сожалению, вынужден читать в переводах. Но на русский придется потратить несколько лет. Да и арабский меня очень интересует, и турецкий тоже!

Оба рассмеялись. Затем старик, тихо ступая, вернулся к своей конторке.

А уж как он удивился, когда Маркс заказал научный труд по математике!

– Ничего не понимаю! – сказал он почти с упреком и пододвинул книгу своему доктору, предположив, что тот ошибся в шифре.

Но Маркс, погруженный в чтение, только кивнул в знак благодарности. Литтлрок тихонько удалился.

Но в тот же день Маркс уделил верному помощнику несколько минут.

– Скажите, существует ли вообще что-нибудь, чем вы не интересуетесь? – спросил старик. – Вот вы даже математикой занялись.

– Вы правы, не существует, – улыбнулся Маркс. – А математикой я занимаюсь для отдыха.

Литтлрок так и застыл с раскрытым ртом. Мавр улыбнулся.

– Особенно люблю алгебру. Изумительно владеть наукой, в которой все проблемы разрешимы и законы которой незыблемы. Ибо в других науках человеческое мышление делает только первые шаги, – сказал он задумчиво.

Как-то Литтлрок принес Марксу книгу, выписанную для него из Оксфордского университета. Подойдя к столу, библиотекарь, к своему ужасу, заметил, что Маркс читает страницы, все исчерканные красным и черным карандашом. Старик не смог подавить возглас сожаления. Маркс поднял голову и сразу понял.

Лукаво подмигнув, он произнес:

– Неслыханно? А? – Затем, быстро указав на обложку, добавил: – Это моя собственная книга! Не волнуйтесь, мой друг, у библиотечной книги я и угол не загну.

Оба рассмеялись.

– Видите ли, мистер Литтлрок, – объяснил Маркс, – книги – это мои рабы, и только таких рабов позволительно иметь человечеству. Они должны служить мне. Я потому подчеркиваю важнейшие мысли, чтобы потом быстро найти нужное мне место. Для большинства людей книги – предметы роскоши, а не орудия труда.

Замечание это заставило надолго задуматься старого библиотекаря.

…В этот день Литтлрок был сам не свой. Вот уже больше недели место его доктора пустует. Быть может, погода помешала ему прийти? Смерзшиеся крупинки снега стучались в высокие окна читального зала. Даже днем было темновато. Колеблясь, зажигать или не зажигать газовые лампы, Литтлрок прошелся меж столов. В нерешительности остановился он у незанятого стола, на котором высились стопы книг с бесчисленными закладками. Может быть, убрать? Нет, доктор непременно придет. Ведь он заказал столько новых книг! И все – срочно. Желая еще раз удостовериться, Литтлрок медленно оглядел весь зал, и лицо его прояснилось. Вон там идет немец с белокурой бородой и узким лицом, которого он часто видел с Марксом. Имени его он так и не запомнил, уж очень оно трудное.

Вильгельм Либкнехт принадлежал к «молодежи», как Маркс шутливо называл некоторых своих друзей. Он никогда не уставал загонять их в библиотеку Британского музея. Но вскоре Либкнехт понял, что дело вовсе не в тех восьми годах, на которые он был моложе Маркса. После первой же встречи в 1850 году на летнем празднике Коммунистического просветительного рабочего общества он признал огромное духовное превосходство Маркса и стал его называть, как и многие другие товарищи, куда старше его, «Отец Маркс».

Сегодня Либкнехт уже несколько раз оглядывался на пустующее место, и, когда к нему с озабоченным лицом подошел библиотекарь Литтлрок, он сразу понял, чтó тревожит старика.

– Непременно придет. Мы с ним условились на сегодня. Правда, долго доктор Маркс не сможет пробыть, но на час он обещал зайти. – Несколько встревоженно Либкнехт добавил: – Не понимаю, почему его еще нет, скоро полдень.

Но Литтлрок не отходил.

– Быть может, погода? – спросил он. – Нынче каждый второй житель Лондона болен.

Так как Либкнехт, грустно глядя перед собой, не ответил, старик, огорченный, отошел.

