#img_25.jpeg

Если бы меня спросили, почему я пошел работать в КГБ, я бы ответил: по направлению. Которое получил вместе с дипломом юридического института. Еще до выпуска партком института, членом которого меня избрали на последнем курсе, дал мне такую рекомендацию. Не знаю, чем я заслужил внимание нашей партийной организации, на курсе, мне казалось, все парни были как на подбор, но из многих самое интересное, по-моему, место досталось мне. Вот так бы я сказал, если бы спросили. Но вы не спрашиваете. И правильно делаете. Подобные вопросы только в книжках задают. Вот я и решил задать его сам себе, чтобы было с чего начать мой рассказ. Рассказ этот — своего рода боевое задание. О наших делах пишут редко, и вот представилась такая возможность, и поручили это мне, и я ответил: «Есть!» Наверное, я не сумею все разрисовать красиво, я ведь не настоящий писатель, хотя писать приходится много.

 

1

«В соот…вет…ст…» Пальцы совсем свело. Запутавшись в чаще глухих согласных, я выронил ручку и ожесточенно замахал руками, сжимая и разжимая кулаки. За этим полезным занятием и застал меня подполковник Скориков. Его круглое лицо от улыбки стало еще круглей.

— Мы писали, мы писали, наши пальчики устали! — пропел он.

— Устали, Сергей Палыч, — пожаловался я.

— Пусть отдохнут, — посочувствовал Сергей Павлович. — Дай и ногам поработать. Сходи к Северскому, я только что от него. Есть информация.

Я накрутил три телефонные цифры.

— Георгий Григорьевич? Тушин. Вызывали? Есть через двадцать минут!

Поглядевшись на ходу в застекленный стенд, как в зеркало, я подошел к двери кабинета подполковника Северского ровно через девятнадцать с половиной минут. Подполковник, как всегда, привстал навстречу, указал на стул. Еще десять секунд на обмен приветствиями, и все — в точно назначенный срок можно приступать к делу.

— Что такое «фонд Солженицына» — знаете?

Я пожал плечами. Знать-то знаю. В общих чертах. Не настолько, как Северский, — у него большой опыт борьбы с идеологическими диверсиями.

— Напоминаю, — Георгий Григорьевич придвинул одну из папок, лежащих перед ним на столе, но пока не стал раскрывать ее. — «Фонд» находится в нашей стране. После выдворения Солженицына из СССР деньгами распоряжается небезызвестный Александр Ризбург. Цель «фонда» — поддерживать материально и в первую очередь морально так называемых «политзаключенных». Подпитывается он «пожертвованиями» организации «Международная амнистия»: сертификаты, различные вещи, советские деньги привозят в СССР «туристы» — эмиссары «Амнистии». — Северский четко выделял в речи насмешливые кавычки. — Однако в основном «Международная амнистия» находится на содержании у западных спецслужб, главные суммы вкладывают тайно ЦРУ и «Интеллидженс сервис». А они даром деньги не дают. В обмен распорядители «фонда» требуют от «облагодетельствованных» клеветническую информацию о СССР и социалистических странах. — Северский умолк, перебирая бумаги в папке, выдернул одну. Я, кажется, начал догадываться… — Так вот, получены данные, что этим «фондом» воспользовались наши бывшие «интеллектуалы». Помните таких?

Помню ли я!..

 

2

В тот вечер телефонный звонок остановил меня на пороге. Честное слово, я уже вышагнул в коридор, когда он меня догнал. Брать трубку или не брать — правила службы не позволяли такого выбора. Я, правда, не планировал на сегодня никаких неожиданностей и собирался мирно отдохнуть в кругу своей жены, что ей было обещано заранее, но… Наши жены несут службу вместе с нами. Не присаживаясь к столу, лишь дотянувшись до тумбочки с телефонами, я буркнул в холодную трубку:

— Слушаю. Тушин.

— Ах Ту-у-шин! А скажите, гражданин Тушин, чем вы там занимаетесь?!

Голос изменен, но это «там» вместо «здесь» совершенно демаскирует его обладателя. Я вздрогнул.

— Галочка! Вот здорово, что ты позвонила! Я только-только поворачиваюсь к аппарату, а ты сама уже тут как тут! — Главное, говорить быстро, не давая вставить ни словечка, и веселья больше в голосе, веселья! — Я, знаешь, домой собрался, дай, думаю, позвоню, может, в магазин зайти за чем-нибудь, а?

Та-ак, вопрос задан, не лучший вопрос, но я слабо надеюсь, что он переведет стрелку разговора с опасного пути, в конце которого ой какие могут быть оргвыводы!..

— Тушин ты Тушин! Ну какой магазин! На часы-то хоть посмотри!

— Ой! — натурально удивляюсь я. — Надо же, стоят! А который час, дорогая?

— Тушин ты Тушин… — Кого-кого, мою Галину не проведешь. — Только не бей их, пожалуйста, об угол сейфа, к утру они сами остановятся, тогда и предъявишь свое алиби. А сейчас — бегом марш! Может, успеешь хоть хлеба купить…

— Рад стараться! — рявкаю я и нацеливаюсь катапультироваться в дверь, однако заколдованную черту порога не дает перешагнуть новый звонок. Изо всех сил надеясь, что это Галина спохватилась дополнить подозрительно краткий список указаний, я с опаской поднимаю трубку. Но звонил второй телефон.

— Виктор Иванович, зайдите ко мне.

— Надолго, Сан Саныч? — осторожно уточняю я, но майор, видно, чем-то расстроен, он сухо бросает: «Жду», и в наушнике отбивают тревогу короткие писклявые гудки.

Ситуация критическая. Но легко разрешимая. Пальто — на вешалку, в руки тетрадь, по коридору быстрым шагом-м — арш!

— Здравия желаю! Товарищ майор!

Майор сидел не шелохнувшись. Желтый круг света от настольной лампы падал на его руки, лежащие спокойно на столе. Потемневшая тонкая кожа не прятала набрякшие жилы. Я сморгнул. Мгновенно затопило какой-то теплой волной. Я подумал, что Шумков, оказывается, немолод, он ведь воевал, а День Победы отсчитал уж четверть века…

— Что, лейтенант, устал?

Лицо его скрывала темнота, и голос, казалось, шел из этих рук, такой же спокойный. Я смешался.

— Ну… почему…

— Рапортуешь больно громко.

Да-а… Я подмечал за собой такое: когда вымотаешься, начинаешь подстегивать себя, взвинчиваешься — и в какой-то миг это прорывается наружу. Раскусил меня товарищ майор. Спасибо. Если бы еще не задержал… Я переступил с ноги на ногу.

Александр Александрович понял. Вздохнул.

— Ладно. Завтра, на свежую голову. В восемь ноль-ноль выезжаем в Железогорск. Явишься в семь тридцать, проинструктирую.

В душе благодаря и Шумкова, и пока удачно складывающуюся судьбу, я выскочил на крыльцо, перепрыгнул через две ступеньки, круто развернулся на правом каблуке — левое плечо вперед! — и заспешил-заскользил в булочную. Мартовская капель к ночи превратила тротуары в гладкие катки. Ну-ка, «сальхов», «тройной тулуп»!.. Я доскользил до угла. Мамма миа! Стрелки часов на «ратуше» пронзили меня насквозь. Ну неужели нельзя хоть в центре-то города открыть круглосуточное булочное дежурство! Для тех мужей, которых с вечера отправили за хлебом…

 

3

Я, конечно, не выспался. Моргал, позевывал украдкой и, уставившись в одну точку, слушал инструктаж напряженно, стараясь не упустить ни одной детали.

Дело было так. Несколько дней назад зашел в наше управление молодой человек и заявил, что его пытались вовлечь в антисоветскую организацию. В приемной он выложил на стол вещественные доказательства — пачку листов, отпечатанных на машинке. Пока он вздыхал над составлением объяснительной записки, покусывая казенную ручку, дежурный пробежал глазами размытые копиркой машинописные строчки. Картина получалась интересная. Из бледных букв складывались призывы свергнуть Советскую власть насильственным путем и установить новый строй, туманно обозначенный именем «Авантордо». Заглавия документов сообщали, что они принадлежат некоему «Легиону интеллектуалов».

Грозные бумаги молодой человек по фамилии Утин привез с севера нашей области, из Железогорска. Туда он ездил в гости к бывшему армейскому сослуживцу. При демобилизации обменялись адресами, и вот дружок зазвал погостить. Однако вместо ожидаемого горячительного угощения пичкал непонятными, пугающими разговорами о новых классах, о грядущем восстании, которое предлагал готовить вместе…

Это был уже не первый сигнал о поведении Евгения Дуденца, того самого утинского сослуживца. В прошлом году рабочие шахты, где он числился замерщиком в маркшейдерской службе, на собрании крепко пропесочили его за злопыхательские разговорчики. Обидевшись, он уволился, ушел контролером в горгаз. Там работает в одиночку, ходит по квартирам. На работе притих. Но окончательно, похоже, не угомонился. Проверили. Пришли материалы, которые показали, что действия Дуденца намного серьезнее простых «разговорчиков». Он пытается тиражировать антисоветскую литературу, обзавелся сообщниками, старается вовлечь в свою группу новых людей… Это уже статья 70-я УК РСФСР: «Антисоветская агитация и пропаганда». Пришлось возбуждать уголовное дело. В него легло и заявление Утина.

