Непосредственно борьбой с преступностью, захлестнувшей Донецкую республику, должна была заниматься милиция. Создание рабоче — крестьянской милиции предусматривалось декретом Совнаркома России от 28 октября 1917 г. Правда, в различных городах и районах ДКР формирование правоохранительных структур развивалось по — разному — чаще всего местный совет создавал отряды милиции, подчиненные ему, иногда функции охраны общественного порядка возлагались на революционизированные воинские части, находившиеся на местах, иногда — на Красную гвардию, созданную при том или ином предприятии.

Большевик Павел Кин был назначен на должность коменданта Харькова, в функции которого входило формирование милиции, несколько раз. И несколько раз, соответственно, был отстранен от должности по различным причинам. Его авторитет в городе был непререкаем — как среди большевиков, так и среди оппозиционеров. Эсеровская пресса приветствовала назначение Кина, явно вспоминая Войцеховского: «Раньше на ответственные посты назначали приезжих и они оказывались проходимцами». На пленуме Совета, где был представлен Кин, и эсеры, и меньшевики выразили удовлетворение этим назначением. Лидер меньшевиков Рубинштейн, обычно громивший большевиков в пух и прах, на обкоме ДКР от 7 марта заявил, что Кин является «превосходным работником и безусловно честным человеком». При этом он отметил, что Кин «задохнется, если ему не дать притока свежего воздуха», предложив усилить милицию общественными формированиями по защите порядка и ввести «общественный контроль» над правоохранительными органами. Это предложение было принято, и обком официально поручил «т. Кину организовать при себе особую комиссию из представителей населения», а также создать при милиции «районные вооруженные дружины».

Понятно, что решения о создании альтернативных вооруженных подразделений принимались не от хорошей жизни. Состояние милиции Харькова (как и всей Донецкой республики) было ужасным — и по кадровому составу, и по техническому оснащению. В приказе № 8 Главного штаба по борьбе с контрреволюцией, созданного в январе 1918 г., говорилось: «В данное время в милиции отсутствует какая бы то ни было дисциплина: милиционеры неаккуратно исполняют данные им поручения, часто отсутствуют на постах, некоторые выбранные комиссары и их помощники не применяют наказания к провинившимся, боясь быть уволенными. Милиция содержится на народные средства и безусловно должна быть на высоте положения, дабы средства эти не тратились на лиц, несоответствующих своему назначению». Приказ обязывал навести «революционную дисциплину» в милицейских органах в течение семи дней.

Кин Павел Андреевич

Родился в 1882 г. в Мизиричах Черниговской губернии в семье немецкого колониста (сам себя считал русским — по матери). Большевике 1903 г. Революционер, террорист, чекист, сыщик.

В 1918 г. в столице ДКР Павел Кин был, пожалуй, самым популярным человеком, символом бесстрашной борьбы с преступностью. Но в истории его запечатлели не как борца за правду, а как «крестного отца» Степана Саенко, ставшего одним из мрачных символов Гражданской войны.

В 12–летнем возрасте Кин устроился учеником на кондитерскую фабрику в Харькове, затем работал на Луганском паровозостроительном заводе. С 1905 г. — активный участник большевистских боевых отрядов на Урале, мастер конспирации и терактов. Его коллеги писали: «Он был волевым исполнителем, хорошим организатором». Его описывали «с вечно дымящейся трубкой в губах, неизменно сохранявшим ледяное хладнокровие при всех обстоятельствах и опасностях».

После Февральской революции — снова в Харькове, устроился рабочим на завод Шиманского (будущий «Красный Октябрь»), До приезда Руднева занимался созданием отрядов Красной гвардии. В сентябре 1917 г. в качестве компромиссной фигуры избран председателем Харьковского совета.

С начала 1918 г. — комендант Харькова, создатель местной милиции. После эвакуации правительства ДКР— комендант Луганска. Затем — глава Казанской губернской ЧК (поехал туда вместе с наркомом ДКР Межлауком). С февраля 1919 г. — председатель Харьковского губисполкома.

После прихода деникинцев харьковская пресса писала о Кине: «От прежнего Кина не осталось и следа. Есть Кин жестокий как раньше, твердый характером и сильный волей, но где — то пропала его относительная человечность, куда — то ушло все то, что примиряло с ним буржуазные группы».

С декабря 1919 г., после изгнания деникинцев, — снова комендант Харькова. В 1920–1921 гг. — председатель Одесского губревкома. Некоторое время числился в должности наркома внутренних дел советской Украины. Затем занимал второстепенные советские посты. Умер в 1943 году.

Кину пришлось специальным пунктом приказа № 2 оговаривать, казалось бы, бесспорные правила поведения правоохранителей: «Начальнику милиции прошу подтвердить в приказе по милиции, что служащие милиции и милиционеры, появляющиеся на улице в нетрезвом виде, будут предаваться революционному суду». Можно себе представить, что собой представляли силовые органы, если комендант Харькова должен был издавать такие приказы.

Не так уж много времени было у Кина на решительную реорганизацию милиции, но кое — что он успел сделать. Описывая ситуацию в столице ДКР, писатель Серафимович отмечал: «Конечно, как и везде, и здесь обычная язва революции: грабежи, бандитские обыски, стрельба по вечерам и ночью, но постепенно это изживается. Харьковская красная гвардия хорошо работает. Строго следят и борются с мешочниками». Кин даже умудрился организовать фотокартотеку преступников, что было уникальным явлением для того времени анархии и разброда. Правда, заработала эта картотека 1 апреля, когда до взятия Харькова немцами оставалась неделя.

Для оперативного реагирования на грабежи и налеты Кин создал боевую группу, которая стала чуть ли не главным ньюсмейкером Донецкой республики — как минимум, в Харькове. Возглавлял эту группу некто Санович — тот самый, которого православная церковь благодарила за помощь в сохранении за ней Покровского монастыря. «Вечерний Харьков» в 2007 году писал о Сановиче и его отряде: «Советская история под завязку забита подобными «парадоксами». Сам Павел Кин прочно вошел в революционный «канон», а вот его надежная опора — «боевой отряд Сановича» — почему — то потерялся.

Ни в мемуарах, ни в научных работах, посвященных Харькову 1917–1918 годов, упоминаний о славном подразделении обнаружить пока не удалось. Зато они щедро рассыпаны по тогдашним газетам. Складывается впечатление, что отряд очень грамотно “пиарили”».

