Глава 1

По прошествии десяти дней после разгрома «лабораторий», когда все уже улеглось и босс стал таким же, каким был всегда, то есть хмурым и ворчливым, я сидела за своим столом в приемной, посвежевшая, полностью выздоровевшая, и делала вид, что занимаюсь оформлением бухгалтерских проводок. О клиенте-покойнике мы с боссом, по молчаливому уговору, больше не вспоминали — зачем бередить прошлое. Валентина, ничуть не удивившаяся тому, что ее вдруг выдернули из теплой больничной кровати и, ничего не объясняя, повезли куда-то в Подмосковье на конспиративную квартиру, опять лежала в клинике и донашивала первенца великого московского частного сыщика. Дима куда-то пропал и больше не объявлялся, чему я была очень рада, иначе он стал бы задавать вопросы, интересоваться, как это мне одной удалось распотрошить гнездо Стекольщика, а мне это все было не нужно. Я еще тогда сказала ему, что полностью потеряла память после того, как меня накачали этими чертовыми препаратами, и он, видя, в каком состоянии находится Родион, безоговорочно в это поверил. Не поверишь тут…

В общем, жизнь наша снова вошла в привычную колею: деньги заканчивались, клиентов не было, и надежда на их появление у дверей нашего офиса стремительно таяла. Босс часами просиживал в своем кабинете, выбираясь лишь на обед, и чем он там у себя занимался, я не знала. Скорее всего тем же, чем и я — ничем. Я взглянула на настенные часы. Шел уже второй час дня. В принципе, можно было спокойно повесить на двери конторы табличку «Разбирайтесь сами со своими проблемами!» и ехать в Серебряный бор загорать, не беспокоясь о том, что упустим клиентов. Но упрямый босс не позволял. После того как мы не получили ни копейки за последнее дело, он решил, видимо, умереть здесь от духоты, но дождаться хоть какого-то заработка. Я уже пару раз пыталась намекнуть ему, что все преступники разъехались по курортам, а добропорядочные граждане по дачам и что в Москве сейчас остались только мы с ним, но он был неумолим. Начальство, куда денешься…

— Здравствуйте.

Я оторвалась от монитора и не поверила своим глазам: в приемной стоял человек. Живой. Еще перед обедом, пытаясь спастись от духоты, я распахнула настежь входную дверь, в которую он, судя по всему, и вошел, даже не удосужившись позвонить. Но Бог с ним, главное, что вошел. Теперь важно не упустить. Передо мной стоял высокий долговязый мужчина с большими отвислыми усами, с печально усталыми глазами, с шапкой черных волос на голове и кофром на плече. На нем были черные джинсы и потрепанная черная майка с какой-то надписью на груди. Возраст его колебался от тридцати пяти до сорока пяти.

— Здравствуйте, — очень вежливо ответила я, боясь спугнуть неожиданное счастье. — Что ж вы стоите? Присаживайтесь, пожалуйста. Хотите колы со льдом? — Я поднялась. — А может, холодного пива? Вы не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома.

Мужчина удивленно смотрел на меня и молчал, не двигаясь с места. «Господи, — пронеслось у меня в голове, — только бы не ушел!» Я бросилась к холодильнику, выдернула оттуда банку «Туборга», вскрыла и сунула ему в руки.

— Страшная жара, не правда ли? — очаровательно улыбнулась я, загораживая своим телом выход. — Да вы сядьте около кондиционера, там чуть прохладнее. Правда, не намного, но все же.

И легонько подтолкнула его к диванчику. Он тупо посмотрел на пиво, потом перевел недоуменный взгляд на меня и наконец сел, положив кофр рядом с собой. Затем, запрокинув голову, приложился к пиву и стал жадно пить, закрыв глаза и издавая клокочущие звуки. Я облегченно вздохнула: все, теперь он наш. Или пусть платит за пиво — иначе не выпустим. Опустошив пол-литровую банку, потенциальный клиент вытер тыльной стороной ладони усы, причем сделал это как-то украдкой, словно стеснялся, и начал искать глазами, куда бы пристроить банку.

— Не беспокойтесь. — Я подскочила к нему, приняла тару и швырнула ее в мусорную корзину. — Еще хотите? Или, может, предложить вам сигарет?

— Да нет, — смущенно пожал тот плечами, — я не курю вообще-то. Кстати, не скажете, куда это я попал? Вроде на табличке написано «Частный сыск», а здесь как-то…

— Это именно он и есть, — перебила я его торопливо. — Между прочим, я секретарша, а сам сыщик сидит вон там. — Я кивнула на дверь кабинета. — У вас ведь к нам дело, не так ли? — спросила я с нажимом, глядя на него в упор.

— Ну, не знаю, вообще-то конечно, но… — замялся он.

— Прекрасно. Сейчас я доложу боссу, и если он не занят, то обязательно вас примет.

— Собственно говоря…

Но я уже нажала на кнопку селектора и как можно небрежнее бросила:

— Родион Потапыч, тут какой-то человек. Говорит, у него очень важное дело. Примете или сказать, чтобы подождал?

В селекторе послышалось тяжелое, переходящее в хрипы, сопение босса. Потом там что-то булькнуло, и в конце концов раздался его сдавленный голос:

— А чего он хочет?

Ну, босс! Надо же какая выдержка. Даже в такой ситуации не может изменить самому себе.

— Может, я лучше пойду, — растерянно пробормотал мужчина и начал подниматься.

«Я тебе сейчас так пойду, что потом целый год ходить не сможешь!» — чуть не вырвалось из меня, но я лишь мило улыбнулась и прошелестела:

— Он вас примет. Проходите.

Через минуту мы с ним сидели в кабинете и, как кролики на удава, смотрели на Родиона. Окруженный тремя здоровенными пропеллерами вентиляторов, которые лишь усиливали духоту, удав сидел за своим столом со вздыбленными от ветра кудрявыми волосами, с совершенно ошалевшим от жары лицом и сосал потухшую трубку. Как я поняла, он до сих пор не мог поверить, что к нам кто-то пришел, и теперь лихорадочно соображал, с какого боку вцепиться в него мертвой хваткой. Клиент неловко ерзал в кресле и время от времени бросал на меня беспомощные взгляды. Я только пожимала плечами.

— Мария, ты закрыла входную дверь? — Босс вытащил трубку изо рта и начал ее разглядывать.

— Нет.

— Так пойди и закрой.

— Поняла, босс.

Я встала, прошла в прихожую, заперла дверь на задвижку, на ключ и положила его в карман. Все, теперь точно не сбежит. И вернулась в кабинет. Там по-прежнему царило молчание, но, как только я села в свое кресло, босс спросил:

— Итак, какое же важное дело привело вас к нам, уважаемый?

— Честно говоря, я еще не решил, — с сомнением в голосе начал тот. — И потом, не знаю, как у вас, а в тех кругах, в которых вращаюсь я, принято для начала представляться. Меня зовут Александр Тягны-Рядно.

Мы с боссом начали медленно заливаться краской. Вот они, проклятые деньги! Погонишься за ними, так обо всем забудешь. Лицо Родиона, и без того красное от жары, стало лилово-пурпурным, а я почувствовала, что мои щеки горят, словно их ошпарили кипятком. Босс прокашлялся, почесал в затылке, зачем-то открыл ящик стола, убедился, что там все в порядке, задвинул обратно, прокашлялся и пробурчал:

— Не знаю, как в тех кругах, в которых вращаетесь вы, но у нас принято для начала говорить о деле — формальности подождут. Но если вы так настаиваете, то меня зовут Родион, а ее Мария. Извольте любить и жаловать.

— Мне тоже очень приятно, — сказал клиент.

— Надеюсь, теперь вы довольны, гражданин, как вас там, Тяни-куды?

— Тягны-Рядно, — отчетливо повторил тот. — Через черточку и все с большой буквы. Это известная украинская фамилия.

— Мария, запиши.

— Уже записала.

— Кстати, можете называть меня просто Шура — так будет проще, — вставил клиент.

Босс поерзал в кресле, вытащил карандаш из подставки и, постукивая им по столу, уставился на Шуру:

— Ну, теперь мне можно задавать вопросы?

— Думаю, вам нет смысла их задавать, потому как вы не знаете сути, — быстро проговорил тот. — Лучше я сам все расскажу, а вы уж там решайте, стоит овчинка выделки или нет. Идет?

— Попробуйте.

— Видите ли, я фотограф. Довольно известный причем. И не только у нас, а и за рубежом. Я свободный художник, вольная птица, так сказать, у меня нет ни жены, ни детей, вернее, они были и в больших количествах, но в данный момент я пока один, поэтому делаю все, что мне заблагорассудится. У меня нет постоянного заработка, деньги то бывают, то нет, но меня это не смущает, потому что я могу заработать их в любой момент. По крайней мере мне так казалось еще месяц назад… — Он вдруг задумчиво смолк.

— А что случилось месяц назад? — вернул его к действительности босс.

