Омнибус, громыхая, покатил дальше. Мимо Бекки спешили прохожие, раздраженно отталкивая колючую вязанку хвороста. В это время дня на всех улицах, широких и узких, царили шум и толчея. Особенно оживленно было на Оксфорд-стрит, одной из крупнейших артерий города-исполина. Тут можно было встретить людей всех сословий и состояний. Молодые клерки, кончив свой рабочий день в банковских и торговых конторах, высыпали на субботнее гулянье. Щеголи во фрачных брюках из тончайшего сукна в крупную и мелкую клетку и пожилые джентльмены в нанковых сюртуках и коротких вельветовых штанах прохаживались, обозревая горы товаров, которые Лондон, этот крупнейший торговый город Старого Света, выставляет на прилавках и в витринах магазинов для кичащихся своим богатством горожан. Скромные мещанки в темных капорах с шелковыми лентами тащили доверху набитые воскресными припасами корзинки и сумки. Они спешили, как и все, что не мешало им то и дело останавливаться и завистливым взглядом провожать элегантных дам, перебегавших тротуар, чтобы впорхнуть в собственную коляску или наемную пролетку. За этими видениями из высшего света шествовали с важным видом лакеи в белых чулках, ловя взгляды, устремленные не столько на них, сколько на корзины с тонкими яствами, букеты цветов и картонки с тортами и шляпами.

В такие минуты людской поток, будто по молчаливому уговору, замедлял свое течение. Молодые франты вытягивали шеи, женщины в ситцевых платьях и капорах таращили глаза, чтобы ничего не упустить, и с волнением прикидывали, сколько метров шелковой ленты и кружевной оборки пойдет на такую или почти такую накидку, если скроить ее самой.

Даже состоятельный человек, любуясь богатым выездом, принимался мечтать об умножении своих доходов. Но всех тут же подталкивала и уносила дальше непочтительная толпа.

Лишь изможденные работницы спешили мимо, не оборачиваясь. Мир хорошо одетых был для них так же недосягаем, как звезды на небе. Да и магазины на Окси не про них. Свои покупки они делали в других местах. За сверкающими центральными улицами прятался лабиринт тесных и грязных улочек и закоулков, где ютилась беднота. Если запоздаешь, получишь на свои трудовые гроши – хозяева, как нарочно, выдают их в последнюю минуту – самую что ни на есть заваль.

Среди зевак и покупателей сновали мошенники и воры всех мастей, крупные и мелкие, молодые и старые. Экипированы они были под стать тем, кого обирали: одни – щегольски, в подражание высшему свету, другие – вызывающе неряшливо, словно бы рисуясь своими отталкивающими лохмотьями из лавки старьевщика. Тут же мелькало и множество босоногих уличных мальчишек в латаных и перелатанных штанах. Развязно привалившись к стенам домов, слоняясь около витрин или торгуя газетами, они, однако, все время были начеку и со свойственной их возрасту зоркостью следили за тем, чтобы не упустить случая заработать пенни или поглазеть на уличное происшествие.

… Внезапно перед Бекки, озабоченно глядевшей вслед быстро исчезнувшему брату, вырос толстяк в колпаке со свисавшими на лоб пестрыми кисточками.

– Посторонись, my darling! Всю дорогу загородила своим мешком с дукатами! – громко, но добродушно выкрикнул он, с ловкостью жонглера пропихивая свое круглое, как винная бочка, брюхо сквозь плотную толпу.

Бекки, заглядевшуюся на невиданный колпак с кисточками, закружило и унесло, словно соломинку. Громко хохоча, красноносый забавлялся, глядя, как перепуганная девочка силилась пробиться к своим вещам сквозь людской поток.

Тут Мавр спросил:

– Чего же мы еще ждем?

– Я хочу прислонить мешок к стене и поставить там корзину, а потом я, – она мужественно пыталась улыбнуться, – подожду. Здесь проходят многие с нашей улицы, они мне помогут. Сегодня я не так тороплюсь. – Бекки знала, что хозяева с тележкой до десяти часов пробудут на рынке. Самая бойкая торговля шла у них по субботам.

– Нет, я тебя провожу. Здесь ждать нельзя. – И Мавр подхватил корзину с белыми шампиньонами. – Где ты живешь?

– В Сент-Джáйлсе, сэр, – тихо ответила Бекки. Она окинула взглядом шевровые штиблеты своего провожатого и добавила: – Но там не очень… лужи и… грязь… По субботам хуже всего. Приличные господа не ходят в Рýкери, – храбро произнесла она насмешливое прозвище, которым лондонцы окрестили район бедноты Сен-Джайлс, лежащий в самом центре Сити.

