Глава 1

Григорий длинным зажимом извлек из клетки очередную белую крысу. Предыдущий опыт не увенчался успехом и вот сегодня…. он надеялся, что внесенное изменение в формулу…. Григорий нажал на поршень и медленно ввел содержимое шприца под белую шкурку. Как и в предыдущий, раз крыса задергалась в руке и безжизненно вытянулась. Понимая, что и в этот раз ошибся, он все же поместил крысу под перекрестье своего аппарата и запустил программу…. Изменяющийся цвет калибровочной подстройки замер и замигал в красном спектре, регистрируя частоту 10 Гц….

Закат напоминал раздавленную в молоке черную смородину, раскрасив небо оттенками от нежно-розового до интенсивно фиолетового. Упоительный весенний ветерок доносил ароматы цветущих садов, перемешивался с запахом разогретого асфальта и бушующей под окном черемухи. В этой головокружительной цветущей жизни не было место серому, уходящему на пять этажей под землю, архивному зданию. Искусственное освещение, бетонные, окрашенные масляной краской стены и вечная книжная пыль, забирающаяся в легкие, щекочущая нос и делающая красными и воспаленными веки. С пылью боролись, как могли, но она, невзирая на усилия людей, покрывала слой за слоем их сокровенные тайны.

Лариса, Лариса Геннадьевна Палвывчева — симпатичная, голубоглазая красавица работала в отделе медицинских архивов. В институтской среде всех тружеников этого отдела, за глаза называли не иначе, как архивными крысами. Они, конечно, догадывались, но не очень-то расстраивались по данному поводу. Исключением была Лариса, готовая любому перекусить горло и доказать, что без нее — работа остальных просто трата драгоценного времени. Будучи врачом, она еще в институте увлеклась наукой, и выбор ее пал на историю медицины. Поиск всего загадочного, любовь к просиживанию часами в библиотеке и попытка понять больше, нежели написано в толстых медицинских книгах — вот путь, по которому она попала в НИИ. Открывшиеся перед ней возможности и тайны поглотили ее и на несколько лет просто вырвали из нормальной человеческой жизни. Пожалуй, она единственная в отделе оправдывала свое второе имя, превратившись в реальную "архивную крысу". Ее архивная работа была связана отнюдь не только с тем, что бы хранить и систематизировать данные полученные в результате исследований. В первую очередь ее отдел изучал чужие архивы, систематически появляющиеся за забором, обнесенным колючей проволокой. На ее столе можно было увидеть все, включая записи тибетских монахов и воспоминания бродячего лекаря жившего тысячу лет назад, вперемешку с современными данными самых засекреченных лабораторий мира. В этот отдел стекалась вся информация хоть каким-то образом касающаяся медицины. Тысячи диссертаций и научных работ, записи выступлений на конгрессах, вырезки из газет и журналов — вот что такое архив НИИ. По сути это можно было бы назвать огромной медицинской библиотекой, если бы не гриф "совсекретно", жирным чернильным прямоугольником отметивший титул каждого документа

Вечером, когда рабочий день давным-давно закончился, кстати, на Ларису, это правило ни когда не распространялось, на ее стол попал толстый фолиант с дословным переводом трудов личного врача антипапы Иоанна ХХIII…. в кабинет постучали и вошел один из руководителей отдела психогенных исследований.

— Шнайдер, — коротко представился Михаил. Мне, кажется, мы раньше с вами встречались. Вас зовут Лариса, я не ошибся? — он протянул ей руку и движением фокусника извлек из-за спины ветку цветущей черемухи.

— Кому кажется, пусть крестится, — не дружелюбно отозвалась Лариса, но вид белоснежной черемухи, источающих сумасшедший запах, смягчил ее тон, — вас, кажется, величают Михаил, я не ошиблась?

— Ну, вот теперь вместе и перекрестимся, — обрадовавшись удачной шутке, улыбаясь, произнес Шнайдер. Раз все так удачно сложилось, я могу перейти сразу к делу, если вы конечно не возражаете.

— Помилуй Бог, какие тут могут быть возражения, спустя всего какие-то три часа по окончании рабочего дня. Меня здесь нет. Это просто мираж, мой фантом…. Все рабочие вопросы, уважаемый Михаил завтра, если вы, конечно, не возражаете, — озвучила свою часть диалога Лариса.

Шнайдер принял игру и кривляясь, как студент перед третьекурсницей, заламывая руки, стал умолять о великую хранительницу книжных тайн уделить ему хоть одну минуту своего драгоценного времени.

— Вам бы в театр, — посоветовала Лариса, — правда подумайте, у вас классно получается, так что из уважения к искусству я готова вас выслушать. Говорите.

— Мне Ларочка, вы позволите вас так величать? Мне нужны вот эти книги и по возможности завтра. Ваших сотрудников давно и след простыл, так что я заявочку оставил бы вам, а вы бы ее завтра своим передали. Не в службу конечно, а ради…, - он не договорил.

— И все?

— И все, но если хотите, могу предложить проводить вас домой, но…. но мне показалось, что вы чем-то очень заняты, — Михаил выжидательно смотрел на Ларису.

Она взглянула на него из-под очков, готовясь ответить колкостью, но не успела.

— Понял, понял. У-хо-жу. Всех вам благ, надеюсь на… — расшаркавшись, Шнайдер удалился.

"В нем что-то есть" — подумала Лариса, открывая книгу…..

……Фламиниевая дорога вела к раскинувшемуся на склоне холма Сполето. На той стороне холма, за виноградниками, в скрытой от посторонних глаз пещере собрались странствующие монахи. Зеленая поросль загораживала вход, а шум ветра приглушал их и без того тихие голоса.

— Говорю вам Иисус приходил на землю призвать грешников к покаянию. Он учил не стяжать земные богатства, а возлюбить ближнего, учить заблудших и лечить страждущих. "Ибо не здоровые имеют нужду во враче, но больные" — так говорил Иисус, подняв вверх указательный палец, с жаром говорил молодой монах. Его длинные черные волосы закрывали половину болезненно-бледного лица со слезящимися от волнения глазами. — "Не берите с собой ни золота, ни серебра, ни меди в пояса свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха" — так говорил Христос своим апостолам, посылая их проповедовать истину о Царстве Небесном, — повторял монах слова Евангелия. — Вот и я зову вас. Станьте моими братьями. Сбросьте одежды свои, и я назову вас минориты, — Франциск — так звали молодого монаха, поднял вверх руку с деревянным крестом. — Волею Сына Божия мы создадим монашеский орден…. я умолю папу принять наш устав, где не будет места золоту, а будет Христова бедность, вера и послушание, — Франциск говорил, стараясь заглянуть в глаза собеседников. — Каждый из нас дал обет бедности и в свое время отрекся от мира, но сегодня….. сегодня ваш голос должны услышать церковь и народ, вот почему я говорю вам и зову за собой, — Франциск замолчал и погрузились в раздумье. Только звук перебираемых четок и еле слышное шевеление губ молящихся монахов нарушали тишину пещеры…..

Лариса читала"….в 1223 г. папа Гонорий III утвердил устав нищенствующего ордена…."… она ни как не могла понять, как эта простая идея могла завоевать сердца тысяч и тысяч, вместить в себе все, начиная от миссионерства, науки, медицины и заканчивая светской политикой и инквизицией. Как им удалось создать тысячи монастырей в Европе, Новом свете и на Востоке? Собрать под своими сводами по крупицам знания и таких разных людей, как Данте, Микеланджело и король Людовик IХ? Удивляясь грандиозности и маштабам, какое приняло монашеское движение, ей на секунду даже показалось, что и она и этот архив — это тоже часть великого Францисканского ордена.

— Ну, на сегодня, пожалуй, и хватит. Кажется, я сле-г-ка зачиталась, — взглянув на часы, она усмехнулась, выключила настольную лампу, и вышла из кабинета.

В плохо освещенном ниишном коридоре колыхнулась огромная тень. Лариса вздрогнула от неожиданности.

— Однако, вы припозднились, Лариса Геннадьевна. Такая работа на износ нашей стране не нужна, — произнес знакомый голос. Опираясь на крашенную бетонную стену, ее ждал Григорий.

— Как ты меня напугал, — Лариса, демонстративно набрасилась на мужа с кулаками.

— Ты же сказала, что не долго, а сама, — Григорий обнял ее и нежно поцеловал, — не хотелось тебе мешать, ждал…, а тебя все нет и нет. Я ужасно….. вернее страшно, нет, страшно-престрашно соскучился, — он говорил почти шепотом, прижимаясь губами к ее волосам. Может это покажется кому-то странным, но ему безумно нравились ее волосы. Он любил ни ее красивое лицо, ни ее спортивную фигуру, и даже ни прекрасные женские прелести, а именно волосы, на которые он был готов смотреть часами.

— Мы же договорились, что сегодня у нас посиделки, — так на их языке называлась вечерняя работа, не записанная ни в какие ниишные планы и не утвержденная ни каким начальством.

Григорий в такие дни обычно экспериментировал, как говориться без присмотра любопытных глаз коллег, а Лариса — читала, пытаясь отыскать что-то полезное для работы мужа по психотропным препаратам. Здесь, как любил говорить Гриша, годится все, начиная от рецептов шаманов, до разработок современных лабораторий. Несколько лет назад ей случайно попался рецепт снадобья используемо индейцами при ритуалах в северной Америке, а уже через несколько месяцев Григорий проверял усовершенствованный вариант этого зелья на моджахедах, выплеснув его из ВАПа (выливной авиационный прибор) над одной из их баз в горах. Запись той видеосъемки до сих пор снится ему по ночам, как нескончаемый кошмар…. Обезумевшие люди срывали с себя одежду, бросались с обрыва, галлюцинируя, стреляли и рвали друг-друга зубами….

Григория заметили, и он быстро пошел в гору, защитил докторскую, получил лабораторию, но стал замкнутым и всячески избегал любых разговоров по душам….. тяжело переживал…. и вот однажды…. они поклялись, что больше, ни какой войны… только чистая медицина….

— Есть что-нибудь новенькое? — поинтересовался Григорий.

Обрадовавшись вопросу, Лариса, как всегда начала увлеченно рассказывать…. рассказывать о монахах францисканцах, папах и Итальянских городах….

Он всегда восторгался ее удивительной способности читать. Казалось, она просто перелистывает страницы, но Лариса глотала мегабайты информации, запоминая все до мельчайших подробностей, а потом увлеченно пересказывала ему так, что в его голове рисовались почти реальные картины, словно он сам был рядом с братом Франциском в окрестностях Ассизии….

 

Глава 2

— Все, что ты видишь вокруг — была наша земля, — граф Баланте, потрепал сына по плечу и грустно посмотрел вдоль береговой линии Неаполитанского залива. — Наш богатейший род римских патрициев совершенно обнищал. Искья, подаренный Корнелию Коссе, Цезерем, да несколько деревушек — вот и все что у меня осталось, — он тяжело вздохнул и направил гиг в сторону небольшой бухточки, где шлюпка мягко ткнулась носом в песчаную отмель….

— Отец, я хочу уйти в море, может там я смогу найдти деньги и счастье, — молодой человек смотрел на растрепанные ветром седые волосы отца и ждал ответа.

— В море так в море….Поступай, как знаешь Гаспар, но не забывай, что я сказал. Ты — Косса, а это не мало. Запомни сам и научи брата. Старший в семье теперь ты, тебе будет тяжело, но скоро подрастет Бальтазар и будет помогать, а я уже стар, мне пора на покой, — Баланте тяжело перевалился через борт, и прихрамывая, пошел вдоль берега.

В свои тринадцать Бальтазар ежечасно грезил о море. Рассказы о баталиях, свист ветра, паруса и набегающие волны вот, что заставляло трепетать его душу. Скука и однообразие жизни родительского дома больно ранили самолюбивое и дерзкое сердце. Старший брат Гаспар стал корсаром. Кровавый промысел манил к себе и Бальтазара…. По ночам ему снилось, как он с коротким клинком врубается в схватку, нанося смертельные удары своим противникам, а утром он шел к Гаспару и вновь и вновь упрашивал взять с собой. Бальтазар был красив, не по годам умен и хорошо сложен. Он неплохо фехтовал и умел за себя постоять и поэтому не понимал упрямства брата.

— Ты меня берешь с собой или…., - он метнул в Гаспара колкий взгляд.

— Или?

— Или, я сам найду себе место, у более сговорчивых, — Бальтазар говорил пылко и убедительно. Гаспару ничего не оставалось, как взять юнца в набег.

…Несколько дней команда отъявленных головорезов под предводительством Гаспара шныряла на трех лодках вдоль побережья, высматривая на горизонте корабли. Легкий бриз наполнял паруса, и лодки легко разрезали темную зелень морской волны. Солнце кровавым пятном медленно уходило за линию горизонта. Резко сменившийся ветер погнал высокую волну, предвещая приближающийся шторм.

— К берегу, — скомандовал Гаспар, — убрать паруса…. весла на воду.

Команда налегла на весла. В вечерних сумерках лодки напоминали римские галеры, хищно устремившие носы в сторону медленно приближающейся суши.

— С лева по борту парус, — перекрикивая шум ветра, наперебой кричали из первой лодки.

Спрятав шлюпы за мыс, Гаспар выжидал, когда купеческий когг, подгоняемый резким, порывистым ветром, пытаясь избежать шторма в открытом море, войдет в бухту и встанет на якорь.

— Не орать, — он грозно оглядел свою команду и, выхватив из-за пояса абордажный клинок, потряс им в воздухе, — первому кто откроет рот, сам вырву язык и скормлю крабам.

В наступившей темноте, борясь с волнами, мокрые и злые корсары тянули лодки, торопливо огибая мыс. В бухте, закрытой от ветра и высоких волн, мерцая одинокими огнями, покачивался на волнах корабль. Гаспару было безразлично чье это судно и что оно везет. Его интересовало все, лишь бы это стало его добычей. Такая неразборчивость мало чем отличала его команду от шайки обычных для тех мест пиратов.

— В лодки…. Весла на воду…. На-ва-лись….

Лодки ныряли и поднимались на волне. Пираты, охваченные острым чувством предстоящей схватки, налегая всем телом на весла, устремились к коггу. Скрытые темнотой и шумом непогоды они подобрались под самый борт "купца". Взмах и абордажные крюки полетели вверх, цепляясь за борт…. Бальтазар одним из первых вскарабкался на палубу и чуть не угодил под сокрушительный удар мушкели. Увернувшись, он по самую рукоятку вогнал короткий нож в горло огромного матроса. Захрипев и разбрызгивая кровь, гигант безжизненно рухнул на палубу…. На когге метались люди с искаженными от страха лицами, пытаясь отчаянно сопротивляться натиску обезумевших от крови и вида добычи пиратов…. Где-то на юте от разбитого фонаря вспыхнул пожар…. В свете ярких языков пламени сверкали короткие мечи и абордажные клинки. Душераздирающие крики атакующих, стоны умирающих и раненых разносились над бухтой. Бальтазар не слышал и не видел людей, перед ним были враги, которых он разил, резал и колол, не испытывая ни страха, ни жалости.

Короткая схватка, как взмах кортика, закончена, пожар потушен, выброшены за борт трупы и на палубе правит новая команда, упиваясь успехом и видом богатой добычи.

Над заливом загоралась новая заря. Ночной кошмар растворился в первых лучах восходящего солнца. Спокойное море, крики чаек, ласковый ветер и умиротворяющий шум морского прибоя….

…..Семь лет под ногами Бальтазара качалась палуба, семь лет он скитался в поисках добычи, грабя и убивая беззащитных, и семь лет судьба была к нему благосклонна, отдавая в его руки золото и живой товар. Имя Бальтазара Косса стало известным, его боялись и уважали. Утолив жажду крови, набив родительский дом на острове Искья всевозможными товарами и рабами, он теперь мало интересовался материальными благами. Его единственной страстью стали женщины, которых он перебирал, как мать чечевицу, но при этом, не пропуская даже черных и сморщенных зерен. Его любили и ненавидели, желали его и мечтали о кровавой расправе….

….В искитанских рощах перекликаются птицы, на изумруде пастбищ серо-белые пятна овечьего гурта, террасы с виноградниками на склонах Эпомео и белые туфовые скалы, уходящие к искрящемуся на солнце морю, а на горизонте Арагонская крепость, как большой каменный корабль разрезает носом набегающие волны. Странно, но эта картина больше не тревожила сердце Бальтазара. Родина теперь казалась маленькой и не способной понять широты его чистолюбивых устремлений. Римская кровь кипела в молодом Бальтазаре перемешиваясь с тягой к новому и не испытанному. Карьера корсара теперь мало его привлекала. Он думал о Болонье и студио. Единственная, кто разделял его стремления — это мать. Она свято была уверена, что Бальтазару предначертана великая судьба.

— Можно приготовить кролика по искитански, — говорила она Бальтазару в небольшой беседке, увитой багряными листьями осеннего винограда, — а можно приготовить по римски с белым вином, но вкус ты сможешь по-настоящему понять только в Риме. Вверь свою судьбу Господу и, не оглядываясь, иди туда, куда зовет твоя душа.

Бальтазар с изумлением смотрел на эту мудрую женщину, способную понять, оценить и дать нужный совет, а пробивающееся сквозь виноградную листву осеннее солнце, рисовало на каменных плитах замысловатый узор….

….. — Ты меня слушаешь? — спросила Лариса, заметив, что Григорий не поддакивает и не переспрашивает.

— Ты знаешь, я, кажется, слегка запутался, кто из них кто. Не обижайся я серьезно. То ты о Франциске, то вдруг о каком-то Бальтазаре. А если честно то, я слегка задумался. Последнее время у меня абсолютно не ладится с экспериментами. Все мои крысы гибнут, и я не могу ничего поделать. Может я зря с этим связался? Ковать мирный атом оказалось значительно сложнее, чем я предполагал, да еще втихаря. Мои постоянно суют свои носы но, похоже, пока ничего не поняли…..

Они шли по вечерней аллеи, вдыхая весенние ароматы и радуясь тому, что идут рядом под первые не уверенные трели соловья, спрятавшегося в раскидистых кустах сирени…

— А ко мне сегодня твой Шнайдер заходил и черемуху принес, — прервала молчание Лариса.

— Что так? Ухлестывает мерзавец? — вырвалось у Григория и затем, пытаясь смягчить, спросил: "По делу или так от скуки?"

— По делу и от скуки, — уж как-то очень игриво ответила Лариса.

— Ты смотри, — Григорий осекся, впервые увидев такой жесткий взгляд жены.

— Ну, вот и погуляли, а так все хорошо начиналось: монахи, папы, виноградники, — подытожил он, повернув в сторону дома.

Они, как дети, оба были страшно обидчивы, так, что любой пустяк мог взорвать их семейную идиллию и перерасти в непримиримую вражду двух сицилийских кланов. Но после каждой бури наступало затишье, когда слова и поцелуи становились слаще и упоительней, так словно каждый загорался новым еще не испытанным чувством. Единственная кто действительно в такие дни страдал от их перепалок и всплесков чувств, так это Вика- дочь Григория от первого брака.

"Сегодня значит война, ну а завтра будет обязательно мир, после моей преднамеренной капитуляции, но это завтра, а сегодня я устал и не готов целовать ее до самого утра — думал Григорий, поворачивая ключ в дверном замке".

 

Глава 3

Вечер сложился абсолютно не так, как предполагал Григорий. Как не странно, но они очень быстро помирились и уже лежа в кровати, Лариса снова ему рассказывала, а он слушал ее в полудреме и видел красные крыши домов, увитые плющом и диким виноградом….

…..На севере Италии, закрытая Апеннинскими холмами раскинулась расцвеченная разнотравьем Паданская равнина, где между реками Рено и Савена за высокой крепостной стеной процветала Болонья. Двенадцать ворот впускали путников на узенькие, кривые улицы, ведущие к семи церквям Санто Стефана. Это поистине был удивительный город, где еще в 1256 году был принят Legge del Paradiso — закон рая, отменивший крепостное право и на веки вписавший, на своем гербе слово "свобода". Дух свободы, как он был привлекателен Балтазару и одновременно не понятен корсару, еще вчера торговавшему рабами. Вступив на путь познания, он очень быстро стал лучшим учеником в университете, с упоением поглощая теологические премудрости.

Укрывшись от солнца в тени колоннады Косса часами размышлял о странностях бытия, не забывая при этом высматривать очередное милое личико какой-нибудь Марселлы, Лауры или Дилетты, что бы вечером обязательно наведаться к красавице и чем строже ее будут охранять, тем веселее приключение и больше радость победы.

….Вечер был душным. Разогретые за день майским солнцем камни уличных мостовых, красные крыши домов, изящных палаццо и возвышающихся над городом высоких башен медленно остывали, напоминая редким прохожим о дневном зное. Вечернее небо медленно затягивали пепельно-серые тучи, предвещая надвигающуюся грозу. Добропорядочные горожане давно укрылись под крышами своих домов, оставив улицы в распоряжении ночных бродяг и отчаянных кутил. Укрывшись плащом, в темноте портика Бальтазар поджидал удобного момента, чтобы перебраться через небольшую каменную стену отделявшую улицу от маленького сада, поросшего белыми акациями. Там в спрятанной от посторонних глаз беседке, ждала его новая любовь. Изнывая от нетерпения, он слышал, как начало усиленно биться его сердце, предвкушая встречу с новой возлюбленной. Ночные вылазки Бальтазара беспокоили жителей, проповедующих христианские добродетели. Многие почтенные отцы семейств в Болоньи уже обещали отыскать этого охотника за женскими прелестями, но ловкость и дерзость, с какой Бальтазар совершал любовные набеги, оставляли им мало шансов.

Он был готов перелезть через стену, когда внезапно увидел метнувшегося в его сторону незнакомца, с быстротой молнии вонзившего в его спину лезвие ножа. Резкая боль сковала Бальтазара, и он упал, не успев даже выхватить спрятанный под плащом клинок. Убедившись, что все сделано чисто, наемник исчез так же быстро, как и появился. Несколько минут Бальтазар был не в силах шевелиться, рана горела огнем, но ему все же повезло, удар пришелся в плечо. Корсарская изворотливость и опыт ночных схваток сыграли свою роль и спасли ему жизнь. С трудом поднявшись на ноги, он медленно побрел вдоль улицы, придерживаясь за стены увитые плющом и диким виноградом. Окончательно выбившись из сил, еле-еле передвигая, отяжелевшие ноги, он наткнулся на небольшую приоткрытую дверь…. сделав последнее усилие, он шагнул за порог и потерял сознание….

….От резкой боли Косса открыл глаза и увидел красивое лицо молодой женщины, склонившейся над ним.

— Не беспокойтесь, я только перевяжу, и вам станет легче, — говорила она, накладывая повязку на рану.

Бальтазару казалось, что расписанные цветами и библейскими сюжетами стены двигаются, а святые апостолы что-то ему говорят, но он, ни как не может разобрать их слов.

— Вам повезло, — донеслось до него, — рана совсем не глубокая, правда, вы потеряли много крови, — нежная рука чуть прикоснулась к его бледному лицу. Бальтазар почувствовал, что силы начинают к нему возвращаться.

— Здесь вам оставаться опасно, — произнесла она, — вы немного отдохнете и вас перенесут, куда вы укажите, — голос спасительницы пробудил в Бальтазаре чувства ранее ему не знакомые.

"Она прекрасна. О, как она прекрасна" — думал Бальтазар, глядя в ее бездонные глаза".

— Как мне называть вас сеньорита? — спросил он, делая неловкую попытку привстать.

— Яндра. Яндра дела Скала, — она улыбнулась ему так, что на минуту он забыл о своей ране и боли.

Некоторое время Яндра молча, сидела у изголовья кровати в ожидании носильщиков. Время, казалось, летит очень быстро, поминутно оглядываясь в сторону двери, она ждала, что вот-вот кто-то войдет и разлучит ее с этим незнакомцем, заставившим так часто биться ее юное сердце. Дверь чуть скрипнула и на пороге, освещая путь, еле тлеющим масляным светильником, показалась служанка Яндры, пропуская в комнату двух широкоплечих носильщиков, своим видом больше напоминающих ночных грабителей. Увидев их, Яндра испуганно вскрикнула, крепко прижав свою ладонь к плечу Бальтазара, от чего он тихо застонал, пытаясь сдержаться от боли.

— Простите мою неловкость, — чуть краснея, проговорила Яндра, — я не хотела причинить вам боль. В этот момент ее глаза были полны не поддельной тревоги и печали.

В предрассетных сымерках были хорошо слышны шаги людей уносящих носилки с раненым Бальтазаром.

— Я найду вас моя спасительница, — прошептал он ей на прощание, — мы обязательно скоро увидимся, — его рука незаметно скользнула, дотронувшись до нежной ладони Яндры, вызвав новый прилив неосознанных чувств.

Едва носилки скрылись в ближайшем переулке, как у дома Яндры промелькнула тень монаха, старательно скрываящегося от людских глаз. Его еле слышные шаги быстро стихли на улице, ведущей к палаццо кардинала де Санто Кьяре.

Конечно, ночная стража кардинала не жаловала нежданных визитеров, но это не относилось к брату Антонио, приходившим к кординалу в любое время. Ночные события в доме Яндры и ее гость, явно, встревожили кардинальского соглядатая. В обычной затворнической жизни Яндры, появление ночного гостя — было крайне необычно, и эта новость уже спешила, скрывшись под монашеским капюшоном, к тайному поркровителю и любовнику молодой красавицы.

…Несколько недель спустя Бальтазар был снова на ногах. Рана практически не беспокоила, поэтому он решил предпринять очередную вылазку и разыскать свою прекрасную спасительницу, тем более что за эти дни он не раз о ней вспоминал.

Вечерние сумерки благоухали цветущей акацией, выставляющей на показ свои белые кисти из-за каменных заборов. Бальтазар шел, не прячась к тому дому, где впервые увидел Яндру. Время для своего визита он выбрал скорее по привычке, нежели подразумевая что-то большее….

Дверь ему открыла служанка и сразу же проводила к госпоже, которая прогуливалась в маленьком саду.

— Это вы? — ее глаза были испуганы. — Немедленно уходите. Здесь опасно, — она не договорила.

На садовую дорожку вбежали вооруженные слуги и несколько инквизиторов. Их угрожающие крики не обещали приятной встречи, заставив Бальтазара обнажить свой короткий меч. Не пытаясь рассуждать, он яростно бросился в атаку, пытаясь увернуться от десятка направленных на него клинков. Несколько удачных выпадов и двое инквизиторов, остались, безжизненно лежать рядом с цветущей акацией. Выпад, еще выпад и раненый слуга завертелся волчком на траве. Убежать сейчас на глазах прекрасной Яндры он не мог и поэтому продолжал отчаянно драться, пуская в ход все известные ему приемы фехтования, но силы были явно не равны. На шум и крики в сад ворвались новые охранники и сообща связали измученного схваткой и не совсем поправившегося после ранения Бальтазара.

Яндру постигла таже участь, Кардинал де Санто Кьяре был крайне ревнив и не прощал измены в любых ее проявлениях. Арестованных сразу же отправили в крепостную тюрьму под охрану инквизиторов.

Так хорошо начинавшаяся вечерняя прогулка закончилась сырой камерой, пропитанной запахом плесени и щемящим душу страхом смерти.

Инквизиторский костер это не то о чем мечтал молодой Косса, но обстоятельства складывались против него. Тюремные дни Бальтазар проводил в раздумьях и самые мучительные из них были о том, что где-то в такой же сырой камере томится Яндра. Как не странно, не имея возможности даже хорошенько рассмотреть ее лицо — он впервые в своей жизни полюбил, полюбил понастоящему, и от этого тюремные стены были ему еще более ненавистны.

Кардинал де Санто Кьяре, желая наказать зарвавшегося юнца, был готов сгноить Коссу в тюрьме, но поразмыслив, решил придать случившемуся официальный характер и на его примере преподать хороший урок всем Болонским охотникам до чужих женских прелестей.

"Его кровь избавит меня от пересудов торговок, а благородные мужи Болоньи будут еще с большей радостью целовать мои руки…" — рассуждал кардинал, собираясь с мыслями перед тем, как сесть за написание письма Великому инквизитору.

Каменные своды узилища, запах плесени, сырые стены и всепоглощающая тишина. Где-то под потолком крошечное окно, через которое едва пробивается дневной свет. День, два и даже очень строптивые станятся вялыми и послушными, как овцы — каменный мешок высасывает человеческие силы, убивает волю и разрушает разум.

Эту силу стен Бальтазар ощутил сразу, на какое-то мгновение им удалось сковать его волю, но уже через минуту его мысли завертелись и с дерзостью обреченного он начал вынашивать план своего спасения. Тюремнае стражи даже не предполагали, на что способен обреченный на смерть пленник.

….Ночная стража неспешно прошла по крепостной стене, всматриваясь и прислушиваясь к звукам ночного города. Ни кто не нарушал тишину и лишь изредка до слуха доносились голоса перекликающихся часовых…. Крепость погрузилась в тревожный сон, тяжело вздыхая и вздрагивая на прогнивших соломенных подстилках. В эту ночь Бальтазар не спал, ожидая допроса великого инквизитора…

Дверь тюремной камеры, визгливо скрипнув, распахнулась, впуская в узкое помещение стражников. Яркий свет факела вырвал из темноты сводчатый потолок, охапку прелой соломы и фигуру пленника, прикованного к стене длинной цепью, скорчившегося в не естественной позе в углу камеры. Пленник стонал, не обращая никакого внимания на вошедших стражей, тяжело и со свистом вдыхал удушливый камерный воздух.

— Вставай сатанинское отродье, не заставляй себя ждать. Тебя грешник ждет сам Великий инквизитор, — произнося это, один из стражей больно ударив Бальтазара по спине древком алебарды, но пленник только едва пошевелился и продолжал стонать, хватая ртом воздух.

— Кажется, он совсем плох….эта камера сломает любого… снимай цепи…. придется тащить на себе эту падаль, — командовал второй, прикидывая не позватьли еще кого-нибудь на помощь, так как самому не хотелось нести пленника на себе.

— Ладно, Сансоне бери его…. подхвати… он не так и тяжел… — Францисканец, освещая путь факелом, направился к выходу, а стражник по имени Сансоне, ругая себя и вечное невезение, кряхтя от напряжения, взвалил на спину тело Бальтазара и тяжело ступая, двинулся следом.

Бальтазар почти безжизненно висел на плече инквизитора, чуть придерживаясь рукой за его шею. Узкий проход вывел на небольшую площадку, откуда каменные ступени вели вверх на крепостную стену и вниз к страшным инквизиторским подвалам. Уставший Сансоне на одну секунду остановился, поправляя сползающее тело пленника, как тут же получил страшный удар ножом, выхваченным у него из-за пояса. В это мгновение можно было заметить изумленный взгляд Сансоне, падающего на каменные плиты. Еще несколько минут назад, казавшийся полностью обессиленным, Бальтазар как кошка одним прыжком нагнал, шедшего впереди факельщика и вторым ударом ножа уложил его на крепостные ступени…. Не раздумывая Косса надел на себя одежду стражника, и прихватив оружие, поднялся на крепостную стену. Дорога к свободе была открыта. В эту же ночь он бесследно исчез из Болоньи….

Бело-розовые цвета раскрасили небо в разрывах темных облаков на востоке. Утренний ветер разогнал тучи, и над Паданской равниной поднималась новая заря……

…. — Ты еще не спишь? — Лариса страшно не любила когда, слушая ее, Григорий засыпал. И хотя он не очень любил исторические опусы и предпочитал получать сразу выжимку, лучше в Ларисиной интерпретации, однако, сегодня он не спал и с неподдельным интересом слушал ее рассказ.

— Слушай, а Яндра-то это кто такая, ее-то за что посадили? — его вопрос не удивил, а скорее обрадовал Ларису.

— Это, пожалуй, еще одна история…

— Ну, а если…

— Ну, а если коротко, то ее отец правил в Вероне, но его убил его брат и поэтому Яндре пришлось скрываться, вот она и пряталась в Болоньи, но это не главное. Суть в том, что она с детства, как и ты любила алхимию, медицину, ну и правда еще маленько занималась астрологией и чародейством. Вот за это ей собственно и полагался костер. Понимаешь? Если бы не 21 век, тебя уже давно упекли, вместе с твоими мышками и крысками, — Лариса хихикнула. Остальное завтра. Шехерезада ус-та-ла и хо-чет ба-инь-ки.

— То-то она мне покоя не дает по ночам, — Григорий широко улыбнулся……

— Подожди, а кординал-то тогда причем?

— Боже мой, какой ты не понятливый, — Лариса прижалась лицом к его руке, — любил он ее.

— Кто?

— Ну, кардинал разумеется, а тут еще этот Ко-сс-а… Понял? Спи… завтра, за-вт-ра…

"Черт их разберет, как всегда бабу, наверное, не поделили, а к чему это она про алхимию…. Да последнее время у меня не очень что-то ладится…. Крысы дохнут, Шнайдер вынюхивает, начальство косится….кардинал….Косса…..фран-цис-кан-цы…"

 

Глава 4

Желание заниматься чистой наукой, казалось, у Григория закреплено на генетическом уровне. Он отдавал этому всего себя, не считаясь ни со временем, ни со здоровьем. Только в лаборатории, среди столов заваленных горами распечаток, стилажей с химической посудой и нагромождения различной аппаратуры, он чувствовал себя комфортно. Здесь среди кажущегося беспорядка он единолично царствовал, ощущая себя творцом, забывая обо всем, кроме поставленной цели, а цель сейчас была одна — сделать новый противораковый препарат. И в этот раз это была не просто очередная идея, а практическая и жизненная необходимость. Несколько лет назад пришлось прооперировать мать Ларисы, но как оказалось, этого было не достаточно. Она погибала на глазах, и изменить хоть что-то пока было невозможно. Дни шли, состояние ухудшалось, а Григорий не продвинулся в своих исследованиях ни на шаг. Постоянно что-то не ладилось, одни за другими гибли лабораторные животные. Иногда ему казалось, что он уже нащупал основную идею, но очередной эксперимент разрушал его иллюзии и снова отбрасывал назад.

"Стоит, наверное, остановиться и все заново переосмыслить, — рассуждал он, рассматривая под микроскопом очередной препарат. Столько возни и все впустую, — мысли перескакивали с одной на другую, перебирая весь ход очередного не удавшегося эксперимента. Ошибка. Где ошибка? Я сломал себе…..". Было ощущение, что главная мысль от него ускользает, прячется, но он внутренним чутьем ощущал, что она где-то рядом и требуется только внимательнее посмотреть и…..

Его новая идея была проста, но не укладывалась в рамки обычных представлений об онкологии, однако, это мало беспокоило Григория. За годы работы в НИИ он привык к тому, что ему постоянно приходилось преодолевать косность медицинской бюрократии, как правила весьма далекой от жизни и от медицины в частности. Те самые, на их взгляд, бредовые идеи, как раз в основном и были связаны с прорывами в медицине. Примеров тому хоть отбавляй: А.Н.Филатов, И.П. Федоров, Г.А. Илизаров, С.Н.Федоров и это только часть огромного списка врачей кому перекрывали дорогу начальники от медицины, а они в свою очередь, невзирая на запреты, на свой страх и риск, продолжали творить и собирать "на коленках" свои аппараты. "Плохо только, — подумал Григорий, — что в лаборатории явно начали о чем-то догадываться. Подписывая вчера заявку на новых лабораторных животных, Шнайдер явно мялся, пытаясь что-то выспросить….Да, Шнайдер этот конечно отличный врач, — но, что-то….что-то в нем всегда смущало Григория".

…..Вечером он крайне не внимательно слушал Ларису. Иногда ему хотелось грубо прервать ее, так как это мешало ему думать, но наконец-то он успокоился, и мысли потекли плавно, вновь рисуя картины прошлого…. я засыпаю…..

……Гаспар слушал брата, расхаживая по небольшой комнате, в окна которой лился яркий солнечный свет. Встретившись на Искье, он долго расспрашивал о злоключениях брата и был готов всячески ему помочь.

— Не знаю, что это за Яндра, ради которой ты готов сокрушить крепость и с ней всю Болонью, но мне кажется, ее не зря обвиняют в колдовстве, если уж такое сердце, как твое милый мой Бальтазар, растаяло и готово совершать глупости ради женщины, — Гаспар улыбался, глядя на брата. В душе ему было безразлично куда плыть и кого спасать. Его сто двадцать головорезов были всегда готовы на любую авантюру, лишь бы из нее можно было извлечь выгоду.

— Поостерегись, я не собираюсь с тобой обсуждать достоинства Яндры, — Бальтазар говорил быстро, словно опаздывал на свидание, — за две тысячи эскудо я нанял сто человек у Джуссиано, так что вместе мы сможем легко захватить крепость и выпотрошить весь этот городишко.

— Узнаю горячую голову. Ну что ж, я не прочь немного развлечься.

….В течение нескольких дней корсары небольшими группами приходили и приезжали в Болонью не вызывая ни какого подозрения у горожан.

Солнце скрылось за зубчатыми стенами и в еще не наступивших вечерних сумерках, было отчетливо видно, как под стенами крепости собрался большой отряд вооруженных людей….

… - Спишь? — этот вопрос, как удар кнута, всегда заставлял Григория вздрогнуть. Сердце начинало усиленно стучать, а в голове мелькать мысли, что бы ответить Ларисе и снять с себя всяческие подозрения, хотя свое мерное похрапывание под одеяло не спрячешь.

— Все слышал и все видел…, - попробовал отшутиться Григорий, но он четко знал, что за этим последует. Лариса потребует ответить, о чем она сейчас говорила, а дальше, как правило, разражался скандал. Она до колик в животе, ненавидела, когда он вот так засыпал.

— Нет, правда, — в этот раз он не промахнулся, — они поехали спасать Яндру, я же говорю, что внимательно слушаю. — Кстати как раз хотел спросить тебя. Им удалось?

— Что удалось?

— Ну, спасти ее?

— Удалось, удалось, — меняя гнев на милость, произнесла Лариса.

— Ну а дальше что?

— Дальше Бальтазар снова стал пиратом, а Яндра осталась с ним….

— Ладно, ладно, вижу что устал. Спи.

"Сначала разбудит, а потом… спи…" — он боялся ее гнева. В эти минуты она превращалась в совершенно чужого человека, бросающего в лицо грязные слова, оскорбляя всех и вся до седьмого колена. Иногда ему казалось, что в Ларису вселяется безумие, от чего становилось еще обиднее и больнее. Перенести такую сцену он иногда физически не мог и старался сбежать. Сбежать куда угодно, лишь бы не слышать ее проклятий, сыплющихся, как горох на его голову. Сжимая рукой, больное сердце он долго курил, вздыхал и опять прощал. Прощал всегда, но где-то в глубине души копилось что-то, что иногда прорываясь наружу острыми иголками, впивалось в сердце, отгораживая от него весь мир, превращая все вокруг в единственное ощущение боли.

 

Глава 5

Днем Григорий работал, вечером экспериментировал, а перед сном слушал рассказы Ларисы.

…….И снова ветер и паруса, а под ногами поскрипывает палуба. Косса, как никогда был рад вновь вернуться в море. Сражение в Болонье выиграно и Яндра с ним. Самые сокровенные мечты и желания сбывались, словно по чародейскому умыслу…..

… Сменялись закаты и восходы, ветер наполнял паруса, а пираты наполняли трюмы кораблей награбленным товаром и рабами. Косса три года грабил всех от Испании до Алжира, не различая цвета кожи и веры. Он стал безумно богат. За его кормой, разрезая морские волны, теперь шла целая эскадра, наводя ужас на жителей средиземноморья. Кровь и мольба о пощаде мало трогали его сердце. Он был суров и мало что его радовало, разве что Яндра, проводившая с ним все ночи напролет.

— Эй, на фоке, смотреть землю, — устав от абордажей и вечной качки Косса несколько дней вел эскадру к вольному острову Лапедуза, надеясь там отдохнуть и починить потрепанные штормом и боями корабли.

Он не был одинок в этом желании. На Лапедуза приплывали все, кто не водил дружбы с законом и над чьим кораблем скалил зубы "веселый Роджер".

— Зем-ля….зе-м-ля. я

Уютная бухта, прозрачное море, высокие скалы, поросшие скудной растительностью, ни речки, ни ручья — так встретил Косса остров Лапедуза.

— Я раньше здесь никогда не бывал, — обнимая и целуя Яндру, говорил Бальтазар, — говорят, что в этих местах никто не живет, только таких, как я сюда заносит попутный ветер, — он замолчал, о чем-то задумавшись, глядя в сторону скалистого берега, туда, где парила над водой белая чайка. — Тебе не скучно со мной? — не дождавшись ответа он встал и прошелся по каюте, — наверное, ты устала от этой каюты и вида этих вечно голодных оборванцев? — почему-то сегодня ему хотелось говорить, говорить с Яндрой, все равно о чем, лишь бы слышать ее голос.

— Звезды не любят эту землю, — загадочно отозвалась Яндра, — тебе не нужно здесь долго задерживаться, тебя ждет новая жизнь, — как всегда она говорила загадками, но это не раздражало сурового корсара. Он был просто рад слышать ее голос и смотреть на милое лицо. Иногда ему казалось, что она чем-то не уловимым напоминает ему мать. Она чувствует и понимает его, как ни кто другой в этом мире. Наверное, это и было главным, почему он не расстается с Яндрой уже более трех лет, что в принципе было не естественным для его ветреной натуры.

— Пусть пару дней команда потопчет землю, да подлатает корабли, и мы опять уйдем в море. Я знаю, как ты любишь морские закаты и качающееся над головой звездное небо. Потерпи…, - Бальтазар говорил ей, словно уговаривая малое, не разумное дитя. Разговаривая с ней, он испытывал страстное желание уберечь и оградить ее от всего, что может быть для нее не приятным или хотя бы казалось таким.

— Люди говорят, что на этом острове есть пещера, где молятся корсары. Я хочу посмотреть это место. Ты поедешь со мной? — он спросил, хотя знал точно, что она ему ответит. Три года они ни разу не расставались, чувствуя постоянную необходимость друг в друге. И не дождавшись ее ответа, Бальтазар крикнул: — Марко, готовь шлюпку, я иду на берег.

Тропа, утоптанная сотнями ног корсаров, извиваясь между нагромождения камней, уходила к вершине прибрежной скалы. Там на верху, с небольшой площадки, просматривалась вся бухта с качающимися на воде кораблями Бальтазара. Чахлый, полусухой кустарник, парящие в небе крикливые чайки, а на фоне белой скальной породы, черное пятно входа в пещеру богов, так называли то место где поклонялись пираты своим богам, прося милости и удачи в бою, а взамен приносили омытые кровью награбленные дары.

Вспыхнул, потрескивая масленый факел, освещая своды пещеры.

— Я никогда ничего подобного не видел, — переводя дух от изумления, произнес Косса.

С одной стороны, в небольшой нише стояла икона Девы Марии, и у ее ног, сверкая и переливаясь в свете факела, высилась гора драгоценностей, а у другой стены пещеры высилась такая же гора золота и драгоценных камней сложенная у могилы мусульманского святого.

— Нужно сделать тысячи и тысячи набегов, пролить моря крови, но и тогда не соберешь столько сокровищ, — удивлялся Бальтазар, смотря на сверкающие россыпи.

— Это страшное золото, на нем кровь, — тихо сказала Яндра, испуганно прижимаясь к плечу молодого пирата.

— На любом золоте есть кровь или чьи-то слезы, — отозвался Бальтазар, — но от этого оно не становится менее ценным. Эй, Марко, Стефано, грузите все на корабли, мы уходим, — глаза Бальтазара светились от радости.

— Нельзя капитан, — это был голос Марко, он говорил тихо, но под сводами пещеры его голос словно гремел, или это только показалось Бальтазару, — нельзя, это золото принадлежит богу, и мы накличем беду на свои головы. Никто и никогда не осмеливался до него дотронутся, и нам не стоит. Поверьте мне капитан.

Любое рассуждение или не повиновение всегда приводило Бальтазара в ярость. Выхватив из-за кожаного пояса нож, он, не раздумывая, вонзил его в сердце Марко.

— Спорить со мной, не позволено ни кому, и даже тебе Марко…. Грузите, что смотрите, — и он вышел из пещеры, увлекая за собой испуганную Яндру.

Ветер закручивал, как кудри, серые облака. Поднимавшееся из-за горизонта солнце искрилось в брызгах пенящейся у бортов воды. Эскадра Косса подняв паруса, покидала бухту. На палубе, широко расставив ноги, стоял, довольный собой, Бальтазар, вглядываясь в морскую даль. Трюмы кораблей полны. Пора и навестить Искью.

Ветер способствовал, и корабли устремились в сторону родного берега. Солнце и соленый ветер, что может быть лучше для морехода, но как часто бывает на море, ветер резко сменился и начался шторм какого ни Бальтазар ни его команда никогда не видели. Огромные валы шли один за другим, круша все на своем пути, а пепельно-серое небо разразилось ливнем, словно стена, преграждающая путь кораблям.

— Рубить канаты…

— Руби мачты….

Трещали мачты, хлопали разорванные паруса, люди в панике метались по палубе, спасая свои жизни…. Предсмертные крики падающих за борт…. Один за другим на морское дно уходили корабли из эскадры Коссы. Привязав себя и Яндру к мачте он ждал своей участи, взывая к Всевышнему и теперь надеясь только на его милость. Шторм не унимался, минута и Бальтазар оказался в соленой воде….

…. — И это все, что ты хотела рассказать мне об этом пирате? — Григорий непонимающе смотрел на Ларису, — плохо жил, плохо кончил.

— Если бы, — она хитро улыбнулась, — он и Яндра чудом уцелели. Все погибли, а они выжили. Их выбросило на берег, где им снова не повезло. Их узнали и заточили в крепость.

— Опять крепость. Неужели и в этот раз выкрутятся? Что-то это напоминает мне сказку про Синбада.

— Ну, сказка не сказка, а о том, что они сидят в тюрьме, узнал сам папа Римский….

… - Бальтазар Косса — неаполитанец, но если угодно Вашему Святейшеству, то можете называть меня граф Баланте, но вряд ли кто-нибудь дальше острова Искья называл меня так. Хотя многие слышали обо мне на морских просторах, — Бальтазар улыбнулся. — Однако, спешу заверить Ваше святейшество, слышали обо мне не только на море, но и в Болонье. Знаю, что этот город не очень поощрял мои выходки и пирушки, но в нем так же наслышаны обо мне, как знатоке права и поборнике христианской веры, — Бальтазар поклонился, — вам известно, что я корсар и много в своей жизни грешил, но Бог спас меня, подарив жизнь, и я дал обет, что стану его слугой, — Бальтазар вновь поклонился, ожидая ответа.

Урбану VI, как воздух был нужен этот проворный и удачливый Косса. Ему был нужен послушный воин, способный напугать и раздавить сторонников антипапапской коалиции.

— Скажи мне, сын мой — после долгого молчания, произнес Урбан VI — готов ли ты принять духовный сан и стать одним из нас?… Служить мне и святой церкви? Не спеши с ответом. Студио*- дает знания законов, но не дает веры.

— "Закон рая"- отменил рабство, Карл Великий даровал Болонье свободу, но я хочу быть рабом Господа, — Бальтазар склонил голову.

Говоря это Бальтазар лукавил, но предложение папы Урбана VI ему льстило, тем более, что папа предлагал заняться тем, что он хорошо умел — это проливать кровь и грабить, да и выбор был не велик: потеря друзей, любимой, инквизиторский костер или стать одним из приближенных папы. Здравый смысл и желание быстрее покинуть крепость поставили корсара перед необходимостью поменять платье пленника на сутану.

— Я готов выполнить любое поручение Вашего Святейшества. Готов замаливать свои грехи и искупить мою невольную вину перед богом и церковью, — Косса говорил с достоинством, но всем своим видом показывая полное смирение.

— К словам твоим нечего добавить. Да поможет тебе San Petronio, — осеняя Бальтазара крестным знамением, произнес папа Урбан VI…..

……. — Надо заметить ему везло на знакомства, — съязвил Григорий.

— Последнее время ты очень раздражен…. Может тебе отдохнуть?…… Взять отпуск, а? — Лариса прижалась к нему и ласково потрепала волосы….

 

Глава 6

Как давно он не вступал на палубу корабля и не видел над головой реющего флага… Шум ветра, вскрики чаек, скрип канатов и голоса матросов, все это будоражило душу Бальтазара, спрятанную теперь под красной кардинальской мантией. Медленно лавируя, выходили из гавани два корабля, направляясь к французскому берегу. Каюту покачивало, от чего Косса приходил в полный восторг, придаваясь воспоминаниям юности… Шумные набеги, звон клинков, душераздирающие крики раненых, запах крови, и звон золотых монет грезились кардиналу. Нет, Бальтазар Косса не роптал на судьбу, так резко повернувшую его жизненный путь, он просто вспоминал…. вспоминал свои молодые годы.

— Брат Бернард, — позвал кардинал.

В дверях каюты тут же появился францисканец в шерстяной темно-коричневой рясе, подпоясанной веревкой, надетых на босую ногу сандалиях и надвинутым на голову коротким клобуком. В руках он держал четки, и весь вид его говорил, что он готов выполнить любое поручение.

— Брат Бернард, — сказал кардинал, — а известно ли тебе что-либо о терциариях живущих во Франции.

— Вряд ли я могу знать всех сторонников "евангельского совершенства", — ответил монах. — Но вас, как я понимаю, интересуют не все, — смиренно продолжил брат Бернард, — а "Третий орден мирян святого Франциска"?

"Странно — подумал Косса, — но само понятие нищенствующих при Французском королевском дворе казалось ему нелепым. Когда речь идет о монахе это понятно, но мирянин…. я верю в Бога на небесах, но на земле больше доверяю звону золотых монет. Хотя…..почему бы и нет…. ведь я и сам мирянин, пусть и получивший первый постриг… из меня клирик…….я не могу совершать таинств, и не давал обета безбрачия, однако имею свой трон, мою голову покрывает красная шапочка, а на руке блестит кардинальское кольцо…"

— Если я правильно понял Ваше преосвященство, — монах прервал раздумья кардинала Косса, — то имена братьев при дворе Карла VI мне хорошо известны, — брат Бернард склонил голову, ожидая слов кардинала.

Брат Бернард был умен, начитан и этим нравился кардиналу, как нравилась ему и покорность этого монаха. Устав францисканцев требовал от монаха полного смирения и подчинения католической церкви, что собственно и было нужно Бальтазару. Ему нужен был человек, хорошо разбирающийся в тонкостях дворовых интриг, тем более, что в светской власти Франции творился разброд, а народ был занят гражданской войной развязанной Людовиком Орлеанским и Иоанном Бесстрашным.

— В Париже я хотел бы встретиться с "серыми братьями", — продолжил кардинал Косса, — как хотел бы встретиться и с вашими братьями из Парижского университета. 1406 год должен стать годом воссоединения нашей церкви и избавления от схизматиков. Да поможет нам Бог.

Брат Бернард, наклонив голову, слушал кардинала, перебирая рукой четки.

— Я надеюсь на тебя брат Бернард, очень надеюсь, — кардинал Косса медленно прошелся по каюте и знаком отпустил францисканца. "Это была хорошая идея: — думал он, — привлечь орден св. Франциска, недовольного раздвоением верховной власти и распрями между епископатами по всей Европе".

Все дни на корабле кардинал Косса предавался размышлениям и созерцанию морского пейзажа. Можно считать, что он вырос и повзрослел на таком же судне. В тринадцать лет Бальтазар, вместе со старшим братом, ушел в море, в свой первый корсарский поход. Он был удачлив и стал капитаном, но это все в прошлом, а сейчас его мысли были устремлены к делам католической церкви, открывшей ему свои двери.

…. Великий западный раскол в церкви тянулся уже несколько десятилетий. В 1406 году в Риме конклав избрал папой Анджело Коррера, принявшего имя Григория ХII, в то время когда в Авиньоне папским престолом правил его соперник папа Бенедикт ХIII. Двухпапство будоражило умы простолюдинов и вызывало недоверие, как к Риму, так и к Авиньону со стороны королевских дворов Европы. Взойдя на престол Григорий ХII был готов отречься от папства, во имя объединения церкви, но…, но если тоже сделает Авиньонский папа Бенедикт ХIII….

…. Вступив на путь веры, и возведенный в кардиналы, Бальтазар всегда мечтал о большем…большая политика, деньги и власть влекли его, влекли его больше, чем море влечет корсара…. Он плыл в Париж, а за кормой ветер трепал папский штандарт….

Париж встретил кардинала высокими крепостными стенами на берегах Сены и узкими, грязными улицами, по которым медленно продвигался сопровождающий папского легата небольшой отряд Тевтонских рыцарей. Лязг оружия и рыцарских доспехов всегда вселял в души людей страх и уважение, а папское знамя заставляло людей трепетать и преклонять колени. Так было, когда-то, когда рыцари Тевтонского ордена Святой Девы Марии защищали веру. Но в последние годы им не везло. Походы на восток не приносили ничего кроме раненых рыцарей и выплат контрибуций, а в довершении к этому литовский князь Ягайло принял католичество. Сближение Польши и Литвы рушило планы крестоносцев. Перебиваясь небольшими поручениями папы, как сейчас, вынуждены были по приказу магистра ехать в Париж, сопровождать кардинала….

Ульрих фон Юнгинген — великий магистр Тевтонского ордена, желая упрочить свои связи, искал поддержки у влиятельных представителей церкви. Кардинал Косса был как раз тем, без кого папа не мог принять ни одного решения. Мечтая о расширении сферы влияния Тевтонского ордена, великий магистр, по совету капитула, используя влияние Коссы, начал вести дипломатические переговоры, главная цель которых — очередной крестовый поход на Польшу и Литву. Кардинал Косса хорошо знал об этих планах Ульриха фон Юнгингена и будучи одним из участников, взял с собой в Париж Тевтонцев, с целью заручиться поддержкой французского двора. Так думали посвященные, так думал великий магистр, но Бальтазар Косса предполагал иное. Косса не был трусом, однако, поездка к Карлу VI, прозванному в народе "безумным" представлялась для него весьма не увеселительной прогулкой, и поэтому находиться за спинами Тевтонцев ему было, намного спокойнее.

Отряд продвигался к западной окраине Парижа к крепости Лувр, где кардинал Бальтазар Косса должен был встретиться с королем Франции. Зная о болезни Карла VI — страхе перед шумом и резкими звуками, от чего король впадал в состояние резкой раздражительности, а порой и полного безумия, Бальтазар Косса предусмотрительно решил оставить Тевтонцев за стенами Лувра. Еще с пристани кардинал отправил в Лувр брата Бернарда, заботясь о том, что бы монах успел до встречи, Косса с королем, переговорить с францисканцами, живущими при дворе Карла VI. Тайная переписка, конечно, велась, но разговор с глазу на глаз намного важнее, чем краткие строки письма. Косса доверял брату Бернарду и ждал от него хороших вестей. Крепостные стены Лувра раскинулись на правом берегу Сены рядом с церковью Сан-Жермен-ле-Ронд, которую Косса и выбрал для встречи со своими людьми.

Династия Валуа и так славилась склонностью к психическим болезням, но по слухам, долетающим до Рима, болезнь короля Карла VI приписывали делу рук его брата Людовика и Изабеллы Баварской…. хотя… по обвинению в отравлении короля ранее была уже изгнана из дворца Валентина Висконти, жена герцога Орлеанского и повешен монах Першье. Бальтазар мало доверял сплетням о Миланской красавице Валентине, но допускал возможное, помня, что итальянцы часто прибегали к ядам, решая свои политические вопросы. Придворных изгоняли, а болезнь оставалась. Из Парижа изгнали всех евреев, а болезнь осталась. Обреченный король просил у придворных пощады и обещал Богу свою дочь, но болезнь осталась. Единственным человеком способный предотвратить приступы болезни Карла VI была дочь королевского конюшего Одинетта де Шандивер. Вот к этой фрейлине и послал кардинал Косса второго монаха, в надежде увидеть Карла в состоянии понимать и принимать решения.

Третьей составляющей в этой сложной политической, шахматной игре была Сорбона. Университет, образованный несколькими церковными школами, он за годы своего существования приобрел огромный авторитет в католическом мире, в противовес угасающей силе Рима, но, не смотря на это, планы сорбонистов по преодолению церковного раскола успехом не увенчались, и об этом кардинал Косса хорошо знал. Знал и давно вынашивал свой план, где даже такие личности, как папа ГригорийXII оставались всего лишь пешками в большой политической игре Больтазара. Объединить усилия кардиналов, Карла VI, Сорбону и добиться личной встречи Римского и Авиньонского пап в Савоне — вот цель, ради которой кардинал Бальтазар Косса прибыл в Париж. А истинная цель? А истинная цель одна — это его будущая власть, власть над католическим миром, в котором сейчас царствовал хаос. Иногда он боялся, что кто-то поймет его игру и тогда годы усилий, пролитая кровь… и все, все напрасно… выстроенная им лестница к папскому престолу в одночасье рухнет, а вместе с ней рухнут и его мечты…. сотрется в памяти людей имя и…., а забвение, для него было страшнее…, страшнее, чем сама смерть…

— Ваше преосвященство, — Косса вздрогнул от неожиданности, вырванный из потока собственных мыслей, раздавшимся рядом голосом брата Бернарда, — ваше преосвященство…..

— Где аптекарь, что прислал мне великий магистр? — Косса ждал.

Став первым из кардиналов, приобретя власть над людьми, он вместе с ней приобрел и множество врагов…. Корсару было легче…. свои проблемы он решал, прибегая к мечу, а сейчас… облачаясь в сутану, он не мог, как раньше разить своих неприятелей клинком. "Новая жизнь требует и новое оружие — думал Бальтазар, решив заменить холодную сталь ядом"….

— Я к вашим услугам мессир, — перед Коссой предстал невысокого роста, крайне неприятного вида человек, больше походивший на лавочника, нежели на преуспевающего аптекаря.

— Вы, наверное, догадываетесь, для чего я вас пригласил? — Коссса внимательно посмотрел на аптекаря, — я давно имею нужду в таком человеке как вы сеньор. Говорят что вы мастер своего дела, — кардинал хитро улыбнулся, — и при всех своих достоинствах вы еще и не болтливы.

— В нашем деле, мессир, язык укорачивает жизнь, а я не тороплюсь расстаться с этим миром.

— Говорят, что ваши снадобья могут продлить жизнь — это правда? — Косса не отрывал взгляда от сморщенного, усеянного множеством морщин лица.

— По-разному мессир. Какие-то продлевают, а некоторые и укорачивают. Все зависит от вашего желания мессир и… — маленький аптекарь на секунду замолчал, — и разумеется цены, — аптекарь изобразил на лице улыбку, от которой у кардинала неприятно запершило в горле, словно он сам проглотил смертоносный яд.

С этого дня яд, в руках кардинала Коссы, медленно разливался вокруг, унося жизни и расчищая ему путь к Святому престолу Петра….

— Так он что, стал Папой? — Григорий несколько удивился. Он ни когда ранее не слышал о папе-пирате.

— Представь себе, стал, правда ненадолго, но всеже и не Папой, а антипапой, но это сейчас не имеет, ни какого значения, — Лариса всегда любила точность, в особенности, если дело заходило об исторических фактах.

— А Яндра?

— Что она тебе далась?

— Да так, любопытно.

— Что-то я раньше не замечала твоего любопытства к историческим персонам, — она была права, его интересовали больше химические формулы, чем люди их создавшие.

— Ты просто однажды сказала, что она чем-то похожа на меня.

— Отравил пират твою Яндру. Так вот.

— За что? Он же любил ее.

— Поверь мне Гриша, что так бывает. Кто-то дерется из-за женщины, ну, а кто-то из-за мужчины. Яндра убила одну из любовниц Коссы, ну, а тот в отместку отравил ее. Довольно банальная история, а вот капельки те, пожалуй, заслуживают твоего внимания, — Лариса протянула небольшой лист бумаги с прописью выведенной ее каллиграфическим почерком.

……..За окном гряда облаков растянулась вдоль горизонта, пропуская через пушистую пену закатные лучи и светилась изнутри золотом уходящего дня.

В лаборатории было пусто и тихо. Григорий, забросив ноги на рабочий стол, по примеру голливудских боссов медленно раскурил сигарету, откинулся на спинку кресла и с чувством затянулся. Такие выходки он себе позволял всякий раз, когда заканчивал какую-то сложную работу, демонстрируя всем торжество своей победы. Все — это стеллажи с реактивами, аппаратура с выключенными панелями и погасшими иллюминаторами осциллографы. Ни кто кроме этих безмолвных свидетелей не мог разделить его радость и слышать, как в его душе гремит триумфальный марш.

Сегодня все получилось. Получилось так, как он хотел и чего добивался долгие месяцы, проводя вечера в лаборатории. Небольшие побочные эффекты (с психикой крыс что-то происходило неладное), но с этим разберемся потом, а пока крысы живы, злополучная опухоль не растет, и в штативе стоит пробирка с образцом нового лекарства. Оно пока не имеет ни красивой упаковки, ни даже названия, но оно уже живет и работает и это не военная отрава, а именно лекарство, способное спасать человеческие жизни. Впервые за многие годы Григорий почувствовал себя врачом именно врачом, а не специалистом по уничтожению себе подобных, прикрываясь при этом белым халатом и рассуждениями об общем благе человечества….

…. — Мне кажется, что древние были правы, четко разделяя врачей и аптекарей, — Григорий смотрел на Ларису и не мог понять, почему она не радуется, так как он. Проведена огромная работа и вот он долгожданный итог, но она….

— К чему ты это сказал? — Лариса, как показалось Григорию, была готова вступить с ним в перепалку. Такая реакция на его рассказ о новом препарате его удивил и озадачил. Не желая портить себе, настроение Григорий быстро перевел тему, но…

— Ты не увиливай. Я четко задала тебе вопрос. Или ты не в состоянии высказать то о чем думаешь? — глаза ее сузились, и вся она была сейчас похожа на пантеру готовую к внезапному прыжку.

— Чегой-то мы своим слабым умишком не догоняем. У меня кабы радость, а я как вижу у мадам горе, — Григорий говорил, а сам прокручивал в голове воспоминание о том, как ему было хорошо одному среди лабораторных склянок и как грустно и одиноко сейчас. За последнее время отношения с Ларисой явно испортились. Иногда она становилась просто не выносимой. Практически любой разговор превращался в перепалку с перебором всех вин до седьмого колена. В их жизни что-то не ладилось, но понять что, Григорий, как не мучился, не мог, а может просто не хотел, все больше и больше погружаясь в работу.

— Я знаю, почему ты так говоришь, — Ларису понесло, — ты думаешь, что я пустышка, а ты великий Гудвин. Ты сотворил, смотрите на него каков герой, а я так…. Кто тебе нашел архивы Коссы? Кто тебя надоумил а? Я сделал…., - ее разрывала на части обида. Она была готова рвать и метать, прожигая Григория насквозь своим взглядом. — Что ты сделал сам? Без меня? Что… молчишь гений?……

 

Глава 7

— Знаешь, как падает снег? — Григорий Алексеевич смотрел в разрисованное морозом палатное окно Питерской клиники. — Нет, не просто падает, а падает на одинокий фонарный столб и даже не падает, а кружится. В желтом свете луча, как мотыльки мелькают серебряные снежинки…вверх…вниз….вверх, то вдруг порывом ветра их уносит в темноту, смешивая с тысячами таких же маленьких, одиноких и хрупких созданий, а затем превращая в снежную кашу на дорогах, раздавленную тысячами резиновых скатов. Ты понимаешь, о чем я говорю? — на заросшем щетиной лице пациента отразилась какая-то гримаса, словно он силился поднять огромный груз. Энцефалограф замельтешил перьями, рисуя на ленте пики и холмы, понятные только посвященным.

— Не густо, — Григорий снова задумался.

Третьи сутки он практически не покидает этой палаты и пытается понять, что происходит. Конечно, он пошел на риск, введя абсолютно новое, не апробированное лекарство человеку, но какой у него был выбор. Парень погибал на глазах, и последняя надежда была только на "Яндру" — так он назвал свой новый препарат. Григорий, долго сомневался, но ждать апробаций и нужных документов пациент не мог. Лекарство было нужно ему сейчас, и Григорий рискнул. Первые же анализы показали, что опухоль явно реагирует и начинает потихоньку сдавать свои позиции, но вчера…. Григорий вновь внимательно стал рассматривать черные кривые.

— Ты знаешь, как падает снег? — Григорий вновь повторил вопрос.

— Он кружится в желтом луче фонаря…вверх…вниз…вверх, — голос пациента и интонации чем-то напоминали Григорию собственную речь, словно он прослушивал магнитофонную запись.

— А река. Ты знаешь, что такое река? — и вновь гримаса, а энцефалограф рисует не понятные линии. — Каждая река течет к морю. Голубая, мутная, большая или маленькая, но все равно к своему морю. Тысячи и тысячи маленьких капель воды собираются вместе и текут к морю, — пики, линии, пики и полное не понимание в глазах пациента.