— Месяц назад у меня началась полоса невезений, — печально заговорил Шура. — Я просадил все свои бабки с друзьями, промотал по кабакам, раскидал по девицам и просто безбожно растранжирил, как последний идиот. Знаете, раньше такого со мной не случалось. Я мог пить неделями, но всегда оставался в своем уме, помня, что гудеж закончится и у меня будет работа. Но на этот раз все было иначе. Я остался без копья и без работы. Две недели я ошивался по всем журналам, где меня всегда принимали с распростертыми объятиями, обивал пороги редакций, предлагая свои снимки, но везде говорили, что наступил кризис, журналы не раскупают и платить им мне нечем. И вот тогда, впервые в своей жизни, я, признанный во всем мире фотограф, унизился до того, что дал объявление в газету. — Он опять замолчал и уронил голову.

Выдержав вежливую паузу, Родион спросил:

— И что же за объявление?

— Ну, знаете, — стыдливо пояснил Шура, — типа «Фотографирую свадьбы, похороны, рождение ребенка и прочую лабудень». Поймите, просто не было другого выхода — с голода помирал.

— А что же друзья не помогли?

— Друзья у меня точно такие же, как я, — голь перекатная: художники, журналисты, писатели. Живут одним днем, короче. В общем, дал я это объявление в «Из рук в руки», сижу дома и жду звонков. День сижу, два сижу, три сижу… А жрать-то хочется, сами понимаете, в холодильнике мышь повесилась. Ну думаю, сволочи, хоть бы одна зараза позвонила! Ноль! И вот два дня назад, в прошедшее воскресение то бишь, когда я уже начал присматриваться к своей любимой кошке Джульетте на предмет жаркого, часов в десять утра раздается звонок. Хватаю трубку и слышу мужской голос:

— Это вы объявление давали?

— Господи, — говорю, — милый, а кто ж его еще мог дать? Конечно, я!

— Вы профессионал?

— Мирового уровня. Но вы можете звать меня Шурой.

— Отлично. У нас сегодня в двенадцать часов похороны. Сможете снять?

— Похороны? Да я не то что похороны, я вам полет души покойника в рай в сопровождении архангела Гавриила могу снять, если пожелаете! Главное, чтобы платили.

— Полет не нужно, нужны похороны, — отвечает. Причем серьезный такой мужик, голос такой солидный.

— Сделаем похороны, — говорю. — Вы расценки мои знаете?

— О деньгах не беспокойтесь: сколько скажете, столько и заплатим. Собирайте свои причиндалы, цветной пленки побольше, вспышку, штативы и прочее и выходите из дома. Через полчаса к вашему подъезду подъедет темно-синий «Ауди». Вас отвезут куда нужно.

— Да что вы, — говорю, — не стоит, у меня своя машина, «жигуленок»…

— Не надо нам вашей машины на наших похоронах. У нас несколько другой уровень мероприятия, соображаете?

— Понял. Через полчаса у моего подъезда.

— И все, он положил трубку, — Шура горько усмехнулся. — До меня только потом, когда я уже вниз спускался, дошло, что адреса-то я ему своего не говорил, понимаете? Ну ладно, думаю, главное, что работа появилась и бабки, судя по клиентуре, отвалят немалые. И потом, на похоронах наверняка чего-нибудь из еды перехватить можно. Короче, стою у подъезда, довольный донельзя, в желудке урчит, воображение всяческие аппетитные блюда рисует, весь «железом» (это мы так свою аппаратуру называем) увешан — красота, одним словом. Ровно через полчаса, тютелька в тютельку, подплывает прямо ко мне навороченный «Ауди» темно-синего цвета с тонированными стеклами, открывается задняя дверца и оттуда, из темноты, голос, мрачный такой, басовитый: «Кладите аппаратуру в багажник и садитесь». Багажник сам по себе открылся, я покидал туда аппаратуру, сел на заднее сиденье и закрыл дверь. Рядом со мной в полутьме какой-то тип, размером со сфинкса, впереди еще двое таких же. Ну, думаю, попал ты, Шура. И весело так, как бы между прочим, спрашиваю:

— Куда едем-то, ребята?

А тот, что слева сидит, отвечает:

— Этого ты, фраер, никогда не узнаешь.

Потом развернулся и так заехал своей ручищей-молотом мне под дыхалку, что я до самого конца поездки так и просидел, скрючившись, пытаясь в себя прийти. А он, ублюдок, мне, всемирно известному фотохудожнику, чьи работы имеются в частной коллекции самого принца Майкла, на спину еще и локоть поставил, чтобы ему удобнее ехать было.

Шура тяжело вздохнул. Мы с боссом заинтересованно слушали, не перебивая, потому что, наверное, хотелось отвлечься от грустных мыслей о тяжком своем житье-бытье. Шура продолжал:

— Привезли меня непонятно куда. Двор какой-то небольшой, весь деревьями засажен, дома пятиэтажные из серого кирпича, и ни одной живой души вокруг. Выволокли меня из тачки и потащили в подъезд. Мое «железо» какой-то «бык» за нами нес. Я уже с жизнью попрощался, мне уже ни еды, ни бабок, ни аппаратуры, ни славы — ничего не нужно, лишь бы не прикончили. Главное, понять ничего не могу, вот что противно! Поджилки трясутся, колени не держат, во рту пересохло, а этот бугай меня за шиворот, знай, тянет и тянет наверх, как последнего щенка. Поднялись на последний этаж, там уже дверь справа открыта. Меня втолкнули внутрь. Гляжу, нормальная вроде квартира, неплохо обставлена, потолки высокие, паркет на полу, коридор длиннющий за горизонт уходит, а от него в разные стороны море комнат. Похоже на бывшую коммуналку, которую выкупили и отремонтировали под одну квартиру. Тот буйвол впихнул меня в одну из дверей и говорит:

— Готовь аппаратуру, сейчас снимать будешь.

— Мы так не договаривались, командир, — вякнул я сдуру. Он подошел ко мне и, не поверите, взял вот так за шиворот одной рукой, а я ведь не маленький, сами видите, поднял в воздух чуть не до потолка, встряхнул и говорит:

— Еще слово — и ты покойник, парень. — И швырнул меня в угол, как куклу. Пока я оттуда выбирался, внесли мои кофры, штативы — я, придурок, на радостях все самое лучшее свое взял, чтобы класс продемонстрировать. Идиот!

Шура с силой треснул себя ладонью по лбу, и мы с боссом вздрогнули от раздавшегося громкого звона. Босс осторожно проговорил:

— Вы поберегите себя, Шура, поберегите…

— Да ладно! — махнул тот рукой. — После того, что было, мне и смерть не страшна. Короче, понял я, что дело — труба. Я ж не пацан уже, мне сорок два стукнуло, весь Советский Союз и почти весь мир объездил, навидался такого, что не каждый бы выдержал, в разные переделки попадал, а тут что-то под ложечкой засосало. Крутые мужики, дальше некуда. Я с такими никогда общих дел не имел и иметь не собирался. Не мне вам рассказывать, наверное, но если хоть раз с этим грязным миром столкнешься, хоть маленькое пятнышко на тебе останется — все, они уже не отстанут. Они ведь не мы с вами, у них другие правила, вернее, их там совсем нет. Им убить — что два пальца…

— Мы в курсе, — быстро перебил Родион разошедшегося фотографа. — Ближе к сути, пожалуйста.

— А, ну да, я ж и говорю, — спокойнее продолжил тот. — Комната такая, метров тридцать квадратных примерно. Обставлена, как спальня персидского шаха. Вы бывали в спальне персидского шаха?

— Персидского? — уточнил босс с самым серьезным видом. — Нет, не бывали.

— А я бывал. Снимал по спецзаказу гарем в Сирии. Я единственный в мире фотограф-мужчина, которого шейх в свой личный гарем допустил. Ему на выставке мои снимки понравились, вот он и попросил. Ведь мы, фотографы, как врачи, нас стесняться не нужно. Но там такие куколки, скажу я вам…

— Шура! — простонал босс. — Не отвлекайтесь.

— Извините, — стушевался тот. — Это у меня на нервной почве. Просто до сих пор в дрожь бросает, как вспомню. — Его передернуло. — В общем, кровать огромная с балдахином, всюду шелка цветные, ковры, подушечки, шитые золотом, кисея, вазы восточные, правда дешевые, из наших антикварных магазинов, пуфики, благовония курятся и все такое. Сами понимаете, на ложе покойника никак не похоже. Ну, расставил я штативы с трех сторон, камеры нацепил с цветной пленкой, вспышку подготовил, сел на пуфик и жду. Руки трясутся, внутри мандраж бьет, мысли в голове вперемежку с паникой мечутся, и плакать хочется, как ребенку. Честно скажу, так страшно мне еще никогда не было. Хотя я еще и малой толики не пережил того, что меня ожидало. Стены там толстые, звуконепроницаемые, но у меня слух хороший, я слышал, как где-то кто-то кричит, визжит, ругается, и от этого мне становилось еще хуже. Минут через десять дверь открывается, входит какой-то абсолютно лысый тип в белой шелковой рубашечке, в очках с золотой оправой, с золотой фиксой во рту и сигаретой в зубах. Лет пятидесяти, наверное. Рожа наглая, дальше некуда, ухмылочка такая мерзкая на губах. И спрашивает меня:

— Ну что, профессионал, готов?

