Ирина Басова. «Я — последний из вашего рода…»

[369] Ирина Басова, урожд. Корнилова
Родилась в Ленинграде 21 августа 1937 года. Среднюю школу окончила в Крыму. По образованию — биолог. Многие годы работала редактором научно-популярного кино на киностудии «Беларусьфильм». В 1980 году вместе с мужем, художником Борисом Заборовым, и детьми эмигрировала во Францию. С тех пор живет в Париже. С 1982 по 1992 год работала редактором и состояла членом редколлегии газеты «Русская мысль» (Париж). Ее стихи в разные годы были напечатаны в журналах «Нева», «Неман», «Грани», в альманахе «День поэзии». Автор двух поэтических сборников, вышедших в Санкт-Петербурге («Вечерние стихи», изд. Алитея, 2003; «Избранная лирика», изд. Вита Нова, 2010), а также двуязычного русско-итальянского сборника, изданного в 2007 году в Вероне в графическом ателье Анны Зилиотто (Anna Ziliotto, Verona, Italia). Как журналист и эссеист публикуется во французской и русской периодической печати.

К переписке Л. Г. Басовой с Т. М. Корниловой

В мае 2011 года работа над этой публикацией и над фильмом о Борисе Корнилове привела меня в Ленинград, город, в котором я родилась. Я приехала свидетельствовать и не тешила себя надеждой, что смогу выйти за пределы того, что уже знаю о судьбе своих близких, да и о своей собственной. И однако этот приезд подарил мне не одну горькую встречу с новыми для меня реалиями прошлого.

Первая встреча произошла ранним майским утром на Левашовской пустоши. Был ясный день, но от солнечного диска веяло холодом, как от поминального венка из жестяных цветов. Неожиданно пришли строчки из моего давнего стихотворения: «Там даже в ясный день / В безветрии гудит сосна / И бродит смерти тень. / Все время ловишь на себе / Неясный чей-то взгляд. / Кругом посмотришь — сосны, ель / Да пни во мху торчат…» И были слезы, выступившие на глазах.

Вторая встреча состоялась в квартире номер 123, в Писательском доме на канале Грибоедова, из которой в ночь на 20 марта 1937 года моего отца увели в Большой дом; и куда несколько месяцев спустя меня принесли из роддома. Здесь было уютней, чем на кладбище, здесь все-таки царил дух жилья, жизни, и изразцовая печь казалась теплой, и я все время дотрагивалась до нее ладонью, желая согреться. И хорошо, что квартира была пуста и полуразрушена, без следов чужого присутствия, без чужих кастрюль и занавесок. В ней царил дух мамы; и мне было легко представить себе ее, красивую и молодую, хлопочущую на кухне, и видеть из окна, как отец с папироской идет по улице Перовской и несет домой халву.

И наконец, уже перед самым отъездом, сидя в номере гостиницы, читала я безжалостные строки Списка осужденных Военной коллегией Верховного Суда Союза ССР по делам УНКВД ЛО в феврале 1938 года (список датирован 25 марта 1938 года), где нашла не только имя Корнилова Бориса Петровича, которого в марте 1938 года уже не было в живых, но и имя его жены, моей мамы — Борнштейн Ципы Григорьевны (так в паспорте), чей «арест оформляется», и даже упоминание обо мне самой — «подписка о невыезде (грудн. реб.)».

Зная по многочисленным свидетельствам, что ожидало семьи приговоренных, можно предполагать, какая нам была уготована судьба. Но именно предполагать. Теперь же об этом я читала черным по белому; и могла только радоваться, что мама догадывалась, но не знала о том, что ожидает ее и ее новорожденную дочь.

И, однако, мы выжили. Я не знаю деталей нашего спасения — многие годы от меня, дочери врага народа, во имя моего же блага скрывали все, что только можно было скрыть.

Но вот отрывок из маминого письма к своей свекрови, Таисии Михайловне Корниловой:

«Когда с Борей случилась беда, я была лишь на 3-м месяце <беременности>. Ну, пережили мы тогда все очень много. Я пережила еще и то, как вчерашние наши друзья боязливо оглядывались перед тем, как поздороваться со мной. Словом, было все ужасно. А когда кончилось следствие, то передо мной встала угроза с грудной девочкой ехать в ссылку. И некому было ни похлопотать за меня, ни вступиться. Т. ч. единственный благородный человек, который взялся за хлопоты сохранения жизни мне и ребенку, был мальчишка-студент, который впоследствии и стал моим мужем. И Иринка, вместо сиротской доли, стала во всех отношениях счастливой девочкой, которую нежно любили. И вот эти их отношения я ни за что не захочу разрушить. Мне Ирушкино счастье слишком дорого, чтобы даже ради истины я смогла бы разрушить его, лишить ее второй раз отца».

Так у меня появился второй отец, который если и не дал мне жизнь, то определенно сохранил ее. И я была спасена не только физически: действительно, меня любили. И любовь эта была взаимной.

Когда я задаюсь вопросом, как «мальчишка-студент» в обстановке общего страха не раздумывая взял на себя ответственность за жизнь Люси, мне не надо далеко ходить за ответом: на протяжении всей жизни я была свидетелем его самоотверженной преданности маме. Отец обладал редким даром безраздельно отдавать себя другому, оставаясь при этом самим собой в главной своей сути. Благородство было не частью его характера, но было его характером, и проявлялось во всем.

* * *

Во французском языке есть емкое слово miracule — чудом спасшийся. Об этом чуде избежавший гибели свидетельствует простым фактом своего существования. С некоторых пор, как к чуду, отношусь я и к собственной жизни. Я пишу «с некоторых пор», потому что ни детство, ни юность не располагают к такого рода размышлениям. «Юность ни во что не вдумывается», — могу я лишь повторить вслед за Н. Я. Мандельштам. Одно могу добавить: не вдумывается, но все видит, все слышит, все запоминает. И в какой-то момент человек начинает осмысливать — или переосмысливать — свою жизнь.

Для меня таким моментом ревизии послужило событие, положенное в основу этой публикации.

Вскоре после маминой смерти я получила по почте увесистый пакет с листиками, исписанными родным почерком, все с одним и тем же обращением — «Дорогая Таисия Михайловна».

А сверху лежало письмо Таисии Михайловны ко мне:

Семенов, 1960

Дорогая Ирочка, решилась, пока я жива, переслать тебе письма мамы, адресованные мне за время ее жизни. Посылаю и твое фото с тем, чтобы перефотографировала и мне прислала. Это тоже для тебя интересно. <…> Пиши, как прошла зачетная сессия. Желаю успеха и в дальнейшей учебе, как тебе, так и супругу . Если можно, то хотелось бы ваше семейное фото. Как Мариночка , наверное, уже очень интересная девочка. Этот возраст очень интересен, дети все быстро перенимают и лепечут по-своему. Надеюсь, что летом навестите нас в Семенове. У нас тихий город с лесами севера, хвоя и береза, осина, встречаются липа, клен, дуб. Город благоустраивается, уже теперь есть автобусы, так что передвижение улучшилось. По железной дороге вполне удобно из Москвы прямым сообщением до станции Семенов, после Горького несколько небольших станций для пригородных поездов. Поезда дальнего следования на полустанках не останавливаются, но в Семенове останавливаются.

Крепко целую. Твоя Т. Корнилова

Дорогая Ира! Из всего посланного тебе, я думаю, ты узнаешь о многом. Посылаю тебе первые <письма>, посланные из эвакуации, и фото. Что пережито мною и моими детьми, написал горьковский писатель Безруков, книга его выйдет в 1-м квартале 61 года. Попрошу его выслать и для тебя. Сказка о медведе тоже запланирована Горьковским издательством <на> 61 год. Будет прислана для Мариночки.

Вернулся ли Яков Александрович из поездки в Ленинград? Шлю ему горячий привет.

Крепко целую, Корнилова

Надо сказать, что я с детства знала, кто такая Таисия Михайловна Корнилова. Это — мама первого маминого мужа. Я знала, что мама пишет ей письма: иногда мама просила и меня приписать несколько строчек. Я знала также, что Таисия Михайловна живет в городе Семенове, под Горьким. Вообще-то, я могла бы догадаться и о большем, если бы не это детское отсутствие любопытства к жизни взрослых. Но было и иное: я росла в дружной семье, у меня были любящие родители, и мне в голову не приходило искать другого отца.

Письма, пересланные мне, были написаны в период с 1941 по 1959 год и были аккуратно сложены в хронологическом порядке.

Получив их, я полетела знакомиться с бабушкой Таей.

Давно, по свежим следам, я так описала эту поездку:

«В медленном поезде, который вез меня в Семенов, почти не было людей, и это усилило ощущение, которое возникло в аэропорту перед посадкой в самолет: я отправлялась в путешествие, которое не имело четких очертаний. У меня был конкретный адрес, но не он был конечным пунктом назначения. У меня была дата приезда, но от нее надо было отнять по меньшей мере тридцать лет, с тем чтобы вернуться в Ленинград — в тот момент, когда юная Люся встретилась с молодым поэтом, родом из мест по которым катил поезд.

Ирреальность происходящего освобождала меня от всякого рода волнений. Городок спал, привокзальная площадь была освещена одной тусклой лампочкой, спросить, в какую сторону идти, было не у кого. Поэтому я двинулась в том единственном направлении, которое выбирала всегда, когда не знала дороги, — в направлении света.

Очень скоро я набрела на двух влюбленных, которым было все равно где бродить. Они-то и привели меня к большой пятистенной избе.

Я долго стучала кулачками в крепкие тесовые ворота — до окон я не доставала. Наконец в доме послышалось какое-то движение, замерцал свет, ворота заскрипели…

И вот уже невысокая плотная женщина в длинной холщевой рубахе прижимает меня к своему сердцу…»

С этого момента началась для меня жизнь, обогащенная новым знанием о моих родителях и обо мне самой. Стала ли я хуже относиться к своему второму отцу? Напротив, детская любовь к нему окрасилась чувством взрослой благодарности. Но должно было пройти немало лет, пока присутствие в ней двух отцов сделалось моей реальностью.

С этим я и возвращаюсь назад, к началу собственной жизни.

* * *

Думаю, что тот момент, когда пришли за Борисом Корниловым, мне запомнился через бешеные удары маминого сердца. И не с той ли ночи живет во мне этот страх, который философы называют экзистенциальным.

Но и самого обычного, «бытового» страха в нашей жизни было достаточно. Мои первые детские воспоминания относятся к Ленинграду, к началу войны. Я помню вой сирен, оповещающих о воздушной тревоге, крутые ступени, ведущие в бомбоубежище, — мама держит меня за руку. Но помню и мой личный страх — потерять в толпе своего целлулоидного пупса Ваню.

Вторая четкая картина: летний день, мама с Саней на руках в толпе детей, таких же маленьких, как и я. Все плачут и кричат «мама-мама» и, отталкивая друг друга, пытаются уцепиться за юбку «нашей» мамы. (Узнаю спустя много лет: в самом начале осады города было принято решение об эвакуации детей из Ленинграда. Мама устроилась нянечкой в один из таких составов. За городом началась бомбежка, путь был отрезан, все возвращались в город пешком.)

В первые дни войны Яков Басов ушел на фронт, мы же с мамой были эвакуированы в Новосибирск, где к тому времени уже находились ее родители и сестры. В Новосибирске родился и полуторагодовалым умер от туберкулезного менингита мой маленький брат, Давид Басов. Таким страшным образом мама узнала, что больна туберкулезом. Я помню его сидящим в подушках, я делаю ему «козу», и он хохочет. И вдруг он исчез.

Следующая сцена: Саня и я прыгаем с крыши сарая в снежные сугробы. Видимо, сарай очень низкий — или сугробы очень высокие? Сане — 3 года, мне — 5 лет. Это отсюда, из Новосибирска, идут письма, которыми открывается настоящая публикация.

Мамины письма подтверждают и мою собственную память. В 1943 году, после контузии на фронте, Якова Басова перевели на службу в Кострому, в эвакуированное туда Ленинградское военно-инженерное училище, и куда он вызвал нас, свою семью. С этого времени я помню уже не отдельные моменты, а то, что можно назвать течением жизни. В Костроме я пошла в первый класс (на уроках я засыпала; учительница, окая и акая, жаловалась маме: ма ла , уж бо льно ма ла ). И действительно, Кострома осталась в моей памяти не школой, а теплым домом, печкой с открытой дверцей (и песней «Вьется в тесной печурке огонь»), елкой с позолоченными орехами и балеринками в пачках, которые искусно мастерила мама. А также пожарами (город был в основном деревянный, в его центре возвышалась пожарная каланча). Часть службы отца проходила в летних и зимних военных лагерях. На это время и мы переезжали в деревню, поближе к нему. Летом, замирая от страха от одного вида быка, вместе с деревенскими ребятами мы бегали встречать стадо. Вместе с ними ели из общей миски (и получали ложкой по лбу от деда — хозяина избы, если шумно вели себя за столом. Надо сказать, что наказание было чисто символическим). В те редкие дни, когда отец бывал свободен, — походы в лес и на рыбалку, а зимой — катание с гор на огромных настоящих санях, в которые набивалась вся деревенская детвора. Отец был душой нашего детского сообщества. Мы гордились им: красивый, стройный в своей офицерской форме, а по природе — веселый, светлый человек. Со стариком отец дружил, беседовал с ним на завалинке о чем-то взрослом, помогал по хозяйству — подправить изгородь, подшить валенки. Сын столяра, он был мастером на все руки. И нас привлекал к работе, хотя какой от нас был толк, только путались под ногами.

Это там родилась моя любовь к среднерусской природе — к ее прозрачным лесам, к ручейкам с песчаным светлым дном; но и детский страх перед ее темными реками, перед страшным словом «омут».

И та же детская память хранит слова «пневмоторакс», «поддувание», на которое мама отлучалась из деревни в город, зимой становясь на лыжи (когда ее лечащий врач профессор Богуш узнал об этом виде «транспорта», то ужаснулся и запретил…).

В Костроме мы встретили долгожданный День Победы; только я никак не могла понять — и все приставала к маме — почему же так горько плачет наша соседка?

В Ленинград мы возвращались вместе с Инженерным училищем, поездом, в теплушках, в «телячьих вагонах». Путь был долгий; и прямо с вокзала мама повела нас в парикмахерскую, из которой мы вышли обритыми наголо.

В Ленинграде я пошла во второй класс.

А летом 1946 года, после демобилизации отца, наша семья переехала жить в Крым. С этого времени Крым стал для меня домом, самым дорогим местом на земле.

* * *

Для нас, детей, ничего не могло быть прекрасней нашего первого симферопольского жилища — а попросту брезентового навеса, сооруженного отцом в заброшенном саду. В саду уже поспевали абрикосы.

Но под навесом с семьей долго не проживешь. И родители начали предпринимать вылазки в поисках постоянного жилья. Одна из первых поездок — в Севастополь, на поезде, сквозь поле цветущих маков. В Севастополе я впервые увидела Черное море.

Тогда я еще не знала, что в одну ночь 1944 года по указу Сталина из Крыма был выселен целый народ. Свободное пространство заполняли переселенцы. Но мы все-таки не были переселенцами: отец родился и вырос в Симферополе. Там в 1922 году восьмилетним мальчиком он пришел со своими рисунками в студию академика Самокиша и оттуда спустя 10 лет по рекомендации своего учителя отправился в Ленинград поступать в Академию художеств.

Отец знал и любил Крым своего детства, своей юности — каким он был до войны, до выселения крымских татар. Ему нравилась спокойная красота этого народа и восточный колорит их поселков; их названия остались для него навсегда звучащими по-татарски.

В конце концов наша семья поселилась в Алупке. Дом наш находился метрах в пятидесяти от моря. Это соседство, несомненно, сыграло важную роль в моем восприятии жизни.

Мы приехали в послевоенный Крым, разоренный, прекрасный и нищий, и мои родители делились последним куском хлеба с нашими соседями, такими же голодными, как и мы. С тех пор я всегда хочу накормить всякого, кто переступил порог моего дома.

Из самых острых юношеских впечатлений — «дело врачей», 1953 год. Это было сильное личное переживание: в свои неполные 15 лет я отчетливо понимала всю фальшь, всю сфабрикованность этого дела, и даже могла бы назвать имя автора этого сценария. Понимая, однако, что этого делать нельзя. Родители никогда не говорили с нами на «политические темы», но их отношение к жизни и к миру наполняло воздух, которым мы, дети, дышали. Видимо, не только слова, но и жесты, выражение глаз, лица имеют свое воспитательное значение.

И еще одно важное обстоятельство формировало и воспитывало нас: сколько я себя помню, наша мама была больна. Надо ли говорить, что вся тяжесть ежедневных забот лежала на плечах отца. Однако и мы не были сторонними наблюдателями, но бойцами одной армии против общего врага. И это тоже солидаризировало наше маленькое сообщество.

Туберкулез — болезнь коварная, которая то прячется, то делает вид, что вовсе ушла. И от того, как она проявлялась, зависела каждодневная жизнь нашего дома. Мама всеми силами старалась оберегать нас от своей болезни, от ее угнетающего присутствия. И когда ей становилось лучше, наш дом наполнялся светлой радостью… А также становился этаким социальным и культурным центром, к которому тянулись за помощью, за поддержкой, за советом. Я помню маму, которая о ком-то хлопотала, кому-то помогала писать письма и заявления — вокруг нас было много горя. Многие годы мама была председателем родительского комитета нашей школы. Это ей пришла в голову идея организации платных концертов, благо по соседству находился Дом отдыха ВТО — Всероссийского театрального общества. С некоторыми из отдыхающих там актеров мама была знакома по «прошлой жизни». Зрителями были местные жители и отдыхающие близлежащих санаториев. Сбор был, вероятно, не таким уж большим, но помню, что на вырученные деньги покупалась одежда для детей, чьи отцы погибли на войне.

Среди нового крымского населения, и среди моих учителей, вспоминаю людей талантливых и интересных. Думаю, что на этой ничейной земле многие находили убежище и от всевидящего ока КГБ. Во всяком случае, наша школа была совсем не провинциальной, и ее атмосфера не входила в сильное противоречие с той, в которой мы жили в семье.

Дома нас окружали книги (первая «мебель» — это книжные полки, сколоченные отцом), альбомы с репродукциями картин из Третьяковской галереи, Эрмитажа, Русского музея, холсты отца (и запах краски из его мастерской).