Утин, Утин… С одной стороны — молодец, не побоялся, хотя сослуживец обещал ему смертную кару в случае несдержания тайны. С другой — настораживает тон его объяснений: фразы какие-то скользкие, уклончивые… И бумаги те, что привез, не читал. И другим не подсовывал. Так просто лежали у него. Целых полгода после возвращения из Железогорска…

Утин, Утин… Я, кажется, задремал на миг под ровный голос Шумкова. Перед глазами всплыло знакомое крыльцо нашего управления. У невысоких ступеней топтался длинноволосый парень в грязной болоньевой куртке. Я понял, это Утин. Впрочем, стоп. Он же работает на машзаводе. Должен соответствовать солидному предприятию. Я смахнул длинные волосы с утинской головы, водрузил на армейскую стрижку берет… нет, модную дорогую кожаную кепку, куртка обновилась и приобрела более строгий покрой. Совсем другой вид! Вот только глаза подкачали. Они остались прежними, глаза. Что-то бегают они, прячутся…

— Слушайте! — встрепенулся я. — Подозрителен мне этот Утин. Не такая уж он овечка, какой прикидывается.

— Правильно понимаете, лейтенант. — Майор Пастухов, неведомо как очутившийся у светлеющего окна, не повернул головы. Педант, аккуратист, «сухарь», он на работе со всеми строго официален. На мой взгляд, даже чересчур. Меня это в первые дни задевало. Даже померещилось поначалу, что Пастухов недолюбливает меня.

А я Александра Петровича — обожал. Конечно, мне сразу понравились все сослуживцы. Легко приняли, приветили как своего. Все они — «отцы», фронтовики, я смотрю на них с громаднейшим уважением. А в Пастухова просто влюбился. Краснею, словно девушка, перед ним. Но майор старается удержать меня на дистанции. Вот и сегодня: неслышно вошел в кабинет, нос в воротник и молчал все время, пока Шумков меня инструктировал.

Пастухов обернулся.

— Я беседовал с Утиным. Человек он, видать, не потерянный, совесть еще сохранил. Он понял, в какую компанию попал, и честно во всем признался. Его показания нам помогут, и я, Виктор Иванович, вас с ними ознакомлю. Попозже. — Он чуть улыбнулся. — Вот только развяжусь с одной тут ситуацией…

— Ох, хитрый ты у нас, товарищ майор, — добродушно подковырнул старого друга Шумков. — Сначала настаиваешь, чтобы молодого лейтенанта непременно включили в нашу бригаду, а потом быстренько передаешь его мне? Взялся шефствовать, так шефствуй!..

Здорово! Пастухов, сам майор Пастухов, старший следователь по особо важным делам (по особо важным!), решил шефствовать надо мной!

— Вы сегодня, Виктор Иванович, поработайте под руководством Александра Александровича, — распорядился Пастухов, — а с завтрашнего дня можете обращаться непосредственно ко мне.

Это я понимаю. Пастухов ведет параллельно еще одно дело, и, наверно, в нем выпала критическая точка. В такой момент всеми силами навались — и как тяжелый вагон сдвинешь с места, дальше сам по рельсам покатится, только направляй. Но тут, конечно, по закону бутерброда, сваливается на тебя еще одно дело — горячее, с пылу, с жару, скворчит и брызжет, и требует к себе срочного внимания. И никуда не денешься, у нас, мягко говоря, не принято выбирать дела: надо — значит надо, дело само тебя выбирает. И выкручивайся как можешь, Александр Петрович вчера, видимо, в бешеном темпе критическую точку в старом деле проходил и под самый вечер, закрутившись, попросил Шумкова разъяснить мне мою задачу. …А я-то обрадовался, что инструктаж перенесли на утро… Мог бы еще вчера узнать, что Пастухов, сам Пастухов рекомендовал меня в эту бригаду!

 

4

В Железогорск мы выехали на трех машинах. Преступную группу надо было задержать одновременно. В городе мы разделились по трем заранее известным адресам.

К Дуденцу направились Скориков и наш «батя», начальник отделения Олег Иванович Москвин. Назавтра Сергей Павлович подробно нам пересказал, как встретил их главарь «интеллектуалов».

Дверь открыл носатый парень, молча, не спрашивая — кто, отступил в глубину коридора, прижался к стене. Ждал, что ли?

— Дуденец Евгений Михайлович? — уточнил Скориков, хотя парень был похож на свою фотографию. — Мы из областного управления Комитета государственной безопасности, — подполковник показал удостоверение. Дуденец машинально поднял руку, но Сергей Павлович плавно отвел в сторону раскрытые красные корочки. — Вот постановления на ваш арест и обыск в квартире. Ознакомьтесь.

Он долго вглядывался в короткие тексты, будто не понимая. Наверное не ожидал, что вот так, сразу — арест, готовился, подозревая возможность провала, к другому, может, к словесной дуэли, а теперь лихорадочно соображал, как себя вести. Наконец решился.

— Что вам надо?! Чего вы пришли!

Не страх, не отчаяние — злоба клокотала в его горле. Крупный кадык дергался вверх-вниз.

— Пройдемте в комнату, — голос Сергея Павловича построжел, но не растерял ни грана вежливости. Однако ему пришлось крепко взять парня под локоток.

В комнате Дуденец, пятясь, придвинулся к письменному столу, присел на него. Рука скользнула по полировке. Какую-то бумажку он попытался незаметно сунуть в карман.

— Дайте сюда, пожалуйста. — Сергей Павлович посмотрел на него, как экзаменатор, поймавший на шпаргалке ученика.

Дуденец поспешно выдернул руку из кармана, рванул листок, потянул обрывки ко рту.

— Фу! — Сергей Павлович сморщился. — Там же микробы!

Дуденец растерянно замер. И безвольно уронил бумажный комок в подставленную Скориковым ладонь. Это оказалась почтовая квитанция на отправку в Свердловск бандероли.

«Почтамт, до востребования, Щеглову…»

Пока приглашенным из соседней квартиры понятым Москвин отчетливо объяснял их права и обязанности, Сергей Павлович осмотрелся. Вещи в комнате насторожились. Стопка журналов и брошюр на письменном столе возмущенно пыталась вытолкнуть затрепанные тетрадки, а те съеживались, стараясь втянуть закладки. Зеленый сундук у окна сгорбился, явно что-то скрывая.

— Начнем, — сказал Сергей Павлович и попросил Дуденца: — Откройте сундук.

Тот со злостью рванул крышку, Неожиданно забил, как загавкал, резкий звонок.

— Ого! — поднял брови Москвин. — Сигнализация.

Дуденец быстро шагнул к столу, выдернул верхний ящик. В окне между рамами замигала лампочка.

— Все как у людей, — усмехнулся Москвин. — Сундук, я вижу, пуст. Значит, материалы у Мальцева. Или у Кореньевой? Проверим, проверим…

При каждой фамилии Дуденец судорожно сглатывал. И сорвался на крик:

— Ничего не найдете! Ничего! И не ходи́те! Какой Мальцев?! Нет никакого Мальцева! Наташу не троньте! Вы… вы…

— Перестаньте, — брезгливо бросил Москвин. Сергей Павлович принес с кухни стакан воды.

Поставив стакан на стол, он увидел в выдвинутом ящике пистолетную обойму. От резкого рывка она выехала из-под бумаг.

— Зачем это вам? — Сергей Павлович повертел обойму, разглядывая. Пустая. Глубокие следы ржавчины на боках. — Как вы себя называете — «интеллектуалы»? А это, — он с пристуком положил обойму на стол, — бандитизмом попахивает.

— Да! Мы — интеллектуалы! — Дуденец вызывающе вскинул голову. — На первом этапе наше оружие — слово, а уж потом…

— Что — потом? — спокойно осведомился Москвин.

— Я больше ничего не скажу, — Дуденец демонстративно сжал в ниточку тонкие губы.

— Ну-ну, — улыбнулся Москвин. — Поживем — увидим. Поумнеете — сообразите, что отвечать честно — в ваших же интересах. А сейчас — собирайтесь, поедете с нами.

 

5

Наталья Кореньева чем-то напоминала лисичку. Улыбаясь, почти смеясь, словно сама процедура ареста ее вроде бы даже радовала, она выложила, что разные там «теоретические работы» имеются, она их самолично печатает, аж ногти пообломала на чертовой машинке; вот только документов этих у нее сейчас нет, все Жека забрал, сложил в чемодан и отнес Кольке Мальцеву; ой, подождите, вспомнила: одну записную книжку; он спрятал у нее.

— Сейчас достану, — Она вдруг направилась к выходу.

— Стойте! — я преградил ей дорогу.

— Да вы что? — изумилась она. — Я же не убегу! Как я могу убежать от такого… молодого, сильного…

И состроила глазки. Она еще кокетничает!

Шумков заметил, как я смутился, и подчеркнуто официально приказал:

— Товарищ лейтенант, пригласите понятых.

Соседей я нашел лишь в третьей квартире. Обе женщины, мать и дочь, держались настороженно, на веселое «Здрасьте!» Кореньевой не ответили.

— Приступаем, — тем же строгим тоном сказал майор. — Товарищ лейтенант, пишите протокол.

— Зачем протокол! Я так отдам, — предложила Кореньева.

Шумков почему-то ответил мне:

— Надо, лейтенант, все оформлять как положено.

Ох, Сан Саныч! Он совсем не так понял мой вопросительный взгляд. Да я горю желанием написать хоть тысячу протоколов!

Мы вышли на лестничную площадку. Я подробно описал распределительный щит электроснабжения, щель между его рамой и стеной, из которой Кореньева извлекла маленькую записную книжку в зеленом пластиковом переплете. Линейкой вытолкнула. Деревянной ученической линейкой с маркировкой до 30 см, погружая ее в тайник на 5—8 сантиметров.

В книжке оказались адреса и какие-то странные записи. Что-то вроде о сельскохозяйственных опытах.

Больше мы ничего не нашли. Я попросил понятых расписаться.