Я, как дурак, почему-то вскочил, встал по стойке «смирно» и дрожащим голосом отвечаю:

— Так точно! — Прямо как в армии. Тот еще больше скривился, подошел ко мне и цедит своим поганым голосом:

— Если ты, сучара, не сделаешь свою работу, я тебя урою, сечешь? Что бы здесь ни происходило — снимай. И не просто снимай, а в самом лучшем виде, с разных этих, как там у вас они называются… а, ракурсов, короче. Понял?

— Понял.

Он глянул на фотоаппарат, в котором, видать, понимал не больше, чем пингвин в звездной геометрии, и спрашивает с деловым таким видом:

— Выдержку правильную поставил?

— Правильную. — Я все стою перед ним навытяжку и трясусь.

— А эту, как ее… — Он наморщил лысину и стал вспоминать.

— Диафрагму?

— Да, ее самую.

— Тоже правильную.

— Молодец. — Эта лысая мразь подошла и так небрежно потрепала меня по щеке. — Если все пройдет нормально — уедешь домой.

Шура возмущенно взмахнул руками:

— Представляете: не денег кучу получишь, не чего-то там еще, а вот так вот просто: уедешь домой. И все! Я чуть было не спросил, а что будет, если не все будет нормально, но вовремя одумался, потому как сам понял, что тогда уже ничего не будет, по крайней мере для меня точно. Только тьма и вечный покой на холодных просторах Вселенной. Когда лысый убрался, я расслабился и чуть не упал — так он меня напряг, подонок. От него прямо какая-то жуть исходила, как от чудовища, ей-Богу. Меня аж холодный пот прошиб до костей. А может, это я сам себя так накачал к тому времени — черт его знает. Не важно. Стою дальше, жду, гадаю, что ж такое снимать-то придется страшное, что меня так запугивают? Вроде кровать как кровать, а где кровать, там и женщины, а где женщины, там и мужчины — подумаешь, невидаль. Снимал я и женщин голых, и мужчин, и половые акты, но ведь то было искусство — разница есть. Но Бог с ней с разницей, при чем здесь все эти уголовники и такая атмосфера жуткая? Сказали бы просто: парень, нам тут голых женщин нужно сфотографировать, мы потом из них карты сделаем и в поездах продавать будем. Я бы им адреса знакомых фотографов подкинул, которые на этом специализируются, те бы мне потом процент отстегнули, и все бы мирно разошлись. Так нет, понадобилось меня таким вот образом похищать… — Шура недоуменно пожал плечами. — Ладно, думаю, будь что будет, а кончать свою жизнь на воровской малине я не намерен. Сделаю все, что попросят, и уберусь подобру-поздорову. Если отпустят, конечно. Порнуха так порнуха. Еще минут через пять дверь распахивается и двое лосей, что впереди меня ехали, втаскивают за локти совершенно обнаженную девушку с заклеенным скотчем ртом и связанными сзади руками. Глаза у нее от ужаса больше лица стали, слезы по щекам в три ручья. Кидают ее на кровать, как тряпку, и выходят. Я стою, на нее смотрю, а она лежит на кровати и на меня таращится с ненавистью. Я руками развел, мол, сам в таком положении, а она отвернулась и еще сильнее расплакалась. Красивая женщина, очень красивая. Это я вам как фотограф говорю. Года двадцать два, наверное. Блондинка. Через минуту еще одну вводят, тоже почти такую же хорошенькую, только темноволосую, и тоже всю в слезах. Посадили ее на пуфик в сторонке, и тут входит лысый, а с ним еще какой-то парень, по пояс голый, весь татуированный, но тело красивое, все группы мышц идеально правильно накачаны, сам стройный, лицо греческого типа — атлет, одним словом. Лысый посмотрел на меня и спрашивает:

— Готов, мастер?

— Готов.

— Скоро начнем.

Подошел к кровати, присел около блондинки и слащавым, мерзким голоском говорит:

— Сейчас, цыпа, будем фотографироваться на память, — и начал платочком вытирать ей слезы. — Только для этого нужно, чтобы ты улыбалась, киска. Ну сама подумай, как ты будешь выглядеть на снимке, если будешь плакать? Правильно, крошка, плохо будешь выглядеть. Поэтому давай, кончай плакать и начинай приветливо улыбаться. — Девушка смотрела на лысого с примерно таким же ужасом, с каким до этого смотрел на него я сам. Она словно окаменела от страха. Я стоял около камеры и ждал, что будет дальше. В принципе, заставить умирающего от страха человека, а тем более женщину, приветливо улыбаться практически невозможно. Но это мне только раньше так казалось. Лысый вытащил нож на кнопочке, выбросил длинное лезвие и начал водить им по ее телу и приговаривать: «Запомни, милая, нам терять нечего, мы тебя сейчас тут попользуем всем кагалом пару дней, а потом разрежем на кусочки вот этим вот ножичком и спустим в унитаз. И твоя любимая мамочка никогда не узнает, куда подевалась ее доченька. Ты ведь не хочешь этого, правда? Тебе ведь хочется домой, к папе с мамой, подальше от нас, таких грубых и нехороших мальчиков, которые тебя обижают. Хочется?» — Девушка дернулась и опять застыла. Лысый приторно слащаво продолжал: «Вот и я говорю, что не нужно ломаться, не нужно плакать и кричать, а нужно просто сделать то, что от тебя просят, сделать всего один раз, один малю-усенький разочек, и мы тебя отпустим. Даю слово вора. Уже сегодня вечером ты будешь у себя дома, в уютной теплой Постельке, под крылышком у родителей. Видишь, мы тебя не бьем, мы тебя любим, бережем твое красивое тело, чтобы ты на фотографиях хорошо получилась, а ты на нас сердишься. Ну, киска, давай, я считаю до пяти и снимаю с тебя скотч. Если ты опять начнешь кричать, значит, не хочешь ехать домой, а хочешь стать нашей игрушкой и умереть. Поверь, я ведь не шучу, крошка. Посмотри на меня, разве я похож на человека, который может шутить? Правильно, не похож. И с тобой произойдет все именно так, как я говорил. Закричишь — подпишешь себе смертный приговор. Но! — Он защелкнул перед ее лицом нож. — Если не закричишь, я пойму, что ты согласна оказать нам эту маленькую услугу — сделать пару-другую очаровательных снимков…»

Пока он ее таким жутким образом «уговаривал», все остальные урки с тупыми рожами стояли вокруг, сложив руки на груди, и гнусно ухмылялись. Брюнетка дрожала в углу на пуфике. Меня самого уже начало подташнивать, может, от голода, а может, и от страха. Но что я мог поделать? А лысый все увещевал, не меняя тона и не повышая голоса, от чего его слова звучали еще более зловеще:

«Ты ведь не девочка, правда? Так что ничего не потеряешь: одним разом больше, одним меньше — какая тебе разница? Будь паинькой. Пойми, если бы мы хотели над тобой поизгаляться, то сделали бы это уже давным-давно. Но мы не сделали этого, и знаешь почему? Потому что нам нужны всего-навсего фотографии, не больше, не меньше. Так что давай, моя прелесть, я начинаю считать, а ты думай. У тебя есть ровно пять секунд. — Он подцепил кончиками пальцев край скотча и начал считать. — Раз… Два… Три…»

Верите, я смотрел на эту девчонку и не знал, закричит она или нет. В глазах ее еще стояли слезы, ее всю трясло как в лихорадке. Но я молил про себя Господа, чтобы она не закричала. Эти подонки сделали бы все, что обещали. Лично я не сомневался в этом ни минуты. Но у меня уже опыт, я знаю, кто такие урки, а она еще совсем девчонка. Причем девчонка, сразу видно, из порядочной семьи, воспитанная в строгих правилах, а от таких всего можно ожидать. Крикнет сдуру — и все, пиши пропало. В общем, когда лысый досчитал до пяти, Я невольно зажмурился. Послышался треск отдираемого скотча, и… все. Наступила гробовая тишина. Когда я открыл глаза, то чуть опять не упал, благо, штатив стоял рядом, я за него ухватился. Девчонка сидела на кровати и улыбалась…

Шура обхватил руками голову и ошеломленно прошептал, глядя в одну точку, очевидно, живо видя перед собой эту сцену:

— Кошмар… Я видел по ее глазам, какую муку ей это доставляло, но она… улыбалась… Улыбалась, как заправская шлюха на панели. Она умирала от страха, у нее вся кожа была покрыта пупырышками, а она изображала из себя фотомодель с обложки «Плейбоя». — Он потряс головой и с шумом выдохнул. — Фух! Именно тогда я понял, что страшнее ужаса может быть только другой ужас. Клин клином. Сначала ее заставили позировать одну. Вернее, заставили меня выбирать ей позы, говорить, как себя вести и как двигаться, причем лысый еще пытался меня учить, приказывал, чтобы я выбирал положения побесстыднее, и я выбирал, умирая от отвращения к самому себе… Простите, можно еще пива?