— Ты слышал, что бывают реки? — Григорий повторил вопрос.

— Это капли воды, собравшиеся вместе текущие к своему морю, — и вновь в голосе моя интонация и отклик на вопрос на который еще минуту назад он совершенно не знал ответа.

"Потрясает. Я в его мозгу пишу все, что мне хочется….потрясает"……

Тропинка петляла по склону небольшого овражка, разрезающего высокий берег там, где река делала резкий поворот, образуя довольно большой полукруг серо-желтой искрящейся на солнце воды. Мелкая рябь убегала в сторону широкой песчаной косы обрамленной сосняком. И дальше до горизонта только сосны и сосны, зелень которых сливается с голубизной безоблачного июньского неба. На краю поросшего разнотравьем овражка сидели плечом к плечу двое мужчин.

— Говоришь, Ваня закаты, восходы, речка, а я двенадцать тысяч верст отмахал, что бы поговорить с тобой, — Григорий щелчком отбросил сигарету и торопливо поднялся на ноги.

— Сколько я тебя помню, с тобой всегда можно было поговорить, а теперь…. Вань, ты чего молчишь?

— Думаю, — как-то нехотя отозвался бородатый Иван, продолжая сидеть на краю овражка, медленно потягивая сигарету.

— Сколько лет мы с тобой знакомы Гриш? А? Нам с тобой по полтиннику, а ты говоришь со мной как…., - Иван говорил медленно с расстановкой.

— Как? — вспылил Григорий.

— Да так. Как с пятилетним. Все вокруг да около. Видишьли он отмахал двенадцать тысяч. А нахрена? На х-ре-на ты ко мне прикатил, спрашивается? Воздухом вольным подышать? Медку похлебать, али к народу в глубинку потянуло? Молчишь? Если что произошло, так ты и говори как есть, а то шифруешься, да на меня смотришь как сыч, — все это Иван говорил без укора, но как-то по-особенному ввинчивая слова в сознание, от чего Григорий немного потоптавшись на месте, вновь неуклюже плюхнулся рядом с Иваном.

— Ладно, по порядку так по порядку, — сбавляя напор, нехотя проговорил Григорий, закуривая новую сигарету.

— Ты Мишку помнишь? На лечфаке с тобой вместе учился, потом в НИИ…

— Шнайдера что ли? — Иван как-то подозрительно взглянул на Григория.

— Да, — утвердительно кивнул головой Григорий, и ветер растрепал его волосы.

— Ну, и?

— Ты же просил по порядку, — Григорий насупился.

— Давай, давай, только короче, а то начнешь от начала мироздания, — Иван недоговорил.

На горизонте, за кромкой сосняка, цепляясь за верхушки деревьев, медленно разворачиваясь, выплывала огромная черно-фиолетовая клякса, грозовой тучи.

— Дождь скоро. Пошли ко мне поужинаем. Может потом говорить будет полегче, — подытожил Иван, поднялся и, не оборачиваясь медленно пошел в сторону поселка.

— К черту твои ужины, обеды и завтраки вместе взятые. Я ему….

С реки тянуло сыростью и тиной. Тропинка бежала по краю березняка и упиралась в покосившийся забор огородов.

— Слышишь абориген, я к тебе не пойду. Устрой-ка меня в какую-нибудь гостиницу, — задыхаясь от ходьбы, попросил Григорий.

Иван обернулся, посмотрел на плетущегося сзади Григория и как конь, вырвавшийся из стойла, заржал.

— Гостиницу говоришь. Это мы запросто. У нас их тут пять штук и все со звездами. Тебе какую? Если "Метрополь" то это за гумном, а если в "Асторию" то это ближе к сельпо.

— Вань, слышь хорош. Я устал и хочу просто выспаться.

— А у меня тебе не судьба? — Иван от раздражения, казалось, был готов окончательно разругаться с собеседником.

— Судьба, не судьба, а я хочу сам по себе, имею я на это право или нет? — Григорий вновь остановился, дожидаясь ответа.

— Обиделся? Значит, обиделся….,- Иван остановился и внимательно посмотрел на Григория, так как может смотреть на человека только врач или священник….. Огромные мешки под глазами, глаза воспалены, лицо в морщинах, сероватое, уставшее. Весь седой, замученный жизнью и проблемами. А идет, подумал Иван…. ссутулился и явно ощущает какую-то постоянную боль.

— Восемь лет ни слуху, ни духу, потом звонишь, что срочно приедешь, просишь не встречать, ко мне не идешь…. Озираешься как затравленный волк, говоришь так, что ничего не понятно…. Гриш, что происходит? — Иван говорил и смотрел ему в глаза, пытаясь хоть что-то понять и уловить.

….Они не виделись около восьми лет, правда, по праздникам регулярно эсэмэсились. Последний раз они виделись в Питере, когда Ванька сбежал с семьей с Израильского ПМЖ. Сбежал и уехал к черту на рога в Завидовскую глушь, где работал в маленькой поселковой больничке. С его-то квалификацией в поселок….. Да его с руками и ногами оторвет любая навороченная клиника, а он вот… Григорий думал, что ему повезло больше. Он после Афгана топтал семь лет Монгольские степи, уволился и уже давно имел свою небольшую клинику под Питером. Все бы ничего, если бы не вечное его желание лезть в науку, ковыряться в проблемах бытия и думать, думать, думать…

— Ты не смотри на меня так, — сказал Григорий, — все равно всего объяснить не смогу, да и не нужно. Я собственно туда и обратно. Завтра утром уеду.

— Туда и обратно. За двенадцать тысяч километров на ночь? — глаза Ивана расширились от удивления.

— Вань, давай сделай, как я тебя прошу. Пристрой куда-нибудь и все. Да и вот еще одна просьба. Возьми это к себе, и спрячь понадежнее, — Григорий расстегнул браслет часов и протянул их Ивану. Тут же, не смотря на вопросительный взгляд, достал из кармана такие же часы и надел на руку.

— Ты Вань меня прости, я просто запутался и зря затеял разговор. Честно говоря, я приехал к тебе только за тем, чтобы запутать свои следы, а вернее пустить разных товарищей…., - Григорий замолчал, толи подбирая нужные слова, толи решая говорить вообще или нет, — и не смотри ты на меня как на и-ди-о-та. Да запутать решил некоторых любознательных людишек, а часы….. Сзади под крышкой флешка. Если что…. Сам, если захочешь…. В общем, так, спрячь куда-нибудь. Найдут не беда, а не найдут…., - Григорий говорил, словно вываливал из себя груз долгих раздумий. Сказал и в какой-то момент, Ивану показалось, что ему стало от высказанного легче, и он даже улыбнулся краешком губ.

— Да еще, чуть не забыл. Если вдруг как-нибудь тебя разыщет Шнайдер, то ты меня не видел. Во теперь все….

— Так это он искать-то должен?

— Не знаю Вань, точно не знаю, но думаю, что и он

— Ладно, Гриш, как знаешь. Решил из меня подсадную утку сделать — значит так нужно, — Иван усмехнулся, на одну секунду представив себя в виде утки, размером с хороший катер и еще раз улыбнулся, — пытать тебя не буду, но уж если партизанишь, то в поселке тебе Гриша делать нечего. Жди здесь, а я смотаюсь за машиной. Отвезу тебя на кордон, там и заночуешь, а утром отвезу тебя на вокзал.

— Спасибо Ванюш, но утром не надо, я сам доберусь. Ты прости меня, что так все вышло. Просто больше сунуться некуда. Понимаешь?

— А куда потом?

— Пока не знаю. Отдохну где-нибудь месячишко другой, а там видно будет, — в который раз щелкнув зажигалкой, Григорий попытался закурить, больше не пытаясь, скрывая от Ивана свое взвинченное состояние. Выговорившись, он почувствовал себя увереннее, от чего стало легче, и даже мучившая с самого утра головная боль немного отпустила.

Накрапывал дождь. По проселочной, разбитой колее, скрипя седушками и подвеской, Нива кренясь то вправо, то влево пробиралась к лесному кардону. В дороге оба молчали, не считая пары слов по поводу раздолбанной дороги.

— Ну, вон и кардон. В общем-то, рядом, правда, по весне сюда быстрее пешком доберешься, чем на машине — едва Иван проговорил, как дорога, резко повернув вправо, и вырвалась из леса на огромную поляну. Посередине поляны стоял добротный пятистенок, огороженный не менее добротным забором.

Заслышав шум мотора, на крыльце показался крепкий, лет сорока, сорокапяти мужик в опорках, ватнике и форменной фуражке с зеленым околышем.

— Ты егерю своему скажи, что меня на дороге подобрал — сказал Григорий. Иван, молча, кивнул и лихо подрулил машину к крыльцу.

— Ну и хтойта в ночь к нам жалуеть — мужик говорил со странным казацко-хохляцким выговором.

— Принимай Семеныч гостя, а я домой, пока не стемнело, — выпалил Иван, протягивая Семенычу руку.

— Не поняв, як домой?

— Як, як на машине. Я вон тебе залетного из города подбросил. Говорит, что хочет вспомнить детство и переночевать где-нибудь в лесу, вот я про тебя и вспомнил, мне ж все равно по дороге, а тебе как ни как, а приработок. Так, что с тебя Семеныч в следующий раз баня и магарыч, — Иван врал, как дышал.

Разрулив ситуацию он уже через пять минут, посигналив на прощание, скрылся за поворотом. Оставшись вдвоем на крыльце, Семеныч сразу заговорил. Куда-то исчез выговор и дурашливый тон.

— Я этого сына изрильского знаю давно, — сказал он. Дружим с ним, с тех пор как он сюда перебрался. Хороший человек. Надежный. Ну, давай знакомиться. Как звать-то тебя залетный?

— Григорий Алексеевич, — Григорий протянул Семенычу руку.

— А зачем к нам Григорий Алексеевич пожаловал, — спросил Семеныч и внимательно посмотрел Григорию в глаза. Посмотрел так, словно передним стоит подследственный из КПЗ, а он Семеныч по крайней мере прокурор.

От этого взгляда Григорию стало не по себе, но игра продолжается и теперь его очередь врать и выкручиваться.

— Ну, лукавить не стану. Прослышел о вашей бане, а у меня радикулит. Вот и решил. Раз врачи и лекарства помочь не могут, думаю…, - он недоговорил, так как его тут же перебил егерь.

— Раз приехал, значит нужно, а про баню ты это зря Григорий. Нет бани, сгорела баня. Три года назад сгорела. Старая была, да я не усмотрел. На ее месте теперь крапива только растет.

"Вот это я промахнулся- подумал Григорий. Ванька же сам про его баню…"….

— А то, что Иван про баню говорил, так это болтовня. Заходи в дом. Я тут один с Бонькой, — уточнил Семеныч, и мотнул головой в сторону приоткрытой двери. Только сейчас Григорий заметил, что на него из приоткрытого дверного проема внимательно, также как хозяин, смотрит здоровенная сибирская лайка.

— Не бойся, заходи. Она не тронет. Надо говоришь переночевать, значит переночуешь.

В красном углу в доме Семеныча вместо иконы висел черно-белый портрет Рабиндраната Тагора. Поймав взгляд Григория, Семеныч тут же, как по писанному выпалил: "…мы спешим назвать странными чудаками не от мира сего…", — затем посмотрел на Григория, как, бы проверяя какую реакцию произвел. Не увидев в Гришиных глазах не восторга и не порицания, Семеныч вздохнул и отправился на кухню ставить чайник.

Семеныч суетился у стола, аккуратно расставляя съестные припасы. Он всегда, как ребенок радовался появлению нового человека. Новый человек это новая возможность посидеть за столом и поговорить, а уж чего, чего, а поговорить он любил. Выставляя на стол грибочки, медок, живописно раскладывая зеленый лучок и свежие огурчики, Семеныч оценивающим взглядом окинул стол, словно написанную им картину и даже крякнул от удовольствия. Резко развернувшись к самодельному шкафчику, он как последний мазок на этом натюрморте, водрузил в центр стола бутылку первача. Не сказать, что он был большой любитель возлияний, но хорошо посидеть и основательно закусить был всегда не прочь. Вот и сегодня гость показался ему достойным такого приема. Явно человек умный, а уж он это понял с первого взгляда, а главное не из наших. С нашими то что, ну о погоде, огороде, а так что бы о чем-то серьезном….. Да и Иван не серьезного человека к нему не привезет.

Засиделись допоздна, не заметив, как пролетело время. На удивление Семеныча, Григорий совершенно не пил и поначалу это ужасно его расстроило. Однако, гость оказался весьма словоохотливым и с удовольствием поддержал его беседу. Говорил Григорий много и интересно. Говорил так, словно вчера вырвался из острога, где просидел двадцать лет и не имел возможности перекинуться с кем-либо словом. Говорили обо всем: и о политике, и о людях, и о природных катаклизмах. Семеныч просто плавился от удовольствия, особенно когда речь заходила о Тагоре и вообще, о вегетарианцах. Смущало лишь то, что как только разговор заходил о работе Григория он явно начинал врать и выкручиваться. Семенычу он объявил, что занимается строительством и приехал в эти края подыскать для своей фирмы новые заказы. Конечно, это Семенычу не нравилось, но за Тагора он мог простить всем и все.

— Я ведь что толкую тебе Алексеевич, — Семеныч прищурил глаза. Все великие люди как не крути, а были вегетарианцами. Да Винчи, Вольтер, Толстой, Руссо, Энштейн, — ощущаешь уровень, даже поганец этот Адольф и тот паразит был, говорят вегетарианцем.

— Ну, тут с тобой Семеныч трудно не согласиться. Гитлер тоже был великим, только по своему. Великий злодей это тоже величина пусть и с отрицательным значением. Для людей он был изощренным каннибалом, а для себя просвещенным вегетарианцем, — говорил Григорий.

— Вот тут Григорий Алексеевич позволь с тобой не согласиться, — взъерошился Семеныч. Вегетарианство это не только пища, это как религия. Это вера в доброту и справедливость ко всем живущим на этой планете без исключения, а у Фюрера твоего какая такая справедливость.

— Ну, это ты Семеныч загнул. Адольф он естественно не мой это во первых, а во вторых разве мало на свете тех, кто говорит, что верит и поститься и поклоны земные кладет, а в душе его веры нет. Внешняя атрибутика это еще не есть вера.

Так за чашкой чая, прокурив окончательно всю комнату, они философствовали довольные друг другом. Они были довольны, а вот собаке Семеныча явно что-то не нравилось. Она, то прижималась к ногам хозяина, то ощетинившись, замирала, смотря в угол, где висел портрет Рабиндраната Тагора.

— Видишь и Боньке наша беседа про Гитлера не по нутру, — рассмеялся Григорий.

Спать легли за полночь, но и в полудреме еще долго переговаривались, засыпая друг-друга событиями и фактами из древней и новейшей истории….

 

Глава 8

Люди в поселке просыпались рано. Утренняя роса, туман с речушки и зыбкая тишина. То тут, то там эту тишину нарушало неуверенное мычание да щелчки длинного пастушьего кнута. Вразвалочку, в сторону луговины, в лучах восходящего солнца медленно тянулось разномастное стадо. Иван еще не ложился. Со вчерашнего дня он сидел у компьютера в своем больничном кабинете. Дружба, дружбой, но что это за хрень, которую вчера подсунул Григорий. Флешка как флешка. На ней всего один файл. Записана химическая формула по структуре напоминающей гликозид, а в низу приписка: "эффект связан с блоктрованием матричной активности ДНК в системах ДНК-полимеразы и ДНК-зависимой РНК-полимеразы" а дальше абракадабра: R- ghjbpdjlyjt,enbhjatyjyf S. в\в струйно при частоте 10Гц.

— Хрень какая-то. Обычный антибиотик и чего он тогда прячет? Может просто подстава? Но для кого? — бормотал он вслух.

Просидев всю ночь и докурив вторую пачку, Иван не мог никак понять, что происходит. "Может эта какая-то новая модификация, что вполне вероятно, зная Гришкину любовь к науке, то к чему такая секретность и кого или чего Григорий боится? Если это серьезные люди, рассуждал Иван, то и здесь его достанут, да и меня вместе с ним, тут же просквозила подленькая мыслишка. Ну, Гришка, Гришка, черт тебя кинул на мою голову". Устав от размышлений, и поняв, что самому в этом явно не разобраться, он откинулся на спинку кресла, смачно потянулся и только сейчас понял, что просидел в кабинете целую ночь. Да, как я от этого далек. Мне проще, у меня обычные больные, обычная работа и никакого геморроя. Чиркнул скальпелем, помазал, и… Его раздумья вновь переключились на Григория. Что, ч-т-о я собственно знаю о Гришке? Ну, вместе сидели за одной партой в школе, вместе учились в медицинском, вместе ушли на военный факультет вот и все. Ну, пожалуй, еще то, что Григорий до безобразия честный и правильный мужик, любит науку, но никогда не написал, ни одной научной работы, хотя его знают если не все, то половину уж точно всех умных профессоров и академиков от медицины. И не просто знают, а кучу работ и диссертаций сочинили на Гришкиных идеях. Гришка, правда, на них не обижался, говорил, что пущай, лишь бы с пользой для дела. Хотя… безсеребряником его тоже не назовешь, так как все свои "фишки" он придумывал для конкретных пациентов. Придумывал, лечил, ставил их на ноги и при этом зарабатывал не плохие деньги, а приоритеты оставлял светилам от медицины. Хотя иногда об этом, наверное, и жалел, но говорил, что жаль, мол, на писанину тратить драгоценное время. Что же ты Гриша такое накопал, а? Что? Что ты решил спрятать у меня? Иван еще раз внимательно взглянул на формулу. Нет и еще раз нет. Это не по мне. Я совсем все к чертям позабыл, да и нужно ли вспоминать. В моем забытом богом лесном "Урюпинске" все это просто….. Что толку я здесь ломаю свою голову, вот возьму и спрошу этого засекреченного деятеля, и пусть сам все расскажет. Жди, как же. Вчера вел себя как сумасшедший, а если бы мог, наверное….. Какая-то не определенная мысль просквозила, вроди бы… будто натолкнулся на то, что уже так давно искал, и рука автоматически потянулась в карман к сотовому телефону. Ощущение, что он не один, а кто-то читает его мысли, возникло, когда, не успев дотронуться до телефонной трубки, вдруг заиграла мелодия телефонного вызова. От этой мысли и звуков Иван чуть не подпрыгнул в кресле. Ранние звонки его в принципе раздражали, а тут как назло куда-то делась долгожданная мысль…… В динамике кто-то усиленно дышал и шуршал, затем прозвучали гудки отбоя. На экране телефонного дисплея высветился номер Семеныча. Я же говорю, подслушивают мерзавцы, подумал Иван….. нажимая на вызов. Телефон, соединяясь гуднул, и бодрым голосом сообщил, что абонент занят. Я ему, а он мне…. ну что ж подождем.

— Ну, — гаркнул в трубку Иван, как только раздался звонок.

— Иван Сергеевич, доброе утро. Это вас Сивин, участковый беспокоит. Вы не подъехали бы к Семенычу на кардон? У нас тут труп…

— Да, да, я сейчас, — Иван еще что-то говорил, но голова закружилась, он побледнел и больно, очень больно сдавило где-то за грудиной. Крупные горошины холодного пота покатились со лба, дышать стало трудно. Иван, ухватившись за край стола и медленно, как ему показалось, стал сползать на пол…..

…. — Изокет, анальгин в вену, капельницу…

Сознание медленно возвращалось к Ивану. Серый больничный потолок. Жесткая реанимационная койка и зеленые от слез глаза жены. Все как в тумане, из которого пробивается синеватый свет дежурного освещения. Жив. Значит, еще жив, промелькнуло в сознании.

— Уже вечер? — спросил Иван, облизывая засохшие губы.

— Как ты меня напугал, — вместо ответа проговорила и всхлипнула Оксана.

— Значит, инфаркт меня все же посетил. Жаль, а я думал…

Оксана открыла рот и уже была готова, как всегда отчитать мужа за его безалаберное отношение к своему здоровью. Отчитать и выговорить за все минуты, которые она провела сегодня у его постели, но взглянув на Ивана, поостереглась… "Ты только встань"- подумала она, "я тебе и покурю и выпью, так что мало не покажется… Ты у меня и жрать по ночам перестанешь и спортом займешься. Ты только встань" — и из ее глаз потекли слезы.

Иван чувствовал себя так, словно целый день таскал на себе мешки с картошкой. В голове пустота, но боли за грудиной уже нет и это придавало ему оптимизма. Поживем. Еще поживем…. и тут он вспомнил о Григории и пристально посмотрел на Оксану.

— Что с Гришкой? — спросил и вновь почувствовал, что сердце как-то сжалось и заныло.

— Гриша? — Оксана на секунду задумалась, как бы соображая, что сказать мужу, но Иван посмотрел на нее так, что всякое желание врать исчезло само собой.

— Григорий умер, — сказала она, у него, как и у тебя, случился инфаркт.

"Гришке значит, не повезло, а я живой, — подытожил Иван и закрыл глаза…

Здание милиции находилось на главной площади поселка Завидово, а, площадь как водится, была имени В.И. Ленина. На давно некрашеном постаменте, в центре крошечного скверика, возвышался бюст вождя, загаженный завидовскими пернатыми. Когда-то разбитая вокруг постамента клумба давно потеряла свой привлекательный вид и поросла густым бурьяном. Само здание было одноэтажным с облупившейся желтой побелкой и походило больше на клуб, нежели на здание государственного правоохранительного органа. Ведущая к зданию, выложенная асфальтом дорожка, давно развалилась и превратилась в ухабистую тропу, но как на детском рисунке, раскрашенном ярким маркером, ярко выделялась белизною выбеленного бордюрного камня.

В здании было тихо и душно. Коридоры под стать фасаду были выкрашены в ярко желтый цвет. Облупившаяся масляная краска, корявая мебель и паутина по углам создавали впечатление общего запустения и брезгливости, как к местам общего пользования, в которые заходишь только по великой нужде.

За дверью с табличкой участковый располагался маленький кабинетик лейтенанта Сивина. Обстановка периода развитого ГУЛАГа сохранилась без изменений со времен когда п. Завидово был центром промзоны, на которой строили коммунизм советские ЗК. Массивный выкрашенный зеленой автомобильной краской сейф занимал большую часть кабинета. За столом заваленным серыми папками восседал молодой круглолицый, рано полысевший парень, и одним пальцем тыкая по клавиатуре допотопного ПК набирал текст….

…сегодня около 8.30 в доме егеря Грачевского А.С. 1963 г.р., проживающего п. Завидово промзона Љ3, обнаружен труп мужчины без признаков насильственной смерти. По предварительным данным смерть наступила в результате острого инфаркта миокарда, в результате острой коронарной недостаточности, в результате….

— В результате, результате, блин язык сломаешь с этими докторами — проговорил вслух Сивин и потянулся к стакану с водой, который тут же осушил. Свалился мне на голову этот Питерский чудак. Приехал черте, откуда и умер непонятно как. Нет бы, к примеру, убили, как в прошлом году на поминках у Рудакова, рассуждал круглолицый лейтенант. Там было все понятно что делать, кого ловить, а тут… Сиди, пиши, докладывай начальству… он потеребил оставшийся на лысине пушок и вновь уткнулся в клавиатуру.

— Сивин, когда рапорт нацарапаешь? — раздался из коридора звонкий голос дежурного. Начальник приехал и ждет тебя. Поторопись.

— Помог бы лучше, чем орать — огрызнулся Сивин.

…на кровати, в положении лежа на спине, находится труп мужчины лет 50-55-и, волосы…..

А откуда у них собственно такое решение, что у него инфаркт? — рассуждал лейтенант. Собственно это не мое дело. Пусть следаки чешут свою репу, а мне до фонаря. Напишу рапорт и адью.

… обнаружены документы… паспорт на имя Палвывчева Григория Алексеевича, 4.04.1957 года рождения, серия… номер…, выдан… города Санкт-Питербурга, 20.04.2002 г.

… опись обнаруженных вещей…….спортивная сумка…денежные купюры….

Зачем этому мужику такое количество денег таскать с собой? Может… этот дурак Семеныч, точно его пацаны прозвали "Робин Того", все до последнего рубля передал. С такими деньгами… покойнику они уже ни к чему, а нам бы пригодились. Ох, как бы пригодились…

Минут через тридцать, получив последнее китайское предупреждение, Сивин направился к начальству.

— Я там случайно оказался, товарищ майор. Я просто решил с утра за медом заскочить вот и… — Сивин замолчал, вспоминая как он, приехав на кордон, застал взбудораженного и всклокоченного спросонья Семеныча вызывающего по телефону милицию. Я все в рапорте написал. И про деньги тоже невпопад, как бы оправдываясь, проговорил Сивин.

Майор молча смотрел на подчиненного и с раздражением думал откуда берутся такие вот честные придурки как "Робин Того" и этот Сивин. Вспоминая кучу денег лежащую в спортивной сумке умершего.

 

Глава 9

…Тянулись медленно похожие друг на друга больничные дни. Иван чувствовал себя намного лучше. Сердце не беспокоило, но постоянно привязанный к больничной койке и днем и ночью капающей системой он отлежал себе все бока и постоянно порывался встать. Оксана всячески пресекала эти попытки, но и она не могла усмотреть за ним, когда он ночью держа в одной руке стойку с капельницей пробирался в ординаторскую и смачно, до головокружения затягивался у окна сигаретой. Долго прохлаждаться он не умел и поэтому скоро его стали видеть разгуливающего по отделению все с той же стойкой от капельницы и раздающего на лево и на право указания.

— Болеть иногда нужно — говорил он, но болеть главному врачу просто неприлично. Его уговаривали, Оксана ругала, он внимательно всех слушал, но продолжал делать свое. Как-то вечером Оксана не удержалась и устроила ему в кабинете истерику. Вспомнила всех до седьмого колена, плакала, уговаривала, просила подумать хотя бы о ней и о сыне….

— Подумай сама, если я буду делать все, что мне советуют, то проще лечь и умереть, а я еще хочу пожить — сопротивлялся Иван, но в палату все же вернулся.

В один из дней, когда от праздного пребывания, на больничной койке у Ивана ужасно ныла спина, в дверях палаты появился Семеныч. Его скуластое, обветренное лицо, накинутый на плечи, не по размеру маленький белый халат и целлофановый пакет с яблоками изменили унылую больничную картину. От Семеныча пахло свободой, и яблоками. Широко раскинув руки, он обнял Ивана и без приглашения по-хозяйски уселся рядом на койку.

— Вот и хорошо. Хорошо, что ты Семеныч пришел, а то я совсем закис. Держат меня, видишь, на привязи — Иван кивком головы показал на стойку с системой и пузырьками. Иван хотел еще что-то добавить, но в палате материализовалась Оксана. Не добрым взглядом она посмотрела на егеря и без предисловия начала рассказывать о каких-то ботинках, которые собралась купить Ивану. Не надо быть семи пядей во лбу, что бы понять, что поговорить с Иваном сегодня не получится, поэтому Семеныч быстро встал и под прицелом Оксаниных глаз, кланяясь, как китайский болванчик, удалился из палаты.

— Ну и зачем ты его так? Человек приехал проведать больного друга, а ты его выгнала. Я что здесь разве под арестом и ко мне на свидания можно приходить только с санкции прокурора? — Иван обиженно вздохнул и откинулся на подушку.

— Пока ты здесь, я тебе и прокурор, и врач, и жена и все в одном лице, а этого выхухоля лесного, знала бы, что придет, и на порог бы не пустила. Гришку на тот свет своей пьянкой отправил и к тебе, наверняка, приперся с первачом. Мне Вань живой муж нужен, а не фото на трюмо. Выгнала… будет нужно выгоню, и не сверли, не сверли меня обиженными глазками. Лекарства лучше вовремя пей, — Оксана все это говорила, но в ее голосе не было злобы или обиды. Она говорила скорее это по привычке. Говорила, а сама была готова расплакаться. Говорила так, что бы спрятать свой страх, который постоянно жил в ее душе. Жил и мучил ее с того самого дня, когда она впервые увидела бледное лицо Ивана, его мгновенно посиневшие губы и руку судорожно пытавшуюся расстегнуть ворот рубашки. Сколько раз она вытаскивала его с того света…. а он… Оксана всхлипнула и как не пыталась себя сдержать, все же заплакала.

Иван не любил мокрые сцены. Он вообще не любил когда кто-то плачет. В такие минуты в его душе, что-то переворачивалось, и он был готов пойти на любые уступки или просто опрометью бежать. Бежать, что бы ни слышать этих больно ранящих сердце всхлипываний и не видеть ниагарские потоки Оксаниных слез. Говорят, что у мужчин на генетическом уровне заложена не переносимость к женским слезам. Так или нет, но у Ивана она точно была.

— Вот и поговорили, — Иван беспокойно заерзал на койке, словно высматривая, куда бы ему спрятаться.

Дни шли, и Иван чувствовал себя вполне прилично, но Оксана всячески оттягивала его выписку, надеясь хоть в этот раз сделать все, как положено.

— Тебе положена реабилитация в санатории — говорила она, а сама в первую очередь думала о том, как подольше не допускать его до повседневной житейской суеты.

Иван не возражал, тем более, что и сам не помнил когда последний раз где-то отдыхал. Неотложные больничные дела, строительство дома, которое тянется уже шестой год, съедали без остатка все его отпускные дни, а тут, можно сказать, подвернулась халява, так, почему бы и нет.

Все постепенно входило в свою колею, вот только мысль о Гришке, как ржавый гвоздь засела в сознании и не давала покоя. Иван ни как не мог смириться с тем, что Григория больше нет, а больше всего злило то, что он так и не понял от кого он скрывался и что собственно такого важного на этой проклятой флешке? Конечно, он понимал, что эта история еще не закончилась и что она рано или поздно ему еще аукнется, но где и когда? Чего ждать и кого или чего бояться? Вот вопросы, которые крутились постоянно в его голове. Понять все это сложно, а прояснить эту ситуацию собственно без Гришки ни кто не мог, а те, кто могли и хоть что-то знали, явно скрывали. Даже Семеныч и тот молчал и не особенно любил говорить на эту тему, хотя и не вооруженным глазом было заметно, что он о чем-то догадывается, но говорить не хочет, и каждый разы, как уж, ускользает от вопросов Ивана. "Засранцы, все засранцы и майор этот плешивый тоже засранец. Приходил, расспрашивал, Пинкертон не доделанный. Образование техникум строительный, а туда же. Когда последний раз видели…. да зачем он к вам приехал…. Если бы я знал зачем"… В такие минуты Иван сильно заводился, краснел и Оксана не понимая, что с ним происходит тут же начинала суетиться и подсовывать таблетки и капать в рюмку очередные пятьдесят капель корвалола. Выпив, Иван несколько успокаивался, но только внешне. В душе, он по-прежнему постоянно чувствовал себя в чем-то виноватым. Виноватым так, словно из-за него все это произошло, и смерть Григория он тоже почему-то ставил себе в вину. Ни чего, ни чего, вот выберусь в санаторий там и разберемся что к чему, а пока он всячески старался гнать от себя дурные мысли.

Григория похоронили в Питере. За телом приезжали люди из какой-то навороченной питерской ритуальной конторы. Как не уговаривала Ивана жена, но проститься с Гришкой, прежде чем его заварили в цинк, он все же пришел. Сколько раз Иван видел эти цинковые ящики в Афгане да и потом, а тут… Комок подступил к горлу и как не старался но предательская слеза все таки покатилась. Гришка ушел, а с ним как будто ушла вся юность и молодость Ивана. Стукнув по крышке Гришкиного гроба, словно злясь на него, Иван ссутулился и неуверенной походкой, даже не взглянув в сторону стоявшей рядом Оксаны, побрел к больничному зданию. Наверное, впервые за много прожитых совместно лет Оксана увидела его другим. Сейчас ей показалось, что Иван сильно постарел, и болезнь превратила его в шаркающего ногами старика. Эта мысль напугала ее и, вытирая на ходу слезы, она побежала за мужем.

Смерть Григория они не обсуждали, как и цель его приезда. Сразу же, как все произошло без совместных договоренностей на эту тему легло беспрекословное табу, но сегодня… их прорвало, словно плотину и целый вечер они говорили, говорили, вспоминали, плакали и снова говорили. Говорили, понимая, что оба потеряли часть своей жизни, ту, которая всегда живет в нашей памяти, годы проходят, а нам кажется, что все это было еще вчера. Воспоминания, воспоминания…..

Афганская война, ранение, госпиталь и пустая квартира, в углу которой сиротливо стоял чемодан "мечта оккупанта" с небрежно набросанными вещами Ивана. Жена уехала, забрав с собой дочь, и прекрасно живет с гражданским человеком, не думая о тяготах и лишениях воинской службы и унылой жизни офицерской жены в забытом богом военном городке. Может он этого и боялся, когда все реже и реже стали приходить письма, а может, ждал, но не думал, что это произойдет именно так. С досады начал пить. Пить так, что узнавшие об этом родители в одночасье собрались и приехали к нему в гарнизон. Задушевные беседы результата не дали и поэтому его старые, мудрые родители, боясь потерять сына, решили его женить. Иван собственно и не сопротивлялся. Последний год он только и делал, что пил и поэтому жизнь вся проходила как в тумане.

— Скажешь жениться, женюсь, лишь бы вы меня не пилили, — говорил, думая о том, когда любимые предки свалят в любимый город Горький, в любимый дом и перестанут опекать любимого сына.

— Женюсь. На ком скажете, на той и женюсь, — провоцировал он, не догадываясь о том, что предки всерьез озадачились и усердно подыскивают кандидатуру.

Еврейские связи были запущены, и вот на пороге его дома появилась миловидная Оксана. Так случилось, что увидев, ее он не просто был согласен жениться и бросить пить, он сам теперь был готов бежать за ней на край света, лишь бы она была рядом. Их брак по расчету полностью спланированный родителями Ивана состоялся, а через год, в мае, родился Сашка. Глазастый, похожий на Ивана карапуз, сцементировал их союз и сделал его прочным на долгие годы. Когда Сашке исполнилось семь, Иван ушел с военной службы и уехал к родителям в Горький. Радости им это появление явно не принесло. В хрущебе стало тесно, и не унывающая матушка заговорила о великих перспективах, открывающихся для людей их национальности на исторической родине. Ровно через год серебристый лайнер уносил их на ПМЖ в Израиль. Сашка рос, Иван работал, а Оксана? Оксана тоже работала и пыталась хоть как-то сводить концы с концами, мучаясь от жары и вечной нехватки пресловутых шекелей. Розовая мечта разбилась о каменные плиты древнего города. Обратная дорога в Россию была долгой и трудной. Семь лет они придумывали, как вылезти из долгов, в конце концов, бросили все и сбежали, укрывшись в далеком поселке не досягаемом для Израильских кредитных банков. Сашка стал совсем взрослым и однажды объявил родителям, что уезжает к деду, в теперь уже Нижний Новгород, где хочет учиться и стать как дед юристом. С одной стороны это решение обрадовало Ивана, но с другой было обидно, что сын не хочет идти по родительским стопам. Может и к лучшему, думал Иван, провожая сына.

О смерти Григория Алексеевича — дяди Гриши, как называл он его с детства, Сашка узнал из газет и небольшого ролика на ТВ. Обычно он особо и не интересовался смишными новостями, но сегодня газетами был завален офис, а новостную программу на ТВ все коллеги просмотрели и пережевали не по одному разу. Газеты писали, что в далекой Российской глубинке, находясь на отдыхе, скончался известный врач Григорий Алексеевич Палвывчев — директор Петербургского центра новых медицинских технологий, разработчик уникальных противоопухолевых препаратов. Медицинская общественность выражает соболезнования родным и близким…., а на ТВ долго и непонятно рассказывали о лекарственном препарате, разработанном Палвычевым, находящемся в стадии клинических испытаний в онкологических центрах страны…. Известие о смерти Григория Алексеевича по-настоящему расстроило Сашку, ведь дядя Гриша не только старинный друг отца, но и человек который принял большое участие в его жизни….

С момента, как Александр уехал учиться в Нижний, Иван попросил Григория присмотреть за парнем, что Гриша с большой охотой и делал, помогая ему, как сыну. Помог поступить на юрфак университета, пристроил на работу в свое Нижегородское отделение, а самое главное — познакомил Александра с Викой, его дочерью. С этого дня Григорий Алексеевич стал для Александра практически вторым отцом. Сашка лез из кожи лишь бы угодить дяде Грише, конечно не просто так, а с целью хоть как-то приблизиться к Вике. Дело в том, что с момента их знакомства с Викторией он просто потерял голову. Влюбился, как говорят с первого взгляда, а вот Викторию этот провинциал не впечатлил. Даже скорее раздражал своей чистотой и наивностью взглядов, но все же от ее взгляда не ускользнули искорки в Сашкиных глазах, его симпатичная, и чем-то запоминающаяся внешность. Зато Григорий Алексеевич радовался их встрече, как ребенок. Бог даст — думал он….

Узнав ближе Александра, и привязавшись к нему, у Григория Алексеевича зародилось желание, вернее тайная мечта. Мечтал он поставить свадебные столы по всей Ямской…… но мечты сами в жизнь не воплощаются и поэтому родился план…. Однажды, Григорий Алексеевич объявил Виктории, что она будет учиться не в Питере, а в Нижнем, чем удивил абсолютно всех. Однако, удивляться было собственно нечему. Это решение вызрело у Григория давно и основывалось на том, что для того чтобы стать настоящим врачом, а Виктория хотела именно этого, требуется пожертвовать всем и бросить всю свою жизнь на алтарь науки. Почему бы это не сделать в Питере? — возражали ему. А Григорий твердил свое, что в Питере золотая молодежь, вкруг которой входила и Виктория, а молодежь эта не настроена позитивно и не отличается целеустремленностью в достижении своих целей, полностью полагаясь на своих родителей. Для проматывания родительских капиталов это подходит идеально, а вот для овладения искусством врачевания полностью противопоказано — это во первых. Во вторых потому, что Нижний это родина Григория, а в третьих это повод прекратить вечные семейные распри, между Викторией и Ларисой. Двадцать лет назад Лариса заменила Виктории мать, но по-настоящему стать ей так и не смогла. Когда Виктория подросла их отношения, мягко говоря, испортились, если не сказать большего. Большим было то, что последние два года они жили просто, как кошка с собакой и скорее по необходимости терпели друг-друга. Вот поэтому Григорий и решил не дожидаться боевых действий и отправить Викторию в Нижний Новгород. Ну и конечно потому, что в Нижнем сейчас учился Александр, а его он уже давно в тайне от всех рассматривал, как своего зятя.

…Цвела черемуха, кружились желтые листья, падал снег…. Ребята учились, редко встречались, Александр любил, а Виктория жила, своей жизнью не особо обращая внимание на цветы которые Сашка дарил ей по поводу и без, и тем, более не подозревая о плане Григория Алексеевича. Палвывчев по-отцовски расстроился, но почему-то верил, что когда-то все сложится, так как хочет он. По жизни Григорий всегда был настойчив и добивался своего, но иногда — говорил он — для этого требуется чуть больше времени, чем предполагаешь. Бог даст — думал он…., но Бог не давал…, может по тому, что они были такие разные, а может, потому что просто не пришло их время.

…. Как только Александр узнал о смерти дяди Гриши, он сразу позвонил Вике и родителям в Завидово….. сотовый Виктории молчал, домашний, ни кто не брал, а сотовые родителей были почему-то недоступны. Целый день он набирал номера пытаясь разобраться с тем, что происходит. Поздно вечером, отчаявшись, хоть что-то узнать, он все же поехал к Вике. Как назло стоянка такси пустовала. Быстрым шагом, направившись к станции метро, он автоматически продолжал перебирать телефонные номера. Взявшись за ручку входной двери подземки, Александр наконец-то услышал в трубке уставший голос матери….

…. После разговора с матерью он долго сопел в трубку, продолжая держать ее у уха, при этом, почему-то левой рукой, пытаясь раскурить очередную сигарету….

…Странно, думал Александр, бредя по ночному городу. Палвывчев уезжал здоровым на выставку в Прагу, а оказался вдруг в Завидове и внезапно умер, а отец…., отец лежит с инфарктом и неизвестно, что с ним будет…. мать в трансе….. Виктории нигде нет….

Вику Сашка искал несколько дней и нашел. Нашел на Московском вокзале, недалеко от железнодорожных касс. Она стояла у информационного табло и отрешенно смотрела на суетящийся вокзальный народ. Появлению Сашки она совсем не удивилась. Не говоря ни слова, Вика прижалась к его плечу и, вздрагивая всем телом, беззвучно заплакала. Он не пытался ее успокаивать, а просто стоял, боясь пошевелиться, и неловко гладил по растрепавшимся волосам. Она плакала, понимая, что осталась одна, абсолютно одна. Одна…. а Сашка?…., а Сашка теперь самый близкий человек на свете.

 

Глава 10

Иван любил августовские дни, когда под окнами зацветали желтые шапки золотых шаров, а в воздухе чувствовалось приближение осени. Обрывки облаков разбросал ветер по голубому куполу неба и тишина. Тишина, такая, что звенит в ушах и только шелест березовых листьев, чуть нарушив ее, возвращает тебя к реальности бытия. Присев на лужайке подальше от санаторных строений Иван наслаждался одиночеством, солнечным днем и с любопытством ребенка разглядывал, как серебристая стрекоза покачивается на нежно-розовом цветке полевой гвоздики. Мысли текли размеренно, словно боясь нарушить эту тишину и покой. Уже целую неделю он приходил сюда и просиживал часами, забывая о времени и размышляя, обо всем и ни о чем. Как не странно, а это время препровождение ему нравилось. В своей обычной жизни он не мог себе позволить расслабиться, посидеть вот так и просто созерцать этот прекрасный мир, а все ради чего? Ради чего эта вечная суета? Погоня. Погоня, а зачем, зачем собственно говоря?… "Взгляните на птиц небесных; они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?… Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, ни прядут; Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них;…" сам собой вдруг промелькнул в голове Ивана отрывок из святого благовествования. Странно подумал он, ни когда бы ни подумал, что я это помню.

— Разнежился, растянулся как котяра на солнышке — как гром среди ясного неба, прозвучал голос Семеныча. Не ждал? Вижу, не ждал. Ну, это мы сейчас поправим — гремел Семеныч, обнимая удивленного, сброшенного, словно с небес на землю, Ивана. Разговор у меня, вот и приехал к тебе за тридевять верст… Думал он тут болеет, а он как барсук сало копит — не унимался Семеныч. Вот и отдохнул, подумал Иван, как-то не очень весело посмотрев на егеря.

— Может я вас, зря побеспокоил Иван Сергеевич? — перейдя на официальный тон, но с поддевкой в голосе спросил Семеныч. Может это ко мне приезжал Григорий Алексеевич? — начиная интриговать, продолжал егерь. Может, это моего друга убили? — сказал, резко замолчал и в упор посмотрел на Ивана чем-то внезапно раззадоренный Семеныч.

— Ну, хватит разводить свои антимонии — раздражаясь, выпалил Иван, и только сейчас до него дошел смысл последней фразы. Убили? Как убили, он же…

Вечерело. Прохладный ветерок приносил из окружавшего санаторий леса, запахи листвы и ощущение неясной тревоги. Поежившись от вечерней прохлады, Иван медленно побрел по примыкающей к санаторному парку аллейке. Семеныч давно уже уехал, а он, оставшись наедине со своими мыслями, все снова и снова вспоминает их сегодняшний разговор. Если принять во внимание, что местный судмедэксперт ни чего не напутал, то Григорий скончался в результате острой коронарной недостаточности, но как же понять слова Семеныча? Рассуждал сам с собой Иван. Конечно Семеныч человек со странностями. Одно только, что столько лет живет один в лесу о чем-то да говорит. Сегодня он рассказывал, что вечером перед смертью Гриша ничуть не походил на больного, но Семеныч не врач и мог не обратить внимания, хотя чего-чего, а этого ему не занимать. В своем лесу он замечает каждый надломленный кустик и примятую травинку… Собака у него вела как-то странно. Бывает. Бывает, наверное, и на собак нападает что-то вроде тревоги и тоски, а тут еще посторонний… Часы у Григория пропали после смерти, вот это как раз вопрос. Может, конечно, кто-то и из ментов позарился? Семеныч, правда, говорил, что утром часов на Гришке уже не было…. С другой стороны брать так уж деньги, тем более, что говорят у Гришки была ими набита целая сумка. Это тоже кстати вопрос. Зачем ему столько понадобилось? Да еще тащился с такой суммой через всю страну… Так мысленно разговаривая сам с собой Иван, дошел почти до конца аллеи, там где она делала резкий поворот в сторону корпусов санатория и по обочинам густо заросла кустами сирени. Вот бы весной сюда, когда сирень цветет…, но правее зарослей стоял человека явно поджидавшего его…

Мужчина в белом льняном костюме небрежно поигрывал березовой веточкой, отгоняя мошек, суетливо мелькающих в вечерних сумерках. Подождав, когда Иван с ним поравняется, он широко улыбнулся и сделал шаг навстречу.

— Добрый вечер, уважаемый Иван Сергеевич — произнес незнакомец, продолжая улыбаться.

День встреч, подумал Иван, внимательно всматриваясь в улыбающееся лицо.

— Не узнал, вижу, не узнал. Да время, конечно, прошло достаточно, но неужели я так сильно изменился. Раньше мне помнится у тебя с памятью Ваня, ни каких проблем не было — он говорил, пытаясь понять, действительно ли Иван его не узнал или ломает перед ним комедию.

— Мишка ты? — неуверенно спросил Иван, чуть отступив в сторону.

— Значит еще не все потеряно. Я это Вань, я, — Михаил еще шире улыбнулся и протянул Ивану руку. Удивлен? Или ждал?

Мысли Ивана понеслись с быстротой молнии. При слове ждал, он вдруг очень четко вспомнил слова Григория "если вдруг как-нибудь тебя разыщет Шнайдер, то ты меня не видел". Кажется, начинается, подумал Иван и решил потянуть время.

— Ждут, о ком знают и помнят, а ты как снег на голову свалился. Если б сам не подошел, я прошагал бы мимо, и не узнал, ей, ей не узнал бы — говорил Иван складно, но явно не уверенно, понимая, что Мишка это заметил и от его болтовни только еще больше лыбится.

— Ладно, Вань, хочется врать, ври, но пойми только одно, что я здесь по делу и мне некогда с тобой играть в кошки мышки — тон Михаила изменился. К тебе перед смертью заезжал Гришка Палвывчев. Заезжал?

— Ну, заезжал.

— Так вот, Григорий Алексеевич наверняка тебе передал то, что принадлежит только мне. Слышишь Ваня, мне.

— О чем это ты? — еще пытаясь играть, поинтересовался Иван.

— О флешке Ваня, о флешке. Надеюсь, она у тебя? Правда? — Михаил говорил, продолжая улыбаться.

— Не знаю, о чем ты говоришь, но если не шутишь, то никакой флешки Григорий мне не давал, — прежняя уверенность вернулась к Ивану, как только он заметил в словах Михаила явную не уверенность и желание услышать утвердительный ответ. Значит, наверняка не знает, а только догадывается, решил Иван. Можно попробовать…

— Часы, вот часы подарил, — и Иван демонстративно показал левое запястье, на котором были часы оставленные Григорием.

— Ну вот, а говорил, — обрадовано произнес Шнайдер, — я о них тебе и толкую. Понимаешь, Вань, дороги мне эти часы, как память, как память о Григории Алексеевиче.

— Неужели за часами приехал господин Шнайдер? Столько верст отмерил. И все, все из-за какой-то китайской безделушки? — Иван был в ударе. Играл как на сцене и чувствовал кожей, что у него все выходит.

— Чудно как-то выходит. И, кстати сказать, часики эти Григорий мне подарил, а ты как я понимаю, просишь тебе отдать, а говорил флешка.

— Отдай мне часы, и расстанемся, — улыбка на лице Михаила исчезла. Отдай по-хорошему, я не шучу.

— А то? Что будет, если я не отдам? — Иван посмотрел на Шнайдера в упор.

— Ты чистокровный еврей и мне не хотелось бы поступать с тобой как с простым смертным, но если вынудишь, — Шнайдер многозначительно замолчал.

— Если ты думаешь, что из-за каких-то сраных часов я готов рискнуть своей задницей, то ты глубоко ошибаешься дорогой друг Миша. Мне наплевать на все, что не касается непосредственно меня. Возьми и владей, — и Иван протянул Шнайдеру Гришкины часы.

— Ну и отлично. Я всегда говорил, что еврей с евреем всегда смогут договориться, — подытожил разговор Михаил, — ну, а теперь позволь, откланяется, и не думаю, что тебе нужно говорить, что меня ты ни когда не видел, — сказал Шнайдер и, помахивая веточкой, направился вдоль аллеи…

"Два еврея может, и договорятся — подумал Иван, как только расстался со Шнайдером". Договорятся, но не со мной. Мысленно улыбаясь и хваля себя за разыгранный перед. Мишкой спектакль Иван только сейчас осознал, что Шнайдер не дурак и в ближайшие час, два разберется. Разберется в том, что ему подсунули совершенно не то, что он искал и вернется. Вернется и тогда разговор может быть совершенно другим. Не было теперь ни каких сомнений, что Шнайдеру нужна Гришкина флешка и за нее он готов растоптать любого кто встанет на его пути. Семеныч явно был прав, говоря, что Гришку убили, а теперь, на очереди я. Если бы даже Шнайдер получил то, что хотел, то вряд ли он стал бы рисковать, оставляя мне жизнь. Видно велики ставки в этой игре и велика цена этой абракадабры, если она измеряется человеческой жизнью.

Мысли подгоняемые не уютным ощущением не определенности и страха, перемешенного с чувством самосохранения, понеслись с колоссальной скоростью…. Срочно, сейчас же бежать… но куда? Человек не иголка, если понадобится, найдут… Срочно забрать своих и… Будешь сидеть как партизан в лесу и ждать?… Вот и еврея замучил русский вопрос, усмехнулся Иван…, но все-таки что делать?… Рассуждая, таким образом, Иван дошел до корпуса санатория, но так и не принял никакого решения. Единственно, что разумного приходило в голову, это некоторое время выждать и еще раз все обдумать. Здесь в санатории, если сам нарываться не буду, то меня вряд ли тронут. И вообще не тронут пока флешка у меня. Эх, Гриша, Гр-и-ша какую же историю ты заварил? Царство тебе Небесное, и Иван, оглянувшись по сторонам, неловко перекрестился. Когда жареный петух клюнет в попу, и сам попом станешь, грустно подумал Иван.

…..Санаторная палата была вполне уютной и просторной. Соседняя с Иваном кровать пустовала и поэтому, он был доволен тем, что не переткем приседать и делать реверансы хотя бы когда, лишних пять минут занимаешь туалетную комнату. Иван с детства был своенравен и больше всего в жизни ценил свободу. Наверное, это то самое качество, которое не дало ему возможности далеко продвинуться по карьерной лестнице. Многие удивлялись, как он еще так долго задержался на военной службе. На службе, где собственное я всегда вторично, а есть командир и его воля. В принципе здесь нет больших противоречий, так как вторым его неотъемлемым качеством была любовь к чистоте и безукоризненному порядку. Это и сыграло с ним злую шутку, когда он перевелся на военный факультет. Тогда он и представить себе не мог, что армия не то о чем пишут в книжках. Ну, а свою строптивость он не однократно усмирял годами службы в тех местах, о которых многие знают только понаслышке.

Реабилитирующейся публики в санатории было предостаточно, большая часть из которой представляла собой загнанных жизнью престарелых мужиков, основными медицинскими проблемами которых были: не воздержанность в еде, любовь к никотину и женщинам, а так же любимый русский спорт — кто кого перепьет. С таким контингентом у Ивана и так всегда крайне тяжело складывались отношения, а сейчас он просто и двух минут не мог вынести их разговоров о счастливой советской жизни и дешевой водке. Вступать с ними в дискуссии это значит оскорбить православных- коммунистов в их лучших чувствах, поэтому он всячески сторонился разговоров, благо всегда наготове была отговорка о плохом самочувствии. Конечно, он и сам был бы иногда не прочь вернуться в прошлое. В прошлое, с которым его, как и любого взрослого человека, связывали воспоминания. Чаще всего почему-то вспоминалась афганская жара, монгольские ветры и приколы из институтской жизни, а вся остальная память ему казалось, заполнена сплошными историями болезней людей, тысячами прошедших через его руки.

Быстро позавтракав, Иван сегодня решил воздержаться, от прогулок, ставших привычными за эти дни. Решил так, из соображения в первую очередь собственной безопасности и во вторых просто захотелось поваляться и что-нибудь полистать. Читать он любил, но в последнее время все меньше и меньше находил для этого времени. Оксана говорила, что он книги не читает, а мусолит. Может и так, но честно говоря, читать он любил наедине, так что бы, ни кто не мешал, так сказать, с толком и расстановкой, медленно переваривая и осознавая прочитанное. Читать, сегодня просто читать и не думать больше ни о чем. Что будет, то будет.

Иван распахнул окно, из которого в комнату ворвался пропитанный лесными запахами воздух. Поудобнее устроившись на кровати и нацепив на нос очки, он открыл книгу, но читать не стал, а тупо уставился в потолок, вновь размышляя о Григории. Гришку он знал с первого класса…

Утром нарядили Ивана в серую, пахнущую магазином, школьную форму, перекрестили и, вручив букет цветов с соседского огорода, отправили в первый класс трехлетки. Первоклашек долго собирали и строили по парам в школьном дворе. Рядом с Иваном поставили худенького Гришку гордо держащего огромный букет разноцветных гладиолусов. На первой же перемене мы с ним подрались, но тут же помирились и в знак примирения Гришка достал из своего новенького портфеля огромное яблоко и протянул его мне. Вот так и началась наша дружба с моего разбитого носа и Гришкиного красного яблока. Ивану показалось, что даже и сейчас он улавливает этот яблочный запах.

Порывом ветра рвануло фрамугу, и она хлопнула о стену со звуком пистолетного выстрела. Иван вздрогнул и с заколотившимся сердцем, подскочил на койке. — Фу ты черт. Ветер, это просто ветер. Иван поправил фрамугу, и задержавшись у окна, с любопытством арестанта, начал разглядывать санаторные окрестности. Приближающаяся осень дарила последние краски. Разбитые вокруг корпусов многочисленные клумбы и клумбочки пестрели разноцветными астрами. От центрального фонтана лучами разбегались аккуратные дорожки, уводившие в санаторный парк, шумевший березовой листвой. То тут, то там шаркая ногами по асфальту и опираясь на трости, прогуливались пациенты. Еще секунда и глаза Ивана встретили колючий взгляд Шнайдера, сидевшего, на скамейке около фонтана. Иван не испугался, и даже махнул рукой в знак приветствия. — Уж не меня ли поджидаешь — произнес и для убедительности потыкал себя в грудь указательным пальцем, одновременно качая головой. В ответ Шнайдер улыбнулся и точно так же, как Иван закивал. — Сейчас я выйду, подожди.

— Прогуляемся — без предисловий предложил Шнайдер, и взяв Ивана под руку, не спеша направился в сторону парка.

— Вижу, даже не удивлен моим появлением. Ждал что ли, а Иван Сергеевич? — начал Михаил.

— Нет Миш, не ждал и если честно то немного удивлен. Насколько мне помнится, когда мы с тобой расставались, ты не обещал вернуться, да и не припомню я твоей любви к посещению сирых и убогих — Иван говорил спокойно так, словно решил поболтать со старинным другом.

— Шутишь. Ну, ну. Мне кажется, — поддержав тон Ивана, заговорил Шнайдер, — что вы уважаемый не совсем понимаете в какую историю вляпались. Шутить оно конечно хорошо, когда знаешь с кем, — Михаил остановился и грубовато, за руку притянул к себе Ивана. Пойми Ваня я не тот с кем просто так проходят шутки, и поверь, я тебе не угрожаю, я тебя просто информирую, для твоего же блага, надо заметить.

— Шучу, говоришь, — Иван огрызнулся, резко отдернул руку и развернувшись к собеседнику лицом заговорил глядя прямо в Мишкины глаза. Какого черта тебе от меня надо Миша, лучше скажи? Что ты все крутишь и намекаешь? Мне, ваши с Гришкой полунамеки уже поперек печени сидят. Из-за ваших разборок я чуть не подох, а ты мне тут про истории сказки рассказываешь. Один приперся, восемь лет не видел и еще столько бы не видеть. Тоже все какую-то околесицу порол, кстати, и тебя поминал. Прикатил на час, ничего не объяснил и на тот свет отправился, а я тут разгребай. Так, что все вопросы туда, — и Иван ткнул указательным пальцем в небо.

— Меня вспоминал говоришь? — оживился Шнайдер — и чего говорил Григорий Алексеевич?

— Да ничего. Сказал, если тебя найдет когда-нибудь Мишка Шнайдер, то отдай ему часы и всучил мне их. На кой черт я их взял? — сам себя спросил Иван.

— И все? — Шнайдер смотрел на Ивана, пытаясь увидеть что-то в его глазах.

— Все, все, нет, не все. Объясни лучше, что происходит — теперь Иван в свою очередь пристально посмотрел на Шнайдера.

— Ни чего особенного Вань не происходит. Если все так, как ты говоришь, то живи себе спокойно и забудь обо всем. Так будет лучше. Это мой дружеский совет, но вот если…

— Боже, опять намеки. Ну, хватит, я не мальчик, — Иван явно кипятился. — Что если? Жить мне осталось два понедельника, так что пошел ты Миша со своими если. Бывай, — и Иван, развернувшись, медленно, шаркающей походкой направился в санаторный корпус.

Наблюдая за удаляющимся Иваном, Шнайдер, отметил, что выглядит Иван, действительно, крайне неважно… "Может и на самом деле не врет, — подумал он, а может…"

С того дня, как Иван оказался на больничной койке, его начали мучить вопросы и не только о Гришке и его смерти, а скорее о жизни и смерти вообще. Что есть за той чертой и для чего мы в этом мире? Ответов естественно не находил, но настойчиво пытался разобраться. Времени теперь было предостаточно, и смотря на медленно падающие капли в системе, он вдруг понял, что его жизнь это просто череда событий, абсолютно не зависящих от него. Вот после таких раздумий он и попросил Оксану принести ему Библию, что до крайности ее напугало. Не смотря на то, что Иван вырос в еврейской но православной семье, где днем могли петь "Хава Нагилу", а вечером крестились перед иконами Святых, он всю свою жизнь оставался равнодушным к какой либо из религий. Может в первую очередь потому, что за всеми церковными обрядами он видел только внешнюю сторону, не пытаясь постичь сути. Правда, однажды в Иерусалиме, когда он, как и многие из новоиспеченных обитателей исторической родины, тупо глазел на храм Гроба Господня, в его душе что-то шевельнулось и зазвучало словно старинные напевы. Стоя на каменных плитах, тех по которым когда-то прошел ОН, Иван почувствовал облегчение и желание прикоснуться к невидимому миру, манящему его из глубины веков. Вот тогда он и стал время от времени читать святые писания и пытаться проникнуться смыслом древней истины.

После встречи со Шнайдером, Иван долго не мог успокоиться. Лежа на кровати, он медленно перелистывал страницы "Нового завета", как бы пытаясь найти помощь и даже в какой-то момент внутренне ощутил, что он не одинок, и что есть надежда на то что он выпутается из этой истории, а может…. В полудреме ему рисовались оливковые рощи, виноградники, мощенные мостовые и люди в белых одеждах медленно идущие по узким улицам…

Оксана долго пыталась дозвониться, но телефон Ивана не отвечал. Ощущение тревоги не покидало ее все утро, а фраза "в настоящее время абонент не доступен" просто выводила из себя. Поняв, что больше ждать не может, бросив все, она быстро собралась и ближайшей электричкой уехала в санаторий. Подгоняемая ощущением внутреннего одиночества, она как ветер влетела в палату Ивана и, увидев его бледное, осунувшееся, с остановившимся взглядом лицо, вскрикнула и медленно опустилась перед ним на колени….

… Ивана похоронили тихо на Завидовском погосте. Кроме немногочисленных родственников заботы о похоронах взял на себя Шнайдер, непонятно для чего оказавшийся в этих краях.

Начинающие рано в этом году желтеть листья, голубое небо, пожухлая трава и дубовый крест с маленьким просветом между двумя датами на табличке, вот и все, все…. портрет с траурной ленточкой и воткнутая в рюмку с солью, быстро догоревшая свеча, чуть-чуть закоптившая белый потолок.

 

Глава 11

— Ты совсем спятил, — бесновался в трубке писклявый женский голос. Что ты о себе возомнил Шнайдер? Какого черта ты еще там? Где флешка? Может ты решил все провернуть без меня? Не выйдет. Слышишь меня? Я тебя из-под земли достану и туда же зарою. Ты меня понял?

Не очень-то и страшно, подумал, но не сказал Шнайдер и нажал отбой. В действительности у него что-то не получалось. Гришка умер не так, как предполагалось, часы с его флешкой пропали… У Ивана часы Гришкины нашел, а флешки нет, да и Ивана нет. Ни у кого, ни чего не спросишь…. Оксана?…. Оксана, похоже, вообще ничего не знает. Егерь?… сомнительно…. сомнительно, что бы Палвывчев отдал флешку первому встречному. Где? Где ты Гриша ее заховал? Где искать? Шнайдер чувствовал, что надежды начинают рушиться как карточный домик. Еще недавно он представлял себе все очень просто, а сегодня начал путаться и ругать себя, что связался с этой дурой. Может…. может тряхнуть хорошенько этого Робиндроната?… хотя здесь мы и так наследили. Он протянул руку и машинально взял с полки первую попавшуюся книгу и открыл наугад. Со страницы вспорхнув бабочкой, полетела на пол закладка. Шнайдер не обратил на нее внимание. Перелиснул страницу и прочитал: "…Что это? Кончено?…"

— Кончено, так кончено, — поставил томик на место и посмотрел на пол. У его ног лежала сложенная пополам пятидесятирублевка. — Кучеряво ты жил Ваня с такими закладками или от Оксаны прятал? — Шнайдер пошленько усмехнулся. — Вот так и флешка, черт ее дери. Лежит где-то, а как найти?….

Последние несколько дней Михаилу стало казаться, что он здесь не один, что есть еще кто-то, тот, кто интересуется Палвывчевской темой…. хотя может это просто нервы…. но предчувствие раньше его, ни когда не обманывало. Было ощущение, что кто-то за ним следит, и он спиной чувствовал этот пристальный, пугающий взгляд. Взгляд, который пугал его в институтских стенах, тот который проникал через любую преграду и безнаказанно заглядывал в души и умы людей. Взгляд который на генетическом уровне помнит вся страна, но иногда забывает, забывает лишь только для того что бы потом вспомнить и еще больше испугаться…

В институтских коридорах Мишку Шнайдера знали все. Он носом чуял все гулянки и посиделки. Первым заводил знакомства, травил анекдоты и сам же над ними смеялся, заражая смехом окружающих. Там, где собиралось больше трех, там обязательно появлялся Шнайдер. Комсомол — Шнайдер, репетиция студклуба — он же. Так было до четвертого курса, когда в один из апрельских дней его пригласили в деканат, но разговаривал с ним не декан….

— Проходите Михаил Соломонович. Присаживайтесь. Меня зовут Николай Иванович. Я хотел бы с вами побеседовать.

Беседа с Николаем Ивановичем затянулась. Он знал о Мишке все. Говорил медленно, растягивая слова, но так, что они одно за другим укладывались в сознании, создавая огромную стену, которая навсегда отгородит Михаила Шнайдера от его сверстников.

— Значит, наукой интересуетесь. Это хо-ро-шо. Наука Михаил, можно я вас так буду называть? Не возражаете? Михаил кивнул. — Ну и отлично. Наука Михаил — это наше великое оружие в борьбе… Ну, это к слову, а вообще-то у меня к вам небольшая просьба. Хотелось бы вас попросить о некоторой услуге. — Николай Иванович замолчал и внимательно посмотрел в глаза Михаила. — Вы не могли бы встречаться со мной, ну скажем раз или два в неделю? Нет, нет, не пугайтесь — опередив Шнайдера, проговорил и успокаивающе похлопал его по плечу Николай Иванович. — Ничего особенного. Просто мы хотим знать, чем дышит современная молодежь и быть так, сказать в ку-р-се. Вы меня понимаете? Да и вам это только на пользу. Вы скоро заканчиваете обучение и наверняка подумываете о будущем. Так, что я с уверенностью могу вам сказать, что тех, кто нам помо-га-ет, мы не бросаем и вполне вероятно, что перед вами могут открыться в будущем, весьма широкие перспективы. Но это как вы, наверное, понимаете, будет целиком зависеть только от вас.

Михаил тупо смотрел в пол, боясь пошевелиться. Он четко понимал, что влип и ему теперь не открутиться. Отказаться?… Можно отказаться….но…тогда ему вспомнят все….. и прощай медицина…

— Я не знаю, смогу ли? Я…

— Сможешь Миша, сможешь, но предупреждаю, что шуток мы не любим. Естественно разговор наш должен остаться между нами, ну, а понадобишься, я тебя сам найду. Договорились? — и он протянул Михаилу на прощание, маленькую, но очень крепкую руку.