В самом деле, харьковская пресса начала 1918 года чуть ли не каждый день взахлеб рассказывала о подвигах легендарного Сановича. Неудивительно, что столица ДКР особо не обратила внимания на смешной указ Эрде о запрете «сыщицкой» литературы — она зачитывалась документальными сводками о деятельности Сановича. Если бы сейчас издали все эти газетные сообщения в виде отдельной книги, получился бы очень недурственный, «долгоиграющий» детектив. И тем поразительнее, что с приходом немцев фамилия Сановича вообще исчезает из харьковской истории. Когда большевики вернулись, сразу же объявился и Кин, и Артем, и многие лидеры ДКР. Тех, кто не вернулся (как, например, Руднев) чтили и постоянно поминали, о них издавали книги и не раз перечисляли фамилии в мемуарах. Но о Сановиче, детективной легенде Донецкой республики — ни слова! К примеру, Селявкин, активно участвовавший со своими броневиками в действиях боевой группы Сановича, чуть ли не пофамильно перечисляет окружение Кина, но не помнит о самом Сановиче.

Автору этой книги, к сожалению, так же как и харьковским журналистам, пока не удалось найти каких — то достоверных данных об этом человеке. Не исключено, что Санович (как и Артем, как и Разин, как и Сан) — это партийный псевдоним. Можно даже допустить, что под этим псевдонимом действо вал небезызвестный Степан Саенко, вошедший во все анналы и мемуары «Белого движения», в различные художественные произведения как символ «красного террора», как человек по прозвищу Комендант смерти. Конечно, львиная доля воспоминаний о Саенко связана со «вторым пришествием» боль шевиков в Харьков. А вот в начале 1918 г. пресса, расписывая действия Кина и его отряда чуть ли не по минутам, Саенко почему — то не заметила. Однако многие большевики (в том числе и Селявкин), вспоминая начало Гражданской войны, указывают на то, что «рабочий Харьковского железнодорожного узла» Степан Саенко был правой рукой Кина уже в конце 1917 года, когда тот впервые стал комендантом Харькова, и был таковым вплоть до прихода немцев. Учитывая тот факт, что харьковская пресса начала 1918 г. всегда считала правой рукой коменданта именно Сановича, не исключено, что речь идет об одном и том же человеке (но это только одна из многих допустимых гипотез, которая, конечно же, требует дополнительных исследований).

Тем более что командиру боевой группы было из — за чего скрываться под псевдонимом — харьковские бандиты и налетчики устроили настоящую охоту за ним и членами его команды. К примеру, в середине марта прямая угроза была распространена от некоей «партии по борьбе с буржуазией», которая письменно предупредила: «Мы сильны и убиваем всех, кто стоит на нашей дороге. В доказательство нашей силы мы ставим Вас в известность, что Санович за убийство нашего члена приговорен нами к смертной казни. Приговор этот будет приведен нами в исполнение в 3 дня со дня получения этого письма».

Вечером 19 марта бандитами был убит помощник Кина — Александр Швец (партийная кличка Свет). Ворвавшийся на заседание Харьковского совета Кин сообщил об этой новости и в сердцах призвал ввести в городе «военное положение», пообещав, что «за голову одного нашего товарища он будет уничтожать тысячу».

В ночь на 21 марта боевая группа Сановича была вызвана некой женщиной, которая сообщила, что грабители «режут» на Большой Панасовской, 64 (ныне — улица Котлова). Санович со своим помощником матросом Черненко на извозчике лично поехал по вызову и попал в засаду, явно рассчитанную на встречу с ним. Черненко был убит наповал, лошадь извозчика ранена, сам Санович, вступив в перестрелку, не пострадал. 23 марта в Харькове состоялись пышные похороны Черненко, погибшего накануне Павла Пашкова, служившего в отряде пулеметчиком, и его отца, не вынесшего смерти сына.

Еще через несколько дней, 25 марта, комиссары получили письмо с очередными угрозами — на этот раз от «партии», назвавшейся «Не горюй». Свою угрозу «нескучные партийцы» сопроводили сообщением о том, что в их «партии» числится 80 человек.

Примерно в те же дни некая женщина пыталась совершить покушение на Павла Кина. Самое поразительное, что Кин, допросив несостоявшуюся харьковскую Шарлотту Корде, «отпустил ее с миром». Через год от Кина и Саенко такого великодушия уже ожидать не приходилось.

Саенко Степан Афанасьевич

Родился 21 июля (2 августа) 1886 г. в Полтаве в семье рабочего. Большевик с марта 1917 г. Чекист, подпольщик, сыщик, палач.

Саенко в «белой» и художественной литературе стал одним из демонизированных символов «красного террора». Известен под прозвищем Комендант смерти.

С 12 лет работал на железной дороге в Харькове. В 1915 г. мобилизован в армию, дезертировал с фронта в феврале 1917 г. Примкнул к большевикам и вместе с Кином создавал Красную гвардию в Харькове. Во времена ДКР был в боевой группе Кина.

Во время немецкой оккупации служил в ЧК на станции за «демаркационной линией». Вернувшись в

Харьков в 1919 г., прославился своей жестокостью и казнями. С 1920 г. — следователь наркомата юстиции, с 1921 г. — заместитель начальника уголовного розыска, С 1924 г. — директор завода «Красный Октябрь». В 1942–1943 гг. руководил антифашистским подпольем. С 1948 г. — на пенсии.

Пережил множество покушений на себя, всегда выходя сухим из воды. В 1938 г. его пытались арестовать советские власти, однако (по слухам) Саенко также отбился, угрожая взорвать бывших своих коллег гранатой.

Его жестокость запечатлена в воспоминаниях многих белых офицеров, включая Деникина, в «Хождениях по мукам» Алексея Толстого, в рассказе Аркадия Аверченко «Перед лицом смерти», в «Председателе чеки» Вели мира Хлебникова и др.

Во всех белых мемуарах гулял миф о том, что Саенко был расстрелян деникинцами то ли в 1919, то ли в 1920 г. Однако, по свидетельству харьковского исследователя Александра Зинухова, палач Саенко благополучно дожил до старости, большую часть жизни мирно прожил в Харькове, на ул. Клочковской, 81 (после сноса этого здания доживал свои дни в «доме старых большевиков» на ул. Сумской, 59). Умер Саенко в возрасте 87 лет — 17 августа 1973 г. На его могиле написано: «Спи спокойно, дорогой Степочка!»