Шура повернулся ко мне, и я увидела, что усталая печаль в его чуть запавших карих глазах сменилась какой-то обреченной опустошенностью. Он до сих пор страдал… Я сходила, принесла из холодильника ему и боссу пива, себе джина с тоником, и орт, отпив полбанки, стал рассказывать дальше:

— Потом они занимались любовью с тем татуированным парнем. Она даже умудрилась вполне сносно изобразить оргазм. Хотя, может быть, она и на самом деле кончила — от страха, говорят, и не такое бывает, даже, наоборот, ощущения усиливаются. В общем, убил я на нее три пленки, и ее увели. Лысый подошел к брюнетке, которая смотрела на все это, не отрывая испуганных глаз, и спросил:

«Ну, кроха, надеюсь, ты уже все поняла и тебе объяснять по новой не нужно? Знаешь, что нужно делать?»

Та сразу же испуганно кивнула, и я опять принялся за работу. Где-то через час все закончилось, девицу увели и принялись за меня. Если вы помните, о своей судьбе мне до сих пор ничего не было известно. Первым делом у меня забрали все отснятые кассеты и приказали собирать аппаратуру. Вошел лысый и сказал:

«Ты хорошо поработал, хвалю. Думаю, это не в последний раз. Помни, мы знаем твой адрес. Если хоть одна живая душа узнает о том, что ты здесь видел, а еще не дай Бог к ментам побежишь — все, тебе хана. Но ты умный, по глазам вижу, ты сам уже все понял. И потом, не забывай, ты теперь соучастник. Сейчас тебя отвезут домой таким же макаром, каким привезли, и ты будешь сидеть там, как вонючий таракан, и ждать моего звонка. Держи, это тебе на мелкие расходы», — и сунул мне в карман джинсов сто баксов. Короче, они повязали меня со всех сторон. Когда я сел в машину и увидел, что «бычара» опять собирается проверить на прочность мое солнечное сплетение, я сказал: «Не надо. Я сам». И полез вниз, презирая собственное малодушие и трусость. Когда пришел домой, разорвал баксы на мелкие кусочки и спустил в унитаз. Потом поехал на Горбушку, продал одну из своих камер, купил еды, водки и нажрался до посинения, чтобы только не думать о том, что со мной было, а еще хуже о том, что со мной теперь будет. Сегодня вот только проспался, глаза продрал — и к вам.

Мыс боссом молча смотрели, как он жадно допивает пиво, и думали, наверное, об одном и том же: почему именно к нам? Поставив банку на пол рядом с кофром, Шура глянул на босса и спросил:

— Ну, и что вы обо всем этом думаете?

— Для начала мне бы хотелось узнать, чего вы хотите от нас? — в своей привычной манере ответил босс.

— От вас? Ничего, почти ничего. А разве вам самим не интересно узнать, во что я такое вляпался? Вернее, я-то вроде уже вырвался, а вот судьба тех девушек не дает мне покоя.

— А их разве не отпустили?

— Понятия не имею. Я их больше не видел. Но уверен, что они там не первые и не последние. И нет никаких гарантий, что все они вели себя так же послушно, как те двое. Представляете, что тогда с ними бывало? Жуть…

Босс с кряхтением выбрался из кресла, обошел стол кругом, присел на его краешек возле Шуры и смерил его долгим, внимательным взглядом. Затем спросил:

— А почему вы пришли именно к нам?

— Ну не к ментам же мне идти! — усмехнулся он. — Лысый правильно сказал: я теперь вроде соучастника получаюсь. И потом, менты все равно не помогут, только по допросам затаскают.

— Нет, почему именно к нам, а не в другое агентство? — повторил Родион. — Или вы рядом живете?

— Да нет, я живу не рядом, — улыбнулся он. — Рядом живет моя бабушка Ксения Васильевна, ваша внештатница. Как она выразилась, вы можете работать не только из-за денег, но и из принципа, потому что у вас есть совесть. А это в наше время, увы, стало уже редкостью.

Мы с боссом тоскливо переглянулись и одновременно вздохнули: похоже, на этом деле мы тоже не озолотимся. Босс зашагал по кабинету.

— Ну что ж, допустим, мы возьмемся раскрутить это дело из принципа, так сказать, ради торжества справедливости. Но нам понадобится ваша помощь. Вы не боитесь?

— Зачем бы я сюда тогда пришел? Нет, я все обдумал, взвесил и пришел к выводу, что или я их прищучу, или они меня доконают — иного не дано.

— Интересная мысль, — хмыкнул Родион.

— Еще бы! Вопрос жизни и смерти. И я ведь не один такой фотограф, который попался на их удочку, а мне не хочется, чтобы наш брат фотограф переносил такие унижения. Ладно, мне все уже по барабану в этой жизни, и я пришел к вам, но остальные-то молчат. Понимаете, если бы я хотя бы знал их адрес или имена, я бы обратился в РУОП, и они накрыли бы ту малину в два счета. Но я ничего не знаю, а значит, этих ублюдков нужно искать, а для этого нужны сыщики.

— Резонно.

— Так вы беретесь? — Фотограф с надеждой посмотрел в глаза Родиону.

— Беремся. Но не из абстрактного принципа, как вы думаете, а совсем по другой причине, гораздо более весомой.

Мы с Шурой удивленно воззрились на босса. Тот вернулся за свой стол. Уселся поудобнее и заявил:

— Тут пахнет большими деньгами. Судя по всему, эти люди проворачивают какие-то махинации с этими снимками, и махинации явно прибыльные, если они ездят на шикарном «Ауди», имеют большую квартиру и прилично одеваются. Мы их раскрутим на энную сумму и попутно выведем на чистую воду.

— Это все прекрасно, босс, — неуверенно проговорила я, — но мы еще не знаем, чем они занимаются. Вдруг это какой-нибудь вполне невинный бизнес…

— Невинный?! — Шура взвился под потолок. — Да как у вас язык повернулся! Посмотрел бы я на вас, окажись вы на месте этих несчастных девочек!

— Спокойно, Шура, — мягко остановил его Родион. — Не исключено, что когда-нибудь именно так и случится…

— Что-о?! — теперь уже взвилась я. — Что это вы там такое задумали, босс?! Я решительно протестую…

— А ну-ка сядьте оба! — рявкнул мой начальник, хрястнув кулаком по столу. — И слушайте сюда!

Мы с Шурой пристыженно опустились на свои места. Окинув нас удовлетворенным взглядом, Родион сказал:

— У меня родился план. И мы его выполним. Шура, вы имена какие-нибудь запомнили?

— В том-то и дело, что эти парни ни разу не назвали друг друга по имени. Даже кличек я не слышал. Осторожные гады. Как думаете, они еще позвонят?

— Исключено, — уверенно проговорил босс. — Просто им хотелось вас посильнее напугать, чтобы вы сидели дома, умирая от страха, и никуда не ходили. Это их обычные дешевые приемы. Это как на понт брать. Долго вы ехали от своего дома?

— Ну, минут тридцать-сорок, точнее не скажу.

— А в какую сторону?

— О чем вы говорите? — поморщился тот, погладив живот. — Он мне так врезал, что я фамилию свою забыл.

— Все ясно. Вы смогли бы их опознать?

— Конечно. У меня вместо глаз фотоаппараты, а в памяти хранятся все негативы.

— А тех девушек?

— Естественно.

— Вам не показалось, что ту квартиру они сняли лишь на пару дней? Знаете, провернуть одно дельце и съехать — так часто бывает.

Шура задумался.

— Нет, по-моему, они там осели надолго. Все эти балдахины, ковры — за пять минут это не снимешь и не увезешь. Да и потом, там полно их отпечатков…

— Стоп! — Лицо босса озарилось торжествующей улыбкой. — Отпечатков, говорите? Это уже интересно. Скажите, тот лысый не дотрагивался до ваших фотоаппаратов? Он наверняка вор в законе и его пальчики имеются в картотеке.

— Кажется, нет, — неуверенно пожал плечами Шура, вспоминая, — хотя… Да, точно, дотрагивался. Когда я хотел снять блондинку сбоку, он закричал, подбежал ко мне, вырвал камеру, ткнул ею в лицо девушке и приказал снимать анфас.

— Где эта камера? — взволнованно спросил Родион.

— Я ее продал, — сокрушенно ответил фотограф. — Каюсь…

— Проклятье! — Босс полез в стол за трубкой и кисетом. — Чем вы думали, спрашивается? Не могли другую продать?

— В тот момент я вообще ничем не думал, — честно признался Шура. — Хотелось только поскорее напиться и забыться.

— Кому вы ее продали?