Либкнехт покачал головой. «Болен? Я же его встретил вчера у банка. Правда, он был бледнее обычного. Но когда я об этом заговорил, он ответил: „Жена уже много дней хворает. Да и дети кашляют все хором… даже Ленхен жалуется на головную боль“».

Неужели им стало хуже? А может, Мавр и сам заболел? Это же… Как раз сегодня вечером они собирались посидеть и поговорить в его, Либкнехта, маленькой комнатке на Чёрч-стрит…

Видеть Маркса у себя было для Либкнехта всегда праздником, ведь он был очень одинок. С великим трудом удалось выторговать у хозяйки ведро угля на сегодняшний вечер: он еще с рождества задолжал за квартиру. А теперь вот Мавр не пришел!

Либкнехт снова углубился в записи, которые он сделал во время лекций Маркса на Уиндмилл-стрит. Какие четкие формулировки! Недаром Мавр всегда говорил: «Ясность языка – результат ясного мышления, а ясная мысль неизбежно обусловливает ясную форму». Но вот перед глазами Либкнехта расплылись записанные тогда слова.

Зал Просветительного рабочего общества набит битком. Либкнехт видит перед собой черную доску и рядом – Мавра, быстро и в то же время сосредоточенно записывающего формулу за формулой. Хоть подчас материал и был чересчур сложен, никто из слушателей не отвлекался. А Мавр, развивая свою мысль, методически продвигался вперед. Сперва он давал краткую формулировку, затем переходил к подробному изложению, тщательно избегая при этом слов, малопонятных для рабочих. Потом предлагал задавать вопросы. Если вопросов не задавали, он сам их ставил и делал это с таким педагогическим мастерством, что от него не ускользал ни один пробел.

Как жаль, что блестящие доклады прекратились! В Коммунистическом просветительном обществе подняли голову люди, рьяно ратовавшие за давно отжившие взгляды, и Мавр заявил: «Поистине у меня есть куда более важные дела, чем смахивать старую паутину». И он целиком отдался научным занятиям.

В то время как большинство эмигрантов носились с планами немедленного мирового переворота, Мавр и небольшой кружок молодых товарищей занимались в библиотеке Британского музея. Порою они отправлялись туда, даже не позавтракав, но их воодушевлял призыв Маркса: «Учиться! Учиться!», да и его собственный, достойный удивления пример.

Либкнехт сунул тетрадь со своими конспектами по экономике в карман сюртука, вышел из читальни и стал прохаживаться по коридору, жуя кусок хлеба. Денег на обед он решил сегодня не тратить – ведь надо еще купить сахар для вечернего чая. Как бы ему хотелось хоть раз принять Мавра как следует: заказать у хозяйки ужин, купить черных сигар…

Расхаживая по коридору, Либкнехт задумался. Без Мавра, без его смеха, которым он так умел отметать все житейские невзгоды, без его вечно ищущего, пытливого ума жизнь в Лондоне была бы просто невыносима!

Либкнехт прислонился к подоконнику и долго глядел на занесенный снегом сад, голые деревья и серое, беспросветное небо. Вот уж и полдень миновал, а Маркс так и не появился в читальне. Тогда Либкнехт прервал свои занятия и покинул библиотеку, решив зайти на Дин-стрит. Он вдруг заспешил и выбежал на улицу, даже не застегнув свое легкое, не по сезону, пальтишко. Порыв ветра чуть не сбил его с ног. Замерзшие лужи замело, и на них легко можно было поскользнуться.

Это был необычный январь для Лондона. Почти ежедневно погода резко менялась. То снег таял, образуя жидкое месиво, то снова все схватывало морозом, и тротуары превращались в каток. Мало кто из жителей безболезненно переносил эти температурные скачки. Все были простужены, болели гриппом. А сколько людей, поскользнувшись, ломали себе руку или ногу!

Мавр открыл дверь и крепко пожал Либкнехту руку.

– Не могу даже пригласить тебя в комнату, Уильям, – шепотом произнес он. – У меня тут целый госпиталь. Одна Лерхен не слегла. Все остальные чихают и кашляют наперегонки. Хуже всех досталось маленькому Мушу. Очень высокая температура…

Либкнехт заметил, что лицо друга омрачилось. Он осторожно спросил:

– А жена?