И всегда и по всякому поводу — иногда шуточному, чаще всего — серьезному, в нашем доме звучали стихи.

Мама не рассказывала нам сказок и не пела песен — она читала стихи. Читала стихи, из-за осторожности не называя запрещенные имена. «…Ты позабыт в своей беде, / Одни товарищи в могиле, / Другие — неизвестно где». Цвела земля. Крым был неправдоподобно красив. Но мамин голос творил иную реальность. И, особенно, этот переход на другой регистр: сначала наверх, наверх — «Петербург! У меня еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса» — и тут же вниз, на басы: «Я на лестнице черной живу, и в висок / Ударяет мне вырванный с кровью звонок…»

Так с ранней юности, с маминого голоса, запомнила я на всю жизнь многие стихи Бориса Корнилова и любимых им и мамой поэтов: Мандельштама, Пастернака («Желоба коридоров иссякли. / Гул отхлынул, и сплыл, и заглох…»), Багрицкого («По рыбам, по звездам / Проносит шаланду: / Два грека в Одессу / Везут контрабанду…»), Гумилева («Пуля, им отлитая, просвищет / Над седою, вспененной Двиной, / Пуля, им отлитая, отыщет / Грудь мою, она пришла за мной…»), Тихонова («Мне якут за охотничий нож / Рассказал, как ты пьешь с медногубым и какие подарки берешь…»), а также Киплинга («У острова Патерностер спит она в синей воде / На глубине сто футов — я отметил на карте где…») и многих, многих других…

Сегодня, когда я пишу «любимых им и мамой поэтов», я беру на себя смелость и ответственность говорить от их имени. Когда они встретились, она была совсем юной, а отец достаточно зрелым и зорким человеком. И безусловно, в большой степени его литературные предпочтения формировали и ее вкус. Но она обладала и собственным талантом слушать, слышать и воспринимать стихи.

Читала мама стихи бесподобно, безо всяких театральных эффектов, а только следуя за интонацией, заявленной самим поэтом (надо отдать должное: многие стихи она слышала в «авторском исполнении»). И по сей день, открывая тот или иной сборник, я часто слышу ее голос. И меня мама «подталкивала» к писанию стихов. Вероятно, она полагала, что дар к слову передается по наследству. Может быть, она была и права, но это с ее голоса я училась гармонии русской речи.

* * *

Покидая в 1980 году Советский Союз, я не имела права взять с собой какие-либо письма. Позже стараниями близких друзей мамины письма мне были пересланы во Францию. И листики, исписанные знакомым почерком, аккуратно уложенные в папку, нашли свое место среди моих бумаг. Они стали для меня реликвией, живым свидетельством маминой любви к нам, к нашей семье. А также свидетельством ее любви к Боре и ко всему, что было связано для нее с его именем.

По многочисленным свидетельствам в годы своего первого замужества часто письма в Семенов «от себя и от Бори» писала мама (одно из таких писем хранится в Семеновском краеведческом музее). И продолжала писать Таисии Михайловне до самых последних своих дней.

Мамины письма уже готовились мною к публикации, когда летом 2010 года в Ялте среди семейных бумаг мой брат обнаружил письма Таисии Михайловны к маме (11 писем), которые я считала утерянными навсегда. Помимо естественной радости для меня, публикатора, это была необычайная удача: в переписке двух женщин зазвучал на редкость гармоничный дуэт.

Из переписки явствует, что связь мамы и бабушки не прерывалась ни после ареста отца, ни во время войны, ни в послевоенное время. В этом я вижу свидетельство не только искренней взаимной привязанности, но и акт гражданской солидарности. В 1938 году, почти вслед за сыном, был арестован и мой дед, Корнилов Петр Тарасович. Бабушка на долгие годы была заклеймена как жена и мать врагов народа, от контактов с которой отказались многие близкие люди. Мамины письма к ней и ее письма к маме были той цепочкой, которая не только связывала двух женщин, но и служила моральной преградой темным силам, не давая им торжествовать свою полную победу.

Их письма говорят сами за себя. Если они местами и нуждаются в фактологических комментариях, то никаких дополнительных пояснений не требуют: оба адресата прекрасно владеют языком, одинаково оценивают ситуацию, обе уверены в невиновности своих близких. И обе по мере своих сил включаются в борьбу за восстановление их добрых имен. И, слава Богу, доживают до этих дней.

Для публикации я отобрала в основном те письма (мамины письма привожу в сокращении), которые связаны с биографией и с творчеством Бориса Корнилова, с периодом его посмертной реабилитации и последовавших за ней изданий. Некоторые письма я сопровождаю моими комментариями, которые, надеюсь, отвечают на часть возможных вопросов. (Многие письма не датированы, даты в угловых скобках я указываю по контексту, нумерация писем — условная.)

Но не менее важной темой и не менее важным персонажем в этой переписке оставалась я, девочка, соединившая кровно маму и бабушку. Маминым письмам можно доверять во всем, кроме одного: несмотря на настойчивые просьбы бабушки, несмотря на данные ей обещания, мама так и не открыла мне тайну моего появления на свет. Зная, что смертельно больна, она не хотела лишать меня — еще раз отцовской защиты, оставлять круглой сиротой. Теперь-то я знаю, что правда не послужила бы мне во вред. Но мама этого не знала.

Моя печаль еще и о том, что трудно было маме нести груз этой тайны. Ей необходимо было делиться со мной теми бесценными свидетельствами о времени, в котором прошла ее молодость, о тех ярких людях, с которыми свела ее судьба. А их было немало: Мейерхольд и Зинаида Райх, Шостакович, Балтрушайтис, Люба и Валя Стеничи, Зощенко, Ольга Форш, Багрицкий — да всех и не перечислишь. Я уже не говорю о друзьях-товарищах отца: Павел Васильев («самый ни на есть раскучерявый»), Ярослав Смеляков, Николай Заболоцкий, Николай Тихонов. Список этот можно длить и длить. Мама поставила перед собой трудную задачу: она хотела, чтобы я знала контекст, в котором она жила, чтобы я знала и о своем отце — не зная только, что он мой отец. И заговор молчания вокруг моей истории в конце концов обернулся и заговором молчания о семи годах жизни Бориса Корнилова с Люсей. Это невосполнимая потеря: время ушло, умерли его свидетели, спросить о том, как это было, не у кого. И в этом тоже преступление власти: разорвать связи, убить память, исказить не только историю, но и саму суть жизни, суть каждого человека и суть самого понятия человечность. Будем же себя успокаивать тем, что имя Бориса Корнилова не кануло в небытие.

Однако в те годы, когда семья и близкие люди хранили память о нем, страна создавала о поэте свои собственные легенды. Увы, мифы легко поддаются мимикрии. Обилие вольных допущений, ошибок, а то и просто спекуляций исказили и образ Бориса Корнилова, и его биографию. Сегодня эти искажения щедро растиражированы Интернетом. На эту публикацию меня подвигло желание поделиться той долей правды, которая мне доступна. И понимание, что, кроме меня, никто этого сделать не сможет: «я — последний из вашего рода…».

* * *

К бабушке в Семенов я приезжала многократно, один раз — с маленькой Маринкой; познакомиться с Таисией Михайловной приезжал и Борис, мой муж. Встречи с бабушкой, ее рассказы, ее замечательная образная речь в какой-то мере восполняли то, что было отнято у меня: живой образ отца, образ юной мамы.

В бабушкином доме я познакомилась с Ольгой Федоровной Берггольц.

С середины 70-х годов бабушка жила в деревне Беласовка, что под Семеновом, у своей дочери, у тети Шуры. В один из моих последних приездов, уже в Беласовку, бабушка отдала мне часть своего «архива» — кое-какие фотографии, письма. На оборотной стороне чьего-то письма бабушкиной дрожащей рукой написан вот этот плач: «29 июля <день рождения сына. — И. Б.> вот теперь пройдут день за днем и до меня придет этот момент в жизни и меня отправят под бочок к дорогому Боре <…> ах какая тоска не знаю куда деться».

Последний раз к бабушке я приезжала в 1978 году, за год до ее смерти. В углу горницы, отгороженном занавеской, лежала бабушка, похудевшая до неузнаваемости. В полумраке обратила она ко мне свое лицо: «Люся?»

Люся… Вот ведь пронесла бабушка мамино имя через всю свою долгую и трудную жизнь. Я благодарна ей за эту память, за щедрость ее души, горда причастностью к ее роду.

И еще: этот ее тихий возглас — Люся! — навсегда соединил в моей душе два любимых образа.

Мама и бабушка. Эта публикация посвящается их светлой памяти.

Послесловие

Людмила Григорьевна Басова , урожденная Борнштейн. Родилась 30 апреля 1913 года в Санкт-Петербурге. Скончалась 7 января 1960 года в городе Алупка Крымской области.

Люся не успела состариться. И моя память хранит ее тонкое лицо, прекрасные глаза, мягкие каштановые волосы, в которых не было ни одной седой пряди. Но эта же память хранит образ мамы, измученной болезнью.

Ее светлая аура живет в нашей семье.

Мама познакомилась только со своей первой внучкой, с Маринкой. И никогда не узнала о том, что в память о ней Саня назвал Люсей свою дочь. И что своей первой дочке ее имя дала и Марина.

Сегодня у мамы восемь внуков и правнуков — ее продолжение жизни.

Таисия Михайловна Корнилова (6 июня 1884 — 11 сентября 1979), дочь семеновского купца Остроумова (что в советское время по понятным причинам утаивалось). Она и ее муж, мой дед, Корнилов Петр Тарасович , были сельскими учителями; в 30-е годы Петр Тарасович был приглашен на работу в Семеновское РОНО. Петр Тарасович был арестован в Горьком во время очередной командировки, почти вслед за сыном. Умер в горьковской тюрьме в 1939 году.

Бабушка похоронена на деревенском кладбище близ Беласовки.

В Семенове живут бабушкины внучки Фаина и Галя — дочери тети Шуры, их дети и внуки. Этот старинный русский город живет благодарной памятью о моем отце. Приезжая в Семенов, я приезжаю к себе домой.

Корнилов Борис Петрович родился 29 (16) июля 1907 года в городе Семенове Семеновского уезда Нижегородской губернии. Эта дата подтверждена свидетельством о рождении и не вызывает никаких сомнений. Дата смерти на протяжении многих лет или варьировалась, или умалчивалась.

Летом 2007 года после долгого перерыва я приехала в Семенов на празднование 100-летия со дня рождения отца. И в этот свой приезд я познакомилась с Карпом Васильевичем Ефимовым, с которым многие годы находилась в переписке. Педагог, краевед, он посвятил свою жизнь изучению истории родного края.

Но жизнь Бориса Корнилова стала не только предметом его исследования, но и его личной заботой. Он по крупицам собирал свидетельства, касающиеся его жизни; в своих поисках ему удалось дойти до архивов Большого дома. Частью документов он поделился со мной, среди них — протоколы допросов и свидетельство о смерти. Из них следует:

Корнилов Борис Петрович был арестован в ночь с 19 на 20 марта 1937 года. Умер 20 февраля 1938 года. «Причина смерти — расстрел».

Однажды отец приснился мне — немолодой уже человек, в осеннем пальто с поднятым воротником. И я тянулась к нему всей силой дочерней любви.

Басов Яков Александрович . Родился в Симферополе 2 февраля 1914 года, скончался в Ялте 16 марта 2004 года. Народный художник Украины. Его работы можно увидеть во многих музеях Украины, во всех музеях Крыма. В Алупкинском музее (Воронцовский дворец), в Ливадийском дворце, в Бахчисарайском музее (Бахчисарайский дворец) находятся залы с его постоянной экспозицией.

Яков Басов был художником таланта яркого, светлого, солнечного. И его мировосприятие давало семье тот тонус, который помогал маме справляться с болезнью. Папа, сколько я себя помню, был рядом с мамой — до самой последней минуты ее жизни.

Художник, несущий в мир красоту и гармонию, он и сам принадлежал к лучшей части этого мира.

Александр Яковлевич Басов . Родился 5 ноября 1938 года. После окончания службы в армии в 1968 году закончил Ленинградский институт водного транспорта, инженер-кораблестроитель. После института с 1968 по 1994 год работал конструктором и начальником конструкторского бюро Ленского пароходства (Якутск). С 1994 года живет в Ялте.

Я часто пишу мы. Разница в возрасте у нас невелика, и я не помню себя без Сани. В раннем детстве я вообще полагала, что Ира-Саня — это одно имя. А потом я поняла, что Саня — мой младший брат.

Я рано вышла замуж, у меня рано появилась своя семья. Наша эмиграция на долгие годы, вплоть до перестройки, разлучила меня и с братом, и с отцом. В годы развала империи, которые в Крыму переживались особенно тяжело, вся забота о стареющем отце легла на Санины плечи. И мой младший брат нес этот груз самоотверженно и с любовью.

И сегодня стараниями Сани проходят выставки художника Басова, издаются его книги и книги о нем.

Париж. 2008–2011

 

Переписка Людмилы Григорьевны Басовой с Таисией Михайловной Корниловой. 1941—1959

1. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Новосибирск, осень 1941]

Дорогая Таисия Михайловна!

Пишу Вам из г. Новосибирска! Вот куда забралась я со своими крошками. Очень хотелось поехать к Вам, но у нас не было эвакуации в Вашу область. И вот я теперь так далеко от всех, но зато ближе к Боре.

Дорогая Таисия Михайловна, нет ли от него писем?

Если что-нибудь есть, обязательно напишите мне. Вообще, я надеюсь, что Вы напишете мне о себе, о Ваших всех. Пришлите мне адрес Кали, она так близко от меня. Может быть, сумею увидеть ее.

Как Лиза и Шура? Их мужья — где? Как детки? Целуйте их за меня.

Да, Таисия Михайловна, если можете достать валенки на Ирушку и на меня (для меня не обязательно, конечно), то я бы Вам выслала для этого денег. А то мы к зиме в Сибири не очень подготовлены, а здесь нет валенок или есть недоступно дорогие, 200–300 рублей пара.

[…]

Ирушке во время пути (21 августа) исполнилось 4 года. Чудная дочка, «помощница» моя, все понимает. Так бы хотелось, чтобы Вы увидели ее. Ну, думаю, что увидимся скоро!

[…] Итак, жду от Вас писем, пишите, как Вы, как у Вас там?

Целую Вас. Ваша Люся

Да, где Анна Михайловна? Приехали ли к вам?

Привет от моих родных, которые частично со мной.

2. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Новосибирск, весна — лето 1942]

Дорогая Таисия Михайловна!

Что-то Вы, дорогая, такие мрачные письма пишете?

У Вас есть дети, есть внуки, которые любят Вас, которым Вы нужны.

Не стоит, родная, впадать в меланхолию.

И Борю увидите, наверное, скоро, я верю и очень жду.

Как Вы сейчас, одни или с ребятами, как Шурины дети? Как она сама и что слышно ли о Васе?

Лизутке я месяц как послала письмо, ответа нет от нее, как она? Есть ли что новое о Кале?

Как Ваш огород? Будете ли обеспечены на зиму? У меня с огородом не очень клеится, картошку посадили очень далеко от дома — где дали землю. Вот и полоть надо на поезде ездить, так что часто и не придется. Ну, во всяком случае месяца на два может и хватит. И то хорошо будет. Вот, ребята мои растут — Ирушке 21 августа — 5 лет исполнится, буду зимой учить читать. Она очень просит… […] Как Вам ее показать хочется! Ну, надеюсь, что встретимся же мы еще в этой жизни. […]

Целую. Ваша Люся

3. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

Новосибирск, 21/8/42 (по почтовому штемпелю)

Дорогая Таисия Михайловна!

С большой радостью прочла Ваше письмо и немедленно сажусь за ответ.

Я очень рада, что мои письма хоть сколько-нибудь радуют Вас, рада и тому, что Вы пишете, что начинаете оживать, что поспевают Ваши овощи.

Все мы, наверное, проголодали прошлую зиму. Только старались детей поддержать, чего бы это ни стоило.

Мы тоже посадили, как я Вам, наверное, писала уже, картошку. Снять, наверное, придется мешков 6–8, т. к. мы огородники никудышные, новые…

[…]

О Боре думаю много, Ирушка так на него похожа, что ни на минуту не дает забыть о нем. И не только внешне, характер тоже его. Умная, способная девулька растет. Любят ее все наши, да и нельзя не любить ее. Жаль, что нельзя снять, здесь нет фотобумаги. Вот думаю, что скоро Боря будет с Вами. Очень многие возвращаются. Так что накапливайте силы еще на пару десятков лет хорошей и более радостной жизни. Я все хозяйничаю в домашнем масштабе. Очень хотелось бы Вас повидать. Клавдии писала, но ответа еще нет.

Целую Вас, очень Ваша Люся.

4. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Кострома, весна — лето 1943]

Дорогая Таисия Михайловна. Получила Ваше письмецо, за которое Вам очень благодарна. Жизнь у нас тоже стала легче, т. к. появилось больше овощей и рынок делается более доступным, и мясной, и молочный. Ребятки ходят в детсад, я понемногу работаю по своей старой специальности — рисую, но дома.

Очень тепло и хорошо вспоминаю Вас и Ваш дом и всю Вашу семью, с которой я неразрывно связана. Но все же я думаю, что наша встреча еще состоится, правда трудно предугадать когда и как. […] Но будет время полегче и посвободнее, и привезу, или Вы приедете взглянуть на ребят. Большой привет Вам от моего мужа. У него мать осталась у немцев в Крыму, и он сейчас с нетерпением ждет его освобождения.

[…]

Целую Вас, привет дочерям и внучатам.

Ваша Люся

5. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, лето 1956]

Дорогая Таисия Михайловна!

Пишет Вам Люся.

Я сейчас начинаю хлопотать о том, чтобы официально реабилитировать Бориса и издать двухтомник его стихов и поэм. Хоть бы это удалось сделать для его памяти!

Поэтому если у Вас сохранились его книги, то пришлите мне заказной бандеролью, все.

Дорогая Таисия Михайловна, Вам, наверное, будет небезинтересно узнать о Иринке.

Она в 1954 г. с медалью окончила школу и сейчас перешла на III курс института ихтиологии, будет гидробиологом. Учится она в Москве, где живет у моей сестры, ну а сейчас, разумеется, с нами. Девочка она очень хорошая. […]

Я все еще больна, и шансов на выздоровление мало.