Но самое дерзкое нападение на правоохранительные органы было совершено вечером 22 марта, во время похорон Александра Света. Непосредственно на уголовный комиссариат Харькова напали не бандиты, а регулярные части «червонного казачества». Нападавшие воспользовались тем, что весь отряд Кина — Сановича участвовал в похоронной процессии, там же находились, помимо боевой группы милиции, броневик «Мститель», конная милиция, конно — партизанский отряд, боевая дружина еврейского «Бунда», пешие партизанские отряды и взвод артиллерии. В это же время отряд «красных казаков» численностью до 50 человек, вооруженный пулеметами и гранатами, осадил здание уголовного комиссариата на Университетской улице (недалеко от Нетеченского моста), требуя освободить их товарища, арестованного накануне за пьяные выходки и попытку вооруженного сопротивления милиции. Казаки с пулеметами оцепили здание, некоторые из них с шашками наголо ворвались внутрь. Когда им объяснили, что арест их коллеги произведен по приказу Кина о борьбе с пьянством, казаки закричали: «Никакого Кина мы не признаем!» Попытка дежурного вызвать подмогу натыкалась всюду на ответ, «что все люди участвуют в церемонии на похоронах А. Г. Света и помощь оказана быть не может». Когда известие о налете дошло до кладбища, многочисленные боевые отряды моментально устремились на Университетскую, где едва не произошло самое кровавое уличное сражение в Харькове. Местные газеты так описывали эту картину: «Завидев милицию, казаки построились в боевой порядок в ширину улицы. Впереди были установлены пулеметы. Конная милиция также рассыпалась во всю ширину улицы». Однако увидев значительное численное превосходство отрядов под руководством Кина, казаки отказались от вооруженного сопротивления, а комендант лично арестовал руководителей группы налетчиков.

Но этим история не закончилась. Буквально на следующий день, 23 марта, несколько пьяных казаков вновь спровоцировали конфликт с охраной уголовного комиссариата и вновь были задержаны, после чего казаки вновь пошли на штурм здания. Однако на этот раз их встретили во всеоружии. Казаки, построившись цепью, пошли с винтовками наперевес со стороны Павловской площади. «Заметив залегших в канаве солдат партизанского отряда, казаки шагах в пятидесяти от них открыли по партизанам беглый и частый огонь из винтовок. Партизаны отвечали. Всего с обеих сторон было сделано до 100 выстрелов», — так описывает бой харьковская пресса. В результате сражения, длившегося до получаса, был убит один казак и арестованы восемь, остальные разбежались при виде броневика «Коршун», на котором прибыл Кин, и автомобилей с боевой группой Сановича. Один из задерживаемых пытался бросить гранату, но впопыхах забыл выдернуть чеку. Такие вот картины можно было наблюдать в столице Донецкой республики.

Боевым отрядом Кина — Сановича восторгалась харьковская публика, включая вполне либеральную. Пресса с удовольствием описывала быт отряда, обосновавшегося в трехэтажном особняке на Мироносицкой площади, дом 5: «Отряд Сановича состоит из ста человек и содержит в себе все виды оружия: имеются самокатчики, пулеметчики, бомбометчики. Помещение отряда являет собой настоящую крепость, обладающую колоссальной силой сопротивления. Прямо напротив входной двери установлен пулемет, готовый разорвать в клочья непрошеных посетителей. Пулеметы поставлены и против каждого окна на втором и третьем этажах дома. Вся Мироносицкая площадь взята под прицел и в любой момент может быть очищена от всего живого».

Главным противником отряда была самая мощная и организованная банда некоего Ивана Бондаренко, терроризировавшая Харьков и окрестности. Бондаренко прослыл уголовным авторитетом еще в царские времена, получил солидный тюремный срок, но вышел после февраля 1917 года по амнистии, организовав невероятную по размаху криминальную организацию. Охота на Бондаренко и его сподвижников постоянно проваливалась, пока однажды удача не улыбнулась бойцам Сановича. В ночь на 23 марта 1918 года боевая дружина нагрянула с обыском на квартиру в доме по Гимназической (ныне Красношкольной) набережной, 17— источники донесли, что в этом доме регулярно собираются подозрительные личности для кутежей, азартных игр и пьянства. В квартире оказались лишь 12–летний мальчик и старуха, назвавшаяся «женой бедного слесаря». Однако при обыске у бедной старушки были найдены ценные бумаги на 150 тыс. руб. и около 20 тыс. руб. наличных. Там же был найден блокнот с записями финансовых операций, судя по которому некий «Степа» (как выяснилось, это и был легендарный Бондаренко) передавал старухе на хранение изрядные суммы денег. О подготовленности банды свидетельствовал также обнаруженный подземный ход, который вел из квартиры к берегу реки — вполне возможно, бандиты успели скрыться от облавы именно по нему.

Собрав у свидетелей данные о загадочном «дяде Степе», отряд Сановича моментально нагрянул к предположительному месту проживания того — на улицу Петинскую (ныне Плехановская). Вступив в перестрелку с жильцом этого дома, бойцы уложили бандита и, судя по приметам, опознали в нем того самого Ивана Бондаренко. Уже под утро бойцы Сановича довершили операцию, задержав в гостинице «Швейцария» трех грабителей банды Бондаренко, а в разных частях города семь членов шайки. Как сообщила газета «Возрождение», «все арестованные при попытке бежать были расстреляны». Через неделю была застрелена и старуха, содержавшая притон Бондаренко, — якобы также пыталась бежать.