– Думаю, что тоже грипп. Не очень сильный, но о том, чтобы она встала с постели, не может быть и речи. Ки-Ки рисует, сидя в кровати, кашель ее совсем замучил. Я не разрешаю ей вставать.

– А Ленхен? – Либкнехт едва решился задать этот вопрос, он уже догадывался, что с Ленхен тоже неладно, иначе Мавр сам не открыл бы дверь. К тому же Ленхен непременно отослала бы Маркса в библиотеку.

Мавр вздохнул:

– Ленхен тоже слегла. Уже два дня. Нужен врач. Она бредит… – Мавр замолчал.

– И ты все делаешь сам? – спросил потрясенный Либкнехт. – Один? Не мог бы я…

Тут раздался голос из спальни:

– Дядя Уильям, идите сюда!

Это был Муш. И вдруг Либкнехт заметил на лице друга выражение, какого он прежде никогда не видел: выражение мýки.

– Чем я могу тебе помочь, Мавр? Располагай мною! – торопливо произнес он. – Может быть, мне сходить за врачом?

Мавр сперва кивнул в знак согласия, но затем, сообразив что-то, махнул рукой. Чем заплатить врачу, когда в доме нет денег даже на лекарство? Он ответил, запинаясь:

– Подождем… еще один день…

Либкнехт взял руку друга в свои:

– Тебе незачем что-либо скрывать от меня, Мавр! – Хотя он прекрасно знал, что в кармане не наберется и шиллинга, он бодро добавил: – У меня полно мелочи. К тому же я могу забежать к Брауну, возможно, он мне даст что-нибудь в долг. Или… быть может, мне сходить к «Дядюшке» на Друри-лейн?

Но так как Мавр решительно покачал головой, Либкнехт больше не рискнул упоминать о ломбарде и, громко позвякивая медяками в кармане, спросил:

– Итак, что следует купить в первую очередь?

– Хлеба! – последовал ответ Мавра. – Картофель еще есть. Нет, молоко, пожалуй, важнее. – Мавр нахмурил брови. Как он мог забыть о самом важном только потому, что у него самого сосало под ложечкой! – Если бы хватило на молоко! Маленький Муш ужасно кашляет… Слышишь? Да и Франциске тоже молоко необходимо.

Мавр оставил своего гостя в прихожей и, чуть слышно ступая, вошел в спальню, поправил Эдгару подушку, откинул слипшиеся волосы со лба.

– Пусть он войдет! Я хочу поиграть! Дядя Уиль… – Маленький Муш снова надсадно закашлялся.

– Нельзя, Муш! Потерпи, будь храбрым, маленький Тиль! Когда ты говоришь, ты щекочешь глотку и выманиваешь кашель. А нам надо победить этот злой кашель, великий полководец Муш!

Мавр заставил себя говорить обычным веселым и ласковым голосом, и Муш мгновенно послушался. Он вытянул ножки под одеялом, приложил руку ко лбу и отрапортовал:

– Слушаюсь, полковник Чарли! – Затем откинулся на подушку, пытаясь улыбнуться отцу. – Злой кашель мы обратим в бегство, – добавил он храбро. И сразу же тяжко закашлялся. Грудь его ходила ходуном.

Мавр обнял ребенка и понемногу успокоил. При этом он озабоченно смотрел на Женни. Она поблагодарила его взглядом. Мавр подошел к ее постели.

– Ты должна признать, что я отличная сиделка! – сказал он.

Женни кивнула.

– Принеси мне Франциску. Она все время плачет.

Вновь укладывая малышку в колыбель, Мавр вспомнил о Либкнехте, который все еще разговаривал с Лаурой в прихожей.

– Отпусти Лауру на часок с дядей Уильямом. Пусть подышит свежим воздухом, – предложила Женни. – Да и тебе бы лучше уйти в библиотеку. Прогулка не повредит.

Однако Мавр отказался:

– Ты обо мне не беспокойся, любимая! На сей раз я здоров. Кнаккрюгге уже разделался со своим гриппом. Он стоит как скала. Я уж вас выхожу!

Его глаза сияли такой уверенностью, что Женни облегченно откинулась на подушки.