Но держусь.

Желаю Вам всего наилучшего.

Искренне Ваша Люся

Мой адрес:

Крым, Алупка,

Приморская ул., 12

Басовой Людмиле Григорьевне.

6. Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов, 1956]

Дорогая Люся!

Несказанно рада, что получила Ваше письмо, которое я ждала все время от Костромы и Новосибирска, и вот мое желание наконец исполнилось. С Крестьянской улицы мне передали на Учительскую, где мы и живем в своем углу, О Боре я получила сообщение из Союза советских писателей из Ленинграда о том, что дело рассмотрено органами юстиции и Боря реабилитирован. Есть слухи достоверные, что выпускается книга его произведений. У меня его книги не сохранились, кроме одной «Как от меда у медведя зубы начали болеть». Потом мы нашли его произведения в журнале «Новый мир» за 35–36 год, это стихотворения, «Новый мир» книга 8 — август, «Начало жизни», «Самсон», «Краснополянское шоссе». 35 года поэмы, но о Боре ничего не слышно, жив ли он. Много раз я наводила справки и не могла добиться ответа, жив ли он?

Конечно, очень рада о том, что Ирочка так хорошо учится и живет в Москве, так мне хотелось узнать о вас и я все думала навести справки. Из Ленинграда мне писали, что вы выехали в Крым. Постараемся повидаться и наладить родственную связь. Хорошо бы узнать адрес Ирочки по квартире, а где у вас сын — Саша? Лиза живет в Горьком на той же квартире, две дочери уже замужем, она работает. Шура все там же, на Керженце, у ней одна дочь в Бурят-Монголии учительница, а две кончают техникум, все взрослые. Что с тобой, Люся, чем ты больна, и даже безнадежно. Каля живет со мной. Где у вас ваш муж и его мама. Жду более подробного письма. Крепко целую вас всех.

Дорогая Люся! Издательство соберет все произведения Бори, и отпечатают его книги. Постараемся приобрести их, а также и мы их получим. Хорошо бы, конечно, если он был жив, но никак не верится, ведь уже прошло столько времени, 18 лет, и не хочется верить, что он бы ничего не сообщил о себе.

Крепко, крепко целую и жду письма.

Бабушка Т.

Люся, сообщаю вам копию письма из Союза советских писателей СССР

Ленинградское отделение. 4 июля 1956 г.

Уваж. Т. М.! В связи с вашим письмом, сообщаем, что Ленинградск. отделением Союза писателей возбуждено ходатайство о пересмотре дела и реабилитации Бориса Петровича Корнилова.

Ленинградскими органами юстиции дело пересмотрено, и решение о реабилитации находится сейчас на рассмотрении в Москве.

По получении окончательного решения немедленно сообщим вам

Секретарь Правления Ленинг. Отделения Союза писателей

Чивилихин

О дальнейшем сообщу вам.

7. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

Дорогая Таисия Михайловна!

Очень обрадовало Ваше письмо, т. к. когда писала Вам, то больше думала, что Вы уехали из Семенова к дочерям. Очень рада, что жива Каля, я ее очень люблю, и ей, так же как Вам, несправедливо выпало на долю много страданий. Но хорошо хоть, что Вы вместе.

Таисия Михайловна, я много писала насчет Бори и его бывшим друзьям, и официальным лицам. Ничего утешительного, т. е. того, из чего можно было бы заключить, что он жив, — они не сказали. Да, на это, к сожалению, надежд нет.

Ну а пока в Литературной газете, в хронике, не появится сообщение о том, что создана комиссия по литературному наследию Бориса Корнилова, до этого и издания не может быть. Поэтому после официальной реабилитации в Лит. газете появится такое сообщение, и тогда будем ждать книг.

Тут недавно у меня был один писатель, помнящий Бориса, и обещал поторопить.

Теперь, Таисия Михайловна, я хочу Вам откровенно сказать о своих мыслях.

Когда с Борей случилась беда, я была лишь на 3-м месяце [беременности]. Ну, пережили мы тогда все очень много. Я пережила еще и то, как вчерашние наши друзья боязливо оглядывались перед тем, как поздороваться со мной. Словом, было все ужасно. А когда кончилось следствие, то передо мной встала угроза с грудной девочкой ехать в ссылку. И некому было ни похлопотать за меня, ни вступиться. Т. ч. единственный благородный человек, который взялся за хлопоты сохранения жизни мне и ребенку, был мальчишка-студент, который впоследствии и стал моим мужем. И Иринка, вместо сиротской доли, стала во всех отношениях счастливой девочкой, которую нежно любили. И вот эти их отношения я ни за что не захочу разрушить. Мне Ирушкино счастье слишком дорого, чтобы даже ради истины я смогла бы разрушить его, лишить ее второй раз отца. Понимаете ли Вы меня? Словом, я рассчитываю на Ваше отношение к ней. […] Мне очень бы хотелось, чтобы Вы приехали к нам погостить, тем более что живем мы в Крыму, у моря. […] И мы бы Вас повидали, и Вы бы на нас посмотрели! Хорошо, если бы с Калей.

Я больна туберкулезом легких, больна давно, а последний год почти непрерывно температурю. Ради этого и живем в Крыму. Дети здоровы, я часто их проверяю. Иринка, как я Вам писала, учится в Москве, а Саша перешел в 10-й класс, так что этот год еще будет дома. Сейчас они отдыхают, купаются, загорели как негритята. Очень хорошо плавают, первые по Крыму. В следующем письме пришлю их фото.

Напишите подробнее о себе. Что делаете? Как Каля? Искренне желаю Вам обеим всего самого лучшего.

Ваша Люся

Очень, очень хотелось бы Вас видеть! Поговорить с Вами.

8. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

Дорогая Таисия Михайловна!

Почти одновременно получила два Ваших письма, одно с фотокарточками, а другое с описанием Ольгиного письма. Это, конечно, она ошибается, что Борис погиб в 1937 году. В 1939 г. вернулся писатель Дмитрий Остров и Борис был жив. Как-то сердцем и сейчас не верится, чтобы его не было в живых.

В Ленинграде, на ул. Некрасова дом 10, есть какой-то театр, директор там Шалыт, он был вместе с Борисом и верней, чем кто другой, расскажет нам о его судьбе. Ради разговора с ним я хотела ехать сама в Ленинград, но здоровье мое крайне слабо, вот я опять пять дней как лежу с плевритом, т. ч. даже мечтать о поездке не приходится.

Может быть, Вы попросите Олю (это близко от нее), и она зайдет все разузнает и сообщит нам. Попросите ее, Таисия Михайловна, т. к. я думаю, что письменно на такие вопросы он отвечать не будет.

Я очень счастлива, что Борис наконец-то реабилитирован и что его талантливые стихи увидят свет. Очень хочу дожить, увидеть его собрание стихов. Хочется только, чтобы они собрали все лучшее, что было им написано. Несколько последних стихотворений у меня, в тетрадках.

Так что, Таисия Михайловна, крепитесь и Вы, берегите себя, это хоть и небольшая награда за все Ваши мучения, но все же это большая радость.

Простите за мой почерк, пишу лежа в постели — больна.

Ваша Люся

9.  Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов, 1956]

Здравствуй, дорогая Люся!

Шлю Вам горячий привет и пожелание всего наилучшего. Простите, что задержала ответ на Ваше письмо, полученное 4 декабря. Сначала послала Леле с просьбой найти этих лиц и узнать о Боре, ответа еще не получила и жду с нетерпением. Леля, наверное, теперь хлопочет о том, чтобы включили в план издательства на 1957 год произведения Бориса. Наверно, скоро будет и комиссия по лит-наследию. Кроме книги, его стихи будут напечатаны в Антологии Советской поэзии к 40-летию Революции, а еще один Московский журнал просит, чтобы дали подборку его стихов, и они напечатают, как только придет справка из Верховного Суда. Конечно, я очень рада, что выйдет его книга с произведениями. Это для меня большая радость. Сейчас теплится небольшая надежда, а может, где он не жив ли? Хотя мало верится, ведь с 1939 года до сего момента очень большое расстояние и мало ли что могло случиться за этот период. Очень жаль, Люся, что у тебя такое слабое здоровье, давно ли у тебя эта болезнь? Берегись и сохрани себя для детей, это будет большой радостью для них, хотя они уже и взрослые, но потеря любимого, близкого человека ужасно тяжела. Мы с Калей для своих лет чувствуем себя сносно. Теперь начинаем мечтать о работе летом на огороде. Ведь скоро опять будет прибывать день и солнце повернется на Лето. Зима нынче сносная, нет таких морозов, как прошлую зиму, да и дров заготовили побольше, думаем, что хватит. Наш привет вашему семейству. Желаю Саше успехов в учебе и поступления по окончании 10 летки. Наверно, Ирочка по окончании тоже уедет далеко. Пока малы, то подле мамы, а как подрастут, разлетятся в разные стороны, и хорошо, если не забудут, потому что у них будет самостоятельная жизнь и иные интересы. Наша племянница Лида, Беляева по мужу и девичья Антонова, учится в училище им. Калинина, Московское художественное промышленное училище, педагогическое отделение, а их квартира Москва, 4-я Кожуховская, дом 14, кв. 1-я, для Беляевых.

Дорогая Люся, а я все-таки думаю, что органы юстиции все же должны не только реабилитировать человека, а и разыскать его живого или мертвого. Как думаешь ты?

Остаемся любящие вас, целуем,

Корнилова и Остроумова

10. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

Дорогая Таисия Михайловна!

Только что получила Ваше письмо и отвечаю.

Да, вот уже пятый день, как Ирушку вновь отправила в Москву — 7 февраля у них начало занятий.

Опять очень скучаю без нее. Особенно эти первые дни после разлуки.

[…] Таисия Михайловна, пришлите мне Ольгин адрес, я хочу написать ей, где она может найти Борины стихи, которые он сам подготовил к печати, переслать им самим составленный список стихов, в таком порядке, как он сам мыслил, написать, какие стихи он хотел бы, если бы был жив, напечатать, и перешлю ей стихи, которые не были в печати. На Союз я не хочу ей писать, а домашний адрес помню только улицу.

Меня очень взволновало Ваше письмо, где Вы пишете, что в 1939 или 40 году от него лично имели весть. Как хорошо было бы, если бы Ляля повидала Шалыта. Она его знает и если сама больна, то может ему позвонить, и он сам зайдет к ней. Напомните ей об этом.

Ответ на это письмо не задерживайте и поскорее пришлите мне Ольгин адрес.

[…]

Пишите мне, будьте здоровы

Искренне Ваша Люся

11. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

[…] Да, дорогая Т. М., я Ваше письмо получила в разгар болезни, но несмотря на это тут же написала Ольге, какие стихи у меня есть, где взять в Л-де ненапечатанные стихи, написала, как Боря мечтал о том, чтобы в его книгу стихов вошли бы стихотворения, которые перечислила. Но на это письмо ответа я не получила. Не знаю, в чем дело. Каждый раз с нетерпением раскрываю Литературную газету — жду сообщения о назначении комиссии по его наследию, до этого, конечно, ни одно издательство не сможет опубликовать его вещи. Ну, будем надеяться, что скоро выйдет эта публикация. Крепитесь, Таисия Михайловна, вы столько вытерпели, так хоть теперь пусть порадует Вас общее признание Бориса. А когда его стихи выйдут — то его не смогут не признать как одного из лучших советских поэтов. […]

Ну, будьте здоровы, привет Кале, привет от всех наших.

Ваша Люся

Не ошиблись ли Вы с адресом Ляли, если не трудно, то проверьте.

12. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой [405]

[Крым, Алупка, 1956]

Дорогие Таисия Михайловна и Клавдия Михайловна.

Получила Ваше письмо, которое меня очень взволновало.

С одной стороны, это хорошо, что занялись поисками наследников, это значит, что Борис полностью реабилитирован уже и только в Союзе писателей медлят заняться его лит. наследством.

Но мне неприятно, если с этим обратятся ко мне.

Вы обе знаете, что, когда мы сходились с Борисом, мне было всего 16 лет, у меня и паспорта еще не было. Тем более знает Кл. Мих., что из-за этого я часто ночевала у нее, т. к. со своими родными я и не виделась в то время — они очень были против, что я так рано выхожу замуж, и прибежище «беглянка» находила у Кл. Мих., еще на ее старой квартире.

После долгих лет совместной жизни с Борей регистрация брака казалась лишней, т. ч. даже я официально не носила его имени.

Т. ч. ни юридических, ни моральных прав у Иринки нет наследовать его имущество. […] Об этом я написала и Ольге […] пусть укажет Вас как единственную наследницу Бориса. […]

Привет от Саши и мужа.

Ваша Люся

13. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, конец 1956]

Дорогая Таисия Михайловна!

Я сгоряча отправила Вам ответ на Ваше письмо и все время мучаюсь, не обидела ли я Вас.

Если невольно обидела, Бога ради, простите меня. Мне хотелось Вам сказать, если я Ирушеньке не говорила о Борисе, то вовсе не потому, что считала это стыдным и т. д. У меня, больше чем у кого-либо, есть все основания быть уверенной в полной невиновности Бориса перед Родиной. Если он и был виноват в чем-либо, то только перед нами, его близкими, когда пил, да перед собой. Мне просто тяжело было бы обрушить всю эту тяжесть на ее плечи. Если может она быть спокойна и счастлива, то зачем лишать ее этого покоя? Сейчас Иринка со мною, уедет через неделю опять в Москву.

Я очень рада, что ей хорошо, и не думайте, что это эгоизм с моей стороны. Вы хорошая мать своим детям, подумайте, как бы Вы поступили? Иринка знает о Вас, что Вы близкий нам человек, и очень хороший человек, и, ничего не зная о родственных отношениях, она чувствует к Вам близость.

Ну, вот и все, на меня, повторяю, не сердитесь.

Получили ли от Ляли письмо?

Она здорова, на днях выступала на собрании, но у нее были неприятности. Думаю, что все позади у нее (плохое) и скоро она напишет Вам, зайдет к Шалыту.

Я написала о Борисе директору издательства, жду ответа.

Есть ли что новое у Вас?

Пишите мне. Очень хочу, чтобы к августу, к юбилею Бори, он был бы уже официально реабилитирован, чтобы могли провести юбилей, и если до этого не издадут его книги, то уже после юбилея в печати их издадут непременно.

Вы мне так и не ответили, через кого и от кого Вы имели известия о Боре в 1939 год.

Неужели он сам написал Вам? Что же? Напишите мне. Тетрадка Бориса, кроме того, что мне очень дорога, но и по другим причинам не может быть переслана.

Ну, жду Ваших писем.

Сердечно Ваша Люся.

Большой привет Кале.

Ваша Люся

14. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

Дорогая Таисия Михайловна,

получила Ваше письмо и очень обрадовалась, что у Вас все хорошо, а то Вы долго не отвечали и я уже начинала беспокоиться. Прокофьеву, так же как и Ольге, я писала, но Прокофьев, кроме общих успокоительных фраз, что, мол, все скоро решится, что для антологии сдал некоторые стихи Бориса, ничего не написал, он очень занят, он председатель Союза Ленингр. писателей. Оля на мои письма молчит.

Дорогая Таисия Михайловна, Вы спрашиваете о тех тяжелых днях. Было очень страшно. […] Даже те 60 рублей, что каждый месяц нужно было носить Борису (больше нельзя было), и то надо было доставать, продавая то одно, то другое. Первое время тратилось много, т. к. ко дню передачи готовила и мясо жареное, и варенья, и масло, но вот пойдешь в этот день, и приказ — кроме 60 рублей, ничего не принимают. Очутилась я совсем одна — все Борины друзья переходили на другую сторону, увидав меня, боялись со мной здороваться, перекинуться парой слов, а о том, чтобы зайти или помочь, не было и речи. Очень больно все это было — Каля, наверное, тоже на себе испытала изменение отношений т. н. друзей. Когда же уходил Боря, то денег у нас не было, и пришлось взять у домработницы в долг, чтобы ему дать с собой небольшую сумму. Потом Вы с Петром Тарасовичем прислали 500 рублей, я рассчиталась с долгами и еще имела на две передачи.

Конфисковали у нас немного, т. к. почти нечего было — самое ценное было — это ружье-двустволка, которое перед своей смертью ему подарил поэт Багрицкий. Это мне было очень больно отдавать, кроме того что это была единственная ценность, было еще больно, что это память замечательного поэта, которого Боря больше всех любил. Его описали и взяли.

Из квартиры мне пришлось уехать самой, уехать, чтобы меня не постигла участь всех (как, например, Калю). Уехала я в Крым, потом приехала уже на новую квартиру.

О том, что дочь Ирина, знала Оля, т. к., когда я приехала в Ленинград, она встретилась со мной в магазине и, спросив, как я назвала дочь, — обиделась, что именно Ириной, а назвала я ее так, т. к. Борис, когда уходил, то просил, что если родится сын, то назови Сашей, а если дочь, то Ириной.

И в своем единственном письме, которое он мне написал оттуда через месяц, просил «береги Сашку». […]

Оля, наверное, и указала на Иринку как на наследницу, хотя я ей писала, чтобы она лишь Вас указывала как наследницу.

Меня очень удивляет, почему Оля не отвечает, она лучше, чем кто бы то ни было, знает о положении дел. Я каждый день с волнением открываю Литер. газету, надеясь, что там будет сообщение о реабилитации Бори. […]

Мои шлют Вам привет. Привет Кале.

Иринке летом решила все рассказать.

Будьте здоровы,

Ваша Люся

15. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

Здравствуйте, дорогие Таисия Михайловна и Клавдия Михайловна!

Ваше письмо застало меня больной, в постели, и поэтому я сразу Вам не ответила.

Мне очень тяжело было читать Ваше письмо, хотя я и раньше знала о всех Ваших переживаниях. Хорошо хоть, что вы обе вместе.

Дорогая Таисия Михайловна, я с нетерпением жду, когда назначат комиссию по наследию Бориса, с волнением открываю каждый номер Литературки (в ней печатают назначение комиссий), и еще все нет. Писала в Москву и в Ленинград, просила поторопиться, т. к. в августе 1957 г. исполнится 50 лет со дня рождения Бориса и 20 лет со дня катастрофы. Хотелось бы, чтобы к этой дате вышли его книги. Может быть, Вам самой написать в Москву (ул. Воровского, 52, Суркову А.) и спросить, что слышно с литературным наследием Бориса? Это как-никак его бывший товарищ.