— Это что — всё?! — старшая женщина не то чтобы недоумевала, она возмущалась. — А почему вы ее не спрашиваете, какие она по ночам пьянки-гулянки закатывает?! Житья от нее всему подъезду нет!

— А ну, вали отсюда! — рванулась к ней Наталья. Посыпалась грязная брань. Молодая соседка сильно оттолкнула ее. Я схватил Кореньеву за руки.

— Тихо, тихо, — майор осторожно придержал молодую. — Мы это знаем, — серьезно ответил он старшей. — Спасибо за помощь. Когда понадобится, мы пригласим вас свидетелем. А пока — до свидания.

— Гуд бай! — помахала ручкой Наталья. Она снова была весела.

 

6

Всю компанию: Дуденца, Кореньеву, Мальцева — повезли в Свердловск. Приехали уже ночью, потому что до позднего вечера Дуденец, переведенный для допроса в кабинет начальника железогорского горотдела, упорно отказывался давать показания. Пока Сергей Павлович оформлял протокол, мы расположились в приемной, в глубоких кожаных креслах. Москвин нещадно дымил «беломориной», стряхивая пепел в уже опустевшую пачку, зажатую в кулаке, Обстановка располагала к воспоминаниям.

— В сорок пятом, — говорил Олег Иванович, — были у нас в управлении вот такие же мягкие диваны. Кожа на них — мечта штабного сапожника! Очень они нас тогда выручали: шинелью с головой укроешься — и хоть часок да поспишь. Помнишь, Саша?

— Как же, помню, — откликнулся Шумков. — Все время на них снилось, будто я опять на фронте из болотины пушки вытаскиваю. Лошадь бьется в грязи, приседает, обнимешь ее за шею, прижмешься щекой, уговариваешь… Просыпаюсь — диванный валик в охапке… Только я, Олег Иванович, позже пришел, в сорок девятом.

— Да-а… А Сергей в сорок седьмом из Польши вернулся…

Я уже знал, что Скориков помогал возрождению народной Польши. Видел его фотографию в музее управления, где он в мундире офицера Войска Польского, в четырехугольной фуражке. Рядом с фотографией орден — «Серебряный крест заслуги».

— Расскажите, Сергей Павлович, — попросил я однажды, — за что?

— Ну… там же написано… — Он наклонился к стеклу. — «За разоблачение немецкой агентуры и подпольных бандгрупп». Разве не ясно…

— Расскажи, расскажи, — подтолкнул его Пастухов. Он тоже был в парадной форме с панцирем наград. Все наше отделение тогда собралось в музее. Мне торжественно вручили «Наказ молодому чекисту». Когда зачитывали слова: «Вы вступаете в боевую семью…», я посмотрел на них, моих сегодняшних однополчан, и мысленно добавил: «Боевую, героическую». — Расскажи, — подсказал Пастухов, — как ты перед схроном, на виду, отбросил автомат и полез в логово с голыми руками, чтобы бандиты поверили, что вы их будете брать живыми…

— А вы знаете, Виктор Иванович, — поспешно перебил его подполковник, — за что нашему «бате» в мирные дни вручили боевой орден?

— Наверно, — я уважительно понизил голос, — за войну. Как говорится, награда нашла героя.

— Нашла-то нашла, — Сергей Павлович просиял от удовольствия, — да за геройство послевоенное. Олег Иванович в выявлении двух агентов участвовал. Еще гитлеровского посева. Один на окраине Свердловска «учителя музыки» изображал, другой в Нижнем Тагиле пристроился, «фельдшерам». Собирались на новых, заокеанских хозяев работать. Не вышло!

Педант Пастухов упорно не оставлял раскрасневшегося подполковника в покое.

— Расскажи о своих наградах. Вот эта за что? А-а, не помнишь… Я помню: за дело Пауэрса, летчика-шпиона. — Майор повернулся ко мне. — Наш Сергей Павлович — ходячий музей, ей-богу. Если бы еще суметь его разговорить… Слышишь, Сергей…

Сергей Павлович уже спрятался за широкую спину Москвина.

…Сейчас, сидя в уютных креслах, Москвин и Шумков переговаривались вполголоса, что-то уточняли. Я слышал: «…Погоны выдали к Первомаю, девятнадцать лет, только и пофорсить! …В сорок втором — Юго-Западный… Третий Украинский…»

У меня в такие моменты, когда наши фронтовики принимаются вспоминать, кожа на лице деревенеет. Невероятно, что эти люди так запросто приняли меня в свою компанию. В душе я бурно восхищаюсь ими… но на вид стараюсь этого не показать. Как-то не принято у моего поколения открыто выражать положительные эмоции. Завидую доброму Сергею Павловичу: тот может и суховатого Пастухова расшевелить своей открытой, искренней радостью по любому, самому мелкому поводу. Скажем, по поводу удачного воскресного улова, о котором сам же Сергей Павлович выспросил Шумкова. Рядом со Скориковым, наверно, легче было воевать. С ним бы я пошел в разведку. Если бы он взял меня с собой.

 

7

Дуденец заговорил после ужина.

Он не знал, с какой стороны мы вышли на него, а у нас было признание Утина. Федор назвал еще одного армейского сослуживца, с которым, как и с Дуденцом, обменялся домашними адресами. Новый «подпольщик» жил недалеко от Железогорска, в поселке Макаровка. Он казался заводилой всего дела, называл себя «главным теоретиком», «вождем». По его заданию Федор ездил в Железогорск. Там, правда, он долго не мог понять, кто же из дружков главнее, когда Дуденец представился «президентом». А заплатив по требованию «президента» «членские взносы» в размере 10 рублей, Федор предположил подобную обираловку и со стороны, «вождя» и вовсе взволновался. Он так и не понял, что требуется от него, но, когда Дуденец его припугнул, Федор обещал «содействовать». Вернувшись домой, Утин еще полгода посылал руководителям «Легиона» фальшивые донесения, а потом все же не выдержал, собрал все накопившиеся у него «документы» и пошел к нам…

Поняв, что нам известно о его макаровской связи, Дуденец показал, что в июне позапрошлого года в армии он познакомился с ефрейтором Вячеславом Сверчевским, который предложил ему помочь подготовиться к поступлению в институт, хвастаясь своими познаниями в области общественных наук. Но в июле Дуденец уже демобилизовался, оставив Вячеславу свой домашний адрес, так как тот обещал прислать список книг для занятий. Дуденец первый напомнил о себе — письмо осталось без ответа. Только через 8—9 месяцев незадачливый ефрейтор сообщил, что по болезни списан из армии, живет в Макаровке и приглашает приехать к нему — позаниматься. Что ж, для милого дружка… Дуденец отправился в Макаровку, где его ждал должник-репетитор. Вместо учебного курса, рассказывал нехотя Евгений, дружок преподал странные вещи. Будто бы в стране формируется «Легион интеллектуалов» — будущая элита общества. Принимаются туда люди только очень образованные, но он может поручиться за земляка. По блату — как откажешься! Евгений согласился стать «легионером». Провожая, Сверчевский дал ему две тетради «с конспектами». Евгений дома прочитал их и… «сжег, потому что ничего не понял». В сентябре Сверчевский прислал новые документы — «Программу», «Устав»… Дуденец и их, говорит, уничтожил…

Он не знал, что все эти «уничтоженные» материалы Пастухов разыскал у Мальцева — в чемодане, глубоко запрятанном на печи. Он не знал, что сегодня же в Макаровке задержан Сверчевский и у него обнаружены письма Дуденца с подробным обсуждением «непонятых» «конспектов». Он также не знал, что Утин детально расписал свою экскурсию в Железогорск, рассказав о паролях, шифрах, псевдонимах… О том, что именно Федор опередил его, Дуденец не знал, и потому на вопрос Скорикова: «Кто к вам приезжал?» (Сергей Павлович подразумевал, естественно, Утина) — Дуденец мрачно поведал нечто для нас новенькое. Приезжал курьер от Сверчевского, кличка Лихой, фамилии не знаю, сказал, что прибыл с ревизией, мол, слабосильно работает железогорская группа, пожил несколько дней и уехал обратно. О чем говорили — завтра расскажу, а сейчас чувствую себя усталым и прошу дать мне сосредоточиться. Допрос окончен в 20.40.

 

8

Тот первый, показавшийся мне очень долгим день глубоко, хотя и осколками, врезался в память. Позже я понял, что сильно нервничал тогда. Впервые я участвовал в серьезном деле. Впервые настоящий враг был со мною с глазу на глаз.

Еще в юридическом, на практике и в оперативном комсомольском отряде, мне приходилось задерживать хулиганов и даже одного грабителя. Это были преступники, но они были частью нашего общества, порождением его недостатков — дурного воспитания, попустительства, разливанного моря спиртного и т. п. От них можно было избавиться, как от болячек на теле — залечивать, пока это место не обретет здоровый цвет. Столкнувшись с «интеллектуалами», я подумал: это чужеродные микробы, занесенная извне, как от удара ножом, инфекция, и чтобы излечиться от нее, надо прежде всего извлечь грязь из раны. Арест «легионеров» стал естественной мерой защиты общественного здоровья.