За одну ночь бойцы Сановича нанесли столь мощный удар по грозной банде Бондаренко, что, если верить задержанной после этого сожительнице Левы Розенблюма, правой руки убитого лидера шайки, оставшиеся в живых бандиты решили уехать «ввиду невозможности из — за отряда Сановича «работать» в Харькове». Можно представить, какое ликование это известие вызвало у жителей столицы Донецко-Криворожской республики. Правда, ликование длилось недолго — Иван Бондаренко «возрождался» и «расстреливался» затем в Харькове еще неоднократно. О том, что он в очередной раз убит (на этот раз якобы своими подельниками), сообщила в августе 1918 г. гетманская власть. Что не помешало ему в 1919 г. совершить самый дерзкий свой налет — он умудрился захватить здание Южного вокзала Харькова. И окончательно «дострелить» неуловимого Бондаренко якобы удалось лишь зимой 1920 года. Кто был убит бойцами Сановича на Петинской улице, где в жизнеописаниях бандита Бондаренко больше правды, а где вымысла, останется загадкой. Мифы о нем долго еще будоражили харьковцев. Правда, как пи шут нынешние его биографы, «не нашлось в Харькове своего Исаака Бабеля, а соответственно, не получилось из Бондаренко и Бени Крика».

Отряд Кина — Сановича действительно стал грозой для многочисленных бандитов, оперировавших в столице Донецкой республики. Для того чтобы нейтрализовать отряд, те прибегали к самым изощренным методам. К примеру, излюбленным способом отвлечь или распылить силы отряда стали многочисленные ложные вызовы, совершаемые в момент какого — нибудь налета. 20 марта Санович вынужден был объявить, что вводит штраф на сумму 100–300 рублей за ложный вызов по телефону 22–66 (телефон боевой дружины).

Правда, реализовать эту угрозу на практике было гораздо страшнее, чем объявить о ней. Харьков, находившийся в состоянии военной мобилизации, был наводнен людьми с оружием. Порой отличить грабителя от правоохранителя, наделенного некими официальными полномочиями, было невозможно. А потому в штаб Сановича звонили при первом появлении любого вооруженного отряда, даже если тот предъявлял какие — то ордера или мандаты. На самом деле, сами бандиты с удовольствием использовали поддельные мандаты для совершения своих преступлений — в точности как описал Михаил Булгаков в «Белой гвардии», рассказывая об ограблении Василисы.

Таких эпизодов было множество. Харьковский совет вынужден был констатировать: «За последнее время в Харькове и губернии различные организации производят обыски и реквизиции, а также под видом реквизиции неизвестно под чьим ведением состоящими вооруженными отрядами производятся грабежи. Часто происходят столкновения, с одной стороны, делающими обыски и реквизиции, а с другой — посланными патрулями». Во избежание путаницы Совет запретил незаконные обыски, установив централизованный порядок выдачи ордеров. Правда, этот порядок не защищал обывателей от грабителей с поддельными ордерами, производство которых было поставлено на поток.

К примеру, бойцы Сановича 26 марта арестовали на Кладбищенской улице (ныне ул. Муранова) еще одного известного в Харькове грабителя Овчаровского, у которого был найден блокнот с печатями штаба по борьбе с контрреволюцией и несколько удостоверений, включая документы на право требования и на право ношения оружия. Было установлено, что Овчаровский раздавал своим коллегам различные мандаты штаба.

И судя по криминальным сводкам, те активно пользовались данными документами. 29 января квартира на ул. Михайловской, 23 была ограблена десятью людьми в солдатской и двумя в матросской форме, которые предъявили ордер на обыск от имени коменданта Войцеховского. В конце марта лично Санович с двумя помощниками на улице Чернышевской вступил в перестрелку с отрядом из шести людей в солдатской форме, которые пытались вымогать деньги у зажиточного горожанина. Устроив погоню со стрельбой в лучших традициях боевиков, Санович со товарищи настиг троих преступников на Мироносицкой улице и застрелил их. При убитых были найдены «грубо подделанные документы о личности».

«На скомканном листке — четвертушке со штампом «Штаб І-го сичевого куреня» было написано химическим карандашом косо крупными каракулями:

Михаил Булгаков «Белая гвардия»

«Предписуется зробить обыску жителя Василия Лисовича, по Алексеевскому спуску, дом № 13. За сопротивление карается расстрилом.

Начальник Штабу Проценко.

Адъютант Миклун.»

В левом нижнем углу стояла неразборчивая синяя печать»…

Какие только документы не пускали грабители в дело! Начальник еврейского боевого отряда «Бунда» Лев Туркельтауб, к примеру, вынужден был 19 марта публично откреститься от обысков и арестов, которые якобы производились его отрядом, и предупредил, что грабители, пойманные с подложными документами «Бунда», будут «караться по всей строгости революционного закона, вплоть до расстрела».

«Донецкий пролетарий» отмечал: «Обыватель уже осторожен и не верит самозваным отрядам с подложными мандатами и удостоверениями». Кто прибегал к помощи домовых охранных комитетов, кто — к Сановичу, а кто — и напрямую в правительство ДКР. К примеру, Василий Высочин, житель дома 43 по улице Нетеченской, умудрился вызвать представителей комиссаров Донецкой республики через прислугу, когда в его доме уже шел обыск — некие вооруженные люди пришли с ордером на изъятие 25 тысяч рублей, а в противном случае грозились хозяина дома немедленно отправить «на работы в Донецкие рудники».

Иногда к помощи комиссаров ДКР для защиты от неких людей «с мандатами» вынуждены были прибегать и люди, наделенные немаленькими полномочиями. К примеру, в архиве сохранилась собственноручная записка Серго Орджоникидзе, написанная комиссару Донецкой республики С. Васильченко. В ней всемогущий представитель Ленина просит немедленно вмешаться в ситуацию вокруг занятия «какими — то лицами» помещения в здании банка на Вознесенской площади, дом 10, и не допустить реквизиции помещения у банковской структуры. По словам Орджоникидзе, эти «лица» прикрывали свои действия официальным разрешением некой «жилищной комиссии». Кто уполномочивал эту комиссию на вторжение в банк, осталось неизвестным.

Жалоба Орджоникидзе на имя наркома ДКР Васильченко

Все эти мнимые или реальные обыски и реквизиции совершались людьми, вооруженными до зубов. Оружие в Харькове и других городах Донецкой республики было ходовым товаром. Непосильной задачей для местных властей оказалось изъятие оружия у населения. Уже 20 февраля Главный штаб по борьбе с контрреволюцией (располагался на Садово — Куликовской, 7) издал приказ, которым объявлял холодное и огнестрельное оружие «достоянием народа» и велел до 25 февраля сдать означенное «достояние», грозя в противном случае 6–месячным тюремным заключением и штрафом до 10 тыс. рублей. Правда, через пару недель Кин уточнил этот приказ, запретив изъятие зарегистрированных в законном порядке охотничьих ружей.