В прихожей Мавр помог Лауре одеться, как умел завязал ленты и сказал Либкнехту:

– Очень ветрено, дорогие мои! Будьте осторожны. Идите лучше теми улицами, где меньше дует. И принесите молока, а если сможете, то и хлеба. Если бы ты каждый день навещал нас, Уильям, мне было бы спокойней. Да, чуть не забыл! – Он достал письмо: – А это отошли, пожалуйста. Марка у тебя найдется?

Либкнехт кивнул:

– Найдется! – А сам озабоченно подумал: «Если я истрачу на марку свои пенни, то уж на хлеб и молоко, пожалуй, не хватит». Но для отвода глаз он бодро позвякивал мелочью в кармане пальто.

Мавр с улыбкой выпроводил их за дверь, затем, быстро вернувшись, принес Лауре рукавички.

– Voilà, Лерхен. Очень холодно!

Когда они ушли, Мавр еще немного постоял в темной и пустой прихожей.

•

Ветер дул в спину. Несмотря на холод, Лаура была рада, что наконец-то выбралась на свежий воздух.

– Не разговаривай! – заботливо напомнил Либкнехт.

– А у тебя есть деньги, дядя Уильям? Хорошо бы купить немного сала. Или мяса. Мавр уже три дня подряд варит картофельный суп. Может быть, он ничего другого не умеет, дядя Уильям? – поделилась она своей догадкой.

Либкнехт пробормотал что-то невнятное себе в бороду. Мысль его лихорадочно работала. Молоко – хлеб – мясо! Зайти за врачом! Сдать на почту письмо! С чего начать? Может быть, пойти с девочкой к Брауну, который иногда выручал его в трудный час? Но застанут ли они его? Вряд ли. Или к Фрейлиграту? Нет, у того также никогда ни гроша за душой. Да Мавр, наверное, и сам уже к нему заходил. Плохо дело! Либкнехт стал вспоминать, нет ли у него чего-нибудь, что можно заложить.

Лаура, заметив, что лицо его все больше мрачнеет, сочувственно сказала:

– А мяса нам и не надо. Кусочка сала, совсем маленького, тоже хватит. Ленхен всегда берет тонкое сало. Оно дешевле. – И она вопросительно посмотрела на дядю Уильяма.

– Гм! – только и произнес он.

– Нам бы колбасу «Никогда-не-убывай» из сказки о Гансе Рёкле! – вдруг весело сказала она.

– Хорошо бы! – Либкнехт засмеялся. – «Кукареку! Наедайся досыта, Ганс Рёкле!» – сказал Петушок – Золотой гребешок. – Он подмигнул Лауре в знак того, что отлично помнит сказку.

Лаура, заметив, что дядя Уильям снова повеселел, принялась рассказывать:

– Знаешь, Мавр не очень хорошо готовит. Он совсем не учился этому. А вчера тарелку разбил. Обычно-то он смеется, когда что-нибудь разобьет, а тут… – Лаура замолчала.

Невольное признание ребенка только ухудшило настроение Либкнехта. Да, если Мавр не смеялся, разбив тарелку, то дела совсем плохи!

Кое-где ветер сдул посыпанную на тротуарах золу, обнажив ледяные дорожки. Разбежавшись, Лаура прокатилась. Либкнехт задумался над тем, чтó только что услышал от девочки. Оказывается, Мэми пять дней уже не встает, а тут еще, как на беду, захворала Ленхен. Вернулась из магазина с пустой кошелкой и сердито сказала: «Никто больше в долг не дает! Нет, так дальше нельзя!» – и вдруг упала на стул, а с него соскользнула на пол. Лаура страшно испугалась. Ленхен никогда не болела, всегда была рядом, знала, как помочь. Мавр поднял Ленхен и отнес в кровать, а она, Лаура, расшнуровала ей высокие ботинки. Ленхен все время бормотала: «Завтра… завтра я… достану денег… золотые шары… Дядюшка…»

Мавр приложил ей мокрый платок ко лбу, и Ленхен вроде немного успокоилась. Но потом опять как крикнет: «Нет, нет, только не к Крысиному Усу!» «Наша Ленхен бредит. Это она о доме с тремя золотыми шарами», – тихо пояснил Мавр и велел Лауре почаще менять холодные примочки.