Нет, мы не опасались, что «интеллектуалы» смогут подать другим заразительный пример. Болезнь легко распространяется лишь в нездоровой среде, а называть таковою окружавших преступников людей — не было ни повода, ни причины. Опасность этого преступления мне виделась в другом — в том, что «интеллектуалы» посягнули на сами устои нашего государства, нарушили основной нравственный закон нашего общества: любить свою Родину; без этой любви, порождающей в высшем взлете Павку Корчагина, стахановцев, молодогвардейцев, Гагарина, — невозможно представить советского человека. Нет ничего противнее предательства, вдвойне омерзителен изменник Родины. Трудно, не могу подобрать самые сильные, точные слова, чтобы выразить всеобщее отношение к такому тяжкому преступлению. Ну вот: многие из нас, наверное, увидев драку двух подвыпивших парней, могут в смятении отвернуться, отойти. Но ни один, я уверен, не сможет остаться равнодушным, если на его глазах ослепленный клеветой и злобой сын поднимет руку на родную мать; любой из нас не удержится, ринется с криком, чтобы тут же остановить и наказать безумца. Я подумал: сына, избивающего мать, схватит за руку любой, но как распознать негодяя, тайком подтачивающего материнскую жизнь? Наверное, в этом и заключается сложность нашей работы. Нас обучают специальным методам борьбы с преступлениями против государства, это профессиональные навыки, а опираться они должны, как на фундамент, на обостренное чувство справедливости.

Однажды, выбрав момент, я поделился этими мыслями с сослуживцами. Мы все, распаренные, остывали в раздевалке у спортзала. Подушечки пальцев каменно ныли от ударов тугого мяча. Довольные игрой, мои «старички» подтрунивали друг над другом, выясняя, кто бы из них мог войти в сборную Союза, у кого имеются для этого необходимые качества. Тут я и рассказал, чем озабочен, и ввернул свой вопрос: что важнее в нашем труде — практический опыт или профессиональное чутье, которое должно быть заложено от рождения, как талант? Все озадаченно примолкли. Александр Петрович покачал головой.

— Неточно ставите вопрос, лейтенант. Мне понятно и близко ваше юное стремление разобраться в глубинных, нравственных основах профессии, и поверьте мне, в свое время прошедшему те же раздумья, — ни вы, ни я, ни все мы готовыми чекистами не родились, чекистами нас сделало государство, которое, поручая нам эту работу, учитывало и приобретенные знания, и внутренние установки. Вспомните слова Феликса Эдмундовича Дзержинского о холодной голове и горячем сердце чекиста. Что важнее — это не вопрос. Чекистом невозможно стать и без того, и без другого. А что касается сложности нашего труда… У каждого времени свои проблемы. Помнишь, Сергей, в конце сороковых — дела бывших карателей? Много их тогда побежало прятаться за Урал. У нас у каждого по нескольку дел одновременно. Да мы готовы были 25 часов в сутки работать, лишь бы не дать ни одному гаду уйти от возмездия! И в это же время не одними беглецами занимались. Вы, лейтенант, наверняка читали в нашем музее аттестацию Олега Ивановича за сорок девятый год…

— Товарищ майор! — нарочито строго вмешался Москвин. — Найдите другой пример.

— Это приказ? — быстро взглянул Пастухов.

— Просьба, Шура, просьба, — улыбнулся Москвин. — Что я вам, экспонат?

— Позвольте не согласиться, товарищ начальник, — настойчиво возразил Пастухов. — Наш опыт и сегодня годен не для одних музейных хранилищ…

— Я помню эту аттестацию, — остановил я их спор. И процитировал ее наизусть.

— Во память! — с долей иронии похвалил Шумков. — От рождения или натренировал?

— И то, и другое, — парировал я.

— Конечно, — сказал Сергей Павлович, — вы, молодые, подготовлены лучше, чем мы. Как и мы сегодня образованнее, начитаннее чекистов двадцатых годов. Так и должно быть, ведь враг с годами становится умней, коварней, изощреннее, богаче. Вот возьмем наше дело: за спинами этих «интеллектуалов» стоит громаднейший аппарат вражеской пропаганды, мощные радиостанции, опытные психологи-лгуны. Чтобы бороться с ними, какие знания, какую технику надо иметь! Меня когда-то учили обращаться с миноискателем, а вам сегодня в институте преподают криминалистику на уровне электронно-вычислительных машин. Где уж нам за вами угнаться! Нам таких знаний не давали и вполовину… А все же как минимум в половине ваших знаний — опыт наш. И вместе с вашим опытом он еще послужит следующему поколению. Хотя… — Сергей Павлович вздохнул, — лучше бы новому поколению наш с вами опыт вообще не понадобился. Пусть идут в космонавты. Или в продавцы мороженого. У меня внуки никак не могут выбрать, какая превосходнее из этих двух самых замечательных профессий…

— Ну, — сказал Олег Иванович, — пошли заниматься нашим делом, пока еще не пришлось переквалифицироваться в мороженщики. Потому что, — уточнил он, — в космонавты нас, аксакалы, уже не возьмут, а лейтенанта взяли бы, по здоровью, но его специальность там сейчас не нужна и вовсе, глядишь, не понадобится…

 

9

«Интеллектуалы» давали показания. На докладах у Москвина, где собиралась вся наша бригада, разрозненные сведения склеивались в общую картину, словно клочки разорванного тайного письма. Одни факты примерялись к другим, и становились заметны недостающие детали, которые уточнялись на следующих допросах.

— Когда и где вы приобрели пишущую машинку? — спросил Шумков у Натальи Кореньевой.

— В магазине… Нет, у одного барахольщика на рынке!

— Как он выглядит?

— Он… такой… — Наталья умолкла.

— Вот заявление в городской отдел внутренних дел о краже пишущей машинки из помещения школы. Вот технический паспорт, в нем указан номер, обозначенный на машинке, изъятой у вас. Вот отпечатки пальцев — ваши — на поддельном ключе, открывающем школьную дверь. Ключ обнаружен при обыске у Евгения Дуденца. Нужны еще доказательства?

— Мы украли… Пишите…

Когда Дуденцу предъявили дополнительное обвинение в хищении государственного имущества, он побагровел от обиды. Нет, сам факт кражи («экспроприации!») он не отрицал. Но выглядеть в таком деле мелким воришкой!..

По всему видать, Евгений очень самолюбив. Единственный сын в семье без отца, он ни в чем не знал отказа. Денег у матери хватало, и еще подростком Жека понял, что добываются эти легко летящие рубли не самым честным путем. «Вот как надо уметь жить!» — заключил он. Когда осудили мать и она отбыла недолгий срок, вернувшись по амнистии, Жека вывел еще один личный закон: «Воровать можно — попадаться нельзя».

Претендуя на роль лидера в классе, он учиться на «отлично» ленился. Пошел с другого конца: сколотил «воровскую шайку», как сам называл… из двух человек. Схваченный в раздевалке за руку, сообщника тут же выдал. Однако учителя это дело замяли: «В нашей школе такого не может быть!» В копилку души Жека бросил еще одну фальшивую монету: «Высокими словами, лозунгом можно тайные грешки прикрыть».

Мать, сорванная с теплого местечка, прекратила воровать. Но спрятанные накопления остались. Остались и старые связи. Используя их, она купила кооперативную квартиру, оформила ее на имя Евгения и, решив, что этим окончательно исполнила свой материнский долг, укатила.

Брошенный сын зажил в свое удовольствие. Однако для полного счастья ему не хватало… рабов, приближенных, которыми он мог бы помыкать. В кафе-«стекляшке» он нашел безвольного, тихого пьяницу Мальцева, которого силком и подкупом обратил в свою веру. К тому времени у Евгения сложилась своя, особая система ценностей. Он все чаще с завистью вылавливал в переводных романах, на киноэкране шикарные детали заокеанского бытия. Только там, считал он, подобные ему «белые люди» могут жить широко и красиво. Для «красивой жизни» ему понадобилась любовница. Он нашел и ее — легкомысленную девчонку Кореньеву. С той же легкостью, с какой она пошла на связь с ним, Наталья разделила его антисоветские взгляды.

Дуденец был готов к активным действиям. На первое, осторожное, прощупывающее письмо Сверчевского он ответил бурным криком радости: «Твои слова — полярная звезда блуждающему в степи!» Блуждающие в чуждом для них мире, они встретились наконец. Евгений согласился создать «подпольную организацию», но с условием: он будет в ней главным.

С Вячеславом Сверчевский они сошлись как два медведя в одной берлоге. Дуденец всячески старался подчеркнуть свое превосходство. Считал, что в иерархии «Легиона» «президент» стоит выше «главного теоретика». Да и с «теориями» Сверчевского расправлялся как хотел. Когда отдавал Наталье на перепечатку присланные из Макаровки «статьи», черкал их нещадно. Не пощадил и «Устав».

«Устав» они составляли вместе. В Макаровке. Нет, не случайно заглянул Евгений к старому дружку. И Вячеслав не легкомысленно признался в грешных мыслях, огорченный близким расставанием. По-деловому встретились эти двое. Похвастались друг другу. Работа-де кипит… светокопировальный агрегат строим! Бумаги вот маловато… Бумаги не жалеть! — подбросим, обещал Сверчевский. Копий надо много — вон нас сколько. Одних студентов… пятьдесят! И четыре кандидата наук. Не шутка!

Так, может, научные силы привлечь к разработке программных документов? — закинул удочку Евгений. Сверчевский всполошился. Лето же! Все на каникулах. Ничего. Сами справимся. «Верно, — подумал Евгений. — Не надо делиться ни с кем. Мы — основатели новой революционной теории. Лет через десять… ну, двадцать… когда мы будем руководить страной, мое имя запишут на первых страницах учебников. Интересно, как потомки назовут учение? Дудиз… Дуденизм-сверчизм?.. Не звучит. Надо брать псевдоним».

Вячеслав разложил на столе фиолетовые тома Большой Советской Энциклопедии. Начал диктовать, нашпиговывая формулировки мудреными терминами, которые тут же вылистывал из БСЭ. Что-то Евгений не схватывал на лету, записывал как придется. С чем-то спорил, потом махнул рукой. Дома все равно перепишет.