Рукери – Грачевник! Обязан ли был квартал своим прозвищем бесчисленным стаям грачей, ворон и галок, с хриплым карканьем оборонявшим от всяких посягательств кучи мусора и нечистот, которые никто никогда не убирал, или же оно относилось к тем подозрительным оборванцам, что внезапно вырастали из подвалов и подворотен полуразвалившихся зданий и так же таинственно в них исчезали? Они «грачили», то есть жили воровством и другими темными делишками.

Так или иначе, каждый охотнее делал крюк, лишь бы не проходить через Грачевник. Но провожатого Бекки, как видно, все это не смущало, во всяком случае, он не беспокоился ни за свои штиблеты, ни за добротный сюртук. Глаза его были прикованы к бледному личику девочки, на котором отражалась борьба между смирением существа безропотного и униженного и гордостью человека честного и трудового. Он спокойно ответил:

– Не беспокойся. Я бывал в Сент-Джайлсе. Там живет много честных тружеников. Они пока вынуждены ютиться в трущобах, но когда-нибудь все это будет снесено. И, уж во всяком случае, не они виноваты в своей нищете. Идем! – И, так как девочка не могла нести и мешок и хворост, он пробурчал: – Ну, а что мы сделаем с толстым кабаном, которого ты поймала в пустоши? Дай-ка я его схвачу за ухо, а ты берись за хвостик. Вот так! О, да он, оказывается, совсем легкий!

Озабоченное лицо Бекки сразу прояснилось. И она почти задорно ответила:

– Дикий кабан набил себе брюхо листьями ежевики!

После всех злоключений так хотелось от души посмеяться! Но тут Бекки заметила, как ее провожатый, чтобы нести мешок и корзину, неловко зажал под мышкой трость.

– Надо поскорее свернуть с Окси, – озабоченно сказала она, – здесь мы не сможем…

– Сможем! Предоставь это мне, у меня плечи широкие.

И невысокий, но плечистый Мавр принялся решительно и бесцеремонно прокладывать себе дорогу сквозь толпу. А за ним-то Бекки легко было шагать.

Конечно, кое-кто из прохожих насмешливо оборачивался. Да и то сказать, подобное зрелище не часто увидишь на Оксфорд-стрит. Джентльмен в цилиндре, со смуглым лицом, обрамленным черной бородой, лицом настолько незаурядным, что его запомнишь среди тысячи, джентльмен в сюртуке, пусть сшитом не по самой последней моде, однако же из тонкого сукна, словом, бесспорно «джентльмен», – и вдруг тащит мешок и корзину с грибами! Беседует с нищей девчонкой и при этом, вопреки всем приличиям, громко хохочет! Да еще останавливается посреди тротуара, мешая прохожим!

– Хэлло, милорд! Не соизволите ли чуть поживее! А то как бы вам не потерять свой посох, – с издевкой произнес молодой щеголь в голубом фраке.

Его спутники обернулись и загоготали.

Бекки не на шутку испугалась злобного гогота.

– Пойдемте отсюда скорей… эти люди…

Мавр не дал ей договорить.

– А какое нам до них дело? Пусть себе болтают! Мы идем своей дорогой. От такого господчика ничего умного не дождешься.

Но Бекки никак не могла успокоиться.

– Все они такие… – Она запнулась.

Бекки хотела сказать: все богатые люди. Но ведь и ее провожатый тоже был одет как богатый. Рабочим он быть не мог. Но и не мог быть таким бездельником, как эти. И, уж конечно, никакой он не фабрикант. Но кто же он тогда? Когда идешь с ним рядом, ничего и никого не боишься.

Покрепче зажав под мышкой трость, Мавр беззаботно сказал:

– Просто им завидно, что у меня целая корзина отборных грибков. Шампиньоны – где их сейчас купишь? Вы, должно быть, долго собирали?

Бекки кивнула и опять в тон ему весело ответила:

– А может, они удивляются, что у нашего толстого кабана ног нет и мы сами его тащим?

– Так оно и есть. А теперь скажи мне, как тебя зовут, и как звать твоих братьев и сестер, и чем вы занимаетесь. Я все хочу знать, уж такой я отроду любопытный.

Они свернули на Хай-стрит, где, по крайней мере, могли идти рядом, хотя и тут было очень людно.

Бекки принялась рассказывать. Ей это не часто случалось. Звать ее Бекки Клинг.

– Вообще-то мое имя Ребекка, но так меня никто не называет.