Оставшиеся два институтских года, как и обещал Николай Иванович, Мишка Шнайдер провел под присмотром. Как правило, один раз в неделю он приходил и рассказывал все, что знает и о чем только слышал. Николай Иванович внимательно слушал, задавал вопросы и только иногда что-то записывал. Шнайдера это не напрягало, но его веселость и бесшабашность исчезли, как и анекдоты, которые он раньше с упоением травил в курилке. Он остепенился и теперь как-то свысока посматривал на своих беззаботных сверстников. Он без задёва окончил медицинский и о нем не забыли, пристроив в одно из НИИ, в группу молодых ученых занимающихся изучением…, а вот это как раз было закрыто семью печатями, колючей проволокой и автоматчиками на вышках, стоящих по периметру. Как очень быстро понял Шнайдер — биология, медицина и фармакология — тоже могут быть страшным оружием и порой, более эффективным, чем пушки и ракеты.

Работая на "благо", Шнайдер мало задавался философскими вопросами. Была цель, и он к ней шел. Шел по головам, не выбирая пути. Шел туда, куда показывали старшие товарищи из "комитета", где он давно уже был штатным сотрудником. Его сфера интересов со временем сузилась, и через несколько лет, он сам уже курировал небольшой участок разработок в области создания психогенного оружия. Так бы и продолжалось, если бы не пресловутая перестройка, когда начало сыпаться все…. Не устояло и НИИ…. Мишка мыкался, искал работу, но кому он был нужен. Вот в это время он вновь и встретился с Палвывчевым…. Встретился, не подозревая, что все так обернется. В НИИ он работал как раз в лаборатории у Григория, хотя Палвывчев и пришел в институт на много позднее Шнайдера, но имел на плечах пагоны, за плечами военный опыт и два года Афганистана…. После развала НИИ Григорий тоже остался не у дел, но все же выплыл, работал на скорой помощи, а потом организовал свою небольшую клинику. Вот в эту клинику он и пригласил Шнайдера, намекнув на новую, интересную работу…..

В принципе работать Шнайдер любил, многие его считали весьма толковым специалистом. Правда, у него было одно маленькое но. Михаил был крайне завистлив. Зависть к чужим успехам его просто съедала. Конечно, он не выставлял ее напоказ, но вечное желание примазаться к чужой славе, у него было не отнять.

Клиника Григория набирала обороты, чему не мало способствовал созданный Палвывчевым препарат и умение Шнайдера торговать. Даже когда у Ларисы и Шнайдера закрутился роман, Григорий не рискнул расстаться с Михаилом, но на всякий случай работу по исследованиям и разработке новых препаратов перенес из Питера в Нижний, подальше от любопытных глаз Шнайдера и Ларисы.

Отношения с Ларисой развалились уже давно, но по инерции они еще иногда пытались производить вид добропорядочной семейной пары, прекрасно понимая, что все уже кончено и прежнего уже не восстановить. Единственно кто реально страдал от всей этой семейной неразберихи, так это Виктория, но и здесь Палвывчев нашел решение, отправив дочь на учебу в Нижний, а когда она получила диплом, оставил ее работать в своем нижегородском отделении. Кстати говоря, врач из Виктории получился не плохой, но Григорий не очень-то спешил посвящать ее в свои научные дела, словно оберегая ее от чего-то. Последний год он вообще вел себя крайне странно. Приезжая в Нижний, Григорий, на несколько дней закрывался в лаборатории. Что творилось за ее дверью, не знал ни кто. Только однажды перед отъездом к Ивану, Григорий сам пригласил Викторию в святая-святых.

— Я уезжаю в Прагу на выставку и хотел попрощаться, — Григорий Алексеевич как-то по особенному ласково прижал к себе дочь, — ты у меня совсем взрослая, а я и не заметил когда ты выросла.

Виктории показалось странным и необычным такое любвиобилие отца. Всегда сдержанный и малоразговорчивый, постоянно в своих мыслях, а сегодня…..

— Знаешь, я подумал не пора ли мне на покой. Сяду где-нибудь на речке с удочкой. Красотища. Как думаешь? — он внимательно посмотрел на Вику, — не отвечай, знаю что скажешь, но все таки было бы здорово. Ну, а ты лечила бы потихоньку…..

 

Глава 12

Еще позавчера они были совершенно чужими людьми, вчера держа друг-друга за руку провожали в последний путь Григория Алексеевича, а уже сегодня вместе летят в Завидово на похороны Сашкиного отца. Теперь они вместе, но не слишком ли много испытаний и потерь за такой короткий срок?….

Все дни с момента похорон Ивана, Шнайдер крутился вокруг Оксаны, помогая и поддерживая ее. Вместе коротали вечера и говорили, говорили, говорили…. В свои сорок пять Оксана была не лишена женской привлекательности, и это влекло к ней Михаила. Помогая Оксане и оказывая хорошо замаскированные знаки внимания, он не один раз всматривался в ее милое лицо, ловя себя на мысли, что оно ему чем-то нравиться. Оксана, раздавленная смертью Ивана, с благодарностью в душе принимала помощь Михаила. Поддержать ее, конечно, пытались и другие и в первую очередь сын и Семеныч, но Семеныча она всегда недолюбливала, а в сыне просто не видела того, кто может сейчас ей помочь, так как считала, что он сам нуждается в ее помощи и защите. После ухода из жизни Ивана, Оксана ощутила вокруг себя пустоту. Пустоту и ощущение одинокой тростинки, качающейся в поле под ударами ветреной судьбы. Оказавшись в такой момент рядом, Михаил почти сразу же стал для Оксаны близким и практически родным человеком. Она ругала себя за свою слабость, но чувство одиночества было настолько велико, что оно смогло перебороть правила и запреты. Волна нового зарождающегося чувства подхватила Оксану, завертела, и унесла в свой безбрежный океан.

Александр сразу заметил, что мать и Шнайдер очень сблизились…. Они нужны друг-другу, как нужен Вике я, а она мне. Да нужны, а отец?… Отца нет…А память?…. Честь, долг, совесть, в конце концов? Он мучился от этих мыслей сам и мучил молчаливыми упреками мать. Не в силах больше смотреть на этот Шекспировский сюжет Александр решил, что на несколько дней переберется к Семенычу, благо тот приглашал, а потом будет видно, да и они с Викторией еще сами ни чего не решили. Не решили собственно, что делать, что делать дальше и как жить.

Оседлав отцовскую "Ниву", по уже раскисшей осенней дороге Александр с Викторией пробирались к Семенычу на кордон. Подпрыгивая на кочках и разбрызгивая во все стороны глину, надрываясь двумя мостами, кидаясь то в одну, то в другую сторону, медленно, но уверенно машина двигалась вперед. Виктория молчала и испуганно поглядывала, как Сашка с остервенением крутит баранку. Она с самого приезда в Завидово хотела побывать там, где последние часы своей жизни провел ее отец. Хотела, но боялась. Боялась чего-то не определенного, так как дети боятся пустых, темных комнат. Чем дальше машина забиралась в лес, тем сильнее становился ее страх, и тем ближе она пыталась прижаться к Сашкиному плечу. Роскошные осенние краски, шум двигателя, внутренний страх перед неизвестностью и полное непонимание, для чего преуспевающий врач забрался в эту Богом забытую глушь….

Семеныч услышав шум приближающейся машины, вышел встречать на дорогу, туда, где она резко повернув вправо, вырывалась из леса на огромную поляну. Как и отец, Виктория увидела посередине поляны большой деревянный дом, огороженный высоким забором, и почему-то подумала, что все это похоже на какую-то картину передвижников. Да на картину. Такую, как любил отец.

Семеныч по-отечески обняв обоих, вместо того что бы пригласить в дом стал как-то театрально выражаться и городить что-то о том, что в дом сейчас нельзя, что он только что потравил тараканов и лучше будет если они сейчас просто прогуляются по осеннему лесу. Все это он говорил очень громко и размахивал руками. Размахивал, как актеры в провинциальном театре, и тем самым, не мало удивляя приехавшую публику. Зная Семеныча не первый год, Сашка понял, что он что-то не договаривает и только сейчас заметил, на его плече карабин, который он брал в крайне редких случаях, а на шее висит футляр с биноклем.

— Нагуляем аппетит — продолжал Семеныч — да и вернемся к обеду. Пошли, пошли милые — и Семеныч подтолкнул Сашку в плечо.

Егерь шел быстро, иногда останавливаясь и внимательно прислушиваясь. Удивленная молодежь шагала за ним, понимая, что вопросов задавать не нужно. Собака Семеныча, то убегала далеко вперед, то крутилась под ногами, подбегая и обнюхивая каждого. Пройдя лесом большой полукруг, так что теперь они находились с противоположной стороны поляны, а стоявший на ней дом был едва виден, Семеныч резко остановился, и взяв бинокль стал внимательно рассматривать поляну и дом.

— Смотри — он протянул бинокль Александру. Чуть правее большой ели на березе гнездо.

Александр прижался к окулярам пытаясь, найди то, что хотел показать Семеныч. Он долго рассматривал ветки и…

— Семеныч, что это?

— А я почем знаю — отозвался егерь. Дай, пусть и она посмотрит, — Семеныч протянул бинокль Виктории, показывая пальцем, куда смотреть. Виктория долго настраивала резкость, а потом от неожиданности вскрикнула и чуть не уронила бинокль.

— Саш, это…

— Не знаю. Я такой хреновины ни когда не видел, — сказал Сашка и повернулся к егерю, терпеливо дожидаясь его объяснений.

Семеныч закурил и сел на поваленный ствол березы и начал рассказывать….

……Семеныч проснулся от того, что его лицо облизывала Бонька. Облизывала, тыкалась и чуть подвывая, жалась к его кровати. Потрепав собаку по морде, стараясь отпихнуть ее, он повернулся на другой бок, но это не помогло. Собака еще больше забеспокоилась, пытаясь подсунуть голову ему под подушку.

— Да иди ты холера, дай вздремнуть, — он оттолкнул ее, укрываясь с головой одеялом. Несколько минут лежал, пытаясь настроиться на сон, ворочался, и в конце — концов сел и потянувшись к пачке, закурил.

— Приспичило тебе что ли? — позевывая и поеживаясь от утренней прохлады, просипел Семеныч. Собака радостно завиляла задом, но к двери, как она делала обычно, не пошла, а уселась на хозяйские ноги.

— Да, что с тобой? — бурчал потихоньку егерь, стараясь не разбудить спавшего Григория, засовывая ноги в видавшие виды шлепанцы.

— Ну, сейчас, сейчас, — накинув на плечи ватник и прихватив с тумбочки пачку "Беломора" и спички, он нехотя побрел к двери.

— Ну, пошли, чего ждем? — открыв дверь, он похлопал рукой по бедру, подзывая собаку. Собака не шевельнулась, оставаясь сидеть у его кровати.

— Не хочешь, так чего же подняла? — Семеныч вышел на крыльцо и сладко потянулся.

Утренняя роса, поднимающийся туман и пронзительная тишина — это то, что он так любил. Любил и ради чего жил, который год, в этой глуши и радовался каждое утро этому предрассветному часу. Радовался, когда из-за верхушек сосен начинало проглядывать солнце, расцвечивая его поляну изумрудными искрами. Радовался голосам просыпающихся птиц и шелесту листьев, медленно обходя свои владения, пока собака резвилась и справляла свою нужду….. Так было всегда, но не сегодня. Завидя хозяина удаляющегося по тропинке, Бони заметалась на пороге, пересиливая себя, как будто преодолевая невидимый барьер, прыгнула и помчалась вслед за егерем. Обычно веселая и добродушная псина выглядела сегодня больной и напуганной. Она постоянно жалась к ногам хозяина, не отходя от него не на шаг. — Что с тобой? Не заболела ли часом? — проговорил Семеныч, трогая влажный нос собаки. — Вроде нет. Так чего ж ты. Иди, гуляй, — и он, попыхивая папиросой, вновь побрел по дорожке вокруг дома.

За углом, где у Семеныча был небольшой огородик, он обычно останавливался, оглядывая по-хозяйски, взращиваемую зелень. Вот и сегодня наклонившись поправить, растрепавшуюся под ветром пленку на парничке с огурцами он застыл от удивления и какого-то животного страха… Со стороны леса, начинаясь где-то в вершинах деревьев, наискосок, упираясь в правую стену дома, тянулся багрово красный луч, отчетливо различимый в утреннем тумане. Пятясь, егерь не сводил глаз с луча, не понимая сути происходящего, но на уровне подсознания боясь увиденного….

— Я вбежал в дом, — продолжал свой рассказ Семеныч, — толкнул Григория Алексеевича, и не дождавшись, схватив карабин и бинокль, рванул в лес. Оббежав вокруг, там же где мы сейчас с вами прошли, я стал рассматривать в бинокль деревья, честно говоря, побоявшись подойти поближе. Было хорошо видно сам луч, упирающийся верхней частью в гнездо, но откуда этот луч идет было не видно, темновато еще было. Не рассмотрев ничего толком я решил, вернулся в дом, надеясь все рассказать и побыстрее показать эту штуку Григорию, но не получилось… — Семеныч снова закурил и посмотрел на Викторию.

— Когда я вошел, Григорий так же лежал на боку и не дышал. Ну, вот и все… дальше знаете — он перевел дух.

— Когда приехала милиция, я рассказал о луче, но они не поверили и Ивану рассказывал, но он только смеялся. Покажи — говорит мне — этот лазер…. а я что могу? Когда я второй раз сюда вернулся, то ничего не было, так, словно мне все приснилось. И в гнездо это проклятое лазил и там ничего не нашел, а вот вчера, когда ты мне позвонил, к вечеру, смотрю моя Бонька снова хандрит и на улицу не идет, я тут и смекнул. Сбегал посмотреть, а в гнезде стоит эта штуковина, вот и решил от греха подальше вас поберечь, да и вещицу эту показать.

— Семеныч, так может в милицию сообщить? — предложил Александр.

— Оно конечно можно, но кто сказал, что эта штука здесь будет, когда они приедут? Здесь чем-то серьезным попахивает, лучик-то этот светил, как раз в то место где Григорий Алексеевич спал. Царство ему Небесное.

Александр и Виктория смотрели на егеря не мигая, пытаясь как-то переварить услышанное.

— За что, за что? Боже мой. Кому это нужно? — всхлипнула Вика и заплакала, уткнувшись в Сашкино плечо.

— В общем, так: расположитесь и переночуете, сегодня на пасеке, там у меня небольшой сарайчик есть — Семеныч говорил так, словно диктовал и возражений или других мнений тут быть не могло.

— Не знаю, что это такое, но поостеречься вам думаю надо, а я покараулю. И не возражать. Я так решил.

Возражать собственно ни кто не собирался, но вот Сашке явно было неудобно, однако, решив, что Вике тоже требуется охрана, он успокоился и согласился.

 

Глава 13

Семеныч мучился бездельем, а особенно тем, что целую ночь не курил. Проводив ребят на пасеку он, как заправский охотник устроил себе скрытную лежку, недалеко от злополучного дерева, так что и без бинокля хорошо видел все вокруг. Осенние ночи сырые и любой хруст ветки или звук вспорхнувшей птицы хорошо слышны на расстоянии. Осторожно переворачиваясь с боку на бок, он то и дело посматривал на ветку с гнездом, где была спрятана непонятная штуковина. Его глаза, привыкшие к темноте, хорошо различали ствол и контуры гнезда. Тишина и напряжение, с которым он пролежал уже несколько часов, начали действовать на нервы, а веки тяжелеть и непослушно смыкаться. Семеныч с силой потер глаза, закутался в кусок старого брезента и решил все же закурить. "Не закурю-усну — думал он — чиркая отсыревшими за ночь спичками." Вспыхнувший огонек выхватил из темноты еловую подстилку и осветил под брезентовым пологом руки жадно прикуривающего Семеныча. Потушив спичку, он сладко затянулся, так что зазвенело в голове. Сон действительно несколько сдал свои позиции, но готовый в любую минуту навалиться на егеря. Докурив беломорину, Семеныч медленно, стараясь не шуметь, выгляну из-под брезента. Утренний воздух ворвался в легкие, и он чуть не закашлялся, едва сдержав себя, прикрывая рот рукавом. Повернув голову в сторону, Семеныч замер. Как и в то утро, резко разрезая утренний сырой туман в сторону его дома светил луч. Медленно, словно прощупывая бревна, луч скользил по стене, пока во что-то не уперся…. В эту секунду душераздирающий вой собаки, оставленной егерем дома, разорвал утреннюю тишину…. Схватив карабин и на ходу передернув затвор, Семеныч метнулся к дереву. Проклятый прибор работал, а вокруг ни души. Разбросанные им вчера сухие веточки были на месте и вокруг ни одного следа…. Прижимаясь к деревьям, он скрытно обошел вокруг — но ни кого и ни чего не нашел.

Пригибаясь, словно боясь получить пулю, небольшими перебежками, петляя, он направился к пасеке. Вокруг стояла утренняя тишина. Рассветало. Казалось, что туман стал еще гуще, а воздух пропитался запахом размокшей листвы. До слуха изредка доносились неясные вскрики просыпающихся птиц. Промокший и уставший Семеныч ввалился в небольшую сторожку, стоявшую рядом с пасекой, и растолкал мирно спящих в углу на охапке соломы Вику и Сашку.

— Заработал. Снова заработал луч. — шепотом и чуть задыхаясь выпалил егерь.

Сашка хотел что-то спросить, но Семеныч, прижав палец к губам, замер на месте и прислушался. Где-то на просеке проходившей метрах в ста от пасеки и ведущей к трассе явственно слышался звук удаляющейся машины.

— Значит мы все-таки здесь ни одни. Были, были значит гости, да я их ждал не там. — с обидой бурчал Семеныч. — Теперь бегать безтолку, не догонишь, а жаль, посмотреть бы на их хари. Давайте собираться и марш, марш. Глянем на лучик и прикинем, что делать дальше.

Позевывая и ежась от прохлады, не привычная к таким ранним прогулкам Вика шла, постоянно спотыкаясь и наталкиваясь то на Сашку, то на Семеныча. Ее модные полусапожки через несколько минут промокли и начали чавкать. Уезжая в завидовскую глушь, она и не подозревала, что будет спать на голой соломе и бродить по ночам по лесному бурелому.

Пока он добрались до места, совсем расцвело. Прибор был на месте, но не работал.

— Может снять его — предложил Сашка. Снять и посмотреть, что это такое.

— А что толку на него смотреть, если мы ни черта в этом не понимаем. — тут же отозвался Семеныч. Крути его не крути, а тут без спецов не разобраться. Только вот где они эти специалисты? А снимешь, новый аппаратик подвесят, там, где мы и знать не будем….. А не подвесят, то нас с вами за горло возьмут, мы тут одни, так, что спрос с нас… — рассуждал он как бы сам с собой.

— Может все-таки его показать кому-то? — вмешалась Вика. У меня в Питере хорошие знакомые есть, в технике разбираются….

Семеныч смотрел под ноги, попыхивая папиросой — Так-то оно так, но пока довезешь, и довезешь ли вообще…. Тот, кто эту штуку сюда приволок, я, думаю, не дурак и явно о ней не забудет…. а вспомнив, вспомнит и о нас…так-то… Тут что-то похитрее нужно придумать.

— А чего мудрить. Я сейчас эту штуку сниму на видео, и отправим твоим в Питер, пусть посмотрят — вытащил из кармана сотовый, довольный идеей Сашка. Снимем, посмотрим и назад положим, как и не было ничего — улыбался он, смотря на Вику.

Аппарат был на много тяжелее, чем казался. Прикрученный струбциной к толстой ветке, он не сразу поддался. Два раза Сашка чуть не уронил его, спускаясь с дерева.

— Килограмм пять-шесть не меньше — прикидывая аппарат на руках, заметил егерь. — Хитрая, однако, вещица…. Давай ее домой, там сподручнее будет….

Утро выдалось хмурым: моросил мелкий еле заметныи дождь, тихо покачивались сырые ветви елей, стелилась под ногами мокрая листва. Дом выглядел унылым и брошенным. Толкнув дверь, Семеныч позвал собаку, но та не отозвалась.

— Чертовщина какая-то. Куда ты делась девочка? — обходя дом, приговаривал он. — Вот и в прошлый раз она все пряталась и жалась ко мне. Явно боялась и чувствовала. Бони, ну где ты?

За дверью в маленькую комнату, куда он сразу и не заглянул, свернувшись калачиком и уткнувшись мордой в живот лежала его Бонька. Егерь протянул к ней руку, что-то простонал и неуклюже сел рядом с ней на пол. Собака была мертва. Слезы текли по его небритой щеке, а он сидел прижав к себе ее безжизненное тело.

— Она знала, она чувствовала, — шептал он, а я ее закрыл… И убежать не смогла…Вот так они и Гришу….

Стоявшая у дверей Вика попятилась и испуганно смотрела на аппарат, лежащий в центре стола.

Боньку похоронили в этот же день за огородом. Семеныч явно скис и был не в силах рассуждать. Он бродил, как потерянный по дому, словно кого-то искал, и все время курил, курил, курил…. он курил, а Виктория сидела за столом и как загипнотизированная смотрела на аппарат, пытаясь вспомнить, где она видела что-то подобное. Единственный кто был занят делом это Александр. Установив аппарат на столе, он внимательно его разглядывал и фотографировал.

— С наружи толком ничего не разберешь — говорил он — надо, наверное, его вскрыть и хоть как-то пощелкать внутренности, а то там твой спец вряд ли что нам подскажет. Он уверенным движением вскрыл боковую панель и присвистнул: — смотрите-ка, к нему обычный сотовый подсоединен. Вот так они и рулили этой штукой на расстоянии. Проще некуда. Когда надо набрал номерок, он и заработал…. Только все это мне кажется какой-то ерундой, не настоящим, как в детском кино про разведчиков.

— Кино говоришь? — взвился Семеныч, — разведчики, игрушки. А собака моя? А Григорий Алексеевич — это тоже, по-твоему, детский лепет? Я не знаю, что это за дрянь, но знаю, что она может, и хочу с этим разобраться. Так, что давай фотографируй, а я отнесу эту штуку на место пока хозяева не чухнулись. А луч тут, скорее всего не причем. Это вероятно, что-то типа прицела, или типа того. И не увидел бы я его, если бы не туман.

— Да не ругайся ты Семеныч, я это так. Понимаешь все как-то не по-настоящему. Ну, захотели, кого убить — Сашка осекся и взглянул на Вику, — ну, в конце концов, способов что-ли мало, а на кой черт тащить в эту глушь диковинный аппарат. Удивить что-ли кого захотели? Не понимаю. Просто не понимаю. Может все-таки отнести эту штуку в милицию? Пусть там сами с этим разбираются, а Семеныч? А мы, что сможем?… Ну, отправим фотки, а толку. Внутренностей этого агрегата не видно и кто тебе чего скажет?

— А милиция тебе что скажет? У них образования два класса и коридор, а ты им технику притащишь. Положат на полку, как очередной вещьдок, вот и все. А я тебе говорю — не унимался Семеныч, — что разобраться хочу, сам разобраться… понимаешь? Я им так просто, этого не прощу.

— Кому им? Кто они, с кем ты собрался разбираться? — Сашка в упор смотрел на егеря, — если они такой аппарат соорудили, то сам подумай кто они и кто мы. Нам помощь нужна серьезных людей. Но куда и к кому обратиться я не знаю. Хотя…. У отца и дяди Гриши был один школьный товарищ, он кажется где-то в органах, но где?

— В ФСБ, — тут же отозвалась Вика, как будто очнувшаяся от сна, — Артем Сергеевич, его зовут. Отец часто с ним встречался, когда в Нижний приезжал. Он меня хорошо знает, а в Москве есть еще один его товарищ он, кажется, генерал и работает где-то в правительстве.

— Ну, вот это уже кое что — протянул Александр, — вот с ними нам и надо побыстрее связаться. Они, пожалуй, и смогут…..

— А на счет кто эти подонки и кому это понадобилось, скажу так: — прищурив глаз, проговорил егерь, — это те, кому понадобились деньги Григория Алексеевича, а деньги как я понимаю не маленькие. Он сюда-то приволок целую сумку.

— Какую сумку? — отозвалась Вика.

— Сумка как сумка, спортивная. До верха набитая деньгами. Он ее с собой привез, а потом я ее в милицию передал…. ее как вещественное доказательство забрал наш следователь, и все удивлялся, что я ее не спер — ответил Семеныч, — а что дальше было, не знаю, наверное, так и лежит у них.

— Как юрист могу точно сказать, — подключился Александр, обращаясь к Вике, — дело закрыто, так как ни какого криминала не было обнаружено, и ты их спокойно можешь забрать, если конечно хочешь. Ты же прямая наследница отца, но, правда, забрать сможешь через полгода не раньше…. ну, то есть когда вступишь в права наследства. Вот так…. Собственно так же и с его центрами в Нижнем и Питере. Так, что теперь ты весьма состоятельный человек, а Семеныч мне, кажется, прав. Кому-то понадобились деньги твоего отца или они решили прибрать к рукам весь его бизнес. Вот тут и надо, наверное, искать…. Разработки Григория Алексеевича наверняка стоят миллионы и миллионы… тем более, что он в последнее время, сама знаешь, занимался каким-то новым препаратом….

— Знаю, но отец мало об этом мне рассказывал, считал, что не стоит меня в это впутывать, а вот похоже Ивану Сергеевичу он что-то рассказал. Знать бы только что… — Вика задумалась.

— Не знаю насчет сказал, а вот передать что-то передал. Я вчера случайно слышал как этот Шнайдер — Сашкино лицо стало злым, — расспрашивал мать о какой-то флешке.

— Ну, вот видите, как много чего можно интересного узнать, если спокойно поговорить, — встрял Семеныч, — про электронику вашу не знаю, но вот часы у Гриши пропали — это факт. Вечером были на руке, а утром, когда он… их уже не было. Мелочь, но кто-то позарился, значит, были нужны. Деньги не взяли, а часы увели, — он тяжело вздохнул, словно снова оказался рядом с Григорием.

— В них и была флешка, — заговорила Виктория, — отец всегда носил их с собой, говорил, что очень удобно свою информацию иметь при себе.

— Так раз они были у него, значит он их отцу не передал, — уточнил Александр, — а может… Думаю надо взглянуть у отца….

День так и не разгулялся, дождик уныло моросил, навевая осеннюю тоску, перемешанную с запахом прелой листвы и порывами холодного ветра. Отправив фотографии друзьям Виктории, Сашка хотел уже вернуть на место аппарат, но подумав, отсоединил блок питания и заговорил:

— Бояться нам теперь все равно придется, с аппаратом или без. Если нет смысла эту штуку сдавать в милицию, то есть смысл ее показать друзьям отца и Григория Алексеевича в Нижнем или в Москве, тем более, что мы с Викой завтра уезжаем, вот и прихватим аппарат с собой. Как думаешь? — Александр повернулся в сторону Виктории, — по крайней мере, хоть что-то можно показать, а не объяснять на пальцах.

— Если так, то я тоже, пожалуй, рвану поближе к цивилизации, а то засиделся я в своей берлоге — сказал Семеныч, — да и мне так будет спокойнее. А вот ехать предлагаю порознь, а уж в Нижнем и встретимся…… а у отца посмотреть, не осталось ли чего тебе перед отъездом обязательно надо, тем более что сюда из Нижнего не наездишься. Может действительно ему что-то Григорий передал, как думаешь Сашк?….

Сборы были недолгими и вот по раскисшей от дождя дороге, подпрыгивая на кочках и барахтаясь в грязи, медленно, но уверенно пробиралась к поселку старенькая Нива. Всклокоченные нервы, ночная засада, смерть собаки, все осталось там, на кордоне… Семеныч дремал, пригревшись на заднем сидении, обняв чемоданчик в котором среди смены белья, лежал аккуратно запакованный прибор. Решили, что он сегодня же выедет проходящим, и заберет с собой чемодан. Поездом долго, но зато меньше вопросов…..

Полностью стемнело. В привокзальных лужах отражался желтый, одинокий свет фонарей, а мелкий моросящий дождь рисовал вокруг них искрящиеся купола. Проводив Семеныча, Вика и Александр устроились в маленьком уютном кафе и маленькими глотками потягивали из пластиковых стаканчиков, жутко горячий, пахнущий почему-то затхлым сеном, чай.

— Странно, — заговорил Александр, — но во всех придорожных кафешках страны чай имеет одинаковый вкус. Ты не замечала?

— Как и пирожки, — улыбнулась Вика и потрогала указательным пальцем сморщенное творение человеческих рук, с единственным пробным надкусом в боку.

Сашка рассмеялся, он ни когда раньше не видел чтоб кто-то вот так изящно и одновременно брезгливо мог это проделать.

— Эх, жаль, что доберемся до дома за полночь, а то бы напросились к тетке на пироги, — и демонстративно повторил движение Вики и от этого оба расхохотались так, что дремавшая за барной стойкой продавщица выглянула и по-хозяйски осмотрела помещение.

— Согрелась? Может еще? Или хватит на сегодня настойки из соломы?

— Не из, а на, — уточнила Виктория, поднимаясь из-за стола. — Думаю, что нам пора, хотя, честно говоря, выходить на эту сырость совсем не охота.

В кармане у Вики брякнул мобильник, сообщая о пришедшей SMSке. Виктория достала телефон и прочитала в слух — "Что за хр… не знаю. С приветом Юрик."

— Так собственно и должно было быть, внутрь этой штуковины так просто не залезешь, а сверху понять…про-бле-ма-тично… — подытожил Александр. — Значит все правильно, что Семеныча отправили. Приедем на месте разберемся. Пойдем, нам пора.

Машина по трассе шла ровно, не сравнить с раскисшей лесной дорогой. Шуршали шины и как метроном, отбивали такт дворники, размазывая по стеклу осеннюю непогоду.

— Переночуем, попрощаемся и сразу в Нижний, а утром я загляну в тайничок, мы его когда-то с отцом ради шутки устроили, мать о нем ничего не знает, — передергивая скорость, говорил Александр.

— Значит и Шнайдер не в курсе, — отозвалась Вика.

— Наверняка…. Мы как-то решили с отцом сделать заначку, так чтобы мать не знала. Накопить решили ей на день рождение, ну а потом так и повелось, ели что-то спрятать нужно, то в тайничок. Если уж у отца и было что прятать так точно туда. Там ни кто не найдет, — вспоминал и рассказывал Сашка.

— Саш, мне может и не нужно тебя об этом спрашивать, но этот Шнайдер он, то тут каким боком оказался? Крутится все время с твоей матерью, как родственник. Если не хочешь, не отвечай, — Виктория смотрела на него и пыталась разглядеть в полумраке что-то на его лице, и не заметила, как от ее слов Сашка нервно дернул щекой и тут же потянулся за сигаретами.

— Да я и сам не понимаю. Учился он, правда, вместе с отцом и Григорием Алексеевиче, а потом работал с ними в НИИ. Ну, а когда оно, в перестройку, развалилось, Шнайдера взял к себе дядя Гриша… А дальше непонятно….Приехал к нам, а на следующий же день умер твой отец, за ним и мой…… - Сашка вздохнул, словно переводя дыхание. — Это ты и без меня все знаешь…. а что до матери, — тут он замолчал, — не знаю….вижу, что увивается за ней этот Шнайдер… вот и все, а меня это бесит….

— Ну, увивается он, положим не только за твоей матерью. У него в Питере роман с моей Ларисой был, я это точно знаю. Отец, кажется, догадывался и как-то устроил ей скандал, но она выкрутилась как змея, а я ее еще больше стала ненавидеть…. У меня с ней с детства война…., - Виктория обиженно замолчала, словно рядом с ней сейчас сидел не Александр, а ненавистная ей Лариса Геннадьевна.

— Во блин дает…

— Кто?

— Да Шнайдер…. — Казанова хренов, — Сашка выругался, нажал на тормоз, так что машину резко занесло на мокром асфальте. — Все хорош о них, а то так и до дома не доберемся….

….Серенькое утро и все тот же моросящий дождь. Оксана собирала на стол, поглядывая на часы. Стараясь не кому не мешать, прикрыла дверь на кухню, где она позвякивала посудой, и шумел закипающий чайник. "Только приехали, а уже уезжают, — думала она, расставляя на столе чашки. Ивана нет…. Сашка уедет, вот, и останусь одна, — слезы сами собой закапали на белую скатерть. Миша пока был здесь, было легче, да и тот уехал в Питер. Обещал скоро вернуться, но не приедет, не приедет, я знаю…".

Вставать не хотелось, и поэтому Сашка долго ворочался, с боку на бок, пытаясь урвать, еще несколько минут сна. Из кухни тянулся запах блинов, земляничного варенья и свежего, ароматного чая. Виктория сладко спала, уткнувшись в подушку своим симпатичным личиком так, что ее курносый носик еще больше приподнялся и выглядел очень мило и породному. Чувство, охватившее Сашку от этой картины, мягко сжало его сердце, и от этого удовольствия он широко улыбнулся.

— Вставай красавица, проснись…, - его чуть было не повело на стихи и он присев на кровать, стал нежно гладить ее мягкие, чуть с рыжеватые волосы, — вставай нам пора….

Вика улыбнулась и, натянув простыню на голову, о чем-то засмеялась….

Перед отъездом оставалось еще одно дело. Нужно было заглянуть в отцовскую заначку на чердаке. Не особенно надеясь что-то там найти, Сашка все же полез, усердно громыхая приставной лестницей…. Чердак был завален всякой рухлядью, которую жалко выкинуть, но и пользоваться ей никто не собирался. Сундук, оставшийся еще от прадеда, Сашкин трехколесный велосипед, старое оцинкованное корыто…. Из-под балки он извлек пол-литровую банку с полиэтиленовой крышкой, завернутую в старый, пропахший плесенью журнал….

Вытряхивая содержимое, Сашке в руку посыпалась разнокалиберная мелочь, которую он же когда-то и положил: оловянный солдатик, медный екатерининский пятак, армейская пуговица….несколько сотен, явно заначенных отцом, и маленькая, ни чем не примечательная, флешка. "Ну, вот ты и нашлась" — подумал Александр, засовывая ее в карман. Несколько минут он еще перебирал в руках свои сокровища, одновременно перебирая воспоминания детства…

 

Глава 14

Всю дорогу Виктория была задумчива, а Сашка устав от всех детективных перипетий спал. Обсуждать находку было бессмысленно, так как посмотреть флешку в Завидове не успели, и от Семеныча пока никаких сообщений не было, ну а отсутствие новостей — неплохой повод отвлечься и выспаться, так решил Сашка, чем собственно и занимался, раздражая своим спокойствием Викторию, снова и снова прокручивающую в голове все события последних дней. До Нижнего добрались без приключений, благо, что самолеты еще летают, хотя и не так часто как раньше. Нижний встретил моросящим дождем и вечной суетой большого города. Какого-то четкого плана, что делать дальше у них не было, единственно, что сейчас их интересовало это то, что хранилось на флешке. Едва переступив порог квартиры, небрежно бросив сырую куртку на диван, Виктория тут же включила компьютер, а Александр замер, за ее спиной ожидая увидеть то, что хоть как-то объяснит все что случилось. Компьютер угукнул сообщив о новом носителе, и развернул на экране единственный файл.

На экране высветилась химическая формула по структуре напоминающая гликозид, а в низу приписка: "эффект связан с блоктрованием матричной активности ДНК в системах ДНК-полимеразы и ДНК-зависимой РНК-полимеразы" а дальше абракадабра: R- ghjbpdjlyjt,enbhjatyjyf S. в\в струйно при частоте 10Гц.

— Что это, как ты думаешь? — как-то не уверенно, словно оправдываясь, спросил Сашка, всматриваясь в экран.

— Ну, я конечно не на все сто уверена, но мне кажется, что это папина шутка.

— Шутка?

— Ну, если хочешь точнее, то дай немного времени я разберусь, — сейчас Виктория говорила как специалист, неплохо разбирающийся в медицине и фармакологии. Годы обучения и работа в отцовской клинике не прошли даром. Она хорошо знала свое дело, и это придавало ей уверенности в своей правоте, хотя…

Остаток дня они провели, перелистывая медицинские книги и справочники, пока Викторию не осенило….

— Слушай, мы зря с тобой полезли в дебри, здесь, кажется все проще. Дайка вон тот синий справочник, — она протянула руку, принимая увесистый том. Быстро, со знанием дела пробежала оглавление и…

— Ну, что я говорила, — Виктория ткнула пальцем в страницу, — вот эта формула. Это рубомицин — давно известный противоопухолевый антибиотик, несколько усовершенствованный отцом. Он им лечил бабушку. Собственно о нем всем давно известно….

— Значит…

— Значит вся эта затея с флешкой просто обман. Отец явно хотел сбить кого-то с толку и подсунул совершенно не то. Но вот что он хотел спрятать и почему?…. И к чему все это?….

Оставалось ждать приезда Семеныча, может аппарат хоть как-то прольет свет на всю эту запутанную историю.

За окном по-прежнему моросил осенний дождь, а они уставшие от догадок и предположений, молча, пили кофе на маленькой кухне под беспрерывную телевизионную болтовню. С началом "новостей" они словно вынырнули из собственных размышлений, как по команде, взглянули на экран, а в следующую секунду уже стояли, застыв от слов диктора и телевизионной картинки….

…по версии правоохранительных органов произошло срабатывание самодельного взрывного устройства, что привело к крушению пассажирского поезда…. точное количество жертв и пострадавших устанавливается….. начато расследование….по предварительной версии…. взрыв произошел….. работает горячая линия…. направлена группа психологов….

Сашка слышал все так, словно каждое слово вколачивали в голову молотком, а на экране догорал синий искореженный вагон со знакомым номером 09876, тот в который еще вчера сел Семеныч….Последняя ниточка оборвалась, спрятав от них тайну Григория Алексеевича….

— Может…., - Виктория с надеждой посмотрела на Александра.

— Нет, совпадения быть не может. Просто кому-то очень было нужно, что бы аппарат не попал в чужие руки, — Сашка говорил уверенно так, словно всю жизнь только и делал, что распутывал криминальные истории. Он не закончил свою мысль, когда в дверь позвонили. Оба в нерешительности переглянулись. Звонок повторился, а за ним раздался из-за двери голос соседки: "Вика открой это я. Извещение тебе с почты".

Сашка рывком открыл дверь и увидел на пороге маленькую, сутулую женщину в старом застиранном халате и домашних потрепанных тапочках.

— Услышала, что ты, — она поправилась, взглянув на Александра, — что вы дома, вот и принесла, — она протянула Виктории почтовое извещение на посылку, — ее еще днем принесли, но тебя не было, — и почему- то смутившись, соседка быстро ушла, так, что Виктория даже не успела ее поблагодарить.

На сером, казенном бланке сообщалось….. руки Виктории затряслись, а перенесенные переживания последних дней словно нашли выход и, вырвавшись, потекли слезами по щекам….

Утром на почте было не многолюдно. Миловидная девушка, в синей блузке. получив от Виктории извещение и паспорт на несколько минут скрылась в служебном помещении, из которого вынесла небольшую опечатанную по всем правилам фирменную почтовую коробку…. Посылку отправил Виктории сам Григорий Алексеевич еще месяц назад из Нижайска где-то по дороге в Завидово….

Привет Вик!

Первый в жизни раз мучаюсь и не знаю с чего начать. Честно говоря, я не так часто с тобой разговаривал, поэтому, наверное, и не знаю о чем рассказать вначале. Я два раза уже пытался тебе что-то написать, но все не получалось. Понимаю что глупо. Можно было бы просто поговорить, но видимо уже не судьба… Когда ты все прочитаешь и посмотришь то наверняка поймешь и простишь меня. Пожалуй, это единственно, что мне сейчас нужно.

Виктория сидела на диване, поджав под себя ноги, исписанные, отцовской рукой, листы бумаги тряслись, буквы разбегались, а из глаз постоянно текли слезы. Сашкины уговоры явно не помогали. Она уже в третий раз пыталась прочитать письмо, но оно словно тяжелый камень выпадало из рук…

…Пожалуй, это единственно, что мне сейчас нужно. Я очень хочу, что бы ты меня поняла. Поняла и простила. Я был для тебя плохим отцом…

— Бы-ы-ы-л. Значит, он все знал. Знал, чем все для него закончится и молчал, — слезы вновь брызнули из ее глаз.

Александр пристроившись у стола, больше не пытался ее успокаивать. С чувством раздирающим душу, он смотрел на Викторию, понимая как ей сейчас тяжело.

… Я был для тебя плохим отцом. Чаще я думал о науке и собственно, только о себе, и не уделял тебе должного внимания. Я только сейчас понял, как был не прав и поэтому хочу этим письмом хоть что-то исправить. Исправить в первую очередь то, что не сделал раньше. Я хочу доверить тебе самое сокровенное — это свои мысли и чувства. Я собрал свои "дневники", вернее записи того что я видел и меня трогало. Раньше эти записи никто не читал….теперь они твои….прочти их и попробуй понять. Когда-то я хотел все это систематизировать и написать книгу, но постепенно это превратилось просто в привычку разговаривать по душам с бумагой.

Теперь о клинике. Внимательно просмотри документы. Думаю, что тебе потребуется грамотный юрист, поэтому считаю, что лучше, если ты попросишь помочь тебе Александра. Кстати говоря, Сашка отличный парень и я был бы очень рад, если вы….. ну это собственно твое дело, ты уже взрослая девочка и сама вправе все решать без моих подсказок.

Ну и о…..

В коробке были аккуратно сложены листы исписанные Григорием Алексеевичем, множество документов, диски и его записные книжки. Виктория плакала, перебирала записи отца и снова плакала…..

Ну и о том ради чего я потратил свою жизнь….Рассказать это тебе я хочу, наверное, в первую очередь потому, что мне нужно хоть как-то оправдаться перед людьми. Перед богом каждый ответит, а вот перед людьми ответить получается не у всех. Многие уходят из этой жизни ни кем не понятые, и это мне кажется не справедливым, потому что каждый в своей жизни должен иметь шанс быть услышанным и понятым.

В молодости я был честолюбив и мечтал о славе и признании, но судьба посмеялась надомной и спрятала все мои разработки за колючей проволокой и ширмой секретности. Там я работал не ради спасения человеческой жизни…. Правда судьба дала мне еще один шанс, но как мне кажется, я использовал его не на все сто, вновь увлекшись идеей и наукой, не предусмотрев всех последствий. Такое часто встречалось и раньше. Создавая что-то, люди не думают о будущем. И это, наверное, не иначе, как эгоизм и недальновидность изобретателей. Конечно, те, кто стоял у истоков ядерной физики не думали о жертвах Хиросимы, но это их мало оправдывает, так как их знания попали в руки военных мерзавцев. На эту кривую дорожку попал и я….Как-то Лариса мне рассказала о Бальтазаре Коссе — знаменитом пирате ставшем папой Римским и его аптекаре, чьими снадобьями он отправил на тот свет десятки людей, включая своих родных и любимых…. Не подумай, что я уподобился ему, нет Боже сохрани. Просто его злой гений натолкнул меня на мысль создать то, о чем мог бы мечтать любой ученый. Я синтезировал лекарство способное изменить весь человеческий род, изменяя полностью личность человека, его психику, его я. Скольких негодяев можно было бы сделать приличными людьми. Скольких неучей можно было бы трансформировать в гениев но…. Но сделав этот препарат доступным для людей кто гарантирует, что, наоборот, из приличных людей какие-нибудь военные или спецслужбы не будут делать моральных уродов, подчиняя их своей воле….

Мои опасения были не напрасны. Чем дальше я продвигался в исследованиях, тем больше чувствовал, что за мной начали пристально присматривать как раз те самые организации. Похоже, что интерес к этому препарату возник сразу у многих, хотя я и пытался скрывать все, чем занимался. В какой-то момент времени я понял и решил, что люди еще не созрели для того что бы так радикально вмешиваться в человеческое сознание. Могу с гордостью сказать, что мне удалось заглянуть за грань не возможного, но заглянув, я испугался последствий и уничтожил все, что хоть как-то касалось этой темы. Теперь я чист перед людьми. Я рад тому, что не стал таким же, как физики, принесшие в этот мир ядерную бомбу…. Пусть все идет своим естественным путем и помни, что природа совершенна, ее не надо ломать и усовершенствовать, нужно просто научиться подражать ей…. Пусть

За окном барабанил осенний дождь, дробившийся на сотни желтых искр в свете уличного фонаря. Порывистый ветер рвал листья с одинокого клена и безжалостно бросал их на мокрый асфальт спящего города.

Записки Григория Алексеевича.

С сегодняшнего дня я решил записывать все, что меня волновало или волнует. Не знаю, что из этого получится, но попробую…

Бабаня.

….Смерть наступила мгновенно. Дыхание резко оборвалось. Его лицо стало бледным, черты заострились. Кардиомонитор запищал, рисуя на экране прямую линию. Разряд, еще разряд…. Тело неестественно вытянулось, не подавая ни каких признаков жизни…. В 6.32 была констатирована смерть…. Сели в ординаторской, молча закурили….. Погода за окном явно разгуливалась. Выглянуло солнце и перекрасило грязоснежную серость. Мутные лужи заискрились, отражая рваные облака, и на тополиной ветке, разгоняя утреннюю тишину, призывно зацвенькала синица….

….. Впервые я встретился со смертью, когда из жизни ушла моя бабушка. К тому времени, окончив медицинский институт, я думал, что знаю о смерти всё….

Страха перед покойниками я не испытывал и поэтому сам собирал моего дорогого человека в последний путь. В тот день я не только испытал боль утраты, но и физически ощутил присутствие смерти.

Описывая подобное состояние, умники от медицины, обычно все рассуждения сводят к игре нашего воображения. Не исключаю, но думаю, что дело не только в этом. Любой врач, столкнувшийся с критической ситуацией, точно не знает, чем она закончится. Бывает так, что оказывая помощь пациенту, вдруг появляется ощущение, словно кто-то пристально смотрит тебе в спину. Холодок пробегает вдоль позвоночника, появляется чувство присутствия чего-то невидимого, и осознание, что перед тобой просто тело из которого, как песок сквозь пальцы, ускользает жизнь. И наоборот. Когда смерть вдруг отступает и вопреки всем медицинским канонам человек продолжает жить. Попробуйте уложить все это в рамки медицинских букварей.

Подобное ощущение неоднократно испытывали и мои коллеги, но объяснить затруднялись. Есть только предположение, что человек, часто общающийся с тяжелобольными, со временем каким-то образом начинает чувствовать биологические часы пациента.

Спустя годы, имея за плечами врачебный опыт, я научился, иногда, с точностью до секунды определять конец человеческой жизни. И здесь нет ни какой мистики, а есть только не познанное и не изученное. Ну а все не изученное и не понятное мы, как правило, переносим в разряд компетенции высших сил. Поневоле задумаешься о Боге. Наверное, поэтому даже самые отчаянные и неверующие в трудные минуты жизни начинают молиться и искать поддержки у Всевышнего.

Моя бабушка была глубоко верующим человеком, хотя и абсолютно не разбиралась в тонкостях теологии. Вечерние тихие молитвы, зажженная лампадка, сборы и походы в церковь, записочки, просвиры… Я часто подтрунивал над ее привязанностью, а она не обижалась. Добрая по натуре, она не пыталась спорить или что-то внушать, а только мягко улыбалась.

— Даст Бог, — говорила она, — и ты, сам все поймешь.

Все детство я прожил с ней в одной комнате. Она кормила, поила и растила меня. Со своей крохотной пенсии давал деньги на кино и мороженое, штопала, вязала и терпеливо выслушивала мою болтовню. Поэтому мои детские воспоминания естественно в основном связаны с воспоминаниями о бабушке Маше……

Под валенками скрипит снег. Его столько, что по краям дорожки, ведущей к дому, образовались огромные сугробы. Я медленно шагаю, вдыхая колючий морозный воздух. Сегодня наступит новый год. Я долго ждал этого дня. Ждал и мечтал о новогодней елке и подарках в больших бумажных пакетах. От них всегда так вкусно пахнет конфетами и мандарином. У меня нет терпения, ждать до вечера. Бабушка отправила гулять, что бы ни мешался под ногами, а я не могу ждать. Бесцельно брожу по двору, а скоро уже, наверное, наступит новый год. А я?… Я сейчас войду в дом, и пусть ругают…. Рванул примерзшую дверь и впустил в коридор морозный воздух. В нос ударил запах свежеиспеченных пирогов и оттаявшей хвои. На кухне в лужице талого снега плакала, раскинув ветви зеленая красавица. Елка была до самого потолка с тающими льдинками на мохнатых веточках. Запах, какой за-па-х… Я был готов обнять ее, прижаться к колючим веткам и вдыхать хвойный аромат. Вдыхать и снова вдыхать запах счастья и наступающего нового года.

— Бабаня, я пришел. Давайте уж елку наряжать, а то не успеем, — прокричал я с порога.

— Дверь плотнее закрой, — раздался голос бабушки, суетившейся у плиты.

Бабушка была вся раскрасневшаяся с перепачканными в муке руками. Ловко орудуя огромной, деревянной скалкой, она раскатывала белое, упругое тесто, сворачивала трубочкой, надрезала и…. появлялась будущая плюшка. Бабушкины плюшки я любил не меньше нового года и поэтому сел напротив нее, внимательно рассматривая, как ее руки хозяйничают на столе, присыпанном снежно-белой мукой.

Я знаю, что мешать взрослым, когда они что-то делают не стоит, а помогать, пока не выгонят, можно. Нацепив на себя старый фартук, я с чувством собственной значимости, приступил к изготовлению своей первой плюшки, но она, ни как у меня не получалась. Я мял и давил, резал и вертел, но тесто, ни как не хотело поддаваться. Бабушка смеялась и ловко, как фокусник, укладывала на место очередную плюшку.

— Смотри и учись. Не мучай его, вот так. Вот. Видишь. Ну….

Вот и моя первая плюшка заняла свое почетное место.

— А как я узнаю свою?

— Мы её крестиком пометим, — сказала бабушка и рассмеялась.

Ей смешно, а для меня очень важно кто будет, есть мою плюшку. Не для того я столько мучился, чтобы ее съел неизвестно кто. Проверив наличие крестика, я двинулся отдыхать. Печь пироги это веселое, но жутко утомительное дело.

А вот и елка. Её поставили в большой комнате, и я никуда от нее не отхожу. Наряжать елку это мое самое любимое занятие. Вынимаешь из коробки блестящую игрушку, рассматриваешь, ведь я их не видел целый год, а затем аккуратно вешаешь на елку. Дух захватывает от вида сосулек, искрящихся шаров и шишек. Игрушек столько, что можно смотреть на них часами. Что я и делал. Повесив очередную игрушку на ветку, я ложился на пол и рассматривал ее снизу вверх на фоне зеленых веток. И это еще не включили гирлянду с разноцветными лампочками… Когда она загорятся, я буду готов просто поселиться под елкой, и смотреть, смотреть, смотреть на блестящую персиковую косточку и серебристый будильник, на котором всегда без пяти минут двенадцать……

Став взрослым и самостоятельным человеком, спустя много лет после смерти бабушки, я все равно воспринимаю её как самого родного и близкого человека, так как во мне живут яркие воспоминания о ней.

…..Помню, как в пятом классе перед началом летних каникул учитель биологии предложил нам за лето подготовить фотоальбом о животных и природе. Как это можно сделать я не представлял, так как никогда этим не занимался. Естественно, что рассказал о напасти Бабане, почему-то я ее всегда так называл. Посетовала немного на жизнь, но пошла и купила мне первый в моей жизни фотоаппарат, тем самым положив начало моей глубокой увлеченности фотографией….

К восьмидесяти годам бабушку начали часто беспокоить головные боли, особенно при перемене погоды. Лечилась чем могла: то лист капустный привяжет, то капель, каких накапает. В то время я еще только мечтал о медицине и помочь ей не мог, разве, что прогуляться по улице. Прогуляться она любила. Возьмет меня под руку и гордо шагает по дорожке вдоль дома, а соседки подтрунивают: вон ведь какого жениха ухватила, а она только смеётся…..

Бабане шел девятый десяток. Деятельная по природе, она ни когда не могла сидеть на месте. Всегда была в делах и заботах. Чувствовала себя не всегда хорошо, но жаловаться на свои болячки не любила. А тут вдруг утром говорит мне: — Живот, что-то разболелся. Поела может чего не нужно?

Медик из меня еще тот, я учился всего на втором курсе медицинского, но решил посмотреть. Смотрю живот и удивляюсь: в восемьдесят два года аппендицит, как по книжке…. Прооперировали её удачно, но почему-то под общим наркозом…. Утром прихожу в палату, а моя ненаглядная плачет, а суровые соседки посматривают на нее из подлобья.

— Ночью в туалет пошла и заблудилась. Не как не пойму где я. Перебулгачила всех, а они ругаются, что спать мешаю, — рассказывает мне сквозь слезы и нервно теребит кончик белого головного платка.

Я медленно окинул взглядом, лежащую в палате публику и громко, так чтобы слышали все, что-то сказал язвительное, от чего соседки потупились и перестали смотреть в мою сторону.

Операционный шов зажил, а вот приключения после наркоза только начались. Появились галлюцинации и стали посещать ее частенько, а справиться с этим последствием наркоза не удавалось.

— Видишь — говорит, тыча пальцем в рисунок на обоях — чертики. Все ходят за мной и все что-то говорят.

— А ты их перекрести, — смеясь вместе с ней, учу ее бороться с нашествием нечисти….

Конечно, в последнее время её головной мозг не отличался ясностью ума, но то, что произошло перед самой ее смертью, меня удивило и врезалось в память на всю жизнь…..

Бабаня уже не вставала с постели и никого не узнавала, но меня как не странно узнавала всегда. Я жил отдельно со своей семьей и как только мог, приходил ее посмотреть и поговорить, хотя как можно говорить с человеком, который не осознает и не понимает, однако она мне отвечала и даже смеялась….

8 мая, согласно заведенной традиции и осознавая неизбежный конец, начали съезжаться родственники. Я сидел у ее постели и как всегда балагурил. Было слышно, как хлопнула входная дверь и из прихожей стали доноситься голоса.

— Кто это, — вдруг четко и, как будто осознавая все происходящее, спросила она.

— Федор приехал, — имея в виду своего двоюродного брата — ответил я.

В ответ она заплакала и запричитала:

— Где же ты был. Я так долго ждала……

Мне стало непосебе от мысли, что говорит она о своем Федоре — моём деде, который погиб еще в 43 году под Курском….

В сознание она больше не приходила, а 9 мая тихо скончалась, но осталась в моей жизни навсегда, так как будто, ни куда и не уходила. Говорят, что человек живет столько лет, сколько о нем помнят. И это, наверное, правильно, потому что я все время ощущаю ее присутствие, так словно она жива, но живет где-то в другом городе или уехала на лето в деревню….

Первый.

Как только мне сообщили о случившемся, я тут же рванулся вперед, отдавая на ходу распоряжения дежурному фельдшеру. Тяжелая укладка мешала бежать. К горлу подступил ком, я тяжело дышал и чувствовал, что сердце готово просто разорваться на части. Ни когда позже мне так не приходилось бегать. Первый экстренный вызов. Расстояние както очень медленно сокращалось. Иногда казалось, что я не бегу, а как бы плыву в густом утреннем воздухе. В висках стучало. Руки тряслись. Ощущение безнадежности и чувство, что все уже давно закончилось без меня. Когда я вбежал в помещение, то первое, что ощутил это присутствие смерти. На полу в положении лежа на спине, широко раскинув руки, в луже темной крови лежал молодой парень. Бледное с заострившимися чертами лицо, узкие зрачки. Пульса на периферии и магистральных сосудах нет, дыхание отсутствует. Рванул рубашку. Прекардиальный удар, закрытый массаж сердца, ИВЛ… и как-то из далека до моего сознания дошел хрипловатый голос испуганного начальника караула: — "Не мучайся доктор, он минут уж тридцать как того…".

Но зрачки? Вновь и вновь дышал и массировал сердце и так пока не выбился из сил. Внутрисердечные введения, дефибриляция… Эффекта нет. Зрачки постепенно расширились. Я медленно поднялся с коленей, закурил. Сердце по-прежнему безумствовало в груди. Опоздал. Да опоздал. Может? Нет. Максимум, что я могу сейчас сделать, это констатировать смерть и закрыть парню глаза…..

Конечно, потом было много пациентов, которые умирали у меня на глазах, но этот был мой первый. Говорят, что у каждого хорошего врача должно быть свое кладбище. Не знаю, насколько я хорош, но у меня оно есть. Помню каждого и все, включая мельчайшие детали и подробности. Если кто-то думает, что у врача "нет сердца" и он не переживает, то это глубочайшее заблуждение. Каждый пациент, ушедший из жизни это новый "рубец" в душе врача. Многие, особенно молодые, врачи, получив пару таких потрясений, навсегда уходят из практикующей медицины. Как бы ни хаяли нашу медицину, а когда прижмет, то к врачу бегут и на него надеются. Ждут его помощи и до последнего верят в его могущество. Но врач не Бог. Он просто человек со свойственными человеческой породе слабостями и не всегда в его силах что-то изменить.

Счастье.

Урбанизация, глобализация, эскалация, модернизация…. сколько далекого и неестественного для живой природы звучит в этих словах. Затерянные и запутавшиеся в жизни души как мотыльки летят на свет, обжигаются и снова летят, не понимая, что все это лишь миф, надуманное и несколько не похожее на простое человеческое счастье.

Полумрак комнаты осветился вспышкой зажженной спички. От дыхания задрожал совсем маленький и неуверенный огонек. Медленно подношу разгорающуюся синевато-желтым пламенем спичку к фитильку свечи стоящей в подсвечнике из полированного зеленовато-молочного оникса. Фитилек медленно разгорается, разделяя комнату на желтоватые и серые тона. Невидимые потоки воздуха поколебали пламя. Десятки теней отозвались и наполнили комнату умиротворенностью и гармонией, тем неизъяснимым ощущением, которое бывает у каждого в детстве, когда лежишь в постели, накрытый по самый нос одеялом, подоткнутым под тебя ласковыми руками. Медленно тает молочно-белый парафин. Его капельки скатываются и застывают в причудливых формах. Отсвет делает эти узоры сказочными, почему-то новогодними. Глаза отдыхают от резкого электрического света. Тишина. Огонь еле слышно потрескивает. Пламя похожее на живое существо расцвечивается желто-оранжевыми и синевато-стальными переливами, напоминающими петушиное перо. В такие минуты время и пространство расширяются, мысли текут ровно, окружающая действительность уходит на задний план. Хочется чего-то настоящего. Того, что умиротворяет душу и примиряет. Колеблющийся неуверенный свет свечи. В голове проплывают воспоминания. Вот я на маленькой речонке с поросшим ивняком берегом. Картины всплывают одна за другой. Огромное с вкраплениями пронзительно синих васильков ромашковое поле; новогодняя елка; ласковые пахнущие клевером руки любимой; поляна, усыпанная ярко-красными бусинками земляники и высокая розовая мальва около покосившейся изгороди. Старый дом, печка, запах пирогов и щемящее чувство ушедшего беззаботного детства. Вот настоящее. То, что будет жить с нами, пока мы будем дышать. Вот, что будет наполнять и согревать уставшую от пустых волнений душу. Может это и есть счастье, отрешенное от реальности бытия.

Дядя Митя.

Лечить сложных больных, там, где особенно вероятность выживания минимальна, дело совсем не благодарное. Здесь не отделаешься мягким голосом и приветливой улыбкой. От тебя ждут чуда. А если ты бессилен помочь? Тогда все свои беды свалят тебе на голову. А если помог? Тогда твою голову не спешат осыпать розами, а просто считают, что так и должно быть. Ты же врач. Ты же учился. Откровенно говоря, врачу не стоит ждать благодарностей за свою работу, но иногда очень хочется услышать простые слова благодарности.

Вечером мне позвонил двоюродный брат и рассказал о том, что его отец сильно заболел. Дядя Митя уже несколько дней не вставал. Возраст, неуемная страсть к алкоголю, сахарный диабет, последствия фронтовых ранений все это и раньше негативно отражалось на его здоровье. С первого взгляда бросилось в глаза, что выглядел он крайне плохо. Дыхание поверхностное, сознание отсутствует, специфический запах изо рта, пульс ритмичный, артериальное давление 80 и 60. Предварительный диагноз понятен — диабетическая кома. Под руками не было ни чего. Поэтому вызвал бригаду скорой помощи и одновременно отправил брата в аптеку за лекарствами. Бездействие самое противное, что бывает у врача. Знаешь что нужно, а сделать ничего не можешь. Приходится ждать. Время тянется медленно. Чтобы чем-то занять себя, повторно осматриваю пациента. Обратил внимание, что на трехдневной щетине, особенно на верхней губе, волоски как будто присыпаны очень маленьким, похожими на сахарные крупинки, кристалликами. У подобных пациентов раньше я этого не замечал. Мысль о том, как же раньше лечили, не имея под руками лабораторий, оборудования и прочего, меня просто озадачила. Я попробовал на минуту поставить себя на место врача живущего лет сто — сто пятьдесят назад. Вот он пациент. Бери и лечи. Конечно, запах изо рта, на который обычно и не всегда обращаем внимание, может послужить критерием, но… Какого-то ярко выраженного ацетонового, фруктового или иного запаха я не чувствовал. Скорее он напоминал запах кислой гнили. Пробовать на вкус мочу и прочее я не рискнул, чересчур уж это. Когда о таких методах читаешь это одно, но когда вдруг ясно представляешь сидя у постели больного это совершенно другое. Скажу честно, участь врача прошлых лет, меня не очень впечатлила. Мысли начали крутиться вокруг возможностей диагностики состояний по пульсу и тому подобному, когда в дверь позвонили. Скорая. В квартире появились две громкоголосые дамы, в бело-серых, мятых халатах. Видя их, я вдруг ярко представил, мужеподобные парковые статуи женщин с веслом.

— Что у Вас — спросила врач, грузно усаживаясь у постели пациента. Медсестра, водрузив, видавший виды чемодан на письменный стол, замерла в ожидании. Быстро описываю сложившуюся ситуацию. На лице врача крайне недовольное выражение, зря потревоженного, замученного жизнью человека.

— Ну и чего хотите, умирает, а что я могу? Озадаченно смотрю в немигающие, бесцветные глаза "женщины с веслом".

— Я тоже врач — говорю, пытаясь скрыть нарастающее негодование. Вы считаете если человек…

Я ничего не считаю, хотите лечить — лечите. Лекарства оставим — ответила дама каким-то обыденным, без интонации голосом.

Через пять минут их уже не было. Митинговать с ними не стал. Организовал венозный доступ, начал вводить физиологию. Минут через десять запыхавшийся брат принес практически все необходимое. Теперь дело за мной. Подколол инсулин, гормоны, дыхательные аналептики, сода… Дело пошло. Минут через сорок Виктор Федорович начал постепенно выходить из коматозного состояния. Через 12 часов мы уже с ним плохо ли хорошо, но разговаривали. Состояние постепенно улучшалось. Он начал привставать и попросил воды. Ничего удивительного он мне не поведал. Несколько дней пил горькую, что ел, какие таблетки пил и пил ли вообще — это для него загадка. Естественно, что в течение нескольких дней состояние ухудшалось и вот он итог. Замечу, что случившуюся с ним ситуацию дядя Митя практически не прочувствовал. Да и о чем можно, собственно говоря, рассуждать, имея ярко выраженную энцефалопатию. От дальнейшего лечения в стационаре естественно отказался, ну а брат попросил на время его отсутствия, он уезжал в командировку в Москву, присмотреть за отцом и полечить. Чем я собственно и занимался в последующую неделю. Приходил, колол, капал, давал препараты. Все бы так, наверное, и закончилось, если бы не… Состояние вполне стабилизировалось, и я, лишь заглядывал к нему, на часок другой. Но к несчастью страсть дяди Мити к алкоголю переборола разумное начало. Очередное возлияние, инсульт, очередная кома. В этот раз состояние было не просто крайним, а критическим. Удалось весьма немного. На кровати лежал "овощ" и то потому, что я все время пытался, как мог поддержать функции. Естественно, о случившимся сообщил брату позвонив в Москву:

— Твой совсем плохой, могу максимум попробовать подержать его до твоего приезда.

На чем собственно и порешили. Дни шли. Я держал, дядя Митя ждал, а брат все еще был в Москве. При очередном телефонном разговоре я сказал:

— Хочешь увидеть живого приезжай. Живет, пока ввожу препараты.

Крайне недоверчивый голос брата на другом конце телефонной линии:

— Ну, уж, прямо, только из-за лекарств.

— Пойми меня правильно, жизнь в нем еле теплится.

— Ну и сколько он проживет?

— Думаю, если ничего не делать, часа два-три не больше.

— Ну и отключай….