— Издеваетесь? На Горбушке столько народу толчется, со всей России приезжают. Парень какой-то, лет двадцати, голубоглазый, моего роста, короткая стрижка…

— Он не перекупщик?

— Послушайте, Родион, — начал злиться Шура, — вы слишком много от меня требуете. Откуда я могу знать, кто он такой. Мне тогда главное побыстрее сбыть ее было, а все остальное до фени. Отдал первому попавшемуся покупателю за полцены почти новый «Kodak», и все дела.

— Значит, скорее всего перекупщик. Завтра же отправляйтесь на Горбушку и попытайтесь его найти…

— Завтра Горбушка не работает — она только по выходным.

Босс с шумом втянул в себя воздух, задержал немного и тихонько выдохнул, уже успокоившись.

— Ладно, отпадает. Пойдем по другому пути…

— Босс, а почему бы нам не снять отпечатки пальцев со штативов, которые нес один из бандитов? — предложила я скромно. — Вы ведь не продали штативы, Шура?

— Нет пока! — обрадовался тот. — Они все дома лежат. Я хоть сейчас могу за ними съездить — я на машине.

— Отправляйтесь, — буркнул босс, недовольный тем, что не ему пришла в голову эта гениальная мысль. — И заодно прихватите с собой все необходимое для съемок, аналогичных тем, которые вы делали в той квартире.

— Это еще зачем?

— Потом объясню. Оставьте свой точный адрес и телефон и поезжайте. И постарайтесь не задерживаться.

 

Глава 2

Примерно через полчаса, когда мы с боссом уже обсудили все детали предстоящей операции по захвату преступной шайки, у него на столе зазвонил телефон. Взяв трубку, босс послушал немного, а потом переключился на спикерфон, чтобы и я могла слышать разговор. Это был Шура. Голос у него был очень испуганный.

— Меня обокрали, представляете?! — кричал он в трубку. — Приезжаю домой, открываю дверь, а в квартире пусто!

— Совсем пусто? — скривился босс.

— Ну как, — замялся тот, — у меня и раньше-то было не густо, но теперь вообще полный голяк. Был телевизор, видик, магнитола, радиотелефон, тахта, стол и кресло. Тахту, стол и кресло они оставили. И еще всю аппаратуру прихватили вместе со штативами, сволочи!

— Это они, — пробормотал Родион. — Оперативно работают.

— Что?

— Ничего. Вы ничего не заметили, когда подъезжали к дому?

— А что я должен был заметить?

— Ну, например, темно-синий «Ауди».

— Так вы думаете, это они?! — В задрожавшем голосе фотографа послышался искренний ужас.

— Я пока ничего не думаю. Замок не взломан?

— Нет, нормальный замок.

— Значит, работали профессионалы. Даже дверь, говорите, за собой заперли?

— Ну да, она была закрыта.

— Вот что, любезный, сделаем так. У вас балкон есть?

— Есть.

— Вы на каком этаже?

— На десятом.

— Осторожно выгляните с балкона, осмотрите весь двор и, если ничего подозрительного не заметите, бегом спускайтесь, садитесь в машину и дуйте сюда. Поплутайте по городу, посмотрите, чтобы за вами никто не ехал. Они не должны знать, что мы в этом замешаны.

— Черт, прямо как в настоящем детективе, — нервно рассмеялся Шура.

— Это и есть настоящий детектив. И прошу вас, будьте крайне осторожны. Если обнаружите «хвост», езжайте к своим друзьям, у которых сможете остаться подольше. Оттуда перезвоните. Если вас не будет в течение часа, значит, я буду считать вас мертвым. Будьте здоровы.

Босс положил трубку и хитро посмотрел на меня.

— Ну, как я его, а?

— Ему и так досталось, бедному, — пристыдила я начальника, — а вы еще масла в огонь подливаете.

— Ничего, зато поймет, насколько все серьезно. Нам сейчас нельзя допускать ошибок, иначе проиграем. Сама видишь, какие это осторожные преступники. Вспомнили, мерзавцы, об отпечатках, не поленились приехать и сфальсифицировать тривиальное ограбление.

— Видимо, им есть что скрывать.

— Да уж, со скелетами в шкафу у них, судя по всему, все в порядке. Ну, иди звони в газету и давай срочное объявление. А у меня тут еще полно дел…

…Пока я давала в «Из рук в руки» на свой домашний телефон объявление о том, что девушка-фотограф, профессионал со стажем, за умеренную плату снимет семейные торжества, похороны или интимные сцены, приехал Шура. Взмыленный, потный, со взлохмаченными усами и очень усталый. Ничего не говоря, он прямиком направился к холодильнику, по-хозяйски вытащил банку холодного пива, вылакал, не отходя от кассы, швырнул в уже знакомую ему урну, упал на диван и простонал:

— Все, я больше так не могу. Мне страшно.

— В чем дело? — В дверях кабинета высветилась фигура босса.

— Ни в чем. Все нормально. Эти подонки прокололи мне все четыре шины, а у меня даже запаски нет.

— Как же вы добрались?

— Как-как, пешком! — Он со злостью ударил кулаком по дивану. — Мне, идиоту, почему-то втемяшилось в голову, что так будет легче заметить «хвост»! Чуть Богу душу не отдал от страха, пока добрался. Я пятился задом от самого Белорусского вокзала, чтобы постоянно не оглядываться!

— Никого не заметили?

— Нет. Наверное. Я думал, меня убьют. Вы не представляете, что я пережил за этот час.

— Ну ничего, теперь уже все позади, — успокоила я. — Здесь вы будете в полной безопасности. Это не офис, а настоящая крепость. Нашу дверь даже танком не прошибешь.

При этих словах босс стыдливо опустил глаза. Так ему и надо, самоуверенному хвастуну! Через секунду он взял себя в руки, сел рядом с Шурой на диван и деловито заговорил:

— Вы должны надиктовать Марии полный список того, что требуется для профессиональных фотосъемок. Нам не нужно навороченной аппаратуры, посоветуйте что-нибудь поскромнее и такое, что можно купить в любом фотомагазине и что может перенести одна девушка.

Шура перевел взгляд на меня, потом обратно на Родиона и с усмешкой спросил:

— А она когда-нибудь видела фотоаппарат вблизи?

— Видела, — обиженно проговорила я. — И даже трогала, не переживайте.

— Ваша задача, Шура, — наставительно произнес босс, — обучить ее всем тонкостям своего ремесла за сегодняшний вечер…

— Ну вот что, дорогие граждане, — Шура посерьезнел, лицо его потемнело, а кончики усов начали грозно приподниматься, — во-первых, это не ремесло, а искусство, да будет вам известно, а во-вторых, за один вечер она не сможет научиться даже пленку перезаряжать…

— Она у нас понятливая, не беспокойтесь. Дайте ей краткий курс высокого искусства фотографии, и она все поймет. Мария, ты знаешь разницу между выдержкой и диафрагмой?

— Смеетесь? У меня дома есть японская «мыльница», там все автоматом делается. Зачем мне эти тонкости.

— «Мыльница», дорогуша, — процедил сквозь усы Шура, — это для дураков. А мы говорим о профессиональной фотосъемке! — Он поднял вверх указательный палец. — Профессиональной, понимаешь? Это совсем иной уровень и другое качество снимков. И потом, любой идиот, взглянув на то, как ты держишь камеру, разоблачит тебя в два счета. Нет, Родион, это даже не смешно. Это издевательство над профессией.

— Надо, Шура, надо, — улыбнулся босс. — В противном случае у нас ничего не выйдет. Мария должна их зацепить.

— Вы что, собираетесь ловить бандитов на живца?! — дошло наконец до Шуры. — Закоренелых головорезов напустите на эту хрупкую маменькину дочку?! Вы в своем уме, Родион? Вы когда-нибудь вообще видели живых преступников?

Мыс боссом скромно потупились и промолчали, а Шура, вскочив с дивана, возмущенно продолжал:

— Да она умрет от страха, как только увидит их жуткие физиономии! Она начнет там трястись и плакать и все испортит! Они ее сразу раскусят и прикончат прямо там, в своем притоне! Вы взгляните на нее, Родион, ей нужно фотомоделью работать, в кино сниматься, но никак не играть в смертельно опасные игры с беспредельщиками! Нет, я на это не согласен, — он решительно рубанул воздух рукой. — Вы как хотите, а я этого ангела губить не собираюсь.

И пошел к холодильнику. Родион посуровел, сложил на груди руки и жестко спросил:

— Это ваше последнее слово?

— Да, — Шура выудил очередную банку и принялся ее открывать. — И вам меня не переубедить.

— Что ж, тогда мы найдем другого учителя, пусть не такого известного, как ваша многоуважаемая персона, но зато он не будет задавать лишних вопросов. А вы можете быть свободны.

Фотограф замер с поднесенной ко рту банкой, затем медленно повернулся к нам и недоуменно спросил:

— То есть как это свободен?