– Гм, так обычно и бывает с именами, – подтвердил Мавр. – Дали тебе имя в детстве, а добрые друзья скоро находят тебе куда более подходящее, а иногда и смешное, и оно так за тобой и остается. Меня все зовут Мавр. Друзья, разумеется. Ну, и жена с дочурками, Женни и Лаурой, да еще маленький Муш. Его настоящее имя Эдгар. Им всем нравится называть меня Мавром. А ведь я никакой не мавр, во всяком случае не настоящий, из Мавритании. – И, подняв густую бровь, он лукаво подмигнул Бекки. Глаза его смеялись.

– Но борода у вас, как у взаправдашнего мавра, – смело сказала Бекки.

– Что правда, то правда. Борода у меня черная, как у мавра. Если хочешь, можешь спокойно меня так называть.

– Хорошо, мистер Мавр, – весело сказала Бекки.

– А как звать твоего брата? Наверно, он уже стоит перед своей мюль-машиной и присучивает оборванные нитки.

– Джо. Но ведь в омнибусе вы его называли по имени, мистер… мистер Мавр. Откуда вы узнали?

– От тебя самой. Вот мы и провели кондуктора. Значит, Джо Клинг, – раздельно произнес он, видимо желая запомнить это имя. – Будем надеяться, что с него не взяли слишком большого штрафа. – Он видел перед собой измученное лицо мальчика. – А ты любишь брата?

Все-то он знает, подумала Бекки, глубоко вздохнула, но ничего не ответила, а только искоса робко поглядела на незнакомца. Он так таинственно появился и заставил кондуктора их посадить. И в Грачевник не боится идти с ней. А голос у него какой хороший, добрый! Только некоторые слова произносит не по-здешнему, это она уже давно заметила. И иногда запинается, будто подыскивает слова. Совсем как мама, которая часто добавляет: «Ну, как это у вас называется? У нас в Ирландии говорят так…»

– Ты же хотела мне многое рассказать? Правда, теперь я уже знаю, что есть такая семья Клинг – Бекки, Джо и старший брат Робин. А еще кто? Кто у вас хозяйство ведет, ты или мама?

– Пóлли приходится. Ей семь лет. Наша мама работает на фабрике…

Теперь Бекки говорила без умолку. Рассказала и о спичечной фабрике, на которой она работала два года назад, и о том, как она захворала. Сначала не могла поднять рук, а потом и головы. Целый год пролежала, почти не двигаясь. А плечо так и осталось кривым. На фабрику ее больше не взяли. Бекки стала служанкой и посыльной у лавочника Квадла. Скоро Мавр узнал даже больше, чем Бекки собиралась рассказать.

– Ты работаешь у этого… у Квадла, только за харчи, хозяева тебе ничего не платят?

Бекки молча кивнула. В ее горькой доле это было самым для нее тяжелым.

– Сперва они собирались мне что-то платить, но потом… когда мы не могли внести за квартиру… Папа очень хотел аккуратно вносить, но… то есть…

Бекки запиналась, путалась, и Мавр заметил, что она что-то от него скрывает. Он не стал настаивать, только сказал:

– Понимаю. Квадл – управляющий домом, где вы живете? Но ведь эти дома в Грачевнике скоро снесут.

– Да, на будущий год до нас доберутся, – задумчиво сказала Бекки. – Но мы еще ничего живем. У нас комната и кухня, а сейчас всего семь человек. Я ведь сплю не дома, да и наш… – Она замотала головой и сжала губы. – Многим приходится и готовить и спать в одной клетушке. Тете Элис, например. А их восемь душ.

Бекки скоро заметила, что ей незачем что-либо утаивать от Мавра. Он не ахал и не охал, внимательно слушал, спрашивал, только когда это было необходимо, иногда объяснял и хмурил лоб, услышав что-нибудь особенно возмутительное.

– Ремнем? – гневно спросил он, когда она стала ему рассказывать о пьянице Квадле.

Бекки кивнула.

– Он всех колотит, и жену, если попадется под руку. Даже Каро. А это такой смирный и умный пес! Видели бы вы, как он возит тележку на рынок! Одну только бабушку Квадл не трогает.

– И бабушка рассказывает тебе всякие истории? И сказки? Это мне нравится.

– Не часто, – призналась Бекки. – Только иногда, когда мы остаемся одни. У бабушки Квадл даже есть книжки с картинками, но она слепая и может только рассказывать.

– А ты сама, Бекки, умеешь читать?

Девочка с грустью покачала головой.

– Я бы очень хотела. Я знаю несколько букв. Мне Джо показывал. Он-то хорошо умеет читать, – с гордостью добавила она. – Но только учение у него идет медленно. Все время уходит на работу у Кросса-Кровососа. Потом учитель – то напьется, то заболеет, а то ему неохота с ребятами заниматься. Вот урок и пропадает. А деньги за учение они все равно вычитают. Если бы у меня было больше времени, меня бы папа или Робин научили. Но меня отпускают домой только по воскресеньям, да и то после обеда.