Мог ли слышать наш разговор человек находящийся в коме? Не знаю. Но только четко после того, как я повесил трубку, дядя Митя, как будто приняв какое-то решение начал практически на глазах уходить. Было ощущение, что препараты просто прекратили на него действовать. Сделав еще несколько безуспешных попыток восстановить, ставшее патологическим, дыхание, я отключил систему. Буквально еще несколько минут назад я воспринимал его как еще живого человека и… Знакомый холодок прошел по позвоночнику, появилось ощущение присутствия чего-то и… Через два часа сердечная деятельность прекратилась. Он умер.

Суета, связанная с организацией похорон, похороны, поминки это то, чем я занимался в последующие три дня.

Еще дня через три мне позвонил брат. То, что я услышал меня, мягко говоря, поразило. Описать те чувства, которые я испытал в тот момент, крайне сложно. Зато фразу, брошенную им по телефону, я запомнил на всю жизнь:

— От отца остались лекарства. Приезжай, забери, может еще понадобятся отправить, кого-нибудь на тот свет….

Лечить своих сложно и морально трудно. Но еще сложнее переварить такого рода оплеуху. Но что делать? Профессия нас обязывает лечить и терпеть.

Лечить, но кто ответит, как правильно это сделать? Когда, сколько, как? Как правильно поступить — как написано в книжках или….? Может ли врач отказать больному в помощи? Нужно ли всегда бороться со смертью? И где грань, за которую нельзя переходить?

На КТ — объемный процесс в лобно-теменной области головного мозга. Так звучал предварительный диагноз, а вместе с ним и приговор, для моего тестя. Что это? Метастаз? В клинике, где его усиленно лечили по поводу гипертонической болезни, развели руками и благополучно выписали домой умирать. Лечить или не лечить у меня вопроса не было. Пытаться, по край ней мере, думаю, следует всегда. А вот что делать и в каком объеме — это выбор врача. Поговорил с тещей, благо она медик. Естественно ожидал встретить понимание и поддержку, но… Она замкнулась, не желая ничего слушать об онкологии и только твердила, что нужно лечить гипертонию и т. д… Два месяца удалось продержать его в более или менее приличном состоянии, но…

Третий день, как он без сознания. Ничего не получается. День, ночь все перемешалось. Сплю не раздеваясь. Шприцы, системы. Комната приобрела вид палаты интенсивной терапии. Делаю попытку за попыткой. Утром Вадим Денисович открыл глаза, как будто трех дней комы просто не было. Попросил испечь пирог с ягодами. Просил то одно, то другое, словно вырвался из голодного плена. Свою радость домочадцы не скрывали и, суетясь, старались каждый на свой лад всячески услужить. Я же ходил подавленный, осознавая, что это его последний светлый период. Так и произошло. Через двое суток кома, отек легких, агония, смерть. Теща так мне и не простила его смерти. С уходом из жизни Вадима Денисовича в нашей семье все как будто развалилось и расстроилось. Сломалась какая — то цементирующая основа и все пошло наперекосяк. Меня постоянно не покидало чувство вины за его смерть. Взялся, а не смог. Что-то сломалось в душе, стал сомневаться…., а стоило ли… ведь я не всемогущий….. может зря мучил…

….Косые взгляды, пересуды, желание оправдаться перед ближними и… Семья разваливалась. Почти два года после его смерти я не мог работать врачом. Чувство неуверенности в своих силах не давало мне подходить к больным. Я забросил медицину. Занимался всем, что попадалось под руки, но все что я делал, почему-то сворачивало на медицинские рельсы. Через два года я окончательно понял, что ничего кроме, как лечить, не умею. Не умею, да и не хочу. По-видимому, мне просто требовалось время для восстановления какого-то внутреннего, душевного ресурса. За эти годы я многое переосмыслил. Читал, думал и вновь читал. Впервые в жизни по-настоящему сходил в церковь и перекрестил лоб. Понять, по-видимому, мое состояние ни кто в семье не мог. И я ушел из семьи. Кто-то сказал, что счастье — это когда тебя понимают. Я не просто согласен с этим, а уверен и знаю, что это именно так. И вот, спустя целых два года, я снова в строю.

Иногда мне кажется, что врач умирает столько раз, сколько раз у него на руках умирали пациенты. Каждая смерть это бесстрастный экзаменатор проверяющий всех и вся. Смерть это итог того, что мы сделали в этой жизни. Бывает ли хорошая смерть? Поверьте, бывает. Присмотритесь и вы поймете, что человек получает лишь то, что заслужил. Ни больше, ни меньше.

Предчувствуя приближающийся конец жизни кто-то, пытается подвести итоги, кто-то ударяется в религию или наоборот теряет, какую бы то ни было веру. Смерть это испытание лучших человеческих качеств, которые делают человеческое существо человеком. Проверка на прочность нашей веры, любви. Умения сострадать, надеяться и терпеть. И наперекор живущему в нас страху, с достоинством покинуть этот мир.

Неразбериха последних лет, неприкаянность, смена работы, все это жутко напрягало и требовало какого-то решения. И вот оно. На горизонте вспыхнула всепоглощающая любовь. Любовь без границ и правил. Любовь, которая перевернула всю мою жизнь. Дала мне новые силы и наполнила смыслом мое существование. Если сегодня меня кто- либо спросит — "В чем смысл жизни?". Не задумываясь, отвечу — В ЛЮБВИ. В самом большом, всеобъемлющем смысле этого великого слова. Она и только она может сметать горы и возводить города. Она и только она делает нас счастливыми.

Мы разные.

В разговорах часто слышу, что этот врач хороший, а этот нет. Такую тему развивают и бабушки, сидящие у кабинета и завсегдатаи великосветских раутов. Может быть, система передачи информации по принципу сарафанного радио и верна, но, на мой взгляд, лишь отчасти. Задумайтесь на одну секунду о критериях, по каким оценивают способности, компетентность и личностные качества врача. К несчастью многие пациенты смотрят на врача, как на фокусника, который согласно купленному вами билету обязан улыбаясь по мановению волшебной палочки извлекать из кармана частичку вашего здоровья. Думая так, люди забывают, что врачи далеко не всесильны, что они люди способные лишь научить, объяснить, рекомендовать и показать путь к здоровью, а пациент сам должен проявить волю и лечить себя. Да, да именно лечить себя. Что толку от выписанного рецепта, если пациент даже не захотел приобрести лекарство. В связи с этим я часто вспоминаю случай с одной из моих пациенток. Как-то весной меня попросили посмотреть великовозрастную даму….

Жила Серафима Ивановна в деревне. Ни когда к врачу не обращалось, все как-то обходилось. Однако за последнее время ее начали беспокоить сильные головные боли, головокружения, слабость. Лопухи, прикладываемые к голове толку не давали, поэтому решила податься в город к врачу, благо там жила ее дочь. Вот так мы и встретились. Осмотрев Серафиму Ивановну и проведя необходимые обследования, был выставлен диагноз гипертоническая болезнь и тд… Естественно подобрали препараты, потратили время на подробное объяснение всего, включая особенностей ее питания. Счастливая Серафима Ивановна, довольная радушным приемом и благодарная за заботу о ее здоровье была отпущена в деревню с тем условием, что через две недели покажется на плановом приеме. О своем существовании Серафима Ивановна напомнила через неделю, когда во время приема пинком открыла дверь в мой кабинет. С порога неслась отборная брань. Удивленные пациенты с нескрываемым любопытством наблюдали происходящее. Пытаясь как-то урезонить разбушевавшуюся бабусю, предлагаю сесть и рассказать все по порядку. На мой вопрос — " Что случилось?" я услышал — "От вашего лечения мне стало еще хуже". Первая мысль, где и в чем мы ошиблись, назначая лечение. Начинаю спрашивать, когда и какие препараты употребляла? В ответ я услышал потрясающую фразу: " За всю жизнь ни одной таблетки не выпила, и сейчас травить себя не собираюсь". Вот и попробуйте ее полечить. С одной стороны смешно слышать такие рассуждения, а с другой надо понимать, что дело врач имеет не со здоровыми людьми, а пациентами имеющими, в том числе и изменения со стороны психики. Общаясь с такой Серафимой Ивановной любой врач, в какой-то момент для нее может быть гением, а через минуту шарлатаном. Специфика знаете ли. Ошибся ли я, назначая ей лечение? Безусловно. Просто не взял в расчет ее психологию, на чем и погорел. Кстати говоря, таких как Серафима Ивановна, весьма предостаточно. В противовес им достаточно часто встречаются пациенты, которые давно уже стали завсегдатаями в любом медицинском заведении. И не потому, что очень больны, а потому, что очень любят лечиться. Здесь я, конечно, не беру в расчет тех пациентов, с которыми по той или иной причине не может разобраться современная медицина. Конечно, мне можно возразить. Раз ходят и проводят часами в очередях у кабинетов, то их явно что-то беспокоит. Естественно беспокоит, но абсолютно не, то с чем они обращаются. Запросто тут можно кинуть камень в огород врачей, но я бы поправил не врачей, а медицинской системы в целом. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но за отведенное на врачебный прием время не сумеешь не только что подумать, но и толком разобраться в ситуации с пациентом. Вот и ходят эти страдальцы став заложниками существующей системы, выпрашивая положенный льготный рецепт, не говоря уж о большем. Выписал рецепт, значит ты хороший врач, не выписал, отказал — значит плохой. Страшная логика, не правда ли.

Рассуждая на эту тему, я ни в коей мере не хочу все свалить в одну кучу. В среде врачей однозначно есть абсолютно разные люди. Встречаются и корыстолюбцы, и просто отчаянные негодяи, ну как говорится в семье не без урода. Ну, а соотношение плохих и хороших, наверное, как и в любой другой специальности, примерно, одинаковое. Справедливости ради хочу отметить, что как бы там не было, но большинство врачей это люди с совестью.

Лешка.

Счастье, любовь, дружба, соучастие, сопереживание просто слова, если в них не вложено что-то большее. Это просто фразы, если они не подкреплены нашими делами и поступками.

Лешка родился, когда мне было четырнадцать. С самого рождения брат постоянно болел. Из родильного дома в больницу и…. Не проходило и нескольких месяцев, что бы с ним что-то не случалось. Года в три он заработал тяжелую пневмонию. Сначала больница, а потом несколько месяцев выхаживали его дома. В отличие от своих вечно хнычущих, в подобных ситуациях, сверстников он рос человечком, стойко переносящим свои мучения. Чего стоили только стеклянные, сборно-разборные шприцы с жутко тупыми иглами. Простерилизовав такой чудо-шприц и набрав очередную дозу антибиотика, я звал его. Он знал, что его ждет, но не плакал. Надевал на голову солдатскую пилотку, взбирался на кухонный стул, снимал шортики и стойко переносил очередной укол. К тому времени я учился на педиатрическом факультете, решение о поступлении на который я, наверное, принял в первую очередь из-за него. Позже я часто вспоминал этого маленького стойкого солдатика. Алексея лечили регулярно, как говорится по всем правилам науки, которую я тем временем постигал в институте. Замечу, что грандиозных сдвигов в состоянии его здоровья не наблюдалось. Короткие передышки и вновь болезнь. Так продолжалось, до той поры, пока кто-то из умных не подсказал ему заняться Ушу. Регулярные занятия спортом потихонечку вытащили его из трясины болезни. Он физически окреп и к восемнадцати годам ни чем не отличался от своих сверстников. Парнем он рос достаточно покладистым, дружелюбным и компанейским. По своему, но очень нежно, любил мать. Мамуся, так он называл маму, в нем тоже души не чаяла. Меньшенький, Алеша — кровиночка, как ты там в армии? Из армии пришел Алексей так, как будто два года "чалил" на зоне. Татуированный, блатной и с неумеренным аппетитом по отношению к алкоголю. Сколько было задушевных разговоров, бесед, нравоучений, а толку…. Лешка пил и работал, работал и пил. На первый взгляд вполне обычная современная картинка. Честно говоря, я ни когда особенно не задумывался по поводу алкогольной тематики. Мне всегда казалось, что человек пьет от нечего делать, от не желания и не умения жить нормальной, естественно в моем понимании, жизнью. Как не странно, но Алексей сам достаточно быстро понял, куда катится. В один из дней он пришел ко мне и попросил о помощи. Я ни когда ранее не занимался алкоголизмом, поэтому почесав голову, я ничего более умного не придумал, как назначить ему плацебо. Естественно расписал свойства уникального импортного суперпрепарата, специально привезенного из Германии. Все это облек в красивую упаковку, заполнив ее таблетированной глюкозой. Идея сработала, но ненадолго. Протрезвевшие мозги потребовали решить основной жизненный вопрос. Где заработать денег? Честным путем получались только крохи, а вокруг бушует соблазн. Идея проста, как мир. Есть сила, возьми сам, что пожелаешь. "Гоп-стоп", неудачная попытка ограбления, тюрьма и горючие мамины слезы. Год следственного изолятора, суд, два года условно и вот уже передомной доморощенный урка, но по-прежнему добрый и любящий сын, и мой брат. Конечно, думалось, что наличие горького опыта повернет его жизнь на новый путь, но мы ошибались. Беда не ходит одна. Наркотики, передозировка и смерть на лестничной клетке чужого дома. Обычное дело для многих стран и городов и страшная трагедия для любой семьи, где она произошла. Эту смерть я не ждал. Не готовился. Она подкараулила и ткнула лицом в наркотическую грязь. Эту смерть я не переживал, как врач. Я ее переживал, как обычный человек, у которого не стало брата.

Смерть сделала свой ход, бросив свой вызов. Я не помог Лешке и получил пощечину. Пощечину получил врач, у которого под носом погибает родной человек. Не знаю, смог бы или нет, я ему помочь сейчас? Спустя годы я это пытаюсь сделать для других. Наркология стала для меня не работой, а средством хоть как-то извиниться за Лешкину смерть. Поэтому я еще раз настаиваю и говорю, что любая смерть проверяет нас и учит. Чужая смерть оставляет след, а смерть близких оставляет в душе огромный шрам.

Подкова радуги.

Ветер порывами то набегал, то отступал. Небо быстро затягивали серо-фиолетовые облака. Ветер усиливался. Временами казалось, что он вырвет гнущиеся под его напором деревья. Пыль и сорванные ветром листья понесло вдоль дороги и завертело в смерче-подобном танце. Где-то за горизонтом отрывисто и сухо ухнуло и гулким эхом разнеслось грозовое предупреждение. Все чаще и яснее становились раскаты. Там же на границе горизонта полыхнула электрическим разрядом огромная разлапистая молния, удивляя и пугая своей первобытной красотой и мощью. Первые капли не заставили себя долго ждать. Они редко и крупно ударили в придорожную пыль, разогнав нахохлившихся воробьев. Еще одна, еще и вот с нарастающим гулом вода обрушились на землю. Стена дождя, несущиеся потоки, шум ветра, рваные кроны деревьев все смешалось и шумело. Шумела и бурлила вода в водостоках, хлопали окна и двери. Дождь безжалостно хлестал, барабанил в стекла и колотил по дребезжащим карнизам… Минута и казалось, что нет на земле места, где можно укрыться от разбушевавшейся природы. Стихия свирепствовала. Гул дождя постепенно перешел на ровный непрерывный монотонный шум. Огромнейший душ равномерно и методично увлажнял каждый клочок земли.

В такие часы, кажется, что вся жизнь сосредоточилась в маленькой комнатке, где весело потрескивая в печке, горят дрова. Запах влаги, сырой листвы и обволакивающее печное тепло отстраняют и отгораживают от суеты и дают почувствовать нечто настоящее ради чего стоит жить. Это ощущение трудно передать словами его чувствуешь кожей, кончиками пальцев, ноздрями. Уединенность, отрешенность от окружающего, запахи бревенчатой избы и гудящая печь. Сонное блаженство. Потрясающее не с чем несравнимое ощущение внутреннего восторга и умиротворенности, первобытного осязания бытия.

Дождь поубавил свою прыть. Ветер в последний раз рванул, и серая пелена неба треснула. Лоскутья туч на фоне умытого неба уносились на запад. Сквозь мелкие падающие капли засверкали солнечные лучи, все окрасилось и заиграло цветными бликами, а на востоке появилась подкова радуги.

Ким.

То, что животные предчувствуют свою смерть, известно давно. Уходят, из дома умирать кошки. Слоны уходят в долины смерти и покоя… А человек? Предчувствует ли он конец своей жизни? И, да и нет. Наверное, в определенном смысле, наиболее, чувствительные личности способны услышать свой организм…… а вот как понять взаимосвязь организма человека и животного?

….Как и многие мои сверстники, я хотел иметь собаку. Меня завораживала картина: медленно прогуливается по скверику человек и рядом с ним умный, воспитанный, огромный, породистый пес, но…. мне завести собаку не разрешали. Поэтому я гулял с чужими собаками и мечтал о своей. Да, гулял с чужими. Когда хозяевам было некогда или лень, я с удовольствием брал на себя миссию по выгулу большой, добропорядочной псины. Именно большой, так как маленьких я в расчет даже и не брал. Что толку от собачонки размером с кошку? Собака это ух…..что такое. Однако не той не другой на моем горизонте не предвиделось. Однажды мы с братом поймали во дворе более или менее подходящего по размерам, в моем тогда представлении, двортерьера и всячески пытались пристроить его хотя бы на одну ночь. Домашние были в шоке, увидев такую картину, но выгнать при нас собаку не решились. Разместили пса на ночлег в ванной, а когда мы улеглись спать…. Утром нам сообщили, что собаку отпустили погулять, а она убежала….. Моя попытка обзавестись собакой не удалась….

Я вырос и давно жил самостоятельно и уже забыл о своей детской мечте. А брат надежды не терял и ему повезло. Однажды отец принес ему щенка, маленькое рыжее, похожее на лисенка создание. Назван был этот чудо пес Кимом. Для не посвященных расшифрую: коммунистический интернационал молодежи. Почему так? Сейчас сказать трудно. Может из-за ярко-рыжей окраски, а может из за хвоста, который всегда был задран вверх, и развевался как коммунистический стяг.

То, что это создание стало любимцем, говорить не буду. Скажу только, что вырос Ким чуть больше кошки, но гонору у него было….

Гулять его и больших подъездных собак водили порознь, предварительно созваниваясь с соседями по телефону. В противном случае доги и овчарки не знали, куда деваться от суперохранника гоняющего их по двору.

Спустя годы он так поднаторел в собачьих боях, что всегда выходил победителем, гордо поднимая свой рыжий хвост. Но однажды ему не повезло. Потеряв бдительность или…, но драчуна наказала соседская собака, ранив ему левый глаз. Стой поры, он больше походил на Кутузова, но характер драчуна все равно остался прежним.

…..Время безжалостно ко всем живущим на земле. Ким начал стареть и напоминал больного пенсионера, еле-еле переставляющего седые лапы. Когда из жизни ушел брат, он явно переживал. Отказывался, есть и часами лежал на своей подстилке, уткнувшись носом в стену. Умер Ким через год после смерти брата в день годины. Совпадение или….

Последний глоток.

Как правило, родители любят своих детей, а иные не любят, они обожают. Обожают и молятся на них. Молятся сами и заставляют молиться остальных. Не дай вам бог сказать что-то поперек. Такая мать будет вас ненавидеть всю жизнь. Их дети другие. Они даже болеют и то по особенному. Особенно у них не бывает простого насморка. У них ни больше, ни меньше как, вазомоторный ринит, в фазе не устойчивой ремиссии, на фоне сниженного иммунного статуса, или что-нибудь в этом роде. Хлопот такой ребенок доставляет всем. Всем, начиная с воспитателя в детском саду и заканчивая теми, кто хотя бы на метр приблизиться к такому созданию.

Лиду, Лидочку я знаю с самого своего рождения. очка — моя двоюродная сестра и мой эталон, на который меня всегда заставляли ровняться. Отличница, прекрасно рисует, играет на фортепиано, да и просто красивая девочка.

Не знаю, стараниями её матери или по другим причинам, но, примерно, лет с семи я в неё был просто влюблен. Влюблен так, как умеют любить только маленькие мальчишки.

Помню, как-то заболел ангиной, в пионерском лагере, и на целую неделю попал в изолятор. На улице прекрасная погода. Ребята резвятся, а вокруг меня белые стены, белый потолок, белые простыни и белые, в пол окна, занавески. Окошко медленно приоткрылось, белые занавески слегка раздвинулись, словно театральный занавес, и…. знакомая рука протягивает мне букетик с ярко-красными ягодами земляники. На белом больничном фоне это выглядело удивительно и сказочно. Она всегда любила удивлять, умела видеть и понимать красоту. Это детское воспоминание до сих пор для меня одно из самых удивительных и трогательных.

…Черная лаковая поверхность рояля завораживающе поблескивала в закатных лучах. Тюлевая занавеска вздулась парусом и забытый клавир, как живой зашелестел, растрепанный ворвавшимся в комнату майским ветерком. Я чувствовал скованность и трепетную радость, примостившись в уголочке дивана, и как бы украдкой, рассматривал висящий на стене Лидаочкин портрет. Наверное, минуту или больше прошло с момента, когда распахнутая ветром фрамуга звонко ударилась, впуская в комнату весну. Я молчал. Мысли неслись, толкались, путались. Она, моя богиня сидела рядом и битых полчаса вытаскивала из меня слова. Её русые волосы, какой-то не земной профиль… Я явственно ощущал, как мысли шевелятся в моей голове. Она старше меня на целых пять лет… Я решил вздрогнуть так, как будто испугался звона распахнутого окна и как-то по театральному передернул плечами и, вскинув голову, посмотрел на неё.

— Замедленная у тебя, однако, реакция, — смешком сказала она, как-то по- кошачьи зажмурив все понимающие, хитрые глаза.

Пауза затянулась….

Повзрослев, в какой-то период, мы с Лидой стали особенно близки. Причина тому, вероятно, обоюдное желание пообщаться. Поболтать о том, о сем.

— Ты рассуждаешь, как старик, — сказала она, показывая эскиз вычурного, но очень красивого платья.

— Современная мода должна раскрепостить женщину. Сделать ее свободной и подчеркнуть все её прелести.

Я засмущался. Чего-чего, а этих прелестей у нее было хоть отбавляй. Куда уж еще подчеркивать. Её натура всегда требовала всего возвышенного, не земного, не обычного.

Замуж Лена вышла за рано поседевшего высокого красавца с удивительным, по тем временам, именем Левон.

— Она всегда коллекционировала игрушечных львов, а теперь завела себе настоящего. Он у нас — "серебренный" — с гордостью в голосе, сообщила мне тётя Таня.

К тому времени я заметно подрос. Ревновал ли я её к "Серебрянному", не думаю, но на её свадьбе я впервые напился.

Теперь мы встречались крайне редко. У каждого была своя жизнь. Как и все родственники, обычно видятся на свадьбах и похоронах, так и я, спустя много лет увидел её на юбилее её сестры. Она по-прежнему была красивой, но вот глаза… Её глаза были очень грустные. Она несколько раз подходила ко мне и пыталась как-то неловко завязать разговор. К середине торжества она отчаянно напилась и попросила меня поговорить с ней один на один.

Мы уединились, в соседнем, пустующем, зале ресторана. Медленно закурили. Так, как будто в этом, состоял весь смысл нашей встречи. Выдыхая струйки табачного дыма и нарочито аккуратно стряхивая, маленьким пальчиком, сигаретный пепел, она спросила: — " Как тебе новая семья?"

К тому времени я действительно успел развестись и жениться, как говорят, по новой. Перипетии тех лет для меня были не очень приятными и я, честно говоря, не был расположен к такому разговору. Как-то нехотя я попытался что-то ответить, скорее из приличия, нежели желая поддержать интересующую её беседу.

— Вначале тяжеловато было, а вернее непривычно, — глубокомысленно проговорил я.

— Что тяжело? — эта тема ее явно интересовала, но она не находила в себе силы спросить напрямую.

Кто-то меня позвал и я, скомкав разговор, вернулся к общему застолью. Если бы я тогда знал…, что твориться в её душе. Я нашел бы и время и силы, растолковать ей все, что знал и понимал, но….

В следующий раз я увидел её нарядную и безразличную ко всему окружающему миру. Она лежала в гробу, молодая и красивая.

Скрытность и не умение делиться своими проблемами, и вот результат. Только на похоронах я узнал всю трагическую историю её последних лет.

Жизнь как-то не задалась. Рос сын. Тягу ко всему прекрасному заслонил злополучный быт и жизненная неустроенность. Работа тоже не ладилась. Окончив строительный институт, она мечтала заниматься архитектурой, а пришлось…. Пришлось работать дорожным мастером. По уши в грязи с вечно пьяными работягами. Тут уж точно не до красоты. Единственная отдушина это сад. И то не он сам, а озерцо с заводью, где вдоль берега, колышутся под ветром, желтые лилии.

Любовь вспыхнула, как сверхновая звезда. Она верила, что её поймут, поддержат, но…. У всегда хорошей, правильной девочки не может быть как у простых смертных. Что есть любовь по сравнению с досужим мнением? Но, увы. Общественная мораль тех лет, тупые коммунистические домостроевские идеалы встали на пути к её счастью. Родители, родные и близкие её не поняли. Не только не поняли, но и начали активно противодействовать. Разборы полетов дома, на работе и все с опорой на моральные принципы строителей коммунизма. Партия всегда знала, в каких штанах ходить и кому с кем жить. Парторг не мог допустить раскола в своих рядах и отступления от норм. Даже на похоронах её отец вел себя, как на партийном собрании, соблюдая установленный регламент.

Загнанная в угол, истерзанная не пониманием и отчаянием она свела свои счеты с несправедливостью. Как глубоко было это отчаяние, и какого мужества нужно было набраться, что бы сделать этот шаг, можно только догадываться.

Поздняя осень. Озерную гладь покрывает мелкая рябь. Холодно. Она разделась и бросила себя и свои страдания в ледяную воду любимого озера.

Лида ушла. Ушла в красоту, к качающимся на волнах лилиям…. Оставив прощальное письмо со словами — Я больше так не могу….

Её смерть это тоже мой горький урок. Я был слеп и глух к человеку, которого когда-то любил. Смог бы я или нет, что-то изменить, сказать очень трудно, но, то, что даже не потрудился понять…. Теперь это мой тяжелый моральный груз на всю оставшуюся жизнь.

Почему? Почему мы такие бессердечные и черствые. Почему нас пугает что-то новое? Почему мы боимся перемен? Почему возвышенные человеческие чувства нас смущают? Почему красоту, во всех её проявлениях, мы пытаемся заменить, на уродливые штампы?

И пока мы не сможем ответить на все эти вопросы, красота не спасет этот мир. Она не доступна для слепоглухонемых.

Игорь Алексеевич на похоронах Лиды вел себя, как на партийном собрании, соблюдая правила и регламент, но все же делал это скорее по привычке, потому как смерть дочери явно выбила его из наезженной колеи. Он был готов встретить собственную смерть, но уход из жизни Лиды был выше его понимания и никак не согласовывался с его жизненными устоями и представлениями….

Время лечит и все вроде бы вернулось на круги своя, если не считать, что после смерти дочери, болеть Игорь Алексеевич стал чаще и все реже и реже ездил на собственноручно взлелеянные шесть соток. К 9-у мая он взбадривался, принимал поздравления, но никто уже не играл на рояле про фронтовую дружбу и безымянную высоту. Сменялись весны, годы брали свое. Несмотря на правильный образ жизни и отсутствие, каких либо вредных привычек, от инсульта убежать ему не удалось…. В одночасье все изменилось, и он превратился в старика, беспомощного и зависимого от других. Многие, попадая в подобную ситуацию, сдаются, пасуют перед болезнью, но это многие, но не он. Лечение, умноженное на непримиримый характер коммуниста, и… сбитый с ног болезнью боец поднялся. Поднялся и пошел. Говорил, правда, плоховато, но с этим можно было и мириться. Он снова стал самим собой, только с поправкой на теперешнее состояние. Один, наперекор всем и вся, он продолжал спорить с судьбой. Его супруга же выглядела напротив вполне здоровой, но…, но к несчастью она совсем утратила способность что-либо понимать и помнить. Тем не менее, он как-то научился справляться и с этим. Вновь хозяйственные вопросы решал сам, ухаживал за больной женой сам…. сам… сам….. Сам потому, что не любил обременять других, а может и потому, что не многие спешили….

Поскрипывая протезом, ногу потерял еще в Отечественную, он упорно шел по жизни. Как-то решил помыть жену, а ей стало плохо. Выйти из ванны не может, а вынуть ее, нет сил. Смешно сказать, а на помощь пришлось вызвать МЧС. Как не храбрился, а здоровье все же мало-помалу его покидало, а с ним уходили силы и оптимизм. Восемьдесят пять — это уже не шутки. Он чаще ложился днем отдыхать и постепенно перестал выходить из дома. За ним закрепили социального работника, и два раза в неделю она приносила что-то по мелочам, а за дополнительную плату разгоняла по углам копившуюся там пыль и грязь. Все чаще к дому подъезжала скорая, все реже в их доме появлялись родные и близкие. Почему? Все тоже стареют, да и своих проблем и болячек им тоже хватает…., а может…. Прозвенел последний звонок к началу третьего акта…. Подорванное здоровье сделало его окончательно беспомощным. Положение обязывает и заботу о родителях взяла на себя старшая дочь….

Страшно представить то состояние когда все осознаешь и понимаешь, но даже выдавить из себя понятное для окружающих слово — это тяжелый, а порой и непосильный труд. Вызов скорой и тот превратился в целую проблему. Ну, кто в состоянии понять бессвязную речь, похожую больше на бред пьяного? Поэтому и вызовы на скорой помощи не принимали. Тогда он звонил внуку, да, да тому самому сыну Елены, когда-то так безжалостно расплатившейся по счетам со своей жизнью. Внук приезжал, и как говориться, разруливал ситуацию. Ну а если ничего особенного не происходило, то просто каждую субботу навещал и привозил продукты на всю последующую неделю. Вот так и жили, пока в один из дней судьба не преподнесла ему еще один сюрприз….

Понимая, что от старости и смерти не убежишь потихоньку начал пристраивать нажитое. Но как не странно, ни кто не горел огромным желанием обзавестись "инвалидкой" на базе Оки и не спешил копать и перекапывать любимый сад. Инвалидка ржавела в гараже, а сад зарастал бурьяном, навевая тягостные мысли и больно раня старческую душу…. Сад-то садом, а вот свою квартиру решил подарить внуку. Почему он пришел к такому решению, можно только догадываться…., но чувство собственной вины за смерть Лиды явно не давало ему покоя. Узнав об этом, старшая дочь бросила на столик ключи от квартиры отца и больше не приходила. В их и так-то не богатой взаимным пониманием жизни образовалась новая трещина….

Убогое жилище, где доживают свой век больные старики, что может быть печальнее этого зрелища. Он окончательно слег. Его, конечно, иногда навещали, но рядом все же не было никого, кроме полностью потерявшей рассудок жены.

Понимая, что близок его последний день, начали съезжаться родственники. Сидели, тяжело вздыхали, прощались и уезжали, а он по-прежнему оставался один…..

Пышные венки, цветы, разговоры шепотом о трудностях человеческой жизни…. Одна в грязной, пропахшей старостью и болезнями квартире плачет старая безумная женщина…. на похороны ее не взяли….

Описывая один за другим летальные исходы, может возникнуть вопрос о том, что же это за человек у которого все вокруг умирают. А вы присмотритесь. В действительности, годам к сорока пяти, вокруг вас постепенно начинают уходить из жизни ваши родные и близкие. И это касается каждого без исключения. Вопрос как уходят, когда и может ли кто-то повлиять на этот неизбежный биологический процесс? Повлиять? Повлиять чаще всего мы не можем, а вот подать стакан воды и поддержать человека, особенно в последние дни его жизни, это в силах любого, но…но мы….. Мы забываем о том, что и нам когда-то будет нужен последний глоток. Нет, нет, я не пытыюсь учить или упаси Боже, кого-то осуждать. Нет и еще раз нет….. легко говорить, а вот быть добрым и заботливым — это огромный труд и он, видимо не всем по силам.

Теща.

Считается, что хороший врач тот, кто сумел сохранить человеку жизнь. К несчастью с этим можно согласиться только частично. Бывают случаи, когда продлить человеческую жизнь можно, но это обрекает человека на муки и страдания. В другой ситуации все может выглядеть по-другому. У пациента имеется огромное желание жить, но его жизненный ресурс исчерпан и тогда…. Тогда врач просто бессилен удержать, ускользающую от человека жизнь. Если вокруг умирающего старца, соберутся сто самых лучших докторов, то все равно изменить что-либо они не смогут. Пока это так. Может когда-то, в будущем, мы сможем заменять вышедшие из строя органы и системы, но сегодня, увы. Принципы не навреди и не продляй мук пациента, должны быть основополагающими для практикующего врача, а критериями служат: желание пациента жить и биологическая возможность его организма.

Она очень не любила, когда я ее называл тещей. Мама, мама Нина, Нина Петровна — моя теща. Чудесный, светлый человек. Я всегда удивлялся ее напору и энергии. Любое дело, за какое бы она не бралась, у неё все получалось. С какой-то самоотверженностью она делала абсолютно все. Пилила, строила, сеяла, красила, вышивала и вязала, готовила, да все что угодно. В ее руках все горело. Вокруг неё вращалось все и вся. Центр притяжения людей, стержень вокруг которого крутился семейный быт. И это всё моя теща. А какие пироги, ватрушки, плюшки и… и…. И это, не смотря на свои болячки и возраст. Но картина была бы неполная, если не сказать о ее складе ума. Умнейший человек. С ней легко мог разговаривать любой. Вникая во все проблемы и перипетии человеческой жизни, она всегда рассуждала здраво, и самое главное всегда улавливала суть. Я всегда любил с ней поболтать обо всем и не о чем. Обсуждал проблемы или просто жаловался на жизнь. После таких разговоров мне становилось как-то легче и проще. Её умение жить и не мешать другим, помогать и уметь радоваться просто восхищало. Когда я слышу, рассуждения других о своих тещах, всегда вспоминаю маму Нину и в очередной раз, удивляясь её уникальности. Может, я не объективен? Нет и еще раз нет. Похожее мнение я слышал и от других. Для внуков любимая бабушка, для мужа и детей — свет в окошке, а для меня просто вторая мама. И все так бы хорошо и радостно, если бы не её болезнь.

Пятнадцать лет назад Нине Петровне сделали резекцию молочной железы и провели курс химиотерапии. Естественно, что по поводу рака.

Состояла на учете в онкодиспансере, наблюдалась, лечилась. Результат плохим не назовешь. Пятнадцать лет это срок. Наблюдая такую длительную ремиссию, эскулапы сняли с учета и сказали — живи. Но если бы….

Что-то мама затемпературила, поликлиника, рентген, пневмония, антибиотики. Неделя, две, смена антибиотиков, на всякий случай консультация онколога.

— Нашего ничего. Лечите пневмонию — заявили строго и уверенно.

Снова антибиотики, но результат никудышный. Как-то незаметно наступила весна. Бушует сирень, цветет вишня, огородный сезон в разгаре, а мама еще ни разу не была на даче. Кто посеет морковь и подремонтирует дом? Несмотря на хворь, она рвется к земле. Красит, сажает, а потом часами лежит еле- еле переводя дыхание. Уговоры не помогают. Она всегда решала сама, что ей можно, а чего нет. И вот досада. Сломала палец на ноге и ребро. Успокоиться бы, но вы не знаете маму. Наплевав на боли, она доделала все, что наметила. Конечно, ей помогали, но суть не в этом. Она как Мересьев без ног, ползла к поставленной перед собой цели. Что это, неразумное поведение? Нежелание считаться с обстоятельствами? Нет. Это просто наша мама. Болезнь все же оказалась сильнее её характера. Но она не сдалась, а просто сказала мне:

— Давай лечи.

То, что это не пневмония и не просто травмы мне было понятно давно. Но спорить, что-то доказывать, вопреки имеющимся заключениям специалистов я не стал. Прежний опыт многому меня научил. И я ждал, когда она скажет сама. Теперь путь открыт, мама дала добро.

Онкология. Какой я к черту онколог. Знаний нет, опыта нет. Хотя к тому времени прочитал все, что мог на эту тему. Прочитал и даже попробовал сложить собственное мнение. Начал стандартно. Провели дообследование и…. На рентгеновском снимке и компьютерной томографии центральный рак легких слева и куча метастазов включая кости. Куда глядели онкологи? Те самые переломы однозначно были патологическими. А уж ни как не остеопороз который усиленно лечила участковый врач. И пневмонией там тоже не пахло. После КТ родным сказали:

— Готовьтесь. У нее две-три недели, от силы месяц.

Я не буду описывать слезы и переживания. И так понятно. Горе. Но горем делу не поможешь. Нужно, что-то предпринимать. Но что? Опухоль не операбельная, большая с распадом, метастазы. Каких либо надежных технологий нет. Онкологи в диспансере просто отмахнулись. В поликлинике решили, что если будут боли, выпишем трамал. Выходит, выхода нет? Сиди и жди логического конца? Нам этот вариант не подходит. Не укладывается он в мои представления. К счастью моя жена медик и тоже прекрасно понимает это. Обсудив, между собой, решили переговорить с мамой и отцом в открытую. Зная мамин характер, мы были уверены, что она не захочет сдаваться, и поймет. И были правы. Она не привыкла отступать перед трудностями. Она еще раз захотела испытать свою судьбу, хотя уже была практически прикована к постели. Не буду расписывать выработанную схему лечения, дабы не смущать специалистов. Принципиально поделили обязанности. Я лечу. Жена выполняет назначения. Отец взял на себя все хлопоты по хозяйству и уходу. Мужа сестры озадачили собрать смоделированное мной оборудование. На первый взгляд это может показаться безумием. Ставить, по большому счету, эксперимент на живом человеке, когда даже нет толком выстроенной теории. А что вы предлагаете? Обливаться слезами и ждать конца? Конечно, теория была сырой. Подобным никто не занимался, но все, же. В данном случае считаю, что цель оправдывала средства. Толи мы, толи мамин характер, но она поднялась. Конечно, это была не та мама, к которой мы все привыкли. Это была постаревшая за короткий срок, изможденная болезнью женщина и все же…. Мама ходит, все лето с внуками жила в саду и даже иногда пыталась что-то делать. Шли дни, месяцы, а мама назло всем заключениям жила. Вышивала картины, шутила и чувствовала себя нужной. Вокруг неё, в привычном ритме, все работало и крутилось. По единому мановению её исхудавшей руки, как из воздуха материализовался отец и делал все то, что она просила.

— Ну как ты мам?

— Я еще хочу пожить королевой — смеялась она.

Конечно, иногда наступали периоды упаднического настроения. Иногда отец фардыбачил, уставая от своей новой роли, но…. Но это была все же, практически полноценная, настоящая жизнь.

К концу третьего года ситуация изменилась. И совсем не в мамину пользу. Лекарства больше не помогали. Придуманная технология больше не работала. Жизненный ресурс был исчерпан. Мама слегла и медленно начала угасать. Она уже больше не вставала, но жизнь по-прежнему продолжала вращаться вокруг, изможденной болезнью, королевы.

Она и все окружающие четко понимали, отсчет идет на дни. Впервые в моей жизни я не испытывал страха перед приближающейся смертью. Маму не мучили боли. Практически целыми днями она спала или находилась в полузабытьи. Когда на минуты она выходила из этого состояния, по ее реакции было видно, что она все слышит и понимает. И вот неизбежный финал. Отек легких наростал. Несколько облегчив ее состояние, я спросил у жены:

— Ну?

В её глазах я увидел выстраданное и выплаканное по ночам решение.

— Снимем сейчас, а через час будет тоже. Не мучай. Пусть уходит с миром. Мы ей не поможем.

Она говорила, а слезы не переставая, текли по щекам. Порываясь еще раз попробовать хоть как-то облегчить ее состояние, четко понимал, что счет пошел на часы и около четырех все должно закончиться.

Агония. Весь вечер и ночь жена стояла на коленях у ее постели. Держа маму за руку, она читала, читала, читала…. Молитвы сменялись одна за другой. Мама слушала и еле заметно сжимала её руку. Вздох, ещё…. В 4.30 мамы не стало.

Смерти не кому не пожелаешь. Но, честно говоря, такому уходу из жизни….

На этом хочу остановиться. Смерть ни кого не красит, но умирать можно по-разному. И врачи. Да что собственно врачи. Мы не многое можем, но иногда…. Иногда нам что-то удается. И это что-то наполняет нашу жизнь смыслом.

Учитель.

Задуматься о смысле жизни, найти в ней свое место, не потеряться и не запутаться в бытовых проблемах, попытаться понять себя и окружающих, может это и есть то, ради чего мы живем и умираем.

Ростислав Георгиевич жил в соседнем доме и преподавал в школе русский язык и литературу. Высокий, худой, седовласый, умудренный жизнью еврей, за плечами которого Отечественная. Негнущаяся раненая нога, изглоданная остеомиелитом и постоянная боль, не давали забыть о прошлом. Война жила с ним всегда. И только когда он говорил о творчестве великих людей, война оставляла его и пряталась в глубины его души…. Когда он болел, мы заходили к нему домой, где жил он и его книги. Они занимали все пространство комнат, огромными стопками лежали на полу, подоконниках и всевозможных стеллажах. Сказать, что он много читал это не сказать ничего. Читал, читал, читал… читал сам и давал читать нам. Имел один костюм и практически все деньги тратил на книги. Такому количеству книг могла бы позавидовать любая библиотека. Окружающее его мало интересовало. Он жил среди Печориных, Ростовых и летящих по степи Блоковских кобылиц. Он тонко чувствовал, понимал и учил этому нас. О войне говорил мало и не так как в кино. Его война была другой. Молодым гражданином лейтенантом он поднимал в атаку штрафбатовцев. Они шли в атаку за смертью или кровавым прощением, жили и умирали с молитвой или матерщиной на устах. Каждый умирал за себя, не веря в справедливость на земле и все же на что-то надеясь. Уже там, в окопах, он научился отгораживаться от реальной жизни, уходя в мир Есенинской сини и Болдинских просторов.

Последние годы боль все чаще и чаще не давала ему покоя, и он пил. Пил, но всегда оставался трезвомыслящим. Алкоголь для него был лишь средством от боли. Очередная операция желаемого результата не дала, боли, боли, боли…. Он умер, и сотня молодых людей стояла с непокрытыми головами….. Почему-то очень хочется верить, что этот Высокий человек ушел в мир, где есть место таким словам как честь, совесть, любовь и доброта….

Виктор.

В мире ежегодно умирает примерно пятьдесят миллионов человек и у каждого из них своя история жизни и смерти. Нет ни одной смерти похожей на другую, все они разные, как жизнь и лица людей.

Виктор родился и жил в убогом, прокопченном керосинками подвале. Скрипучая лестница вела в полутемный коридор с маленькими дверями обитыми мешковиной. За каждой дверью семья и своя жизнь. Удобства во дворе, вода в колонке и на троих детей одни валенки, в которых попеременно ходили в школу. Голодные послевоенные годы… Отец крепко выпивал, но был добрым, зла на людей не держал, а держал голубятню, единственную на всю округу. Работать по причине болезни не мог, отчего сапожничал дома. И все это в десяти шагах от центральной улицы, где кипит жизнь, продают мороженое и ситро. В Доме офицеров крутят новое кино, а по субботам танцы….. там жизнь, настоящая и красивая….

Вырос, отслужил, устроился на работу, женился. Женился на, молодой, черноглазой цыганке. Родилась дочь. Работа хорошая, жена красавица, чем не красивая жизнь? Но в подвале свои мерки и законы. Подвал это отдельный мир, где свободолюбивая натура чахнет. Давят стены на цыганскую душу, от того, наверное, и бросила его молодая красавица. Бросила вместе с маленьким ребенком и….. Да, обычно бросают мужики, а тут наоборот. Стал воспитывать один. Дочь на продленке сам на работе. Работа, дом, дом, работа, такую жизнь красивой не назовешь. Работу сменил, в пожарные устроился, пристрастился читать. Читал запоями. В книгах жизнь интересная, насыщенная, красивая, а дома стены подвала давят. Единственное спасение книги. День за днем, месяц за месяцем читал все, что попадет под руки, но только на работе. Дома не мог оградиться от серых прокопченных стен. Ремонт сделал, новые обои в мелкий цветочек наклеил, но не помогает. Ощущение подвала не отпускает, не уходит, а душа просит и просит красивой жизни. Однажды устав бороться напился. Напился и лег в обнимку с очередной книгой и…. Стены подвала вроде исчезли, ушло ощущение окружающего. Остался только он и книга про красивую жизнь.

С того дня пить стал постоянно. Пить и читать, читать и пить. Со временем все окружающее потеряло, какой либо смысл. Сменял ни одну работа, нигде долго не держался. Дочь росла в интернате, а Виктор пил и читал, читал и пил. Его знали в каждой библиотеке города. Он читал все, но современен предпочтение стал отдавать детективам…. Замутненный разум теперь требовал агрессии, погонь и крови. Он ввязывался в драки, путался в реальности, и читал, читал, читал…. Жизнь и книга стали одним целым.

Его доставили с тяжелейшей черепно-мозговой травмой. Вопрос жить или не жить завесил от исхода операции и длительного дорогостоящего лечения. Родственники поставлены перед выбором: кошелек или его жизнь. Деньги нашли, но…. вернуть его к жизни это значит, что он снова будет пить и читать, читать и пить…. Стоит ли такая жизнь, что бы за нее платить? Смерть решила вопрос в свою пользу, оградив его от реальности и серости мира, поставив точку в этой истории.

Серега.

Описывая истории человеческой жизни и смерти, я каждый раз прихожу к одному и тому же заключению. Смерть это всего лишь итог жизненного пути на земле. Её лик — это отпечаток наших дел, поступков и помыслов.

С Серегой мы росли вместе. Жили в одном доме, ходили в одну школу. Вместе гуляли, играли и бедокурили. Моя мама рассказывала, что однажды мы с Серегой в очередной раз что-то не поделили, вот он и решил мне хорошенько приложить, да ни чем ни будь, а железным ведерком по голове. Я сильно на него обиделся и закричал: "Серега дурак, собачья морда", за что тут же выслушал нравоучения от матери, он, мол, маленький и т. д. и т. п….

— Ну ладно, — согласился я, — ты Серега дурак, но без собачьей морды.

Я старший и, наверное, поэтому за совместное хулиганство перепадало чаще и больше мне. Однако и я не оставался в накладе, когда удавалось свалить на него свои грехи. Но что не говори, а жили хорошо и весело. Мы выросли, но роль старшего брата так и закрепилась за мной по жизни.

Когда Сереге стукнуло девятнадцать, и он потихонечку начал превращаться в Сергея Александровича, его посетила мысль, а не пора-ли ему жениться? Вот с этой мыслью и своей будущей женой, Инной, он и появился у меня, в поисках совета и одобрения. Честно говоря, покурили в коридорчике, поболтали о том, о сем, а в результате Серега женился. Все бы ничего, но почему-то меня очень смущал этот брак. Простой скромный парнишка, без каких либо особенных талантов, а тут внучка известного генерала, огромнейшая квартира в доме Љ1. В подъезде вохры и прочее, молоко, продукты на дом, а тут Серега. Как-то это не укладывалось в мои представления. Что-то не так.

Вскоре у Сереги появился сынишка Влад и все вроде пошло своим чередом, но…

Что-то не срослось. Инна частенько стала выпивать, а немного погодя ушла вместе с Владиком к другому. Серега страшно переживал, но в "горькую" не ударился. Их пути разошлись, что поделаешь, нужно как-то жить дальше.

На какое-то время он потерял Инну из вида…. После смерти деда- генерала она продала шикарную квартиру и начала медленный путь своего падения. Менялись мужья. Менялись квартиры, становясь все меньше и меньше. Разница успешно пропивалась, а работать она уже давно не работала. Когда Серега узнал, что Влад в десять лет не умеет ни читать, ни писать и живет впроголодь, не секунды не сомневаясь, забрал его к себе. Зажили, как говориться вдвоем.

Руки у Инны теперь были полностью развязаны, и она ударилась во все тяжкие. Хотя куда уж больше?

Очередная квартира Инны находилось теперь в поселке, далеко за чертой города. Оно скорее напоминала сарай, без окон и дверей, нежели человеческое жилье. Черные риэлторы четко знали свое дело. Из запоев Инна уже не выходила, родные и близкие давно на нее махнули рукой. Побиралась и пропивала все, что попадало под руки. Как закончилась эта история мы, наверное, и не узнали, если бы…

На улице стоял морозный декабрь. Снега было не много, а мороза хоть отбавляй. Погода вообще перестала благоволить человеку. Этой зимой Инна родила. Что, кто, от кого? Да кто его знает. Вся жизнь в пьяном угаре. Вечером, возжелав очередной пузырек боярышника, она собралась в ближайшую аптеку. Ребенок капризничал, кричал и не давал ей покоя. Понять, что ребенок голодный не позволяли пропитые мозги. Трясущимися руками она завернула дитя в рванину и поплелась на поиски денег. Ушла в ночь и больше не вернулась.

В утреннем сумраке нарождающегося дня у покосившегося серого забора лежали два замерзших тела. Труп Инны и её младенца.

Кто-то скажет, что собаке, собачья смерть. Нет, позвольте с вами не согласиться. Болезнь не разбирает ни чинов, ни людей. Она просто их просто пожирает, отбирая человеческий облик и разум. А смерть- это всего лишь итог. Итог жизни, какой бы она не была.

…..Серега женился, воспитывает чужую дочь. Влад давно уже вырос.

И дети твои кони.

День стоял удушливый. Несмотря на яркое солнце и жаркую погоду испаряющаяся влага после ночного дождя нависла над городом. Как-то странно и неестественно в этом липком и вязком воздухе звучал детский смех. Он доносился из скверика вытоптанного маленькими ножками до состояния египетской пустыни. Скверик имел уродливо — причудливый вид. Жалкое напоминание об имевшемся когда-то в его центре цветнике и пара истерзанных лавочек сплошь заваленных объедками и обрывками цветастой упаковки. Три чахлых березы, чудом уцелевших от нашествия низкорослых варваров, безучастно склонили свои обломанные и изрезанные ветки. Стекло, пивные банки, бутылки, пробки в огромном количестве усеивали всю крохотную территорию, создавая вид более подходящий для заброшенной свалки. Облокотившись на один из грязно-белых стволов, в живописной позе угрюмого мечтателя, застыл местный завсегдатай. Напротив него пристроился мужичок с улыбкой уставшего павиана и трясущимися ручонками. Он напрягал все свои силы и видимо не в первый раз пытался извлечь пробку из зеленой бутылки. Картина была бы не полной, забыв я описать еще одну удивительную пару. Они вяло потягивали пивко из металлических банок и достаточно громко вели далеко не светскую беседу, восседая верхом на одной из лавочек. В этой паре не было бы ничего удивительного, если бы… Первый лет сорока пяти был лыс как колено, худ и высок как фонарный столб. Полной противоположностью ему был его собеседник огромный, низенький и жутко волосатый молодой парень. Волосатый, отчаянно жестикулировал свободной рукой так, как будто вбивал в землю бетонные сваи, при этом говорил детским писклявым голоском. Его смех вызывал постоянное желание обернуться и найти глазами спрятавшегося, где то за его могучей спиной ребенка. Лысый же отвечал ему густым басом. Он медленно, как бы на распев, проговаривал каждое слово. Со стороны беседа выглядела, как обсуждение крайне важной для обеих сторон темы. Это было видно по их заинтересованности в разговоре и огромному эмоциональному накалу, с которым они говорили. Поравнявшись с ними, я отчетливо услышал отрывок заинтриговавшей меня полемики. Детский смех, взмах руки и краткая, но уникально точная фраза поразила своей простотой и логичностью. — …Конь ты и дети твои кони…

Тетка.

Жизнь продолжается, но уроки прошлого не всем идут на пользу. Наблюдая картины жизни и смерти, я не раз убеждался, что многие считают, что это происходит с кем-то, а у них все будет по-другому. В особенно это касается разговоров о болезнях. Русский авось да, небось, к несчастью наш главный аргумент. Да плюс тотальная медицинская не грамотность, вот и результат.

Более добродушного и хлебосольного человека, чем моя тетка, я, пожалуй, и не встречал. С раннего детства я видел, как вокруг нее кружится веселая жизнь. Но это только внешне. Её настоящая жизнь не была такой сладкой. Родившись и прожив всю молодость в жутком подвале, где в одной комнатушке ютилось шесть человек, она всегда стремилась к свету и празднику. Её мало интересовал быт. Она не гонялась за модной одеждой. Нет, ее интерес был в компании, в людях, собравшихся за одним столом. Её щи с петрушечкой и взрывающиеся во рту соленые помидорчики, да под рюмочку холодной водочки…эх…, да разговоры не о чем, да прогулки на Окский откос…. И все это так не затейливо, так, что это не напрягало, а наоборот рождало ощущение тепла и отрешенности от всей суеты. Любой человек, однажды побывав у нее, становился ей, как близкий родственник. В любое время дня и ночи он мог найти у нее приют. Она порой раньше наших родителей узнавала обо всем. Даже невест своих мы сначала приводили знакомиться к тете Люсе, а уж потом…. Менялось время, менялись люди, только у нее все оставалось по-прежнему. Старый стол, маленькие окна и две гладкоствольные рябины в полисадничке.

— Забыл, совсем забыл тетку, не приходишь, зазнался, — не злобно выговаривала она, целуя племянника. Отговорок для нее не существовало. Да и как можно было ей отказать.

Время шло. Воспитывала, как могла, двоих пацанов, любила мужа, работала, а привычка посидеть и пропустить стопочку тем временем потихонечку стала перерастать в повседневную потребность. Медленно, но уверенно она стала превращаться в больного человека. Цирроз печени, асцит…. Диагноз не удивил меня, а скорее подтвердил все самые наихудшие опасения. Тетка медленно и мучительно умирала. Помочь бы, да не принимают они помощь, не слышат. Верят, черт знает, каким жуликам от медицины, платят бешеные деньги, поят ее снадобьем и верят в чудо. Но, как известно, с таким диагнозом, чудес не бывает.

Не удержался, приехал, посмотрел и ахнул. Измученное желтушное лицо с ввалившимися глазами и огромный, не менее ведра живот, наполненный жидкостью. Боли, боли, боли…..

— Что ж вы делаете люди? Почему все сами, да сами? Почему в вас живет, эта пещерная вера в авось не меня, авось пронесет? Где предел, за которым наступает безразличие к происходящему вокруг? Почему наши безрассудные поступки должны отражаться на жизни других людей?

Её держали дома и боялись, что в больнице она не выдержит и погибнет, и додержались. Когда наступил край, ее протрясли на легковушке до больницы и госпитализировали. Могли ли что-то сделать врачи? Сомневаюсь. Попытались…… но…. Через несколько часов ее не стало….

В распахнутую дверь входили и выходили люди. Приходили прощаться и. говорили какие-то слова, а под гробом, как сфинкс сидела ее кошка. Сидела и прощалась. Прощалась, и всем это было понятно. Прощалась так, как умеют только животные: без слов и слез, так как будто знают о смерти то, что известно только им…..

Слезы, сопли, поминки….. Вдруг, откуда-то берутся, жалостливые слова. Грустные выражения лиц, воспоминания о теткиных щах и поднятая в скорбном молчании рюмка. Кто следующий?…

Александра.

Каждый по своему переживает уход из жизни близкого ему человека. Переживает и плачет. Почему так реагирует организм человека более или менее понятно, но почему на смерть человека реагируют животные? Как их души способны понять происходящее? И вряд ли вам удастся объяснить это лишь наличием банальных рефлексов. Жизнь на земле сложнее, чем мы ее иногда представляем.

Александра, Саша, Сашенька молодая, заметная девушка. У батюшки Василия церковный приход в Рыбинске, матушка хозяйничает, а Сашенька учится в гимназии. Окончив гимназию Александра, стала завидной невестой. Красивая, из благочестивой семьи, во всей округе такую еще поискать. Под Рождество гостила Александра у своих родственников в небольшом губернском городе. Гостила и влюбилась. Влюбилась в стройного черноволосого штабс-капитана. Влюбилась так, что голова кружилась и сердце постукивало, в такт его звенящим шпорам. И под венец бы пошла, если бы не февральская вьюга семнадцатого года.

Жизнь менялась как в калейдоскопе. Белое, красное, красное, белое, а следом только красное, красное, красное….

…..Прошел в переднюю, не раздеваясь, скрипя кожанкой, развалился в отцовском кресле. Глаза колючие, злые. Весь вид его олицетворял новоявленную власть. Одно слово местный комиссар. Просто так ни к кому не ходил. За ним всегда следом шло горе и смерть. И этот визит не был исключением. Вопрос был поставлен предельно четко и однозначно.

— Будешь моей женой или завтра вся твоя семья поедет на Соловки. Выйдешь за меня, пощажу — сказал и ушел, оставляя грязный след на ковре.

В душе Александры что-то оборвалось. Где ее любимый? Что будет с семьей? Как противостоять этому гладко-кожанному негодяю?

….Мокрая подушка и красные от слез глаза. — Да, я согласна….

Жена комиссара, косые взгляды и не понимание родных. Они так и не поняли, что живы только благодаря ней. Благодаря и вопреки логике тех лет….

….. Росли комиссарские дети. Цвели липы, сменялись зимы, а она ждала и молилась. Молилась о том, что наступит день и все изменится. Изменится и пройдет как страшный сон, но вновь цвели сады, а красная власть только крепла. Крепла и пускала корни. Иногда ей казалось, что она к ней стала даже привыкать. Привыкать к новой жизни, но не к комиссарской брани и унижениям. Постоянные упреки, выплескиваемая на нее злость, матершина это то, что ее окружало. Мокрая подушка и красные от слез глаза и постоянно жившее в душе желание убежать, скрыться. Но куда? Она гнала мысли и терпела. Терпела, молилась и надеялась.

….Когда не стало родителей, её жизнь превратилась в сплошной кошмар. Александра ушла из дома. Забрала детей и….. куда угодно, подальше, где ни кто не знает ее и не найдет.

…..Далекий уезд, глухая деревня. На сотни километров леса. Надо где-то жить и как-то кормить детей. Но мир, даже если он красный, не без добрых людей. Дали работу в школе. Там же и маленькую комнатку, где она стала жить и растить детей. Тяжело, но жить можно. Помогала вера и то, что на всю округу она была единственная учительница. То дров выпишут, то лошадь дадут, жить можно, но боялась. Боялась, что однажды он ее найдет. Найдет и вернет…..

……И он нашел. Но это был не гладко-кожанный и самодовольный комиссар, а страшно худой, измученный чахоткой человек. Человек, который не приказывал, а просил. Просил принять и дать возможность умереть рядом с ней и детьми. Пожалела, приняла. Отгородила угол, где он лежал и ждал своей смерти. Чахотка не жалует людей и он умер. Умер, а младшая дочь сидела на крыльце и на радостях распевала частушки, празднуя конец ушедшему, из их жизни, страху.

…… Комиссар умер, а вместе с ним ушли из жизни Александры Васильевны ночи, пропитанные болью и слезами. Она полностью отдала себя детям и работе. Да так, что новая власть, прикрепила на лацкан ее серенькой блузы, орден Ленина.

…… Цвела сирень, желтела листва, падал снег, выросли дети. В прошлом остались двадцатые и сороковые. Плещется вода там, где стоял батюшкин храм, а Александра Васильевна по-прежнему живет в деревне. Маленький дом, не хитрое хозяйство да пес Арсентий. Приблудился как-то черный с рыжими подпалинами шельмец, да так и прижился. Оставила, назвала и любила, как любимое имя из далекой Рождественской юности….

….. У Александры Васильевны все родственники по женской линии умирали в шестьдесят восемь…. Вот и наступил её шестьдесят восьмой год. За плечами ухабистая жизнь и три инсульта. Четвертый она не пережила…. Совпадение или… Три дня лежала без сознания, как будто чего-то ждала. Ждала, пока прощались с ней дети и собирали ее в последний путь.

…. Похоронили Александру Васильевну на деревенском погосте, тихо и скромно. Холмик под березой, крест и черный с рыжими подпалинами Арсентий. Пес так и остался на кладбище. Жил у ее могилы. Жил целый год, спал в снегу и ждал. Ждал, пока хватало собачьих сил, а потом пропал…..

Еще одна жизнь и еще одна смерть, а в садах, как и прежде, распускается сирень, желтеет листва и тихо падает снег…..

Михалыч.

Отрицать наличие чего-либо находящегося за гранью нашего понимания, лишь на основании того, что мы не видим этого или не можем потрогать, просто глупо. Но мы, однако, пытаемся рассуждать. Рассуждать примерно так, как трехлетние дети рассуждают о космосе и законах мироздания, но это не страшно. Не страшно потому, что когда-то мы повзрослеем, а пока….

Старые, серые, похожие друг на друга дома. Уютные дворики. Старые липы под окнами. Около подъездов ободранные лавочки, на которых доживают свой век старушки.

Александру Михайловичу, было далеко за семьдесят, когда он похоронил Серафиму. Первую то, как говорил Михалыч: — настоящую, он схоронил еще лет двадцать назад, а с Серафимой сошелся от тоски и одиночества. Болела она, вот и взял к себе. Ухаживал, готовил, ходил по магазинам и врачам, в общем, делал, что мог. В любом случае не один, хоть кому-то да нужен. Вроде и не жена, просто жили вместе, а заботился и ходил он за ней, как за самым близким и родным человеком. Детей, у Михалыча не было. Вернее были два сына, но… Сам он об этом не говорил, но Серафима как-то рассказывала под секретом: младший при непонятных обстоятельствах сгорел, а старшего сбил грузовик прямо на автобусной остановке. Так оба и погибли.

….. Вот и снова Михалыч остался один в пустых комнатах. После смерти Серафимы, несмотря на возраст, пробовал работать. Сторожил что-то, но видно не спасало. Бывало, пропустит стаканчик, сядет на лавочку у подъезда и давай сватать старух к себе на житье. Много Михалыч не пил, от того наверное и выглядел непогодам молодо. Но местные старушки не спешили замуж и только отшучивались. Так и ходил от одной лавочки к другой: там посидит, тут поговорит. Все подъездные дела знал. С каждым хоть, словом да обмолвится. Расспросит, что и как, про детей, внуков…. Всех знал, всех помнил. В его годы, многие и себя-то не помнят, как зовут, а Михалыч в трезвом уме и при памяти. Хочешь новости обсудить или просто поболтать он всегда готов.

Осень не звали, она сама пришла, засыпав дорожки желтыми листьями и забрызгав скамейки холодными каплями — не посидишь. Михалыч загрустил. Все чаще он встречался бредущим по сырой дорожке, задумчивый и одинокий.

Осень сменила зима, слякотная, серая. То снег, то дождь. Полдня серая мгла, ни солнца, ни мороза…. Михалыч загрустил окончательно. Выходить стал из дома редко, стал не разговорчив. Как-то резко постарел и чаще стал жаловаться на здоровье. К февралю он расхворался и слег. Соседи уговаривали в больницу, да он отказался.

Весна всколыхнула двор. Пробилась первая трава. На мокрых веточках набухли и чуть надтреснули почки, показав тонкие, зеленые кончики листьев. Двор просыпался от зимней спячки. Там, где солнышко прогрело и подсушило, промерзшие за зиму лавочки, закутанные еще по-зимнему, появились первые нахохлившиеся старушки…. Михалыч из дома не выходил. Он окончательно и серьезно разболелся и, похоже, всерьез решил удалиться от мирской суеты.

Весна набирала соков и зазеленела листвой. Распушила черемуху и нарушила вечернюю тишину одинокой трелью соловья.

….. Весь вечер и ночь у соседей на первом этаже буйствовал эрдельтерьер. Он, то лаял, то выл, словно пытаясь до кого-то докричаться……., а на третьем, ночью скончался Михалыч….

Закон.

Чего я хочу и что я готов для этого сделать? Скажем конкретно, я хочу… Действительно определить свое желание, то ради которого человек готов на жертвы, крайне не просто. Да я хочу каких-то материальных благ, но вряд ли я готов за них страдать. Духовные ценности хороши не для всех, а уж разбивать за них свою голову готовы, скажем честно, единицы. Так чего же я хочу, не в общем и целом, а конкретно? Ради какой такой особенной мечты я готов идти, снося и преодолевая все преграды? Казалось бы, простой вопрос, а ставит в тупик. Проще простого сказать, что хочу машину, квартиру, дом на Багамах, но суть вопроса не в этом, а в том, что я готов отдать взамен. Чаще всего люди хотят денег. Принцип — будут деньги, все остальное купим. Вранье! За деньги не купишь любовь, здоровье, а соответственно и счастье, так как трудно представить себе никем не любимого, корчащегося от болей счастливчика. Если это так, то, наверное, каждый хотел бы быть здоровым и любимым. Вот истина — я хочу счастья. Простого человеческого счастья. Хотеть — то хотим, но что мешает быть счастливыми? Почему миллионы людей несчастны? Что они делают не так? Почему, не смотря на их видимые усилия, жизнь им преподносит только разочарования?