— Обыкновенно, — Родион был невозмутим. — Помогать вы нам не хотите, а бесплатно поить вас пивом никто не собирается — у нас и так бюджет дырявый. К тому же у нас нет времени: завтра выйдет объявление, а к этому времени Мария должна уже быть профессионалом хотя бы с маленькой буквы. Все. Поставьте пиво обратно в холодильник, Шура, и убирайтесь.

Шура тупо уставился на банку и растерянно пробормотал:

— Как это в холодильник? Она же уже открыта!

— Ничего, пиво не пропадет. Как только вы уйдете, я его сам с удовольствием выпью.

— Тем более что вы сегодня уже целых три банки выпили, — язвительно вставила я. — Эта четвертая.

— Ну хотя бы пару глотков можно сделать? — Шура судорожно сглотнул пересохшим ртом.

— Ни глоточка, — безжалостно проговорил босс. — Мария, отбери у него пиво.

— Значит, или пиво, или мое согласие? — хрипло спросил несчастный фотограф.

— Именно так.

Мучительная борьба, происходившая в его душе, отразилась на изможденном, покрытом каплями пота лице Шуры. Кадык его ходил ходуном, глаза, неотрывно глядевшие на вожделенную банку, то темнели, то светлели, лоб покрылся морщинами, по щекам заходили желваки, а усы стали перемещаться от одного уха к другому. Наконец он выдавил:

— Ладно, черт с вами, — и тут же жадно присосался к пиву. Победила жажда!

Мы с боссом облегченно перевели дух, и я впервые за все лето поблагодарила Господа за то, что он наслал на Москву такую жаркую погоду. Примерно через два часа, когда я съездила на джипе в ближайший фотомагазин за оборудованием, моя приемная напоминала фотомастерскую. Кругом были разбросаны коробки, футляры, штативы, вспышки, объективы и пленки в фирменной кодаковской упаковке. Среди всего этого барахла восседал Шура и с мудрым видом рассказывал мне, куда что вставляется, как крепится, чем зажимается и зачем, собственно, все это требуется. Я внимательно слушала, стараясь не упустить ни одной детали, чтобы потом не попасть впросак из-за какой-нибудь досадной мелочи, и к вечеру мне уже было совершенно ясно, что профессиональная фотосъемка — это нечто запредельное, заоблачное, непостижимое и недоступное для понимания простого смертного любителя фотографии. То ли дело «мыльница» — щелк, и готово! Но все же кое-что я уловила, чем несказанно удивила Шуру, когда тот, часам к двенадцати ночи, начал принимать у меня «экзамен» по прочитанному курсу. Около часа ночи мы собрали все «железо», погрузили в джип и все втроем поехали ко мне домой на Новослободскую улицу, где, собственно, и предполагали разыграть очередной акт придуманного Родионом хитроумного спектакля, главная роль в котором была отведена мне. И на том спасибо.

 

Глава 3

Как ни странно, первые звонки по объявлению начали поступать уже начиная с десяти часов утра. Звонили какие-то странные типы, предлагали фотоаппаратуру, дешевую пленку и еще черт-те что по самой сходной цене, из чего мы сделали вывод, что это все ворованное. Было два звонка из роддома, просили сфотографировать счастливых папаш с младенцами, но я вежливо отказывалась, говоря, что уже еду по другому заказу. Бедный Шура прямо извелся от зависти и все только ходил вокруг телефона и сверлил его ненавидящим взглядом — ему бы такое обилие неделю назад! Босс сидел в кресле и штудировал газеты бесплатных объявлений, пытаясь отыскать хоть какую-то ниточку. Но, похоже, безрезультатно. Я с утра приготовила всем завтрак, накрыла на стол, накормила, напоила своих гостей, затем перемыла посуду и в перерывах между звонками наводила в квартире мелкий марафет, вытирая пыль с мебели. После того как мы с Валентиной выкупили эту коммуналку и сделали в ней евроремонт, мы практически здесь не жили. Валентина переехала к мужу в «башню», как мы до сих пор по привычке называли наш офис, а я, ленясь таскаться каждый день туда и обратно, поселилась там в одной из гостевых комнат около спортзала. И в результате шикарная наша семикомнатная квартира, обставленная по последней моде, большую часть времени пустовала. Лишь иногда я приезжала сюда, чтобы проверить, все ли в порядке, или взять что-нибудь из вещей, а затем здесь снова наступали тишь и покой. Поначалу мы с Валентиной хотели ее сдать каким-нибудь жильцам, чтобы хоть деньги копились, но потом за делами все как-то само собой забылось, отошло на задний план, и даже сама мысль об этом уже не приходила нам в голову. И вот теперь эта квартира пригодилась. Шура долго ходил по всем комнатам, удивленно разглядывал интерьер и тяжко вздыхал, что-то бормоча себе под нос. Наконец вошел в гостиную, где мы устроили штаб боевых действий, и заявил:

— Слушай, Мария, ты все равно здесь не живешь. Давай поменяемся?

— В смысле?

— Ну, я тебе свою однокомнатную, а ты мне эту. Жалко, столько добра пропадает.

— Оно не пропадает, Шура, — резонно заметил босс, не отрываясь от газеты, — оно ждет своего часа. И этот час еще не пришел.

— Ха, а если он вообще никогда не придет?

— Придет, — рассмеялась я. — Вот выйдет Валентина из роддома — и придет! Босс, вы скольких детей хотите иметь?

— Пятерых, — проворчал тот.

— Вот и как раз, комнат на всех хватит…

Зазвонил телефон.

— Это по твою душу, Мария, — босс с волнением отбросил газету. — Я чувствую, это то, чего мы ждем.

Испытывая легкое волнение, я сняла трубку. И услышала грубый мужской голос:

— Объявление давали?

— Здравствуйте, — я старалась казаться спокойной. — Да, давали. Что вас интересует?

— Похороны. У нас сегодня похороны, а фотограф заболел. Сможете?

По моей спине пробежали мурашки. Босс с Шурой напряженно слушали разговор по спикерфону. Лица у них были очень серьезные.

— Конечно, смогу, о чем разговор.

— А вы на самом деле профи? А то сейчас полно всяких любителей, которые только цену себе набивают.

— Могу привезти вам свои снимки, если хотите. Я член Союза фотографов России, между прочим. Сам принц Майкл приобрел пять моих работ для своей частной коллекции, можете у него спросить…

— Ладно, верю, — оборвал меня голос. — Но только это срочно, прямо сейчас нужно.

— Ради Бога, аппаратура у меня всегда готова.

— Отлично. Сейчас за тобой заедет наша машина…

— А откуда вы знаете мой адрес? — быстро спросила я.

В трубке замолчали. Потом раздался едкий смешок:

— Слушай, детка, мы же не в игрушки играем, а на серьезное мероприятие приглашаем, поняла? Тут сегодня не тетю Клаву хоронят, а большого человека, поэтому все должно быть солидно. Мы сначала узнали твой адрес по номеру телефона, проверили и теперь звоним. Не волнуйся, все будет чики-чики. Твой гонорар будет прямо пропорционален количеству и качеству отснятых пленок. Двадцать минут тебе на сборы хватит?

— Хватит.

— Тогда до встречи у подъезда. Там будет стоять черный «мерс» с «дутым задом». Тебя как зовут, кстати?

— Мария.

— Ну вот и славненько.

И положил трубку. Я посмотрела на босса. Тот сидел, погрузившись в раздумья, и молча глядел на телефонный аппарат. Шура высказался первым:

— Это они. Голос, правда, другой, но методы те же самые: похороны, адрес знают, лимузин у подъезда…

Родион решительно поднялся.

— Действуем, как договорились, Мария. Главное, ничего не бойся. Мы с Шурой поедем за вами следом на джипе. Если он узнает то самое место, где был сам, то я тут же вызову подкрепление, и мы их всех накроем тепленькими. Выполняй все, что ни прикажут, не вступай в споры и пререкания, фотографируй все, что нужно, и жди нас. Когда начнется штурм — бросайся под кровать с балдахином и лежи там, как мышь. Об остальном я позабочусь. Ну, с Богом.