Встречу решили назвать «Третьей, объединительной конференцией». Именно третьей. За первые две посчитали два своих предыдущих письма…

Если б тем и ограничилось, мы бы не стали возбуждать уголовное дело. Но им показалось мало, захотелось действий. Да таких, чтоб… не пишмашинки красть. Чтобы и о них заговорили по радио с той стороны. Они записали в свою «программу»:

«Собирать под знамена «Легиона» массы интеллектуалов… На втором этапе готовить вооруженное восстание…»

На что они надеялись? На шестом десятке лет Советской власти. Газет не читали, учебники не учили, что ли?

— На что надеялись? — переспросил Москвин. — Да на то же, на что до сих пор надеются наши враги, — на возможность подрыва советского общества изнутри, идеологической измены, переориентировки взглядов или хотя бы потери ориентиров. И не надо обольщаться политической неграмотностью этих «легионеров». У них своя грамота, и получена она оттуда, с той стороны. Вопрос лишь в том, насколько она ими усвоена…

 

10

«Теоретические статьи» «интеллектуалов» особой интеллектуальностью не отличались. Хоть и называл Сверчевский свою теорию «новой», хоть и маскировал трескучие формулировки словами экзотического — эсперанто! — языка, но… выдавали зайца уши… Старую песню перепевали «интеллектуалы», и с чужого голоса. Но как примитивно! Хватало на веку антикоммунизма всяких ревизионистских «теорий», но посолидней все-таки, пограмотней хотя бы в построении псевдонаучных фраз.

У идеологических радиопровокаторов Сверчевский научился обильно уснащать свои «статьи» цитатами из работ Ленина, Маркса, Энгельса, бессовестно искажая их тексты, их смысл. Несколько раз Сергей Павлович уличил его, сверяясь с первоисточниками. Вячеслав в ответ нахально дергал плечом: «У меня другое издание!»

У всех четверых «легионеров» головы были забиты «другими изданиями». Откуда они получали эти измышления? «Слышали звон» по разным «радиоголосам», а потом обсуждали, пережевывали, смачивая собственной слюной… Наслаждались «свободной информацией» в узком кругу… Только ли в этом узком, известном нам?.. Вскоре после начала расследования, железогорские коллеги доставили нам пятого «легионера» — того самого курьера Лихого, им оказался сосед Сверчевского Алексей Кислов. Этот — последний, или еще где-то прячутся члены «огромного количества, множества кого-либо, чего-либо», как определяет слово «легион» толковый словарь?..

Я методично перебирал документы «Легиона». Без кокетства скажу: если бы не специальная подготовка, у меня бы ум за разум зашел от чтения распухших «Синхронистических таблиц» и идейной мешанины «Новой революционной теории». Особого внимания требовали «протоколы совещаний», «ведомости уплаты членских взносов» и т. п. — бюрократия в «Легионе» была на высоте.

В Железогорске всю документацию Кореньева перепечатывала на машинке. А в Макаровке таких умельцев не нашлось. В рукописных листах часто мелькали одни и те же фамилии: Смолин, Бодров, Лихой, Воронин… Это были псевдонимы. Сопоставляя их с известными нам деяниями «интеллектуалов», мы вычислили: Сверчевский — Смолин, Дуденец — Бодров… Кто же такой Воронин? Мальцев? Он в Макаровке не появлялся, из железогорских туда выезжал один Дуденец. И «членские взносы» Мальцев, он же «Семен», платил в Железогорске. А «Воронин» дважды расписался в макаровской ведомости… Сверчевский утверждает, что это — вымышленное лицо, для отчета, чтобы его группа не выглядела меньшей, чем у Дуденца, иначе Дуденец потребует всю власть в свои руки… Липы в канцелярии «Легиона» в самом деле немало, но в одном из «протоколов совещания» приведены высказывания «Воронина», оспаривающие некоторые мысли «главного теоретика». Не в характере Сверчевского даже ради фальшивого отчета ставить под сомнение собственные «гениальные идеи». К тому же «протокол» написан третьей рукой, экспертиза показала несовпадение с ним почерков Сверчевского и Кислова. Значит, есть все-таки в Макаровке третий — «Воронин». Кто же он?

В записной книжке, изъятой у Кореньевой, среди прочих я обнаружил адрес жителя Макаровки некоего Белесова В. П. Его, разъяснила Наталья, Сверчевский использовал в качестве «почтового ящика»: корреспонденцию для Вячеслава железогорцы посылали на этот адрес. Сверчевский показал, что он, ссылаясь на чрезмерное любопытство родителей, упросил ничего не подозревающего Белесова принимать конверты и бандероли с железогорским штемпелем и сразу передавать ему. Адрес Белесова я нашел и в записной книжке, которую Федор Утин передал нам вместе со «статьями» «интеллектуалов». В кипе материалов, которые хранились в чемодане у Мальцева, я выловил грубо разорванную обертку от бандероли, посланной на имя Кореньевой. Обратный адрес был белесовский. «Ничего не подозревающий почтовый ящик» обретал черты целого почтамта… Я посмотрел план-схему Макаровки, и мне показался странным выбор места для «почтового ящика»: Сверчевский и Белесов жили в разных концах поселка…

Я запросил через железогорских коллег дополнительные объяснения от Белесова. Не стану пересказывать содержание объяснительной записки свидетеля Белесова В. П. — мне хватило одного взгляда, чтобы узнать характерные острые петли букв «у», «д» и «в» из макаровского «протокола». «Воронин» — Белесов!

Экспертиза подтвердила мое предположение. При обыске в квартире Белесова были обнаружены антисоветские материалы «Легиона» — его задержали. После очной ставки Белесова со Сверчевский (а Вячеслав не стал выгораживать сообщника) я передал постановление об аресте гражданина Белесова В. П. на подпись прокурору.

По представлению подполковника Москвина мне объявили благодарность в приказе по управлению.

— Поздравляю с первой «ласточкой»! — Сергей Павлович, пожимая мне обе руки, бурно выражал свою радость. Даже «сухарь» Пастухов широко улыбался. «Старички» мои милые, как я вас всех люблю!

— Что же, Виктор Иванович, — сказал Москвин, — с новым обвиняемым будете работать сами.

До сих пор у меня еще не было ни одного фигуранта в делах. Вот и новая ступень боевого опыта.

 

11

Итак, Белесов Виктор Петрович. Тезка, значит. Двадцать три года… еще не исполнилось. Электрослесарь. Характеристика. С августа прошлого года на фабрике… и уже «отличился».

«К работе относился недобросовестно. В общественной жизни участия не принимал. За нарушение трудовой дисциплины переведен на нижеоплачиваемую работу на склад…»

Первый допрос свидетеля Белесова В. П. … Объяснительная записка… Ожидая его, я не пошел обедать. Честно говоря, кусок не лез в горло. Видно, от волнения. Все-таки первая встреча. Я прибрал бумаги на письменном столе, подвигал стул, на который он сядет, определяя место, где будут видны его глаза. Он в эти минуты, наверно, доедал обед — неторопливо, уже привыкнув к необычной обстановке. Его приведут ко мне в два часа, не раньше, у них там, в следственном изоляторе, четкий режим: завтрак, обед, прогулка…

Конвоиры будто поняли мое нетерпение — доставили его без пятнадцати два, сытого, но настороженного, сжатого. Пусть пока освоится в новом кабинете, решил я и, коротко представившись, принялся молча заполнять «головку» протокола допроса. Дело это требует повышенного внимания, чтобы потом не переписывать всю страницу. Итак: «Протокол допроса обвиняемого. Следователь УКГБ по Свердловской области лейтенант Тушин с соблюдением требований… (я заглянул украдкой в образец протокола, предусмотрительно подложенный под стекло на столе) ст.ст. 150—152 УПК РСФСР допросил обвиняемого — Белесова Виктора Петровича, 19… года рождения, уроженца пос. Макаровка Свердловской обл. Допрос начат в 13 час. 50 мин. Окончен в…» Я посмотрел на него, все еще насупленного, и подумал, что окончен допрос будет не скоро.

Может, дать ему еще пару минут? А я пока запишу первый вопрос. «Вам предъявляется «Устав легионера» в обложке светло-желтого цвета на 8 листах, отпечатанный на пишущей машинке под копирку черного цвета, с пометками от руки, сделанными шариковой ручкой с пастой синего и красного…»

— Что это вы всё пишете?!

Я даже вздрогнул. (Не видел меня в этот момент Сан Саныч!) Белесов, поджав ноги под стул, крепко вцепился в сиденье обеими руками. Он и боялся, и хорохорился, лицо его затяжелело, он стал совсем не похож на фотографию из разложенного передо мной «Дела».

— Прошу подождать, — спокойно сказал я, и он сник, убавил гонора.

Я дописал вопрос: «…синего и красного цветов. Знаком ли Вам этот документ, знаете ли Вы его содержание?» Зачитал вслух. Он кивнул.

— Словами, пожалуйста.

— Да… — выдавил он.

Я набрался терпения.

— Полным текстом, пожалуйста, как вас в школе учили.

Ответив как положено, он пробурчал:

— Я что, попугай? Зачем повторять-то…

Я терпеливо объяснил ему, что протоколы допросов будут фигурировать на суде, там спрос с них очень строгий, поэтому отвечать придется в развернутом виде.

— А что, нельзя без суда?

Я буквально опешил. Неужели он такой наивный? Вроде нет — в глазах твердость, он что-то замышлял.

— Вы разве не знаете… — я осторожно подбирал правильный тон.