Тысячи людей пытались сотворить свой рецепт счастья. Вот и я написал свой. Он прост и доказуем. Стоит только на минуту задуматься. И так. Формула счастья: Счастье равно работе человека проделанной ради него, т. е. 1=1, а 5=5. Кто — то наверняка не согласится и попытается разубедить меня, но математика это весьма точная наука и как бы вы не крутили, цифра 7 всегда будет равна 7 — это закон. Может он не справедлив и человеческое счастье нельзя описать простейшей формулой? Есть же счастье, которое свалилось на человека просто так? Нет. Такое бывает только в сказках, да и то в русских.

Вывод прост если я не готов идти на жертвы ради собственного счастья, то его у меня никогда не будет. Так как всегда действует закон 1=1.

Эльвира.

Похоронные обряды всегда вызывали у меня неподдельный интерес. В первую очередь потому, что отношение к умершему человеку есть не что иное, как совокупное отношение конкретной человеческой общности к жизни. Обряд это понимание целей и смысла жизни. У разных народов, в разных религиях, жизнь рассматривается всего лишь, как этап, перед переходом в лучший мир, но….. Все как-то перекрутилось, перевернулось….. Жизнь меняется, меняется отношение к ней, изменяются и трансформируются обычаи. Многие только, когда прижмет, начинают судорожно вспоминать о том, что и как нужно делать. Как всегда находятся советчики. Знатоки, так сказать. А дальше? А дальше так, как кому приснилось. Но главный стержень один: закопали, выпили, помянули, накормили на девять и сорок дней, все остальное по собственному усмотрению. А в результате? В результате потерян смысл ритуала, так же как потерян смысл жизни. А может и наоборот. Вначале потерян смысл жизни, а за ним и все остальное.

Эта история произошла в середине девяностых. На станции скорой помощи трудилась врачом Эльвира Дамировна. Физически крепкая, симпатичная женщина, предпенсионного возраста. Будучи психиатром, она сохранила трезвость мысли и не имела, как ее коллеги, выраженного отпечатка профессии на лице. Зато, она имела свое, особенное отношением к работе. Её рецепт был прост. Не бери лишнего в голову, много не задумывайся, живи проще и найди себе приятное занятие после работы. И все это сдобрено изрядной долей скепсиса, умудренного опытом человека. Конечно женщина- психиатр, да на скорой помощи, это уже о чем-то говорит. Но не в ее случае. Однако…..

Ночь. Почти сутки бригада не была на станции. Вызовы поступают один за другим. Очередная госпитализация и…. в машине скорой помощи умирает пациент…. Замечу, что крайне редко, психиатры на скорой встречаются с летальными исходами, а тут…. Смерть в присутствии это всегда стресс, а в дороге, в машине это еще хуже. Кто хоть один раз хотя бы проехался на громыхающем железом уазике, где двери закрываются при помощи половой щетки и жгута, может себе ярко представить, как в такой машине работается. Связались по рации, уточнили, куда доставить труп и тут началось… Уже несколько часов бригада возит по городу покойника и не как не может его, куда — нибудь определить. В конце концов, договорились, что примут в морге одной из городских больниц. Приехали, да не тут-то было. Въезд на территорию больницы закрыт, приемный покой тоже. Опять по рации связались с центральной станцией, объяснили, попросили…… Заспанная медсестра, наконец-то вынесла ключи от ворот. Въехали на территорию больницы, подрулили к моргу, а ключей от него тоже нет. И ни кто не знает где их можно найти…..

Светало. Скоро конец злополучной смены, а труп по-прежнему в машине скорой помощи. Дальнейшие переговоры по рации, перебранка с дежурным персоналом больницы и т. д., а результата нет.

— Что ж мне его домой к себе везти? — уже кричала по рации взволнованная Эльвира.

Решение пришло само собой — взять и оставить труп в приемном покое. Но не получилось, развернули, выгнали. Тогда в отчаянии и ощущая собственную беспомощность, бригада оставляет труп на пороге морга. Как хотят. С глаз долой из сердца вон……

Патологоанатом не спешил. Его пациенты не умирают. В сером, утреннем небе оглушительно каркая, кружило вороньё…. У морга целая собачья свадьба…. Кое-как, разогнал палкой, бродячую стаю…. На пороге, в лучах восходящего солнца, в центре полутора миллионного города, лежало истерзанное человеческое тело…. Бред….. Как это возможно?…..

Жалобы родственников…. разбор случившегося во всех инстанциях…. осуждения коллег…. вся эта ни кому не нужная мышиная возня, а суть…

Суть одна. Мы не умеем и не хотим обращаться с человеком по-человечески. И здесь не имеет значения, жив он или мертв. А дальше извечно русский вопрос: Кто виноват и..? А ответ? Ответ- виноваты мы все.

Троллейбус.

Смерть так близка, что не знаешь, за каким поворотом она тебя поджидает, наверное, поэтому лучше к ней быть готовым всегда.

Обычное утро, конец лета. Измотанный, возвращаюсь домой. Полторы суток на работе…. Вообще работа заведующего на станции скорой помощи это не сахар, а денег нет и не предвидится. Поэтому решил подработать и взять несколько суток. Тяжеловато, но куда деваться, другого ничего не умею. После суток обычно настроение немного приподнятое. Знаете ли приятно ощущать чувство выполненного долга и еще одно — все едут на работу, а ты с…. От этого на душе всегда, как-то очень приятно. Единственное неудобство это сверлящие тебя взгляды. Ну как же утро, а ты едешь какой-то весь помятый, небритый с мешками под глазами. Смущает это добропорядочный народ. Вот дабы не смущать стою у окна на задней площадке троллейбуса и смотрю на утренний город.

Троллейбус плавно подрулил к очередной остановке. Я набросил на плечо спортивную сумку, на следующей мне выходить. Не успел я сделать и шага в сторону выхода, как троллейбус медленно покатился, водитель решил сдавать назад…. Заднее стекло, как огромный экран, на котором прокручивают замедленные кадры…. Неуверенной походкой переходит дорогу пожилая женщина….

….. Троллейбус накатывается на нее, сбивает… Режущий слух крик, видящих происходящее, пассажиров… Я тоже кричу, но абсолютно не слышу своего голоса…. Заднее колесо медленно переезжает через попавшее под него препятствие….. Отчетливо слышен сухой хруст ломающихся костей…. Через приоткрытый лючок в салон врываются капли крови…. Истерический крик…. Троллейбус рванулся вперед…. Вновь заднее колесо переезжает через препятствие…. Хруст ломающихся костей…. На асфальте в луже крови корчащаяся от боли женщина…. Бледное, как мел лицо, остолбеневшего водителя…

Я выскочил на проезжую часть, уложил женщину на спину, сумку под лопатки, запрокинул голову. Дышит, жива. Жгут из ремня на бедро и рванулся на противоположную сторону, к телефонной будке. Набрал 03, объясняю суть, и боковым зрением вижу, что мимо меня проносится реанимобиль.

— Свяжитесь — кричу — по рации, разверните бригаду. Сам бросил трубку и бросился обратно, но перебежать назад через дорогу не смог. Шел сплошной поток машин. Как я проскочил в первый раз, не понятно. Реаниматологи, видимо не получив сообщения, промчались мимо. Я минут десять метался взад и вперед по обочине и видел, как к месту ДТП подъехала, на волге, линейная бригада и недолго думая погрузила пациентку в машину. Сверкнув проблесковым маячком, машина умчалась в сторону института травматологии. На асфальте осталась лужа крови и моя спортивная сумка.

Придя домой связался с приемным покоем и услышал, что, не приходя в сознание, женщина скончалась. М-да….. Ни кто и ни когда не знает, где и какая опасность его ждет.

Стало обидно. Но больше всего разбирала злость на "врача", схватившего женщину в машину, и не попытавшегося оказать ей помощь. Конечно, проще списать все на травму не совместимую с жизнью, но шанс, пусть даже один из тысячи всегда есть.

ЗАКОН ПОДОСИНОВИКА.

Там, где просека пересекалась с асфальтовой дорогой, среди высокой пожухлой травы, вырос огромный красношляпый подосиновик. Его мощная бело-серая ножка была изогнута, как ручка зонта. Она начиналась где-то под корнем березы и заканчивалась шляпой размером с обеденную тарелку, на которой кокетливо пристроился желтый лист. Удивительно было то, что ни кто раньше меня, его не заметил. Чуть в стороне от великана стояли вытянувшись как солдаты в строю пятеро его братьев. Молодые, крепкие как-то особенно выразительно поблескивали своими красными головами. Целый день я бродил по осеннему лесу. Присматривался в попытках отыскать грибы. Лес был пуст. Я, потерял всякую надежду. И вдруг такой подарок. Жарёха обеспечена. Труды не напрасны. Не срезая грибы, я устало прилег и, наслаждаясь находкой начал детально рассматривать это необычайное грибное семейство. Сухо шелестели пожелтевшие листья березы. Теплый ветерок и синее — синее небо. Благодать. Ноги приятно токали от усталости. Осенний воздух, наполненный запахами увядающей листвы, пьянил. Ни какой осенней грусти. Только ощущение тихой радости смешанное с пронзительным чувством соприкосновения с удивительным миром природы. Мое присутствие не осталось незамеченным. Десятки переполошившихся не на шутку муравьев, суетливо засновали вверх и вниз по белому стволу березы. Они явно претендовали на мою находку. Быстро перебирая лапками, они поднимались по ножке гриба и исчезали под отворотом красной шляпы. Не думал, что муравьев так интересуют грибы. Я наклонил головы и с любопытством заглянул под шляпку, и тут мне открылась истина. В низу на серой с коричневыми разводами губке пристроился здоровенный слизняк, подвергшийся атаке нескончаемой вереницы муравьев. Этот лесной увалень в меру своей прыти пытался оторваться от преследователей, но силы были неравны. Слизняк явно проигрывал и с минуты на минуту явно должен был стать добычей для муравьиного войска. Эта кровавая разборка явно не укладывалась в копилку моих мироощущений. Спасти страждущего, не это ли высшая радость? Небольшим прутиком я подцепил выбившегося из сил слизняка и демонстративно на виду у муравьиной ватаги перенес его на земляничный лист. Атака отбита. Спасена жизнь. Этому неуклюжему и внешне весьма не привлекательному существу я дал еще один шанс. Шанс выжить. Может так, а может, лишил целую муравьиную общность добротного обеда. Уложив грибы, я двинулся к машине. Каждый за себя это закон, однако….

Наташка.

Эта история, как и многие, начиналась весьма банально. Обычное дежурство… Зима в этот год была странная. То оттепель, то мороз под тридцать градусов. Народ болел, и вызовы поступали один за другим. Болели все от старого до малого. Грипп свирепствовал. Приемные покои переполнялись кашляющим и чихающим народом. Линейные бригады колесили по заснеженным улицам и переулкам, пробиваясь в машинной толчее или простаивая часами в пробках. Пятые, шестые, девятые этажи, сломанные лифты… День и ночь перемешались и слились в единый поток температур и нудных объяснений, что и как нужно делать. Но народ не унимался и все требовал и требовал срочно полечить: сделать волшебный укольчик, часа в три ночи, и послушать рассказ, еле шевелящего языком, доктора о том, чем отличается анальгин от аспирина.

Сергей совсем еще молодой паренек лет двадцати пяти. Недавно женился. Белокурой, пухленькой Наташке сегодня исполнилось всего лишь шесть месяцев. Молодой папаша заботливо укутал ребенка и уложил на низенькую тахту…

Наташкина мать сегодня учится, а он один хозяйничает и всячески оберегал покой своей красавицы. Честно говоря, оставаться одному с дочерью он не очень любил. Всегда было как-то не по себе, но за шесть месяцев он немного привык и почти уверенно справлялся с обязанностями няньки: меняя памперсы и проверяя на запястье, не горячая ли свежеприготовленная молочная смесь. Сегодня все как-то сразу не задалось. Не успела жена закрыть дверь, как Наташка начала хныкать. Стандартные приемы, как то поменять памперс, накормить, напоить и побаюкать результата не дали. Ребенок все хныкал и хныкал. Позвонил жене, поговорил с тещей, а Наташка все больше и больше капризничала. Взял на руки, нарезая круги по маленькой спальной, пел, читал все вспомнившиеся стихи, но…. Она уже не плакала, она кричала, от чего сердце Сергея съеживалось, и он был готов убежать куда угодно, только бы не слышать этого крика. Минуты и часы тянулись. Он с замиранием сердца ждал, когда этот кошмар закончится, но Наташка, бледнея от натуги, кричала. Потеряв всякое терпение, он уложил ребенка на низенькую тахту и выбежал из комнаты, на ходу закуривая сигарету….. Когда через несколько минут Сергей вернулся в комнату….. Наташка лежала на полу около тахты и только судорожно ловила ртом воздух…

Повод: шесть месяцев, травма, умирает, просто выбивался из общей гриппозной картины. Скорая практически сразу прибыла на место.

На тахте задыхалась, бледная, как мел, шестимесячная кроха. Рядом стоял отец, жестикулируя трясущимися от волнения руками, пытаясь объяснить, что произошло…

Дальнейшие события развивались стремительно. Реанимационная палата, аппарат искусственной вентиляции легких, в приемном покое столпившиеся родственники и сиротливо стоящий с опущенной головой Сергей. Уголовное дело и смерть Наташки….

Потом разобрались, и выяснилось, что причиной всему разорвавшаяся аневризма, но Наташки, то нет…. И его не простили…

На засыпанном снегом кладбище он стоял потерянный и одинокий, рядом с маленьким холмиком, усыпанным белыми замерзшими розами….

Чернобыль.

Эту весну я ждал с нетерпением. Хотелось побыстрее размотать свои рыбацкие снасти, устроиться на берегу Волги и вдоволь нарыбачиться. Когда я еще смогу вырваться на Волгу не известно, а сейчас впереди целая рыбацкая весна…. В Куйбышев я приехал на полгода, на курсы усовершенствования, и грех упустить такой шанс. Первую половину дня учился, а вторую половину пропадал на берегу. Честно говоря, не только страсть к рыбалке тянула на Волгу, но еще и то, что частенько просто хотелось есть. Вначале так называемой "перестройки", Куйбышев, представлял собой просто голодный край. Талоны, очереди и пустые прилавки магазинов. Вот так и жили. Учились и ловили рыбку, а по вечерам хлебали из кружек наваристую юшку.

Как-то направили на практическое занятие по радиологии в одну из военных лабораторий. Занятие проходило нудно и малоинтересно. В завершении нам предложили проверить уровень радиации в почве. Пробу земли мы взяли тут же у одного из водостоков. Что-то долго делали, считали и в результате получили, что уровень радиации превышает допустимую норму. Преподаватель страшно разозлился и, обругав горе врачей, отпустил нас с миром, а вечером из программы время мы узнали о Чернобыле. На этом, наверное, мое знакомство с Чернобыльской трагедией и закончилось, если бы не еще один случай…. Закончив обучение, я вернулся домой и часто с тоской вспоминал Куйбышевскую рыбацкую весну…..

Осенью госпитализировали восемнадцатилетнего парнишку с огромным фурункулом на левой щеке. День был суматошный и я слегка приустал, но не заметить не мог, что парень выглядит ужасно плохо. Лицо бледное, с каким-то странным, зеленоватым оттенком. Температуры нет, болей нет, а сам фурункул, как огромный белый бугор. Решил не тянуть и сразу же взять в перевязочную. Вскроем, а там разберемся… Рассек скальпелем кожу вместо крови выделилась еле желтоватая жидкость. Дальше все как обычно: удалил стержень… дренировал…. и в этот момент забегает лаборантка и сообщает, что у парня в крови менее миллиона эритроцитов. Ну не бывает у живых людей такого! Честно говоря, не поверил, заставил переделать, но результат тот же. Ну и откуда ты на мою голову свалился — спрашиваю его. А он, как-то вымученно улыбаясь, говорит, что из Припяти. До меня медленно дошло, что Припять это же Чернобыль….. это же лучевая…. самолет… военный госпиталь, но парень вскоре, не смотря на усилия врачей, погиб……

С того дня слово Чернобыль для меня обрело совершенно иной смысл. Эта ужасная трагедия до сих пор представляется мне умирающим пареньком с бледно- зеленоватым лицом.

Марго.

На дворе февраль, а погода на улице мартовская. Небо голубое, небольшой морозец, искристый снежок и пахнет весной. Солнце по-весеннему припекает. В реанимационной палате тишина. Бело-золотистый солнечный свет чуть колеблется на выключенных мониторах, кардиографе и прикроватном столике. Единственная в палате кровать застелена и, кажется, чего-то ждет…..

Светлане Ивановне уже за сорок. Без мужа поднимала дочь, работала и ждала, что вот, вот Марго подрастет, и они заживут легко и счастливо. Не замужнее положение давно не пугало и даже отчасти радовало. Нет на шее лишнего человека, о котором нужно думать и заботиться. Так легче и проще. Легче для нее и для Маргуши. Зачем ребенку такой непутевый отец, когда рядом любящая и заботливая мать. Заботилась Светлана о Маргуше всегда и везде. Учитель в школе она и дома всегда была учителем. Поэтому свою Марго она растила как принцессу, не нуждающуюся ни в чем, а для этого работала, работала, работала.

— Не знаю как у других, а для своей я сделаю все, что в моих силах — говорила Светлана подругам, убегая на очередной частный урок. Конечно, репетиторство отнимало много сил и времени, зато позволяет жить, не считая копеек от зарплаты до зарплаты. Как-то очень быстро Маргуша подросла и превратилась в полне симпатичную, как сейчас говорят сексапильную девушку. Позади годы учебы в школе. Гормоны, возраст, любовь и в результате весенним утром на пороге Светланиного дома Маргуша стояла с длинноногим и ужасно не симпатичным Андреем. Мамины слезы и уговоры не подействовали, и в их идеальный мирок прокрался этот прыщавый Андрюша. Первенца молодые назвали тоже Андреем. Одного было мало, теперь еще Андрей Андреевич, ворчала Светлана Ивановна, всем своим видом показывая отношение к новой Маргушеной жизни. Для молодого отца наступили суровые тёщины будни. Не там сидишь, не там стоишь не самое страшное в их домашних перепалках. Ежедневная проработка мужской половины походила на какой-то ритуал, без которого Светлана теперь уже не могла и дышать. Андрей Андреевич рос симпатичным и славным ребенком. К трем годам он уверенно декламировал стихи, а к пяти уже вполне бегло читал все, что попадалось в маленькие ручонки. Маленький Андрей рос, а большой бледнел и худел…. В начале февраля он не выдержал и громко хлопнув дверью ушел. Ушел, навсегда убегая от тёщиного — "Вы Андрей не умеете и не можете содержать семью….". Маргуша плакала, но перечить матери не могла, а через неделю как-то внезапно заболела. Врачи сказали сильный грипп и забрали в больницу, а ночью Маргарита тихо умерла….

Пятилетний Андрей Андреевич прижался к отцу, крепко обхватив его ручонками за шею. На коридорной кривоногой банкетке резко постаревшая Светлана Ивановна. Тишина. Только под потолком потрескивает и мигает лампа дневного света. Маргуши, её Маргуши, больше нет…. Мысли путаются и тонут в слезах. Через широко распахнутую дверь видно, как февральское солнце освещает пустую реанимационную кровать, а в её душе пусто и черно….

Катер.

Кому-то может показаться, что мне нравиться описывать истории, где все заканчивается смертью. Поверьте, что это не так. Дело в том, что смерть это лишь логическое завершение жизненного пути, а слово из песни, как говориться, не выбросишь. Поэтому мои записи такие, какова сама жизнь. Попробуйте взглянуть на неё по-другому, не как на набор случайных происшествий, а наоборот, как на четкую логическую цепочку взаимосвязанных, вытекающих друг из друга событий. Поверить в то, что каждый наш шаг прогнозирует нашу дальнейшую жизненную ситуацию не трудно. Нужно только попытаться понять суть происходящего с нами. Просто так жизнь ни кого не наказывает, она учит. Учит, как малых детей. Иногда, как нам, кажется, очень строго, но справедливо. Наказывая, оберегает от чего-то большего, что могло бы с нами случиться. И только в последнюю очередь отнимает разум и лишает нас собственно самой себя-жизни. Жаль только, что за наши ошибки иногда приходится расплачиваться невинным. Говоря это, я в первую очередь, имею в виду наших детей.

С Натальей Александровной мы встретились в конце февраля. На улице был один из таких дней, когда выйти из дома может заставить только большая нужда. Пронизывающий северо-восточный ветер, серое низкое небо и сплошной гололед разогнали всех моих пациентов, а она пришла. Пришла после суточной смены, уставшая, еле передвигая больные ноги. Вошла и грузно уселась на предложенный стул. На вид ей было далеко за шестьдесят, скуластое озабоченное лицо, неряшливая и изрядно поношенная кофточка была заштопана черными нитками. Разговор как-то не клеился. Она слушала крайне не внимательно и все время вставляла какие-то фразы, пытаясь всем своим видом и словами показать, что она все знает и понимает, но ничего сделать не может….. Она плакала и рассказывала. Рассказывала и плакала…..

Замуж Наталья вышла поздно. Не сказать, что по большой любви, а потому что уже несколько месяцев была беременна и, пытаясь скрыть свое положение, практически женила на себе Алексея. Осознав свое положение, Алексей запил. Да так крепко, что уже через несколько месяцев молодая жена решила расстаться с новоявленным супругом. Так бы, наверное, и произошло, если бы не мать Алексея. Она взяла на себя все хлопоты и заботы и начала мытарства по больницам. Господь ее услышал или ей повезло, но Алексея поставили на ноги, да так, что он не пьет, и посей день уже тридцать шесть лет. Семья сохранилась, и вскоре на свет появился первенец Алексей Алексеевич, а через год его брат Антон. Семья зажила обычной жизнью. Парни росли, родители работали. Все как у людей: квартира, машина, дача. Дети получились толковые, но уж очень самостоятельные. Может в первую очередь потому, что были предоставлены сами себе. Уже позади школа и техникум у младшего, а мать с трудом выговаривает название вуза и понятия не имеет где, этот техникум находится.

— Мам, — ты хоть посмотри на мой диплом — как-то с горечью сказал Антон. — Да, да конечно, как нибудь — и забыла, вновь закрутившись в обычной рутине. Антон явно переживал, но вида не показывал. Окончив техникум, он очень быстро устроился на работу и поступил в институт. Работа ему не очень нравилась, несмотря на хороший заработок. Он искал чего-то нового, наверное, в первую очередь для души. И вот, как говорят, подвернулось. Московская фирма открыла свой филиал, и ей был нужен молодой, толковый специалист. Антон как нельзя, кстати, подошел по всем статьям, но вот заработок обещали пока слабоватый. В перспективе вот… а пока только так. Антон не сомневался, а вот Наталья Александровна закатила дома истерику. Чувствую, говорит нутром, что что-то здесь не так. Пошумела, поплакала, но настаивать не стала. Парень уже большой сам разберется. Новая работа Антона закрутила и завертела. Новые люди, новые заботы. Привык быстро и даже, казалось, что занимался этим всегда. Работа и учеба занимали все его время. Друзей, в общем-то, и не было, за исключением ребят с которыми вместе работал.

Вовсю бушевала летняя пора. На девчонках коротенькие платья, жаркое солнце, а до защиты институтского диплома всего несколько месяцев. Отдохнуть бы, развеяться, поваляться на пляже, но строгое начальство не давало расслабиться не зимой не летом. Антон работал и бойко продвигался по карьерной лестнице, как- никак, а уже левая рука руководителя. Июнь, июль… и вот уже август наполнил воздух запахами Астраханских арбузов, а в сквериках распустились золотые шары. В пятницу назначен первый корпоративный праздник. Два года успешной работы на рынке, чем не достойный повод развлечься и наконец-то отдохнуть. Поездка планировалась за город, к морю и это радовало Антона больше всего. За последние несколько лет он так был занят, что даже ни разу не выбирался на природу, а тут случай…..

Дымок от мангала, запахи готовящегося шашлыка, выпитая водка и медленно уходящее за горизонт малиновое солнце навевали романтическое настроение. С противоположного берега огромного залива еле слышно доносился шум начинающейся дискотеки. Казалось, стоит немного пройти, и ты окажешься на расцвеченной разноцветными огнями танцевальной площадке.

Темнело. Солнце полностью скрылось за морским горизонтом, и только облако еще подсвечивались его желтовато-малиновым светом. Прохладный ветер теребил небольшие набегающие на берег волны. Выпитая водка подталкивало к действиям. Потянуло на подвиги. Туда, где сейчас музыка и много молодых и красивых лиц.

Катер шел быстро, слегка подпрыгивая на небольших волнах. Внезапно он резко остановился, сходу зарывшись носом в набегающую волну, накренился, и как-то медленно черпнув бортом, стал погружаться в воду. Не успев осознать происходящее четверо сидящих в катере, включая Антона, оказались в воде, шумно отплевываясь и пытаясь понять происходящее. Катер погрузился в воду, но не утонул, а встал как поплавок, высоко задрав нос над водой.

Ни разу не попадав в экстремальную ситуацию, Антон, однако не испугался и не растерялся. Ухватившись руками за борт, он быстро оценил ситуацию и начал окликать товарищей. Все были живы и целы, только испуганы и растеряны. До берега с десяток километров, ночь и только музыка дискотеки, доносящаяся с соседнего берега и плеск волны, ударяющийся в борт перевернутого катера.

Решение пришло быстро. Двое старших и наиболее опытных решили добраться до берега вплавь, а Антона с Андреем, щупленьким тридцатилетним бухгалтером, оставить у катера дожидаться помощи. Всплески разрезающих воду рук, минута и они растворились в ночном сумраке. Там в темноте, они боролись с волнами, давая надежду на спасение.

Ночь, казалась, бесконечной. Лунная дорожка разделила залив и их жизнь на до и после…. Катер медленно покачивался, убаюкивая и с каждой минутой все больше и больше отнимая веру в спасение. Андрей молился, медленно про себя проговаривая слова. Он был с детства слабым и никогда не отличался выносливостью. Профессию бухгалтера и ту выбрал только потому, что она ему, казалась, тихой и спокойной.

Предрассветные часы стали самыми страшными в жизни Антона. Андрей совсем ослаб, и его постоянно приходилось поддерживать, но его худое, скользкое тело выскальзывало и наконец, почти безжизненно повисло, перестав бороться за жизнь. Антон из последних сил, цеплялся одной рукой за борт катера, но силы начали покидать и его. Сознание медленно ускользало.

Первые солнечные лучи, и холодный утренний ветер заставили открыть напухшие веки. Медленно осознавая реальность происходящего, он понял, что жив. Жив благодаря рубашке, рукав которой оп привязал ночью к поручню катера. Он жив, но он один. От этой мысли ему стало страшно. Там под водой Андрей… сознание вновь покинуло его….

Утренняя зорька. Что может сравниться с красотой поднимающегося из воды солнца. Его блики дробятся в водной ряби, тишина и умиротворенность. Медленно покачивающийся поплавок и предвкушение рыбацкого счастья. Поворачиваясь в лодке за наживкой, Сергей Иванович заметил на горизонте ярко белый бликующий треугольник. Толком разглядеть не удавалось, уж слишком далеко. Бог с ним, а у меня рыбалка это самое важное, что есть в жизни у настоящего рыбака.

Рыба клевала вяло, неохотно, не смотря на все ухищрения. Сергей Иванович пыхтел, менял наживку, от души плевал, но что-то не заладилось. Время от времени он поглядывал в сторону, где на воде блестел непонятный предмет. Рыбалка явно не удалась. Решив больше не мучиться, Сергей Иванович, запустив мотор, и направил лодку в сторону отвлекавшего его все утро блестящего предмета.

Шустрая казанка хлопая брюхом, резво помчалась по воде….

В сознание Антон пришел только в больнице. Бело-розовые стены качались, в голове шумело, знобило и мутило. Сознание возвращалось, медленно прорисовывая отдельные картины вчерашнего дня. Мангал, музыка, катер, ночь, вода. Вода, везде одна вода и безжизненное тело Андрея. Антон вскрикнул, как от острой боли, на одну минуту ему показалось, что он пытается удержать в руках скользкое тело товарища.

— Все, все кончилось. Ты в безопасности — голос доходил откуда-то сверху, от туда, где под потолком висел белый, стеклянный шар светильника. Антон повернул голову. Склонившаяся над металлическим столиком молоденькая медсестра ловко набирала в шприц очередную ампулу. Она разговаривала и даже улыбалась. Чему радуется, подумал Антон. Я здесь, а Андрея нет. Он там, в заливе под проклятой водой. Медленно потянулся к карману, где обычно лежал телефон. Трубки не было, видимо потерял вчера в море.

— Мне бы позвонить — глухим, и показавшимся ему чужим голосом проговорил Антон. Или сами наберите — тут же оговорился он, чувствуя, что сил для разговора у него явно не хватит. Мысль о смерти Андрея теперь поселилась в его голове и начала пульсировать, так что Антона начало снова знобить и трясти.

— Я сейчас помогу — сказала она, вводя какое-то лекарство Антону. Тряска немного отпускала, но лучше не стало. Вновь и вновь мысль об Андрее беспокоила его, вызывая нервную дрожь. Введенное лекарство постепенно начало действовать и Антон почувствовал, что тело становится ватным, руки перестали его слушаться, а голова как будто погружается в мягкую подушку. Стало клонить в сон. Мысли путались и были отрывочными и вскоре он заснул.

Очередное пробуждение после этой проклятой ночи на воде было не радостным. В палате полумрак. Из приоткрытой двери доносятся звуки шагов, приглушенные, раскрашенные эхом голоса. Свет из дверного проема падает на пол, и светлая полоса разделяет ее на две равные части. Так было в заливе, когда лунная дорожка разделила его на до и после. Он не вскрикнул и не испугался. Четко осознавая все происходящее, позвал медсестру. На его голос в палату вошли мать и отец.

— Откуда вы здесь? — спросил Антон. — Кто вам сказал? Мать не ответила и присев на стул тихо заплакала, а отец стал путано объяснять, что позвонили из больницы и сообщили. — Как они узнали наш телефон — как-то без особого интереса, приподнимаясь на кровати, спросил… и, не дожидаясь ответа начал рассказывать о том, что произошло этой ночью в заливе…..

— Я не хотел, я его держал — уже в который раз он произносил эту фразу, как будто пытаясь кого-то доказать и самого себя еще раз убедить в том, что это настоящая, правда. — Вы верите мне? Мать, не переставая плакать, по-прежнему сидела, склонив голову, и не отзывалась, а отец, при каждом его слове похлопывал его по плечу и тоже молчал. — Я хочу домой — сказал Антон и тоже замолчал. Странная тишина и только из глубины сознания доносящийся плеск волн….

Утром в больничном коридоре было суетно, то тут, то там мелькали белые халаты. Постучавшись в дверь ординаторской, Наталья Александровна вошла и с порога объявила, что Антона они забирают домой, и что там ему будет лучше. Сказала и только теперь взглянула на врача.

— Хорошо — не уговаривая её, и как-то безразлично ответил эскулап, и взглянул на неё из-под очков. — Несколько дней подавайте седатики или дайте выпить немного коньячка, я, думая, что все будет у него в порядке. Он парень крепкий. Везунчик.

Они возвращались домой по дороге вдоль залива. Антон впервые в жизни попросил у отца сигарету. Дрожащей рукой с третьего раза раскурил, закашлялся и выбросил ее в окно, закрыл лицо руками и заплакал. Плакал он тихо, без истерики, но от этого всем стало страшно. Отец остановился у обочины и чтобы этого не видеть вышел из машины.

Приехав домой, Антон начал названивать по всем телефонам, пытаясь узнать, что-либо о своем шефе. Если Андрей утонул, то, что стало с ними? Отправившись, вплавь за помощью, добрались ли они до берега? Живы или… Телефоны молчали. Не отвечали ни сотовый, ни городской. Молчал даже телефон фирмы. Молчали так, словно все в этом мире исчезли. Самые печальные мысли начали роиться в голове Антона. Вероятно, все погибли, а в живых остался только он. Ему было даже страшно об этом думать.

Субботу и воскресенье Антон провалялся в постели, практически не ел и тупо смотрел в потолок. Что дальше делать и как с этим жить? Несколько раз к нему подходил отец и пытался завести разговор, каждый раз похлопывая его по плечу, но Антон молчал.

В понедельник он встал, очень аккуратно и тщательно побрился. Медленно, как будто никуда не торопясь принял душ. Надел новую рубашку и неторопливым или скорее сдержанным шагом направился в офис. За ночь он десятки раз представил себе, как ему придется рассказывать и объяснять работникам и начальству в Москве о том, что произошло. Рассказать-то он, конечно, расскажет, но как объяснить людям, что в живых остался только он? Кто сможет его понять? Все эти размышления его просто выводили из себя. Единственная мысль о том, что кто-то может подумать, что он виноват в смерти трех человек его просто бесила. Даже сейчас в душе, наедине со своими мыслями он ощущал свою вину за то, что остался в живых. Как объяснить, что это просто счастливая случайность и что своей жизнью он обязан банальному любопытству простого рыбака?

Перешагнув через порог офиса, Антон остановился. Он был готов увидеть что угодно. Практически был готов с порога начать отвечать на все вопросы. Но… Офис жил обыденной жизнью. Обычная утренняя суета понедельника. Антон медленно двинулся по коридору. На встречу попадались сотрудники, обыденно и без затей здоровающиеся с ним и перебрасывающиеся дежурными фразами. Антона резко замутило. Он еле сдерживался, чтобы на них не закричать. Как, как они могут работать, когда случилось такое? Как всегда в предбаннике, перед кабинетом шефа сидела миловидная Оксана.

— Что-то ты сегодня припозднился — улыбаясь одними глазами, констатировала она факт его появления. Шеф раз десять уже спрашивал о тебе.

— Он что жив? — вырвалось у Антона.

— Все шутишь, а заказчики названивают и с самого утра ищут твою милость, а я тут должна… Антон, не дослушав её, без стука вошел в кабинет шефа.

Лицо Игоря Сергеевича слегка вытянулось и даже несколько побледнело. — Ты от. откуда — выдавил он и нервно начал теребить и растирать рукой мочку правого уха.

Все, что в течение нескольких дней копилось в душе Антона, сейчас рванулось наружу. Он не говорил, он несколько минут просто кричал, как будто стараясь перекричать самого себя. На шум в кабинете, осторожно приоткрыв дверь, заглянула и тут же исчезла Оксана. Антон выдохнул и, как будто свалив с себя огромный груз, медленно сел в кресло, стоявшее в углу кабинета. Теперь оба молчали. Только лицо Игоря Сергеевича было малиновым, как после жаркой сауны.

Пауза затянулась.

— Послушай Антон — медленно подбирая слова, проговорил шеф и снова замолчал….

Игорь Сергеевич с детства неплохо плавал. Учась в институте даже как-то, пару раз выступал на соревнованиях за свой факультет. В ту ночь, он не раздумывая, принял решение плыть за помощью. Его зам и товарищ еще со школьной скамьи, прозванный еще в школе "тритоном", кажется, вообще не испугался, а ночное происшествие принял за очередную забаву подгулявших мужиков. Вдвоем рассекая набегающие волны, они плыли к берегу, поочередно громко отфыркиваясь и поначалу даже пытаясь разговаривать, но берег казавшийся близким совсем не приближался. Уже через час оба поняли, что их бравада может им стоить жизни. В очередной раз, перевернувшись на спину и пытаясь перевести дыхание, они смотрели в черное звездное небо. Все, что было вчера и то, что будет, их мало интересовало. Единственная мысль — доплыть, а значит выжить, пульсировала в головах, вытеснив все из их сознания. Ни когда раньше так не хотелось жить. Жить, еще один гребок, доплыть, вдох, все медленнее становились взмахи, и все чаще приходилось переворачиваться на спину, чтобы отдышаться. Волны теперь не казались маленькими. Когда сил практически не осталось, они все еще некоторое время на автомате пытались перебирать отяжелевшими руками. До берега оставалось не более километра, когда "тритон" сделал последний отчаянный рывок и со сведенными судорогой ногами, вскрикнув, ушел под воду. Игорь видел это как во сне. Он не пытался помочь, он все также автоматически продолжал раздвигать воду руками, уже не осознавая, что происходит. Берег он почувствовал, когда волной его потащило по острой гальке. В голове шумело, руки и ноги его не слушались. До рассвета он лежал на берегу, тщетно пытаясь осознать происшедшее. Вместе с рассветными лучами он поднялся на еще плохо его слушающихся ногах и стал вглядываться в горизонт. Вода, одна вода и никаких признаков жизни. Ни "тритона" ни катера не было видно. Страх и паника набросились и погнали его прочь от берега. Как он добрался домой, он не помнил. Помнил только растерянное и заплаканное лицо жены. Выпив полстакана коньяка, упал на постель и проспал до следующего утра.

Утреннее пробуждение вернуло Игоря к ужасающей действительности. Теперь он все четко понимал и осознавал. Мысли завертелись с огромной скоростью, так как обычно у него бывает, когда он просчитывает все варианты предстоящей сделки. Потребности делиться с другими своими мыслями у него ни когда не было. Он сам всегда все тщательно обдумывал и принимал решение, а потом только его озвучивал в виде приказа к исполнению. Однако сегодня это у него не получалось. Чувствуя острую потребность с кем-то поделиться и обсудить все произошедшее, Игорь позвал жену и подробно, как на совещании, начал ей рассказывать. Рассказал, как взяли и утопили катер — страшно дорогую игрушку, московского начальства, как погибли ребята и что в живых остался только он….. Слез не было. Супруга нахохлившимся воробушком сидела на краю кровати и слушала его исповедь. Один раз она только попыталась его переспросить, но тут, же осеклась и замолчала.

— Теперь ты знаешь все — сказал Игорь и внимательно посмотрел на жену. Как думаешь, что делать? Последние слова как часовой механизм бомбы, подействовали на миниатюрную женщину. В доли секунды в ее голове промелькнуло, что расплачиваться за все это придется ей, так как Игоря явно попрут с работы и может еще и привлекут к ответственности, что у москвичей явно не заржавеет, а она останется одна с ребенком и будет перебиваться на нищенскую зарплату. Решение пришло само собой.

— Кто знает о том, что вы собирались к морю — спросила она, в упор, взглянув на мужа.

— С полной уверенностью сказать нельзя, но вероятно никто, так как тех, кто знал уже больше нет — сказал и сам удивился простоте и логичной мысли жены. Пусть мертвые возьмут все на себя, а я не причем. Забыть, забыть как страшный сон все, что было, а в понедельник на работу, как ни в чем не бывало. Сделать вид и слегка озаботиться отсутствием сотрудников. Он нежно поцеловал жену, так как не делал уже много лет. Так, словно она подарила ему новую жизнь. Обрадовавшись найденному решению, он встал с кровати и направился на кухню завтракать. Однако мысли о несправедливости, дружбе с "тритоном" и ребятах не дали получить от еды удовольствия. Потянуло на коньяк. Одним глотком проглотив стопку, поковырялся в салате и ушел на диван к телевизору. Обычное воскресное безделье тяготило. Вообще он не мог долго бездельничать и даже воскресенья обычно проводил на работе, с той разницей, что приходил часам к одиннадцати и в тишине офиса придавался своим размышлениям. Не стоит менять свои привычки, подумал Игорь, чтобы там не случилось. Встал, быстро оделся и направился в офис.

Тишина кабинета почему-то его не обрадовала. Усевшись в дальнее кресло, он потянулся к бару…. Жена несколько раз звонила на сотовый, но он не отвечал. Медленно потягивая бренди, запрокинув голову, он тупо смотрел на люстру, как будто изучая все её изгибы. Домой пришел поздно и изрядно выпивший.

— Ужинать будешь — обыденным голосом спросила жена.

— Нет. Завтра, все завтра — сказал он толи ей, толи себе и отправился спать….. Утром на планерке с деланным удивлением поинтересовался, где народ, накидал всем работы и как всегда закрылся у себя в кабинете……

Послушай Антон — медленно подбирая слова, проговорил Игорь Сергеевич, я думал, что вы с Андреем тоже утонули.

— Утонул только Андрей, а я как видите, жив и здоров.

— Нет не только. "Тритон" тоесть Сергей Иванович, тоже погиб. Не дотянул с километр до берега. Что будем делать Антон? Они там, а мы здесь. Ничего не изменишь. Надо как-то с этим жить. Он говорил, одновременно наливая в широкобедрые бокалы бренди.

— Давай помянем пусть им зем…. вода будет пухом.

Говоря, Игорь судорожно соображал, что ему делать и краем глаза внимательно следил за Антоном. Каждый думал о том, что произошло и в тоже время о чем-то своем.

— Знаешь Антон, нам с тобой надо серьезно подумать, как выпутаться из этой истории.

— Мы уже выпутались, а они….

— А катер? — осторожно спросил Игорь.

— Что катер, стоит на своем месте, рыбаки притащили.

У Игоря отлегло. Значит все дело теперь только в тех, кто погиб, а это уже полбеды, а вернее их беда, подумал Игорь и налил еще бренди.

— Наверное, не стоит об этом ни кому рассказывать — скорее в утвердительном, чем в вопросительном тоне проговорил Игорь Сергеевич, упирая на слове, не стоит.

— Они погибли, а мы как крысы забьемся в норки и будем молчать? — прошептал Антон, но Игорю показалось, что он кричит. Кричит так, что все, на всех этажах офиса его слышат. Он побледнел и пересел в свое кресло воглаве огромного письменного стола.

— Разговор у нас с тобой Антон явно не получается. Иди работать, а там посмотрим, что да как….

Известие о гибели зама и Андрея облетело офис в считанные минуты. В каждом уголке интересовались только о том, что да как произошло. Болтливая Аксана, только и делала, что под великим секретом рассказывала всем о том, что слышала и о том, что сама додумала. К вечеру вся история обросла какими-то странными подробностями и сплетнями о жене шефа и ее взаимоотношениях с бывшим замом и о том, что всё знает и прикрывал Антон…..

Попытки найти утонувших в заливе результатов не дали. Через девять дней, когда их разбухшие тела всплыли на поверхность, их нашли все те же рыбаки. Похороны провели за счет фирмы. Не до не после похорон Игорь Сергеевич больше с Антоном не разговаривал и даже в рабочих вопросах всячески пытался избегать его. Между ними образовалась невидимая пропасть, вернее залив. Один был на одном, а другой на другом берегу.

Все произошедшее, плюс дурацкие пресуды по поводу, как и что, крайне негативно воспринимались Антоном. Игорь Сергеевич же делал невозмутимый вид, но, однако тоже болезненно реагировал на эти проявления бурной человеческой фантазии. Через три месяца планировалась очередная московская инспекция, и он не очень-то хотел, чтобы слухи доползли и до их ушей. Но как это сделать? Каждый вечер он изрядно напивался, пытаясь тем самым приглушить что-то в своей душе. Через несколько недель такого внутреннего противостояния он сильно изменился. Обрюзг, стал раздражительным, постоянно срываясь то на одного, то на другого, а однажды перепало и Антону. С той поры он как тигр, почувствовавший вкус человеческой крови, начал свою охоту на Антона. Проверки, разборы, ревизии….. Все, что он делал с утра и до вечера это всячески его травил. Травил тихо, отыскивая повод и играя роль доброго, но требовательного руководителя. Все сводилось к той самой предстоящей московской проверке. Под этим соусом Игорь Сергеевич гонял всех, но в основном Антона.

Жизнь у Антона теперь походила на ад. Он постоянно перед всеми в чем-то оправдывался. Делал и переделывал в который раз отчет и по своей наивности не сразу понял, что происходит.

…. Вернувшись, поздно вечером, домой Антон с удивление увидел на своей кровати старшего брата. Алексей был уже давно женатым человеком и жил со своей семьей отдельно.

— Опять поссорились с Ириной, пояснил отец. Ты ложись в зале, а он пусть спит здесь. И раньше бывало, что Ирина выставляла Лешку из дома, особенно когда он неделю другую начинал безудержно квасить. Ирина терпела, но, в конце концов, выпроваживала к маме на профилактику. Лешка отлеживался, зализывал раны, каялся и через два три дня возвращался домой тихий и трезвый. Отец не обращал на это особого внимания, а мать спускала на тормозах, считая, что когда-то он образумится. Только Антон не переваривал этих пьяных приходов.

— Ты не ругай его — говорила мать — со всяким бывает…. Он и не ругал, просто тихо ненавидел Алексея и его пьянство. Так было всегда, но не сегодня. Сегодня ему просто было не до него, своих проблем было выше крыши. Устроившись в зале на диване, он никак не мог уснуть. В голове крутились и крутились мысли.

— Не спишь? — услышал он голос брата, стоявшего на пороге. Как не странно, но он был абсолютно трезв. — Поговорим? — спросил Алексей, усаживаясь в кресло напротив Антона.

Когда жили вместе, такие ночные беседы бывали у них часто. Обычно говорили обо всем и ни о чем, но обоим это нравилось.

— Давно мы так с тобой не говорили братишка — мягко начал Алексей и завертелось… Полночи, он рассказывал Антону про Ирину, детей, а Антон внимательно слушал и в свою очередь рассказал о своих делах на работе. Впервые за много лет они были нужны друг другу.

— Может тебе бросить эту работу? Скоро получишь диплом, а там…Смысл ломать копья, если тебя выживают, тем более вся эта история на заливе. Ты пойми, я не учу. Я просто думаю, что так для тебя будет проще. Ну а хочешь воевать — воля твоя, воюй, но толку? Себе только нервы изуродуешь, да чего доброго сядешь как я на стакан или иглу.

— Ну, ты загнул.

— Ни чего я не гну. Я тоже как ты когда-то не пил, а сейчас без стакана порог дома переступить не могу. Увижу Ирку и сразу куда — нибудь спрятаться хочу.

— Так брось её.

— Её запросто, а вот дочь жалко. Сожрет она её без меня. Она ведь если меня нет, на ней все зло срывает. Свои нервы она так лечит, а я терплю. А кода сил больше нет, напиваюсь. Зря я, наверное, все это тебе говорю….. Ну ладно, хорош на сегодня. Давай-ка маленько подремлем, а то завтра мне на работу, да и тебе завтра во. ева. ть….

Тянулся очередной месяц. Осеннее настроение было во всем. Воздух наполняли запахи опадающей листвы. Антон еле дотянул до конца недели. Он полностью выдохся. Нужна была хоть какая- нибудь разрядка…..

Вечерние огни ресторанов и баров, казино и дискотек. Музыка, шум, толчея…. Как все случилось, Антон не помнил. Только вдруг почувствовал, что ему стало очень хорошо. Так хорошо, как не было ни когда. На задний план ушли все проблемы. Исчезли заботы и тревоги. Было просто хо-ро-шо…о…о… С того вечера всё и началось…..

— Уже два года колется, — сказала Наталья Александровна, — и год как на системе. Помогите, прошу. Он ведь тогда даже институт не окончил, бросил все. Ушел с работы. И в голове теперь только одно — проклятые наркотики. Куда я его только не водила, где не лечила, а толку? Не колется, значит пьет. Не пьет- значит колется. Неужели ни чем нельзя помочь? — она говорила и плакала. Плакала и говорила…..

Конец февраля. На улице был один из таких дней, когда выйти из дома может заставить только большая нужда…..

Тачка.

Дежурство было спокойным. Вызовов мало, да и, кстати сказать, в разгаре май, да еще и суббота. Народ разъехался по дачам и огородам. Вот в воскресенье, вернувшись с плантаций и получив обострение всего, что только можно себе представить, граждане будут усиленно набирать "03".

Я крутился с боку на бок на жестком диванчике, и, начиная дремать, представил себе, как завтра тоже отправлюсь поднимать целину. Спина предупреждающе заныла, словно я уже начал вгрызаться в садовую глину. Прошло какое-то мгновение, и селектор противно зашуршав и голосом заспанного диспетчера, сообщил о вызове в какую-то глухомань….

Сигарета, наждачной бумагой, раздирает горло и прогоняет сон.

— Ну, Федорыч, за — пря — э-гай — и вскакиваю на седушку старенького рафика. Машина тронулась, разгоняя лучами фар ночную темноту.

— Не зря мне грезились сады и огороды, вот тебе и пожалуйте. Хорошо бы туда днем, да Федорыч.

— Сегодня, хоть, слава Богу, вызвали в участковую. Вон в прошлые сутки я тут с Галиной Сергеевной полночи плутал. Здесь только по звездам, ни фонаря, ни указателя — пытается поддерживать разговор Федорыч.

Асфальт петляет между березнячками, но молодой зелени неразличить, мелькает за окном только серая стена. Шуршат скаты, покачивает на поворотах рафик…. Медсестра Любаша, устроившись в салоне, мирно посапывает на носилках… Монотонный звук двигателя и однообразие картины, вновь возвращает меня в полудрему. Один Федорыч, как филин всматривается в ночную дорогу….

….Светлана Ивановна, давно перестала надеяться на обещания великих мира сего, и продовольственную программу решала сама. Несмотря на возраст и гипертония, начиная с апреля, копошилась на даче, копала, сеяла, сеяла и сажала…. На соседних участках, взращивали урожай ее коллеги по НИИ. Доктора наук и кандидаты, по заведенному в стране обычаю, с приходом весны, превращаются в трудолюбивых крестьян. На свежем, воздухе они проветривают головы от умных идей и формул. Ну а в перерывах между окучиванием и сбором жуков, потягивают чаек из листьев смородины и раздумывают над проблемами бытия.

Но не хлебом единым, рассуждала Светлана Ивановна, ежегодно высаживая у покосившегося штакетника огромные георгины так, что бы они осенью завораживали местных плантаторов своим великолепием. Вот и сегодня решила спуститься в погреб и извлечь на свет божий драгоценные корни…. и сделала не осторожный шаг на скользкой, деревянной ступеньке….

Сергей Николаевич, в который раз поглядывал на аккуратно убранный и распланированный участок соседки. И когда она только успевает. Вечерело. Светланы Ивановны, на участке не было видно. Дверь в домике приоткрыта, лопата воткнута рядом со штакетником. Значит еще не уехала — подумал Сергей Иванович. Чем старше он становился, тем пристальнее он вглядывался в лицо Светланы, забывая о своей хваленой холостяцкой натуре. Все чаще он старался перекинуться с ней словцом или чем-то помочь по хозяйству. Но сегодня…. Сергей Николаевич, постучался и перешагнул порог. В домике было пусто и тихо. Окликнул и только теперь заметил открытую крышку погреба, на дне которого бледная и неподвижная лежала Светлана Ивановна.

Мысли запрыгали….. Все давно разъехались и помощи ждать неоткуда. Каких сил ему потребовалось поднять Светлану наверх, он не помнил. Помнил только, что перевязал головным платком её окровавленную ногу и, уложив Светлану на тачку, через лес, по тропинке повез её в больницу….

— Приехали — объявил Федорыч, сворачивая с асфальта, на замощенную гравием дорожку перед больницей. Луч фароискателя скользнул по кустам сирени и уперся в чуть приоткрытые двери приемного покоя, в проеме которых промелькнула белохалатная фигурка…..

У дверей, в садовой тачке, перепачканной землей и навозом, лежала женщина с бледным, искривленным от боли лицом. Сломанная левая голень, перевязанная окровавленным головным платком, неестественно свешивалась и держалась только на мягких тканях.

— Носилки, быстро в приемный — кричу, а сам затягиваю жгут, и пытаюсь прощупать пульс.

Федорыч исчез в темноте. Несколько секунд и вот он уже раскрывает носилки. Перекладываем и иноходью бежим в сторону приемного покоя. Узкие двери, сделанные еще при царе Горохе, одна створка наглухо забита, а за ними тамбур в котором едва разойдутся два человека….

— Не пройдем, давай на руках.

Но дорогу преградила широкоплечая, грязносерая санитарка.

— Ну, счас, так и пустила.

Я опешил. Хотел оттолкнуть серую глыбу, но мгновенно понял, что работать нормально не дадут, только время потеряем….

— Давай в машину.

Чертыхаясь на ходу, укладываем носилки в салон.

— Венозный доступ, гормоны……

Жизнь потекла своим чередом. Любашка набирает, колем, капаем, шинируем….

Минут через двадцать давление стабилизировали, и Светлана Ивановна открыла глаза.

Можно теперь попробовать получить вразумительные ответы о случившемся. Внутренне напрягшись, направляюсь в сторону приемного покоя. Но не тут — то было. Мордатая санитарка, заметив меня, закрывает двери приемного покоя и запирает их на замок. К такому повороту событий я просто не был готов. Попинав ногой дверь, я отступил, и наблюдал, как из окна приемного покоя на меня смотрят "люди" в белых халатах…..

По дороге в травматологию Сергей Николаевич, рассказал всю историю. Все, включая и то, как его не пустили на порог больницы и он еле-еле уговорил вызвать хотя бы скорую.

Поистине бред какой-то. Однако и так тоже бывает. Не буду рассказывать, как я потом долго пытался найти правду. Знаю теперь точно — её нет. У нас каждый за себя, как на собственном огороде. Иногда мне кажется, что не стоит обращать внимание на таких, с позволения сказать, "людей". Жизнь или Бог сами с ними разберутся, а главное просто чувствовать, что ты сам сделал то, что был должен сделать. Но вот беда — чувства удовлетворенности при этом почему-то я не испытываю. Все время остается горечь и ощущение незащищенности перед толпой сереньких людишек. Единственно, чего я хочу — это попробовать избежать соблазна, заплатить им той же монетой.

Остановись.

Сегодня я как-то по-особенному взглянул на привычные для меня вещи. По-новому взглянул на знакомые улицы, деревья, кусты и вдруг осознал, что меня восхищает и завораживает великолепие окружающего. Да, именно восхищает, если не проходить мимо, а хотя бы на одну минуту задержаться и внимательно всмотреться. Любой куст, любое дерево или скромная травинка это целый мир. Мир красоты и гармонии.

Сквозь утреннюю дымку пробиваются солнечные лучи. Очертания домов и скверов чуть размыты, словно на огромных акварелях. Приглушенность тонов…. Веселый щебет птиц…. Нет привычного городского шума. Все звуки размеренны и легко узнаваемы. Город еще спит, запертый в бетонные коробки, от утренней прохлады и аромата наступившей весны. Не просохшие от росы чернильно-фиолетовые кисти сирени слегка склонились и источают едва уловимый аромат, соперничая с едва приоткрытыми, нежно-розовыми, бутонами шиповника. Борясь за свою жизнь, пробился сквозь асфальт и тянется к солнечным лучам одинокий, желтоголовый одуванчик. Перепорхнула с ветки на ветку, потревоженная звуком шагов, синица. Капельки, не просохшей росы, переливаются и искрятся на ярко-зеленых листьях подорожника. Дымка рассеивается, и небо постепенно прибавляя красок, становится ярко-голубым.

Скрежетнул на повороте первый трамвай. Отдаленный гул и шуршание автомобильных скатов разорвали утреннюю тишину. Город просыпается и вяло потягивается. Хлопают и скрипят двери домов, выпуская на свободу озабоченных людей. На улицы возвращается городская суета… Красота растворилась в гуле и гомоне. Она спряталась в тихих переулках и парках. Скрылась в зарослях черемухи на берегу городского пруда. Укрылась тенью старых лип. Она притаилась и ждет. Ждет, когда ее заметят в грохоте и толчее большого города.

Остановись. Посмотри вокруг. Приложи ладони к белому стволу березы. Вдохни аромат цветущей сирени так, что бы от удовольствия закружилась голова. Посмотри, как легко и свободно перелетает, с цветка на цветок, серебристый мотылек. Как проворно перепрыгнул через канавку всклокоченный воробей. Как колышется на ветру тонкий ивовый прутик…. Вокруг тебя жизнь и радость бытия и её надо только рассмотреть и услышать. Конечно, это не прибавит заработной платы и круто не изменит жизнь, но однозначно сделает ее несколько легче, по крайней мере, мне помогает, и замечу даже не хуже валерьянки…. Жаль только, что я не могу кому-то об этом рассказать… Мы абсолютно перестали понимать с Ларисой друг-друга…

Вероника.

Частенько мелькают на телеэкране мыльные оперы про людей в белых халатах, где больничные дела — только антураж и декорации, на фоне которых кипят настоящие страсти как в какой-нибудь "Санта Барбаре". Однако в жизни бывают вещи и покруче, чем телевизионные сопли и слюни. Единственно с чем соглашусь, это то, что лечебные учреждения, где медики практически днюют и ночуют, как нельзя более полно исполняют роль почвы, на которой расцветает любовь и вырастает бурьян ревности.

Вероника, как и многие ее сверстницы с детства мечтала о карьере модели. Как прекрасно в шикарном наряде от кутюр продефилировать по сияющему огнями подиуму. Восторженные взгляды, блеск глянцевых обложек, любовь поклонников…. Мечты, мечты, но, а в жизни все получилось иначе. Красотой, да и знаниями, как говорят, не блистала. После восьмого класса решила, что нужно куда-то подаваться, но куда? В ПТУ или к станку что-то не манило, так что выбор сам собой пал на медицинское училище. Училась не шатко не валко. Особой тяги к медицине не испытывала, но все же лучше, чем у станка. Время летит быстро, вот в руках и диплом и нужно куда-то устраиваться на работу, но не тут-то было, медсестер и без Вероники, полным полно. Походила, походила, да и кое-как устроилась на скорую помощь. Чем, собственно говоря, не работа? Сутки отработал, трое дома делай что хочешь. Ну, что хочешь-то, скажем не получалось, так как жила вдвоем с мамой и сестрой в однокомнатной комнатушке. Спала с мамой на одной кровати, а в углу на раскладушке примостилась сестренка. Требуя своего угла, по дому бродила старенькая кошка, а на кухне в клетке посвистывал кенарь. В такой толчее о чем-то личном и не подумаешь. Таких как Вероника на скорой было пруд-пруди. Кто от безработицы сбежал из деревень, и перебивались в общагах. Кто с кем-то на пару снимал жилье и…. всех и не пересчитаешь. Жилье, как говорят, в России такая же беда, как дураки и дороги. Вот и справляли порой девчонки свою женскую потребность на суточных дежурствах, то в коморке среди бинтов и коробок с лекарствами, то в салоне припаркованного санитарного автомобиля. Экзотика? Вряд ли. Скорее безысходность. Ну, а мужики, как в таких случаях водится нарасхват. Хоть косой, хоть кривой, а был бы с колбасой. Упрекаете? Зря. А где путевого-то, да на всю жизнь единственного найти? Путевые они уже давно прибраны к рукам, а те, кто спился или ширяется и так не нужны. Ну а уж если повезло, и попался холостой или разженя, то за него и побороться не грех….

Вот и попался такой разведенный доктор Веронике. Хоть и разведенный, но молодой и даже где-то симпатичный. Вот и закружилось. Любовь, не любовь, а…. Встречаться с Владимиром поначалу стеснялась. Прилюдно ни каких знаков внимания не принимала и называла только по имени и отчеству — Владимир Викторович. Скрыть свои взаимоотношения на скорой помощи практически невозможно, поэтому уже через короткий промежуток времени, вся подстанция знала, что у Сорокина появилась новая пассия. Кто-то нашептывал Веронике о том, что он обыкновенный бабник, поиграет и бросит. Кто-то откровенно завидовал, а кому-то было просто все равно. Встречались они в основном на скорой, а любовь крутили, как и все по ночам в салонах машин или временно пустующих ординаторских. Ночью между вызовами поспать бы, вытянувшись на жестком как камень топчане, а в углу в темноте кто-то пыхтит и постанывает, вот и летит в ту сторону ботинок, как в разгулявшихся мартовских котов. В такой обстановке не до любви, вот и начала Вероника выпивать, по немногу, по чуть-чуть, так для храбрости. Вчера чуть-чуть, завтра чуть-чуть и…. подсела на стакан. Теперь без водки не проходил и день. Без водки сходила с ума, нервничала, не спала. Теперь пила и с горя и с радости и просто так и за компанию, но ума все же хватило понять, что пропадает, что сама не может выйти из запоев. Рассказала все как есть любимому, он же врач — поймет и поможет. Он посоветовал и сделал первую инъекцию реланиума. Сам сделал, сам и списал на какого-то пациента. Жизнь вроде наладилась. Теперь она пила, а когда вновь без стакана не могла уснуть, то приходил на помощь Владимир и вводил очередную дозу. Это не было уже секретом потому, что Сорокин бегал по станции за врачами и уговаривал списать очередную ампулу. Уже год, как они были вместе, но жизнь все никак не налаживалась. Почему? Да потому, что к тому времени у доктора образовалась еще очередная новая связь. Вероника безумствовала. То закатывала публичные скандалы, то напивалась, то, как побитая собака приходила мириться к любимому доктору. Еще с полгода тянулся период разрыва отношений и вот она снова одна. Одна, но крепко привязана к алкоголю и транквилизаторам. Понять и представить это сложно, когда несколько суток не можешь уснуть, а когда на минуту задремлешь, то в голове возникают ужасные кошмары. Голова разрывается от боли, а спасение спрятано на дне стакана. Алкоголизм только в кино выглядит смешным и безобидным. В жизни — это мука, перенести которую не всем под силу. И однажды не выдержав, она сдалась….

Когда дома кроме кошки и кенаря не было никого, она выпила, целую упаковку снотворного…., но ее удалось спасти. Очнувшись в реанимационной палате, она поняла, что попутка свести свои счеты с жизнью не удалась, и она сбежала. Сбежала из больницы и сделала все еще раз…..

На похороны он не пришел, а за гробом тянулась вереница скорых, завывая сиренами и разрывая душу на куски….

Переживал ли он уход Вероники? Вероятно, но утешение быстро нашел в новой любви. Она не была из медицинской среды и больше походила на маленькую застенчивую девочку, хотя и не была юной и имела уже взрослого сына. Познакомились на очередной гулянке. Она не замужем, да и не когда не была. Он как говорят холостой и в вечном поиске, хотя уже не раз был в браке, и где-то растет его сын…..

— Ну, Сорокин, когда определишься? Не мальчик уже. Пора и к какому-то берегу прибиться — рассуждала на очередном дежурстве, заток скоропомощной жизни Васильевна.

— Тебе ж внуков пора нянчить, а ты все со своими бабами не разберешься.

— Знаешь ты все, вот и посоветуй, — как-то без особого энтузиазма отозвался доктор, потягивая крепкий чай из видавшей виды алюминиевой кружки.

— Тебе легко рассуждать, а мне выбирать сложно. Вот Оксанка она хоть куда, но женись на ней и только смотри, чтоб налево не сбежала. А мне это надо? Сама говоришь, что не мальчик уже.

— Ну, а новая-то твоя- Раиса, чем тебе не пара — радуясь, что ее хоть кто-то слушает, продолжала Васильевна. И мать богатая и квартира, и машина, и парень у нее уже большой. Да и сама она на тебя с открытым ртом смотрит. Не забот, не хлопот. Живи да радуйся. Чего тебе ещё?

— Так-то так, но боюсь, а вдруг чего….

…..Чего ни чего, а выбрал все же Раису. Сначала вроде в шутку, а потом и всерьез женился. Пару лет его жизнь шла в гору. Теща подарила машину. Жена холила и рядила, а он улыбался и щурился как мартовский кот на завалинке. Многие уже стали забывать и привыкать к новому образу остепенившегося доктора Сорокина, но…. Но как волка не корми он….. Толи жизнь сытая наскучила, толи просто потянуло на старое, но вновь в его жизни появилась новая любовь. Поначалу они тщательно скрывали свои отношения, но шила в мешке не утаишь. Скорая это маленькая деревня, где жизнь каждого видна, как на ладони. Слухи о его новом приключении явно докатились и до жены. Раиса частенько стала наведываться к нему на работу, благо сама не была обременена таковой. Её, сына и зятя содержала мама. Она кормила, поила, одевала и выводила их в свет, а Раиса больше походила на избалованного ребенка, где муж это необходимый семейный атрибут и основа для плотских утех. Приходить приходила, но за руку не ловила, однако остро чувствовала, что молодая семья рушится и до крушения не так и далеко…..

У каждого человека есть что-то, что приносит радость в этой жизни. Вот и у Раисы была своя радость. С детских лет она любила всякую живность, а в особенности собак. Собаки для нее были и радостью и горем и работой и развлечением. Так как ни одного дня в своей жизни она не работала, то однажды решила, что будет разводить собак. Решила и… Собачья жизнь затянула. Клуб, люди, встречи, разговоры о собаках….. Ничего удивительного, поскольку каждому своё.

Почему-то сегодня на работу доктор Сорокин собирался крайне долго. Вставать не хотелось, хотя на будильнике было уже без четверти семь. Время странно тянулось, и он все никак не мог сосредоточиться. Ключи от машины забыл, и пришлось вернуться. Вернулся и вспомнил, что сам же их сунул в другой карман. Что за чертовщина? Сегодня я явно не в своей тарелке, думал он, направляясь на работу. Рабочая суета успокаивает и вынуждает, хочешь того или нет подчиниться единому ритму жизни на скорой. Вызовы, пациенты, утренняя суета коллег заставят любого очнуться от спячки.