Они помогли мне снести вниз «железо» и пошли к джипу, который стоял на другом конце двора. Оттуда все было прекрасно видно, и, если что, как считал Родион, они могли бы прийти мне на помощь. Наивные… Честно признаться, я и сама немного волновалась. Причем сами по себе бандиты мне были не страшны. Куда больше меня пугала опасность выдать свой дилетантизм в фотосъемке. А вдруг нажму не на ту кнопку или штатив упадет в самый ответственный момент? Да, нужно быть очень внимательной и собранной, иначе все рухнет на корню. Усевшись на лавочку у подъезда, я напялила на лицо выражение деловой озабоченности и стала ждать. На мне были просторные шелковые брюки и светлый топик — одеваться по поводу похорон во что-то темное в такую погоду было самоубийством. На Москву снова наступала давящая тяжесть душной жары. Небо было девственно чистым, будто кто-то тщательно вымел с него все облака огромным веником. Одуревшие, вяло чирикающие воробьи забились в густой кустарник рядом с подъездом, пытаясь спастись там от перегрева. По тротуару вдоль Новослободской улицы прошла сухонькая старушка с цветастым зонтиком. Гарь от проходящих там машин забивалась в легкие и затрудняла и без того сдавленное жарой дыхание. Видимо, Москва-матушка подвергалась этому тяжкому испытанию за какие-то свои прошлые грехи. А может, виной всему конец века, когда все природные катаклизмы усиливаются…

С проезжей части во двор свернул черный «Мерседес» с «дутым задом» и медленно двинулся по дорожке вдоль дома в мою сторону. Было во всем этом плавном приближении нечто зловещее и пугающее; я непроизвольно напряглась и поплотнее прижала к себе купленный накануне кофр. Беспокоясь о моем здоровье, Шура порекомендовал мне взять только одну фотокамеру с тремя разными объективами, вспышку, легкий штатив и пленку. Для первого раза, заявил он, мне и этого слишком много, могу запутаться.

«Мерс» подкатил к подъезду и остановился. Я поднялась с лавочки. Правая передняя дверца открылась, из нее выбрался высокий молодой парень в черном костюме и темных очках и подошел ко мне.

— Вы Мария?

Голос у него был очень приятный, мягкий и располагающий к доверию.

— Да, я.

— Давайте я помогу вам погрузить вещи, — он взял у меня кофр. — Это все?

— Нет, еще штатив.

— Не беспокойтесь, я сам. Садитесь в машину, у нас мало времени.

Пока он загружал «железо» в багажник, я открыла заднюю дверцу и, затаив дыхание, забралась на заднее сиденье. К моему удивлению, там никого больше не оказалось: ни сфинксов, ни дуболомов, намеревающихся свернуть меня в дулю и сунуть между сиденьями. За рулем сидел пожилой мужчина в черном. На меня он даже не взглянул. Все это было очень странно и подозрительно. Или, может, они решили, что если фотограф девушка, то можно взять ее голыми руками, без всяких лишних усилий? Щас! Это мы еще посмотрим, кто кого возьмет без лишних усилий. Приготовившись к самому худшему, я забилась в дальний угол и застыла там, ожидая дальнейшего развития событий. А они развивались следующим образом. Молодой парень уселся рядом с водителем, и машина тронулась. Негодяй повернулся ко мне, удивленно посмотрел на мою скрюченную позу и спросил:

— Вам удобно?

— Да, спасибо.

— Вы взяли все необходимое?

— Конечно, я ведь профессиональный фотограф, — небрежно бросила я.

— Такая молодая и уже профи. Завидую. Давно этим занимаетесь?

— С детства.

— А, тогда понятно. Кстати, нам бы хотелось иметь несколько снимков в черно-белом исполнении. Сами понимаете, похороны, все в трауре, в печали… Вы взяли черно-белую пленку?

Вот что значит профессионализм! Даже в мелочах. Если бы не Шура, который настоял на том, чтобы я на всякий случай взяла и черно-белую, потому как никогда не знаешь, как жизнь повернется, я бы сама ни за что не догадалась и сейчас бы выглядела полной дурой. Но теперь я смогла позволить себе бросить на молодого мерзавца уничижительный взгляд и процедить:

— Естественно.

— Ах, простите, вы же профи, — стушевался тот. — Знаете, я в детстве тоже мечтал стать фотографом…

«А стал головорезом», — мысленно продолжила я его фразу.

— …но жизнь диктует свои правила, и мне пришлось заняться карате, чтобы выжить. Не в том смысле, конечно, чтобы защищать себя от хулиганов на улице, а чтобы найти приличную работу. У меня сейчас черный пояс, между прочим. Вам никогда не хотелось заниматься восточными единоборствами?

— Нет, я предпочитаю умственную деятельность, связанную с творчеством. Драки — это не мой стиль жизни.

— А зря. Если хотите, мы могли бы как-нибудь встретиться, я бы сводил вас на тренировку. Там бы вы поняли, что карате — это не драка, а красота, боевое искусство.

Что-то он больно болтлив, этот уголовник, подумала я с удивлением. Или зубы мне: заговаривает? Я посмотрела в окно. Мы ехали уже по Садовому кольцу. Никто не пытался завязать мне глаза или ударить по голове тяжелым предметом — все было тихо и спокойно, как будто мы действительно ехали на настоящие похороны. Впрочем, могло так статься, что они просто-напросто не собираются выпускать меня оттуда живой, поэтому и не боятся, что я запомню дорогу. Парень тем временем продолжал болтать:

— Я начинал с простого охранника в казино, а теперь работаю заместителем начальника службы безопасности крупной фирмы. Мне доверяют, меня ценят, меня уважают подчиненные и боятся враги — что еще нужно для счастья? Или я не прав? — Он пытливо посмотрел мне в глаза.

— Нет, вы тысячу раз правы, — успокоила я его. — Просто каждому свое, вот и все.

— Полностью согласен. Вы живете с родителями?

— Да, с папой и мамой. Они у меня оба дипломаты, правда, работают в разных странах, но это им не мешает любить друг друга.

— Вы их, наверное, тоже очень любите? — Он улыбнулся.

— Люблю.

— Я смотрю, у вас нет обручального кольца, вы не замужем?

— Нет, я не замужем, — мне уже начали надоедать его вопросы.

— Странно, такая красивая девушка и до сих пор не замужем.

— Ничего странного. Мой парень сейчас в длительной загранкомандировке, он тоже по консульской линии работает. Вот приедет через полгода, и распишемся.

— Он вам очень нравится?

— А то. Мы с ним познакомились на приеме в австрийском посольстве два года назад, я влюбилась в него с первого взгляда, и с тех пор мое сердце принадлежит только ему, так что оставьте свои попытки привлечь мое внимание при себе. Я однолюбка.

Выдав эту тираду, я отвернулась к окну и стала рассматривать причудливую архитектуру пробегающих мимо старинных московских зданий. Парень тоже замолчал и больше не доставал меня своими нудными расспросами.

— Уже совсем близко, — вздохнув, сказал бандит.

— А куда мы едем? — осмелилась наконец спросить я.

— На Ваганьковское — похороны будут там. Вам разве не сказали?

Что-то противное и горькое стало подниматься к моему горлу: Господи, неужели все-таки придется снимать?! А я-то, дура, размечталась! Думала, что сейчас завезут в самое зловещее логово преступного мира Москвы, где я займусь тем, что могу делать действительно профессионально, а не на дилетантском уровне. Какая вопиющая несправедливость! Везет же Шуре!

У меня затряслись поджилки. Я начала лихорадочно вспоминать, в каком отделении кофра лежит черно-белая пленка, как прикручивать объектив и устанавливать штатив, но все в голове путалось и ничего ясного и толкового не вырисовывалось. Когда машина притормозила у ворот одного из самых старых московских кладбищ, где уже давно никого из простых смертных не хоронят, я решила отдаться на волю случая и заставила себя успокоиться. В конце концов, бывали в моей жизни ситуации и покруче этой. Как-нибудь выкарабкаемся.

— Мне поручено сопровождать вас во время церемонии и обеспечивать вашу безопасность, — парень повернулся ко мне и снял очки. Карие глаза его оказались очень красивыми, чистыми и, что самое удивительное, честными. — Простите, я, кажется, забыл представиться: Михаил. Можно просто Миша.

— Очень приятно, — буркнула я. — Где покойник?

— Покойник?! — ошарашенно спросил Миша. — Извините, вы так обидно говорите о таких вещах…

— Ой, это вы меня извините! — спохватилась я. — Знаете, до того привыкла уже эти похороны снимать, что воспринимаю это как обычную работу, а не торжественные проводы усопшего. Еще раз простите.

— Да нет, ничего, — пробормотал он, бросив удивленный взгляд. — Я вас понимаю. Но постарайтесь не употреблять таких выражений во время церемонии, хорошо? Я уважаю ваш профессионализм, но и вы уважайте память человека, которого мы провожаем сегодня в последний путь. Вы знаете, кто это?

— Увы, мне не сообщили.

— Странно, вам вообще ничего не сообщили. Наверное, это Хабибулин звонил, хозяйственник наш. Он такой хам… Мы хороним президента нашей фирмы Завряжного Иннокентия Борисовича. Умер во сне в шестьдесят два года. Человек старой закалки, был вхож в Кремль и не только туда. При жизни его многие боялись, да и сейчас еще его тень витает над нашей фирмой, прикрывая ее от врагов своим авторитетом. Так-то, Мария. А вы говорите: «покойник».

Мы вышли из машины, Миша достал из багажника аппаратуру, отдал мне кофр, а сам взял штатив. На стоянке уже собралось около трех десятков шикарных иномарок и автобусов, людей видно не было. Миша повел меня через ворота, по аллейкам, вдоль длинных рядов старинных надгробий и памятников. Странно, но кладбищенская тишина подействовала на меня отрезвляюще. Я вдруг сразу вспомнила все наставления Шуры и почувствовала уверенность в том, что справлюсь с этой нечеловечески трудной задачей.