— Знаю… Только я думал… — он длинно вздохнул, — отсюда сразу в тюрьму…

Вот оно что! Пакостил исподтишка, а теперь надеется так же, скрытно от людей, получить наказание? Боится на суде в глаза честным людям посмотреть? Приуныл, повесил голову… А руки-то как безвольно брошены на колени! Да будь же ты мужчиной, черт возьми!

Я не выдержал и выпалил ему все это вслух, разве что без «черта». Он резко выпрямился, сгруппировался. Вот такой, собранный, он мне и нужен. Темп допроса задаю я.

 

12

Несколько дней он пробовал применять разную тактику поведения. То высокомерно отказывался отвечать, то жалобно канючил… Я старался выдержать ровный тон, не вспылить, как при первой встрече. Он успокоился, посерьезнел. Постепенно наладился ход наших бесед.

Да, я нередко отодвигал протокол допроса на край стола. Мне хотелось понять характер, суть этого человека. Что побудило его выступить против родной страны? Как он жил до этого? Где накапливал яд?

В семье кроме него еще трое детей. Домохозяйке-матери было не до старшего сына. Отец — рядовой инженер — норовил возвращаться с работы попозже, когда горластые малыши были уложены в кровати и шумный дом затихал… Нет, Виктор не попал в дурную компанию, у него вообще компании не было. Болезненно нервный, он часто срывался то в слезы, то в крик — сверстники его сторонились. Учился средне. Как все, вступил в комсомол. Поручений не просил и не имел. В армии не заслужил и ефрейторской лычки. Однако, вернувшись домой, начал покрикивать на мать, на отца: два года им покомандовали, теперь пришло его время. На фабрике не встал на комсомольский учет. Но на собраниях появлялся, бросал ехидные реплики и отказывался выступать. Зато махал руками в раздевалке, обвиняя администрацию во всех смертных грехах. И вдруг притих. Это Сверчевский подобрал крикуна и прежде всего предупредил о «конспирации». Во всем виноват существующий строй, убеждал Сверчевский, надо его устранить. Как? Есть подпольная организация…

Вот такую схему я набросал после того, как несколько раз «прокатал» биографию Белесова. Все это, конечно, упрощенно, схема остается схемой, но одну закономерность я уловил: идейным воспитанием Белесова никто не занимался. Даже когда он год проучился в институте, заочно, на экзаменах с него спрашивали в полной мере только «профильные», технологические дисциплины. Я вспомнил, как Ленин в одной из своих работ предупреждал, что в идеологической борьбе нет и не может быть нейтральной полосы: если мы где-то, в чем-то отступили хоть на шаг — это место тотчас же займет противник. Ясно при этом, что Белесов не безвольно пал невинной жертвой измышлений Сверчевского. Почва в его сознании была подготовлена, поле пустовало и ждало посева.

На одном из допросов я попытался выяснить, как он представлял себе «новый строй» (в их терминологии — «Авантордо», передовой строй), который «интеллектуалы» собирались установить после «победы вооруженного восстания».

Он опустил голову, молчал.

— Ладно. Восстание — какое ни есть, а все-таки только средство. Какова же цель? Что вы стали бы делать после своего «восстания»? Предположим, объявили в поселке, что с сегодняшнего дня вы — местная власть. Что дальше? Что вам надо?

Белесов пожал плечами: не знаю.

— Вы же студент… — (Он слабо кивнул). — Нет, я знаю, что вас еще осенью отчислили за «хвосты»… — (Он отвернулся). — Хотя заочников обычно жалеют, но уж очень много за вами осталось задолжностей. В том числе по общественным наукам. Как же так: вы составляете программу коренного переустройства общества, а сами даже не знаете его основных законов!

— Я не составлял, — буркнул он. — Это Вяча…

— Значит, сами вы не понимали, чего хотите? Тогда чего хотел Сверчевский?

Кажется, Белесов обрадовался возможности перенести огонь критики на другого. Он тут же выпрямился, усмехнулся.

— Вяча хотел показать, что он самый умный. Когда мы собирались у него на чердаке, он только «якал» да мудреные слова произносил. Сам-то их небось не понимал, а туда-а же!..

— Кстати, почему на чердаке? Он что, в дом вас не пускал?

— В дом! Там у него мамаша, а у мамаши полированные шкафы. Попробуй дотронься — живьем съест! Она и мужика своего выжила — тот все в гараже спасается. О, у него там житуха! Бар в углу — полно водки и вина. А Вяча на папашу говорит: «Плебей». Потому что тот коньяк не покупает, глушит одну водку. Вяча у деда чердак занял, дед ему все разрешал. И не работать тоже. Кормил его, — Он захлебнулся скороговоркой. Я налил ему воды. — …Вот чего Вяча не хотел, так это воровать. Боялся. Когда, Женька приехал, Дуденец, похвастался: машинку пишущую из школы украли, потом письменный стол из школьного сарая. Наташка дуденцовская у подруги на работе паспорт свистнула. Женька предлагал: давайте мы и для вас машинку экспроприируем, а Вяча отказывался. Но они все равно еще одну машинку где-то украли и прислали ее нам, Леха Кислов привез, но Вяча велел закопать и не трогать. — Он помолчал. Я не торопил его. — …А Леха хотел пистолет. Раз я, говорит, тайный курьер, мне пистолет положен. Нашел одного парня, у того от отца именной ТТ остался, с войны, уговаривал пистолет ему продать, грозил, что бить будет. А парень ТТ сдал в милицию, а потом Леху вызвали в отделение. Что-то он там наврал, а когда доложил Вяче, Вяча очень испугался. Сказал, теперь мы попадем на подозрение у КГБ, Послал меня на почту. Я дал телеграмму на адрес Кореньевой с шифрованным сигналом тревоги. Там должны были быть слова: «Привет от Тамары». Я растерялся и только эти слова и написал. Вяча узнал, еще больше перепугался. Хотел на почту бежать, забрать телеграмму, но передумал, говорит: там уже дожидаются…

Вот почему Дуденец встретил наших в Железогорске так, будто давно ожидал…

А о старшем родственнике «вождя легионеров» я уже слышал, узнал, что дед Вячеслава по матери — поляк. («Между прочим, — цедил сквозь зубы Сверчевский, — по-настоящему меня надо Венчеславом звать. Мы — шляхетского рода, не быдло…»)

Дед Вячеслава, националист, мелкий помещик, отселенный с Западной Украины перед самой войной, воспитал внука по-своему. Родители не обращали на Вячу внимания. И у отца, и у матери была своя жизнь. Вячеслав после армии не работал. «Чистых» мест не предлагали — образования не хватает, а на физический труд он идти не хотел. Отцу не понравилось, что сын не приносит денег в дом. Разругались. Вяча ушел жить к деду. Поставил на чердаке стол и изливал на бумагу бессильную злобу, неудавшиеся претензии на «господскую» роль. Дед учил его не раскрывать свои мысли до поры, до времени, притаиться и ждать, ждать, ждать… Как дождались (увы, ненадолго) они, старшие, в сорок первом… Но младшему не терпелось. И он, замесив в голове безумную кашу из дедовского ядовитого бурчания, хриплых западных «радиоголосов», решил своими руками вернуть тот, сорок первый…

Как все-таки все связано в этом мире, связано друг с другом и в пространстве, и во времени… Далеки от нынешнего, моего поколения старые царские, буржуазные времена, а дотянулась и до нас их холодная, костлявая, отжившая рука. Дотянулась не просто потому, что пронес свою злобу до наших дней бывший помещик Сверчевский, но и потому, что поддерживают ее, гальванизируют западные спецслужбы — верные слуги отжившего, но яростно сопротивляющегося строя. И может, эта рука потянется дальше, в завтрашнюю чистую глубину, если мы, я лично, не остановим ее.

 

13

Лето началось дождями. В один ненастный день я пожаловался Пастухову, что начинаю пробуксовывать на допросах. Видимо, выяснил уже все, что надо. Не пора ли нам всем закрывать это дело?

Александр Петрович на меня по-смо-тре-ел. Потом сочувственно покивал:

— Понимаю. Утомили добра молодца протоколы… Но все же дело рано закрывать. Мы еще не все их связи выявили.

Да ведь связей оказалось немного. И Дуденец, и Сверчевский, уличенные друг другом, признались, что врали, расписывая в отчетах многочисленность «созданных ими групп». Врали, чтобы набить цену и поставить себя выше другого. А тут еще посыпались ответы из Железогорска и других мест, где по нашим запросам проверяли адресатов, обозначенных в записных книжках «интеллектуалов». Читая, перелистывая официальные бланки, Москвин ругался: «Вот стервецы, сколько людей от дела оторвали!» А Сан Саныч мрачно острил: «Скажи спасибо, что они еще не додумались телефонные справочники переписать».

Я пожал плечами. Связи мы выявили. Те люди преступников не поддержали — выходит, зараза к ним не прилипла, мы к ним претензий не имеем. Нет, имеем, возразил Пастухов, ведь кое-кто из тех знакомцев, которые получали материалы «Легиона», отчетливо расчуял их антисоветский душок. И прекрасно сообразил, что к чему, понял, что совершается преступление. Однако не помог его раскрыть. И когда этих отмолчавшихся получателей антисоветской литературы вызовут для объяснений, тут-то они почувствуют и неотвратимость ответа за преступление, и свою вину перед законом. Это ощущение будет очень полезным для их воспитания. Ради этого мы их всех и разыскиваем. И чтобы никого не пропустить, надо еще поработать с подследственными. Да не забывать при этом главную задачу — доказывая тяжесть преступления, объективно вычислить долю вины каждого, чтобы на судебные весы ни крошки лишней не попало.