— Курьер 708 вызов на Садовую принял, — сквозь шум радиопомех, прозвучало в рации и больно кольнуло Сорокина где-то в районе грудины. Он четко услышал, как реаниматоры с соседней подстанции приняли вызов по адресу, где он уже несколько лет живет с Раисой. Вот только слуховых галлюцинаций мне сегодня и не хватало, подумал он и вопросительно взглянул на сидевшего рядом фельдшера. Васильевна тоже с недоумением посмотрела на него, желая вероятно услышать какое-то пояснение.

— Ты слышала или мне показалось? — как бы продолжая прерванный разговор, спросил Сорокин.

— Да вроде адрес твой — как-то неуверенно ответила она и внимательно посмотрела на доктора.

Он явно забеспокоился и тут же переспросил адрес по рации у диспетчера. Она подтвердила, но в голосе прозвучали какие-то странные нотки.

— Я на курьере — прокричал Сорокин в рацию и машина, резко развернувшись, помчалась в направлении его дома….

….Раиса вставала рано, так как свора изголодавшихся за ночь щенков поднимала в квартире невероятный лай. Надо всех накормить, а потом вывести погулять породистую маму. Сегодня как обычно она хлопотала со своими питомцами, не особенно замечая, что любимый доктор собирается на сутки и постоянно что-то ищет. Утреннюю перебранку она отнесла к их теперь уже ставшей постоянной теме. Той, о которой во всеуслышание рассуждала вся станция и по причине, которой они уже несколько дней не разговаривали друг с другом. Новый роман Сорокина на станции набирал обороты, а их семейная жизнь становилась просто невыносимой. Лучше не замечать, как он намывается и собирается к своей докторше и не портить себе настроение с утра — думала она, теребя за ухо маленького неуклюжего фокстерьера. Собаки — вот кто не предаст и не сбежит к очередной сучке…. Эта мысль ее расстроила, так как именно они и сбегут, весело виляя своими купированными хвостиками.

— Кобель, — с горечью вскрикнула она и отпихнула взвизгнувшего щенка, а собирающийся на работу Сорокин застыл на половине пути в ванную.

"Так больше продолжаться не может или я или она. Вот придет, обязательно все выскажу, и пусть будет, что будет, — думала она, переливаясь неестественным для нее румянцем".

Он ушел и демонстративно громко хлопнул входной дверью…. Одна. Опять одна. В маленькой комнате спит великовозрастный сын, а она одна. Щенки суетились у ног, когда раздалась трель телефонного звонка.

— Привет Рай, на твоих ушастиков есть желающий, — говорила Марина из клуба собаководов, — я дала твой адрес. Он минут через сорок заедет посмотреть. Смотри дешево не отдавай. Ну, пока, — и она повесила трубку.

— Хоть чего-то хорошего, а то с этим Сорокиным я вас некуда и не пристрою, — разговаривая с собаками, Раиса направилась устранять утренний беспорядок в комнате.

За хлопотами она и не заметила, как пролетели сорок минут. Курлыканье домофона заставило еще раз окинуть взглядом комнату. Вроде все как у людей, не стыдно и приглашать….

На пороге стоял высокий, симпатичный, но слегка манерный мужчина.

— Вам звонили. Я по поводу щенка, — сообщил красавец и быстрым взглядом оглядел комнату. Хорошо, что успела прибраться, поймав его взгляд, подумала Раиса.

— Проходите, я вам их сейчас покажу.

Через минуту на середине ковра весело кувыркались два кудрявых создания, уморительно хватая друг — друга за холки.

— Красивые, — подытожил новый знакомый. Несколько минут, казалось, заворожено смотревший на щенков.

— Да и вы, кстати говоря, тоже, — как-то само собой вырвалось у Раисы, и она несколько смутившись, улыбнулась.

После тянувшейся уже несколько месяцев домашней междоусобицы, появление в ее доме симпатичного мужчины, вызывало у нее какое-то ощущение надежды. Надежды, что не все еще потеряно и что она еще сможет быть счастлива в этой жизни.

Её, казалось, еле уловимый флирт, заставил незнакомца напрячься. И так, не очень-то словоохотливый, он мгновенно превратился в скованного молчуна, тупо смотревшего на разрезвившихся собак.

— Может чаю? — больше для того чтобы хоть как-то разрядить обстановку, предложила Раиса.

— Можно, — будто допуская ее к чему-то сокровенному, проговорил он. После чего они долго сидели на кухне, пили чай и разговаривали. Говорила, правда, больше она, а он как-то односложно отвечал и кивал головой. Она рассказывала о собаках и о жизни, так словно встретила доброго попутчика. Было около десяти, сын еще спал в своей комнате, когда он поднялся и вроде бы прощаясь, направился в прихожую.

Не доходя до двери, он вдруг резко повернулся к ней и вонзил в живот, неизвестно откуда появившийся нож. Она громко и пронзительно закричала, падая как подкошенная на пол. Встревоженный криком матери сын выбежал из комнаты. Спросонья и от вида крови, в его голове все завертелось. В панике он бросился бежать мимо матери, над которой склонился незнакомец, продолжавший методично один за другим наносить ей удары ножом.

На отчаянные крики сына о помощи стали выглядывать из дверей встревоженные соседи, когда по перепачканному кровью подъезду быстро удалялся высокий мужчина…..

Похороны становятся поистине печальными, когда из жизни уходят молодые, да еще так…… Странным казалась только бурная деятельность, которую пыталась развить новая пассия Сорокина…..

Ужасные события этой трагедии не могли быть не замеченными. Народ в страхе содрогнулся. Несколько месяцев детей в школу водили за руку и провожали по тёмным, заплеванным подъездам. Вечерами ходили, оглядываясь, и не писали объявления в газеты…..Мерзавца так и не нашли. Какое-то время потаскали Сорокина, но алиби…

….Через год он еще раз сделал свой выбор. Он снова женат, но поговаривают, что она пьет и сильно напоминает Веронику……

Жаркое солнце, белый песок, пальмы, голубое море, что может быть лучше и что так не успокаивает после жизненных передряг…. На пляже молодая супружеская пара, похожая на тысячи и тысячи других обожженных жизнью и солнцем….

Иванова-Рентгард.

— Достали эти мамочки. Два раза икнул — скорую им подавай, — раздосадовано говорила молодая врач — педиатор, разместившись на переднем сидении скорой.

— Не греши Марья Сергеевна, сегодня не больно гоняют, — отозвалась из салона фельдшер Ирина, — вон вчера у Прохоровой двадцать восемь вызовов.

— А я что, просто обидно. Держат нас за холуев, а сами даже пожалеть собственного ребенка не в состоянии.

Машину резко накренило на повороте. Скрежетнули тормоза и мимо промчалась, не разбирая дороги и правил, молоденькая фифочка на ярко красном BMV.

— Вон видала что творит. Ей разве до детей?

Разговор, наверное, продолжался бы бесконечно, если бы не добрались до очередного адреса.

— Что там у нас? Температура?

— Ага — отозвалась Мария — широкими шагами направляясь к подъездной двери.

Домофон запиликал и правильный мелодичный голос осведомился — Кто?

— Скорую вызывали? — нарочито грубо спросила Мария Сергеевна.

— Открываю, проходите.

— Нет бы встретила, а то проходите, — пробурчала себе под нос распаленная разговором врач педиатрической бригады.

Лифт как всегда не работал. Маршируя по лестничным переходам, борясь с накопившейся в нутрии нее злобой на всех и вся, все не переставала бурчать и проклинать тот день, когда она решила посвятить свою жизнь экстренной медицине.

— Лифты не работают, позакрывались на сто засовов, во двор не заедешь…..

— Маш, кончай. Не выспалась что ли? Бубнишь целый день без перекура.

— Тебе хорошо. Уколешь в зад, и сиди, а мне по сотому кругу объясняй "этим", чем хрен от редьки отличается. И ладно бы хоть слушали и делали, а то сидят, тупо кивают головой, а таблетку и ту дать не могут. Ум-ны-е, деваться некуда от их умища. Вон смотри, ждут, как же. Мы тут корячимся на шестой этаж, а они даже дверь не открыли.

Звонок проиграл веселенькую мелодию и из-за двери раздался мелодичный женский голос — Вам кого?

— Автослесаря, — уже нарываясь на грубость, вспылила Мария Сергеевна.

— К автослесарю в 93 квартиру, пожалуйста, — не меняя тональности, ответил все тот же женский голос.

Мария еще раз резко нажала на клавишу модернового звонка и со всей неприязьнью, какую только могла себе позволить, практически выкрикнула: — А скорую, не желаете ли?

— Не хамите, пожалуйста, — все так же мелодично отозвались из-за двери.

Дверь слегка приоткрылась, удерживаемая здоровенной золотистой цепочкой. В проеме показалось миловидное личико сквозь проем рассматривающее медиков, как непрошенных и нежданных гостей.

— Ну, так и будем стоять? Чего ждем? Скорую вызывали или нет?

Дверь закрылась, и затем открылась полностью, пропуская бригаду в прихожую.

— Куда? Где больная? — сходу спросила Мария.

— Здороваться нужно, — в ответ пропел нежный голосок.

— Пока здороваться будем, умрет. Куда идти?

— Снимите верхнюю одежду в прихожей, переобуйтесь, вот вам тапочки. Ванная направо. Помойте руки.

Мария Сергеевна в растерянности от такого приема застыла на середине прихожей.

— Вы издеваетесь? Или…, - не успела она договорить, как вновь включился нежный голос.

— Повторяю не нужно мне хамить, я этого не люблю. Делайте, что вам говорят, и проходите в детскую.

Мария, поняла, что больше не выдержит, сорвется и наговорит мамаше кучу гадостей. Без каких либо разговоров и пояснений она направилась в детскую, а за ней туда же просеменила Ирина, как-то по-особенному аккуратно пронося обшарпанный бригадный чемодан с медикаментами, мимо искрящихся зеркал и шкафов благородного дерева.

Настала очередь удивляться хозяйке квартиры. От такого неповиновения ее чуть не парализовало. Её нижняя губа затряслась, маленькие кулачки сжались, и на только что миловидном личике, изобразилась такая гримаса, от вида которой даже у видавшей виды Ирины зашевелились на голове волосы, и она как раненый заяц в три прыжка преодолела прихожую и шмыгнула за доктором в детскую.

— Стул, — голосом армейского старшины, строго скомандовала Мария Сергеевна.

— Стул фельдшеру, — вновь прозвучала команда, с растяжкой и нажимом на первый слог.

— Мне долго ждать?

Присев на стул, ловко подведенный под ее мягкое место, Ириной, она выдохнула и спокойным голосом, так словно ничего не произошло, спросила: — "Что с тобой случилось заинька?"

На кровати лежала укутанная с головой симпатичная девчушка лет десяти. Она все время из-под одеяла внимательно наблюдала за происходящим и улыбалась какой-то хитрой и совсем не детской улыбкой.

— Как тебя зовут?

— Ксения Иванова-Рентгард, — голосом взрослого человека, чувством собственного достоинства и превосходства, проговаривая каждую букву фамилии, проинформировала присутствующих десятилетняя звезда.

— По мне хоть Голенищева-Кутузова, — парировала выходку доктор.

— Что с тобой случилось Иванова ты наша свет Рентгард?

— Что вы себе позволяете? — словно очнувшись от полученного нокаута в прихожей, защебетала хозяйка.

— Вы клятву Гиппократа давали…..

Светлана медленно повернула голову на звук доносившегося щебета. Смерила глазами, стоявшую в позе обиженного львенка, хозяйку и также медленно перевела взгляд вновь на девочку.

— Ну, так что все-таки случилось дорогая моя?

— Не ваша.

— Ну, хватит ваша не ваша. Что спрашиваю, случилось, что болит?

— Нам нужно сделать литическую смесь. Нам прописал наш семейный доктор, — вклинилась в разговор мать.

— Назначил, пусть и делает, а у нас скорая помощь, а не бригада девочек по вызову.

— Ну все, хватит, я буду на вас жаловаться, — взвизгнула разъяренная поведением врача, мамаша.

— Вам это просто так не про… - и оборвав разговор на полуслове выбежала из комнаты. Было слышно, как она набирала телефонный номер и очень сбивчиво кому-то объясняла ситуацию.

— Нам здесь явно не рады, — грустно подытожила Ирина. Может уж, лучше уколем, раз просят, да и поедем, а Маш?

— Не надо меня колоть, — в свою очередь отозвалась из-под одеяла Иванова-Рентгарт.

— Так может я ее все-таки, осмотрю? — набравшись терпения и пытаясь окончательно не сорваться, спросила Мария.

— Вы нам больше не нужны. Поговорим с Вами в другом месте, — язвительно отозвалась мамочка.

— Тогда всех вам благ.

Машина скорой помощи тронулась с места. Медики сидели тихие, разговаривать не хотелось. Было ощущение, что испачкались, а вымыться не успели.

— Девчонку жалко, пропадет — после длительной паузы, как бы подытоживая, сказала и вновь замолчала Мария Сергеевна.

Прошло около недели, и никто не вспоминал о происшедшем. Такие случаи вообще не редкость на скорой. Однако 4 мая заведущая подстанцией скорой помощи срочно потребовала собрать всех педиаторов….

— Ну что допрыгались? Сколько вам раз говорить не открывайте свои рты на вызовах — с места в карьер начала она разговор….

На столе заведующей лежала огромная минздравская петиция, в которой подробно излагалось, как врачи вредители мучали и издевались над больной десятилетней девочкой — Ивановой-Рентгард, а так же не двусмысленно предлагалось разобраться с этим вопиющим фактом безобразного отношения к своим обязанностям и примерно наказать виноватых.

Тут же выяснилось, что звонили из всевозможных инстанций. Кто-то грозил, кто-то настаивал, кто-то пугал телевидением и тд…

— Все просто, — теперь уже грустно говорила умудренная опытом подобных разборов заведующая, — не накажу я — накажут меня, а я еще хочу поработать и мне нет дела до ваших чувств и амбиций.

— Заварила кашу Мария Сергеевна, вот и пусть отвечает, — поддерживая линию заведующей подвякнула азиатского вида доктор, недавно перебравшаяся в Россию из какого-то Бада. Её желание услужить и "лизнуть", так ярко было выражено, что Мария Сергеевна не выдержала и рассмеялась.

— Смеяться нечему, — подытожила завподстанцией. Пиши по собственному желанию Маша.

В кабинете сразу стало тихо. Мария Сергеевна медленно поднявшись со стула и четко, выделяя каждое слово, произнесла: — Вот тут вы глубоко ошибаетесь. Как вам нет до меня дела, так и я не расстроюсь, если вас, вышвырнут с вашего кресла. Медицина ничего не потеряет, а только приобретет. Да, кстати говоря, по-моему, вам уже лет пять, как следует быть на заслуженной пенсии. Заявление я не напишу. Хотят, пусть передают материалы в суд, — сказала, и демонстративно хлопнув дверью, вышла из кабинета….

Прошло около года. Под натиском проблем и, не желая больше бороться за место под медицинским солнцем — уволилась. Плохо это или хорошо она и сама не могла точно определить. Хорошо уже, наверное, то, что теперь по ночам она спокойно спит дома, а не мотается по вызовам, а плохо, что почти каждую ночь ей снится скорая. Снится и не дает спать. Она всегда хотела быть врачом. Мечтала помогать, а на деле ей предлагалось совершенно другое. Её знания и опыт оказались не так и нужны. В такие минуты ночных раздумий она, как правило, включала телевизор и, пытаясь отвлечься, бессмысленно щелкала каналы. Телевизионная жвачка успокаивала, и она вновь засыпала под работающий в ночи телевизор. Засыпала всегда, но не сегодня.

…. В кадре промелькнула скорая и голос сообщил, что в городе уже второй случай смерти малолетнего ребенка по вине врачебного персонала… Мария внутренне напряглась и вся превратилась в слух. Очередной кадр заставил ее, съежилась под одеялом. На телевизионном экране та самая мамочка, с которой были связаны её гонения на скорой. Стоя у дверей прокуратуры, она, потрясала пачкой исписанных листов и объясняла, как ее дочь убили врачи. Как они не вовремя приехали…. не так лечили…. и как это небесное создание мучилось, погибнув от банального осложнения гриппа.

Передача уже давно окончилась, но Мария все, ни как не могла придти в себя. Она почти вслух спорила с тем, что услышала и казалось, пыталась доказать всем и вся, что все что звучало с телевизионного экрана жуткая неправда. Она хотела кричать и плакать. Кричать так, что бы услышали все, но кто её мог услышать? Разве, что кот, примостившийся на краешке дивана и очень внимательно и настороженно смотревший на возбужденную хозяйку. С экрана раздавалась веселенькая музыка, а полуобнаженные тела демонстрировали не двусмысленные движения….

Похожий на Бога.

В синевато-тусклом свете длинного больничного коридора, там, где вдоль стен стояли убогие видавшие виды, протертые за десятки лет банкетки, свернувшись в неестественной позе, расположился долговязый, лет тридцати пяти, парень в разорванных и сильно потертых джинсах и такой же потрепанной ковбойке.

Он не пытался кричать, но его губы постоянно шевелились, он что-то шептал, но этот шепот больше походил не на стон тяжелобольного, а на тихий еле произносимый матерный перебор. Было около трех ночи, когда в приемный покой участковой больнички в забытом богом лесном поселке, его притащили товарищи и не найдя более подходящего места поместили здесь. Заспанная дежурная медсестра всплеснув руками исчезла за дверями ординаторской из которой долго раздавался ее дребезжащий голос объяснявший кому-то по телефону, что она, всего — навсего медсестра и что срочно нужен хирург. На противоположном конце кто-то повидимому задавал вопросы, на что явно получал один и тот же ответ — "Да, не знаю я, что я врач, что ли?" За дверью ординаторской стихло. Время сначала тянулось, а затее просто превратилось в бесконечную пустоту ожидания. Минуты, секунды, а затем и часы. За грязненькими с облупившейся масляной краской на рамах окнами начал пробиваться утренний не уверенный весенний рассвет. До утра явно не дотяну — эта мысль постоянно крутилась в голове долговязого. Можно подумать, что умирать утром легче. Облака за окнами раскрасились в нежно фиолетовый и розовый цвет. Тоненькая оранжевая полоска восходящего солнца чуть-чуть показалась вдалеке, там, где на горизонте сливалось небо и верхушки убегающей вдаль непролазной лесной массы. Скрипнула и рывком открылась входная дверь. В свете восходящего солнца, лучи которого ударили по синеве больничного коридора стоял он. С растрепанными ветром седенькими волосами, в помятой, широкой куртке, с пошарпаным саквояжем, но плечистый и уверенный он сделал шаг и его голос зазвучал и эхом разнесся по старым коридорам. Все вокруг закипело, зашевелилось и долговязый внутренне ощутил, что жизнь еще не кончилась. И еще — что входящий Иваныч, сейчас чем-то похож на Бога, нарисованного на куполе Малиновской церкви.

Муха.

Это повествование я хочу начать с мухи. Обычной мухи, которых вы сотнями видите каждое лето. На оконном стекле она была похожа на неожиданно заблудившегося очень нервного, но не потерявшего надежду человека. Она неутомимо, зигзагообразно исследовала каждый сантиметр глянцевой поверхности. Взлетала и вновь ударялась о стекло, каждый раз снова и снова, пытаясь найти выход. Попытки отогнать ее или направить в открытое окно были безуспешны. Отсутствие способности осознать и оценить стоящую перед ней преграду сделало ее, казалось бессильной в борьбе за жизнь. Измученная напрасными попытками она замерла. Через какое-то время она вновь повторит попытку, но все останется без изменений. Истина, казалось бы, лежит где-то рядом. Стоит протянуть руку, сделать одно усилие, один шаг и вот она свобода, но… Что- то неведомое, неосознанное нами толкает идти по одно и тому, же пути. Делать одни и те же ошибки. Каждый раз надеяться. И только, кажется случай, стечение каких-то обстоятельств позволяют вырваться из порочного круга. Абсурд! В мире, где каждое шевеление, каждое дыхание, подчинено логике функционирования тончайших природных механизмов и вдруг случай. Вдумайтесь, ведь случай есть не что иное, как единица времени, точка отсчета, момент в который одновременно сошлись все необходимые условия, что бы что-то изменить. Чтобы сложилась воедино сложная мозаичная картина. Отсутствие да же малого, на первый взгляд не существенного элемента не позволит вам увидеть все в полном объеме. Снова и снова, муха пытается найти выход. Тыкается как слепой котенок в каждый угол. Но ее попытки не бесполезны, как может показаться на первый взгляд. Десятая, сотая и… С гулом набирающего высоту самолета она вырвалась на свободу. Ей повезло. Вряд ли. Желание выжить и упорство были тем ключом, который открыл ей путь в свободный мир. Весной, когда вы после зимних холодов загляните на балкон, то там, в углу рамы будет лежать маленький высохший трупик борца с оконной преградой. Несчастная. Вряд ли. Скорее исчерпавшая свой ресурс веры. Веры в жизнь, где шанс дается только тому, кто терпит и не сдается.

Когда Бог хочет наказать человека, Он отнимает у него разум, а с ним волю и желание бороться за жизнь.

Сон.

Небо совсем очистилось. Вечернее солнце ласково проглядывало сквозь густые кроны вековых деревьев, окрашивая их в желто — оранжевые тона. На небольших прогалинах искрилась, не просохшая после дождя, трава. Насыщенный влагой воздух, перемешанный с запахами хвои, опавшей листвы и трав, будоражил и пьянил. Длинные тени причудливо расчертили песчаную дорожку, ведущую к скрытому ивняком берегу реки. Выйдя, на изрезанную маленькими песчаными барханчиками излучину, я остановился и прислушался. В такт набегающей волне за моей спиной равномерно шелестела листва. Ветерок ласкал голые ноги и засыпал песчинками. К запахам леса присоединился отчетливый запах реки. Я медленно побрел вдоль берега. Ноги проваливались в сырой песок, оставляя глубокие следы которые тут же заполняла вода. Стайки серебристых с черными спинками мальков резвились на мелководье. Мое присутствие их, кажется, только забавляло. Разбегаясь в разные стороны, они вновь появлялись, сбивались в стайку, и как ни в чём не бывало, продолжали гоняться друг за другом. Вечерняя зорька. Какое сладостное ощущение. Дымок костра на противоположном берегу привлек мое внимание. Трое мальчишек сидели на берегу, и не сводили глаз с покачивающихся на воде разноцветных поплавков. Там где река плавно поворачивала, образовалась небольшая заводь. Берег порос осокой и тростником, а на водной глади раскинули ярко зеленые листья кувшинки. Чуть приоткрытые головки желтых цветов они колыхались на мелкой ряби. Склоняясь к горизонту солнце, прочертило искрящуюся дорожку через заводь. Не выразимый покой и умиротворение в душе. Созерцание не торопливой жизни. Блаженство от соприкосновения с чудом вот эмоции переполняющие меня. Заставляющие понять что — то важное, потерянное в суете города. Мысли не тревожат. Нет страха перед завтрашним днем. Все проблемы ушли на задний план. Суета осталась где-то за кромкой леса. Вечерело. Запахи становились более пронзительными. Дышу полной грудью, так как будто это делаю в первый раз. От удовольствия зажмуриваюсь и ложусь на песок. Тишина, покой и ненавязчивая музыка природы…

Так было раньше, а эти образы живут теперь только в моих воспоминаниях. Ночная прохлада быстро покидала город. Воздух становился все более вязким и удушливым. Расплавленным металлическим диcком над горизонтом, поднималось солнце. Кто-то, ускоряя шаг, пытался спрятаться в тени больших деревьев, но это были те немногие, у кого хватало еще сил бороться с разгулом стихии. Люди в основном уже смирились с невозможностью противостоять. Их движения становились все медленнее, в них сквозила тоска, безысходность и безразличие к происходящему вокруг. Они скорей напоминали сонных мух, нежели тех, кто еще несколько лет назад считал себя царями природы и безжалостно и нерачительно управлялся с ней. Настало время и она, та самая беззащитная и хрупкая начала свой крестовый поход против человека. Превратив его жизнь в кошмар.

Все началось как-то исподволь. Нереально долгое и жаркое лето сменила сухая осень. Лесные пожары пожирали огромные пространства планеты, заволакивая небо едким дымом. Иногда казалось, что этому не будет конца. Осень резко сменила дождливая зима. Воздух наполнился влагой, реки переполняла вода. Дождь не прекращался. Все что происходило с планетой, напоминало библейские описания конца света. Жизнь в городах была похожа на пир во время чумы. Балом правил страх перед надвигающейся, на человечество неотвратимой угрозой. Кто молился, кто от отчаяния и тоски пил горькую или покидал города ища защиты и спасения.

….Удобная кровать, белый сводчатый потолок бесшумно работающая система климатконтроля. Воздух чист, свеж и даже немного насыщен запахом весенних трав и цветущей настурции. Все это так не похоже на то, что творится снаружи. Умываясь, я долго стою под прохладными струями воды, ощущая всем телом прелесть бытия. Я жив?…. Жив, а это значит, что глубоко под землей живут теперь те, кто еще вчера безжалостно вырубал леса, заливал химическими отходами реки и как мог, обезображивал лик планеты, а теперь зарывшись в землю, как кроты, они пытаются построить новую жизнь, жизнь без неба. О Боже я с ними…. вместе…. Надеюсь, что это только сон….

 

Эпилог

……Вика!…. Ни чего в этой жизни не бывает просто так. За все, за каждый свой шаг мы, когда — то должны ответить. И если уж не перед людьми, то перед Всевышним это точно. Еще раз прости, что все так получилось. Надеюсь, что ты все же меня простишь.

Люблю. Папа.

….. — Я его абсолютно не знала. Саш, ты меня слушаешь?

— Да.

— Я сегодня прочитала всего одну записную книжку отца и многое поняла, — Виктория задумалась, — знаешь, живут рядом люди, вместе спят, едят, и ничего не знают, что творится в душе близкого человека. Это же страшно. Я думала…, а отец был совершенно другой….. он глубоко переживал, молчал и иногда выплескивал свои чувства на чистый лист бумаги…. Я бы так не смогла, — Виктория смотрела в забрызганное дождем окно, туда, где в темноте двора, одиноко стоял под дождем старый клен.

 

Глава 1

Григорий медленно открыл глаза. В голове шумело, к горлу подкатывалась тошнота, и перед глазами расплывались очертания предметов, словно внезапно кто-то выключил резкость. Ощущения были странные, словно он всем телом провалился в мягкую перину, не имея при этом сил из нее выбраться. Он пробовал шевелить руками, но они лежали вдоль тела, как будто принадлежали не ему. В сознании промелькнули эпизоды прошедшего дня: вот он с Иваном на берегу речки, а это он уже у Семеныча за столом… Он точно помнил, как они засиделись, болтая о всем, что приходило в голову, как поздно легли, продолжая перебрасываться фразами… А потом? Потом провал.

— Где я? — это вырвалось из него непроизвольно так, что он сам испугался, услышав свой голос.

Перед глазами замелькали тени, и из сгустившейся темноты прозвучал уверенный мужской голос: "Не нервничайте. Вам сейчас нельзя беспокоиться. Все будет хорошо". Эти простые фразы сразу успокоили Григория, мысли перестали метаться в голове и он снова уснул.

Второе пробуждение было не таким мучительным. Голова явно просветлела, с глаз сошла пелена, и он отчетливо видел все окружающие предметы. Тошнота больше не беспокоила, ушла, словно ее ни когда и не было. Руки и ноги привычно подчинялись, но все тело казалось ему теперь сделанным из ваты. Слабость не позволяла встать, придавливая к больничной койке. То, что он в больнице, сомнений не было. Его окружали знакомые медицинские приборы. Пучок разноцветных кабелей, огромной змеей повис на крючке кардиостойки. Сам Григорий, был опутан паутиной проводов. Красные, зеленые, желтые, они тянулись к электродам, приклеенным на груди и конечностях. Складывалось впечатление, что у него что-то внезапно случилось с сердцем. Эта мысль с одной стороны его тревожила, но так как он не чувствовал ни какой боли или дискомфорта, не беря во внимание общую слабость, то в общем-то все было сносно и это его быстро успокоило. Первое движение пальцев, включило сигнал монитора, и тот нежно пикая в такт биению его сердца, придавал ему еще больше уверенности, что и на сей раз все обойдется. С ним и раньше пару раз случалось нечто подобное, но Бог миловал, и он легко выпутывался из предлагаемых жизнью обстоятельств. Все это профессионально оценив в считанные секунды, он посмотрел на входную дверь, ожидая появления персонала, потревоженного сигналом кардиомонитора. Дверь бесшумно открылась, и в палате появился доктор, что собственно не трудно было определить по его виду и небольшому бейджу на кармане стандартной медицинской распашонки.

— С пробуждением Григорий Алексеевич. Как Самочувствие, — голос доктора показался Григорию знакомым, и он внимательно посмотрел на него пытаясь вспомнить, где он его раньше видел.

Внешность врача была ни чем не примечательна. Седые волосы аккуратно заправлены под медицинскую шапочку, чуть смуглое лицо, с еле заметным азиатским оттенком, аккуратно подстриженная профессорская бородка. Его выразительные глаза внимательно следили за пациентом, что не могло ускользнуть от набитого годами профессионального взгляда Григория.

"Не суетится. Изучает. Умен. Явно умен" — пролетела мысль в Гришиной голове.

— Ну что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Ян Генрихович, правда, это вы и сами уже знаете и давно прочитали на моей бирке, — и он улыбнулся краешком губ. — На несколько дней я буду вашим лечащим врачом, а затем вы сами разберетесь. Не правда ли доктор? Удивлены? Не стоит. Здесь не стоит вообще ничему удивляться, но об этом чуть позже, а пока покой, покой и покой. Если понадоблюсь, то я буду всегда рядом, — и еще раз, пристально взглянув на показатели мониторов, он тихо вышел, закрыв за собой матовую стеклянную дверь.

" Где же я его видел?" — вновь подумал Григорий, едва закрылась дверь за визитером, но эта мысль быстро ушла. "Он прав. Абсолютно прав. Спать и только спать. Ни кто еще не придумал для человека более действенного лекарства, чем сон" — думал теперь он, уловив едва слышный щелчок инфузомата, погнавшего автоматически в катетер очередную порцию снотворного коктейля, и погружая его в глубокий сон.

Третье пробуждение Григория на больничной койке было приятным, словно он проснулся в воскресный день в собственной постели. Самочувствие и настроение были отличными и если бы не больничные стены, то, наверное, Григорий испытал бы чувство истинного счастья. Едва он пошевелился, в палате появился уже знакомый ему доктор. Ян Генрихович словно ожидал его пробуждения, создав своим появлением атмосферу какой-то магической нереальности.

— Ну-с? — произнес он так, как обычно это делают уверенные в своей силе врачи, настраивая пациента на положительные эмоции с первой же секунды. — Ну-с, — повторил он, — как ваши дела, уважаемый Григорий Алексеевич?

— Насчет дел врать не буду, а вот самочувствие просто превосходное. Так, что, похоже, вашими стараниями я вновь обманул "старуху".

— Вы как всегда точны, выделяя суть явления. Я всегда этому удивлялся, — Ян Генрихович несколько смутился, явно сказав то, что не следовало, чем немало удивил собеседника. — Не обращайте на меня внимания уважаемый Григорий Алексеевич. Просто я немного устал. Было чертовски много работы. Ну да это собственно и не важно. Важнее всего то, что вам стало легче и меня это радует. Еще денек другой и я думаю, что вас можно будет оставить без моего попечения.

От взгляда Григория не ускользнул тот факт, что говорил, все это Ян Генрихович как-то заученно и поэтому выглядело это не естественно, словно он пытался выкрутиться из неловкого положения. Уточняться, что и как Григорий не стал, а просто мотнул коллеге головой в знак согласия и принятых, не понятно за что извинений.

— Можете потихоньку расхаживаться, но не усердствуйте. В вашем положении, как вы понимаете, лучше не спешить. Немного походите и просто полежите и почитайте. Скоро обед. Вас покормят, а потом мы снова немного поговорим. Кстати, книги вон там на полке, — как и в прошлые разы, Ян Генрихович взглянул на приборы и тихо вышел из платы.

"Странно. Где же я его все-таки видел?" — снова подумал Григорий. Еще раз потянувшись и ощутив бодрость в своем теле, он не торопливо присел на кровати и осмотрелся. Палата была напичкана аппаратурой по последнему слову медицинской науки и даже стояла какая-то техника, которую Григорий вообще ни когда не видел. "Да кстати" — вдруг вспомнил он — "а где все же я собственно нахожусь?" Что-то я не приметил таких хором в Завидово, да и Ян Генрихович не помню, что бы обмолвился об этом. Но предупредительность, с которой с ним общался доктор, в очередной раз его просто поразила. Не успел он закончить свой мысленный монолог, как дверь снова открылась.

— Забыл вам сообщить, — произнес доктор, — вас ведь наверняка будет интересовать то, где вы сейчас находитесь. Не правда-ли?

Григорий только и успел, что кивнул головой и с нескрываемым интересом стал всматриваться в лицо врача.

— Рядом с книгами есть небольшая брошюрка о нашей клинике. Так, что если интересно, то посмотрите.

Не успел Григорий задать вопрос, как его, опередив Ян Генрихович, продолжил: "Ну, а привезли вас сюда ваши друзья и скоро вы с ними увидитесь. Отдыхайте"- и доктор снова скрылся за бесшумной дверью.

За плечами Григория, конечно, был огромный врачебный опыт, но он все же был больше теоретиком и сам занимался врачеванием не так и часто. Консультировать, консультировал, но вот так чувствовать своего пациента, как Ян Генрихович он явно не мог и поэтому, еще не разучившись удивляться тому, что не может делать сам, Григорий не мог не отдать должного сноровки этого врача. Он даже где-то в глубине души искренне восхитился этим поистине отлично знающим свое дело человеком. Он вообще был склонен уважать людей, которые могут что-то делать лучше, чем он сам.

Немного размяв ноги, Григорий встал и направился к полке с книгами, закрепленной на противоположной стене палаты. Брошюрка, о которой говорил Ян Генрихович, была явно частенько востребована, о чем можно было судить по ее потрепанному состоянию. Пристроившись в кресле, как нельзя более удобно установленном в углу палаты, он включил небольшой настенный светильник и начал перелистывать страницы. Опытным взглядом он сразу же оценил уровень данного заведения. Спектр навороченных отделений, оснащение, фотографии манипуляционных и операционных залов вызывали истинную зависть знающего в этом толк профессионала. Такое обилие современного медицинского оборудования он видел только однажды, и то в Лондонском госпитале. Но понять из брошюры, где он все же находится, было нельзя. Как не странно, но не было, ни каких фотографий, какие обычно любят размещать на обложках, запечатлевая во всей красе общий вид здания клиники. Нигде ни разу не упоминалось названия, да и просто отсутствовали какие бы то ни было выходные данные. Брошюра заканчивалась внушительным списком известных имен консультантов, но и тут была какая-то несуразица. Все эти люди уже ушли из этой жизни. "Что это? Рекламный ход? Врядли. Для такой клиники это чересчур." — Григорий улыбнулся собственной мысли. "Книжонка-то старая, а я чудак…, но однако, аппаратура и фотографии же современные" — мысли несколько запутались и он почувствовал, что явно устал. Бодрость сменилась желанием прилечь, что он собственно и сделал, положив потрепанную брошюру на свое место. Видимо прошло какое-то время, и он даже успел немного вздремнуть. Он открыл глаза от дразнящих обоняние запахов свежезаваренного чая и еще какой-то вкуснятины. Только сейчас он понял, что голоден и давно уже хочет есть. Было ощущение, что он не ел с момента, как сидел за столом у Семеныча, но эту мысль Григорий тут же отогнал, так как его внимание привлекла миловидная сестра, ловко расставляющая на столике рядом с его кроватью фарфоровую посуду. Она была одета точно так же как и доктор в форменную распашонку, из кармашка которой кокетливо выставлялся краешек белого платка.

— Познакомьтесь. Наша сестра Валентина, — произнес Ян Генрихович, а Валентина, в свою очередь приветливо улыбнувшись, маленькими пальчиками, как-то очень изящно, опустила в белую чашку с чаем ломтик ароматного лимона.

— Пожалуйста, — произнесла она мелодичным голосом, — поешьте. Это вам поможет поправиться.

— Ешьте, отдыхайте, а вечером я устрою вам небольшую прогулку по отделению, — распланировал Ян Генрихович.

— Боже праведный. Какой сервис, — попытался пошутить Григорий. — Если так пойдет дело и дальше, то я готов здесь остаться навечно.

Ян Генрихович и Валентина многозначительно переглянулись и пожелав приятного аппетита, удалились.

Смакуя горячий чай и прикусывая небольшой бутерброд с отменной ветчиной, Григорий вновь задумался.

 

Глава 2

Вечером, как и обещал, в палате появился Ян Генрихович, вкатив новенькое кресло-каталку с маленьким электроприводом.

— Вам еще рано разгуливать самостоятельно, — объявил он, — поэтому есть смысл воспользоваться этим агрегатом. — Управление здесь простенькое, так что легко разберетесь. Пробуйте и поедем. Я покажу вам наше царство, — все это он говорил с предчувствием веселого развлечения. Он постоянно широко улыбался и явно не скрывал своего предвкушения удовольствия, которое хочет получить от совместной экскурсии.

Сборы получились действительно не долгими. Кресло беспрекословно слушалось малейшего движения сенсорного управления, так, что с ним спокойно мог управляться трехлетний ребенок. Подобной диковины Григорий ранее не видел, но почему бы не покататься, когда тебе это предлагают, тем более что в нем уже разгорелся профессиональный интерес к этому заведению. Где бы он ни бывал ранее, он всегда с большим удовольствием посещал современные медицинские центры. Так было и в Праге, и в Лондоне, и других городах, куда его заносила судьба.

— Ну-с, приступим, — Ян Генрихович открыл дверь и пригласил Григория в большой, светлый холл, — следуйте за мной, что будет не понятно, спрашивайте, я с удовольствием вам объясню. — Для начала я предлагаю заглянуть в наш дендрарий. Вы удивлены? Просто я, как ваш лечащий врач хочу сочетать приятное с полезным и поэтому предполагаю, что глоток свежего воздуха вам будет только полезен. — Не возражаете?

— Нет, нет, что вы. Поступайте, как считаете нужным, я полностью в вашем распоряжении, — Григорий шевельнул пальцем и устремился вслед за врачом, пересекающим пространство холла в сторону очередной стеклянной двери.

Датчики, зарегистрировав их приближение, раздвинули широкие матовые двери и….. то, что увидел Григорий, сложно поддается описанию.

Сразу же за дверями начиналась широкая мощеная дорога в обе стороны полукругом, уходящая вдаль, а за ней начиналась огромная парковая зона с не вероятным разнообразием цветущей и благоухающей растительности. Все это не было бы удивительным, если бы над головой было небо, а не каменный потолок с хитроумным искусственным освещением. Нигде не было видно ни каких опор и поэтому представить, как это все держится и не падает на голову, было вне понимания изумленного Григория.

— Я знал, что Вам это понравиться, — радостно проговорил Ян Генрихович, — все впервые попадающие сюда всегда удивляются, а некоторые спустя даже годы боятся сюда приходить из-за боязни, что весь этот огромный потолок может на них свалиться. Чудаки. — А знаете, — что бы усилить впечатление, произнес доктор, — что над нами еще двенадцать этажей, на каждом из которых такие же огромные парковые массивы, — и он с любопытством взглянул на Григория, ожидая от него ответной реакции.

— Двенадцать? — Григорий действительно попытался себе представить всю грандиозность этого сооружения, но его мысль оборвал, резвящийся, как ребенок Ян Генрихович.

— Да, да двенадцать, вы не ослышались. Двенадцать этажей сверху и еще столько же снизу, так, что мы с вами сейчас находимся в самом центре нашего уникального здания, так сказать, в святая святых. Медицина, как вы сами понимаете, — добавил он многозначительно….

— Уж не о ваших ли садах рассказывала Шахерезада, — пытаясь скрыть свое смущение, с трудом представляя всю грандиозность этого сооружения, попытался спрятаться за шутливым тоном Григорий.

— Вы шутите — это хороший признак. Мне вообще нравятся люди, которые умеют шутить и удивляться. На мой взгляд, такие люди способные оценить идею или восхититься делом рук другого человека соответственно сами способны к созиданию. Не правда ли коллега? — Ян Генрихович как-то исподволь перешел от мальчишеской веселости к философскому настрою в беседе. — Давайте прогуляемся вдоль вон того пруда, я там очень люблю бывать вечерами. Опять удивил?

— Там где нет неба, а солнце заменяют тысячи электрических светильников, наверное, трудно себе представить вечер? — Григорий произнес это с некоторой иронией, но и это "некоторое" точно попало в цель.

— Я не перестаю вами удивляться Григорий Алексеевич. Вы как будто сразу же пытаетесь "зрить в корень". Как вам это удается. Из тысячи вариантов выбрать самый важный и главный?

— Мы не так давно с вами знакомы уважаемый Ян Генрихович, а вы мне отвешиваете такие не заслуженные комплементы. Вряд ли я похожу на всезнающего умника, знающего, где корень. Я, пожалуй, всю свою жизнь только и делал, что его искал, — перебрасываясь фразами, они пересекли мощеную дорогу и углубились в парк.

Григория действительно потрясал окружающий вид. Полное ощущение идиллии с мелькающими в воздухе разноцветными бабочками, стрекозами, качающимися на стеблях осоки, густо растущей около пруда. Ощущение абсолютной реальности и только взор в сторону каменного неба возвращает к мысли, что это все дело человеческих рук, от чего с одной стороны это становиться еще более грандиозным, а с другой несколько утрачивает свою прелесть, размывая краски некоей искусственностью окружающего.

— На счет неба вы, безусловно, правы, — произнес доктор, присаживаясь на скамейке, под кустом цветущего жасмина. — Здесь единственно чего мне не хватает так это только неба, но я вас уверяю, что вечером, когда освещение практически выключается, — доктор чуть понизил голос и стал говорить как-то вкрадчиво, словно делясь с Григорием каким-то очень важным секретом. — Все большие лампы гаснут, верхнее перекрытие становится серым и тогда оно становится похожим на вечернее сумеречное небо, а крошечные светильники, точь в точь, как первые звезды. Я вам покажу его, конечно если вы этого захотите, — говорил он рассматривая маленький островок посередине пруда, на котором два лебедя попеременно расправляли белые крылья.

— Могу ли я вам задать вопрос Ян Генрихович? — спросил Григорий, вдруг почувствовав в душе какую-то не ясную, едва уловимую тоску.

— Да. Безусловно. Спрашивайте. Я готов вам все рассказать.

— Ян Генрихович, — Григорий чуть задумался, — у меня сложилось впечатление, что вы здесь днюете и ночуете. — Неужели для вас работа так важна, что вы не в состоянии выбраться на свежий воздух к настоящему озеру под голубым небом, по которому плывут настоящие белые облака?

— Ну, что я говорил. Вы однозначно "зрите в корень". То о чем вы спрашиваете, мы с вами обсудим чуть позже, но главное это то, что я действительно полностью поглощен своей работой и днюю, как вы выразились, и ночую именно здесь.

— И давно вы так себя мучаете? — Григорий посмотрел на доктора.

— Мучаюсь? Отчего же позвольте вас спросить? Я, уважаемый Григорий Алексеевич не мучаюсь, я живу. Живу так, как могли бы позавидовать миллионы и миллионы людей на этой планете.

— Не сердитесь, не сердитесь на меня ради Бога, я не хотел вас ничем обидеть. Я просто видимо что-то не так понял. Мне показалась, в вашем рассказе о небе звучит какая-то тоска. Вот я и спросил. Так что если что не так прошу вас, меня извинить, — Григорий удивился сам себе, произнося эту длинную фразу. Так витиевато он обычно не выражался, имея склонность к более прямолинейному и открытому общению, однако, с момента разговора с Иваном у него все выходило наоборот. И выходило это, наверное, потому, что он постоянно пытался скрыть от окружающих свое истинные мысли….

— Вы не сердитесь? Вот и отлично. Тогда расскажите мне, как все же держится этот чудо потолок и не падает нам с вами на голову?

— Ну, это совсем не сложно, — Ян Генрихович поднял небольшой прутик, которым начал ловко чертить на прибрежном песке и объяснять Григорию суть дела. — Представьте огромный слоеный торт, в котором коржи — это твердые скальные породы. Это и есть наш потолок, а под ним в более мягких породах сделаны огромные пещеры, оборудованные под наши с вами потребности.

— Так это все в зе-м-ле-е? — только сейчас Григорий понял, что за все время он не видел вокруг ни одного окна. Действительно пришло время удивляться. "Госпиталь под землей, на глубине сотен метров — это уже перебор" — его мысли закрутились и ранее возникшее ощущение тревоги начало активно нарастать так, что он поднявшись на ноги быстро подбежал к доктору и, взяв его за плечо резко спросил: " Где я? Ян Генрихович, где я?".

Не меняя своего положения и не обращая внимания на эмоциональную вспышку Григория, Ян Генрихович, чуть повернув голову в сторону собеседника, тихо произнес: "Почему-то я думал, что ваша нервная система более устойчива, но как вижу, я ошибся, а жаль".

— Вас интересует, где вы, ну что ж извольте. Возвращайтесь в свое кресло, и я вам с удовольствием расскажу, — врач внимательно посмотрел в глаза Григория и тот, подчинившись ему, словно под гипнотическим воздействием, медленно вернулся и сел в кресло, ощущая при этом чувство пристыженности за свою внезапную вспышку. — Если быть точным, — продолжил доктор, — мы с вами определенно находимся на планете Земля, а точнее под землей на глубине около 1000 метров, на так называемом "нулевом" этаже. Как я уже рассказывал, выше нас есть еще 12 этажей и ниже тоже. Если вы думали, задавая свой вопрос "Где", имея ввиду территориально, то это вряд ли, что вам подскажет, да честно говоря, и не имеет здесь ни какого значения. Однако, если все же вас этот вопрос очень волнует, то переадресуйте его вашим друзьям, с ними вы скоро увидитесь, а я…, - доктор задумался, — я так давно здесь, что для меня уже абсолютно не имеет ни какого значения такие понятия как страна, город или какая-то другая территория. — Надеюсь, что и вы это скоро поймете.

Григорий сидел молча, рассматривая, как на противоположном берегу пруда едва покачивается на воде серо-синяя лодочка, а в небольшой березовой рощице медленно прогуливаются две не молодые пары о чем-то весело переговариваясь и иногда бросая заинтересованные взгляды в сторону Григория.

— Ладно, Ян Генрихович, говорите все как есть, если это конечно возможно, — Григорий говорил так, словно за время молчания принял какое-то очень важное решение и теперь готов выслушать абсолютно все, что ему не скажет этот "удивительный" доктор.

— Вы еще не устали от моей болтовни Григорий Алексеевич?

— От чего же, особенно после вашего подробного рассказа о шахте глубиной в 1000 метров, а вернее в 2000, меня теперь интересует любое ваше слово могущее пролить хоть немного света и объяснить мне, как я в нее угодил?

— Григорий Алексеевич, уважаемый, может на сегодня хватит сюрпризов? У нас еще будет предостаточно времени, а сегодня еще немного погуляем и просто полюбуемся на всю эту красоту, а завтра я вам покажу небольшой фильм и я думаю, что все встанет на свои места. Вы не против? Поверьте, так будет лучше.

Григорий однозначно хотел возразить, так как всегда по жизни привык добиваться ответов на поставленные вопросы, но сегодня почему-то он решил отступить от своих правил. Почему? Может жизненный опыт, переборол вечное желание все знать? Может так, а может, нет, но в любом случае сегодня он решил воспользоваться советом доктора и отложить свои вопросы до завтра.

Доктор встал, жестом руки пригласил Григория, и они медленно пошли по одной из аллей посыпанной мелким гравием. Тишина и покой царили вокруг, а постоянно меняющиеся искусно воссозданные картины дикой природы создавали у Григория ощущение щемящей сердце радости. Он и сам не единожды мечтал о чем-то подобном, как он когда-нибудь скроется от вечной суеты и будет вот так же беззаботно бродить по лесным дорожкам, всецело отдаваясь собственным размышлениям. Эти мысли тут же уходили, а ощущение радости заменяло чувство тоски. Окружающую красоту он вдруг начинал воспринимать не иначе, как крепкие прутья у золотой клетки. Смаковать красотами ему явно надоело, а молчать когда в голове крутятся тысячи вопросов, тем более.

— Ян Генрихович, — прервал молчание Григорий, — вы здесь по собственному желанию, или как и я? — Вы что-то раньше слышали о существовании этого подземного рая?

— Вы как всегда в точку. Конечно, слышал, и вы слышали, и все слышали и читали, но вот другой вопрос, а верили-ли? Кто-то да, кто-то нет, но в основном рассматривали как старую еврейскую сказку. Единственная поправка, что ни кто действительно не представлял себе, что он под землей, а описания даны надо, заметить, весьма точные.

— По-вашему получается, что я в р-а-ю? — Григорий изумленными глазами взглянул на доктора, — я что у-ме-р?…..

Ян Григорьевич взглянув на своего пациента, и расхохотался, чем привел в замешательство Григория.

— Вы, вы… — не унимался доктор, — лучше ущипните себя, посчитайте свой пульс или понюхайте, как пахнут вот эти акации и тогда вы наверное сами поймете мертвы вы или нет. — Иногда вы меня, Григорий Алексеевич, — доктор откашлялся, — просто удивляете своей непосредственностью. Почему чуть, что и сразу умер? — Я же предупреждал, что на сегодня информации достаточно, а вы по своей привычке пытаетесь получить все и сразу. Дышите полной грудью умерший, — он снова хихикнул, — и, кстати, нам уже давно пора возвращаться. Не стоит затягивать первую прогулку, а то чего доброго еще чего-нибудь надумаете, но отчасти вы правы, для людей на Земле вы умерли….

….. Очередная доза снотворного и Григорий уснул, как младенец. На этом настоял доктор, беспокоясь, что оставшись один на один, Григорий замучает свой мозг абсолютно не нужными и бессмысленными вопросами.

 

Глава 3

"Я в раю" — первое, о чем подумал Григорий, открыв глаза. О том, что наступило утро, судить, можно было только по часам…. "Но как такое могло произойти?" — думал он: " Я же грешник. На моей совести тысячи человеческих смертей, а тут рай". В памяти отчетливо всплыла яркая картина Афганских испытаний его "отравы", от чего его сразу замутило. Этот кошмар, который он устроил собственными руками, преследует его уже много лет. Лица, лица, лица обезумевших от страха людей, они снятся ему, он боится их, они заставляют его содрогаться и мучиться, так, словно он сам попал под химическую атаку. От таких кошмаров он просыпается с привкусом противогазной резины во рту и долго потом лежит, пытаясь успокоить прыгающее в груди сердце. Оно и заболело-то в первый раз во время той самой атаки, так словно кто-то невидимый воткнул ему в грудь осиновый кол, острие которого вышло между лопаток жгучей, парализующей болью. Прошло много лет, но до сих пор, он не простил себя, за содеянное… И тут вдруг рай…. А ад? Выходит так, что он на Земле? Перепутали немного православные или…, или кто-то сделал, так, что бы черное казалось белым, а белое черным?…."…и говорил и действовал так, чтоб убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя".

— "Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое", — цитировал входящий в палату Ян Генрихович. — У вас еще будет время покаяться в своих грехах Григорий Алексеевич, а сейчас нас ждут великие дела, так, что умывайтесь, завтракайте и перестаньте, пожалуйста, хандрить.

У Григория, в который раз возникло ощущение, что его мысли не являются тайной для этого удивительного доктора. Но раз все так сложилось, то почему бы мне не испить и эту чашу? "Договорился, на пафос потянуло" — подумал Григорий.

Свежее белье и завтрак принесла Валентина, она вошла, поздоровавшись и по-хозяйски начала сервировать стол.

— Как вам здесь живется Валюша, если вы, конечно, позволите вас так называть? — спросил Григорий.

— Почему бы и нет. Называйте так, как вам удобнее. Не знаю почему, но все после первой сессии с доктором Шварцем задают мне один и тот же вопрос. Правда еще часто спрашивают о том, как много людей здесь живет. Ведь и вы, наверное, хотели это же спросить. Правда, же?

— Подождите. Это что же тот самый Шварц, который в двадцатых годах возглавлял кафедру психиатрии в Киеве? — выражение лица Григория рассмешило Валентину. — Но ему же тогда….

— Вас разве смущает его возраст? Здесь живут люди и намного старше Яна Генриховича.

— Да не скрою, я удивлен и, пожалуй, намного больше чем вчера. Раз уж начали, так удивляйте и дальше, — Григорий автоматически продолжал размешивать ложечкой сахар, а сам в который раз пытался понять, как это возможно…. Яну Генриховичу сто восемьдесят лет и это, похоже, не шутка. Его работы по психотерапии и гипнозу Григорий с большим интересом изучал в архивах НИИ, за которые его, кажется, и расстреляли в тридцать седьмом.

— Так вы говорите, вас здесь живет много? — Григорий попытался возобновить беседу.

— Сто сорок четыре тысячи и это число неизменно, как только кто-то уходит, то на его месте всегда появляется новый собрат и это — наш закон. Так было всегда с того дня, как только был создан этот мир.

— Если я вас правильно понял, то люди живут под землей около 200 миллионов лет? — Григорий говорил это, не веря сам в то, что произносит. Эти цифры не просто ломали все его представления о жизни, но и приобщали к великой тайне, от осознания которой холодок пробежал по его спине, а руки вдруг стали влажными и холодными. — А как же?…

— Я вижу, что вам не по себе. Давайте все-таки позавтракаем, а уж потом будем разговаривать, — Валентина вышла, оставляя Григория одного со своими мыслями. "Кто они создавшие этот мир? Нужны факты" — думал он.

Часы показывали без четверти девять, когда в палату вошел доктор Шварц.

— Григорий Алексеевич, ваш головной мозг готов воспринимать информацию или так, и будете сверлить меня взглядом, пытаясь вспомнить фото с обложки моей монографии и ей Богу вам нет никакого смысла считать в уме, сколько мне лет, — начал с порога доктор. — Не доверять и перепроверять это удел всякого пытливого ума, но, однако, в подобном случае главное вы правы это факты, а уж потом все остальное.

— Карты в ваших руках, Ян Генрихович, так что…..-Ну и сами знаете, что попытка построить теорию на голом месте всегда провалится, — Григорий приготовился слушать.

— А вы, Григорий Алексеевич, азартны и не терпеливы, но это не страшно, так как эти качества присущи всей молодежи, — доктор присел в кресло и продолжил. Факты, факты. А какие факты вы коллега могли бы принять, как настоящие доказательства того, что я говорю? Что вы хотели бы увидеть или потрогать собственными руками, что бы поверить в сказанное? Ведь истина — это штука хрупкая и не постоянная. Сегодня для вас это истина, а через лет сто скажем, так себе, пшик — недоразумение истории.

Раздалось незначительное шуршание, боковая панель палаты раздвинулась, и перед глазами Григория открылся большой экран.

— Вот вам пульт, — доктор протянул его собеседнику, — меню доступное, полистайте, посмотрите, надоест — сходите в парк, а вечерком я к вам загляну, побеседуем. Не возражаете? А пульт закрепите на запястье, так удобнее. Ну а если понадоблюсь, звоните — и, не дождавшись ответа, Ян Генрихович вышел.

"Интересно, как я это сделаю" — рассматривая миниатюрное устройство, подумал Григорий.

— Ничего сложного, просто подумайте или скажите вслух, — прозвучал из устройства достаточно громкий голос доктора, — эта штуковина может быть пультом, а при необходимости, чем-то вроде вашего мобильникам. — Ну а захотите, чтобы ваши мысли не слышали, тогда просто выключите.

"Техника здесь явно на высоте" — подумал и тут же осекся Григорий. Он еще не привык думать так, что бы ни стесняться людей слышащих его мысли и поэтому тут же нажал отбой. "Что бы дать другим слышать собственные мысли — надо обладать достаточной смелостью. Это, как голому человеку предстать перед благородной публикой, не боясь при этом показать всем изъяны своего не совершенного тела" — размышлял Григорий.

Крутя в руках пульт, который был размером чуть больше пластиковой кредитки, Григорий пытался сообразить, как же его все таки закрепить на руке. Не придумав ничего более оригинального, он повернул пластину поперек кисти, и мысленно представил, как этот супер-прибор будет выглядеть примотанным к его руке скотчем. Только от одной этой мысли ему сразу стало смешно, но прибор видимо мало понимал в юморе и в секунду изменил форму, обхватив запястье удивленного Григория. Получилось что-то похожее на широкий браслет, какие носили обычно Римские гладиаторы. Телевизионная панель на стене тут же включилась, воспроизводя меню по всевозможным научным разделам при этом, настойчиво мигая в разделе древней истории, словно приглашая сделать первый экскурс в глубины веков. Сопротивляться смысла не было, и поэтому Григорий решил смотреть сейчас то, что советует умная техника…….

 

Глава 4

— Внимание! Всем службам КРАСНЫЙ КОД. Повторяю. КРАСНЫЙ КОД. Членам верховного совета срочно собраться в зале заседаний. Повторяю…, - голос вахтенного офицера громко звучал во всех отсеках корабля….

В зале заседаний, расположенном ниже маршевой рубки, сипя гидравликой, попеременно открывались шлюзы, впуская вновь прибывших членов верховного совета. Вошедшие, не тратя времени на приветственные речи, молча, проходили к круглому столу и занимали свои места. Еще раз вздрогнули двери, пропуская последнего — сорок первого представителя. С его появлением все члены верховного совета встали, выпрямив спины и гордо подняли головы в ожидании слов Амонра.

— То, что сегодня произошло, — начал без предисловий глава верховного совета, с одной стороны можно назвать катастрофой и крушением всех наших надежд, но я все же склонен думать иначе и готов привести свои доводы.

Лицо Амонра на долю секунды приняло выражение полного спокойствия, так что в синем мигающем свете аварийного освещения, оно выглядело словно высеченное из благородного белого мрамора. За многие годы своего правления он не раз попадал, в трудные и казалось безвыходные ситуации. Когда других охватывала паника, и они теряли способность трезво рассуждать и оценивать ситуацию в глубине его души рождалась непреклонная воля способная объединить людей и заставить сомневающихся и не покорных следовать ее порывам. Воля и верховная власть превращали его в человека способного распоряжаться судьбами миллиардов людей населявших галактику. Он был единственным, кто смог возложить на свои плечи груз ответственности за судьбу погибающего человечества. Только благодаря его воле вот уже триcта тысяч световых лет три ковчега несутся в космических просторах в поисках планеты пригодной для жизни и создания новой цивилизации.

— Нет смысла говорить о нашей мечте, но я говорю, так как сегодня по воле случая или провидения мы вплотную приблизились к ней, — по залу верховного совета пролетел небольшой ропот, а на лицах членов совета отразилось недоумение. Их можно было понять. Всего несколько часов назад ковчеги попали под сокрушительный метеоритный шквал. Поврежден грузовой отсек. Вышел из строя маршевый двигатель. Полностью потеряна связь с ковчегами 2 и 3. И вот не смотря на это, глава верховного совета говорит…..

— Я вижу на ваших лицах недоумение, но это… — голос Амонра звучал твердо и уверенно, — но это повторяю только от незнания всей обстановки. Все сейчас только и делают, что подсчитывают наши раны и поддаются паническим настроениям, не утруждая себя повседневными обязанностями, — в голосе главы верховного совета зазвучали металлические ноты. — Кто из здесь присутствующих может сообщить мне результаты последнего спектрального анализа ближайшей галактики? — недоумение на лицах членов совета сменила тревога и полное не понимание происходящего, но зная привычку Амонра говорить только то, в чем он уверен наверняка, члены совета замерли в ожидании.

— По данным проведенного мной анализа можно с полной уверенностью говорить о том, что в районе желтого карлика есть планета, имеющая озоновый слой, кислород и воду, — Амонра сделал паузу.

Зал как будто бы треснул пополам: шумные возгласы, слезы радости, грохот падающих стульев и посреди этой взорвавшейся от счастья толпы мраморное лицо победителя, взирающего со своей высоты на бушующее море человеческих чувств.

Планета, о которой говорил Амонра, была мала и не похожа на Землю покинутую людьми, но выбирать не приходилось. За весь долгий путь проделанный ковчегами им ни разу не встретилась планета, которую можно было бы приспособить для человеческой жизни. Безжизненные звезды, безжизненные галактики, безжизненные и бескрайние просторы космоса это то, что их окружало длительные годы. Многие уже не один раз разуверились в возможности почувствовать под ногами почву и вздохнуть полной грудью, не опасаясь получить молниеносный отек легких…..

……. "Безусловно, я был прав, и еще раз прав предполагая, что жизнь не зародилась в грязной луже, а пришла на землю из далекого космоса" — думал Григорий, всматриваясь в экран, и как губка, впитывая новую для него информацию. "Какой к черту "бульон" и вся эта ахинея про эволюционное развитие. Что собственно развилось? Не видел ни одной мухи, которая в процессе эволюции превратилась бы в слона. А люди? А что люди. Они…" — он на секунду задумался, пытаясь дать самому себе ответ.

Дверь как всегда бесшумно открылась, пропуская в палату Яна Генриховича.

— Вижу, не скучаете, — произнес доктор, кивнув в сторону экрана. — А люди дорогой мой коллега это действительно более сложная история.

— Вы все слышали и опять ковырялись в моих мыслях? — не дружелюбно отозвался Григорий, пытаясь найти на коммуникаторе что-то, что немедленно бы его выключило.

— Ну что уж вы так все близко принимаете к сердцу Григорий Алексеевич, словно кто-то пытается вам препарировать душу. В сущности, ведь какая разница, как обмениваться информацией лишь бы один человек мог понять другого. Не правда ли? Не привычно это действительно так, но это только поначалу, а потом…, - доктор улыбнулся, — даже рот открывать некоторым становится лень. Привычка вторая натура — так кажется, говорили. — Будет вам дуться на чудеса техники. Пойдемте-ка лучше подышим свежим воздухом, а заодно и обсудим волнующие вас вопросы. Не возражаете?

Воздух в парковой зоне действительно был свежим. Перебрасываясь фразами, они незаметно углубились в небольшую аллею, усаженную с обеих сторон раскидистыми платанами.

— Не правда ли красиво? Я люблю здесь гулять и по примеру древних философствовать на вечные темы. К несчастью это не так часто мне удается. За последние три года вы первый новичок в этом раю. Отчего вы не спросите о том, что вас интересует? — доктор шел не спеша, поигрывая небольшим прутиком.

— У меня странное чувство, Ян Генрихович, словно я уже где-то все это видел, — отозвался Григорий. — Своего рода дежавю и это меня несколько настораживает. Хотя не скрою, мне с вами интересно, как собственно интересно и все новое и непонятное, но уж больно, на мой взгляд, вы все затянули. Нельзя ли покороче и поконкретнее? — Григорий остановился, протянул руку к листу платана и ощутил его на ощупь, как будто пытаясь доказать себе реальность происходящего с ним.

— Вы зря обижаетесь на меня коллега за то, что я не вываливаю на вашу голову всю информацию разом. Поверьте не стоит. Ну, представьте на секунду огромную библиотеку, содержание которой вы просите пересказать коротенько. Ведь ерунда получится. Вы согласны?

— Так-то оно так, но…

— Если вы все еще настаиваете, то давайте для начала систематизируем хотя бы, то, что вы уже узнали. Вы не против? Тогда приступим.

Платановая аллея завершалась великолепным японским садом. Небольшие терраски, прозрачный ручей, вокруг которого желтели ирисы, дикие валуны и цветущая сакура все это настраивало собеседников на философский лад и успокаивало душу Григория. Они присели рядом с ручьем так, что стало слышно звук каждой падающей капли разбивающейся о гранитный выступ.

— Как бы ни был устроен этот мир, но его красота и гармония всегда будут будоражить человеческую душу, забирая из нее суету и давая пример истинного понимания этой жизни, — доктор говорил медленно, как умудренный жизненным опытом учитель. Казалось, что он разговаривает сам с собой, забыв обо всем вокруг, кроме покачивающейся на воде белой лилии, на которую он смотрел, не отводя глаз…..

 

Глава 5

Выводы, полученные Амонра, как всегда оказались точными. Указанная им планета соответствовала всем требованиям для жизни людей. Повторные проверки, зондовые исследования лишний раз были тому доказательством. Радовало и то, что планета была не обжита и поэтому пришельцам из глубин космоса, не нужно было ее завоевывать или с кем-то делить, а ведь это не маловажно для людей утомленных длительным скитанием во вселенной. Созидание — вот на что была теперь направлена вся энергия главы верховного совета. Обустройство новой Земли давалась крайне тяжело. Не хватало рабочих рук. Попытки восстановить связь с потерянными ковчегами была безуспешной, и их судьба теперь мало интересовала Амонра. Главное создать нормальные условия для жизни и работы переселенцев, а это означает как минимум строительство колонии со всей инфраструктурой, что легко сказать, но крайне сложно сделать.