– Робин – это тот, что работает на фабрике в Уайтчапле? Он у вас самый старший?

– Да, – обрадовалась Бекки. – Как это вы запомнили! Мы раньше жили в Уайтчапле.

– Значит, отец любит читать… Это хорошо. Но разве у него остается время на чтение? Или он…

– Да, он безработный. – Бекки прекрасно поняла, почему Мавр запнулся. – Вот уже два года. И никак не устроится. Он бумагопрядильщик. Все из-за машин… – Она замолчала было, но потом передумала и стала объяснять: – Старая машина, ее звали «дженни», пряла в шесть раз быстрее, чем простая прялка. Потом выдумали новую, ее звали «ватер», она пряла еще быстрее «дженни». А та, на которой работал папа, называлась «мюль». Папа обслуживал шестьсот и даже больше веретен, но он говорит, что потом одного рабочего стали ставить на две тысячи веретен. И он с детьми-присучальщиками обслуживал две мюль-машины. У «Кросса и Фокса» установили теперь новый сельфактор, и им уже…

Бекки, которая с жаром все это рассказывала, вдруг остановилась и вопросительно взглянула на Мавра. Может быть, ему вовсе не интересно? Но Мавра, видимо, захватил толковый рассказ Бекки, и он попросил ее продолжать.

– Им совсем прядильщики не нужны. Ходят двое рабочих по цеху и присматривают за всем. Работают женщины и дети. Им платят меньше, гораздо меньше… – И, так как Мавр молчал, она грустно добавила: – Бедный наш папа! Иногда он целый день словечка не скажет, уж очень ему обидно, что он дома сидит, а мама должна убиваться на работе. Да и Джо, все мы, всё из-за новых машин. «Это они принесли несчастье людям», – говорит папа. Рабочим, – торопливо поправилась она. Но Мавр покачал головой, и Бекки, желая его убедить, вспомнила слова, которые отец повторял так часто, что вся семья уже знала их наизусть: – «Каждый шаг вперед в технике – это шаг назад для нашего брата рабочего» – вот что говорит папа.

Мавр остановился и с таким восхищением уставился на Бекки, словно она преподнесла ему самый лучший подарок.

– Ты умная девочка, все хорошо, даже превосходно запомнила. Но кое-что все же надо добавить. Новые машины – это только одна сторона дела, а другая – это хозяева фабрики. Эти черти, то, бишь, уважаемые господа, хотят наживаться. И изрядно наживаться. Хотят жить на широкую ногу – иметь особняки, прислугу, лошадей, экипажи – и всего этого как можно больше. А как нажить побольше? Надо завести машины, которые много производят – много пряжи, много шерсти, много тканей. И приставить к этим машинам рабочих, которым можно поменьше платить. А что это за рабочие, ты сама знаешь – женщины и дети. Так что виноваты не чудесные машины, а фабриканты, которые вовсе не думают о рабочих, а заботятся только о собственных барышах.

Он назвал фабрикантов «чертями». Совсем как Робин и отец, изумилась Бекки.

•

Углубившись в лабиринт кривых и все сужающихся переулков, они наконец достигли трущоб Сент-Джайлса. Хотя здесь и жила беднота, тут царило не меньшее, если не большее, оживление, чем на широких центральных улицах Сити. Чуть ли не на каждом углу чем-то торговали. Мужчины и женщины стояли с тележками и корзинами у домов с облупленными стенами, навязывая прохожим все – от брючной пуговицы и тесемки до рыбы с душком и черствого хлеба, который продавался со скидкой.

Больше всего народу теснилось у лотков зеленщиков, но что это были за овощи – все побитые, полусгнившие, почти несъедобные! Торговцы чуть ли не задаром забирали с центральных рынков лежалые или оставшиеся непроданными овощи и фрукты. Здесь, в трущобах, всегда удавалось в вечерние часы сбыть эти отбросы беднейшим из бедных и еще выколотить неплохую прибыль. Как и повсюду, рабочие и бедняки платили за продукты дороже других.

Мавр мимоходом приглядывался к лицам. Бедно одетые женщины, набросив на плечи платок, выбегали из подворотен, появлялись из подвалов и с беспокойством озирались по сторонам. Где бы купить что-нибудь хоть чуть повкуснее на воскресенье? Может, хватит и на кусочек мяса? Желание получить побольше за свои несчастные гроши гнало их всё дальше и дальше.