Судя по всему, кампания по добровольной сдаче оружия явно не увенчалась успехом (во всяком случае, известий об очередях на Садово — Куликовской зафиксировано не было). Тогда власти прибегли к обыскам с целью выявления оружия. Так, в ночь на 21 марта после тотального обыска гостиницы «Гранд — отель» на Павловской площади единственной находкой стал австрийский штык, найденный у сына владельца гостиницы мсье Боннотта, за которого, как указывалось выше, хлопотал консул Франции. А 24 марта состоялся обыск 4–этажного дома № 65 по Пушкинской улице. Как сообщала пресса, при обыске было найдено три нагана, а также изъяты 2 пуда сахара, 10–рублевая золотая монета и один золотой французский луидор. Владелица луидора просила оставить его «как память об окончании французского университета», но ее просьба не была удовлетворена. Эти случаи демонстрируют, что обыски в целях выявления и изъятия оружия, как правило, не достигали своей цели.

И уж совсем безуспешной была еще одна кампания, объявленная в Донецкой республике, — борьба с пьянством. Собственно, и тут ДКР не была первопроходцем — «сухой закон» был объявлен сначала Николаем II в 1914 г., а затем подтвержден Лениным, продлившим запрет на торговлю алкоголем в декабре 1917 г. «Успешность» этой борьбы была одинаковой во всей стране. 30 января 1918 г. по столице ДКР было объявлено «Обязательное постановление», первый пункт которого гласил: «Все вина, во всякой посуде, находящиеся на территории гор. Харькова в… погребах, гостиницах, ресторанах, клубах и у частных лиц, подлежат немедленной конфискации». Все владельцы больших запасов вина обязаны были уведомить власти под страхом конфискации их имущества.

По указанию коменданта, в Харькове были введены драконовские меры не только против продавцов спиртного, но также против официантов и посетителей питейных заведений. К примеру, в середине марта приказом Кина № 4 на 2 тыс. руб. был оштрафован владелец ресторана «Румыния», допустивший распитие алкоголя у себя в заведении, официант был арестован на 1 месяц «за подачу штопора для откупорки бутылки коньяку гостю Долгому», а сам г-н Долгий за пьянство был арестован на 2 месяца. А 5 апреля на том же основании было закрыто кафе «Богема», а его владельцы за допущение распития спиртного были арестованы на 3 месяца (вряд ли они отбыли свой срок, учитывая, что через пару дней в Харьков пришли немцы).

Как это обычно бывает при борьбе государства с качественным спиртным, народ быстро находит утешение в суррогатах. Типичную картину нарисовал в местной прессе житель Варваровки Старобельского уезда, назвавший свое село «царством самогонки». «Почти в каждой хате есть свой собственный “винокуренный завод”», — сообщил в письме селянин. По его словам, несмотря на значительную цену (8 рублей за бутылку), спрос на самогон был колоссальным: «Берут главным образом парни, которые, напившись, ходят по улицам и творят разные безобразия, вроде разбивания голов своим товарищам».

Если в Харькове борьбу против коньяка вел Кин, то на местах власти не особенно — то рьяно боролись за трезвость. 20 апреля 1918 г. (опять — таки буквально накануне прихода немцев в Юзовку) на заседании Юзовской организации РКП(б) большевичка Гордон «указала, что в последнее время стало наблюдаться пьянство среди наших партийных товарищей», за что она предложила исключать из партии. Судя по решению партячейки, главным источником для производства местного самогона служила мелясса, остававшаяся в качестве отходов сахарного производства.

В условиях военного положения и безуспешной борьбы с пьянством власти Харькова дошли даже до запрета увеселительных мероприятий. 8 марта 1918 г. по указанию Кина в столице ДКР были запрещены балы, маскарады и танцевальные вечера — стоит особо отметить, что до этой даты в городе они проходили регулярно, несмотря на войны и революции. Время работы кинематографа и театров было ограничено — до полдвенадцатого вечера. При этом исключения делались для «благотворительных вечеров». Соответственно, балы под видом таких вечеров были продолжены и после запрета. Невзирая ни на какие военные положения.

Зато на военное положение в Харькове переводились целые дома и особняки. Как бы ни старался Кин или Санович, каких бы успехов милиция ни достигала в борьбе с отдельными бандами, опять — таки «анархия была сильнее». Налеты грабителей на квартиры и даже отдельные здания, начавшиеся в 1917 году, продолжались. Причем порой эти грабежи носили «партийный» характер. Так, 9 января 1918 г. харьковцев по трясло известие о налете на особняк графини фон дер Лауниц (урожденной Марии Трубецкой из знатного княжеского рода), вдовы бывшего Харьковского уездного предводителя дворянства, убитого террористами в 1906 году. Отряд анархистов ночью ворвался в особняк и, угрожая вдове револьверами, начисто ограбил богатое здание (всего было награблено имущества на 2 млн рублей).

Поражало то, насколько легко и быстро анархисты нашли спрятанные тайники. Как позже вспоминал генерал Б. Штейфон, «навела» грабителей старушка — няня, много лет работавшая на семью Лауниц: «Няня считалась верным человеком, и от нее в доме секретов не было. Через несколько дней после того, как вещи были спрятаны, ворвалась шайка и направилась прямо к тому месту, где находились драгоценности. А где они находились, знали только госпожа Лауниц да няня. Бандиты действовали уверенно и унесли богатую добычу. Няня была безутешна и повинилась, что без всякого умысла похвасталась в соседней лавчонке, «как хорошо мы с барыней спрятали бриллианты». Воодушевленная самоудовлетворением, няня увлеклась и поведала приятельнице — лавочнице, где именно спрятаны вещи. Дальнейший ход событий становится ясным…».

Если в данном случае няня подвела своих хозяев по недомыслию, то чаще всего наводчиками для обысков и налетов слуги выступали сознательно. Тот же Штейфон вспоминает: «Сущим бедствием была прислуга — горничные, кухарки, дворники. Они зачастую бескорыстно доносили в ЧК на своих господ или наводили бандитов в дома, где служили. Уберечься от этих домашних шпионов было невозможно, и большинство семей предпочитали обходиться без прислуги. Даже верные люди, то есть няни или кухарки, жившие десять — пятнадцать лет и считавшиеся своими, вспоминали какие — то старинные обиды и сводили счеты».