— Вот, к примеру, Дуденец на последнем допросе заявил, что считает Белесова одним из создателей «Легиона», поскольку тот принимал участие в «Третьей конференции». Что скажете, товарищ лейтенант? Будет ли ваш подследственный выглядеть перед судом просто членом антисоветской группы, втянутым туда после ее образования, или одним из ее организаторов — это, как говорится, две большие разницы…

Ох и врет Дуденец! Мне Белесов рассказал, как проходила пресловутая «Третья конференция». В августе прошлого года прикатил Дуденец в Макаровку. Сверчевский решил, что в целях конспирации дружок поживет у Белесова. Переночевали, ни о чем «таком» не говорили (понятно, не будет же Дуденец раскрываться при первой встрече). Утром собрались у Вячеслава. По его просьбе гость принялся излагать свои взгляды на «грядущую революцию». Заметив, что Сверчевский морщится, Белесов начал вставлять язвительные реплики (явно подхалимствуя перед хозяином). Гость обиделся. Хозяин тут же удалил зарвавшегося подчиненного (знай свой шесток!). И уж после отъезда Дуденца Вячеслав объявил Белесову, что, оказывается, без него провели «конференцию»…

— Вы уверены, что все так и было? — спросил Пастухов. — Чтобы вам точнее оценивать показания Белесова, обратите еще внимание на то, как он на первых допросах сообщает, что является членом «Легиона» с декабря прошлого года, затем уточняет, что — с ноября, а письма, которые изъяли у Дуденца, написаны Белесовым, и в письмах этих обсуждаются планы подпольной деятельности, и датируется первое письмо позапрошлым декабрем… Как это совместить?

Я молчал. Нет у меня пока ответа. Но я этот ответ найду.

 

14

В протоколах это выглядело так:

«В о п р о с: Уточните, с какого периода Вы считаете себя членом так называемого «Легиона интеллектуалов».

О т в е т: В конце ноября прошлого года Сверчевский предложил мне вступить в «Легион». Я дал согласие. С этого момента официально считаю себя «легионером».

В о п р о с: Вам зачитываются показания Сверчевского и Дуденца о том, что Вы являетесь членом «Легиона интеллектуалов» с августа прошлого года.

О т в е т: Нет, тогда о членстве не было и речи.»

(Я должен заметить, для чего нужны эти «мелочные» расчеты. Суду не безразлично, сколько месяцев или даже дней участвовал подсудимый в преступной деятельности.)

«В о п р о с: Вам предъявляются изъятые у Вас при обыске два письма от «Евгения», датированные 27 января и 12 февраля прошлого года. От кого они и кому адресованы?

О т в е т: С предъявленными мне двумя письмами от 27 января и 12 февраля прошлого года, подписанными «Евгений», я ознакомился путем личного прочтения и могу пояснить следующее. Эти письма, в которых обсуждаются планы подпольной антисоветской деятельности, написаны Дуденцом Евгением Михайловичем, проживающим в городе Железогорске, и адресованы мне. Переписку с Дуденцом я начал полтора года назад по просьбе Вячеслава Сверчевского. В это же время я писал письма под диктовку Сверчевского и в Свердловск Федору Утину. Таким образом, я признаю, что, помогая Сверчевскому в установлении связей с единомышленниками, я фактически принимал участие в деятельности нашей нелегальной организации в течение полутора лет».

«Протокол очной ставки обвиняемых Белесова Виктора Петровича и Дуденца Евгения Михайловича, проведенной лейтенантом Тушиным в присутствии старшего помощника прокурора Седова.

Перед началом очной ставки Белесов и Дуденец были опрошены, знают ли они друг друга и какие между ними взаимоотношения. Участники очной ставки показали, что они знакомы очно, взаимоотношения между ними нормальные, ссор и личных счетов не имеется.

Дуденец показал: Белесов состоит в «Легионе интеллектуалов» с августа прошлого года, он принимал участие в разработке «Программы» и «Устава», не возражал против уплаты членских взносов в размере 10 рублей, хотя я лично считал, что это большая сумма.

Белесов показал: С показаниями Дуденца я в основном согласен. Еще до приезда Дуденца в Макаровку я считал себя участником антисоветской организации и вовлекать меня в августе прошлого года в какую-либо организацию уже не было необходимости. Но я не могу согласиться с показаниями Дуденца о том, что я принимал участие в разработке «Программы» и «Устава». Фактически я только пытался обсуждать эти документы, заранее составленные Сверчевский, но мне предложили уйти. Когда Дуденец уехал домой, Сверчевский сказал мне, что была проведена «конференция», а кто на ней присутствовал кроме их двоих, не сказал. На конференции Дуденца избрали президентом, а Сверчевского — главным теоретиком…»

На очередном допросе после очной ставки я с укоризной сказал Белесову:

— Видите? Хороши же у вас друзья, — и не удержался, — селекционеры несчастные!

Он обиделся. Этот шифр он придумал. Когда Сверчевский предупредил, что в переписке надо пользоваться условными обозначениями, а сам и пальцем о палец не ударил, ведь письма писал Белесов, вот и пришлось ему самому выдумывать иносказания. И тут, видать, дрогнула в парне какая-то крестьянская жилка. «Идеи» у него — «семена», «Программа» стала якобы сортом пшеницы «Полярная», «Устав» — «Урожайная»… Эти словечки я и увидел в записной книжке, изъятой при обыске у Кореньевой. Узнав о таком шифре, Шумков как-то на докладе назвал «легионеров» — «селекционерами». Насмешливое слово прижилось, между собой мы их порой так и звали.

Он помолчал, надув губы.

— Что ж, вернемся к нашим баранам. — Я невольно улыбнулся. — Это поговорка такая. — (Он хмуро кивнул). — Итак, вопрос для протокола: «Ранее Вы показали, что не участвовали и не собирались участвовать ни в каких активных действиях, направленных против Советской власти. Вам зачитываются показания Кислова…»

Они собрались в лесочке. Март, незадолго до ареста. Пахло весной, но еще держалась в воздухе промозглая сырость. Вячеслав, зябко кутаясь в тонкое пальто, подшмыгивая покрасневшим носом, уныло жаловался на бездеятельность соратников, все приходится делать ему одному… У Виктора вертелось на языке: ты же нигде не работаешь, забился на чердак, вот и иди в народ, агитируй. Но не сказал, отвел глаза. Всполошился Леха Кислов. Конечно, надо распределить обязанности на всех, а Венчеславу (Сверчевский растроганно шмыгнул) выделить два дня в неделю для дальнейшей разработки «Новой революционной теории». Леха достал ручку, взял у Вячеслава тетрадку и под его диктовку принялся записывать «План работы на год». Поскольку предложений, кроме Сверчевского, никто не подавал, план получился короткий. Белесов должен был как студент, хотя и заочник, создать в институте «моноколлегию», то есть ячейку «Легиона». Главная же акция — «выброс» нелегальной литературы. На Первое мая, одновременно в нескольких городах. Ответственный за «выброс» — Кислов. Меня могут родители в праздники из дому не отпустить, огорчился Леха. Ну… тогда его заменит Белесов.

— Не жалеют вас друзья, — посочувствовал я Белесову. Протокол закончился записью:

«Сейчас, после того, как мне были зачитаны показания Кислова, я вспомнил и признаю, что должен был участвовать в «выбросе» в майские праздники…»

 

15

Близилось время суда. Пастухов на правах шефа безжалостно возвращал мне проекты обвинительного заключения. Не надо общих слов, говорил он, наша задача — собрать и сложить в целую картину факты, только факты, а не свои домыслы. Никаких аналогий, категорических выводов. Выводы сделает суд. И чтобы они были предельно объективны, мы должны представить все факты: и говорящие «против», и говорящие «за». Мы с вами — в одном лице и прокурор, и защитник. …А что, я разве призывал свалить в одну кучу все, что вы узнали от подследственного? Это ваша работа: в нагромождении фактов, улик выявить основное, распрямить спутанные ниточки, свести сложное к простому. …Или вы — писатель? Оставили только то, что играет на вашу версию. Так нельзя. Упростить конструкцию доказательств — не значит ее опростить. Мы не имеем права подбирать улики к человеку: вот эта подходит, а эта — нет. Тем более что суть улики с первого взгляда бывает трудно оценить, мешает формальная логика, а преступник часто в страхе ведет себя нелогично. …Ну что вы увлеклись вещественными доказательствами? Вспомните-ка, по своим учебникам, что говорил знаменитый адвокат Плевако: «Нравственным уликам нужно давать предпочтение перед вещественными». Ваша работа должна убеждать не количеством, а качеством улик.

Зато однажды «батя» поставил в пример мои протоколы. Орлы наши иной раз подсмеивались над моим «школярством» — тщательно выписанными «головками» протоколов, развернутыми вопросами… Э-э, саксаулы, укорял их Москвин, учились бы у молодого. А вы, лейтенант, держитесь в том же духе. …В документах следствия, как в зеркале, отражается характер следователя. По протоколам допросов видно: этот нетерпеливый, не выдерживает «тянучку» ответов, своими вопросами подталкивает к уже сложившейся у него версии; а этот невнимательный, не заметил в ответе зацепочку и тычет вопросами во все стороны, надеется на что-нибудь наткнуться… Вы, Виктор Иванович, в своем «зеркале» неплохо отражаетесь, вам не на что пенять…

— Молодец, Тушин! — сказала Галина. — Будешь так служить — капитаном станешь. От инфантерии. Как тот, из книги.

— Неправдочка ваша, — уличаю я ее. — Тот капитан, которого иметь в виду изволите, не из пехоты, от артиллерии он…

Фамилия у меня знаменитая. Народ кругом образованный, куда не придешь, представишься, сразу: «Тушин? Тот самый? За что разжаловали?» Юмористы.