Все это наблюдал Мавр, разговаривая с Бекки. Особенно жаль ему было малышей. Брошенные и голодные, они копошились у помоек или шарили в лужах в поисках съестного. Они ползали под тележками с овощами и дрались из-за листа капусты или выброшенной гнилой моркови.

Быстро темнело, и Бекки сказала, чтобы мистер Мавр глядел себе под ноги. В немощеных переулках валялись отбросы, стояли не просыхавшие никогда вонючие лужи. Изо дня в день ведра с нечистотами выплескивались из окон прямо на улицу.

В Рукери на странную пару тоже иной раз оборачивались. Правда, не столько насмешливо, сколько удивленно. И толкотни тут было не меньше. Мавра так пихнули, что у него с головы чуть не слетела шляпа.

– Хэлло, Бекки! Гляди, какого благородного носильщика подцепила! – улыбаясь, крикнула простоволосая женщина.

– Тетя Элис? Погоди же! Постой!

Но работница, как и все, торопилась и тут же затерялась в толпе.

Они дошли до места, где наконец начали сносить самые ветхие закоулки Сент-Джайлса, хотя решение об этом было принято давным-давно. Мавр остановился, снял съехавшую набок шляпу и, обмахиваясь ею, как веером, сказал, отдуваясь:

– Немножко передохнем!

Переступив через груду битого кирпича, он осторожно поставил корзину с грибами на остаток стены. В тот же миг из развалин выскочила изголодавшаяся, худая, как скелет, бездомная кошка, обнюхала грибы и потерлась о колени Бекки.

– Пусси! Так далеко убежала? И сразу узнала меня? – Бекки взяла кошку на руки и нежно прижала к себе.

Тощая кошка тотчас же уткнулась мордочкой в теплую шею девочки и принялась сладко мурлыкать. Но едва Мавр тихонько провел рукой по полосатой шкурке, мурлыканье смолкло, перейдя в выжидательное, но не злобное урчанье. Хвост яростно хлестал воздух. Прижав уши, кошка ждала, что будет дальше. Рука большая. От больших ручищ добра не жди. Большие руки чаще всего грубые, жестокие. Но эта рука была доброй и ласковой. Мавр сказал:

– Чего ты боишься, серенькая? – и, обхватив испуганную кошечку обеими руками, почесал у нее за ухом.

И что же? Прерванная было кошачья песенка опять наладилась. Кошечка восторженно и упорно тыкалась мордочкой в сильную теплую руку. Хвост мало-помалу перестал раскачиваться, только самый кончик еще чуть-чуть вздрагивал.

Бекки была счастлива. Пусси никому не позволяла себя гладить!

– Вы умеете обращаться с кошками. У вас тоже дома есть киска?

Мавр покачал головой:

– У нас места нет. Дети уже давно мечтают о котенке. Но пока им приходится довольствоваться мышкой, которая живет у нас в щели за обоями. Она очень забавная и совсем ручная. Мы ее подкармливаем хлебными корочками.

– А Пусси прекрасно знает, где мы живем, – сообщила Бекки. – Иногда она спит в ящике Лúсси. Днем, конечно. Ночью ящик нужен самой Лисси.

Бекки вдруг замолкла. Она совсем позабыла о кровати и теперь вдруг вспомнила, что завтра у них знаменательный день: они пойдут за кроватью. Рассказать?

Но Мавр спросил:

– Лисси – это твоя младшая сестренка? Сколько же их у тебя?

– Три. Дороти, Полли и маленькая Лисси. Мы за нее очень беспокоимся. Она еще не говорит, а ей уже почти четыре года. Но она все-все понимает. Иногда мне кажется, что она просто не хочет. Да и некому с ней заниматься. Полли не умеет. Если б только я…

Мавр заметил, как Бекки помрачнела, и поспешил спросить:

– А где работает твоя мама?

– Тоже у «Кросса и Фокса». Она коклюшница: кружева плетет на коклюшках.

Мавр удивленно спросил:

– У Кросса-Кровососа? Но ведь коклюшницы плетут кружева на дому.

– Здесь – нет. В Ирландии мама работала дома. У Паука, то есть у сына Кровососа, Сэмюела Кросса, во флигеле маленькая кружевная фабричка. И, когда он узнал, что мама плетет на коклюшках, он отвел для коклюшниц отдельную комнату. Там она и плетет для него кружева с двумя женщинами и девочками-ученицами. Она сперва не хотела, а потом все-таки пришлось. За это ей платят на два шиллинга в неделю больше. Это очень тяжелая работа. У нее часто грудь болит. Но деньги-то нужны…

В окне еще не разрушенного подвала замерцал огонек, и Бекки вскочила. Верно, уже поздно.