Власти Харькова довольно жестко отреагировали на захват особняка фон дер Лауниц, осадив его и изгнав анархистов из здания. 12 января комендант потребовал сдать награбленные ценности властям, но выполнять это требование никто не стал. Особняк велено было вернуть владелице. Но еще 28 февраля на областном комитете ДКР рассматривался вопрос выполнения этой резолюции. Выяснилось, что из бюджета Донецкой республики потрачено уже 3 тыс. рублей на обустройство в этом особняке детского сада, а эсер Голубовский и большевик Тевелев пояснили, что графине Лауниц уже выделена где — то одна комната.

Гораздо тяжелее было бороться с грабежами различных неорганизованных банд. Штейфон пишет: «Грабежи, нередко сопровождаемые убийствами, не носили характера какой — либо системы. Налеты совершались и на богатые особняки, и на лачуги. Одной и той же ночью в центре города забирали бриллианты, меха, а на окраине снимали пальто с кондуктора».

Грабители действовали порой очень жестоко. Так, при ограблении была убита семья Готман, при налете на дом по улице Чайковской бандитами была изнасилована 13–летняя девочка. В ночь на 3 марта, скорее всего, та же шайка, которая убила Готманов, совершила налет на квартиру некоего Кабакова по улице Садовой. Впечатляет размах и наглость действий этой банды: «Вся Садовая улица была оцеплена грабителями… Во время работы грабителей в доме Кабакова, «часовые», расставленные на Садовой улице, задерживали арестованных прохожих и обыскивали. Расставлены были патрули и у соседних телефонов». 19 марта шайка из 5 человек (четверо в штатском, один — в военной форме) ограбила несколько квартир в доме по ул. Монастырской, 8, унеся в общей сложности денег и добра на сумму 7700 рублей.

Что говорить о квартирах, если грабители совершали налеты даже на охраняемые объекты. Силы чаще всего были не в пользу охраны. Так, во время упомянутого выше налета на склад Харьковской губернской продовольственной управы, банде Терешко численностью до 40 человек противостояло всего 3–4 вооруженных охранника. Бандиты взламывали сейфы управы в течение трех часов, удерживая сотрудников и обезоруженную охрану в качестве заложников. Времени было настолько много, что по требованию грабителей жена кассира даже успела испечь им блинов. Когда кассир решил давить на совесть, говоря о том, что грабители отбирают деньги у многочисленных служащих, ответ был прост: «Не беспокойтесь. Большевики так же легко дадут вам деньги, как легко их получают». Уходя, Терешко велел передать Кину, что ему осталось жить три дня, добавив: «Кина мы не боимся. Нас целая организация. Убили одного на Столярном переулке — на его место вступил другой. Мы никогда не уменьшаемся в количестве».

Не гнушались бандиты и более мелкой наживой. К примеру, вечером 25 марта шайка из четырех человек (один — в матросской форме) напала на столовую «Алаверди» по Москалевской улице. Обнаружив, что в кассе столовой денег нет, грабители забрали окорок, ветчину, хлеб и несколько килограммов колбасы, «после чего спокойно удалились». Правда, успокаивались они напрасно — через несколько часов их все — таки удалось арестовать. У сытых бандитов были изъяты 3 винтовки, наган, граната и сабля.

В таких условиях харьковцам ничего не оставалось, как защищать себя самостоятельно, особо не полагаясь на правоохранительные органы. Штейфон вспоминал: «В то время большевики еще заискивали перед населением и власть, стремясь быть популярной, разрешила жителям организовывать районные самообороны. Скоро каждая улица имела свой отряд самообороны, каковой дежурил с наступлением сумерек до утра». А вот как описывали эти процессы газеты того времени: «В последние дни усиленно организуются домовые охраны. Обитатели больших домов устраивают ночные дежурства, устраивают сигнализации на случай тревоги, для того, чтобы поднять на ноги весь дом и оказать сопротивление дерзким бандитам. Словом, мирный провинциальный город обратился в какой — то вооруженный лагерь… Каждый дом превратился в маленькую осажденную крепость, защищающую свою жизнь и имущество».

Один из таких отрядов лично возглавил полковник Генерального штаба Борис Штейфон. Вот как красочно описывает он этот уникальный период своей «службы»: «Благодаря благоприятным обстоятельствам, а главным образом тому, что на нашей улице проживало несколько человек молодых офицеров и вольноопределяющихся, наша самооборона была хорошо организована: дежурства неслись добросовестно, сигнализация действовала безотказно, а в случае тревоги все мужчины быстро выбегали на улицу. Особенно старательным был сосед — старичок профессор. Обращаться с оружием он не умел, но, считая тревогу своей «гражданской повинностью», выбегал на улицу с тросточкой, а за ним неизменно выбегала жена и громким шепотом уговаривала его: «Иван Федорович, вернись домой! Ты и так простужен!» Иван Федорович послушно уходил, но при новой тревоге опять был на улице. В общем, самооборона была своего рода спортом, занимавшим всех, особенно в первое время!».

Борис Штейфон во главе Белозерского полка на параде деникинских войск в Харькове

В связи с ростом активности домкомов и отрядов самообороны, создаваемых при них, перед властью стояла сложная дилемма: разрешать выдачу оружия отрядам или нет. Этот более чем спорный вопрос не раз обсуждался на заседаниях правительства и обкома ДКР. 7 марта на областном комитете данную тему затрагивали Голубовский и Рубинштейн. Последний 19 марта на заседании Харьковского совета призвал обеспечить право всех граждан на свободное ношение оружия.

Подобными просьбами домовые комитеты заваливали и правительство Донецкой республики. К примеру, в середине марта к наркому по делам управления ДКР Васильченко обратился большевик Виктор Шатуковский, глава отряда самообороны дома № 26 по улице Дмитриевской: «Ввиду повторяющихся каждую ночь в районе нашей улицы разбойных нападений, сопровождающихся нередко убийствами, обращаюсь к Народному Комиссару с просьбой: выдать, под мое ручательство и ответственность, домовому комитету… разрешение иметь оружие для самообороны. Ручаюсь, что ни при каких обстоятельствах Домовым Комитетом не будет произведено и допущено никаких выступлений против Советской власти».