 

16

Следствие заканчивалось. Пора было решать, кого привлекать к уголовной ответственности. Шестерым «легионерам» мы предъявили обвинение в полном объеме. Но был еще Федор Утин. Был двоюродный брат Сверчевского, кандидат наук (это его «четвертовал» братец, разделив в отчете на четырех), ему Вячеслав посылал «для научной апробации» свои труды; тот, «апробировав», осторожно отвечал: «Ничего не понял». Двоюродный брат Дуденца — Щеглов, он учился в Свердловске — оказался понятливее. В письме, обнаруженном у Дуденца, он сообщал: «Зерна посеял…» Надо полагать, «семена» он получил в той самой бандероли, квитанцию от которой пытался уничтожить при задержании Дуденец.

Сергей Павлович сходил в училище Щеглова, чтобы выяснить, какие всходы дал этот «посев». Вернувшись, он написал постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Почему?! Сергей Павлович раскрыл том из Собрания сочинений Ленина и, назидательно помахивая закладкой, прочитал:

— «Давно уже сказано, что предупредительное значение наказания обусловливается вовсе не его жестокостью, а его неотвратимостью». Мы Щеглова поймали за руку — и достаточно, сделать он ничего не успел. Зато до него дошло, что сколь веревочке не виться…

А как бы я поступил на месте Скорикова, имея на то власть? Я задумался. Власть — штука тяжелая, ею надо пользоваться аккуратно. Щеглов не избежал наказания. «Зерна», которые он «посеял», взошли для него неожиданностью: однокурсники еще до прихода Скорикова на собрании обсудили «агитатора» и постановили исключить его из рядов ВЛКСМ.

Я думал привлечь к ответственности одного белесовского друга, Анатолия Жаворонкова, которого Белесов усиленно, но безуспешно обрабатывал, склонял к вступлению в «Легион». Не день, не два уговаривал, больше месяца. Было у Анатолия время, чтобы подумать о бездне, в которую катится друг и тащит его за собой. Но Анатолий только отнекивался смущенно.

Ах эта наша «интеллигентская» стеснительность! Если бы телу друга угрожала опасность, многие, не сомневаюсь, шагнули бы в огонь и в воду. А когда на глазах у друзей гибнет душа — топчутся рядом в смущении: не принято врываться в чужую душу, как в горящий, дом или в прорубь. Сколько людей буквально сгорают от пьянства, тонут в мещанстве, а ведь у каждого есть близкие, есть друзья, которые всё видят, но ничего не могут поделать… Не могут или не хотят?..

Примеру Скорикова я последовал. Написал:

«Я, лейтенант Тушин В. И., руководствуясь ст. 113 УПК РСФСР, постановил: в возбуждении уголовного дела против Жаворонкова А. А. отказать, ограничившись проведением мер профилактическо-воспитательного характера».

Федору Утину зачли явку с повинной и привлекли к делу как свидетеля. Легко отделался. Правда, его родной завод всыпал ему по первое число.

 

17

Пять лет прошло. Отбыл самый большой из всей группы срок Евгений Дуденец. И вызвал меня подполковник Северский, помните?

Чего же стоило раскаяние бывшего «президента», которое он, как и все «легионеры», высказал на суде? Едва получив заработанную свободу, он снова впутался в грязное дело!

— Не торопитесь, товарищ старший лейтенант, — посоветовал Северский. — Вызовем его, побеседуем, разберемся. Может, в нем просто жадность пересилила, на дармовые сребреники клюнул, не понимая, что деньги-то от врага, а враг ничего не дает даром.

Что же «продал» Дуденец?

Копию приговора. Когда он приехал по нашему вызову, признался: да, деньги получил, да, взамен выслал копию приговора, да, обещали подкинуть еще, только теперь им понадобились его нынешние анкетные данные.

— Как вы думаете, зачем? — спросил Северский.

Дуденец дернул плечом. Говорили, для финансового отчета. Ухмыльнулся, что-то вспомнив.

— Ох у них там и бухгалтерия!..

При выходе из колонии «надежный человек» шепнул Дуденцу, что ему как «пострадавшему за идеи»  п о л о ж е н о  получить от «Амнистии» энную сумму. Пусть едет к Алику Ризбургу, тот выдаст его кровные… Поехал. «А кто от денег откажется?!»

Алик встретил неприветливо, но цепко. Дотошно выспросил всю подноготную. Видно, решил: клиент — ни то ни се… в общем, провинция, — не глядя сунул руку в ящик бюро, выхватил пачечку разнокалиберных купюр, сам толкнул их в карман дуденцовской куртки. Однако тот не смущаясь извлек деньги обратно на свет, не отворачиваясь пересчитал. Получилось — как на смех, 299 рублей. Евгений попросил добавить рубль для ровного счета. Алик удивленно воздел брови, но достал демонстративно свой бумажник, прилепил к ладони Дуденца металлический кружок. Хозяин пододвинул заготовленную ведомость. Евгений наклонился… в графе, куда Алик вписал его фамилию, стояло: «800 руб.» Не удержался, присвистнул. Алик презрительно промолчал. Расписавшись, Евгений раздраженно швырнул ручку на стол. Ощущение было, будто эти полтысячи выложил из своего кармана.

— Во мужик! — с нервным смешком сказал Дуденец. — Своего не упустит.

— Точнее сказать — чужого.

— Ну да, правильно — моего.

— А почему вы решили, что вам обязаны выплатить эти деньги?

— Ну, я же… — Дуденец осекся.

— …«страдал», — насмешливо закончил Северский.

Евгений нахмурился.

— Нет, я понимал, что здесь что-то нечисто. Ожидал, что попросят подписать какое-нибудь заявление…

— И подписали бы?

— Конечно, нет! Да я бы тогда… эти деньги… в эту сытую морду…

— А все-таки взяли.

— Но ведь он ничего такого не попросил. Подумаешь, приговор!

— Ошибаетесь.

Северский разъяснил ему механику этого обмана. Сейчас фамилия Дуденца, вместе с другими из этой ведомости, войдет в один из докладов, которые «Международная амнистия» регулярно, как по договору, посылает в Мюнхен, на радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа», Ну, они выкрикнут очередную порцию лжи — это еще полбеды, собака лает — ветер носит. Хотя и в этом есть для нас определенный моральный ущерб. Опаснее другое: истинный хозяин этих радиостанций — ЦРУ — из докладов «Амнистии» состряпает свой доклад, уже не для широкого радиовещания, а для узкого круга лиц из администрации США, ведущих сложную подпольную игру во внешней политике. На основании этих фактов политические воротилы делают вывод: в Советском Союзе нарушаются права человека! Накажем за это Советский Союз, применим к нему экономические санкции. И вероломно расторгают договор, скажем, о продаже нам компьютерной техники. …Это не предположения, это свершившийся факт. Чем конкретно отзовется ваше личное, пусть мизерное участие в этой большой политической игре, трудно предсказать. Но ожидать приходится: отзовется обязательно.

Евгений с трудом переглотнул.

— Выходит, я опять… оказался пособником… Значит, вы меня арестуете…

— Нет, — коротко ответил подполковник. — Дайте ваш пропуск, я подпишу. Мы вызывали вас затем, чтобы предупредить: вы находитесь на грани нового преступления. Близко… очень близко. Если бы вы, не разобравшись в тайной сути этой организации, продолжали получать от нее подачки — неизбежно оказались бы втянутым в антисоветскую деятельность.

Дуденец сидел сгорбившись, сцепив пальцы на полировке.

— Я могу?..

— Да, можете идти, — Северский отдал пропуск.

— Нет… Я могу… чем-то искупить?..

Подполковник встал.

— Да, можете. Сейчас ведется следствие по делу Ризбурга и других распорядителей «фонда помощи». Вы дадите свидетельские показания.

…После суда, который проходил в Москве открытым процессом, свидетель Евгений Дуденец заявил журналистам:

— На Западе хотели видеть в нас «пятую колонну», или, как они любят выражаться, «антисоветское подполье»… Когда-то мы, шестеро одиночек, не поддержанные никем в своем краю, планировали такую встречу с зарубежными корреспондентами, чтобы «разнести по всему миру свои идеи», а на деле — просто охаять свою страну… Сегодня мне хочется быстрее забыть то время и тот день, когда я получил деньги от врагов нашей Родины и ходил рядом с новым предательством. Пусть же мой пример послужит предупреждением тем, кто может попасть в зависимость от наших врагов и быть втянутым в борьбу на стороне противника. ЦРУ зря денег не платит. Независимо от того, в какой «благотворительной» форме оказывают «помощь» его подставные агенты, надо помнить, что все их действия направлены против нашей страны.

Я бы мог закричать: победа! Теперь уже окончательная. Мы победили — не тогда, когда задержали «интеллектуалов», и не тогда, когда услышали их раскаяния на суде. Вот она, победа — самый трудный, самый упиравшийся из них обратил свои действия против истинного врага. Я бы мог доложить: все, дело «Легиона интеллектуалов» закончено!.. Но с высоты прошедших до сего дня лет я скажу: наша работа с Евгением Дуденцом и его бывшими сообщниками продолжалась еще четыре года. Беседы, советы, поддержка… Если тогда мы сражались против преступника в каждом из них, то теперь — за человека. Советского человека.

Годы прошли. Бывшие «легионеры» сегодня нормально живут и работают. Они стали совсем другими людьми. Поэтому я, рассказывая вам эту историю, естественно, изменил их имена и фамилии. Другие фамилии и у моих товарищей и, конечно, у меня. Потому что борьба наша на невидимом фронте продолжается, и кто знает, куда забросит нас служба, какие еще предстоят бои с хитроумным, опасным и сильным противником. Мы готовы.

#img_26.jpeg