Мне из Ленинграда Прокофьев написал, что послал стихи Бориса для сборника.

Ирушка еще со мною. На занятия поедет к 1 октября. […]

Меня очень интересует, реабилитирован ли Сергей Егорович? Что с Клавд. Мих.? Что, у нее сердце больное? Как Вы хозяйничаете? Есть ли у Вас хозяйство, огород?

Таисия Михайловна, я все хотела у Вас спросить, сохранились ли у Вас мои фотографии, которые мы из Ленинграда посылали Вам? Если они у Вас есть, мне очень хотелось бы получить, переснять и вернуть Вам.

У меня сохранились 4 фотографии Бориса и ни одной своей тех лет.

Пишите мне, мне очень приятно получать от Вас письма, и если Вам что-либо ответят, то ставьте меня в известность.

Привет от наших

искренне Ваша Люся

Клавдия Мих., напишите мне.

16. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

[…] Таисия Михайловна, я задержала ответ на Ваше письмо, так как ждала из Ленинграда письма, а вчера пришел ответ Прокофьева Ал-дра, пишет, что в Ленинградский альманах поэзии он сдал пять стихотворений Бориса, но я ждала не это, я просила для Вас узнать адрес одного человека, который был с Борисом там. Обещают мне этот адрес прислать.

Я очень рада, что Ольга Берггольц занялась делом Бориса, она энергичная и знает, как надо действовать, я вот писала в Москву, в Союз, в Ленинград, говорила с кем могла, а не знала, что надо именно в Верховный суд. Молодец она. Хотелось бы, чтобы ее и назначили в комиссию по литературному наследию Бориса. Так, наверное, и будет.

Я запрашивала через ленинградских поэтов, сохранились ли гранки новой книги Бориса, которая должна была выйти перед его катастрофой, и нигде этой книги найти не могут, наверно, уничтожена. Но ничего, все, что он писал, найдем и восстановим.

Пишите мне, мне очень приятно получать Ваши письма, и жду, что Каля, которую я очень люблю, напишет мне.

Сердечно ваша Люся

17. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1956]

[…] Да, Т. М., я ваше письмо получила в разгаре болезни, но несмотря на это тут же написала Ольге, какие стихи у меня есть, где взять в Л-де ненапечатанные стихи, написала, как Боря мечтал о том, чтобы в его книгу стихов вошли бы стихотворения, которые перечислила. […]

18. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1957]

Дорогая Таисия Михайловна!

Получила только что Ваше письмо и тут же на него отвечаю.

Меня оно огорчило, огорчило во всех отношениях.

Во-первых, мне обидно, что вот уже 57 год, а до сих пор ничего конкретного в отношении Бори не сделано. У Ляли сейчас свои неприятности, и это, видимо, затормозило все.

Второе, что меня огорчило в Вашем письме, это то, что Вы не поняли и, может даже, в обиде на меня за то, что Ирушка не знает о Борисе. Я еще раз вам повторяю, что я всю жизнь свою оберегаю своих ребят от всяких неприятностей и счастлива тем хотя бы, что несмотря на все горе и беды, что вынесла и вымучилась сама, сумела их жизнь сделать правильной, без омрачающих душу переживаний. И до конца своей жизни буду оберегать от всего, что может быть горьким и тяжелым.

И не потому, что я боюсь, что она перестанет любить брата и отца, — у нас слишком крепкая и дружная семья, чтобы бояться этого, но зачем мне лишать ее покоя, счастья, уверенности, зачем подвергать ее такому горькому раздумью, да это просто глупо да и жестоко было бы с моей стороны.

И как бы слухами земля ни полнилась бы, я стараюсь, чтобы ничего не омрачало бы Ирушкиной жизни. А если со мной случится что-либо? Значит, Ирушка должна бы остаться совсем одна? Нет, я хочу, чтобы со мной, да и без меня, она была бы в своей, любящей и любимой семье, и отец и брат ее этого достойны. […]

Теперь в отношении тетради Бориса, я ее никуда не пошлю. Я с таким трудом сохранила ее, что, кроме нее, ничего не сохранила, что никуда не пошлю. Я и не думала ее посылать, так как там есть много такого, что и показывать нельзя, а перепишу и пошлю, что можно, в комиссию.

Насчет Шалыта, то Вы никого не просите зайти к нему, он принял бы Ольгу, меня, но ни с кем посторонним он не станет говорить, я же просила своих зайти, и он сказал, что только жене рассказал бы.

Подождем, может, Ольга напишет, может, уже была у него. Не сердитесь на меня, я вас очень люблю, сердечный привет Кале,

Ваша Люся

19. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, лето 1957]

Здравствуйте, дорогая Таисия Михайловна!

Правда, официального сообщения о Борисе, о реабилитации еще не было, но в двух заметках, в связи с празднованием юбилея Ленинграда, его имя было упомянуто. Это уже многое, 20 лет о нем даже не упоминали!

Одну, первую заметку написал Зелик Штейнман, наш друг, которого постигла та же страшная судьба, что и Борю, но он чудом выжил и вернулся в жизнь, в литературу. Надеюсь, что Боря тоже вернется в литературу и займет достойное место. Жаль только, что мало надежд, что он вернется в жизнь.

Вторая заметка, в которой был упомянут Борис, была Ольги Берггольц. Почему она не пишет Вам, я не пойму. Вы ее ничем не могли обидеть, т. к. многого, вернее, ничего не знали о ней, о ее отношении к Боре.

Ну а доля вины за Борю есть и на ней, правда, своими хлопотами о его реабилитации и издании его стихов она ее искупила.

Я ей тоже написала хорошее письмо, т. к. искренне была тронута ее участием в восстановлении имени Бориса.

И она тоже мне не ответила, хотя я в этом же письме послала ей план его книги, как он сам готовил ее к изданию, перечислила стихи, которые особенно любил Борис, и еще то, что было его волей, но ответа нет.

Может, это злые языки говорят, а может, и правда, но мне некоторые ленинградские писатели говорили, что Оля стала много пить. Но мне как-то не верится, что это так. Она всегда была умная и требовательная к людям. Наверное, это не так, не верится, чтобы она пила. Думаю, что когда будут конкретные новости, то она Вам обязательно напишет.

Я сегодня отправила письмо Прокофьеву с вопросом, были ли в Ленинградском альманахе напечатаны Борины стихи (он мне сказал, что для этого альманаха отобрал Борины стихи, перечислил какие). Если были, то пусть вышлет по одному экземпляру Вам и мне.

Ну вот, дорогая Таисия Михайловна, крепитесь, следите за собой. Вам еще предстоит порадоваться на Борины книги.

Я, несмотря на тяжелое заболевание сердца, хочу дождаться.

Как Каля? Как ее здоровье?

Ириночка уже два дня как дома, радуется, купается, отдыхает.

Санек благополучно закончил школу и подает, вернее, уже отдал бумаги в мединститут. С 1 августа экзамены. Конкурс будет великий, т. ч. уверенности в том, что попадет, — нет. Но надежда все же есть.

Желаю Вам всего самого наилучшего.

Привет большой от Ирушки, Санька и мужа.

Ваша Люся

Привет и наилучшие пожелания Кале.

То, что я пишу Вам об Оле, надеюсь, что не будет никому и ни ей передано.

20. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1957]

Дорогая Таисия Михайловна!

Поздравляю Вас с полной реабилитацией Бори, вместе с Вами радуюсь этому и тому, что он вновь войдет в советскую поэзию и займет в ней положенное ему место.

Очень хорошо, что председателем комиссии назначили Олю, да и в комиссию вошли его близкие друзья — Лихарев, Решетов. Так что скоро будем держать в руках его книги.

Как Вы сейчас одна живете, надолго ли Каля уехала в Ленинград? Ей обязаны возвратить ее квартиру, значит ли это, что она там останется жить? Вам одной будет скучно.

[…]

Вам все шлют приветы и наилучшие пожелания. Я днями напишу Вам еще, а пока слаба и быстро утомляюсь. Всего светлого желаю Вам.

Ваша Люся

21. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1957]

Дорогие Таисия и Клавдия Михайловны!

Получили ли Вы ответ от Ольги насчет Шалыта? Была ли она у него, говорила ли с ним и, главное — узнала ли что о нем! Таисия Михайловна! меня очень интересует, в 1939 г. Вы лично от него получили весточку? Как хотелось бы знать это. Да, существует закон, по которому Вам должны сказать, жив он или нет, где и когда погиб и т. д., должны выдать пособие, а Кале должны, кроме всего, вернуть квартиру. Закон этот от 8.IX.55 г. за № 1655, постановление Совета Министров СССР за подписью Первухина. Пенсию по этому закону Вы должны тоже получать, в размере оклада Петра Тарасовича в школе по ставкам сегодняшнего дня. Вот это я узнала. Дорогие мои, хлопоты эти печальные, но восстановить добрые имена родных — это долг перед ними.

От Ольги я письмо не получила, да и вряд ли получу. С одной стороны, я хотела бы связаться с ней, так как у меня есть несколько его тетрадок со стихами и среди них есть неопубликованные. В отношении же гонорара, то я по известной Вам причине не хочу, чтобы его пересылали бы Ирине, так пусть все это будет Ваше, а если Вы захотите, то от себя бы перевели бы на ее счет, на книжку.

[…]

Дорогая Таисия Михайловна!

Да, в этом году Саша весной уедет в Ленинград сдавать экзамены, и, несмотря на боль разлуки, все же будем рады, если он поступит куда-либо. Мечтает он об университете, фак. Океанографии. Почти и Иринка в таком. Плавают они очень хорошо, любят море и о своей будущей профессии мечтали также связанной с морем.

[…]

Ну, дорогие, желаю Вам всего лучшего, а в 1957 году желаю много счастья и здоровья.

Пишите мне, ставьте меня в известность обо всем!

Привет от моих, Ваша Люся

22. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, сентябрь 1957]

Дорогая Таисия Михайловна!

Вы, вероятно, получили ленинградский альманах, в котором напечатаны Борины стихи и портрет?

Поздравляю Вас, дорогая, с этой первой ласточкой.

Вчера получила я альманах и письмо от Лихарева, в котором он пишет, что в 1958 году выйдет Борина книга стихов. Большая.

Пишет, что рад, что Боря вернулся в литературу, и еще много теплого пишет о Борисе. Это был один из самых близких Бориных друзей, и я такого письма ждала от него все 20 лет! Ну хорошо, что дождалась.

Как Вы, приехала ли Каля или Вы еще одна?

Вот 21 августа отпраздновали Ирушкино двадцатилетие, а 29 проводила ее на учебу. […]

Пишите мне, Таисия Михайловна.

Будьте здоровы и счастливы.

Большой привет от мужа,

Ваша Люся

23. Письмо Т. М. Корниловой — Л. Г. Басовой

Здравствуй, дорогая Люся!

Сегодня получила твое письмо, которое давно ждала. Ленинградский альманах я еще не получила, думаю, что скоро пришлют и мне. Конечно, очень рада, что наконец Боря вернулся в литературу, и очень огорчаюсь, что так незаслуженно смерть вырвала его из рядов литераторов, ведь ему было 31 год. Погиб он, по справке о смерти, 1938 года в декабре, числа не указано. Справка дана Ленинградом. Конечно, хотелось бы знать, где и при каких условиях это произошло, но, конечно, ничего не узнаешь, да и узнавать не стоит. Да этот 1938 год упал на мою голову как обух, ведь и Петр Тарасович помер в этот же год или 39 году. Буду ждать выхода книги и альманаха, и, конечно, материальная сторона много улучшилась, так что кое что необходимое, без которого пришлось обходится, я приобрела, как пальто, обувь и даже белье, все это плюс к пенсии, которая тоже увеличена. Каля все еще в Ленинграде, и ее дела тоже идут хорошо. Скоро все будет закончено. Вот и ей на долю выпало перенести такие страдания. Сейчас я одна, убираю овощи и готовлюсь к зиме. Дорогая Люся, как воспринята эта новость Ирочкой. Саша, конечно, не сильно тревожится, что не поступил в институт, даже если и в армию призовут, то опять будет учеба по специальности. Спасибо, что ты открыла детям истину, конечно, они учитывали положение того времени. Передай им мой горячий сердечный привет и пожелания всего наилучшего в их молодой жизни. Также и мужу. Как твое здоровье. Жду ваши фото. Будьте здоровы и счастливы. Любящая вас

Т. Корнилова

9 сентября 57 г.

24. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1957]

Милые, дорогие мои Таисия и Клавдия Михайловны! Во первых строках своего письма поздравляю Вас — сегодня купила у нас в магазине антологию с Бориными стихами. Очень хотела купить два экземпляра — один для Вас, но, увы, в Алупку их пришло всего два — один взяла гор. Библиотека, а другом оставили для меня, так как давно снесена была заявка. Думаю, даже уверена, что Вам пришлют, но вот издавалась она в Москве, так что оттуда и должны прислать. Это большие красивые два тома (Борины вещи в первом) с очень краткой биографической справкой в конце книги, о том, что он родился в дер. Семенове, в семье сельского учителя. Год рождения и смерти проставлен — 1907–1939 г. И сегодня же получила письмо от Вас (легкие Вы на помине — все время думала о Вас, читая Борины стихи). Там — «Качка на Каспийском море», «Соловьиха», «Как от меду у медведя» и отрывок из «Триполья». Для меня это большая радость, представляю, что для Вас не меньше. Тираж антологии очень мал — всего 25 000, поэтому я не смогла достать второй. Может, у Вас будет в магазине? Пока ждать, что пришлют!

Да, была у меня с месяц тому назад редактор Бориной книжки Довлатова, сказала, с какими трудностями встречаются на пути, взяла у меня неизданные стихи (я ей переписала) с тем, чтобы напечатать в журнале. Говорит, что хлопочут об издании нового сборника в Гослитиздате. Тот издается в «Советском писателе». Рассказала об Ольге, она с ней очень дружит, говорит, что бедная Оля очень несчастна, очень больна, очень пьет и все забывает. Очень жаль ее, беднягу, у нее действительно в личной жизни много горя было. Был у меня здесь Либединский Юрий (бывший муж Олиной сестры), тоже рассказал, как она пьет, как больна и т. д.

Дорогие мои, я очень рада, что Вы вместе, а вот моя сестра только две недели побыла со мною и уехала в Л-д, она работает там. Я очень больна, Каля, дорогая, и лежу, так как у меня декомпенсация сердца. Это самое страшное, что можно придумать. Стало оно так от моего туберкулеза. Когда чуть лучше, то меня просто подымает с постели, мне не улежать. Но этого «лучше» все реже и реже. И, силы воли, и силы любви к моей семье хватило бы у меня побороть болезнь, если бы не такую, которая сильней меня.

[…]

25. Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов]

Здравствуй, дорогая Люся!

Наконец-то получила долгожданное письмо, и почему-то я предполагала, что ты нездорова. Вообще-то, осень тяжело отражается на легочных больных, но у вас, я думаю, не так еще плоха погода. Желаю тебе здоровья и пожить еще для детей. Я пока чувствую себя хорошо. К зиме подготовилась, дров заготовила две машины и так, что думаю, на зиму хватит. Овощей собрала. Имею подсобное хозяйство, кур и кроликов, так что и они дают доход, а отбросы использую для них.

Каля приехала 5 октября, т. ч. мы теперь опять вместе. Нынешнее лето нам пришлось жить поодиночке. Было очень скучно, но хозяйство и огород не заставляли скучать особенно. Дорогая Люся! Я все хочу спросить: у вас была мама, и она была в военное время в оккупированной местности у немцев. Жива ли она? Альманах мне привезла Каля, купила его в Ленинграде, а из редакции я не получала.

Шлю горячий привет вашему мужу, Саше и Ирочке. Желаю всем успехов в учебе и работе, а тебе, Люся быть здоровой. Сердечный привет всем.

Ваша Т. Корнилова

16. Х.57. г.

Здравствуйте, Люся,

Хочется написать Вам все подробности моего путешествия по Ленинграду и Москве, но тогда я не отправлю сегодня письмо Таи. И чтоб не задержать отправление — решаю написать в ближайшие дни. Ограничусь сейчас пожеланием здоровья и приветом Вашей семье в полном составе.

Ваша [К. Остроумова, подпись]

16/Х/57 г.

26. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, осень 1957]

Здравствуйте, дорогие Таисия Михайловна и Клавдия Михайловна!

Получила Ваше письмо, и как-то спокойней стало, что Вы опять вместе. Все-таки родные люди самые близкие. Приехала ко мне сейчас сестра из Ленинграда, и я особенно это почувствовала.

Только мне очень хотелось бы узнать, как у Кл. Мих. дела. Реабилитирован ли Сергей Егорович? У меня о нем сохранилась самая светлая память как о человеке кристальной честности… Напишите мне об этом.

Хоть мы и лишились близких людей, так жестоко оклеветованных, но как важна для нас хоть посмертная реабилитация их.

Кого застала в Л-де Кл. Мих.? С кем встретилась? Я вчера получила письмо от Бориса Лихарева, редактора альманаха «Ленинград», — я ему писала, чтобы он выслал экземпляр Т. Мих., и он мне отвечает, что выслал бы, если бы я в своем письме указала бы адрес Ваш. А я-то думала, что они его знают. Пишет мне, что Оля очень больна, лежала в больнице, что она очень много пьет, а поэтому ни на чем не может сосредоточиться, все забывает. Очень жалеет ее и просит, чтобы я на нее не обижалась за то, что она не ответила мне.

Но мне даже не верится, что она так пьет. Удалось ли Кл. Мих. увидеть ее? Так ли это? Если так, то очень, очень жаль ее.

Тут встретила я, т. е. была у меня моя старая приятельница, она сейчас редактирует Борину книгу, я переписала и дала ей часть неизданных Бориных вещей для привключения их в книгу. Говорит, что в 1958 году, в первом квартале, книга должна выйти.

Дождаться бы!

Таисия Михайловна, вы спрашиваете о моей маме — она жива, хотя болеет часто, у нее склероз сильный, живет она после смерти отца (в 1947 г.) вместе с сестрой младшей моей, в Ленинграде. Сейчас у другой сестры гостит в Москве. Во время войны она была в эвакуации, в Новосибирске. Она очень хорошая, мы с ней переписываемся. Жила несколько лет со мной, в Крыму, а когда заболела, то сестренка ее взяла в Л-д, а то мамочка больная за мной еще ухаживала.