Однако эти ручательства руководители Донецкой республики воспринимали с настороженностью. Васильченко на областном комитете заявил: «Домовые комитеты не дают гарантии того, что оружие не пойдет белой гвардии». «Донецкий пролетарий» по этому поводу высказался еще более резко: «Формирование в Харькове отрядов белой гвардии перешло уже из области слухов в область фактов. Но господа харьковские домовладельцы, являющиеся инициаторами в этом деле, приобрели себе новых союзников в лице домовых комитетов, многие из которых усиленно стараются вооружить своих членов, прикрываясь необходимостью организовать ночную охрану, якобы для защиты населения от грабителей. Если же принять во внимание, что комитеты эти, в состав которых вошли в огромном количестве «товарищи» и близкие родственники домовладельцев, представляют собою настоящие контрреволюционные организации… то станет совершенно ясна та цель, с которою они стремятся приобрести оружие для своих членов».

Эти опасения властей были небезосновательными. Тот же Штейфон писал о том, как при отступлении большевиков из Харькова в апреле 1918 г. велел своему домовому отряду самообороны выставить на перекрестке у дома свой пулемет (!) и открыл из него огонь по отряду красных, оказавшемуся неподалеку. Кроме того, будущий белогвардейский генерал не скрывал, что зачастую домовые охраны представляли собой тех же бандитов, фактически «крышевавших» кварталы и дома, которые платили им дань: «Зимою 1918 года возник даже своеобразный промысел: группа предприимчивых людей образовывала вооруженный отряд и за хорошее вознаграждение предлагала свои услуги по охране. Подобные «ландскнехты» по существу являлись жульем, но принятые на себя обязательства выполняли добросовестно: «свой» район не трогали, а грабили другие».

Но даже хорошо вооруженные отряды самообороны несли потери в схватке с бандитами. Те иногда проверяли наличие и экипировку домкомов, предварительно открывая огонь по дому. К примеру, в середине марта бандиты, подошедшие к дому № 39 по Конторской улице, открыли огонь по охране без всякого предупреждения, тяжело ранив одного из членов отряда. И лишь убедившись, что охрана открыла огонь в ответ, нападавшие скрылись в ночной темноте. Самооборона свою функцию выполнила — дом был спасен от грабителей, — но цена безопасности была высокой.

Надо заметить, что жители Харькова проявляли готовность не только оборонять свои жилища, но и вершить суд, не прибегая к формальностям или помощи официальных судебных органов. Эта напасть — самосуды — обрушилась на Россию сразу же после ликвидации царских правоохранительных структур в 1917 году. Когда население увидело, что власть не просто не наказывает преступников, но еще и выпускает их из тюрем, повсеместно правосудие начала вершить толпа. Это было характерно для России в целом, для Украины, для Донецко-Криворожского региона. Вот, к примеру, как описывал ситуацию на Украине Винниченко: «Суд не функционировал. Народ не верил этой закостенелой, продажной и приспособленной к защите привилегий и законов господствующих классов институции. Народ сам искал спасения и справедливости в себе. Пошла эпидемия самосудов».

Страшнее всего, что даже просвещенное, интеллигентское общество особенно не протестовало против линчеваний, если они совершались в отношении бандитов и грабителей. Достаточно проанализировать либеральную прессу конца 1917 —начала 1918 г., чтобы убедиться в этом. Если она протестовала против конфискаций, обысков, реквизиций, ущемлений свободы слова, ограничения религиозных или имущественных прав, то сообщения об очередном самосуде над грабителем или даже мелким воришкой описывались в лучшем случае бесстрастно, а то и с откровенным злорадством. Просвещенная российская публика, уставшая от грабежей, искренне радовалась такой форме борьбы с ними, не понимая, что уже в самом скором времени ожесточенная, развращенная кровью толпа обернет свое «правосудие» не только против грабителей.

Вот лишь несколько примеров того, как вершилось «народное правосудие» в столице Донецкой республики. В начале весны обитатели дома по Фесенковской улице поймали человека, одетого в форму матроса, который вымогал деньги у жительницы этого дома (причем вымогал оригинальным способом — угрожая ей каким — то шприцем). Некоторые предложили сразу же линчевать захваченного, но затем его решили отвести за угол — на Тарасовскую улицу, где незадолго до этого такими же «матросами» на 800 рублей был ограблен лавочник. Тот сразу же опознал в приведенном арестанте одного из грабителей. Харьковские газеты, как само собой разумеющееся, констатировали: «После этого приговор толпы был бесповоротным. Случайно оказался кто — то среди нее с винтовкой, который тремя пулями и покончил с разбойником». Никакого возмущения по этому поводу либеральная пресса не высказывала.

20 марта средь бела дня два налетчика попытались ограбить мелкую лавочку на Молочной улице (ныне ул. Кирова), уложив на пол трех человек, находившихся в магазине. Однако в этот раз вовремя вмешались милиционеры, которые вместе с солидной толпой устроили преследование бандитов. Вот как описывала этот случай харьковская газета: «Задержав их, разъяренная толпа учинила над преступниками жестокий самосуд. В результате один из грабителей оказался убитым, а другой тяжело раненным». Таких случаев в Харькове было множество — и до провозглашения Донецкой республики, и после ее эвакуации.

Практически все вышеприведенные примеры налетов и грабежей свидетельствуют о том, что в подавляющем большинстве случаев в них участвовали люди в военной или матросской форме. Чаще всего это были мнимые военные либо деклассированные дезертиры, тысячами бежавшие с фронта в 1917 году. Но ситуацию усугублял тот факт, что нередко преступления творились представителями действующих силовых структур — либо армии, либо Красной гвардии, либо милиции. На IV областном съезде Советов меньшевики в своей декларации заявили о том, что атмосфера царившей в начале 1918 года анархии привлекала к большевизму «в громадном количестве всевозможные темные элементы», занимавшие ответственные посты. И это заявление не было лишено оснований. Немало усилий правоохранительных органов ДКР было направлено на борьбу со своими же, с их произволом, пьяными выходками и грабежами.