— Мы долго блуждали в космосе, ища пристанища, и надеялись на лучшее, — начал Амонра очередной верховный совет, обводя взглядом присутствующих в зале заседаний. — У нас нет больше Родины. В трудном пути мы потеряли два ковчега и не можем больше рассчитывать на их помощь, так как их судьба нам не известна. Исходя из этого, напрашивается элементарный вывод, что рассчитывать мы можем только на собственные силы. Мы не можем вечно вращаться на орбите Земли. Нужно жить, создавать, строить, но как? Я прошу всех членов верховного совета высказать свое мнение, — Амонра замолчал, вновь обводя взглядом присутствующих. Впервые за многие годы он был не уверен в своих рассуждениях и поэтому не торопился излагать их членам совета.

Верховный совет галактики был странной структурой. С момента его создания в него вошли тридцать представителей, т. е. по 10 человек от каждой населенной планеты, но толку от этой разношерстной публики было очень мало. Единственное, что они умели, так это постоянно спорить друг с другом, доводя порой заседания до полного абсурда. Представители с Африки никогда не соглашались с решениями, предложенными желтыми братьями и тем более не разделяли мнений представителей белой расы с Земли. Только страх перед надвинувшейся угрозой взрыва галактики и воля Амонра заставили непокорных сесть за общий стол переговоров, но этого было недостаточно, и поэтому в свое время Амонра настоял на введении в состав совета 10 лучших умов цивилизаций, надеясь на их помощь. Вот и сегодня он смотрел на них, ожидая помощи в решении столь сложной задачи.

— Слушая вас, предполагаю, что речь идет о посадке на новую Землю нашего ковчега, если я правильно вас понял, — начал разговор, поднявшийся во весь свой трехметровый рост, председатель экспертной группы. Его белоснежная туника резко контрастировала с иссиня-черным цветом кожи. — Если это так, то эксперты считают, что этот шаг явно плохо продуман. Посадив ковчег на Землю, мы надолго лишим себя возможности дальнейшего поиска в космосе, по крайней мере, еще на две, три тысячи лет, а это может быть смертельным для наших цивилизаций. Выходя в космос, мы рассчитывали найти как минимум три планеты пригодных для жизни, по одной для каждой расы. Не предполагаете же вы, что мы сможем жить вместе на одной планете. Мы же абсолютно разные.

Эти слова больно задели Амонра. Конечно, он предполагал что-то подобное, но в сложившейся ситуации слышать это от главного эксперта — все равно, что получить удар ножом в спину.

— Так что вы предлагаете совету, — Амонра умел хорошо маскировать свое внутреннее негодование, — что конкретно думают эксперты?

— Мы считаем, что следует все делать в рамках прежних договоренностей, — прозвучал ответ Африканца. — На новой Земле оставить представителей только одной расы, а оставшимся отремонтировать ковчег и продолжить поиск новых планет в космосе.

По лицу Амонра промелькнула тень разочарования, и он в очередной раз с грустью посмотрел на членов совета. Они не хотели погибать вместе с галактикой и, подчинившись животному инстинкту самосохранения оказались на ковчеге, мало заботясь при этом о судьбах человечества…. "Как, как они не могут понять простой истины, что в одиночку обжить планету ни одна из рас не сможет" — думал он, пытаясь подобрать слова для убеждения этих упрямцев. Еще там, в их далекой галактике, можно было как-то терпеть такие выходки, но сейчас, когда от согласия и общих усилий зависит будущее…. Осложнялась ситуация еще и тем, что практически весь генетический материал собранный усилиями трех планет был утрачен в результате космической аварии. Тяжелые мысли беспокоили Амонра, он искал решение, но его не было, как и не было согласия между членами совета….

….. — Мы заговорили с вами о людях, — доктор взглянул на Григория, — частично мы все являемся потомками тех космических переселенцев, но повторяю только частично, но об этом чуть позже, — доктор перевел дыхание. — Это потом напишут, что Бог создал землю и заселил ее потратив на все про все семь дней, а по сути? По сути это были годы. Годы упорного труда, а люди? Люди всегда были людьми и им были присущи все известные слабости и пороки, такие как стремление к власти, стяжательство, жажда крови, ревность, зависть…. Да, да дорогой коллега все это было, но среди них были и те, кто пытался противостоять вселенскому злу. Не думаете же, вы, что наши предки были добрее или умнее нас. Нет и нет, они просто были разные, разные, как день и ночь и в этом суть того, что происходило на нашей планете во времена ее колонизации…..

В какой-то миг Григорию показалось, что доктор чем-то очень озабочен и оттого выглядел сегодня несколько рассеянным. Он явно пытался что-то донести до сознания собеседника, но почему-то все время останавливался, словно чего-то опасался, а может, был просто не уверен в том, что его смогут понять.

 

Глава 6

— Что-ж я готов согласиться с мнением экспертов, но тогда сообщите нам какую из рас вы предлагаете оставить погибать на Земле, а какие отправите в неизвестность? — Амонра высказал это с чувством горечи, понимая, что остался один и сегодня потерял лучшего из своих помощников. Смысла молчать больше не было, и он решил привести все известные ему доводы, а если не поможет и это, то тогда…. Мысль о крайних мерах ему была противна по своей сути, но раде будущего он был готов рискнуть всем. Утонченными пальцами мыслителя он набрал на клавиатуре код, и вывел на большой экран зала заседаний таблицу со своими расчетами.

— Смотрите. Внимательно смотрите. Здесь за каждой цифрой человеческая жизнь, и если вас это не трогает то, — он чуть было вслух не произнес то, что постоянно крутилось в его голове, но сумел вовремя остановиться. — Эти цифры убедительно доказывают, что ни одна из рас в отдельности не может создать новую цивилизацию и даже общими усилиями это будет сделать очень трудно, потратив на это десятки и сотни лет. Ваши рассуждения, — Амонра метнул взгляд в сторону Африканца, — просты и понятны даже ребенку. Нет ничего проще, чем воспользоваться уже готовым. Многие так и предполагали. Найти населенную планету, завоевать ее и воспользоваться благами чужой цивилизации, что собственно не однократно было в истории ваших планет: Европы, Африки и Азии. Страх перед стихией вас выгнал с насиженных мест в открытый космос, в который вы несете страх смерти и оставляете после себя разрушенные галактики, — жар с которым говорил глава верховного совета, чувствовался в каждом слове. Его мраморное лицо порозовело, а взгляд жег каждого сидящего за круглым столом. — Но в этот раз у вас не получится убежать от судьбы. Своей властью я приказал посадить ковчег на Землю, — не дав членам совета и доли секунды осмыслить услышанное, Амонра продолжил, — здесь нет трех планет, но на Земле есть три континента, так что, — он улыбнулся краешком губ, — так что называйте их по старой своей привычке, как и свои планеты и созидайте……

Такого поворота событий не ожидали даже самые приближенные к Амонра. Взрыв негодования, беспорядки, бессмысленные пересуды, захват власти, начало новой Земной эры…..

…. — Догадываетесь, Григорий Алексеевич, что было самым трудным для колонистов? Нет? Это, как трем медведям ужиться в одной берлоге. Вы же знаете, что в любой популяции всегда будут лидеры и подчиненные, и обязательно должен быть мальчик для битья, а самое, на мой взгляд, странное, то, что от перемены мест ничего, в сущности, не меняется. Раб становится владыкой, а владыка рабом и оба продолжают искать и бить крайнего. Парадокс. Не правда ли? Казалось бы, человек должен осознать свои ошибки, ан нет, он все время бежит по одному и тому же начертанному кругу.

— Симбиоз чересчур тонкая штука для человеческого разума, — подытожил Григорий. — Но что-то вы опять профессор все ходите вокруг, да около. Догадываюсь, что вас интересует проблема изменения человеческой психики. Я угадал?

— Как всегда в точку. Вашей логике могли бы позавидовать многие мудрецы.

— Не льстите профессор. Я такой же мудрец, как…, - Григорий запнулся. Свет в парке начал медленно гаснуть так, что через минуту очертания каменного купола полностью растворились, превратившись в пустоту, словно над ними раскрылось черное небо.

— Потрясает. Не правда ли?

— Мне это больше напомнило театр, как похоже и все чем вы тут занимаетесь, — но последнее он не произнес в слух, а только подумал, но и это не ускользнуло от доктора.

— Вся жизнь — театр. Вопрос только в том, а кто мы?

— Актеры, Ян Генрихович, актеры. Меня, говоря точнее, всегда больше интересовало, а кто режиссер? Вот вопрос так вопрос. И похоже на него у вас тоже пока нет ответа…. а жаль. Очень хотелось бы познакомиться, — Григорий даже слегка хихикнул.

Искусственные сумерки в действительности были хороши. "И где собственно та грань между настоящим и искусственным" — подумал Григорий, всматриваясь в дымчатые очертания парка…..

…. В маршевой рубке было тихо и безлюдно. Вахтенный офицер, развалившись в эрганоме, насвистывал веселенький вальс, иногда поглядывая на экраны радаров. Такая вахта у космолетчиков всегда считалась самой спокойной. Время тянулось медленно. Ковчег послушно вращался вокруг Земли. Пару раза за вахту запускались гироскопы для корректировки орбиты, а в остальное время вахтенные маялись от безделья, развлекаясь, кто как может. Шлюз просипел, пропуская в рубку капитана Озириса.

— Капитан на мостике, — лихо скомандовал Птолемей, вытягиваясь в стойку, с силой прижимая руку к сердцу в знак приветствия и уважения к космическому волку.

Окинув взглядом маршевую рубку и не отвечая на приветствия, чем удивил своих подчиненных, капитан, молча, встал у центрального пульта, и долго смотрел на голубую планету, с трудом справляясь с собственным волнением. Выполнить команду главы верховного совета означало для него только то, что он ни когда больше не увидит космос. То, ради чего он жил, навсегда растворится в прошлом, как только громада ковчега покинет орбиту и коснется Земли. Поднять такой корабль с планеты не возможно. Такие громадины всегда строятся только в космосе, а для этого нужна мощная космическая промышленность, чего еще долгие годы не будет на этой планете. Конечно, его ковчег сильно пострадал и требует ремонта, но он надеется на помощь капитанов других ковчегов….. "если Титан и Марс еще живы" — думал Озирис, нервно вращая рукоятку настройки панели. Привычка принимать решения самостоятельно выработанная годами службы в космофлоте мешала ему сейчас подчиниться приказу Амонра. Время шло, а Озирис все так же молча, стоял у пульта, не предпринимая ни каких действий. "А что если…" — мысль поразила его своей простотой, от чего морщины на его лице разгладились и он улыбнулся.

— Птолемей, — обращение капитана к дежурному офицеру вывело всех присутствующих из состояния напряженного ожидания, — подготовьте срочную сводку и расчет параметров, — затем капитан приблизился к дежурному офицеру так, что окончание начатой фразы было слышно только Птолемею, от чего его глаза расширились от удивления. — И немедленно. Рубку ни кому не покидать. Коммуникаторы отключить. Всю связь перевести на меня. Исполняйте.

Птолемей на мгновение задумался, но так как привык безропотно выполнять все приказы командира, какими бы они не казались ему абсурдными на первый взгляд, он всегда знал, что решение Озириса единственно правильное, в чем не раз убеждался во время полета. Вот и сейчас раздавая указания вахтенным, он не размышлял над смыслом, а просто исполнял приказ и через несколько минут цифры сводки замелькали на командирском экране. Расчеты орбит, гравитационных полей, карта спутника Земли все подтверждало правильность мысли Озириса….

……- Итак, коллега еще раз уточним, что переселенцы не приземлились на Землю. Их огромный ковчег, как сейчас бы сказали, прилунился и в этом надо заметить был огромный смысл. С одной стороны Амонра добился своего, и колонизация стала осуществляться совместными силами трех рас, а с другой стороны оставалась надежда, что когда-то ковчег можно будет отремонтировать и соответственно продолжить начатые поиски в космосе. Да, да вот эта самая надежда и сыграла с человечеством ужасную шутку.

— Но, Ян Генрихович, надежда это нечто позитивное, а вы говорите о ней как о вселенском вреде. Конечно, я понимаю, что и у крокодила тоже может быть мечта, если вы, конечно, именно это имеете в виду, — Григорий, уже привык к манере разговора доктора и ему даже нравилось такого рода общение, тем более, что в прошлой жизни "наверху" он мало был избалован этим.

— Надежда, как вселенское зло — однако. Я не перестаю удивляться, как это у вас получается при наличии минимума информации каким-то не постижимым для меня образом выдергивать именно тот факт, который в данном случае является главным. Иногда вы мне напоминаете карточного шулера, прошу простить меня за это сравнение, — доктор всегда говорил увлеченно. — Вы правы, Григорий Алексеевич, в том, что надежду обозначили, как вселенское зло и вот почему, — Ян Генрихович начал говорить так, словно пытался доказывать у классной доски теорему. — Вы прекрасно представляете масштабы работ необходимых в новой колонии и тут вдруг мечта о том, что скоро все изменится, следует только подождать или проще говоря пересидеть немного на Земле пока колонистов не найдут люди с других ковчегов. Соответственно можно будет отремонтировать свой ковчег, благо он прилунен, и двинуться дальше на поиски и завоевание других цивилизаций, а если это так, то зачем что-то создавать на Земле? Нужно просто верить и ждать, ждать и верить.

— Ну, а следуя вашей логике тогда, человеческую лень следует записать не иначе, как в движитель прогресса. Я прав?

— В нашем варианте, пожалуй, только отчасти….

Они возвращались к жилой зоне в искусственных сумерках. Гравий слегка похрустывал под ногами. Странное ощущение в очередной раз испытал Григорий, все четче и четче ощущая, что окружающий мир ему до боли знаком, но как такое могло быть, он не знал……

 

Глава 7

Теперь дни Григория были расписаны по минутам, как у хорошего школяра. Утро он просиживал у экрана, изучая все новые и новые подробности создания колонии, а вечером гулял с доктором в парке, обсуждая информацию, полученную за день. Шли дни, и Григорий уже неплохо ориентировался в древнейшей истории Земли, картины которой мелькали передним, словно пейзажи за окном курьерского поезда.

"Чашка ароматного кофе, телевизионные новости с "поверхности" — так теперь Григорий называл то, что происходило во внешнем мире и приятная беседа, — "чем не удовольствие?" — думал он, потягиваясь после сна. Надо заметить, что его теперь мало интересовали события на "поверхности", скорее эта была дань его многолетней привычке и не более. На запястье пискнул коммуникатор и тут же на экране отразился Ян Генрихович. Доктор, как всегда был опрятен. Сидя в большом кресле, он изящным движением подносил к губам маленькую фарфоровую чашечку и, сделав небольшой глоток, таким же изящным движением ставил ее на прелестное блюдце, при этом чувствовалось, что от этого ритуала он получает огромное удовольствие.

— Доброе утро Григорий Алексеевич. Как спалось? Если не очень заняты предлагаю сегодня осуществить вылазку за город.

— Я как всегда в вашем распоряжении.

— Прекрасно. Тогда допивайте кофе и в путь.

…..Прозрачная колба лифта издала чуть слышное гудение и резко пошла вверх, от неожиданности Григорий чуть удержал равновесие. Было ощущение, что как в детстве он высоко взлетел на качелях, от чего комок подступил ему к горлу.

— Лифт скоростной, — пояснил доктор, — сейчас все пройдет.

Действительно через несколько секунд неприятные ощущения отступили. Лифт слегка содрогнулся и распахнул двери. Почему-то собираясь за город, Григорий предположил, что они поднимутся на поверхность, покинув "город-шахту". Так вначале и показалось, когда распахнулись двери лифта, и перед ними открылась огромная равнина, поделенная на квадраты полей на которых не спеша работали люди и какая-то техника. Григорий перевел взгляд к небу, ожидая увидеть на синем фоне белые облака, но вместо них он увидел каменный потолок с огромным количеством разных светильников. В его душе словно что-то оборвалось, и он ощутил себя обманутым ребенком, которому обещали, но не купили игрушку.

— Неужели для вас это так важно? — вмешался в его размышления доктор.

— Опять ваши шутки профессор? — Григорий обернулся, но как не странно было это осознавать, доктор не открывал рот и не произносил слов и в тоже время Григорий явственно слышал его голос.

— Я же рассказывал вам, что для общения не обязательно что-то говорить вслух, можно общаться и мысленно — это иногда удобнее и намного интереснее, чем вам сейчас кажется. Давайте попробуем, думаю, что вам это понравиться, — последнюю часть фразы доктор произнес мысленно, но, однако, Григорий ее отчетливо слышал точно так, если бы доктор произнес ее вслух. — Вот видите, вы все прекрасно понимаете, так что предлагаю сегодня потренироваться.

Они шли по пыльной дороге разделявшей поля, а по бокам колосилась не то рожь, а может пшеница, Григорий мало в этом разбирался, но вот понять, что здесь нет ни единого сорняка было не трудно.

— Все у вас здесь не натуральное, ни василька, ни ромашки в поле не встретишь, одна рожь или как ее — ровными рядами стоит.

— Подметили, как всегда правильно, стоит ровными рядами, и заметьте все стоит на своих местах: колосья на поле, васильки на лугу и коровы, представьте, дают молоко, а не бензин, — профессор явно нервничал.

— Вы знаете, Ян Генрихович, я что-то не очень понимаю, — Григорию действительно понравилось общаться с профессором без слов, чувствуя при этом каждое шевеление мысли собеседника. — Простите, но я предполагаю, что теперь вы будите меня водить по всем этажам, рассказывая о диковинках вашей подземной науки, а мне, видите ли, хочется знать, для какой такой высшей цели вы меня затащили в свою берлогу? Что собственно вам от меня нужно? Мне кажется, что я вправе задать вам этот вопрос.

— Торопитесь. Ну, что ж давайте на чистоту. Вы нам нужны как специалист. Это объяснение вас устроит?

— Высокотехнологичной цивилизации нужна помощь примата? Не смешите меня. Я не знаю и тысячной доли того, что давно известно вам.

— Нам известно, что известно, простите за тавтологию, однако, я хотел бы вначале завершить наш разговор о людях. Кстати, вы не заметили какой-либо разницы между людьми, живущими здесь и на "верху"?

— Как лихо, Ян Генрихович, вы умеете уходить от интересующих меня вопросов, но все же я готов вас слушать…..

….. С момента, как ковчег был посажен на спутник Земли, жизнь среди переселенцев резко изменилась. Положение Амонра и его непререкаемый авторитет пошатнулись. Кто-то считал его спасителем и человеком, принявшим единственно правильное решение, но большая часть переселенцев думало иначе. Глава верховного совета стал для них тем, кто лишил их возможности найти населенную планету сразу же готовую для жизни колонистов. Разногласия поставили под угрозу создание поселений на голубой планете. И неизвестно, чем бы это все закончилось если бы….

Амонра выглядел крайне уставшим. На его мраморном лице появились первые морщины, а тело, словно сжалось в пружину, готовое каждую секунду к прыжку. Теперь его окружала только небольшая горстка сторонников, склонных подчиниться его воле. Вся великая идея рассыпалась на глазах. Люди не хотели утруждать себя созиданием и были готовы только брать, брать и брать…. Почему-то Амонра был уверен, что поставленное на край пропасти человечество осознает свои ошибки и сможет измениться, но это оказалось лишь мечтой, иллюзией. За время, проведенное в космосе, люди забыли страх, в памяти истерлась боль утрат, а размеренная жизнь на ковчеге породила лень. Великая мечта осталась, но теперь она была у них разной.

Что делать если вокруг на тысячу световых лет нет ни одной обжитой планеты? Что делать, когда твой народ восстает против тебя и твоих идей? Что делать, когда у людей понимание счастья диаметрально противоположное? Вопросы, вопросы, вопросы и ни одного ответа, но Амонра не был бы главой верховного совета, если бы не умел концентрироваться в самые сложные минуты и не умел увлекать людей своими идеями. Он мучился сам и мучил других, но решение не давалось, оно ускользало от него, как собственная тень. Бессонные ночи, мучительные раздумья и стремление найти выход сложенные вместе и умноженные на его волю все же дали росток надежды. Идея показалась ему сложной, но осуществимой, в худшем случае….

— Знаю, что вашей группе сейчас крайне сложно работать, так как погибла большая часть генетического материала, — Амонра перевел взгляд на собеседника, — то, что я вам сейчас предложу, надеюсь, не покажется вам глупой выдумкой политика желающего удержаться на своем месте. Поверьте, я думаю, о будущем человечества и считаю, что оно теперь всецело в ваших руках, — Амонра многозначительно посмотрел так, как это умел делать только он, показывая одним взглядом всю степень ответственности, которая ложится теперь на плечи Паньгу. — Думаю, что вам следует подумать об усилении и привлечь к работе не только генетиков, но и биологов, физиков, химиков и всех кого вы посчитаете нужным. Я готов вам полностью содействовать и создать все условия для работы. Вижу, вы несколько озадачены. Не удивляйтесь, ведь я еще не рассказал о задаче, которую вам предстоит решить, — Паньгу молча, наклонил голову в знак понимания и готовности слушать.

— Несколько тысячелетий назад, — Амонра включил экран монитора, — на Европе некто Велес рассматривал возможность продление жизни человека, предлагая создать комбинированную особь. Вам, как генетику наверняка известны его работы, — Паньгу кивнул. — Отлично, мне будет проще развивать свою мысль. И так, он, в сущности, предлагал создать нового человека с одной стороны обладающего человеческими качествами, а с другой силой и выносливостью животного. Тогда его работы посчитали крамольными, посягающими на саму человеческую сущность, но вот сегодня именно в этом я вижу выход из нашего отчаянного положения.

— Вы хотите, что бы генетики создала новую человеческую особь?…. Но с какой целью?…. Вас никогда не поддержит верховный совет и в особенности Африканцы, — Паньгу терпеливо ждал ответа и наблюдал как Амонра листает на мониторе папки, ища нужную ему информацию.

— Взгляните, — Амонра показал на экран, — Для строительства колонии на новой Земле нам потребуется около тысячи лет и при этом, если все обитатели ковчега будут заняты в работах по 10–12 часов в сутки, но как вы понимаете это абсолютно не реально. Не реально по срокам нашей жизни и по тому, что люди практически разучились работать. Следовательно, нужен класс особей обладающих хорошей физической силой, адаптированных к Земным условиям жизни и частично обладающих человеческим разумом. И все это нужно для того что бы заменить людей на строительных и прочих работах. Своего рода Рабочая Автоматизированная Биосистема, коротко РАБ. Ну, а люди смогли бы спокойно управлять этой массой. У каждого специалиста под рукой оказалось бы армия безропотных, самовоспроизводящихся помощников, готовых за хлеб и воду работать, работать и работать. Вы представляете масштаб? — Амонра жестикулировал в такт произносимым словам и теперь уже окончательно понимал, что согласие совета и прочие препоны он легко преодолеет, так как в его идее вновь торжествует человеческая природа с вечным стремлением потреблять и жить за счет других. — Советую привлечь к этой работе Ниргун и Элохима. Думаю, что их знания вам будут необходимы.

— Это, это, — Паньгу даже задохнулся, представив себе грандиозность этого проекта. — Генетика не знала ничего более великого…. О вас будут писать, и говорить все последующие поколения, — Паньгу смотрел на Амонра, как на Создателя вселенной, ощущая дрожь во всем теле от сопричастности и предвкушения.

….. — Так вы хотите сказать, что человек это автоматическая биосистема?

— Нет. Я хочу сказать, что человек — это человек, а раб — это РАБ. Вот в частности вы, Григорий Алексеевич — человек, а вот ваша бывшая супруга не что иное, как РАБ, — профессор внимательно смотрел на Григория и ловил каждую мысль, мелькающую в его сознании.

— Согласитесь, что и вы о чем-то подобном догадывались и ощущали себя не таким как все.

— Ну, слава Богу, вы меня порадовали. Значит я все-таки человек, а то я вдруг подумал…., Григорий хотел съязвить, но…..

— Да и к тому же прямой потомок основателей генетической революции на Земле. Таких как вы, на Земле, приблизительно пять процентов. Ваша пра-пра-п-р-а бабушка — великая Ниргун конечно и не подозревала, чем все эти эксперименты закончатся, но что вышло, то вышло, а менять-то теперь нам, — голос профессора звучал серьезно и заставил Григория серьезно задуматься.

— Выходит так — прабабка наломала дров, а мне расхлебывать….. Так, что ли, Ян Генрихович?

 

Глава 8

… Ниргун и Элохим, мягко говоря, вечно недолюбливали друг-друга и Паньгу это прекрасно знал. Генетики от Бога, они вечно делили пьедестал первенства и не упускали возможности уличить конкурента в невежестве или козырнуть своими достижениями. "Заставить их работать в одной упряжке — это заранее похоронить проект" — рассуждал Паньгу после разговора с Амонра, — "эти характеры не исправить, да и….."

— Проходи, располагайся, — Паньгу на правах хозяина жестом предложил Элохиму место в удобном кресле. Как тебе на новой планете? Скучаешь? Понимаю, понимаю, — Паньгу, по своей привычке, забарабанил пальцами по столу, — настоящей работы нет….. почти весь материал загубили в космосе….н-да…

— Немного шевелимся, но это все не надолго. Вчера закончили модификацию кольчатых для переработки отходов, собственно ты и сам знаешь, а что дальше делать пока не понятно. Совет, похоже, не собирается что-то раскручивать на новой Земле. Вокруг только и разговоров, что о дальнейшем полете и радиопоиске пропавших ковчегов, строят радары, шарят по галактике зондами, а толку спрашивается? Как думаешь, найдут, нет? — Элохим замолчал, он явно переживал не лучшие из своих дней.

— Найдут, не найдут, какая разница. Все равно для нас с тобой ни чего не изменится, если только…, - и Паньгу коротко рассказал другу о разговоре с Амонра.

Элохим слушал молча и не задавал вопросов. С работами Велеса он был хорошо знаком и сам не раз задумывался над этой проблемой. "Это вам не перекрестное опыление, которым занялась Ниргун" — думал Элохим, представляя, как взлетит его авторитет в случае удачи, — "а если не получится, то Ниргун со своими ботаниками, растопчут его…".

— А Ниргун? Ты привлечешь ее к этой работе? — вынырнув из раздумий, спросил Элохим.

— Не знаю, но если считаешь нужным, то в принципе можно и ей дать какое-то направление, — Паньгу хорошо знал друга, поэтому право выбора оставил за ним.

— Ничего нового от нее ждать нельзя, но все-таки признаюсь, что ее эксперименты иногда не лишены смысла.

— Ну, вот и договорились. Тогда приступай и не говори потом, что я тебя…..

……Григорий вот уже несколько дней не видел Яна Генриховича, но время от времени очень коротко общаясь с ним по коммуникатору. Профессор явно был чем-то занят, да и вообще во всем подземном раю наблюдалась какая-то суета. Выходя на прогулки, Григорий заметил, что абсолютно один бродит по парковым дорожкам, а в ставшем уже любимом японском саду почему-то перестал течь ручей, от чего желтые ирисы пожухли и приняли неухоженный вид. Появилось ощущение общей заброшенности, так словно в подземный мир постучалась беда, и забота о красоте сразу же отошла на задний план. В принципе заняться Григорию было чем, одной исторической информации было столько, что пересмотреть даже ее часть не хватит ни какой человеческой жизни. В эти дни он часто вспоминал свою жизнь "наверху". На фоне всемирной истории или еще по какой-то причине, прошлые проблемы стали казаться ему мелкими и скучными. Его теперь мало интересовало прошлое, он все больше и больше начинал задумываться о будущем. Вот только иногда наваливалась необъяснимая тоска по голубому небу и сожаление, что не может пообщаться с Викой. Небо небом, а вот как она там?

— Ну, что толку мучиться. Пошвыряйтесь в коммуникаторе, найдите родственников, да и смотрите себе в удовольствие, — раздался знакомый голос.

— А это возможно, — вырвалось у Григория, — ну да, при вашей-то технике, что я собственно спрашиваю…..весь мир опутали…..все у вас как под лупой…..в сортир без оглядки не сходишь…. Однако, полученной подсказке был рад и тут же начал листать меню.

"Вот, черт, натуральное реалити шоу…." подумал он, увидев на экране дочь, которая сидела на диване, поджав под себя ноги, и читала его письмо.

……Вика!…. Ни чего в этой жизни не бывает просто так. За все, за каждый свой шаг мы, когда — то должны ответить. И если уж не перед людьми, то перед Всевышним это точно. Еще раз прости, что все так получилось. Надеюсь, что ты все же меня простишь.

Люблю. Папа.

"Вот еще бы, при вашей технике, обнять ее и поговорить….. странно, но в той жизни на это постоянно не хватало времени…"……

Навалившаяся хандра немного отступила, и его мозг с новой силой принялся анализировать факты….

И так…. Переселенцы создали себе РАБов. Получилось это конечно не сразу. Попытки соединения ДНК человека и животных чаще приводили к появлению на свет различных уродов не способных размножаться, обучаться, а следовательно, и подчиняться. Сказки о кентаврах и прочих разумных существах оказались реальностью, а не вымыслом воспаленного разума. Григорий не однократно убеждался в том, что выдумать что-то вообще не возможно, если нет ни какого аналога. Все о чем когда-либо говорили или писали люди, все это — реальные факты, только иногда немного приукрашенные рассказчиком и об этом он теперь знал наверняка, изучая историю собственной планеты.

К работе генетиков были привлечены лучшие умы и в результате они получили универсального РАБа, соединив генетический материал человека и обезьяны.

"Видимо за грехи прабабки отвечать мне все-таки придется" — думал Григорий, рассматривая фотографии первых рабов, которых вырастила в своей лаборатории Ниргун. Волосатые монстры сильно напоминали неандертальцев из краеведческого музея. Они мало чего умели, но это уже была победа, так как они часами могли работать в каменоломнях, добывая камень для строительных нужд переселенцев. Конечно, эти работы могли выполнить и машины, но их было не достаточно и к тому же, они часто ломались, а ремонтных баз и заводов на Земле еще не было так, что рабы для этих целей были самой выгодной биотехникой. Так началось строительство первого города названного Раем. Строили его в северном полушарии под землей, так как метеоритные атаки на планету были довольно частым явлением…..

….. — То, что ей удалось сделать этих отвратительных скотов, не говорит о том, что моей работе нужно мешать, — Элохим кипятился и брызгал слюной.

— Делай, делай, кто тебе не дает, — Паньгу не обращая особого внимания на расшумевшегося друга, внимательно рассматривал под микроскопом очередной препарат.

— Тебе я вижу все равно, но я докажу.

— И докажи, докажи, а пока твои кентавры изгадили и вытоптали своими копытами все в округе. Люди не могут выйти на поверхность, не перепачкавшись в их навозе. Скоро мы все задохнемся от их вони. Так, что давай считать, что твои парнокопытные — это неудавшийся эксперимент. Отпусти их с миром и пусть себе потихонечку унаваживают почву где-нибудь подальше от Рая, а не хочешь, так и сам с ними отправляйся на какой-нибудь остров, но боюсь, что через пару лет он превратиться в огромную кучу навоза, — Паньгу хохотал, как маленький ребенок, беспрерывно барабаня пальцами по столу. Он знал, что Элохим ни когда не забудет его выпада, но так же знал и то, что его друг, не превзойденный гений генетики и с таким запалом, он может свернуть горы. Теперь оставалось только ждать.

Неандертальцы Ниргун ворочали камни, кентавры паслись на островах средиземноморья, а Элохим колдовал в своей лаборатории, закрывшись в ней вместе с двумя учениками. Что происходило за ее дверями, точно не знал ни кто. Многие считали, что Элохим сдался и просто прячется от насмешек Ниргун. Думали многие, но не Паньгу. Он терпеливо ждал.

Рай постепенно обретал свое лицо. Семь этажей здания были уже заселены и работали, привнося некоторое постоянство в жизнь переселенцев. Заложенный ботаниками под руководством Ниргун на одном из этажей дендрарий усыпанный белым цветом лепестков благоухал, когда на коммуникатор Паньгу пришел вызов от Элохима с просьбой встретиться. Встретиться Элохим просил в укромном уголке сада, подальше от любопытных глаз людей. "Затворник вышел из пещеры. Вероятно, очередной эксперимент провалился, и радовать нечем, иначе давно бы уже бегал по моему кабинету и рассказывал о своих подвигах" — думал Паньгу, шагая по аллеям.

— Зачем звал? — увидев Эллохима сидящего у небольшого грота, спросил Паньгу, пристраиваясь рядом с ним на крае каменного выступа.

Еще приближаясь, он заметил, что Элохим очень изменился за эти месяцы. Белая туника совсем обвисла, лицо вытянулось, кожа казалась прозрачной, а длинные седые волосы небрежно лежали на плечах, придавая еще больше уныния его облику.

— Выглядишь не лучшим образом, похоже, что сильно устал, — смягчая тон, продолжил Паньгу, ожидая ответа друга.

Странно, но Элохим ни как не отреагировал на приход друга. Он сидел, задумавшись, не отрывая взгляда от цветущего дерева, под которым резвились два подростка, которых Паньгу не сразу и заметил.

— Кто это? — пытаясь настроить Элохима на разговор, спросил генетик.

— Я их назвал АДА-м и ЕВ-1а…. Правда, хороши? — от услышанного лицо Паньгу вытянулось, он что-то сбивчиво говорил, жестикулировал и крепко обнимал друга….

…."Однако, переплюнул Элохим прабабку, но за ней, надо заметить, первенство, а это кое чего да стоит"….

 

Глава 9

— Стоит, стоит, еще как стоит, столько стоит, что мы четвертые сутки не спим и не едим, — голос профессора был взволнованным, но довольно миролюбивым. Он шагал навстречу Григорию и выглядел сильно уставшим, но довольным, словно стахановец, выполнивший четыре дневные нормы. — Скучаем, а напрасно. Сейчас самое время поговорить и поразмыслить.

— Вот так сразу или все-таки для начала поздороваемся? Вы где пропадали Ян Генрихович? Что-то случилось? — сыпал вопросами Григорий.

— Про-про-пробабка ваша, царство ей небесное, любезный Григорий Алексеевич уж которое тысячелетие покоя людям не дает, — профессор говорил серьезно, без малейшего намека на шутку.

— И что же она натворила, позвольте узнать, — принял разговор Григорий.

— Ну если уж честно, то может и не она, а на нее просто грешат, но после того удачного эксперимента у Элохима, Ниргун якобы отпустила на волю своих "неандертальцев", так кажется вы их назвали и решила начать все с чистого листа. Хотя я сам в это мало верю. Думаю, что был еще кто-то, кто хотел приостановить эксперименты с рабами. Так или нет, точно не знает ни кто, но по привычке костерят Ниргун.

— Несчастная женщина и после смерти ей нет покоя. Ну, отпустила она своих камнетесов или не отпустила, что собственно произошло, что человечество так расстроилось? Отпустил же Элохим кентавров и ничего, а пробабка видите ли беды натворила. Где логика, Ян Генрихович? Или у вас, если что случилось, то все шишки валятся на беззащитных женщин? — Григорий соскучился по разговорам с профессором, от чего постоянно пытался шутить, но профессору явно было не до шуток.

— Вы новости с "поверхности" смотрели? Вижу, что нет.

— А что там собственно стряслось? — Григорий не понял, куда клонит профессор.

— Аризона и Сибирь горят, в Европе жара, как в Эквадоре, а в Эквадоре валит снег. Тайфуны, смерчи. Цунами накрыло Японское побережье, а в Антарктике тают ледники и это не полный перечень климатических чудес на планете.

— Ну и причем здесь моя пра-пра-пра…бабка? Или вы считаете, что это все дело ее рук или ее беглых "неандертальцев"? — Григорий вновь хотел все свести к шутке.

…. — Верховный совет спрашивает тебя Паньгу, как такое могло произойти? Как могло случиться, что генетический эксперимент вышел из-под контроля? — голос Амонра гремел, — тебе доверили люди и дали в руки ресурсы всех рас, а ты лелеял амбиции генетиков и не думал о последствиях. Я не оправдываю действия Ниргун, с ней разберутся, но ты…. Решением Верховного совета я требую передать руководство над группами генетиков Элохиму, а судьбу Паньгу и Ниргун отдать в руки галактического трибунала….

Торжество разума, как это часто бывает, бессильно перед политическими интригами. Где тот политик, который не предает друзей ради своей выгоды, когда самый сладкий плод — это власть? Власть вне законов бытия, она считает себя всесильной, мудрой и всегда знает какое место отведено каждому в этой жизни. Она способна порабощать и ломать слабые души, но не может ничего сделать с возвышенной душой, от чего всегда негодует и мечется. Однако, отсутствие власти и иерархии еще страшнее, так как ведет к хаосу и в этом — парадокс жизни.

Вырвавшиеся на свободу рабы в короткий срок населили большую часть планеты.

— Они как тараканы едят и плодятся, плодятся и едят, грызутся между собой за еду и опять плодятся и все повторяется снова и снова, — Амонра негодовал. Инструмент, предназначенный для удовлетворения нужд человечества, стал частью пищевой цепи, отгородив от нее человека. Раб не стал смиренным помощником, а превратился в злого, беспощадного разрушителя. Свирепые стаи рыскали на всей территории от северного до южного моря, сметая и разрушая все на своем пути.

— А чего вы собственно ждали от них? — Элохим рассуждал медленно, пытаясь донести смысл сказанного до раздраженного сознания главы Верховного совета. — Их психотип именно это и предусматривал, так что в этом смысле Ниргун все сделала правильно. Они не прихотливы, физически выносливы, способны к размножению и подчиняются установкам. Единственная проблема, что установок у них сейчас нет. Когда дополнительное устройство шлюза автоматики (ДУША) не функционирует, то действует только чистая физиология на уровне звериных инстинктов, что собственно мы и наблюдаем, они едят, пьют и размножаются.

— Не считайте меня за полного идиота и не читайте мне здесь лекций по генетике. Без вас тошно. Вы думаете, что мне не понятно, что блок управления с заложенной в него программой подчинения человеку — это главное в работе с РАБом? Вот лучше скажите, почему блок не работает? Ведь у ваших систем, что у ЕВ, что у АДА, как мне известно, сбоев нет, — Амонра смотрел прямо в глаза генетика.

Обычно под таким взглядом человек смущался, терялся и был готов полностью подчиниться воле главы Верховного совета, но это не касалось Элохима. Его выцветшие, уставшие глаза не выражали ни испуга, ни тревоги. Достоинству, с которым он держался перед верховным правителем, мог бы позавидовать любой из членов совета. Элохим был тем, кто не признавал авторитетов ни в науке, ни в жизни.

— Уж лучше это спросить у Ниргун, а мне нет смысла соваться в чужие разработки и не надо сверлить меня взглядом, я не поддаюсь на такие уловки. Ваша проблема не рабы Ниргун, а собственное эго, с которым вы не можете справиться.

Такого поворота Амонра не ожидал. За годы правления он привык во всех видеть только подчиненных, слепо выполняющих его приказы. "Гордец, но знает себе цену" — размышлял Амонра. Теперь от его решения будет зависеть не только судьба генетического проекта, но и судьба Элохима. Амонра все помнил, и прощать не умел……

…. — Про-про-про…бабкины рабы дали когда-то сбой, а цунами-то причем? — вновь оживился Григорий.

Ян Генрихович устало присел на свое излюбленное место возле озера и глубоко вздохнул, словно собираясь выдохнуть из себя всю накопившуюся усталость последних дней.

— Давайте коллега немного посидим. Вы знаете, я чертовски устал за эти дни, и честно говоря, просто хочется немного спокойно посидеть и подышать этим воздухом, мне этого так не хватало…., а про Ниргун обязательно поговорим, но если позволите, то чуть позже, — профессор откинулся на спинку садовой скамейки и закрыл глаза. Он сделал глубокий вдох, и на его лице отразилось полное блаженство.

 

Глава 10

"Примерно наказать Элохима сейчас было не возможно, никто не поймет, особенно после того, как он сделал Адама и Еву, но и простить…." — Амонра разрывали сомнения. Он не привык ничего откладывать на долго. Его сущность требовала поставить на место зарвавшегося генетика, но как? Решение пришло, как всегда внезапно, озарив мраморное лицо правителя пугающей улыбкой….

— Внимание! Членам верховного совета срочно собраться в зале заседаний. Повторяю…, - голос референта разносился по всем службам и строительным площадкам Рая.

Зал заседаний на ковчеге давно уже использовали в своих целях астрономы, а заседания Верховного совета, Амонра проводил в своей новой загородной резиденции на Земле, в долине Нила, защищенной от набегов "неандертальцев" горячими песками пустыни. Здесь не было нужды прятаться под землей, как в Раю, так как многолетние наблюдения свидетельствовали о том, что эта часть планеты практически не подвержена метеоритным атакам.

Отполированные грани белого известняка переливались рубиновым отблеском, в свете заходящего солнца, утопая в зелени виноградников, обрамлявших дворец Верховного совета. Капсульные лифты доставляли членов совета из любого уголка Земли за считанные секунды. Из открывающихся шлюзов они попадали на огромную, вымощенную белым камнем площадь, больше походившую на космодром, откуда открывался весь потрясающий своей грандиозностью вид на резиденцию, от чего многие начинали себя ощущать муравьями у пьедестала вселенского могущества.

Элохим не ощутил ни какого душевного трепета, получив персональное приглашение на заседание Верховного совета. Его отношение, к какой бы то ни было власти вообще, было хорошо известно всем. Признавая лишь власть разума и научного факта, он не раз открыто глумился над властью, но ему всегда это сходило с рук, и причина этих поблажек — его научный гений. Чего стоила только идея создания системы единоутробного вынашивания и поэтапного развития плода — ЕВ-1а, перевернувшее научные представления человечества, разделенного по половому признаку весьма условно и создающего собственные клоны в преклонном возрасте, как новое вместилище для своего разумного начала. Что же касается АДА-м, то это изобретение генетика поставило его на уровень равный творцу Вселенной. Способность биосистемы к переменной мутации генов открывала абсолютно новые перспективы в освоении планеты и космоса. Естественно, что такой человек стал научным кумиром для многих, как и стал, ненавидим теми, чье мировоззрение и устои он так активно разрушал. Однако, вся эта суета мало касалась Элохима. Творец по природе, он тратил свое время на поиски истины, не обращая внимания на интриги и сплетни.

Капсула лифта разомкнула створки передней плоскости, открывая перед Элохимом вид на дворцовую площадь. В отличие от членов Верховного совета, его ни кто не встречал. Окинув взором роскошную резиденцию Элохим устало вздохнул и медленно стал подниматься по сверкающим ступеням, ведущим в зал заседаний. Шаг за шагом, с каждой ступенью он все более явственно ощущал нарастающее чувство одиночества и тоски, переполнявшее его сердце.

Зал заседаний, по требованию правителя, был сделан в виде огромной наклоненной мраморной чаши. Невысокий подиум в центре освещали лучи заходящего солнца, от чего фигура стоящего на нем Амонра, казалось, сама излучает оранжево-кровавый свет.

— Вот наш триумфатор, приветствуйте его, — голос Амонра эхом разнесся над залом, а вслед за ним, остававшиеся в тени трибуны переполнились возгласами членов совета, приветствующими входящего Элохима.

Элохима не радовала и не смущала такая встреча, он был просто равнодушен к всему помпезному и не естественному. Коротко прижав руку к груди в знак благодарности за оказанную ему честь, он прошел к трибунам и занял место для приглашенных.

— Он скромен и застенчив, не смотря на свои великие открытия подаренные человечеству, но мы помним о них и хотим выразить свою благодарность его гению, — Амонра говорил так проникновенно, что у членов совета не возникало и малейшего сомнения в неискренности его слов. — Созданные им, по нашему образу и подобию, псевдо люди класса Адам и Ева позволили человечеству сделать огромный шаг в колонизации планеты. Руками рабов созданы, как вы сами можете убедиться, прекрасная резиденция Верховного совета, — зал одобрительно загудел, — резиденции черной, белой и желтой рас, завершено строительство Рая и все это перечисленное произошло благодаря этому великому человеку, — Амонра направил ладонь в сторону сидящего Элохима, призывая зал еще раз приветствовать генетика. — Большие труды должны быть щедро вознаграждены, — глава Верховного совета обвел взглядом зал, — с сегодняшнего дня своим указом я назначаю Элохима пожизненным консулом этой планеты…… - восторженные восклицания поглотили последние слова Амонра.

В отличие от радостных и восхищенных лиц членов совета, лицо Элохима не выражало ни радости, ни тем более восхищения. Поднявшись со своего места, он еще раз коротко прижал руку к груди и принял от Амонра символ консульской власти — золотой пояс, украшенный голубым сапфиром, обозначившим место Земли на выгравированной на золоте карте галактики.

— Верховный совет……приветствует….. консула Земли…….

Элохим вернулся в Рай крайне уставшим от церемоний и погруженный в глубокие раздумья.

Став консулом он взваливал на себя бремя власти, которую сам же раньше не признавал. С первых дней он почувствовал тяжесть консульских забот, золотой пояс давил, лишая его личной свободы, к которой он так привык. Свободолюбивая натура оказалась запертой в рамках статуса, и Элохим мучился этим, но терпел, не подозревая, какой еще сюрприз готовит ему Амонра.

Ждать пришлось собственно не долго, так как в обязанности консула входила и война с "неандертальцами", то на очередном Верховном совете, которые теперь обязан был посещать Элохим, Амонра предложил свою идею борьбы с вышедшим из-под контроля экспериментом генетиков. Предполагалось под руководством консула создать в районе южного полюса административный домен (АД) для доработки непокорных "неандертальцев".

— Кто как не консул Элохим — гений нашей генетики, способен решить столь важную для человечества задачу, — говорил Амонра, а в сущности получалось, что Элохима убирали из Рая и направляли в АД, подальше от людей и злой памяти главы Верховного совета. Расчет Амонра был прост и он сработал…..

….. — Вот так дорогой коллега появился в Антарктике ад, тот самый в котором якобы "жарят" на сковородах грешников, отнюдь Григорий Алексеевич, отнюдь, там происходили конечно вещи намного интереснее, — профессор встал, разминая уставшее тело.

— Так уж не с силами ли ада вы воевали, что они вас так измотали? — глядя на профессора, спросил Григорий.

— Вот видите, вам и объяснять Григорий Алексеевич ничего не требуется, вы и сами все схватываете на лету, но об этом поговорим после ужина, а пока отдыхать, отдыхать и отдыхать.

— А Ниргун? — не удержался Григорий.

— Ниргун, как и Паньгу выслали на ковчег, где они и доживали свой век, запретив им, решением галактического трибунала, очередное собственное клонирование. Правители и ученые, знаете ли, редко могут между собой договориться, если это конечно не касается войны или захвата власти, что собственно одно и то же.

 

Глава 11

На поверхности уже бушевала весна, разливаясь ручьями по косогорам, радуя первой зеленой порослью среди которой желтели нежные лепестки первоцветов. Видя все это только на экране и не имея возможности прикоснуться, вдохнуть полной грудью влажный с привкусом земли весенний воздух, Григорий затосковал, приводя для себя десятки доводов, почему там ему было бы лучше, чем в этом подземном Раю. Но скучал он не только о голубом небе, зелени и терпкому воздуху, а скорее о свободе, которая ассоциировалась у него с весной… Уникальный город, тайны мироздания, наука, конечно, его увлекали, но все же Григория не отпускало ощущение "золотой клетки" в которую он попал помимо своей воли….. Последние разговоры с Яном Генриховичем постоянно наталкивали на мысль о том, что его постепенно втягивают в какую-то интригу, где ему отвели заранее приготовленную роль, но о которой избегают говорить. Определиться самому и сделать свой выбор, в этом новом для него мире, без чужих подсказок, мешали ему недосказанность и не ясность своего положения.

— Почему же сразу клетка, тюрьма? Почему, например не убежище, которое вы сами искали или так быстро стерся в вашей памяти весь негатив прошлого? — профессор, как всегда появлялся в самый напряженный момент размышлений, что жутко раздражало Григория, так как он ни как не мог привыкнуть к тому, что кто-то посторонний слышит его мысли. — На любой предмет, уважаемый коллега, можно посмотреть, как минимум, с двух сторон и у каждого наблюдателя заметьте, будет о нем свое мнение, иногда даже диаметрально противоположное. Вы согласны?

— Наверное, я просто устал от неопределенности и как маленький ребенок хочу домой, в привычный и понятный для меня мир. Скажите честно, я могу покинуть ваш райский уголок? Или это для меня невозможно?

— Покинуть — пожалуйста, но все что вы узнали, останется здесь, а вы вернетесь в ваш мир, но кем? Палвывчева Григория Алексеевича там ни кто не ждет. Его давно похоронили и оплакали родственники. Как вы предполагаете там жить? — профессор говорил с сожалением в голосе, так словно мог потерять что-то очень важное.

— Ну, вот и обложили, как волка обложили, а вы говорите не клетка. Клетка, профессор, еще какая клетка, из которой вылететь себе дороже получится. Получается, сиди и жди, пока благодетели покормят, только вот вопрос для чего откармливают? Может на заклание готовят, а, Ян Генрихович? — Григорий говорил резко. Ему порядком все надоело. — Ну, а как жить, так это — мои проблемы. Как-нибудь разберусь. Ведь жил же без вашей помощи и ничего и сейчас проживу. Нравится вам жить, как кротам — живите, а я тут причем? — чем, дольше говорил Григорий, тем серьезнее становилось лицо профессора и выражало, теперь, не только сожаление, но и явное разочарование. — Что вы на меня так смотрите или считаете, что я не имею права высказывать свои мысли? Почему вы решили, что знаете, что мне нужно, как собственно однажды уже решили за всю планету. Предначертали, что есть хорошо, а что плохо, пытаясь навязать всем свои правила игры, а вы у других спросили? Нужно ли им все это? Вы далеко продвинулись по пути технического прогресса, но кто из вас осмелится сказать, что знает, в чем состоит высший смысл бытия? Вы до сих пор воюете, привлекая на свою сторону, таких как я, а для чего? Какие идеалы вы отстаиваете? Кого хотите облагодетельствовать? И самое главное, Ян Генрихович, что ответов на все эти вопросы у вас нет, — Григорий говорил, словно вколачивал гвозди, от чего профессор как-то сжался, и казалось, пытается спрятаться от его слов.

— Вы, вы…. вы еще молоды, так рассуждать, — тихо отозвался Ян Генрихович, — у человечества огромная история и не вам его осуждать.

А кому? Где тот, кому это позволено? Кстати, я ни кого не осуждаю, а только, пытаюсь рассуждать и в этом полагаю, есть большая разница. Хотите, я сам отвечу, для чего я вам нужен?……

…….Шел дождь. Экспедиция Элохима медленно продвигалась по равнине в сторону южного полюса планеты. Даже этим Амонра решил наказать строптивого генетика, не предоставив ему ни какого воздушного транспорта, а обязав консула организовать наземную экспедицию с целью изучения жизни "неандертальцев" в их естественной среде обитания. Звучит правильно, а по сути это мучительная дорога через всю планету, которая займет ни один год. Если предположить, что все сложится удачно и экспедиция Элохима все же достигнет точки назначения, то с тем ресурсом, который был в их распоряжении, построить АД вряд ли удастся. Элохим это хорошо понимал, но противиться решению Амонра не стал, лелея мечту о полной свободе. Сейчас он хотел только одного — поскорее вырваться из-под опеки правителя, думая, что статус консула дает ему этот шанс и делает хозяином собственной судьбы.

Шел дождь. Раскаты грома разносились над равниной. Молнии с треском разрывали черное небо, озаряя его холодным светом. Капли барабанили по фибропластику кабины землехода, навевая тоску на консульский экспедиционный корпус. Рабы класса Ева жались к мускулистым спинам Адамов, сидя в своих отсеках, сотрясающихся от рева стихии заглушающей шум двигателей.

Элохим не спал. Покачиваясь в эргономе, он размышлял о том, как можно исправить ошибку Ниргун при условии, что ведение тотальной войны с "неандертальцами" не возможно из-за отсутствия в его распоряжении сил и средств. Его размышления прервал сильный толчок, от которого он еле удержался в эргономе.

— Большая расщелина, — виноватым голосом доложил пилот, — повреждено несколько отсеков, так что потребуется пару часов на ремонт.

— Есть пострадавшие? — спросил консул, потирая ушибленную руку.

— Пострадавших среди экипажа нет, — отрапортовал пилот, — но из поврежденных отсеков сбежали рабы, видимо сильно испугались. Прикажите найти?

Консул задумался, а что если само провидение подбрасывает ему решение, над которым он так долго ломал голову…..

….. — Однако, прежде чем вы примите свое решение, вам все таки придется меня выслушать. Оценить ситуацию можно только получив в распоряжение наибольшее количество фактов, иначе решение будет однобоким и с этим я, думая, вы согласитесь, — профессор намеренно говорил тихо, пытаясь тем самым уменьшить напряженность, возникшую при разговоре.

— Я не против. Говорите, что считаете нужным, Ян Генрихович.

— Вы заговорили о свободе, но позвольте вас спросить от кого или от чего? Творец тоже думал, что свободен в выборе, но, однако, поступил сообразно сложившимся обстоятельствам.

— Вы имеете в виду Элохима?

— Безусловно. Решение, которое он выбрал, было просто, как все гениальное, толчком к которому были сбежавшие рабы. По пути своего движения к Аду, он решил создавать поселения из своих рабов, что позволит при любых условиях внедрить генетический материал, в первую очередь программу контроля и дополнительного устройства шлюза автоматики (ДУША), в девственную систему "неандертальцев", посредством межвидового размножения. Завоевывая "Адамовы поселения", неандертальцы со временем утратят свое не управляемое вольнодумство, подчинившись закону Адама и Евы. Этот процесс похож на атаку компьютерного вируса, размножаясь, подчиняя себе все управление процессором. Требовалось только одно — внедрять, внедрять и внедрять законопослушные биосистемы в среду генетического хаоса. Собственно вот так и было создано новое человечество. Элохим — творец — великий генетик даровал "неандертальцам" ДУШУ. Вся остальная история Земли — это история войн походов и завоеваний. От перевеса генетического материала они меняли только знак с плюса на минус, как например Римская империя и нашествие варваров, но суть всегда одна — единство и вечная борьба противоположного. А вы говорите свобода… Хотите отстраниться от общего процесса? Постоять в стороне? Это конечно возможно, но тогда не разумное начало возьмет верх и погубит всю планету, что сейчас собственно и происходит, — профессор замолчал, погрузившись в свои раздумья.

— Так может, вы посвятите меня в свои планы, или так и будем играть в угадайку? — Григорий еще колебался.

— Почему люди всегда торопятся сорвать не созревшее яблоко? — но вопрос профессора остался без ответа. Григорий задумался….

 

Глава 12

Ежедневные сводки радовали Амонра. Человеческие расы все меньше и меньше беспокоили проблемы с "неандертальцами". Рассеянные Элохимом семена дали свои всходы. Его народ стал не плохим отвлекающим средством, на которое с удовольствием переключились варвары. Дети творца строили и сеяли, а варвары Ниргун отнимали и разрушали, но Адамово племя безропотно зализывало свои раны, вновь и вновь поднимаясь из руин и с каждым разом становясь все более сильным и менее уязвимым. Все это устраивало главу Верховного совета, за исключением того, что Элохиму наперекор обстоятельствам удалось построить административный домен на южном полюсе, больше похожий на научно-исследовательский центр, нежели на колонию переселенцев, при этом сделав его практически не подвластным Амонра, что собственно страшно раздражало последнего. В действиях Элохима он почувствовал угрозу своему величию и своим идеям. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Амонра, стала группа ученых сбежавших из Рая в Ад, под крыло ненавистного консула.

— Он пренебрег нашими законами и нашим доверием. Сделал себя хозяином ада, — лицо Амонра стало совсем бледным, — консул Элохим предал идею исключительности человеческой расы. Заселил Землю псевдо людьми. Мы не можем позволить горстке обезумевших невежд от науки разрушить наш мир, — Амонра резко прервал речь, переводя дыхание, словно задохнулся от бега. Его глаза светились ненавистью и злобой, которую он не пытался скрывать. — Я требую объявить войну и уничтожить весь этот сброд генетиков. Ударом с ковчега смести с Земли тех, кто потерял человеческий образ.

Трибуны молчали. Пылкая речь главы Верховного совета их, конечно, тронула, но не настолько, что бы ввязываться в схватку с Элохимом. Многие из членов совета, в особенности Африканцы, сами были не прочь создать, по примеру консула, свой независимый домен.

Трибуны молчали. Амонра напряженно ждал….

— Дальше случилось непоправимое, — профессор рассказывал так, словно сам наблюдал когда-то разыгравшуюся на Земле трагедию. — Не получив согласия совета, Амонра решил действовать на свой страх и риск, так же как он однажды принял решение о приземлении ковчега. До сегодняшнего дня нет точного ответа, почему удар, нацеленный по административному домену на южном полюсе, не попал в цель, и почему его мощность во много раз превысила реально допустимую. То, что произошло в дальнейшем известно вам, как ледниковый период. Да, да, Григорий Алексеевич, именно ледниковый период, который начался с огромного кратера и на его месте давно уже Байкал.

Удар видимо оказался настолько мощным, что едва не расколол планету, выбросив в атмосферу колоссальное количества пыли и пепла. В считанные секунды все живое было погребено в образовавшемся слое льда. На несколько лет вся планета погрузилась во мрак, лишив переселенцев, какой бы то ни было надежды на выживание.

— Но ведь выжили же.

— Выжили. Вы правы, но только те, кто в это время был в ковчеге, Раю или в Аду. С того дня в общем-то и начался отсчет новой истории на Земле — история не прекращающейся войны Рая и Ада. Войны за все: за ресурсы, рабов и даже их души.

— Надо предполагать, что Амонра выжил? — почему-то в этот момент Григория интересовала именно этот вопрос.

— Глава Верховного совета, как только понял, что произошло — покончил с собой, разгерметизировав одну из шлюзовых камер ковчега, — профессор взглянул на свой мигающий коммуникатор, — мне пора, — но на секунду задержался, — я забыл вам сказать о главном. С того времени что-то случилось и переселенцы потеряли свою возможность к самоклонированию. Вот теперь, кажется все, — Ян Генрихович встал, как-то по-старомодному слегка кивнул и быстро удалился.

Профессор ушел, а у Григория было ощущение, что все, что он знал, о чем думал, во что верил, пытался анализировать, все это — рушится. Рушатся такие вечные понятия как душа, вера, любовь, высшая справедливость….. "Не верю, да и не хочу верить в то, что душа — это всего лишь программа, вместившая в себя определенные понятия" — думал он, идя по коридору. Навстречу попадались спешащие куда-то люди. Они уже привыкли к нему, узнавали, многие при встречи кивали головой, но в их глазах Григорий видел один и тот же вопрос, словно они все хотели знать кто он и с кем.

За очередным поворотом, там, где были лифтовые шахты, связывающие этажи Рая, стояли двое не молодых мужчин и что-то очень бурно обсуждали. За дни пребывания в Раю, Григорий в основном разговаривал с Яном Генриховичем, и поэтому ему захотелось узнать, о чем они спорят, скорее из любопытства, хотя…. Подойти и вступить в разговор, было, понятное дело, неудобно. Ну, бывает же так, что идя по улице, кто-то обращает на себя внимание, тебе просто вдруг хочется понять, о чем он думает, говорит и ты, начинаешь напрягать слух, ловя обрывки фраз, забиваемых городским шумом, силясь понять их смысл. Поняв бесполезность, делаешь еще попытку, подходишь к интересующему тебя объекту, как можно ближе, при этом делая вид, что это простая случайность и еще раз пытаешься вслушаться….. Многие, у кого психика более лабильна, не выдерживают, начиная переспрашивать, или вообще бесцеремонно вступают в разговор. Чужие разговоры, как и чужие окна, частенько приковывают внимание обывателя, хотя и многие возвышенные натуры не прочь подсмотреть и подслушать сородича и дело здесь, явно, не только в праздном любопытстве. Григорий замедлил шаг и встал в небольшой нише так, что его не могли видеть, но при этом он хорошо слышал собеседников.

— Они уже подготовили большую часть установок к запуску, — голос был низким, произносящим слова несколько на распев и явно принадлежал низкорослому, крепкому мужчине в сером форменном костюме, в каких обычно ходили живущие на инженерном этаже, — я их уже говорил, что может быть есть смысл подождать. Может этот доктор примет решение, и мы сможем что-то реально изменить, а что толку гонять энергию по сетке. Сегодня мы, а завтра они.

— Вы правы, Сергей Иванович, но отчасти, поверьте мне, — отозвался худощавый собеседник. — Эти дети греха и порока должны видеть нашу силу. Видеть и бояться, а иначе они скоро совсем обезумят.

— Сила — это хорошо, но где это видано что бы силой хоть когда-то, хоть чего-то положительного добились. Напугать — да. Можно напугать один раз, но дальше-то к страху привыкают, и получается, что с каждым разом пугать нужно все страшнее и страшнее. Ощущаете, до чего мы в этом случае можем докатиться? Сначала отправим энергию по сетке, а потом будем антиматерией потрясать, а с нами-то, что потом будет? Вы подумали о последствиях? Может все-таки поискать иные способы?

— А чего их искать. Они есть. Вон стоит, слушает, а помогать, похоже, не собирается, — последняя фраза резанула Григория так, что он покраснел, словно мальчишка, пойманный в момент подглядывания в женскую раздевалку. Резко развернувшись, он почти бегом скрылся за поворотом, ощущая спиной всю неловкость своего положения.

"О какой помощи идет речь и чего они от меня ждут?" — вновь пытаясь анализировать, думал он, прохаживаясь по комнате, в которую поспешил спрятаться от посторонних глаз.

 

Глава 13

Главы нет. Не написал и все….суеверия здесь не причем…… хотя….

 

Глава 14

….Буд-то бы больше нет силы притяжения, а его тело стало легким и медленно поднимается вверх…. Григорий резко поднялся на кровати. Что-то ухнуло, эхом разносясь по всем уголкам Рая, и вновь появилось ощущение, что сила земного притяжения меняется, так, словно из-под ног уходит мраморные плиты, а стены сжимаются и разжимаются в такт гармоническим колебаниям. Война, вспомнил он слова профессора и вчерашний подслушанный разговор о готовящемся запуске каких-то установок. "Только вот кто? Они нас или мы их?" — и тут же поймал себя на мысли, что непроизвольно разделил всех на "они" и "мы", затем нажал на коммуникатор, желая узнать, что же собственно происходит, но экран не отреагировал, оставаясь черным.

Замигало и как в театре медленно стало гаснуть, а затем резко вспыхнуло освещение. Вновь разнеслось эхо. "Похоже, что это все-таки "мы" выбрасываем куда-то энергию. По сетке — отозвалась услужливая память. Кой черт они творят?"

Сидеть на месте или бежать и что собственно делать Григорий не знал. Выглянув в коридор, он ни кого не заметил и поэтому решил отправиться в центральную лабораторию, туда, где обычно работал Ян Генрихович. На всем нулевом уровне не было ни души. Проходя по длинным, пустым коридорам он ощутил скребущее душу одиночество и жалость к себе. "Бросили, как собаку…. швыряют друг в друга сгустки энергии и решают тысячи лет кто из них хозяин….. черте, что у них тут…. хозяева…. какие они тут хозяева, они все здесь гости….." — думал он, меряя шагами длинные подземные коридоры, — "залезли в свои пещеры и выясняют отношения….. помощи им…..шиш им не помощь…. с собой разобраться не могут, а туда же — кто прав, кто виноват, а люди "наверху" то от жары, то от холода загибаются, а им что, они за идею сражаются….пришельцы хреновы".

Проход, блок, еще переход — Григорий почти бежал по нескончаемому коридору. Дежурный свет мигал под потолком, от чего казалось, что все вокруг затянул синеватый туман, как в голливудском боевике. Ему хотелось раздвинуть туман руками, разорвать пелену и вдохнуть полной грудью свежего воздуха и чем дальше он продвигался, тем сильнее было это ощущение. Увидев за очередным поворотом лифтовый терминал, он, не раздумывая, бросился к лифту, подстегиваемый единственным желанием хоть куда-то вырваться из этой обволакивающей, синей тишины. Сенсор не реагировал на его попытки открыть створки лифта, отражая его испуганное лицо на своей глянцевой поверхности. Паника….. Паника — это когда бежишь, не выбирая дороги, а все чувства и мысли вытеснил страх. Страх впереди, страх сзади, страх вокруг и нет ничего кроме животного страха который гонит вперед выжимая из человека все, без остатка, и тогда он падает, забиваясь в щель, и ждет. Безразлично ждет конца, потеряв какую бы то ни было надежду на спасение…. И он побежал. Толкнув дверь на запасную лестницу, он побежал по маршам выше и выше, подгоняемый собственным страхом и желанием покинуть навсегда этот замурованный в землю Рай.