Тревога Либкнехта возрастала по мере того, как он узнавал всё новые и новые подробности. Купив на почте марку и отправив письмо, Либкнехт пересчитал оставшиеся деньги. На хлеб еще хватит, а на молоко – нет! Но ведь оно так необходимо Эдгару да и малышке тоже! Кто-нибудь, или булочник, или молочник, должен отпустить в долг!

Сначала они зашли в молочную. «Не уйду без молока! – внушал себе Либкнехт. – В конце концов, для других просить ведь легче, чем для себя!»

Лаура молча поставила бидон на прилавок.

– Мистер Маркс уже две недели берет в долг, – окрысилась хозяйка на Либкнехта.

Но, когда он на своем ломаном английском языке с милым швабским акцентом описал ужасное положение семьи, хозяйка уже готова была уступить.

– Доктор Маркс прожил здесь более года и всегда платил исправно, – добавил он. – Да, уважаемая, писателю приходится несравненно хуже, чем конторскому служащему или почтовому чиновнику… Те в конце каждой недели приносят домой жалованье, а писатель, журналист – где там! Он должен писать для газет, писать интересно и быстро, очень быстро! – Либкнехт заметил, что толстая торговка с благоговением слушает его, и не преминул рассказать целую историю, закончив ее словами: – Вот как обстоят дела в редакциях. Только и знают торопить да погонять. И каждый день подавай им что-нибудь новенькое, увлекательное. Только и смотрят, как бы сорвать побольше, а заплатить поменьше.

Толстуха сочувственно вздохнула. Должно быть, она была любительницей всяких душещипательных историй. Зачерпнув молока, она налила один литр в бидон. Длинная ли речь Либкнехта или посиневший на морозе носик Лауры разжалобили ее, как бы то ни было, она приписала долг к столбику цифр в своей книге.

– Ладно! В другой раз, значит, заплатят.

Лаура поспешила объяснить:

– Самой мне молочка не надо, но у нас маленькая в колыбельке, не можем же мы ее картошкой кормить!

Тут молочница еще раз пододвинула бидон к себе и наполнила его до краев.

– Приходи завтра опять. Уж буду отпускать вам, пока мисс Демут не поправится, – милостиво изрекла она.

Шагая по улице, Либкнехт весело насвистывал. И не успели они дойти до булочной, как ему пришла в голову хорошая мысль.

– Знаешь что, Лерхен? Пойдем-ка лучше к моему булочнику. Это на Чёрч-стрит. Он всегда рад новому покупателю. Пусть целую неделю посылает вам хлеб на дом. А заплатите потом. Ему одно важно: новый клиент – новая прибыль.

Все сошло как нельзя лучше. На сэкономленные пенни Либкнехт исполнил просьбу Лауры – купил кусочек сала. Радостные и возбужденные, отправились они в обратный путь.

Теперь ветер дул им в лицо и вскоре настегал щеки до синевы. Некоторое время оба спасались, пряча голову в воротник.

На перекрестке они, переходя мостовую, вдруг увидели тележку, запряженную собакой. Бежавшая рядом с псом девочка неожиданно поскользнулась и упала. Вскрикнув, Лаура бросилась к ней и столкнулась лицом к лицу с Джо. Вдвоем они помогли Бекки подняться на ноги.

Вот так встреча! Лаура радостно протянула обоим руки, но Джо стоял, словно окаменев.

– Что с тобой, Джо? Ты меня не узнаешь? – спросила Лаура.

– Узнать-то узнаю… – ответил Джо с расстановкой.

Какой Джо странный! Лаура ничего не могла понять. Она молча глядела, как Джо стряхивал снег с пальто сестры.

– Бекки, это Лаура! – Тут Джо заметил слезы на глазах сестры. – Больно ударилась, да? Садись в тележку. Мы с Каро тебя повезем.

Но попытка Джо утешить сестру только вызвала еще более горькие рыдания. А когда и Либкнехт озабоченно стал расспрашивать о причинах ее слез, Бекки расплакалась навзрыд. Джо совсем растерялся и все только обнимал сестренку. Слезы катились по ее щекам. А она так долго держалась молодцом!