Ну вот, через 3 дня отправляю сына в армию, куда — неизвестно пока. Очень тяжело. Непривычно будет оставаться одним. До сих пор не могу привыкнуть к разлуке с Ирушкой, хотя зимние и летние каникулы она проводит здесь. Пишет она мне часто. Учится хорошо. Просит передать Вам свой привет.

В конце января приедет на 2 недели. А потом еще 5 месяцев ждать!

Ну а Сашеньку я не знаю, когда увижу. В армию берут на 3 года. Для меня это очень большой срок.

Ну, дорогие, пишу лежа, устала.

Будьте здоровы, пишите.

Привет от мужа, Саши и сестры,

Ваша Люся

27. Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов, 1 ноября 1957 года]

Здравствуйте, дорогая Люся и Саша!

Шлю вам сердечный привет и поздравляю с праздником 40-летия Великой Октябрьской Революции. Желаю доброго здоровья. Сегодня 1/XI получила твое письмо и очень благодарна за Ваше отношение ко мне. Желаю Саше успехов в его новой жизни и думаю, что, служа в Красной Армии, он получит те знания, к которым стремился по окончании 10 классов, и выбрать специальность. Дорогая Люся! Я думаю, что в отделении Ленинградского Союза Писателей мой адрес имеется у секретаря Малыгиной, и прошу Вас напомнить им выслать мне Ленинградский альманах, и когда выйдет Советская Антология, тоже прислать, можно наложенным платежом, бандеролью. Буду с нетерпением ждать выхода книги Бори, наверно, будет собрание всех его произведений, написанных за его короткую жизнь. Даже не верится, что он умер в 1938 году по данной справке о смерти. Желаю и вам здоровья и дождаться выпуска книги и пожить еще долго-долго. Это будет такая радость, его бессмертия. Теперь почти каждый день по радио передают песню «Встречный», называют только музыка Шостаковича, не упоминая, что слова Бориса Корнилова, и нам захотелось добиться, чтобы радио объявляло, чьи слова песни. Восстанавливать, так восстанавливать везде! Шлю горячий привет Ирочке и поздравление с праздником Великого Октября и желаю успехов в учебе. Также привет вашему мужу и сестре. Простите, но я не знаю имени отчества его. С приветом, ваша Т. Корнилова.

Каля поздравляет всех с праздником 40-летия Великого октября и обещает написать Вам в скором времени.

28. Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов, осень 1957]

Здравствуй, дорогая Люся!

Сообщаю, что я получила телеграмму от Ольги, она сообщает:

Умоляю простить невольное, долгое молчание. Тяжело хворала умерла мама и много другого горя. Книгу Бориса с моим предисловием сдаем набор. Вопрос вашего наследия решается. О пособии поручила Союзу подробности письмом. Крепко целую пишите. Ваша Ольга

Не знаю, как и благодарить ее за все сделанное. Каля теперь в Ленинграде, хлопочет о квартире и пенсии, не знаем только, у кого временно прописаться. Я здорова, желаю вам всего хорошего. Целую всех.

Ваша Т. Корнилова

29. Письмо Т. М. Корниловой — Л. Г. Басовой

[Семенов, 1957]

Здравствуй, дорогая Люся!

Спасибо за твое душевное письмо, но меня сильно огорчает и беспокоит состояние твоего здоровья, хотя со своей стороны ни в чем не в силах помочь. Все же береги свои силы, чтобы пожить. Ольга собирается тебе писать и выслать какой-то нужный рецепт для твоего лечения. Она с осени находится на лечении в больнице Л-града, и состояние ее улучшается. Каля была по приезде в Ленинград у ней и находит, что ей много лучше. Лечение ее длительное. Дорогая Люся! Я уже писала, что введена в права наследования за книгу Бори и в конце декабря 1957 года на меня переведут гонорар на Семеновскую сберкассу на мою сберкнижку. Я еще не знаю сколько и думаю сделать для Ирочки подарок от первого папы и от себя. Для этого необходимо знать, в какую сберкассу по месту вашего жительства, ее номер и по какому адресу переслать деньги на сберкнижку Ирочки. Если таковой нет, то приобретите и напишите ее номер. Также необходимо знать место и год рождения, какую фамилию и отечество она носит. В дальнейшем я выделю известную долю из полученной суммы. Каля в Ленинграде по делам восстановления прав Сергея Георгиевича, а также и своих. Она Лелю видела и довольна состоянием ее здоровья. Будем надеяться на его улучшение.

Шлю горячий привет вашему мужу и Саше с Ирочкой и желаю всего наилучшего в жизни, работе и учебе.

Поздравляю с наступающим Новым годом и желаю всем здоровья. Крепко тебя целую.

Твоя Т. Корнилова

На зимние каникулы ко мне приедет племянница из Москвы, она нынче кончает Художественное педагогическое училище и будет назначена на работу. С 23/XII по 23/I у ней начинаются экзамены, потом практика и защита диплома.

Еще раз крепко целую.

Твоя Т.

Жду письма, поскорее.

30. Л. Г. Басова — К. М. Остроумовой

[Крым, Алупка, 1957]

[…] Дорогая Клавдия Михайловна, Вы меня, конечно, всегда называли на «ты», о чем Вас прошу и впредь. Познакомились мы с Вами, когда Вы жили еще на Выборгской, против Арсенала. Лет мне тогда было 16. Как же Вы иначе могли меня называть?

Сергей Егорович, о котором я всегда вспоминаю с неизменной теплотой и уважением, покорял меня своей простотой, искренностью, он тоже называл меня на ты, и я, в ту пору очень бесприютный «ребенок», в вашем доме чувствовала себя очень хорошо, порою лучше, чем дома. Я очень любила Вас, мне все в Вас нравилось. Красивое лицо, улыбка (помните, Борька Вас называл «золоторотец»). Он тоже очень Вас любил. Если он много пил, то очень боялся моих угроз пожаловаться Вам. И когда мы шли к Вам в гости, всегда «репетил» меня по дороге, чтобы я не говорила того, другого. А я, дура, вместо того чтобы действительно Вам все рассказать, покрывала его. А Вы бы могли помочь. Помните, как Вы взялись за Павла Михайловича, брата? Но я тогда была молода и в меру глупа. Да, разум приходит тогда, когда мало что можно изменить.

Помню, как приехал в Ленинград Петр Тарасович, какие это были счастливые дни для меня. Мы вместе с ним и Борей ходили всюду, Боря это время был просто неузнаваем — не пил, не встречался со своими «друзьями», я просто расцвела. А с вокзала, когда мы проводили его, Боря сразу отправился выпить и, как я его ни просила не пить, говорил, что довольно он при отце постился. И опять все пошло по-старому. […]

Мне обещали прислать верстку его книги (боялась, что не доживу <до> выпуска ее, и попросила редактора, что была у меня, — она видела, как я больна), я датировала стихи и еще кой в чем помогла ей. Мне ведь очень дорога его память, все, что связано с ним.

[…]

31. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1958]

Дорогая Таисия Михайловна!

Вот и 1958 год наступил. Желаю Вам в нем счастья!

Из Ленинграда мне пишут, что скоро выйдет Борина книжка, я еще запросила Гослитиздат, библиотеку советской поэзии, чтобы там выпустили книгу его избранных (там большие тиражи, и больше народу узнают его). И еще Детиздат, чтобы опять выпустили его сказку — «Как от меда у медведя зубы начали болеть»…

Из Гослитиздата Твардовский ответил согласием. Так что надеюсь, что эта книжка ленинградская будет лишь первой ласточкой.

Приехала ли Каля? Как Вы одна остаетесь? И как решите на дальнейшее, если Каля решит вернуться в Ленинград? Может, Вам лучше не расставаться? Жива ли Анна Михайловна? Где она?

Бывают ли у Вас дочери? Внуки?

От Оли я еще ни письма, ни рецепта не получила. Но мне пишут, что ей лучше стало.

[…]

Чувствую себя очень плохо. Жду лекарства, которое, по моим рассчетам, окажет чудесное действие. […]

Ваша Люся

32. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Ялта, санаторий «Долоссы», 8 апреля 1958]

Дорогая Таисия Михайловна!

Вот, сегодня 8 апреля, а я только что получила Ваше письмо от 2 апреля, значит, шло 6 дней. И всегда Ваши письма получаю на 6 день.

[…] Книга Бориса должна выйти днями в продажу — мне писала об этом приятельница из редакции. […] Олина книга тоже выходит в этом издательстве. […] Жду с нетерпением появления Бориной книги, затем статьи о ней в Лит. Газете, а потом опять буду хлопотать о массовом издании в Госиздате.

Желаю Вам всего хорошего.

От наших большой привет.

Ваша Люся

33. Письмо Т. М. Корниловой — Л. Г. Басовой

7/I. 58 г.

Здравствуй, дорогая Люся!

Сегодня получила я твое письмо. 3/I 1958 года получила два экземпляра Бориной книги «Продолжение жизни». Наверно, и ты уже получила. Каля писала, что Бернович [Беркович — опечатка] хотел послать по 2 бесплатных экземпляра мне и для тебя тоже. Очень хорошее вступление Ольги Берггольц. Конечно, в этой книжке только лучшее написанное им в разные годы, даже из книги «Молодость» взято не все. Хорошо бы детскую книжку «Как от меда у медведя зубы начали болеть» издать, так как она с картинками, она очень интересна для детей. Не знаю, какие стихи ты давала редактору для напечатания, можешь написать мне хотя заглавия. Помещены ли они в 1-й книжке? Каля еще не приехала, она писала, что приедет не раньше половины января. О дальнейшей жизни у нас еще не решено, но думаю, что мы с ней не расстанемся. Очень уже мы привыкли друг другу, да ей одной с ее здоровьем жить нельзя. Анюта еще жива, такая крепкая, хотя и сухая старуха, ей 79 лет, но все делает сама, даже не пользуется очками и вяжет кружева, накидушки, и стирает, и моет, и штопает. Она теперь получает пенсию за Славочку — сына, погибшего во время блокады Ленинграда, — 321 руб. в месяц. Живет она в Семенове и с ней внучка — дочь Кати, учится в 6 классе. Катя работает в районе за 40–50 км. Скоро думает приехать и жить вместе, квартира у них коммунальная. Дочери мои бывают редко. Внучки пишут, они все далеко раскиданы по Советскому Союзу. Повыходили замуж и скоро наградят меня правнуками. Живу я теперь одна, занимаюсь небольшим хозяйством и читаю книги. Здоровье сносное для моих лет. Дорогая Люся! Дети только когда маленькие им нужна мама, но как вырастут, встанут на свои ноги, как говорится, вылетят из гнезда, так уж у них будут свои интересы и своя жизнь, то маму будут и забывать, и это не только наши дети, а все дети, какие есть на свете. Пусть только найдут себе счастье и устроят свою семейную жизнь, радовать будут только своим потомством, которое бывает, как и они, также любимы бабушками и дедушками. От Кали вот уже несколько дней нет писем, начинаю волноваться, но думаю, что она у своих и если что случится, то ее не оставят без ухода и без внимания. Желаю здоровья и всего лучшего в жизни. Большой и горячий привет всему вашему семейству.

Целую, твоя Т. Корнилова.

Привет Ирочке.

34. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1958]

Дорогая Таисия Михайловна!

Поздравляю Вас с выходом Бориной книжки. Мне Клавдия Мих. прислала два экземпляра. Очень понравилось предисловие Оли. Послала ей об этом телеграмму. Только где она сейчас — не знаю. Я говорила здесь с поэтом Твардовским о том, чтобы издать Борины «избранные» в массовой серии Библиотеки советской поэзии — он там член редколлегии. Он ответил, что решительно за и будет хлопотать. Также написала в Ленингр. отд. Детиздата, чтобы издали «Как от меда у медведя…». Сказали, что включат в план. Так что будем надеяться, что эта книга лишь первая ласточка. Несмотря на то что она небольшая по размеру, в нее вошло очень много стихов и поэм. Но конечно же, одна книжка не могла вместить всего, что он написал за 15 лет… […]

Таисия Михайловна, Борины стихи, которые я здесь отдала редактору, не вошли в эту книгу, т. к. книга уже была в наборе, но Вам я напишу одно из них:

Бор. Корнилов 1936—37 гг.

Это одно из его последних стихотворений, даже не окончено, но мысль в нем выражена хорошо и ясно. В следующем письме еще напишу… […]

Ваша Люся

35. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

29/IV/1958

Дорогая Таисия Михайловна!

[…]

У меня большая радость — Ирушкина практика будет в Севастополе — в 70 км от нас. Начнется она с конца мая, т. ч. я ее увижу уже скоро. Экзамены она собирается сдать до практики, т. ч. с практики сразу приедет домой. Сашенька пока с нами. […]

Очень хочется повидать Вас, Таисия Михайловна, поговорить обо всем, что на душе.

Поступила ли в продажу книга Бори? Мне редактор писала, что те книги, которые она отложила для меня (я просила ее купить мне еще 5 книг, пока нет их в продаже), забрала Ляля вместе со своими. Но обещала мне еще достать. Одну книгу я отдала Иринке, вторая у меня, очень нравится она Саше, он чуть ли не каждый вечер читает ее, хоть многие стихи знает наизусть. […]

В Москве, в университете, где преподает муж моей приятельницы, на кафедре его студент делал доклад о творчестве Бориса.

[…]

Большой привет от моих

Искренне Ваша Люся

36. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1958]

[…] Таисия Михайловна, Вашу просьбу я выполню и на днях перепишу Вам ненапечатанные стихи Бориса, только не следует их давать никому на руки, чтобы не переписали. Я Вам объясню почему: не взяли их в печать, т. к. якобы идеологически не выдержаны. И поэтому их нельзя распространять. […]

37. Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов] 21 апреля [1958]

Дорогая Люся!

получила твое письмо от 16 апреля 20/IV. Мне из Москвы прислали газету Литературную от 10/IV со статьей Зель. Штейнмана «Старый друг», рецензия на его книгу. Да, я могу доставать Лит. газету у нас в интернате в б-ке, т. ч. посылать мне не надо. Статья очень хорошая. Каля еще не приехала, обещает к 1 мая приехать. Она писала мне, что получила твои 2 письма, не может быть, что она не отвечала, возможно, еще получите. Как улучшение твоего здоровья после лечения, если лучше, то надо продолжить еще на месяц, а к приезду Иры вернуться домой. Наверно, и без вас все устроится дома. Зато когда вы поправитесь, то будет легче и всем семейным. Каля мне пишет часто, на нездоровье не жалуется. Дела у ней подвигаются к концу. Пенсию ждет к 1 мая, а окончательные дела к 1 июня, придется ей снова поехать, чтобы вступить в права наследования.

Люся! Когда приедет Ирочка, то можно будет затребовать перевод денег на вашу сберкассу, тогда сберкнижку я вышлю, а за перевод денег сберкасса ничего не возьмет, переведут бесплатно. Поздравляю тебя с международным праздником 1 мая и желаю здоровья и всего наилучшего. Передай мой привет вашей семье.

С приветом, ваша

Т. Корнилова.

38.  Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, апрель 1958]

Здравствуйте, дорогая Таисия Михайловна!

Не ожидая от Вас ответа на свое письмо, хочу Вас поздравить — на днях в Литературной газете появилась первая статья о книге Бориса, под названием «Встреча с другом» Зел. Штейнмана — ленинградского критика, товарища Бори. Я думаю, что Каля прислала вам эту газету, если же нет, то срочно пишите, я Вам вышлю. […] Статья очень хорошая, но мне кажется, что Борина книга заслуживает более подробного анализа. […]

Искренне Ваша Люся.

39. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1958-9?]

Дорогая Таисия Михайловна!

Все мое настроение зависит от самочувствия, и когда мне лучше, то и мысли у меня не такие печальные. А последнее время участились случаи тяжелых сердечных приступов, и каждый такой приступ делает меня менее оптимистичной. Письмо к Вам, вероятно, было написано под впечатлением одного из таких приступов.

Получила на днях письмо от неизвестного мне т. Безрукова, который пишет, что знает Вашу семью, был у Вас и просит помочь ему в том, чтобы предоставить имеющийся у меня материал о Бориной жизни и работе для его книги о Борисе. Над которой он якобы работает.

Что Вы можете сказать о т. Безрукове? Знаете ли его, откуда, насколько хорошо? Вы понимаете, что писать о Борисе надо хорошо компетентному, грамотному человеку, чтобы не было ничего недостойного Бориной памяти. А что может знать этот товарищ о Борисе, кроме самой схематичной биографии с Ваших слов.

Писать о поэте — это писать о его стихах, о том, как они задумывались, строились, а что он может знать об этом? И еще вопрос, может быть, этот человек думает, что, написав такую книгу о поэте, он станет писателем, и с этой целью берется за нее?

Напишите мне Ваше мнение о нем, кто он по профессии, откуда знает Вас, Лизу, кто его направил к Вам? Словом, я не могу неизвестному мне человеку доверять дорогие мне воспоминания о Бориной работе, о жизни. Может быть, это Лизин знакомый и она напишет о нем сама подробней.

Вы на меня не сердитесь за излишнюю подозрительность, но я знаю много людей, любящих погреть руки за счет чужой славы. И тень от этих рук падает и на тех, за чей счет они хотели поживиться.

Возможно, я ошибаюсь. Может быть, это очень хороший молодой человек и ему действительно стоит помочь. Но об этом только Вы можете мне сказать.

[…]

Мне писали, что Ляля поехала на Урал, в Сибирь, может, на обратном пути заедет к Вам. Что Вам известно? Желаю всего лучшего

Ваша Люся

40. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1959]

[…]

Я очень рада, что т. Безруков произвел на Вас хорошее впечатление и что Вы чем могли помогли ему. Не знаю, чем я могу ему помочь, т. к. рукописи Бори я сдала в Пушкинский дом, туда, где хранятся рукописи всех поэтов.