Мавр мрачно сказал:

– Ваш Кровосос свою выгоду знает. Хорошие кружевницы редкость. Это большое искусство. И оно вымирает.

Этот мистер Мавр знал толк даже в кружевах! Бекки с гордостью заявила:

– Все кружева, которые плетет мама, забирают Мáршалл и Зиндерманн. У них самый шикарный магазин, они даже поставщики ее величества.

– Вот видишь! За тяжелейшую работу прибавки два шиллинга, а барыша – несколько сот фунтов в год, и все одному Пауку!

Бекки не смогла подавить тяжелый вздох. Всякий раз, когда она заговаривала о матери или думала о ней, у нее холодело сердце. Мать все чаще возвращалась домой усталая, измученная. Недавно она сказала: «Хоть бы не умереть, когда родится маленький! Что с вами будет? Как вы проживете без меня?»

Бекки набралась храбрости и еле слышно пролепетала:

– Дорогой мистер Мавр, это правда, что можно умереть, когда родится ребеночек?

Мавр в испуге уставился на Бекки. Какие тяжелые мысли гнетут эту мужественную девочку! Говорит о смерти совсем как взрослая. Очень мягко и бережно он спросил:

– Твоя мама ждет маленького? – И, когда Бекки кивнула, добавил: – И она очень слаба? Слишком много работает?

Бекки опять только кивнула, в глазах у нее выступили слезы.

– Мама у нас спит на… – запинаясь, выговорила она, – у нее нет кровати. Она спит на полу и всегда зябнет. А ведь скоро зима! Она уже кашлять стала, как Дороти. Все говорят, у Дороти чахотка. И мама по ночам накрывает ее своим одеялом. А оно ей самой нужно. У нас всего одно одеяло. Раньше у нас были кровати. В Уайтчапле. Но это давно. А теперь, мистер Мавр. – Она сглотнула и утерла глаза. Лицо ее вдруг просияло, щеки порозовели, и она произнесла чуть ли не торжественно: – А теперь мы хотим подарить нашей мамочке кровать. Да, хорошую кровать с матрацем, пуховой подушкой и шерстяным одеялом. Вот как! – закончила она, видя, что Мавр глядит на нее с сомнением. – На той неделе, во вторник, у мамы день рождения. И потом, ведь скоро появится маленький. В постели ей будет тепло и мягко. А кровать знаете какая широкая! И если мама больше не будет зябнуть, она не умрет, правда?

Бекки вопросительно посмотрела на Мавра: ведь он, как настоящий друг, пошел с ней, выслушал все ее горести и на все знал ответ. Такого ответа ждала она от него и сейчас.

Когда Бекки стала рассказывать, что мать у них спит на полу, Мавр поднялся. Губы его были крепко сжаты. Он провел рукой по лбу. Вопрос девочки вызвал в памяти одну из самых тяжелых минут в его жизни.

Женни, его любимая, его красавица Женни, мать его детей, лежит в пустой, разоренной комнате на голых половицах. Она прислонилась головой к холодной стене и кормит грудью маленького Гвидо, Фоксика, которого нет уже в живых. А два судебных пристава хозяйничают в комнате и выносят все их вещи: белье, платье, пальто, кровати. Даже колыбельку не оставили. Дочурки Дженни и Лаура стоят, обливаясь слезами, и смотрят, как забирают их любимые игрушки. Перескакивая через две ступеньки, он взбежал тогда по лестнице, ворвался в комнату и в последнюю минуту все же отбил у служителей закона кровать жены. Но на следующее утро им все равно пришлось продать ее, потому что их дверь осадили аптекарь, мясник, булочник и молочник, требуя с них несколько жалких шиллингов долга. Лишь расплатившись с лавочниками, они смогли покинуть пустую комнату. Когда это было? Меньше года назад, там, в Челси. Страх Бекки за жизнь матери воскресил в его памяти эти горькие картины.

Очень бережно он сказал мужественной девочке:

– Не надо тревожиться, Бекки. Представляю себе, как обрадуется ваша мама, когда в подарок от собственных детей получит кровать! Но как вам это удалось?