– Мы были… мы были на кладбище. Наша Дороти… – попытался объяснить Джо.

Ласковые слова Либкнехта помогли Клингам прийти в себя, и Джо в конце концов рассказал все по порядку. Они только что похоронили младшую сестренку. Вдвоем с Бекки отвезли гробик на кладбище. Робину не разрешили уйти с работы. А маму отец отвел обратно на фабрику.

Либкнехт впервые видел детей, о которых в доме Марксов не раз заходил разговор. Они стояли перед ним в тоненьких пальтишках, которые нещадно продувал свирепый восточный ветер. У Джо было усталое, изможденное лицо.

Некоторое время они шагали рядом. Джо с нежностью говорил об умершей сестре.

– Сколько лет она мучилась этим кашлем!

– И новая кровать ей не помогла, – грустно добавила Бекки.

И только когда они уже стали прощаться, Джо узнал, что в доме Марксов все больны.

•

На следующий же день, едва кончилась смена, Джо побежал на Дин-стрит. Дверь открыл Мавр и очень удивился.

– Не могу тебя пригласить, Джо, – сказал он. – У нас все больны. Ты можешь заразиться. А это тебе вовсе ни к чему. Приходи через неделю. К тому времени мы уж как-нибудь выкарабкаемся.

Джо в нерешительности смотрел на Мавра.

– Может, я чем помочь могу? Посуду помою или в магазин сбегаю? Вот что, давайте я угля принесу из подвала.

Глаза его при этом так умоляюще глядели на Мавра, что тот не в силах был отказать.

– Угля… Да, это было бы кстати!

Но когда уголь был принесен, Джо не захотел уходить.

– Позвольте мне сбегать за покупками. Ну, пожалуйста!

Мавр смотрел куда-то поверх головы Джо.

– Нет, нет, мы уже все купили. Я сам ходил. Ступай, дорогой мой. И большое тебе спасибо.

– Но завтра я обязательно опять приду!

Удрученный, Джо спускался по лестнице. На площадке он остановился. Как же так? Все больны? И почему Лаура не вышла? Может, тоже заболела? А почему Мавр не разрешил ему сбегать в магазин за покупками? Джо снова увидел перед собой замкнутое лицо Мавра. И вдруг догадался: «У них денег нет! А я… то есть мы должны ему еще десять шиллингов, которые он тогда не захотел взять у Билли!»

Понурив голову, Джо поплелся домой. Всю дорогу он старался что-нибудь придумать и наконец придумал.

Пошел дождь вперемешку со снегом; и когда Джо добрался до Грачевника, он промок уже насквозь. Внезапно наступившая оттепель превратила все переулки в потоки грязи. Но Джо не выбирал дороги – теперь он со всех ног мчался домой.

Торопливо глотая похлебку, он напрямик спросил Робина:

– Можем мы через месяц вернуть доктору Марксу десять шиллингов? Ну те, за кровать. Ты знаешь.

Робин кивнул:

– Да, конечно. А ты почему спрашиваешь?

– Я только что оттуда. Очень им туго приходится. Все заболели. – И Джо обо всем рассказал брату.

Робин даже побледнел.

– Да, тогда надо бы… надо бы… Нет, сейчас ничего не выйдет. Через несколько дней мы хотим объявить забастовку. Отец ничего не знает об этом. Надеюсь, что бастовать придется недолго. Но… – Робин замолчал. Он хотел сказать, что даже если они одержат победу, то все равно он, Робин, может очутиться на улице. Но, заметив встревоженный взгляд Джо, он решил утешить брата и поспешно добавил: – Нескольких шиллингов прибавки в месяц мы уж наверняка добьемся… должны добиться. Но ведь ты говоришь, у них сейчас совсем нет денег?..

– Я возьму у Билли. В долг, конечно. Это проще всего. А через месяц мы ему вернем. Только Мавру нельзя говорить, откуда деньги. Пусть думает, что это наши. Завтра же я отнесу ему.

Робина такое предложение не очень обрадовало. И правда, лучшим этот выход не назовешь. Но другого ведь не было.

Несколько минут спустя Джо уже шлепал по раскисшим улицам в сторону доков.