Берновичу я послала комментарии к некоторым стихам Бориса и воспоминания о том, как он работал. О личной жизни Бориса, думаю, писать не стоит. Ну а те материалы, что послала Берновичу, я не могу повторять. Поэтому я ему предложила за нужными материалами обратиться в комиссию по литер. насл. Бориса Корнилова, послала адрес комиссии и объяснила, что в настоящее время ничем ему помочь не могу. Я писала Вам, что для нового сборника послала Берновичу фотогр[афии] Бори, которые он переснял и выслал мне обратно. Прислал ли он Вам отпечатки с тех фотогр. или отдал их в Л-де Кл. Мих.?

Как Ваши дела? Все еще одна или кто из своих приехал к Вам? Очень тоскливо быть одной, наверное. […]

Пишите, как огородничаете.

У нас давно расцвели помидоры, но растут плохо. Много цветов. Весь дом заплела белая роза вьющаяся — очень красиво.

Цветет жасмин.

Если б здоровье, как хорошо жить бы!

Ну, Таисия Михайловна, желаем Вам всего лучшего. […]

Ваша Люся

Что знаете о Ляле, вернулась она с Алтая или заедет к Вам? […]

41. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, начало 1959]

Дорогая Таисия Михайловна!

Посылаю Вам журнал «Новый мир» со статьей Луконина о Борисе, а «Молодой альманах» мне прислала Н. Банк, и я попросила ее еще один номер для Вас, как только пришлет, сразу же переправлю Вам.

[…] Жду тепла, может, и мне лучше станет от него. Хочется жить, хочу еще внучку увидеть. Иринка, как только здесь будет теплей, приедет с дочкой.

Луконин в своей статье подымает вопрос об издании сказки Бориса — «Как от меда у медведя…», возможно, что к тому времени, когда внучка Бориса сможет читать, — ее издадут.

Очень долго все это делается.

Не решен еще окончательно вопрос с его книгой в серии «Библиотека поэта».

Таисия Михайловна, кто еще пишет из Бориных друзей, кроме Васи Молчанова. Его я хорошо помню, мы с Борей к нему всегда заезжали в Горький. Не пишет ли Борин друг Морозов, тоже из Горького, Быстрова Таня? Если да, то пришлите мне их адрес.

[…]

Большой привет от Якова и Саньки, он приезжает раза два в месяц на один день.

Обнимаю Вас.

Ваша Люся

42. Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов] 8 апреля [1959]

Здравствуйте, дорогие Люся, Ирочка и вся ваша семья!

Шлю свой сердечный привет и пожелание всего лучшего в жизни, а главное, здоровья. Очень бы хотелось увидать правнучку, заочно поцелуйте от меня. Интересно, кто был художник из Москвы, может, Вьюев Павел Ильич, он проживает в Москве, но мне еще ничего не писал по этому свиданию. Так они часто проживали в летнее время у нас в Семенове и хорошие знакомые. О книге Бори Ляля говорит, что издательство «Советский писатель» должен по договору 1957 г. доиздать сначала полным тиражом «Продолжение жизни», а остальные произведения в 59 году не будут выходить […] по рецензиям все обращаются, чтобы еще выпустили эту книгу, потому что она вышла таким малым тиражом, что даже не могли приобрести библиотеки. Когда она будет издана массовым тиражом, не знаю, может быть, не придется при жизни мне испытать эту радость, что все его произведения будут напечатаны и будут радовать читателей. Наш Семенов и Семеновский район очень бы хотел иметь его книгу, но не достали ввиду того, что так мало было в продаже. Я хотела бы знать, почему Ирочка до осени свободна от занятий, может, она взяла административный отпуск, ведь еще учебный год не окончился? Конечно, все это в порядке вещей, с ребенком дела очень много, и возможно даже, что не закончишь начатого обучения и получения диплома. Жизнь студентов я немного знаю, потому что у нас училась племянница в Москве 8 лет и, поженившись, не могла жить вместе, а жили в разных общежитиях, встречаясь изредка ввиду материальных сторон, хорошо, что не было ребенка. В 1958 году она окончила, получила высшее худож. педагогическое, нынче получила назначение в г. Нальчик, и у них родилась дочь, теперь наслаждаются семейной, счастливой жизнью, но работать все же придется, а как это сделать, может, этот вопрос урегулируют. Конечно, у Иры совсем другие условия и можно устроится с комфортом, иметь дорогую квартиру и лучшие условия жизни. Пишу я это, и не примите в обиду. Желаю им успехов и в работе, и учебе, и жизни. Семейная жизнь много лишает женщину мать, как, например, и спорта, которым увлекается молодежь, когда свободны. Хотелось бы узнать, как и где встретилась Ирочка с московским художником и как его фамилия. Может, она и сама мне напишет несколько строк. Желаю бабушке и дедушке счастия и радости в своей внучке. Саше и всем мой сердечный привет. У нас начинается весна и прилетели скворцы, но еще снег и держатся морозы ночью до 4[град] — днем тепло. Тепло будет в мае, тогда начнут распускаться деревья и цвести, будем производить посадку овощей и кустарников. Каля шлет привет, вопрос с квартирой еще не разрешен. Что будет к 1 мая.

Ваша Т. Корнилова.

На полях:

Люся, проходит ли кино-картина Встречный? У нас почему-то не бывало.

43. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, весна 1959]

Дорогая Таисия Михайловна!

Получила Ваше письмо и сразу же отвечаю Вам.

Иринка с дочкой приехали домой, и дочка ее прелесть, на редкость спокойный, умный и здоровый ребенок. Глаз от нее не оторвешь, такая приветливая и улыбчивая девочка.

[…]

Каля прислала мне Лялин двухтомник, но там очень мало хороших Олиных стихов, стихов довоенных лет. Жаль.

[…] я такая никудышная бабка, на Маринку смотрю только издали или через окно с террасы или на улице. Иначе боюсь. Ей все Яков помогает, добрый он человек, очень любит Иринку да и детей вообще. А будь я здорова, так, кажется, горы бы свернула — ведь мне всего 45-ый год.

Ну, что сделаешь?

По-моему, Борину книжку должны доиздать, т. к. весь тираж был раскуплен в первые же дни. И надо хлопотать об издании в Гослитиздате массовым тиражом.

[…]

Искренне Ваша Люся

44. Т. М. Корнилова — Л. Г. Басовой

[Семенов, лето 1959]

Здравствуй, дорогая Люся.

Прости, что задержала ответ на твое письмо от 2 июня. Все карточки, взятые Безруковым, мне возвращены. 18–19 он собирался в Ленинград, чтобы получить сведения, нужные для выпуска книги. Писал что и теперь все еще получает письма от товарищей Бори. В каком духе будет эта книга, увидим. Каля еще не приехала, но все же собирается в скором времени. Теперь у меня гостит Лиза с правнуком, были и внучки, но теперь уехали. В последнее время с 14 июня у нас идут дожди, хочется бы жаркой погоды. Люся! почему ты думаешь, что Маринка не скоро пойдет, у меня все дети начинали ходить с 10 месячного возраста, хотя и были толстыми. Здоровый ребенок к году уже начинает ходить, хотя с паданцами, а без этого они не научатся и ходить. Люся! я и муж мой не препятствовали в выборе своим детям, и у нас не было такого, чтобы относиться не как к своему, ни к зятьям, ни к снохам. Я думаю, что никто не может пожаловаться на такое отношение с нашей стороны, лишь бы жили в мире и любви между собой, и нам было только приятно. Как дела у мужа Иры, что он кончает или еще ему учиться год? Как думает Ира учиться на основном или заочном, почему она мне никогда ничего не напишет, видимо, еще мы не так близки. Прости, что я подняла этот вопрос, но он сам напрашивается. Огородничаю нынче одна, хотя картошку посадила путем найма. Помидоры цветут и завязывают плоды. Клубника тоже, и только бы тепло, и будут спеть ягоды. Овощи — морковь свекла лук чеснок, из ягодников черная смородина, крыжовник. Яблони. Пошли в количестве 6 штук, 3 не отродились, придется осенью посадить снова. Люся! Как твое здоровье, напиши. Действительно, жить хорошо и жить хочется. Не хочется уходить от жизни. А может, уж и недалеко это время. Хотя чувствую себя сносно, несмотря на свои 75 лет. Желаю успехов Саше и мои приветы вашей семье.

Целую правнучку, ваша Т. Корнилова.

На полях:

Ляля все еще не вернулась, и я думаю, что скоро не вернется. По радио сообщили, что они пробудут там месяца 3.

45. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, 1959]

Дорогая Таисия Михайловна!

Мне самой обидно, что болезнь мешает мне наслаждаться обществом внучки, которая действительно день ото дня делается все забавней и интересней.

Теперь уже видны 2 нижних зуба, и, когда она смеется, вид у нее презабавный.

Вчера с работы в колхозе вернулся Санька и теперь сделает хорошие снимки, которые вышлем. […]

Получила ли Каля комнату? Как Ваши дела? Кто же гостит у Вас из внучат? Я только помню Розу и Шурину Галю, а их много у Вас вместе с правнуками теперь. Мне прислал Безруков фотографию Вашей семьи в 1928 г.

Да, в Ленинграде ему мало помогли в сборе материала. В Пушкинском доме он просмотрел рукопись и корректуру Бориной книги. Кой в чем помогу ему, чтобы восстановить период работы в Ленинграде с 1931 по 1937 г., и над отдельными произведениями.

Таисия Михайловна, Вы, наверное, меня не так поняли, если ставите вопрос о признании Ириной доли наследства. Пока мы с Вами живы, это меня не беспокоит, а это касается далекого будущего Ирины и Маринки, и Ирины метрики находятся в Ленинградском архиве, выданные Дзержинским загсом 21/VIII 1937 г. Но все это на дальнейшее.

Что Вам известно о Ольге, заедет она к Вам после командировки?

[…]

Привет от всех нас

Ваша Люся

46. Л. Г. Басова — Т. М. Корниловой

[Крым, Алупка, лето 1959]

Дорогая Таисия Михайловна!

Посылаю Вам Борино стихотворение, напечатанное на днях в Лит. газете. Это из той тетрадки, что была у меня. Я по просьбе Берновича послала ему ее для ознакомления.

В журнале «Звезда» № 7 есть о Боре статья Зел. Штейнмана. Читали ли Вы? Есть ли у Вас? У нас все по-старому, дети сейчас все с нами, — Санек и Ирин муж.

Маришка ходит по кроватке, держась за перильца.

[…]

Я очень плоха, особенно в этом году донимает сердце.

Ну, будьте здоровы.

Большой привет от всех наших.

Ваша Люся

Публикация Ирины Басовой

 

Письма Б. М. Лихарева к Л. Г. Басовой

1

22 августа 1957

Ленинград

Милая, славная Люсенька!

Как я рад, что могу подтвердить тебе то, в чем ты вроде как бы сомневаешься. Действительно, Борина репутация полностью восстановлена, и я имел счастье напечатать в «Ленинградском Альманахе» кусочек из «Триполья». Книжки его я сохранил, в одной из них нашелся и портрет. «Альманах» я тебе посылаю вместе с письмом. Перед памятью Бориной совесть у меня чиста, он всегда был моим другом. Люся, я еду в сентябре в Турцию и постараюсь достать там нужные тебе лекарства. Если только они есть, я их достану. Когда наши ребята, Решетов и другие, ездили на теплоходе, я их просил об этом, но они засуетились по заграницам, ни черта не сделали. Книга Б. П. К<орнилова> будет большой, более 10 тысяч строк. Ее готовят, она должна быть издана в будущем 58-ом году. Собирают ее Ольга Федоровна и ее помощники. Деятельно разыскали Борины публикации. Прямо не верится, что ты так больна, я тебя представляю только прежней Люсей. Ведь Крым все-таки хорош, и ты должна поправиться поскорее, Боря так любил тебя, его возвращение к жизни пусть тебя ободрит и вернет спокойствие.

Милая Люсенька, рассчитывай на меня во всем, все, что ты мне поручишь, я исполню с радостью.

Напиши мне в Ленинград. А может быть, я сумею и навестить тебя в твоем уединении. Это может случиться в сентябре, ведь я, видимо, буду в Одессе на обратном пути из Турции, куда еду, видимо, 1 сентября в туристскую поездку на 14 дней.

Не знаю, правда, состоится ли сие и увидит ли «неверный» красоты Стамбула.

Крепко тебя целую и желаю здоровья и счастья.

Твой Борис Лихарев.

Л<енингра>д, ул. Рылеева, 5, кв. 2

Телефон Ж. 2-65-26

2

«Комарово»

17 октября [19]Нибелýнги (дети тумана) — мифический древний род карликов, владетелей и хранителей древних сокровищ на землях по реке Рейн. — прим. верст.
57 г.

Дорогая Люсенька!

Получил твое письмо, а следом за ним и второе. Задержался с ответом потому, что был в отпуске, не бывал в городе, а торчал на даче, под Териоками, в Комарово.

Как ты и угадала, в Туретчину я не попал — экспедицию отменили. Спасибо тебе за приглашение погостить у тебя. Это осуществимо, но не сейчас. Много дел. Попозднее, может быть, и соберусь.

На Ольгу Федоровну Берггольц ты не обижайся, наша Оля не совсем-то здорова, — она сильно пьет, почти как Боря К<орнилов>. Это мешает ей сосредотачиваться, единственное, что можно пожелать ей, это хоть крошку счастья, которого у нее нет, а ведь она умница. Некто Бернович, сохранивший многое из Корниловского, ведет книжку. Сейчас главный редактор издательства «Советский Писатель» в Ленинграде Илья Корнильевич Авраменко. Помнишь ли ты этого «Сменовца»? Я говорил с ним, книжка Бориса должна выйти в будущем году. Предисловие все-таки Ольга написала. Если у тебя, как ты пишешь, есть не печатавшиеся Борины стихи, присылай их мне. Я их тут же напечатаю хотя бы в «Альманахе», который, как ты, вероятно, заметила, я и веду. Кроме того я их передам в «Сов<етский> Писатель» для привключения в книжку. Распланировку стихов в книжке, я думаю, надо сделать соответственно. Лекарства поищу. Что касается Бориной мамы, посылки ей «Альманаха», то это пока трудно осуществить, так как ты, будучи верной дням своей юности, позабыла сообщить мне адрес Бориной матери. На деревню дедушке я послать «Альманах» не решаюсь. Исправь свою вину поскорее, и я тогда разорюсь на 11 рублей с копейками — вышлю «Альманах» этой, наверное, славной маме. Пиши, Люсенька, ты чудно пишешь. Не унывай. Шлю тебе привет с Финского залива, на берегу которого я поселился, так как выстроил в поселке Комарово (быв. Келомякки) небольшой домик, в котором и пишу тебе это письмецо, сбежав от городской суеты. У нас вчера лупил снег, но моя мама (ей 83 годика), гостящая у меня, стойко перенесла ту напасть. Пусть ее пример будет нам наукой. Целую тебя крепко.

Твой Борис.

На полях слева:

Книжка Борина в наборе.

Подготовка текста И. Басовой, комментарии Н. Прозоровой

 

Людмила Басова. <Жена поэта>

Воспоминания

I

С Корниловым я познакомилась в 1930 г. в Ленингр<адском> Доме печати во время 17 конференции ЛАППа, на которой он за свои кулацкие тенденции в поэзии был исключен.

Его жена, молодая поэтесса Ольга Берггольц, всеми силами способствовала этому решению. Она была убеждена, что для коммунизма Корнилов не созрел. И верно, он был поэт совсем особый — по-детски влюбленный в Блока, Есенина, Маяковского и Багрицкого.

Приходил в восторг от каждой строчки Киплинга.

Вообще надо сказать, что этот английский поэт пользовался необычайной любовью советских поэтов того времени, его постоянно читали, ему подражали, особенно ЛОКАФовцы — и недаром в большинстве военных стихов того времени звучат его интонации.

В стихах Корнилова влияние Киплинга меньше сказывалось, чем, напр<имер>, в стихах Гитовича и даже Прокофьева, но любил он его самозабвенно. В одно из своих стихотворений он вставил две строчки Киплинга, но я, будучи 16-летней девочкой и не знакомой в то время с Киплингом, слушая стихи Корнилова, не заметила в них никаких кавычек, и строчки — «Мне довольно продажных женщин, / Я хочу целовать одну» были восприняты мною как корниловские, и жалость к поэту, обреченному на поцелуи «продажных женщин», и чувство, что такие строчки мог написать только хороший поэт, сыграли какую-то роль в наших отношениях. А тут еще семейная жизнь Корнилова лопнула от «политических разногласий»… и я стала его женой.

Каково же было мое разочарование, когда через год, читая Киплинга «Мери Глостер», я нашла в них эти строчки? Жили мы в гостинице «Англетер» — в соседнем номере от того, в котором повесился Есенин. Для Корнилова это имело какое-то значение. Жили вместе с его другом Дм. Левоневским, милым, но в большой мере ленивым поэтом. Время было суровое. Стихи легче было написать, напечатать, чем получить за них деньги. Помню бухгалтера Клааса из «Красной газеты», который неделями мучил писателей, приходивших к нему за гонораром.

Жить в гостинице было дорого. И мы с Корниловым, проскитавшись целый год по знакомым, получили комнату на Карповке, в доме литераторов. Не знаю, какой это сейчас дом, кто живет там.

Но тогда дом был ужасный. Из «классиков» жили там только Алексей Чапыгин, но он был «зверски богат» и мог на свой счет поставить печку, отремонтировать что… Жили там тогда Либединский, Дм. Остров, Юлий Берзин, Берггольц. Но наша комната была особой, маленькой, за кухней, без печки, не согревали десятки примусов, шипящие на кухне, и обильные сплетни писательских жен, которые были слышны в нашей комнате. Мерзли мы в ней стоически.

В 1932 г. Литфонд выделил нам комнату в Фонарном переулке. Большая, неуютная, холодная, она все же была снабжена печкой. Мебели, конечно, не было.

Был стол, который заменял нам буфет, и была шуба, огромная касторовая шуба на хорьках, с бобровым воротником, служившая нам постелью.

Днем ее, большую, не перешитую, с чужого плеча, носил Корнилов, вызывая у своих друзей ассоциации со стихами Багрицкого — «шуба с мертвого раввина под Гомелем снята».

История же ее такова. На родине Корнилова доживала свой век губернаторша гор. Семенова, которая как семейную реликвию хранила шубу мужа, и отец Корнилова, скромный сельский учитель, бывший воспитатель губернаторского семейства, купил ее для сына.

Как мебель шуба была превосходна.