– Всех денег мы еще не набрали, – начала Бекки. – Такая кровать дорого стоит. Мы задумали это еще четыре месяца назад. В июне. Джо первый дал денег на подарок. Целый шиллинг. Он таскал тяжелые корзины. Ему хорошо заплатили. Вот так и началось. Джо ведь мог купить что захочется. Мы долго все вместе прикидывали. Вообще-то мы сначала собирались купить маме у старьевщика удобное кресло. А потом увидели там кровать. Это все Джо! В прядильне он из всех ребят самый проворный. Его редко штрафуют. Он еще за полчаса до смены дожидается у ворот. Боится, как бы не опоздать. В контракте – его все обязаны подписывать – сказано, что фабрикант может вычесть треть дневного заработка, если рабочий опоздает хоть на несколько минут. Его не пустят на фабрику. До первого перерыва. Наша мама и две другие женщины из кружевной раз больше часа простояли у ворот. А у нас, на спичечной фабрике, так даже нарочно переводили вперед часы, чтобы надзирателям набирать побольше штрафов.

Слушая ее, Мавр то и дело мрачно кивал, но тут он буркнул себе что-то под нос, однако не стал прерывать Бекки. Он хорошо знал гнусные повадки фабрикантов: пользуясь контрактами, которые рабочие подписывали, если не хотели умереть с голоду, хозяева умудрялись наживаться даже на штрафах, урезая и без того нищенскую заработную плату.

– Мой брат Робин говорит, что этими контрактами они нас по рукам и ногам связали да еще набросили на шею петлю.

– Твой брат прав. Так оно и есть!

Бекки, захлебываясь, продолжала свой рассказ:

– Когда Джо приносит домой недельную получку, он говорит, будто у него вычли штраф. Мы-то все знаем, что он отложил несколько пенни на кровать. Но мама не знает и часто огорчается. Недавно она даже заплакала, когда Джо сказал: «За эту неделю целый шиллинг вычли». А шиллинг – это большие деньги, очень большие. Двенадцать пенсов. – Бекки вздохнула. – Джо очень тяжело. – И она вопросительно взглянула на Мавра: понимает ли он это?

Мавр сказал:

– Хороший у тебя брат, славный!

Бекки радостно кивнула.

– Я тоже кое-что накопила, – застенчиво призналась она. Уж очень ей хотелось, чтобы Мавр и ее похвалил. – Покупатели дают немного, но я ни одного пенни на себя не истратила. (Сколько раз она вновь и вновь пересчитывала стертые монетки!) Я и на омнибусе не езжу, чтобы сэкономить, хожу пешком. Я целых два шиллинга внесла на кровать…

Мавр поглядел на худенькие ножки девочки.

– Хорошее дело задумали ты, Джо и ваш старший брат.

– У нас есть еще один брат, – решилась наконец поделиться Бекки и доверчиво подняла глаза на Мавра, – Билли. Он тоже дал денег. Четыре шиллинга. И вовсе не такой уж он плохой, как все говорят. Но папа и слышать о нем не хочет.

Что с Билли неладно, нетрудно было догадаться, но, так как Бекки опять запнулась, Мавр не стал допытываться. А Бекки была рада уже тому, что заставила себя сказать про Билли. Вдруг этот мистер Мавр что-нибудь присоветует? И она стала подробно рассказывать о своем пятнадцатилетием брате Билли, самом веселом из Клингов. Он тоже раньше работал у Кросса. Прежде отец о нем говорил: «Он у нас умный и смелый». Бекки всегда казалось, что отец любит его больше всех. Может быть, именно потому он и обошелся с ним так круто.

Это случилось, когда она только начала работать у лавочника Квадла. В первый же раз, как Билли пришел ее проведать, он застал ее плачущей и всю в синяках – так ее избил изверг-хозяин. Билли здорово тогда разозлился, хотел переколотить всю посуду на кухне у Квадлов, но ведь за это поплатилась бы Бекки. С этого дня он возненавидел лавочника. Часто навещал сестренку, давал ей советы, как увертываться от этого негодяя. Но когда Квадл однажды увидел его, он напустился на Бекки, крича, что не позволит ее родственничкам ходить к нему в дом, выслеживать да вынюхивать.

Однажды Билли принес домой мешочек муки, отдал Полли и велел помалкивать. Но разве утаишь десять фунтов белой муки в доме, где часто не бывает ни крошки? Отец потребовал, чтобы Билли сказал, откуда мука, а Билли наотрез отказался отвечать. «Если она вам не нужна, можете выкинуть. Нечего из-за каждого пустяка спрашивать, что да как. Надоели!» Но с отцом шутки плохи. Он назвал Билли вором. Вором или укрывателем краденого. Таких он не потерпит у себя в доме.