Этажи давались с трудом. Через каждый пролет он останавливался, пытаясь отдышаться. На смену страху пришла боль за грудиной, все отчетливее дававшая знать о больном сердце. Преодолев еще несколько пролетов, Григорий Алексеевич обливаясь холодным потом, обессилено сел на краю площадки, переводя дыхания и слыша, как пульсирует в горле, а в груди в отчаянном ритме колотится сердце. Вены на висках напряглись, сжимая голову, как в тисках, сузив сознание до уровня боли и дав чувствам единственный смысл — страх надвигающейся смерти. "Не выбраться…", — сверкнула мысль, вперемешку с накатившейся тошнотой. Обессиленный он сидел, тяжело дыша, опираясь спиной на холодный гранит. "Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…." — само собой всплыло в сознании. Других молитв он не знал, а эту вспоминал всегда, как только становилось плохо. Молился искренне, с душой, ища поддержки и в тысячный раз, давая зароки, но, всегда забывая их выполнять, как только становилось хоть чуть-чуть легче. Сегодня он почувствовал очень остро свою слабость и то, как ему нужна эта поддержка. Боль в сердце несколько успокоилась, еще не позволяя двигаться, но давая возможность думать и рассуждать…

"Видимо имея возможность слышать мысли, Творец помогал людям, спасал своих заблудших овец….. иногда давал, что просили, поддерживая репутацию, но все же они обращались явно не к нему, а к высшей силе…… к вселенскому разуму…… но до него так далеко…… и слышит ли он нас в этом образе….,а взывают к нему миллиарды на всех языках мира…….Что они возомнили….с моей помощью стерилизовать мозг людей и начать все заново… не дождетесь…", — мысли прервал очередной толчок и раскатистое эхо, но здесь на запасной лестнице, оно было не таким громким и пугающим. Встав на ноги, Григорий огляделся. На противоположной стене, над входом в какую-то нишу мигало небольшое табло, какие он видел в большом количестве на каждой лестничной площадке. На табло отображалась дата, время и еще несколько непонятных символов, больше похожих на китайские иероглифы. Заглянув в нишу, он увидел небольшое помещение, внешне походившее на салон автобуса или трамвая с двумя рядами кресел по бокам. В центре салона возвышался небольшой пульт, явно управляющий этой штуковиной. Уставший от беготни и еще не прошедшей боли, он с удовольствием сел в кресло, от чего весь салон нежно загудел, а на пульте высветилась карта. То, что это было какое-то средство передвижения, сомнений у Григория не было, но как оно работает? Внимательно изучая экран, он медленно прикоснулся к панели. Гул усилился. Двери салона сомкнулись, свет погас, а на поясе и плечах Григорий ощутил ремни, плотно прижавшие тело к креслу.

"Капсула готова к старту", — сообщил мягкий женский голос, — "введите координаты".

"И все-таки ты есть Господи…. Ты услышал меня… теперь хоть в ад, только бы не видеть этого каменного неба и этих умников, знающих…."

"Повторите команду", — вновь прозвучал женский голос.

— Команду? Я не произносил ни какой команды. Ах, да я подумал об аде…

"Команда принята. Пункт назначения южный административный домен"….

Капсула вздрогнула и через шум, Григорий услышал голос кричавшего Яна Генриховича: "Не делайте этого. Григорий Алексеевич, я прошу вас. Оста-но-ви-тесь..", — секунда, и капсула резко пошла вверх, от чего сильно заложило уши и сжало больное сердце…

 

Глава 15

— Профукали голубчики. Такого человека профукали. Вот это подарок. Последний раз здесь приземлялась их капсула в сорок пятом, когда договаривались о прекращении войны. С той поры я здесь не видел ни одного святоши, — голос раздавался где-то под потолком.

Григорий медленно открыл глаза. Белый потолок, белые стены, белые простыни, белые халаты. Тихо пощелкивает монитор, голова седого врача склонилась над его беспомощным телом. "Больница. Опять больница", — сознание ускользало, но почему-то отчетливо был слышен чей-то голос: "Он еще поживет и не таких доходяг на ноги поднимали. Конфигурация стандартная, но….". Сознание вновь провалилось в пустоту.

— Разряд….шевелитесь черти…..лей до двух грамм…..еще разряд…..мозги в холодильник….кислород….ну вот и ладушки, — суета вокруг Григория прекратилась, на мониторе отчетливо прыгал зеленый "зайчик" в такт биению его сердца.

— Может, сразу отреставрируем, чего мужика мучить сорок раз? — спросил молодой врач седовласого эскулапа.

— Тебе только кромсать. Дай волю, ты всех заштопаешь и не поперхнешься и нас без работы оставишь, — говорил седовласый, посмеиваясь над коллегой, — рано ему еще, давай малость подождем, а там посмотрим. — Даст Бог все утрясется, а ты Мишель не спеши, присмотрись.

— Мочу понюхай, а потом за ножик хватайся, — отозвался из своего угла анестезиолог, растянув в улыбке рот, продолжая колдовать со своими ампулами. — Молодежь она так всегда — сначала отрезать, а уж потом подумать. Ты Мишель аксакала послушай, он плохому не научит, если конечно речь не идет о хорошенькой блондинке, — в операционной прокатился смешок.

— На сканер поглядывай и не чирикай. Упустишь мужика, я тебе сам шею перепилю, — тот которого назвали аксакалом, резко оборвал весельчака. В операционной молниеносно восстановилась тишина, так что стали слышны щелчки мониторов. Многие хорошо помнили, чем закончился промах Фазиля, разобранного аксакалом на "запчасти". — Ну, кажись, стабилизировался. Мишель, командуй здесь сам, но от него, ни на шаг. Чуть что зови. Мы в кубрике перекурим, — врачи неспешно, по одному покинули помещение.

Когда-то белые, пожелтевшие от табачного дыма стены, потрепанный кожаный диван, стол и несколько стульев, заваленные бумагами, обрывками экгешек и прочей мелочью — вот собственно и все, что представлял собой врачебный кубрик. Миленькая санитарочка заварила свежий чай и расставляла разномастные и разнокалиберные чашки на небольшой тумбочке у окна.

— Не ждала меня, — смачно хлопнув девчонку, но пышному заду, заржал, как жеребец, входящий в кубрик анестезиолог.

— Ну, опять вы за свое Эраст Федорович, — чуть закрасневшись, отозвалась Лола, но прелести свои не отдернула, а наоборот повела ими так, что у Эраста заблестели глаза, а руки словно прилипли к намагниченной женской плоти.

— Так бы и держал, — чуть с придыханием проговорил он, перебирая руками все выше и выше, пока не почувствовал упругую, налившуюся жизненными соками грудь, от чего он весь задрожал, прижимая к себе ее тело.

— Эраст, пшел на место — котяра, — голосом аксакала оборвал прелюдию заглянувший в кубрик терапевт. — Ну, что там у вас? — спросил он, не давая отдышаться Эрасту. — Говорят, что мужика из Рая к нам занесло или врут?

— Врут. Все врут. Аксакал нашел доходягу, вот и возится, а я тут потей с ним за кампанию. Шел бы ты Вася своей дорогой, не видишь, что у меня тут любовь намечается, а ты лезешь со своими вопросами. Нам тут с Лолочкой нужно обсудить тактику ведения тяжелого пациента, а ты встрял поперек дороги.

Воспользовавшись замешательством, Лолочка выпорхнула из кубрика, на прощание так мотнув бюстом, что разочарованный Эраст не удержался на ногах и грузно плюхнулся на диван.

— Вот так всегда, как мое дежурство, так привезут какого-нибудь гаденыша. Эх, Лолочка, доберусь я когда-то и до тебя…..

В кубрик веселой толпой ввалилась дежурная смена. Разбирая кружки, наливали чай, звеня ложками, рассаживались по своим местам. Аксакал — седовласый доктор с азиатскими чертами лица и редкой черной бородкой, по-царски раскинув полы белого халата, развалился в углу дивана, водрузив свой бокал на подлокотник.

— Готов поспорить на два ночных дежурства, что святоши специально подкинули нам этого доходягу, — вступил в разговор Эраст. — Как думаешь, Шамиль? — обратился он к аксакалу.

— А на кой черт им его сюда засылать? Парламентером что ли? Я думаю, что он сам сбежал или что-то в этом роде. Какой нормальный человек полезет в капсулу с больным сердцем? А раз полез, значит, нужда заставила. Сбежал он — вот и все. А уж, что и как, наши потом разберутся.

— Ага. Если живым останется, — отозвался Эраст.

— А ты лечи получше, да пореже девкам под юбки заглядывай, а то вон Лолочку всю как растрепал, что смотреть совестно, — Шамиль отхлебнул из бокала и зажмурился от удовольствия.

— Причем здесь Лолочка? — наигранно смутился Эраст. — Я о деле толкую, а ты Шамиль — ата опять стрелки переводишь. Они вон второй день гремят. Пол Европы в воде барахтается, Россия горит, а им только в радость. Мы-то что, так и будем сидеть и ждать, пока эти козлы и до нас доберутся?

— А что ты собственно предлагаешь? — аксакал с раздражением отставил бокал. — Войну? Мало нам геморроя с ледниками, климатом и недокормленными папуасами, так нам еще и пострелять охота. Ты Эраст только болтать горазд. Миллионы лет умники головы ломают, и разобраться никак не могут, а ты пришел и на раз-два все разрулил….. Сталкивать лбами людей нельзя, у них и так от проблем животы пучит. Их так запутали, что они уже скоро разобрать не смогут где белое, а где черное, а ты война….

— Хорошо пусть не война, но не сидеть же, сложа руки и ждать у моря погоды. Делать же что-то нужно….

— А вот эта мысль — разумная, — аксакал расплылся в улыбке. — Пойди-ка, глянь, как там у Мишеля дела, раз в бой рвешься, — довольный собой он вновь откинулся на спинку дивана, а в кубрике дружно засмеялись.

— Ну да, ну да. Вы тут ешьте, пейте и ни в чем себе не отказывайте, а мы будем за вас работать, как завещал Творец, — говоря, Эраст принял театральную позу и, сделав реверанс, удалился под общий хохот собравшихся.

Белый потолок сначала приблизился, словно пытаясь раздавить, а затем удалился так, что Григорий едва различал крошечный светильник. Его обдало холодным потом, крупные капли катились по лицу, закрывая влажной пеленой глаза.

— Эраст, Эраст смотри не переборщи, он и так еле дышит.

— Не каркай под руку Мишель. Здесь одно из двух…. либо я…… - Эраст пыхтел и тоже обливался потом от напряжения, медленно, очень медленно вводя миллилитр за миллилитром сложные комбинации препаратов.

— Может за аксакалом послать?

— Не мешай Мишель….с-ч-а-с мы его выдернем….

Белый потолок больше не падал и Григорий чувствовал, что внутри, что-то отлегло и больше не мешает дышать. Сознание полностью прояснилось, и он четко понимал, что происходит вокруг.

— Ну вот, а вы боялись. Теперь можно и папу позвать. Слышишь Мишель, дуй по-молодецки за аксакалом. Передай, что к приходу его величества все готово…..

— Где я? "Этот вопрос, пожалуй, становится для меня привычным" — промелькнула в голове мысль.

— Судя по обоссанной простынке, то явно не в сортире. Эй, девочки, поменяйте мальчику подгузники…. в Раю явно еще не научились мочиться, как положено.

— Прекращай цирк. Что у тебя? — аксакал выскочил из-за спины Эраста, как черт из табакерки.

— Вот полюбуйся, — Эраст брезгливым жестом ткнул пальцем в простынь, — новую простыночку они изволили загадить, а в остальном живы и здоровы и желают знать, где они находятся.

— Паяц ты Эраст, но молодец, — аксакал склонился над Григорием.

— Как вы?

— Ничего, кажется, пронесло…

— Ну, и слава Всевышнему, что так, а то я уж начал переживать.

— В кои веки такой гость прибыл, да и тот чуть было не помер и чтоб мы без него делали? — не унимался Эраст.

— Эра-с-т, — зашипел аксакал.

— Как ваше имя помните?

— Да, да конечно, — но вместо ответа Григорий задумался, и на его лице появилась извиняющаяся улыбка. — Я, я, кажется…..

— Не мучайтесь, это пройдет…

— Я врач, — с силой выдавил из себя Григорий.

— Тогда спите спокойно коллега, а потом разберемся. Эраст начинай сканирование и смотри без фокусов.

Потолок вновь слегка качнулся, и Григорию показалось, что он спит и видит длинный сон, а в это время на экране монитора замелькали изображения Райского сада, Яна Генриховича, Ларисы, Виктории, Шнайдера…

— Пиши аккуратнее, ни чего не упускай.

— Шамиль, взгляни-ка, да у него мозг, как у основателей. Вот это ка-д-р!

— Не суетись, по аккуратнее говорю, главное не спеши.

На экране один за другим возникали образы всего, что когда-то видел Григорий. Они менялись, переплетались и мелькали как кадры немого кино, иногда перебиваемые помехами естественной наводки.

— Эх, еще бы услышать, — с горечью в голосе заговорил Эраст. Картинка это конечно хорошо, но без звука — это не кино, а так….

 

Глава 16

Третьи сутки в лаборатории энцефалоскопии было на редкость шумно. Специалисты десятка отделов пытались понять и растолковать записи полученные Эрастом. Безусловным было то, что свалившийся из Рая гость был не похож на простого человека, и об этом убедительно говорила его уникальная структура мозга. Вторым доказанным фактом можно было считать, что Григорий Алексеевич — так он себя назвал, был ученым и вероятнее всего врачом. А вот третий факт — побег Григория из Рая, вызывал горячие споры и не однозначное толкование. Как говорится — мнения ученых разошлись. Одни считали побег Григория — удачной инсценировкой "святош", и таких было подавляющее большинство, другие предполагали, что побег был реальным, но доказать свою точку зрения не могли, опираясь только на данные энцефалоскопии. Чем бы все это закончилось трудно предположить, если бы не пронырливость, и вездесуйство Эраста. Изначально заподозрив в Григории, не иначе, как райского шпиона, он всем и вся пытался это доказать, приводя все новые и новые доводы.

— Ты мне скажи, — горячился Эраст, — психиатр, отработавший со своим пациентами десять, пятнадцать лет, становится похожим на них? У него есть та или иная степень профессиональной деформации или нет? Есть. Так, как же он может оценивать психическое состояние другого, если сам давно стал дураком? Переводчика нужно с собачьего на узбекский вот, что я думаю. Пусть хоть по губам читают, но разберутся, что он там лопочет. В Раю давно уже мысли читают, а мы все топчемся на месте. Сканер сделали, а толку? Один хрен никто разобрать ничего не может. В Африке с голода дохнут, банкиры с долларом играют, а мы сидим хрен знает чего ждем.

— Творец сидел и нам велел.

— Чего велел-то? Ждать пока все перемрут или мозги свои перевоспитают….. Чего там перевоспитывать, если их давно пропили или прожрали.

— Остынь и не ори, а то сам бегаешь, как полоумный, — Шамиль говорил тихо и уверенно, — в дело рвешься? Вперед. На Земле в просветителях нужда была всегда, но результат там не быстрый, а тебе все сразу и сейчас подавай. А сам-то ты уверен, что безоговорочно прав? А вот за идею с переводчиком хвалю. Думаю, что стоит попробовать…..

На большом экране мелькали лица.

— Не стоит залезать так далеко, вы поближе прокрутите. Вон он с кем-то разговаривает достаточно долго. Да, да вот здесь. Скорость выровняйте, а то все сливается, — командовала молоденькая переводчица из отдела собственной безопасности. — Честно говоря, разобрать что-то сложно, но отдельные слова понятны.

— Ну, что он там говорит, — наседал Эраст.

— Явно ругаются, — девушка наморщила лоб, пытаясь, сосредоточится, — еще разок прокрутите. — Выходит вроде, что он говорит, что проживет и без них. Вот он…. секундочку, еще раз последний кусок. Он сказал: "Нравится вам жить, как кротам — живите, а я тут причем?" — это дословно, здесь четко видно артикуляцию. В этот момент он наверное был очень взволнован и поэтому этот эпизод так хорошо записался на энцефалоскопе.

— Вы уверены, что именно так, а не иначе? — аксакал строго смотрел на молодого специалиста.

— Точно. Здесь точно. Можно конечно и еще поискать что-то.

Эраст был расстроен. Поимка шпиона с поличным не удалась, но зато аксакал праздновал полную победу.

— Вы лапушка меня просто к жизни вернули, — радуясь, как ребенок он тряс ее маленькую руку, — в людей, можно сказать, дали еще раз поверить. Творец был прав, трижды прав, не все еще потеряно. Не всех вольнодумцев еще сожгли на кострах, а значит, еще поживем…. Душа в людях еще жива и рвется на свободу, а это дорогого стоит.

Белый потолок, белые стены, белые халаты, но сегодня они выглядели как-то иначе. Никто не шутил и не хамил. Все дружески улыбались и были торжественно — молчаливы.

— Григорий Алексеевич, — начал доктор, поправив рукой седую шевелюру, — мы рады, очень рады видеть вас в Аду, — последнее слово бичом хлестнуло по сознанию Григория.

— А-д? Боже за что? — едва выдавил Григорий и потерял сознание.

На секунду все растерялись, не понимая, что произошло.

— Эраст давай в вену…

— Вот блин нежности, — набирая в шприц, бухтел анестезиолог….

— Не знаю, что они вам про нас наговорили, — произнес аксакал, как только Григорий открыл глаза, — не пугайтесь больше так, мы не такие уж и страшные.

— Я и не боюсь. Переволновался только, наверное. Из одной норы в другую угодить это еще нужно постараться, — Григорий казалось, что он полностью справился со своим волнением, но даже мысль о подземных городах вызывала в нем неудержимый приступ тошноты.

— Вижу, что вы не совсем оправились. Отдыхайте. Поговорим потом.

— На кой черт мне это нужно? Мне надоели все разговоры об истории, философии и тайнах мироздания. Для чего мне все, если жить с этим можно только под землей? И не смотрите на меня так. Я устал от разговоров и хочу нормально жить или нормально умереть, а не таскаться из одной норы в другую.

— Ну, вот это по-нашему, — оживился Эраст, — кто бы подумал, а я его чуть в святоши не записал.

— Собственно мы вас и не звали, — выразил недоумение Шамиль.

— А что, я разве сюда по собственной воле попал? — в свою очередь спросил удивленный Григорий.

— И не просто сам, а с доставкой на место, — хихикнул Эраст. — Не знаю, что ты с ними не поделил и впопыхах рванул к нам.

— Ни с кем я и ничего не делил, — огрызнулся Григорий Алексеевич, страшно не любивший любого проявления панибратства, сквозившего на километр от этого наглого молодого врача. — Убегал, врать не стану — так война же.

— Война? — лица присутствующих вытянулись от удивления.

— С кем?

— С вами я полагаю, — Эраст расхохотался так, что на его глазах выступили слезы, а Григорий смотрел на него, как на прокаженного, не понимая, что собственно происходит.

— Боже упаси нас от этого, — еле сдерживая улыбку, произнес седовласый доктор, — уверяю вас, не было этого и ни когда не будет, так что не беспокойтесь.

У Григория появилось ощущение, что он плохо понимает, что с ним происходит и готов согласиться с тем, что все случившееся больше похоже на расстройство психики, а окружающие его люди это вероятнее всего сотрудники психиатрической клиники. "Дожился…. и меня не миновала чаша сия" — мысли теперь крутились вокруг этого соображения, а ранее происходившие события он с некоторым душевным облегчением причислил к галлюцинациям связанным с его болезненным состоянием.

— Нет смысла коллеги надрывать так животы от смеха. Не зарекайтесь, может, и вам когда-то понадобится психиатр, — произнесенная унылым тоном фраза, вывела всех из состояния равновесия и породила просто не человеческий хохот. Люди в белых халатах тыкали друг в друга пальцами и дружно смеялись, от чего Григорий сделал вывод, что он сошел с ума окончательно и бесповоротно. Единственно, что не укладывалось в диагноз — это его способность свободно рассуждать, что собственно и зародило в душе надежду на то, что может быть не все еще потеряно…..

— Так вы полагаете, что находитесь в психиатрической больнице? — глотая слова и давясь от смеха, спросил седовласый доктор. — Если так, — аксакал строго посмотрел на Эраста. — Я же тебя паразита предупреждал?

— А что собственно случилось? — возмутился Эраст. Ну, немного крыша у мужика поехала, так это пройдет. Лишнего ничего не делали. Все в тему. Ну, а с психотропов, сам понимаешь, иногда бывает. Я ж не предполагал, что ты ему тронную речь толкать будешь.

— Предупреждать надо — психиатр хренов, — бросил на ходу аксакал. За ним к выходу потянулись и остальные, продолжая весело гоготать, оставляя Григория в полном недоумении по поводу происходящего. Глава 17.

Григорий проснулся от яркого света. Солнечные лучи врывались через оконное стекло, разбивались о панели приборов, дробились, разлетаясь на сотни маленьких искринок, сверкая и веселя сердце. Только лишенный возможности видеть мир и однажды прозрев, может в полной мере оценить то, на что зрячие не обращают своего внимания. Их "замыленный глаз" теряет остроту восприятия, прячет прекрасные мелочи, скрывает красоту, топя ее в повседневной суете и заботах. Какая обыденность — солнце, небо, трава, но без них душа чернеет и рассыпается, теряясь в холодном пространстве бескрайнего космоса.

События последних дней все отчетливее проступали в сознании Григория, поочередно проявляясь, как кадры немого кино, так словно солнечные лучи разорвали сумеречную пелену, освобождая его разум. Не было теперь необходимости задавать вопросы. Он четко понимал, где он находится и что с ним произошло. Незначительная слабость не смущала, он медленно встал и подошел к окну, за которым открывалась будоражащая душу панорама зеленой долины с бьющими гейзерами и голубым небом над снежными, искрящимися шапками сопок. Эта будничная картина Ада так увлекла, что он был готов впитывать ее каждой клеткой своего тела, наполняя душу солнечным светом и живостью природных красок. Он стоял, как в детстве прислонившись носом к оконному стеклу, и не заметил появления в палате Эраста. Вечный балагур смиренно ждал, словно боясь нарушить неустойчивое равновесие тишины, пейзажа и душевного состояния пациента. Переминаясь с ноги на ногу, он невольно начал всматриваться в привычную для переселенцев картину, медленно переводя взор к сверкающему горизонту. В какой-то момент ему показалось, что сопки вздрогнули, словно пытаясь стряхнуть белые шапки. Раскатистый гул накрыл долину, и в такт ему задребезжало оконное стекло. Григорий рефлекторно отстранился и сделал несколько испуганных шагов назад, чуть не сбив с ног Эраста, смутился. Секунда и из земли ударил огромный столб воды и пара, завораживая своей красотой и мощью.

— Чакра — самый большой гейзер, — словно не заметив секундного замешательства Григория, спокойным тоном произнес Эраст. — Он всех здесь пугает своим ревом и непредсказуемостью. Я в Аду давно, но ни разу сам не видел его выброса. Все гейзеры, как гейзеры — работают по расписанию, а этот — нет, нет, да и вдарит. Нравится?

— Красиво, — согласился Григорий. — Я и не подозревал, что на этом континенте может быть что-то подобное.

— Это все издержки обучения. Нарисовали на глобусе белое пятно, а об остальном и ни гугу. Хотя, кому нужно — те конечно знают.

— И о вас?

— И о нас, — оба конечно говорили о переселенцах, живущих в Аду.

Оба разговаривали так, словно много лет знали друг-друга.

— Кстати, меня зовут Эраст.

— А меня — Григорий, — говоря это и тот, и другой не отрываясь, продолжали смотреть в окно на бьющий из земли огромный фонтан Чакра.

— Странная вещь эта природа. Могучая, пугающая и одновременно завораживающе красивая. Подумать только, ну бьет из земли фонтан, а я смотрю, как дурак и мне это почему-то жутко нравится. И, похоже, что я в этом не одинок? — Григорий обернулся и впервые посмотрел на Эраста.

— Таких дураков сейчас у каждого окна — хоть пруд пруди. Чакра он и есть Чакра, — подытожил Эраст.

— А почему так назвали?

— Точно не знаю, но говорят, что на Азии было что-то похожее.

— А я подумал….

— Ну, нет…. Ни к какой восточной лабуде это отношение не имеет. Их "чакры" — более поздние выдумки, хотя, в языковом смысле, наверное, чем-то и связаны.

Как будто подтверждая сказанное, Чакра в очередной раз выбросил к небу огромный столб воды и пара.

— Я спрашиваю, ты отвечаешь, но, наверное, и сам хочешь меня о чем-нибудь спросить? Например — о райских кущах, — Григорий ожидал расспросов, но Эраст продолжал, молча смотреть в окно.

Постояв некоторое время, молча смотря на утихомиривающегося Чакра Эраст как-то очень буднично и по простому произнес: "Ну, посмотрели и хватит. Пойдемте Григорий Алексеевич, я вас с ребятами познакомлю".

В кубрике собралась вся дежурная смена. Увиденная картина напомнила Григорию далекую юность, когда в перерывах между занятиями собирали студентов в первой попавшейся аудитории на очередную политинформацию или комсомольское собрание. Маявшись ожиданием, рассевшийся где попало народ, в белых халатах, гудел о своем, как всегда не осознавая остроты и сложности политической ситуации и только ответственный за проведение мероприятия, нервными шагами мерил коридор, в ожидании лектора и в сотый раз уговаривал собравшихся не галдеть….

— Вот и мы, — объявил собравшимся Эраст, протискиваясь среди собравшихся к центру кубрика, где был приготовлен стул для удивительного гостя. — Чакра отвлек, а то б мы давно пришли, — извинялся он, таким образом, за опоздание.

— У тебя вся жизнь сплошная чакра…. Я тебя за своей смертью пошлю, — резвился собравшийся народ.

Эраст, по своему обыкновению, не огрызался, а чинно усадив Григория на стул, встал рядом, картинно отставил в сторону ногу и произнес: "Вы, уважаемый Григорий Алексеевич, не обращайте внимания на этих тупоголовых. Их жизнь сплошной цирк. Вы посмотрите только на их лица, и вам откроется вся их жалкая сущность. Дети греха и генетической ошибки Творца, скалят зубы перед такими светилами медицинской науки, как мы с вами, не понимая при этом самой сути исторического момента" — под дружный смех и аплодисменты он окончил фразу, грациозно кивнул и с размаху плюхнулся на диван, выжимая для себя место среди сидевших.

Встреча, как говорится, проходила весьма не ординарно. В воздухе царила абсолютная свобода и непосредственность. Кто-то, как Джозеф, седовласый инженер — генетик, представлялся и затем задавал интересующий его вопрос, а кто-то бесцеремонно перебивал говорившего, влезая со своей репликой. Григорию все это напоминало дискуссии шестидесятников и поэтому с каждой минутой нравилось все больше и больше. Народ кипятился, спорил, вычурно ругался, но вокруг всего происходящего царила атмосфера общей заинтересованности и добродушия.

— Раз так наседают на технику, значит, хотят в ближайшее время отсюда свалить, — настаивал Эраст, поддерживая свои слова взмахами рук. — Они уже полвека гонят свои космические программы. Что НАСА, НАСА? — он огрызнулся на встрявшего. — Все космические агентства давно повязаны. Аксакал, да скажи ты им.

— Ну, все не все, а то, что хотят поднять ковчег — это факт. Они и всю чехарду с космосом только ради этого затеяли.

— Ну, что я говорил…. Туристов, кстати, космических поразвилось…. Говорю вам, готовятся слинять суки…. Все изуродовать и слинять…

— Может и так, — напустилась на Эраста мадам из отдела биоэнергетики. Её морщинистое лицо, расцвело багровыми малежами, от напряжения, — Черт с ними, пускай валят, но суть-то не в них, а в тех, кто останется, и что они уготовили нам на прощание?

— А вот тут, ты права, — отозвался Эраст. Аудитория, соглашаясь, загудела.

Григорий не всегда понимал то, о чем они спорят, но в целом сообразил, что речь идет о готовящемся отлете жителей Рая. Он с интересом наблюдал за говорившими и, чувствуя, что от волнения все чаще и чаще бьется его сердце. Когда-то слышанное им о "золотом миллиарде", уменьшающихся биоресурсах и прочих грозящих катастрофах, теперь начинало приобретать иной смысл. Впервые он реально задумался о будущем умирающей Земли.

— Так ты его и спроси, а на меня не ори, — ткнул пальцем в Григория Эраст, тем самым оторвав его от своих размышлений.

— Григорий Алексеевич, — стараясь быть вежливым, проговорил координатор Ван. Его хитрые от природы узкие глаза изучающее и выжидательно смотрели на смутившегося Григория, — скажи, а на кой черт ты им понадобился? — Что ты там такого изобрел, что они выдернули тебя из земной жизни? Не за красивые же глаза? — последняя фраза Вана, развеселила Григория.

— Точно не знаю, но могу предположить…..

 

Глава 18

К пейзажу за окном Григорий привык. Уже не так, как в первый раз его радовали зелень и солнце и это понятно — к хорошему быстро привыкаешь. Все его мысли теперь были сосредоточены на одном — как жить дальше? "Вот задача, которую еще ни кому не удалось правильно решить. Задача, над которой бились лучшие умы человечества. Вечная головная боль интеллигенции и вечный вопрос — что делать? Боль и мука ищущей души — кому верить? Размытость идеалов — во что верить? Где и в чем, правда?" — он мучительно думал, физически страдал, понимая, что наступило время сделать выбор и наконец-то принять решение.

— О чем задумались профессор?

— У вас дурацкая привычка Эраст. Вы всегда входите без приглашения.

— Может и так, но мне нравиться наблюдать за людьми и при этом быть не замеченным.

— То есть вам нравиться подглядывать?

— Боже упаси. В слове подглядывать есть что-то грязное. Я предпочитаю слово — наблюдать.

— А в чем собственно разница? — Григорий присел у стола, ему нравилось балагурить с Эрастом. Не ординарное мышление этого молодого врача часто наталкивало Григория на интересные умозаключения. Так случилось, что в Аду Эраст стал для Григория собеседником, о котором он, наверное, мог только мечтать, поражая глубиной и лаконичностью рассуждений.

— Ты говоришь, что Творец завещал вам учить людей, но чему? Что принесло просвещение? Ну, стали лучше разбираться в физике и тут же придумали ядерную бомбу. Продвинулись в медицине и изобрели бакоружие. То же самое в химии и тд. и даже литература с философией — это тоже оружие. Я, конечно, понимаю, что у любой палки есть два конца, но как не странно оба всегда бьют по голове. Будешь возражать?

— Что-то вы сегодня ополчились на меня. Нутром чувствую, что куда-то клоните, но не пойму, — Эраст почесал затылок и состроил капризную гримасу.

— Чего не понятного. Рай переплюнул вас во всем. У них лучшие специалисты, техника, деньги, поддержка политиков, а у вас? Мечты, идеалы, желание исправить мир, который вы не можете изменить уже несколько тысяч лет. А что дальше? Задача не выполнима в принципе, так как всех исправить нельзя. Всегда будут те, кому мир, поделенный на рабов и господ, будет удобен. Всегда будут те, кто наплюет на ваши идеалы и ввергнет Землю в новый кровавый виток. Тогда ради чего вся ваша возня? — говоря, Григорий внимательно следил за Эрастом, губы которого медленно вытянулись в струну и на лице проступил яркий румянец. — Вижу, что тебе не нравится все, что я говорю, но попробуй возразить мне, а не пыхти, как паровоз.

— Психологией баловались? Похвально, но что вам известно о душе?

— Раньше представлял это в виде какой-то энергетической субстанции, но если честно, то вряд ли кто-то сможет мне толком объяснить, что есть такое — душа. В любом толковом словаре десяток различных трактовок, да и в библии мало чего найдешь на эту тему, ну за исключением, конечно, того, что душа бессмертна. Церковь тоже ничего толком объяснить не в состоянии, да собственно ей и некогда. Политика, коммерция — когда уж тут о душе, — Григорий тяжело вздохнул. Эта тема была для него неприятна, так как вера и церковь давно уже стали для него не пересекающимися понятиями. — В Раю объяснили, что душа это — некое дополнительное устройство шлюза автоматики, — Григорий произнес когда-то заученную фразу, — Ян Генрихович говорил, что собственно из-за нее и пошел разлад при создании рабов. Ну, уж а, правда это или нет сказать не могу. Вот собственно и все мои познания в этой области.

— Не густо, — подытожил Эраст, — но, а что вам уважаемый известно о черных дырах? Об этом вам не рассказывали, или тоже что-то наплели?

— Помилуй Бог, Эраст, дорогой, но откуда я об этом могу что-то знать? Как все обыватели знаю, что они существуют, ну, слышал, что притягивают материю и даже не пропускают свет — вот собственно и все.

— Не густо, — вновь повторил Эраст.

— Не густо, не густо, что ты заладил. Сам-то знаешь?

….. Закатные лучи раскрасили пустынную местность в желто-розовые цвета. Западная часть горного хребта, окружавшая полукольцом равнину, отбрасывала огромные, замысловатые тени на скудную зелень предгорья. Вглядываясь в сторону горной гряды, консул решил не рисковать и остановиться лагерем на равнине. Годы путешествия по планете научили Элохима уважать и считаться с природой. Потеря каждой единицы тяжелой техники больно сказывалась на всей экспедиции, ставя ее на грань провала. Из пятидесяти землеходов осталось только тридцать три, остальные были разбиты на перевалах, в ущельях или затоплены при переправах. Было еще несколько машин, которые по его приказу были оставлены в новых поселениях рабов, организованных им на пути следования, но теперь он больше этого делать, не намерен. Дикая природа Земли была безжалостна к железным монстрам, утюжившим и рвущим гусеницами ее девственную плоть. Давно уже забыты ночные переходы, в которых экспедиционный корпус Эллохима потерял самое большое количество техники. Каждый вечер приходилось останавливаться лагерем и возобновлять движение только с восходом солнца. Приборы ночного видения постоянно что-то врали, а в результате гибли техника, люди и рабы.

Консул давно устал от бесконечных переходов. Медленно меняющиеся пейзажи, покачивающийся эргоном и вечерние стоянки под открытым небом с миллиардами мерцающих звезд, настраивало Элохима на размышления о вечном. Давно исчезло острое желание кому-то доказывать свою правоту, спорить и куда-то спешить. Он стал сентиментален. Теперь он часами был готов созерцать творения живой природы, изящество и бесконечность ее форм. Потрясающая лаконичность и разумность просматривалось в каждой капле, в каждом лепестке, в каждом дуновении ветра и это его потрясало, рождая в душе ощущение сопричастности к бесконечному и могущественному космосу. Смысл бытия, загадки мироздания, постижение истин занимали его разум и наполнили жизнь новым смыслом.

— Защитный экран установлен, люди отдыхают, — доложил дежурный центурион и несколько замешкался на выходе.

— Что-то еще? — спросил Элохим, заметив неришительность офицера.

— Консул, как вы думаете, мы когда-нибудь доберемся до места? — простой вопрос поставил Элохима в тупик. Много раз он сам себе пытался ответить на него, но всегда находился повод прервать размышления, оставляя вопрос без ответа. Консул видел, как центурион, ожидая ответа, переминается с ноги на ногу, проявляя признаки явного волнения, не свойственные таким бывалым войнам, как он.

— Вы что-то не договариваете Дарк. Вижу, что вам есть, что сказать, — консул жестом пригласил офицера присесть рядом.

— Не знаю с чего начать, — проговорил офицер, — вы знаете, что вчера на переправе мы потеряли еще один землеход, погибли пять человек и десяток рабов.

— Мне очень жаль Дарк, но ты знаешь, что потери неизбежны. Мы прокладываем путь там, где до нас еще ни кто и ни когда не был, — говоря это, Элохим понял, что не такого ответа ждал от него центурион. Он не из тех, кто боится трудностей и бежит от опасностей. Презрение к любым тяготам у него в крови. Он участвовал в сотнях десантов, штурмовал Омегу, высаживался на Арктуре, был первым из переселенцев на Земле. — Я не прав Дарк, говоря с тобой так. Вижу, что дело не в потерях. Говори, что думаешь, я слушаю тебя.

— Консул, люди устали. Несколько лет мы идем, а для чего? Что будет дальше и стоит ли это наших потерь? Я солдат и привык подчиняться приказам, но даже я вижу бессмысленность этого похода. Офицерам надоело спать в лагерях, они плохо несут службу…. Консул, поверьте мне…. зреет заговор, я чувствую его, как солдат чувствует мозоль. Я не смогу долго сдерживать людей. Нужно что-то решать.

— Что я могу Дарк? Проще всего идти к цели короткой дорогой, но у нас ее нет. Тем, кто доберется до места постройки домена, я тоже не могу обещать ни мягких кроватей, ни легкой жизни. Конечно, было бы проще перебросить экспедицию по воздуху, но в нашем с тобой распоряжении нет таких средств, да и неандертальцы, если ты не забыл, еще тревожат переселенцев…..

Хотя разговор с центурионом закончился ни чем, однако, его слова о зреющем заговоре крепко врезались в сознание Элохима. Он давно ждал чего-то подобного. Ждал и не верил, что Амонра отпустит его, из-под своего крыла с миром. Не было ни какого сомнения, что его люди есть в корпусе Элохима, и они всячески вредят ходу всей экспедиции, а вот как их вычислить и избавиться, и при этом не потерять доверия остальных — вот задача, над которой он не раз ломал голову. Живущий наукой и далекий от политических интриг он мучился, не представляя, что предпринять. Оставалось одно — делать все так, как он привык, изучая запутанный мир генетики.

— Капрал.

— Слушаю консул.

— Пригласите ко мне центуриона Дарка, срочно.

— Слушаюсь, — как только дверь за капралом закрылась, Элохим развернул на экране карту местности, полученную после последней топографической съемки. На карте красными точками он обозначил все места аварий землеходов и заложил даты, время происшествий и сеансы связи с Раем На полученную диаграмму он наложил график дежурств центурионов, нажал клавишу и….

— Разрешите, консул? — в дверном проеме появился запыхавшийся Дарк, — что-то случилось?

— Ты с какой планеты Дарк? — не отводя глаз от монитора, спросил консул.

— С Европы, — неуверенным тоном ответил центурион. — Что-то случилось? — он вновь повторил вопрос, но консул не удостоил его ответом.

— Тебе нравилось на Европе?

— К чему эти расспросы?

— Я не просил тебя отвечать вопросом на вопрос. Тебе нравилось жить на Европе? Да или нет. Я жду ответа, — Элохим устремил взгляд на растерянного центуриона.

— Я…. я не знаю, наверное…. Я плохо помню то время. Несколько последних циклов я был в космосе, — не понимая, к чему ведет свои расспросы консул, сбивчиво отвечал Дарк.

— А таких, как ты много в нашем корпусе?

— Практически все, — растерянно смотря на консула, проговорил Дарк.

— О чем ты мечтал, что искал, когда впервые ушел в космос?

— Как все…. Консул, это допрос?

— Нет. Пока нет. Это разговор по душам, но он легко может перейти в допрос, если ты не будешь отвечать четко и правдиво на поставленные мной вопросы, — Элохим сделал, как мог, суровое лицо и внимательно посмотрел на своего офицера.

— Если так, то прошу выдвинуть ваши обвинения в присутствии старшего офицера, — лицо центуриона стало бледным, глаза наполнились холодной решительностью, а в голосе центуриона зазвучал металл, характерный для любого офицерского чина.

— Ну, до этого еще не дошло, но…… все же я жду ответа, — их взгляды встретились. Колючий и холодный у обиженного недоверием центуриона и испытывающий и полный надежды у Элохима.

— Давай попробуем еще раз, — голос Элохима был достаточно миролюбив, — и так, о чем ты мечтал, уходя в космос?

— Не понимаю, чего вы добиваетесь консул, но надеюсь…., - центурион несколько смягчил свой пыл, — спрашиваете, о чем я думал — да, ни о чем. Просто хотелось приключений, а все эти разговоры о познании мира — это для необстрелянной молодежи.

— А как быстро тебе надоел космос? — вопрос, поставленный Элохимом, явно не удивил Дарка, так как ответ прозвучал молниеносно, как выстрел.

— Да сразу же.

— Как сразу, — удивился Элохим.

— После первого десанта. Все разговоры политиков о высших материях ни что, по сравнению с одной высадкой на Хайфе. Мы захватываем, грызем, вырываем кусок и убегаем, как крайты на Тарнусе. Ищем другую планету, и все повторяется снова, а зачем? — было понятно, что центурион говорит о наболевшем, о том. о чем не однократно думал длинными ночами, на бесконечных дежурствах или трясясь в кабине головного землехода.

Элохим долго молча, смотрел в монитор, перебирая диаграммы.

— Последний вопрос, Дарк. Чего ты хочешь сейчас, о чем мечтаешь? — этот вопрос тоже не вызвал никаких затруднений у центуриона.

— Хочу вернуться на Европу, но не знаю, как. Или… — Дарк задумался, — обосноваться бы где-нибудь надолго, так что бы забыть весь этот космический кошмар, но считаю, что это невозможно, — теперь оба собеседника молчали, думая каждый о своем.

Тихий ночной ветерок едва шевелил полог штабного шатра, нанося незнакомые запахи цветущих трав. В бездонном черном небе над лагерем, мерцали далекие звезды.

— Как ты полагаешь, — Элохим говорил тихо, так что со стороны могло показаться, что он рассуждает сам с собой, — как ты предполагаешь Дарк, как много офицеров потерявших интерес к космосу, и думающих так же, как ты?

— Мне показалось, что я ответил на все ваши вопросы, а говорить за других я не привык, — взгляд центуриона вновь стал холодным.

— Не обижайся Дарк, я не пытаюсь затронуть твою честь, я просто пытаюсь разобраться. Взгляни сюда, — Элохим указал пальцем на экран. — Все аварии с нашими землеходами происходили в твое дежурство, после сеансов связи с Раем. Простое совпадение или…? Вот записи исправленных тобой топографических данных, — центурион напрягся всем тело и попятился к выходу. — Молчишь, а зря. Я понимаю, что твои разговоры о заговоре — это дело рук Амонра. Догадываюсь, что ты все это придумал не сам, а выполнял приказ главы Верховного совета, но так или иначе, я должен предать тебя трибуналу, — консул замолчал, наблюдая, как на лице центуриона проступает мраморная бледность, — однако, я этого не сделаю. — У меня другие планы и ты мне поможешь…… а я в свою очередь обещаю вернуть тебя на Европу.

— Но это не возможно, — почти выкрикнул Дарк.

— Для Амонра невозможно, как и невозможно для всех остальных, но только не для меня. Слово консула.

Утреннее солнце медленно поднималось над горизонтом, но команды свернуть лагерь и продолжить путь все не поступало. В ожидании приказа люди бесцельно бродили по равнине, собирались небольшими группами и что-то обсуждали. Весь офицерский состав, во главе с генералом Снейком, ждал консула в штабном шатре. Нарушение обычного порядка вызывало всеобщий интерес, и было поводом для предположений и разговоров. Наиболее пронырливые, из числа младших офицеров, заключили пари, где на кону стояли ночные дежурства.

— Дарк, о чем вы так долго говорили вчера с консулом, конечно если это не военная тайна, — центуриона смутил язвительный вопрос генерала Снейка.

— Спросите его сами, я собственно не обязан отчитываться перед вами о делах консула, — и хотя Снейк страшно не любил ни каких возражений и тем более выпадов против себя, но на этот раз он не отреагировал на грубость подчиненного, надеясь, что их разговор ни кто не слышал.

— Господа офицеры, консул, — прозвучала команда дежурного капрала.

В штабной шатер быстрыми шагами вошел консул, он и два его телохранителя только что вернулись в лагерь. Все утро они бродили по окрестностям, делая какие-то замеры. Такое поведение консула было крайне не обычным. Всем было понятно, что консул ни кому не доверяет, если не приказал выполнить простейшую работу подчиненным, но так все выглядело со стороны, на самом же деле, Элохим делал только вид, что занят исследованиями, а сам просто прогуливался по равнине и размышлял о вчерашнем разговоре с центурионом.

— Прошу прощение за то, что заставил ждать, — начал Элохим с порога. — Прошу всех садиться. По-видимому, пришло время серьезно поговорить и принять ряд решений касающихся дальнейшей судьбы нашей экспедиции, — Элахим коротко взглянул на Дарка, от чего на лице центуриона проступил румянец. — Мне доподлинно стало известно, что большинство из присутствующих офицеров не довольны сложившейся ситуацией: кто-то устал от многодневной работы, кого-то просто не видит смысла в этой затее, ну, а кто-то потерял, какой бы то ни было интерес изучать чужие миры, — среди офицеров прокатился гул удивления, а лицо центуриона Дарка стало пунцовым. — Думаю, что в этом нет ничего зазорного, — продолжил консул, не обращая внимания на шум. — Чего собственно можно хотеть от людей несколько лет бороздящих чужую планету, — удивление сменилось на одобрение. — Трудно представить себе человека желающего всю свою жизнь повести в дороге и тем более, если не знаешь для чего все это нужно, — офицеры открыто кивали головами, в знак согласия с говорившим консулом. — А если учесть понесенные нами жертвы, потери части тяжелой техники и арсенала, то любые сомнения можно с легкостью удвоить, — обычно молчаливый и сосредоточенный генерал Снейк не выдержал и бросил вопросительный взгляд, казалось, на вросшего в походное кресло центуриона Дарка. — Изучив все обстоятельства и посоветовавшись со всеми уважаемым и опытным центурионом Дарком, я решил…., - услышав свое имя, Дарк окончательно сник, а генерал Снейк смотрел на него, как смотрит брахицефал на зарвавшегося микроцефала. — Я решил на этой, подходящей по всем параметрам, равнине, создать промежуточный домен под командованием центуриона Дарка и данной мне властью наградить его титулом проконсула, — шум всеобщего ликования наполнил штабной шатер, только генерал Снейк сидел с омерзительно грустным выражением лица.

 

Глава 19

— Эраст, черт тебя дери, что за привычка всегда внедряться в исторические дебри, — Григорий просто негодовал. — Я досыта наслушался разных сказок в Раю, а теперь еще ты. Почему нельзя просто и доступным языком объяснить то, что хочешь сказать? Начали с черных дыр и о них-то как раз ни слова.

— Так, не дослушал.

— Что? Опять рассказы о предках? Уволь. Хочешь говорить говори, но только по сути дела, а не начинай с Адама.

— Вот про Адама-то я и хотел, — Эраст состроил невинное личико. — Ладно, ладно, могу и короче. Промежуточный домен сделали и всех сомневающихся и прочих неугодных, Элохим там оставил, а с собой взял только тех, кто хотел идти дальше.

— Ну и что?

— Да ничего. Для создателя так было проще.

— Ну, а остальных-то чем заманил?

— Свободой, Григорий Алексеевич, свободой и тем, что сумеет вернуть их на Родину.

— И что, поверили?

— Кто-то поверил, кто-то нет. Сомневающихся было конечно больше, тем более, что не представляли, как консул сможет выполнить свое обещание, а он собственно и не очень распространялся о своих планах, однако, не верить ему повода не было.

— Они же понимали, что ковчег поднять в космос не получиться, так на что же надеялись? — Григорий тоже не понимал, куда клонит Эраст.

— А ты почему Григорий Алексеевич решил, что вернуться на Родину можно только на корабле? — вопрос Эраста явно озадачил. Мысль о перемещении в пространстве каким-то иным способом никогда раньше не приходила Григорию в голову.

— Собственно, почему бы и нет, — рассуждал Григорий, — ведь улетает же куда-то душа…

— Вот это в точку. Молодец профессор, дотумкал, значит еще не все потеряно, — Эраст улыбался, растягивая рот, демонстрируя все тридцать два зуба.

— Так получается, что собственно не человека Элохим обещал вернуть на Родину, а только его душу?

— А душа — не суть ли человека? — взвился Эраст, — что такое человек без души?…Тлен, куча навоза….

— Ладно, не ершись, давай дальше…..

…. Снежные шапки сопок, зеленая долина и яркое солнце вокруг нового дома. Фонтаны гейзеров дополняли общую картину девственной красоты. Несмотря на все сложности, возникавшие в пути, Элохиму все-таки удалось довести остатки экспедиционного корпуса до южного полюса Земли. Все попытки Амонра помешать теперь были позади и как бы, не хотелось, но ему пришлось признать очередную победу за неугомонным генетиком. Административный домен устраивался и разрастался, и у многих его обитателей уже созрело острое желание получить обещанную когда-то награду — вернуться на свою Родину — это было собственно то, ради чего они продолжили свой путь с Элахимом. Однако, казалось, что консул забыл о своем обещании. Ни одной попытки, построить какой-либо летательный аппарат и тем более предпринять попытку восстановить ковчег Элохим не предпринимал, чем немало удивлял переселенцев. Последнее время он все больше тратил времени и сил на странное желание — изучать давно всем известную систему клонирования человека. Бесконечные опыты и работа в лаборатории вырвали его из повседневной круговерти. Всеми текущими делами Ада занимался генерал Снейк, затаивший обиду на Элохима за историю с центурионом Дарком. Генерал не завидовал Дарку. Причина была в том, что консул не счел нужным хотя бы с ним посоветоваться, в таком важном деле, а теперь взвалил на его плечи всю тяжесть управления, отгородившись от мира дверями лаборатории.

— Генерал, консул вновь заперся в своей лаборатории, и вряд ли будет присутствовать на малом совете, — доклад капрала в очередной раз всколыхнул в душе Снейка копившуюся обиду. "Вышвырнуть из Ада все это адамово племя и тогда он, может быть, задумается и о нас, а не будет все время проводить с рабами, обучая их премудростям жизни" — раздраженно думал Снейк, тупо смотря на застывшего в ожидании распоряжений капрала.

— Ты еще здесь? — словно прозрев, прокричал генерал. — Созывай совет, у меня есть, что сказать людям, в отличие от этого генетического червя, — последние слова он просто проревел, как зверомаст попавший в охотничий капкан.

В командном кубрике было тесно и жарко. Уперевшись руками в стол так, что возникало ощущение, словно он завис в невесомости, Снейк выкрикивал все наболевшее в адрес ставшего невыносимым для него консула: "Пусть явится к нам и все объяснит, а иначе я готов принять на себя командование и вышвырнуть этого творца прочь". (Однажды кто-то назвал Элохима "творцом" и это прозвище так к нему и приклеилось, как осенний лист к гусенице землехода.)

Кубрик наполнился голосами споривших и надрывавших голосовые связки офицеров.

— Депортировать его в Рай…

— Но он обещал…

— Плевать на обещания, пусть забирает своих рабов и катится, куда хочет, — напряжение в кубрике нарастало, когда все заметили консула, молча стоящего на пороге и оценивающе глядящего на разгоряченного речью генерала.

Не повиновение, революция, бунт, в какие бы времена и где бы то не происходило — это всегда вызов, брошенный власти и только реки крови способны остудить взбунтовавшийся разум и заставить его вновь подчиниться силе. Вразумлять толпу бессмысленно — это как бензином тушить пожар, но Элохим все же решил проверить справедливость этих человеческих законов.

— Я благодарю генерала Снейка за столь лестное предложение и даже готов принять его с большим удовольствием, — начал Элохим еле слышно произнося слова, от чего в кубрике воцарилась полная тишина, и только зависший над столом генерал напоминал о недавней баталии. — Присаживайтесь Снейк, — годы службы приучили генерала беспрекословно подчиняться чужим приказам, и сегодня это сыграло с ним злую шутку — Снейк, как подкошенный упал на кресло, учтиво подставленное ему Элохимом. — Я повторяю, я готов принять ваше предложение генерал и уйти, но, — Элохим выдержал паузу, наблюдая, как в глазах людей борется извечный страх перед верховной властью и живой интерес к любым переменам, — но, - продолжил консул, — я думаю, что приняв ваше предложение я не смогу выполнить данное мной обещание и вернуть всех желающих на Родину, но…, - Элохим вновь сделал паузу, — но если это ни кого не интересует, то я готов уступить свое место храброму генералу, может он сможет сделать то, чего не удалось мне, — консул замолчал и в полной тишине стал внимательно наблюдать за лицами собравшихся офицеров, пауза затянулась.

— Консул, разрешите вопрос? — поднявшись со своего места, обратился широкоплечий капитан, бывший второй пилот ковчега.

— Не возражаю.

— Когда и на чем вы планируете отправить нас на Родину? — черный цвет кожи капитана говорил о его Африканском происхождении, а в его вопросе сквозила не прикрытая издевка.

— Насколько мне известно, я не обещал ни кому возвращения на Африку, тем более что от этой планеты осталась только пыль, думаю, что это известно пилоту лучше, чем мне. Ну, а к вопросу на чем, то тут я вас могу удивить капитан, но не сейчас, — попытка атаковать, явно провалилась и в кубрике повисла давящая тишина. Желающих задавать вопросы больше не было. Все ждали, что скажет генерал, затаившийся в своем кресле. Элохим еще некоторое время выжидающе молчал. — Ну, если так, то с этой минуты, — решив положить конец всему, произнес Элохим, — я снимаю с вас обязанности генерал Снейк и депортирую к проконсулу Дарку. Ваше место займет центурион Девил. Прошу всех разойтись по своим местам и приступить к выполнению прямых обязанностей, — офицеры, молча, словно извиняясь, покидали командный кубрик, так и не услышав от консула ответа на основные вопросы: как и когда?

Депортация была не таким простым делом — капсульные лифты в Аду были только что смонтированы, но не испытаны. Такой поворот событий запросто мог стоить жизни первопроходцу и генерал прекрасно понимал, что его депортация равносильна смертному приговору. Подавленный и униженный он бесцельно бродил по коридорам. Его ни кто не охранял, да и какой в этом был смысл, если куда-то сбежать или спрятаться он не мог. Все кто встречали его в полутемных коридорах Ада, уклонялись от любых разговоров, отводили взгляд или просто убегали, едва заметив опального генерала. Большего оскорбления он и не мог себе представить. Те, кто еще вчера склоняли перед ним голову, предали его, не видят и не слышат, словно он исчез, растворился, превратился в звездную пыль и затерялся в бесконечном космосе. Если бы он мог все это предположить вчера, он наверняка перерезал бы себе горло лазерным кортиком, только бы….. Единственные, кто не изменил почтительного отношения к Снейку, и так же как и всегда, учтиво кланялись и отвечали на любые его вопросы это — рабы, для них он по-прежнему был человеком — высшим разумным существом. Вчера он был готов вышвырнуть их вон, а сегодня обрадовался возможности хоть с кем-то поговорить.

Если человека предает человек, то он готов искать поддержки у любого живого существа — так было и так будет — и в этом скрыта вся не логичность грубой человеческой сущности — вначале собаку бьют, а затем ее гладят и разговаривают, как с человеком, зная, что она никогда не предаст, будет любить и преданно смотреть в глаза.

— Как тебя зовут? — испытывая желание услышать хоть чей-то голос, произнес Снейк.

— Адам Љ 666 — так меня называет создатель Элохим, — услышав имя консула, Снейк побледнел и рефлекторно сжал кулаки, готовый бросится на презренного раба. Сжав до боли зубы, он едва сумел сдержаться. В его глазах горела не прикрытая ненависть и злоба, готовая в любую минуту выплеснуться наружу.

— Ты говоришь создатель, но он не Бог, а жалкий ремесленник, собравший тебя из того, что дал ему в руки Всевышний. А….кому я это говорю? — генерал хотел уже уйти, но какая-то мысль его остановила. — А знаешь ли ты раб, что тебя ждет? — вопрос, был не понятен для шестьсот шестьдесят шестого, он нахмурил брови и, казалось, пытался думать. Снейк впервые за этот день криво улыбнулся. — Я спрашиваю, что с тобой и такими как ты будет, когда вы закончите строительство Ада? Что с вами сделает ваш создатель?

— Я этого не знаю. Создатель не говорил об этом.

— Зато знаю я, — Снейк злобно улыбнулся. — С тобой поступят так же, как поступили со мной. Тебя убьют и выбросят, как ненужный, отработавший свое мусор. Тебя и всех твоих сородичей ждет одна свалка, а твою душонку создатель вмонтирует в нового Адама, — генерал наблюдал, как на лице раба отразилось недоверие. — Не веришь? А ты сам посмотри, что пишет твой умник, — сказав это, Снейк повернулся к вмонтированному в стене монитору и быстрыми движениями пальцев набрал запрос — "Программа АДАМ и ЕВА". Секунда и на экране появился краткий план разработки рабочих автоматизированных биосистем. — Читай, надеюсь, хоть этому тебя научил твой гений.

— Мне запрещено получать информацию предназначенную людям, — сухо ответил Адам, — это наше правило.

— А ты читай, я разрешаю, — раб растерянно крутил головой, — читай, я приказываю тебе…..

 

Глава 20

Депортация Снейка была назначена на утро сороковых суток, после оглашения приказа консулом — этого требовали правила галактического устава и Элохим не собирался их нарушать. Любое наказание человека должно быть проверено временем, должно быть публичным и нести в себе науку для остальных членов человеческого сообщества.

Снейка, к шахте капсульного лифта, сопровождали капрал Паыгби и генерал Девил. Он шел с высоко поднятой головой, понимая, что на него сейчас смотрят все обитатели Ада, наблюдая за происходящим на своих мониторах. Стальные двери капсулы распахнулись, готовые принять первого депортанта. Снейк на секунду остановился.

— Желаете что-то сказать генерал, — спросил Девил, несколько затягивая установленную законом процедуру.

— Спасибо центурион, надеюсь, что ты сможешь разобраться и понять смысл моего поступка. Я буду первым, кто на это рискнул. Передай консулу, что возможно он прав, и я не держу на него обиды, — Девил не понял, о чем говорит генерал.

— Что вы хотите этим сказать? — вместо ответа, Снейк протянул небольшой конверт, — прочитаешь, когда меня здесь не будет, — и затем быстро шагнул в капсулу, двери которой бесшумно закрылись.

Старт…. Вместо знакомого шипения и свиста уходящей вверх капсулы за сомкнутыми дверями прозвучал оглушительный взрыв…..

Страшное происшествие с генералом Снейком, не было последним в этот сороковой день. Сотня рабов, возглавляемая Адамом Љ 666, взорвала вместе с собой одну из шахт, что привело всех обитателей Ада в состояние близкое к панике. Узнав о происходящем от капрала, Элохим немедленно закрылся в своей лаборатории, уничтожил все записи своих экспериментов, а затем безжалостно взорвал ее вместе с собой….

Единственное свидетельство, объясняющее все, что произошло в тот день — это письмо генерала Снейка.

"Центуриону Девилу. Лично"

На правах твоего бывшего командира и друга, хочу сообщить тебе и хоть как-то объяснить свой поступок. Упущу подробности как, но мне стало известно, чем в своей лаборатории занимается консул и, похоже, что это то, о чем я мог только мечтать последние три цикла. Не знаю как, но вероятно, ему открылась истина и я готов первым испытать это на себе…..

Не уверен, что Элохим захочет об этом сам рассказать, но я считаю, что люди имеют право об этом знать….

Человек сам клонирует себя, перенося свою бессмертную душу из цикла в цикл — это закон известный каждому, но что будет, если прервать эту цепь? Что будет с душой? Этого не знает ни кто кроме Элохима….

Чудо, но душа умершего человека летит сквозь космос домой, на Родину…..

Есть только одно но — лететь далеко может только легкая душа, не обремененная злом….

Злые души — тяжелые души притягивают и поглощают черные дыры, возвращая их в цикл очередного клонирования…..

Может, мы еще встретимся, а может быть, мне повезет, и я снова увижу Родину.

Генерал Снейк.

….. Григорий протянул Эрасту только что прочитанную им копию письма Снейка.

— Что скажете профессор?

— Не знаю. В этом есть что-то интригующее, но вот так взять просто и поверить…. не знаю…. трудно, — Григорий задумался.

— Трудно, согласен, но ведь вся жизнь человечества на земле, не есть ли подтверждение этому? Генерал Девил всю жизнь только и занимался тем, что учил и чистил души, готовя их к дальней дороге.

— А Рай?

— Что Рай. В нем только и мечтают, чтобы свалить с Земли на новую планету. Настоящий-то Рай в космосе у Бога, а творец просто указал туда дорогу, так-то вот уважаемый Григорий Алексеевич.

— А почему Элохим не захотел рассказать об этом людям?

— Не знаю, но думаю, посчитал, что пока не доросли или что-то в этом роде. Даже сегодня найдется не много людей, которые могут в это поверить безоговорочно, — Эраст смотрел в окно на однообразный пейзаж долины гейзеров.

— В этом, я думаю, ты прав — рано, рано говорить правду…..

— Эх, Григорий, Григорий, а когда время-то придет, может быть уже поздно. Ты об этом не думал?

— Ты хочешь, чтобы я рассказал, как изменить людское сознание? — Григорий внимательно посмотрел на молодого врача. — А зачем?… Много лет назад я услышал историю о Бальтазаре Косса.

— Это тот, что стал папой Римским? — знаниеЭрастом истории ни сколько не удивило Григория. Он уже привык к тому, что в Аду и в Раю удиляли огромное внимание всем перепетиям минувших лет.

— Он самый, кстати говоря, эта история меня и натолкнула на мысль о создании препарата.

— Странные у вас профессор ассоциации, — заметил Эраст.

— Странные или не странные, но тогда я был уверен, что имею право изменить разум людей, не понимая, что вместе с этим изменится и душа.

— Вот и отлично, — обрадовано проговорил Эраст, — все заново, с чистого листа.

— А кто сказал тебе, что с чистого листа лучше? Теже ошибки, а потом жди еще несколько веков, пока человечество обретет новый опыт, но кто сказал, что он обязательно будет лучше предыдущего. Хочешь или не хочешь, но появятся новые вожди, новые тираны, новые мученики и новые грешники.

— Но это же наш шанс, еще одна попытка, — Эраст нервничал, — конечно, гарантий нет, ну, а вдруг получится и тогда человек сможет измениться. Изменится его душа, его жизнь, — он не умел уговаривать, он мечтал, как и все те, кто когда-то верил в идеальный мир на Утопии.

— Пусть так. Тогда ответь мне, чем же я буду лучше Бальтазара?

— Причем здесь он? Кардинал, рвущийся к папскому престолу, расчищающий себе путь кинжалом и ядом. Он же не преследовал только личные цели. Ну, и чего здесь общего? — в представлениях Эраста, образ антипапы и профессора явно не сопоставлялись.

— Ищешь общее? — Григорий внутренне напрягся, словно готовясь к прыжку, — отобрать душу — это, дорогой мой Эраст, равносильно забрать жизнь, а уж как это сделать: кривым ножом или красивой пилюлей, с благими намерениями или без, — поверь, великой разницы нет, да и зачем менять то, что человек должен исправить сам? Пойми. По-ня-ть и исправить, — Григорий прислушался к гулу, доносящемуся из долины гейзеров. — Вот возьми, к примеру, меня, ну что я могу дать тебе, когда сам с собой разобраться не в силах. Какое уж тут менять людей, себя бы понять, — он вновь прислушался к нарастающему гулу. — Думаю, что все должно вызреть в каждой душе самостоятельно. Понимаешь? Каждый из нас должен сам выносить и родить свою душу. Думаю, что именно в этом скрыт весь сакральный смысл нашего бытия. Возможно, это и было прозрением и великим открытием Элохима, — Эраст не ответил, он смотрел в окно, где в очередной раз, с ревом разрывая землю, всплеснул к небу могучий Чакра.

 

Эпилог

— Говоришь, что это не правда, а кто это сказал? Ты? А как ты узнал, где она, правда? Как ты ее почувствовал? На вкус или цвет? Не знаешь?… И никто не знает, только иногда раздувают щеки и разглагольствуют о правде в последней инстанции, тыкая пальчиком в очередную книгу и ссылаясь на очередной авторитет, а пройдет год, другой, глядишь, а авторитета-то и нет — весь сдулся…. Вернее было бы сказать, что я, в настоящее время, придерживаюсь этой точки зрения, но верить в это никого не заставляю. Возможность выбора нам дарована свыше, а вот что мы выберем…. Может быть когда-то, я и буду думать подругому, но сегодня думаю так — нужно постараться родить свою душу.

Вечерние сумерки поглощали цветную политру, размывали тонкие линии, стирали детали, прорисовывая знакомые силуэты в черно-белых тонах. Тишина купается в прибрежной волне, перебирая мокрую гальку. Над кромкой соснового бора отблески уходящей зари, влажный запах скошенной травы и первые звезды на дымчатом стекле, уходящего ввысь неба.

— Ты знаешь Гриш, я никогда не верил по-настоящему. Я и на смерть-то всегда смотрел, как на финишную черту, но в душе….. в душе я всетаки надеялся, что за ней что-то есть. Понимаешь — боялся, боялся сделать шаг и застрял здесь, хотя сейчас этому очень рад, — Иван выпрямился. — Давай прощаться, думаю, что теперь я готов и пора в дорогу…

Восходящая луна прочертила на речной излучине серебряную дорожку, уходящую к туманному лугу на другом берегу.

2005–2010 гг.