Плохо было тогда с продуктами, да и от чрезмерной занятости поэзией не хотелось готовить. Тогда сдавали свои продуктовые карточки в столовые и питались в «прикрепленной столовке».

Мы сдали свои карточки в пивную. И по утрам помню себя сонную, сидевшую за ледяным мраморным столиком пивной, жующую холодный бутерброд с яйцом и килькой и запивающей это холодным пивом. Корнилова же такой завтрак вполне устраивал. Особенно нравилось «прикрепление» к пивной.

Но жизнь в большой пустой комнате была очень неуютной, и мы вскоре обменяли ее на меньшую, но теплую, на Петроградской стороне. Там, угол Малого пр. и Гатчинской ул., Корнилов написал свое «Триполье», поэму «Нач<альник> Угрозыска», так и не увидевшую света, и много хороших стихов. Этот период вспоминается особенно часто.

Обедать ходили в Ленкублит на Невский, 106. Это было прекрасное «заведение», осн<ованное> Лен<инградской> Ком<иссией> улучш<ения> быта литер<аторов>, своеобразный клуб, где за столиками весь цвет ленинградской литературы ел борщ, жареных кроликов и еще много <нрзб.> того времени. Ходили сюда все самые маститые, напр<имер> начиная от Толстого, когда он приезжал в Л<енингра>д из своего имения, и кончая вечно начин<ающими>, такими как Лози<н>. Обедали композиторы. Часто обедал здесь Шостакович с Соллертинским, Ир. Андроников, всегда Дзержинский и Богословский, московские гости — Фадеев, Светлов, Уткин тоже обедали всегда в Ленкублите. Было здесь шумно. Острящие писатели старались перекричать друг друга. Громче всех острил Стенич.

Киношники, не имея тогда еще своего дома, тоже паслись здесь. В общем, полное содружество муз. В курительной, где стоял стол с шахматами, задерживались часами. Сытые литераторы испытывали больше тяготенья друг к другу. Здесь впервые читались новые стихи. Обсуждение новых книг тоже проходило под сенью этого дома.

Словом, Ленкублит — это целая эпоха в жизни ленингр<адских> писателей. Потом, когда писатели открыли свой ресторан в Шуваловском особняке на Неве и там строго, во вкусе Жака Израилевича, известного антиквара, оформили этот дом, не хватало в нем той теплоты, тесности и дружбы, которая была в маленьких комнатках на Невском.

II. Жена поэта

Мне выпало нелегкое счастие более 6 лет быть женой поэта.

Видимо, я очень рано вступила на этот сложный путь служению муз, куда увлекло меня детско-романтическое представление о поэтах и поэзии. Мне было только 16 лет, когда я познакомилась с одним ленингр<адским> поэтом.

То ли натиск его был так стремителен, то ли моему детскому воображению импонировало быть женой поэта, но события развернулись молниеносно. Я сбежала из дома, где «старорежимные» и «ограниченные» родители мечтали о том, что их дочь, закончив школу, поступит в университет, и совсем не разделяли моего восторженного отношения к прозаически бедно одетому человеку, лет на десять старше меня. Мне пришлось бороться за свою независимость. Три года я не встречалась с ними.

Что и говорить, что жизнь с поэтом в такой непосредственной близости была сплошь из разочарований. Стихи не лились. Они делались, делались с трудом. Вдохновенность поэта подчас определялась степенью заинтересованности в заказе. В «социальном заказе», как после Маяковского любили называть поэты свой труд для газет.

Больше всего вспоминается мне то, как я хотела спать и как это всегда было некстати. Было ли это «средь шумного бала», т. е. за полночь, когда, после выпитого вина, собравшиеся в нашей комнате поэты читали свои стихи и я, усевшись в угол дивана, тщательно растирала слипавшиеся глаза. Было ли это, когда избранный мною поэт, больше всего по ночам, писал стихи.

Был он всегда трезвый при этом. Но как загнанный зверь ходил взад и вперед по комнате, рубя воздух правой рукой и бормоча одному ему ясные стихи.

Если я засыпала, он обрушивался на меня градом упреков, что я не ценю вдохновение поэта, что он переживает Болдинскую осень, что ему надо же на ком-нибудь проверять стихи. И я опять силилась не спать. Иногда я очень жалела себя, и разные литературные аналогии рождались в моем мозгу, но одна была неизменной — чаще всего мне казалось, что я та чеховская девочка, которой хозяйский ребенок не дает спать по ночам. О развитии этого образа я не думала.

III

Я вспоминаю работу поэта. Меня тоже всегда поражало в нем злые глаза, сжатые в злобе челюсти, узкие прищуренные глаза, непрерывная ходьба по комнате, напоминавшая движение тигра в клетке, движение правой руки, в ритм шагов как бы рубящей воздух, и то же ощущение неимоверно тяжелого труда при создании легких, как бы льющихся самих собой стихов.

Подготовка текста И. Басовой,

комментарии Н. Прозоровой

 

«Но о сохранении рукописей после меня пора подумать…»

Переписка Л. Г. Басовой с М. П. Берновичем

Ключевая тема переписки Людмилы Григорьевны Басовой, второй жены Бориса Корнилова, с ленинградским исследователем и поэтом Михаилом Петровичем Берновичем — сохранение и публикация творческого наследия Бориса Петровича.

После выхода в 1957 году первого посмертного издания стихотворений и поэм Корнилова, подготовленного Берновичем и О. Ф. Берггольц, Михаил Петрович продолжал выявление текстов поэта, опубликованных в периодической печати. Он обращался к друзьям Корнилова, а также вел разыскания его творческих материалов среди родных поэту людей.

Весной 1959 года исследователь написал письмо Л. Г. Басовой, в котором обсуждал вопрос о возможной публикации неизвестных корниловских стихотворений из ее архива, а также обратился с предложением о передаче (продаже) имеющихся у нее рукописей в Пушкинский Дом. Тяжелобольная Людмила Григорьевна, проживавшая в то время в Крыму, сочувственно отнеслась к его предложению. «О продаже их (рукописей. — Н. П.) я, признаться, не думала, — писала она Берновичу. — Сохранила я их в очень тяжелых условиях эвакуации. И мне они очень дороги. <…> Но о сохранении рукописей после меня пора подумать, в этом плане Ваше предложение вполне своевременно».

Несмотря на годы террора и эвакуацию, Людмиле Григорьевне удалось сберечь две тетради («оранжевую» и «коричневую») с автографами стихотворений Корнилова и рукопись неоконченной поэмы «Люся». Дальнейшая переписка с Берновичем продолжалась на одной волне: оба корреспондента были обеспокоены тем, чтобы рукописи поэта «попали в чистые руки». Доброжелательный тон писем Людмилы Григорьевны дает основание предполагать, что она считала Берновича единственным исследователем, которому могла доверить публикацию неизвестных текстов из своего архива.

В публикуемых письмах отражены перипетии несостоявшейся в 1959 году передачи (продажи) «коричневой» тетради в Институт русской литературы (Пушкинский Дом). Одна из причин столь неудачного (для пушкинодомцев) оборота дела состояла в том, что первоначально экспертная комиссия института не «оценила» «коричневую» тетрадь по достоинству, объяснив это тем, что стихотворные тексты из нее уже были опубликованы. Но позже, благодаря настойчивости Михаила Петровича и поддержавшей его сотрудницы Рукописного отдела Марфы Ивановны Маловой, комиссия изменила свое решение, поставив тетрадь, по выражению Берновича, «в один ряд» с рукописями Есенина. Судя по письмам, именно эта досадная заминка задела Людмилу Григорьевну, которая была уверена в ценности тетради прежде всего как объекта для исследования и мало беспокоилась о материальной стороне дела.

Но имелась и другая причина, по которой рукопись не пополнила собрание Пушкинского Дома. Людмила Григорьевна, вероятно, была не готова расстаться с дорогой реликвией — вещественной памятью о прошлом. Да и Бернович, инициировавший переговоры с Пушкинским Домом и склонявшийся к передаче рукописи на государственное хранение, все же рекомендовал поступать Людмиле Басовой, «как подсказывает сердце». Вот почему в тот год эта история не получила своего завершения: рукопись («коричневая» тетрадь) была возвращена владелице по ее просьбе. Об этом свидетельствует запись, сделанная сотрудником Рукописного отдела: «Рукопись возвращена Л. Г. Басовой через М. П. Берновича. 17/VII. 59». «Одно я обещаю, — писала Людмила Григорьевна Михаилу Берновичу, — что после меня эти рукописи попадут в Пушкинский Дом, а пока я их решила оставить».

Действительно, обе рукописные тетради Корнилова, как и завещала Басова, в итоге поступили на постоянное хранение в Пушкинский Дом. Но поступили они от имени Берновича, в распоряжении которого оказались через некоторое время после кончины Людмилы Григорьевны.

Попробуем на основе учетных документов Рукописного отдела восстановить последовательность архивных поступлений корниловских материалов. В 1964 году Бернович стал передавать в Пушкинский Дом часть своего личного архива, в котором были автографы О. Форш, В. Каверина, В. Рождественского, В. Пановой, С. Орлова и других писателей. В заявлении от 2 ноября 1964 года, кроме перечисления подаренных автографов советских писателей, Бернович написал: «Рукописи Б. Корнилова, письма ко мне его матери и жены передам после окончания работы над однотомником Корнилова для большой серии „библиотеки поэта“. Рукописи Б. Корнилова могут быть доступны для изучения». Таким образом, становится ясно, что во время подготовки произведений Корнилова для «Библиотеки поэта», Бернович работал с «оранжевой» и «коричневой» тетрадями.

Следующая запись в учетных документах, которая фиксирует передачу Берновичем в дар в Пушкинский Дом двух тетрадей с автографами Корнилова, датируется 12 июня 1965 года. И наконец, еще одна запись о передаче рукописи неоконченной поэмы «Люся» относится к июлю 1966 года. Так сохраненные Людмилой Григорьевной рукописи поэта были переданы Михаилом Берновичем в Рукописный отдел Пушкинского Дома и находятся в составе личного архива Берновича (ф. 600).

Но вернемся к переписке 1959 года. Весьма примечательно последнее письмо Людмилы Григорьевны, которая с воодушевлением откликнулась на предложение Берновича поучаствовать в составлении нового корниловского сборника. В этом письме Людмила Басова приводит свой список «избранных» произведений Корнилова, благодаря которому мы узнаем, какие именно стихотворения были ею и, вероятно, самим Борисом Корниловым особенно любимы. Остается лишь сожалеть о том, что тяжелая болезнь не оставила Людмиле Григорьевне возможности сделать свое участие в популяризации поэзии Корнилова еще более весомым. В конце письма Людмила Григорьевна вновь напоминает Берновичу о «коричневой» тетради и пишет: «Высылайте рукопись! Очень соскучилась».

Помимо насущных вопросов, касающихся собирания воедино наследия поэта, корреспонденты называют в письмах круг лиц, причастных к возрождению интереса к творчеству Бориса Корнилова. Неоднократно упоминаются в письмах женщины «страшной судьбы» — Таисия Михайловна Корнилова и Ольга Федоровна Берггольц, а также впервые возникает имя нижегородца Леонида Безрукова, «неистового ревнителя» поэзии Корнилова.

В публикацию включена вся сохранившаяся корреспонденция 1959 года: переписка составлена с использованием писем и телеграммы Берновича из личного архива Ирины Басовой (письма № 3, 6, 7, 9, 10), а также писем, хранящихся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН в архиве Берновича: ф. 600, № 119 (письмо № 5) и № 154 (письма № 1, 2, 4, 8, 11, 12). Тексты публикуются по автографам, письма без датировок систематизированы по содержанию, сокращения раскрыты в ломаных скобках, подчеркнутые в текстах писем слова выделены при печати курсивом.

1. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу

Уважаемый Михаил Петрович!

Я очень сожалею, что Берггольц не передала Вам мои письма и что Вы давно, до сдачи книги в печать, не написали мне.

Я понимаю, что в старых книгах Б<ориса> П<етровича> были такие стихи, которые он не только не включил бы теперь, но и тогда многие стихи свои вызывали у него раздражение и недовольство, когда он видел их напечатанными.

Но те стихотворения, которые он любил (а это составляет очень маленький процент от всего им написанного), безусловно, выдержат испытание временем.

Вкус Б<ориса> П<етровича>, его поэтические симпатии и требовательность подтверждают это.

Очень прошу выслать мне оглавление книги.

Вы только подготовляли книгу к печати или редактируете ее?

Насчет наследства (т. е. гонорара) я тоже писала О<льге> Ф<едоровне>, чтобы она как единственную наследницу указала бы мать Б<ориса> П<етровича> — женщину очень страшной судьбы.

Теперь насчет рукописей.

О продаже их я, признаться, не думала.

Сохранила я их в очень тяжелых условиях эвакуации. И мне они очень дороги.

Единственно, что примиряет меня с Вашим предложением, — это мое состояние. Я очень больна, тяжело больна, и счет времени своего существования определяю месяцами, а не годами.

Конечно, я могу и ошибаться, но даже врачи не разубеждают меня в этом, ну а врачи, по идее, народ довольно оптимистический.

Верю я в силу одного лекарства, и если достану его, то мои мрачные прогнозы изменятся.

Но о сохранении рукописей после меня пора подумать, в этом плане Ваше предложение вполне своевременно.

Но вот так сразу мне расстаться с ними было бы очень тяжело. Я немного подумаю над этим, а пока ознакомлю Вас с содержанием тетрадок.

У меня одна целая тетрадка, в ней рукописные черновики следующих стихотв<орений> и поэм. 1934 г.

1. «Багрицкому» (не полностью)

2. «Ревность» («Соловьиха»)

3. «Мечта» («Готовый прыгнуть притаился омут…»)

4. «Знакомят молодых и незнакомых…»

6. Первый и второй варианты «Как от меда у медведя…»

7. Первый вариант почти всей «Моей Африки»

8. «Открытие лета»

9. «Из летних стихов»

10. «Спасение»

11. «Со съезда писателей» (Но не «Разговор с татарским поэтом»)

Вторая тетрадка неполная.

На обложке автограф Зинаиды Райх с дарственной надписью.

На 1-ой странице:

Борис Корнилов.

Черновая тетрадь.

1934–1935 г.

Ленинград.

Над этим листом эпиграф — «В багрец и золото одетые леса».

На второй странице перечислены стихи для книг 1935 года.

Черновики след<ующих> стихов и поэм:

1. «Вечер» («Гуси-лебеди пролетели…»)

2. Набросок «Пятьдесят поросят»

3. Несколько отрывков из стихотвор<ений>

4. «Елка» («Рябины пламенные грозди…»)

5. «Катя Ромашева» (так в рукописи. — Н. П.)

6. «Ни шороха и ни стука…» (На смерть Кирова)

7. «Из дневника» (1934 г.)

8. Отрывки из «Моей Африки», окончание поэмы

9. Четыре последних стихотворения (миниатюр), которые им не предназначались для печати

10.

Есть в этой тетрадке его обращение в правление Л<енинградского> О<тделения> С<оюза > П<исателей> после статьи Горького «Литературные забавы» и еще всякие наброски, вплоть до расписок коменданта за кварт<ирную> плату.

Может быть, Б<орису> П<етровичу> было бы неприятно (будь он жив), чтобы эта тетрадка была бы в чужих руках?

Ну, есть еще два черновика стихотв<орений> «Туес» и «Ночные рассуждения».

«Разговор с татарским поэтом» — нет у меня.

Вы, когда писали мне, неверно указали мой адрес: живу я в Алупке, а не в Алуште.

Борису Михайловичу передайте, что теперь я обижаюсь на него за то, что не отвечает.

Что с О<льгой> Ф<едоровной>, почему она в больнице?

Да, есть еще разрозненные листки начала новой поэмы — «Люся».

Есть фото разных лет.

Итак, всего наилучшего.

Уваж<ающая> Вас Людмила Григорьевна.

2. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу

Уважаемый Михаил Петрович!

Сейчас отправила Вам рукописи.

Как получите, сразу сообщите.

Очень прошу Вас ставить меня в известность о ходе переговоров.

Какую из фотографий решили дать в сборник? Снимок 1925 г. сделан сразу по приезде в Л<енингра>д.

Что слышно с Гослитиздатовским изданием, когда оно намечается, каким? Предполагается ли оно быть полным? Какие вещи Б<ориса> П<етровича> отсутствуют в Вашем архиве? Передала ли Вам Довлатова его стихи? Есть у Вас «Чаепитие», «Лесной пожар», «Ты как рыба выплываешь…»?

За период моей жизни с Б<орисом> П<етровичем> — с 1931 по 1937 г. у меня сохранились записи и воспоминания о его работе, которые могут быть использованы как комментарии к некоторым стихотворениям и поэмам; история возникновения некоторых стихов.

Михаил Петрович, перечислите, пожалуйста, какие стихотворения Вам передала Марг<арита> Степ<ановна>? Если не все, то я дослала бы Вам, хотелось, чтобы хоть у Вас сосредоточилось все им написанное.

Желаю Вам всего доброго.

Искренне уважающая Вас

Людмила Григорьевна

3. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой

Глубокоуважаемая

Людмила Григорьевна!

Сегодня получил рукопись и Ваше письмо. Все дошло в полном порядке.

В понедельник 18 мая пойду в Пушкинский Дом. Буду сообщать о результатах переговоров. Без вашего окончательного решения не продам.

В тетради оказались три неизвестных мне стихотворения: «Знакомят молодых и незнакомых», из летних стихов «Все цвело» и «Спасение». Постараюсь их опубликовать, прежде всего, в периодической печати.

Маргарита Степановна мне не передала ни одного стихотворения. Она говорила мне, что отдала их в ред<акцию> «Ленинградского альманаха», что я не знаю, но альманах не опубликовал.

Из неопубликованных вещей у меня есть «Елка» и «Сыну». Возможно, «Елка» где-либо печаталась. Если Вам известно что-либо, сообщите мне. В Пушкинском Доме хранится корректура сборника, который не вышел в Гослитиздате, там есть «Елка» и «Сыну». «Чаепитие» в свое время было опубликовано в «Звезде», и этот текст я имею. «Ты как рыба выплываешь» у меня нет.