Несколько дней спустя Билли исчез. Об этом заговорил весь Грачевник. Наконец слух дошел и до Квадла. А у того из кладовки пропал мешок муки в пятьдесят фунтов. Теперь он уже не сомневался, что украл его этот долговязый парень с дерзкими глазами – Билли. Он пригрозил отцу полицией. Всего больнее было честному Эдварду Клингу молча выслушивать, как этот жулик и пьянчуга обзывает его «отцом воровской шайки». «Ваша дочь должна работать у меня бесплатно, тогда я, так и быть, оставлю это дело без последствий», – потребовал Квадл. Клинги оказались в его власти. Хотя прямых доказательств не было, след все же вел к Билли. Стоимость муки пришлось возместить. И они задолжали за квартиру. Беда никогда не приходит одна.

Мавр внимательно слушал. Тяжело приходится многосемейным рабочим. Нужда и преступление часто идут рука об руку.

Бекки видела, что он ей сочувствует.

– Билли теперь живет где-то в порту. У них там шайка. Всем нам его очень жалко. Дома никто не смеет даже имя его произнести. Мы иногда с ним встречаемся, Джо и я, когда попадаем в те места. Он всегда обо всех справляется, хочет подарить маме ко дню рождения теплый платок. Ведь он не плохой, правда? Мы все его любим…

– Когда он ушел из дому? – осведомился Мавр.

– Год назад.

– Мне кажется, вы не должны бросать его в беде. Он, наверное, уже понял свою вину. Отец со временем одумается.

– И нам так кажется! – Бекки с облегчением перевела дух и снова заговорила о кровати, которую они завтра утром собирались забрать у старьевщика Пэтта. Но для этого еще требовалась вся недельная получка Джо.

Вот она ему все и сказала!

– Значит, завтра у вас знаменательный день, – сердечно произнес Мавр.

Заворачивая в свой переулок, Бекки встретила знакомого мальчугана Чарли, согласившегося донести ей вещи. Она уже хотела указать Мавру дорогу к Черинг-кросс, но тут вдруг увидела пробегавшую мимо Полли и окликнула ее. Голенастая, чуть пониже Бекки, младшая сестренка одним, видно, давно освоенным прыжком перескочила большущую грязную лужу и молча, с недоверием уставилась на чужого чернобородого дядю.

Бекки без дальних слов сунула сестре вязанку хвороста, сказала лишь: «Для мамы». Потом, захватив две полные пригоршни шампиньонов из корзины, высыпала их сестре в фартук и строго наказала:

– И это тоже, Полли. Чтоб мама все одна съела, слышишь? Я уже сегодня к вам не попаду. Завтра утром встретимся у Пэтта. Напомни Робину: Черинг-кросс, угол Окси.

– Да напомню, напомню! Так, значит, покупаем? – Полли робко, с опаской взглянула на Мавра, потом на Бекки, но та радостно кивнула.

– А сейчас иди и забери Лисси домой. Уже свежо. Хлеб достала?

– Черствый уже весь разобрали. Робин слишком поздно пришел с получкой.

– Завтра принесу от Квадлов, – шепнула ей на ухо Бекки. Ей не хотелось, чтобы мистер Мавр дурно о ней подумал.

Полли тут же ушла.

Мавра очень позабавила деловитость семилетней хозяюшки семейства Клинг. Понравилась ему и быстрота и находчивость, с какой Бекки все решала.

Бекки повернулась теперь к Чарли:

– Донесешь мне мешок до Квадлов?

– Донесу, – согласился Чарли. – Это ведь рядом.

Мавр протянул Бекки руку на прощание:

– Ну, тогда всего доброго, Бекки. Я думаю, мы еще встретимся. А на завтра желаю удачи! – И он помахал шляпой, как какой-нибудь леди.

Чарли даже рот разинул. Смотри-ка! А господин, перейдя на другую сторону улицы, с угла, где парикмахерская, еще раз помахал.

Бекки стояла и глядела ему вслед.

– Кто это был?

Вопрос Чарли вывел ее из задумчивости. Как этому мальчишке объяснишь?

– Ах, оставь! Это… это… Ну, в общем, я его знаю. Он хороший. Не как они все…

Чарли сразу оживился:

– Он тебе что-нибудь дал? Сколько?

– Эх, ты! Только о деньгах и думаешь!

– А как же? Да, чуть не забыл. Хенни… ну знаешь, Портовый Хенни, из шайки, заходил сегодня сюда. Никого из вас не застал. Просил передать Джо, что они снова перебрались на старое место, возле доков Сент-Кэтрин. К хозяину «Пьяного кита».

– Ну и что? Зачем им Джо нужен?

– Зачем? Говорит, пусть заглянет. Хоть рыбного супа наестся. В общем, я тебе передал!

Некоторое время они брели молча. Но вот из подворотни раздался пронзительный свист. Чарли увидел приятеля, бросил мешок и был таков.

Бекки осталась одна с мешком и корзиной. Но до Квадлов было уже недалеко.