18 февраля 1918 г. Главный штаб по борьбе с контрреволюцией издал приказ: «Адъютанта Главного штаба Усакова, ввиду безобразия, учиненного им в пьяном виде, уволить от занимаемой им должности и подвергнуть тюремному заключению на шесть месяцев». Подобные случаи были не диковинкой в ДКР. 15 марта Харьковский трибунал вынес приговор по делу представителя Купянского штаба по борьбе с контрреволюцией Ивана Солдатова, который был обвинен в «превышении полномочий» и проведении «незаконных обысков и арестов». Суд подтвердил вину борца с контрреволюцией, но посчитал смягчающим обстоятельством тот факт, что Солдатов… находился в состоянии алкогольного опьянения. Поэтому он получил относительно мягкий приговор — 1 месяц тюрьмы.

Борьба с незаконными обысками и злоупотреблениями при всевозможных конфискациях велась правительством ДКР неустанно, что не раз приводило к конфликтам руководства республики с различными силовыми структурами. Так, 26 февраля наркомы ДКР были вынуждены вмешаться в ситуацию, связанную с арестом купца Кринского. К тому домой в ночь на 26 февраля ворвалась группа красногвардейцев с полномочиями от военного отдела при Харьковском совете. Они потребовали от торговца 150 тыс рублей, а поскольку у того было лишь 14 тыс., взяли эти деньги и арестовали Кринского, пригрозив отправить его на рудники Донбасса в случае, если к утру 27 февраля родственники купца не выделят недостающие деньги.

Кстати, стоит отметить, что харьковские большевики пытались бороться и против этого наказания — отправки капиталистов на донецкие шахты. Эту практику завел еще в конце 1917 г. Антонов — Овсеенко, что вызвало протесты Харьковского совета. Данный спор дошел даже до Всероссийского совнаркома, где на заседании 30 декабря также вызвал бурные дискуссии. Но резолюция, написанная лично Лениным, была однозначной: «Совет Народных Комиссаров приветствует решительные меры т. Антонова… а вместе с тем постановляет, что командующий войсками вправе применять против грозящих вызвать безработицу и голод капиталистов — саботажников репрессии вплоть до отдачи виновных в принудительные работы на рудники». Против данной резолюции категорически выступили левые эсеры, входившие в советское правительство, однако она была в итоге принята. Соответственно, подобная мера наказаний относительно капиталистов была узаконена в России, и властям Донецкой республики ничего не оставалось делать, как принять этот способ влияния на преступников.

Со стороны же купца Кринского власти Донецкой республики состава преступления не обнаружили. Потому нар ком Васильченко лично вмешался в эту ситуацию и пояснил, что военный отдел не был уполномочен на данный обыск и тем более арест купца. После его вмешательства Кринский и ряд незаконно арестованных торговцев были освобождены. Правда, 14 тысяч, изъятые у Кринского, ему возвращены не были — деньги были «распределены между нуждающимися красногвардейцами».

Но и сами красногвардейцы не раз представали перед судом Донецкой республики. Так, немалое внимание привлек процесс по делу красногвардейца Василия Ситцевого, обвиненного в «контрреволюционной деятельности». 14 марта Харьковский трибунал приговорил его к 3 месяцам тюрьмы. Ситцевой был красногвардейцем, который участвовал во взятии Полтавы в январе 1918 года и был заподозрен в краже денежного сейфа с 46 тыс. рублей, изъятого в тамошнем юнкерском училище. Когда его коллеги — красногвардейцы высказали эти подозрения, в пылу ссоры Ситцевой заявил, что «ждет лишь поворота революции и тогда первый готов вешать» (следует полагать, своих коллег — рабочих). Этой фразы было достаточно, чтобы обвинить красногвардейца в контрреволюционных намерениях. В итоге эпизод с кражей сейфа на суде не фигурировал, а приговор касался лишь слов, сказанных в пылу ссоры.

Не раз вскрывались и ложные обвинения. 4 марта под давлением меньшевиков (в частности, Павлова) по личному приказу наркома ДКР Васильченко был арестован заведующий политическим отделом контрразведки некий Веритэ, который был предан трибуналу за «произведенную реквизицию с корыстной целью». Однако на суде, состоявшемся через пару недель, все обвинения в адрес представителя власти рассыпались, и Веритэ в итоге был оправдан.

Но бывали и случаи, когда отличить правоохранителя от бандита было невозможно (совсем как в нынешние времена).

В конце марта Харьков был взбудоражен диким случаем на Старо — Московской улице, когда некий Милов, рядовой боец формировавшегося тогда в Харькове партизанского отряда, застрелил прямо у вагона конки, на глазах толпы, раненого солдата, Георгиевского кавалера, с которым вступил в словесную перепалку. Милов был моментально задержан подоспевшей милицией, а в кармане у него был найден любопытный для солдата набор инструментов — отмычка, чужая банковская книжка на значительный вклад, золотой браслет, чистые бланки различных партийных организаций с оттисками печатей и т. д..

Через год Артем, говоря о солдатах, наполнивших Харьков в начале 1918 года, и, в частности, о солдатах революционного 30–го полка, заявлял: «Эти люди умели бить контрреволюционеров, но они не умели понимать вполне смысла новых порядков, власти Советов. Они вызывали чувство восхищения своим героизмом там, где был враг. Но часто возмущали своим беспорядочным поведением там, где не было ни борьбы, ни открытого врага».

В этой связи власти ДКР вынуждены были пойти на решительные меры, ликвидировав 30–й полк как таковой. Несмотря на то что Донецкая республика находилась в состоянии военной мобилизации в связи с наступлением немцев, а соответственно, ей крайне нужны были опытные воинские кадры, 30–й полк, так много сделавший для прихода большевиков к власти в Харькове, к тому времени был уже источником постоянных конфликтов и вооруженных столкновений внутри республики и доставлял больше головной боли, чем пользы. Активист полка Н. Глаголев вспоминает о его ликвидации следующим образом: «В марте 1918 г. 30–й полк в порядке выполнения приказа округа был демобилизован, партийные же и руководящие кадры были использованы в основном для работы во вновь сформированном Народном комиссариате по военным делам Донецкого и Криворожского бассейнов. Н. Руднев был назначен заместителем наркомвоена».

С одной стороны, с ликвидацией полностью революционизированного 30–го полка в столице ДКР исчез очаг вольницы и анархии. С другой, проблема, связанная с преступлениями солдат, не была решена — практически все демобилизованные военнослужащие остались на территории Донецкой республики, многие из них сохранили оружие и продолжали его использовать отнюдь не в оборонительных целях.