У Вас осталась еще одна тетрадь, очевидно, Вы решили ее сохранить у себя, но прошу Вас, если позволит здоровье, переписать все, что в ней есть, со всеми вычерками и вариантами, и прислать мне. Было бы чрезвычайно важно иметь ваши воспоминания о Борисе Петровиче. Я был бы Вам весьма признателен, если бы Вы их мне прислали.

Что касается издания Гослитиздата, то этот вопрос, вероятно, 1961 года, не раньше. Я буду представлять издательству «Полного» Корнилова, но думается мне, что слабые вещи, особенно из книги «Все мои приятели», нет надобности включать.

Фотографии я еще не получил, как только получу, сразу же вышлю Вам оригиналы и отпечатки. Я заказал их все увеличить. Сейчас у меня очень много работ, вероятно, в конце года выйдет моя первая книга стихов, которая пролежала в издательстве 3 года. В конце июня ее должны сдать в набор. Если к сентябрю я буду свободен, то не исключена возможность, что я поеду отдыхать на юг и тогда, безусловно, заеду к Вам, хотя юг по состоянию моего здоровья мне противопоказан. Ведете ли Вы переписку с матерью Бориса Петровича? И еще один весьма деликатный вопрос, не помогла ли она Вам из гонорара, который получила за однотомник? Сумма гонорара составляла около 86 тыс. рублей. Сейчас она получит почти такую же сумму. В свое время в Ленинград приезжала сестра Таисии Михайловны, я и Ольга Федоровна говорили с ней о необходимости оказать Вам помощь, были обещания. Но чем это кончилось? Ольга Федоровна уехала на Алтай, одна. Боюсь, как бы водка не погубила ее там. Пьет она совершенно безбожно, здоровье ее в ужасном состоянии. Жаль, что так гибнет очень умный и талантливый человек.

Пишите.

Желаю Вам здоровья и здоровья.

С сердечным приветом

14 мая

59 г. Л<енингра>д. Михаил Бернович

4. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу

Уважаемый Михаил Петрович!

Мое внеочередное письмо вызвано тем, что на днях я получила письмо от некоего Леонида Безрукова из г. Горького (который якобы пишет монографию, о Корнилове) с просьбой прислать ему воспоминания и письма поэта, т. к., несмотря на то что он уже год работает над книгой «Борис Корнилов», у него явно не хватает фактического материала. Ни письмо и ни сам автор не внушают ни малейшего доверия. Он связался с семьей Корниловых — был у матери, переснимал наши фотографии, вероятно, мать дала ему письма Б<ориса> П<етровича>, сейчас он в Горьком (там он и живет), встречается с сестрой Корнилова, учительствующей там же. Если это и не авантюрист, то, во всяком случае, это такой человек, которого близко нельзя подпускать ни к литературе, ни к памяти литераторов.

А в г. Горьком к Корнилову относились как к земляку, и вполне возможно, что там, на его родине, может быть издана книга о нем.

Но как бы сделать, чтобы этим делом занялись люди сведущие и с чистыми руками?

Мать Корнилова — старая женщина, и ей трудно отличить проходимца от порядочного человека, тем более когда тот в очень лестных и сочувственных словах говорит о ее сыне.

И она позволила ему перебирать письма, фотографии, рассказывала о Б<орисе> П<етровиче> и т. д. Я этому гр<ажданину> ответила, что в Л<енингра>де существует Комиссия по лит<ературному> наследству Корнилова и что все имеющиеся материалы я направила туда и ничем ему помочь не могу.

Так что если Вас запросят, то знайте и постарайтесь выяснить, кто он и для кого пишет, и неужели издательство поручило ему писать монографию о Корнилове?

Бога ради простите, что я взваливаю на Вас такие неприятные дела, но Вы лицо официальное — председатель Комиссии и Вам легче защитить память Корнилова от всяких «окололитературных» биографов.

Получили ли рукопись?

Когда думаете побывать в Крыму? Я бы в любое время предоставила Вам место, если бы Вы захотели быть нашим гостем.

Всего лучшего.

Искренне уважающая Вас

Людмила Григорьевна

Может быть, я очень строга и несправедлива к своему корреспонденту, посылаю для ознакомления письмо его Вам. Вы постарайтесь быть объективней и скажите Ваше мнение. Может быть, просто мальчишка?

Еще раз уваж<ающая> Вас

Людмила Григорьевна.

5. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой

Глубокоуважаемая

Людмила Григорьевна!

Получил Ваше письмо с приложением письмеца Безрукова. Судя по его письму, этот человек книги о Корнилове не напишет. Вероятно, это какой-то местный литературовед слабенький или преподаватель, решивший написать о Корнилове. Но одного желания мало! Письмо, как оно написано, многое говорит. Фотографий я ему посылать не буду. В Ленинграде есть люди, которые действительно могут написать о Корнилове, в «Звезде» должна быть статья Зелика Яковлевича Штейнмана, но это только первая ласточка, вероятно, будут статьи отдельно и о «Моей Африке» и монография, но время и время на это потребуется. Может быть, этот Безруков и состряпает тощую брошюрку для местного издательства, только я сомневаюсь в этом. Я предлагал в прошлом году (в конце года) Горьковскому областному издательству выпустить «Избранное» Корнилова. Мне ответили отказом, причем я предлагал сделать всю работу бесплатно, только издавайте. Областное издательство от этого отмахнулось.

Я не помню, писал Вам или нет, но у меня есть мысль предложить «Избранное» Бориса Петровича в Москве, в «Молодой гвардии». Сейчас я начинаю зондировать почву.

Было бы замечательно, если бы Вы написали воспоминания о Корнилове, скажем, для «Нового мира», Твардовский очень высоко ставит творчество Бориса Петровича, в первом номере «Нового мира» за этот год напечатана хорошая рецензия Михаила Луконина об однотомнике Корнилова.

Извините, я, наверно, утомляю Вас письмами и рассуждениями. Ждите от меня сообщений и фотографии. Желаю Вам здоровья, держитесь крепче.

С сердечным приветом

[Подпись: ] Мих Бернович.

P. S. Еще раз благодарю за приглашение, если будет возможность, приеду, но только я не умею долго быть на одном месте, я отдыхаю, все время двигаясь, сидеть на одном месте не могу, два-три дня и снова в путь, бродяга я.

М.Б.

17/V—59.

6. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой

Глубокоуважаемая

Людмила Григорьевна!

Посылаю «Лесной пожар». Заседание в Пушкинском Доме состоится 15–16 июня. Сразу же сообщу Вам.

С приветом, пишите.

Мих. Бернович

12/VI—59

7. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой

Телеграмма: Крым Алупка Приморская 12 Басовой

Из Ленинграда

На штемпеле: 18 06 59

рукопись пушкинском доме связи тем что стихи опубликованы оценена только двести рублей телеграфируйте окончательное решение = Бернович

8. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу

Уважаемый Михаил Петрович!

Большое спасибо за «Лесной пожар», который я вчера получила.

Сегодня получила Вашу телеграмму и думаю, что рукопись сдавать не стоит.

Очевидно, для меня эта тетрадка представляет большую ценность, чем для Пушкинского Дома, вне зависимости, опубликованы ли стихи, написанные в ней, или нет.

Совершенно искренне пишу Вам, что если бы мне предложили купить тетрадки с рукописями Б<ориса> П<етровича>, то я бы приобрела их по значительно более высокой цене. Одно я обещаю, что после меня эти рукописи попадут в Пушкинский Дом, а пока я их решила оставить.

Не сердитесь на меня, милый Михаил Петрович, что столько волнений и труда доставила Вам эта затея.

Но даю Вам честное слово, что сдать в Пушкинский Дом я согласилась не ради денег, а только из уверенности, что они представляют ценность для Дома, нужны для работы и т. д. Судя же по телеграмме, большой ценности они не имеют, т. к. были опубликованы, следовательно, я с чистой совестью заберу их обратно к себе, без малейшего ущерба для кого-то бы ни было.

В другой тетрадке Б<ориса> П<етровича> имеются неопубликованные стихотвор<ения>, но там есть личные записи его, и поэтому ее я не предлагаю.

На днях перепишу «Ты как рыба выплываешь с этого…», что еще прислать Вам? Есть ли у Вас «Все мы гордые, мы, крестьяне, дети сельских учителей…»? У меня это стихотв<орение> забрала в прошлом году Довлатова.

Пишите, искренне уважающая Вас

Людмила Григорьевна.

9. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой

Глубокоуважаемая

Людмила Григорьевна!

Получил Ваше письмо, а Вы, вероятно, мое. Был в Пушкинском Доме, хотел взять обратно рукопись, показал ваше письмо. Марфа Ивановна, милая, добрая женщина, за это время снова собрала комиссию (не всю), и переоценили рукопись, дав самое высшее, поставив в один ряд с оценкой Есенина. Я там ругался задним числом, говорил обидные для них вещи, кричал: «Бойтесь пушкинистов». Оказывается, многие из них не знают, что это из стихотворения Маяковского, посвященного Пушкину, — но Марфа Ивановна не виновата, она только технический исполнитель, секретарь Рукописного отдела. Молодые сотрудники Пушкинского Дома, знающие и любящие поэзию Корнилова, малочисленны по отношению к старшему поколению ученых, занимающихся 17–18—19 веками. Стихов Корнилова они не читали и не знают. Марфа Ивановна рукопись мне не вернула — она сегодня напишет Вам письмо. Я не собираюсь оказывать в данном вопросе на Вас какое-либо давление, окончательно решайте сами. Но как бы поступил я? Безусловно, оставил в Пушкинском Доме. Тем более что есть отдельные молодые, только начинающие свою научную деятельность люди, которые занимаются вопросами советской поэзии, более того, я думаю, что кого-нибудь из них я просто натолкну на большую монографического плана статью о Корнилове. Но еще раз повторяю, что этими строками я не хочу оказывать на Вас какого-либо давления. Но лично я в этом вопросе как-то оказался, образно выражаясь, — между молотом и наковальней. Но с Пушкинским Домом мне детей не крестить, решайте, как подсказывает сердце.

Вчера имел честь разговаривать с товарищем из Горького, тем самым, который собирается писать о Корнилове. Он был у Прокофьева, у Решетова, у Левоневского. Прокофьев послал его ко мне. Это, на мой взгляд, во многом наивный парень, не представляющий себе, насколько трудно написать то, что он задумал, но до фанатизма влюбленный в стихи Бориса Петровича.

К литературе он имеет весьма незначительное отношение, пишет рецензии на пьесы, поставленные в театрах Горького. У него командировка из Союза писателей, подписанная Кочиным, автором романов «Девки», «Парни», который недавно вернулся из ссылки. Уже тот факт, что он честно мне сказал (а бывает иное!), что он не литератор, а электротехник, но сейчас переходит на постоянную работу в газету, — говорит о его честности. Мне нравится его невероятная активность и любознательность, однако не навязчивая любознательность. Держится он скромно, немного застенчив, порой робок. Семеновский период жизни Корнилова он написал, и это будут печатать в горьковском альманахе, но мне кажется, что поднять все творчество Корнилова он не сможет. Я постараюсь направить его усилия в том направлении, чтобы он просто написал обстоятельную статью или небольшую брошюру для местного издательства 2–3 листа, не больше, с тем, однако, чтобы до появления ее в печати эта работа была прислана в литературную Комиссию по наследию Корнилова. Все, что в моих силах, — я ему помогу. Он был у меня дома, ахал при виде большого количества книг, я ему показывал кое-что из своего личного собрания, визитные карточки Чехова и Короленко, фотографию Федора Шаляпина с автографом, показал ему письма наших современников, Шишкова, Гладкова, Форш, Федина, Каверина, все это производило на него очень сильное впечатление. Но не знаю, еще раз повторяю, сможет ли он при всей его любви к стихам Корнилова написать, одного желания, как известно, мало.

Пришлите мне: «Все мы гордые…». И все, что есть, перепишите и пришлите, если Вам позволит здоровье, а я со своей стороны, когда освобожусь, и буду заниматься однотомником, и вести поиски по всем журналам и газетам, что мне в свое время не удалось полностью осуществить, — пришлю Вам. Помню, писал Вам относительно стихотворения «Зоосад», было такое или нет, Вы мне не ответили. Пришлите все, что не опубликовано, опубликуем с заметкой о том, что Вы любезно это предоставили. Ну, я заболтался и утомил Вас.

Желаю Вам доброго здоровья.

Прошу передать мои наилучшие пожелания Вашему мужу.

С приветом

[Подпись: Мих Бернович]

23. VI. 59.

У нас холодно, как осенью, хоть печку топи.

10. М. П. Бернович — Л. Г. Басовой

Глубокоуважаемая

Людмила Григорьевна!

Послал Вам два письма и не получил ответа. Как Ваше здоровье? Каково ваше последнее решение относительно рукописи. Сообщите мне взять ее обратно, тогда напишите об этом, чтобы я мог показать Ваше письмо и взять рукопись, или сообщите, что согласны передать в Пушкинский Дом, где она сейчас лежит и ждет Вашего ответа.

Три стихотворения Бориса Петровича «Знакомят молодых и незнакомых», «Спасение» и «Из летних стихов», которые не публиковались в сборниках и, по-моему, также не публиковались в периодике, я передал в «Литературную газету» с маленьким предисловием о том, что эти стихи Вы любезно предоставили «Лит<ературной> газете».

Вы обещали мне прислать еще стихи. Или не можете это сделать по состоянию здоровья. Тогда не надо.

Пишите.

С приветом и пожеланием здоровья

[Подпись: М. Бернович]

9/VII.59 Л<енигра>д.

P. S. Лен<инградское> отдел<ение> «Литгазеты» переслало стихи в Москву. Пока результатов не знаю, это должен решить С. С. Смирнов гл<авный> редактор «Лит<ературной> газеты».

11. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу

Уважаемый Михаил Петрович!

Получила Ваше письмо и, признаться, не обрадовалась, что Вы собираетесь печатать стихи Б<ориса> П<етровича> из тетради. По-моему, они все публиковались — какие в газете, какие в журнале — сейчас не вспомню, да они и не лучшие.

Не поняла я и то — что ленинградская литгазета является филиалом «Литературной»? Редактирует тот же Смирнов? Объясните, пожалуйста.

Если хотите, то для печати пришлю Вам действительно неопубликованные нигде «Все мы гордые, мы, крестьяне, дети сельских учителей…». Оно маленькое, могу полностью привести его здесь.

Б. Корнилов

Это стихотворение даже не переписано им начисто. Часть записано под диктовку моей рукой.

Да, стихотворение «Зоосад» или «Зоопарк» у Б<ориса> П<етровича> было. Не помню только, где было опубликовано. Кажется, писалось по заказу детского журнала.

Да, Михаил Петрович, сейчас я не в «форме» — замучила меня температура, от которой, кажется, начинаю избавляться, как только станет чуть лучше, пришлю Вам стихи. А пока переписываю из тетрадки вычеркнутые строчки из «Вечера» — «Гуси-лебеди пролетели…».

После строк: «земляника моя лесная

я не знаю ее души» — было:

По-моему, хорошие строчки.

Вышла ли Ваша книга? Что нового в Л<енингра>де?

Приехала ли Ольга Федор<овна>?

У нас уже наступило крымское лето, в тени +29.

Желаю всего наилучшего.

Искренне

Людмила Григорьевна.

Насчет рукописи отправила письмо 3 дня назад.

12. Л. Г. Басова — М. П. Берновичу

Уважаемый Михаил Петрович!

Во-первых, я не знаю, получили ли Вы мое письмо со стихотвор<ением> «Все мы гордые…». По времени Вы давно должны были его получить.

Во-вторых, интересно, кто изменил строчку в стихотв<орении> Б<ориса> П<етровича> — «не принимающие директив» на «живущие без директив»? Этим очень нарушился ритм стихотв<орения>, и Б<орис> П<етрович>, обладавший хорошим поэтическим «слухом», никогда так не написал бы.

В-третьих, я очень тронута тем, что Вы хотите посоветоваться со мною, что включить в «Избранное», но не пишете, на какое кол<ичество> строк можно рассчитывать, и тут же пишете, что с рукописью выезжаете.

Т<ак> ч<то> если это мое письмо застанет Вас, то я могу посоветовать только одно — что необходимо включить в первую очередь, т. е. примерно так, хронологически я тоже неточна:

I

1. «Айда, голубарь…»

2. «Лошадь» и «Усталость тихая, вечерняя…»

3. «На Керженце»

4. «Русалка»

5. «Прадед»

6. «Чаепитие»

7. «Похваляясь любовью недолгой…»

8. «До земли опуская длани…»

9. «В Нижнем Новгороде с откоса…»

10. «Соловьиха»

11. «Вечер»

12. «Туес»

II

Песни:

1. О встречном

2. «Комсомольская-краснофлотская»

3. «Пограничная»

III

1. «Продолжение жизни»

2. «Качка на Каспийском море»

3. «Большая весна наступает с полей»

4. «Тосковать о прожитом излишне»

5. «Елка»

6. «Начало зимы»

7. «Под елью изнуренной и громоздкой»

8. «Мечта»

9. «Ночные рассуждения»*

10. «Яхта»

11. «Ящик моего письменного стола»

12. «Охота»

IV

«Как от меда у медведя…»

V

«Эдуарду Багрицкому»

«Разговор с татарским поэтом»

«Пушкин»

VI

В зависимости от возможности отрывки или целиком:

«Триполье»

«Моя Африка»

Вот это основное, посмотрите еще в корректуре последнего сборника (того, что не увидел свет), есть ли «Я снова тебя беспокою, жена» и* «Ночные рассуждения» («Ветер ходит по соломе…»). Если его нет, я пришлю — это очень хорошее стихотв<орение>. Можно еще включить «Знакомят молодых и незнакомых…».

В своем последнем письме я писала Вам о Твардовском, т. к. он просил меня прислать неопублик<ованные> вещи Корнилова. Вы мне на это ничего не отвечаете. После сборника «Елку» уже в журнал нельзя. Напечатает ли он ее? Может, лучше ткнуть в «Избранное», все же так увидит свет? Как Вы думаете об этом?

В «Избранное» еще можно включить «Все мы гордые, мы, крестьяне…».

Есть у меня еще начало поэмы «Люся», которую Б<орис> П<етрович> так и не дописал. Есть хорошие отрывки. Пишите. Высылайте рукопись! Очень соскучилась.

Желаю всего лучшего.

Людмила Григорьевна.

Публикация Н. А. Прозоровой