— Церемония уже началась, — сказал Миша. — Извините, что сразу вас не предупредил, но ваша задача несколько иная, чем у обычного фотографа на похоронах.

— В каком смысле?

— Ну, как вы, наверное, понимаете, фотографов там уже довольно много, и все снимают одно и то же. Мы же с вами встанем в сторонке на возвышении — место я уже присмотрел, — вы установите штатив и будете фотографировать телевиком лица всех присутствующих. Крупным планом, так, чтобы можно было даже рассмотреть выражение глаз.

— Это еще зачем?

Тяжело вздохнув, Миша проговорил:

— На вашем месте я бы не стал задавать слишком много вопросов — это может повлиять на здоровье. Делайте что просят и не суйте свой симпатичный носик куда не следует. Договорились?

— Как скажете, — робко произнесла я. — Главное, чтобы платили.

— Заплатим. Вы не обиделись?

— Нет, что вы. У вас своя работа, у меня своя.

— Вы очень умная девушка, Мария.

…Пристроившись на пригорке за, деревьями, откуда было прекрасно видно место похоронной церемонии, мы вдвоем с Мишей установили штатив, закрепили фотокамеру с телевиком, заряженную цветной пленкой, и я начала снимать лица присутствующих. Их было много, человек, наверное, двести. Все в черных костюмах или траурных платьях, со скорбью на лицах, с цветами в руках, все такие представительные и важные, словно только что покинули кремлевские кресла или банковские офисы. Некоторые лица показались мне знакомыми, из тех, что иногда мелькают по телевизору во время официальных встреч. Фамилий их я никогда не знала. Миша молча стоял рядом и смотрел, как я работаю, не вмешиваясь в «высокохудожественный» творческий процесс. Тихо звучала траурная музыка, у гроба кто-то произносил речи, кто-то плакал, утирая слезы черным батистовым платочком, кто-то обменивался короткими фразами. Я шарила мощным объективом по откормленным лицам, наводила резкость и щелкала всех подряд, как автомат. Когда гроб начали опускать в могилу, музыка зазвучала громче, рыдания усилились и толпа пришла в движение. Многие из тех, кто стоял к нам спиной, повернулись, и я стала фотографировать и их. Вдруг в поле зрения объектива попала абсолютно лысая голова, вынырнувшая из-за чьей-то спины. Человек повернулся, сказал что-то, и на солнце сверкнула фикса. Господи, неужели это тот самый?! От неожиданности я вздрогнула.

— В чем дело? — тут же насторожился Миша. — Что-то случилось?

— Комар проклятый! — поморщилась я, потирая щеку.

— Потерпите, уже немного осталось. Сейчас они начнут по очереди кидать горсти земли в могилу, постарайтесь никого не пропустить.

Меня так и подмывало спросить у него, с какой, собственно, целью все это придумано, но, боясь, как бы он чего не заподозрил, я не решалась. Присутствие Лысого, как я стала называть его про себя, на похоронах меня слегка испугало. Какого черта он здесь делает? Может, все эти люди члены одной хорошо организованной преступной группировки, а покойный был крестным отцом? Хотя, с другой стороны, зачем таким солидным и очевидно богатым господам заниматься съемками обнаженных девиц? Что-то здесь не клеилось. Решив предоставить боссу разбираться с этим, я выбросила из головы посторонние мысли и вся отдалась работе. Лысый еще раз попался крупным планом, и его заостренные черты лица навечно врезались мне в память. К концу церемонии я уже чувствовала себя профессионалом высочайшего класса. Кассеты с пленкой я уже меняла, как перчатки или пистолетные обоймы, резкость наводила, как стреляла — не целясь, с пол-оборота, а руки лежали на камере, как на рукоятке пистолета или ножа, словно я и на самом деле не расставалась с ней с самого детства. Десять пленок по тридцать шесть кадров — таким был итог начала моей профессиональной деятельности в области фотографии.

Пришедшие проводить покойного господина Завряжного в последний путь начали потихоньку рассасываться. Я устало отстранилась от фотоаппарата и повернулась к Мише. Тот стоял, сунув руки в карманы, и, прищурив глаза, тревожно смотрел куда-то в сторону разбредающихся по аллейкам людей. Что-то его там явно заинтересовало. Я вновь приникла к камере, навела туда же объектив и… снова увидела профиль Лысого. Он шел по узкой дорожке к выходу в сопровождении троих накачанных парней и был очень серьезен. На всякий случай я щелкнула его пару раз, а когда он повернулся анфас, чтобы что-то сказать телохранителю, я зафиксировала и холодный блеск его маленьких глаз. Что же здесь происходит, в конце концов?

— Все, закругляемся, — услышала я сдержанный Мишин голос, в котором явно поубавилось вежливости. — Сейчас последние разъедутся, и двинемся к выходу. Все пленки я заберу — сами проявим. Деньги получите в машине, когда поедем домой…

— Сколько?

— Что сколько? — не понял он.

— Денег сколько?

Он усмехнулся:

— А сколько нужно?

— Ну, — я подняла глаза к небу и начала загибать пальцы, — десять пленок по тридцать шесть кадров плюс портретная съемка, плюс нестандартные условия…

— Пятьсот баксов хватит? — прервал он.

— Пятьсот — хватит, — серьезно сказала я. — Хватило бы и четырехсот пятидесяти, если честно.

— Полтинник вам на мороженое, — улыбнулся Миша. — И ни в чем себе не отказывайте.

Минут через пять мы уже шли в направлении кладбищенских ворот, и Миша говорил:

— Постарайтесь сделать так, Мария, чтобы об этой вашей сегодняшней работе узнало как можно меньше людей. А еще лучше, если бы об этом вообще никто не узнал. Спросят, где были, скажите, что снимали самые обычные похороны, как всегда. Идет?

— А у меня и спрашивать никто не будет.

— Вот и отлично. — Серьезность сползла с его лица, и он снова превратился в прежнего вежливого Мишу. — Значит, на тренировку со мной сходить не хотите?

— Знаю я, чем кончаются эти тренировки, — отрезала я. — Сказала же, что я не по этой части.

— Ну, как знаете.

Мы подошли к машине. Нашего джипа с боссом и Шурой видно нигде не было, скорее всего они, как и большинство стоявших здесь автомобилей, уже покинули стоянку. Интересно, успел Шура увидеть Лысого или нет? А вдруг и Лысый его тоже увидел? У меня похолодела спина. Миша, посмотрев по сторонам, виновато улыбнулся и сказал:

— Вы подождите здесь минутку, хорошо? Мне нужно кое-что уладить, а потом вас отвезут. Вы пока аппаратуру укладывайте.

И он исчез. Не придав этому никакого значения, я уложила в багажник кофр со штативом, села на заднее сиденье и закурила. Мысли мои крутились вокруг Лысого. Почему он здесь? Что его связывает со всеми этими людьми? У него ведь на физиономии написано, что он рецидивист, неужели этого никто не видит? Или настолько уже все переплелось и смешалось в этой жизни, что стерлась грань между добром и злом, между нормальными людьми и уголовниками? Что случилось, добропорядочные граждане стали хуже или урки лучше? В последнее верится с трудом. Тогда остается лишь признать, что наше общество постепенно сползает в бездну порока, становясь на один уровень с закоренелыми преступниками. Завтра того и гляди будет считаться за честь пригласить крутого авторитета не только на похороны, а и на свадьбу в качестве «свадебного генерала». Уркаганы пойдут нарасхват, их начнут выбирать в Думу, в правительство, а самого главного пахана сделают президентом. Вот будет жизнь в России!

— Мария, вы здесь? — Миша подошел и заглянул в салон. Встретившись со мной глазами, он почему-то сразу стал смотреть мимо меня. — Слушайте, мне очень неловко, но эту машину срочно вызывают в другое место.

— Ничего, я сама как-нибудь доберусь, — я начала выбираться наружу. — Мне не привыкать.

— Ну зачем же самой все это тащить? — запротестовал Миша. — Я договорился со своими знакомыми, они согласны подкинуть вас до дома, тем более что им это дороге. Давайте сейчас перенесем ваши вещи туда, и не будет никаких проблем.

Немного поразмыслив, я согласилась. В конце концов, почему я должна тащить всю эту тяжесть на своем горбу? Они заказывали музыку, так пусть и платят. Кстати, нужно не забыть еще деньги забрать. Миша сам взял и штатив, и кофр и быстро пошел впереди меня, ловко лавируя между припаркованными легковушками, в самый конец стоянки. Обогнув автобус, мы увидели темно-зеленый «БМВ» с сидящими в нем тремя мужчинами: двое спереди и один сзади. Все они были в темных костюмах, примерно одного возраста, лет по тридцать пять, и все коротко стрижены. Комплекция у всех троих была довольно внушительной.

— Вот эти люди вас подвезут, — улыбаясь, сказал Миша и подошел к багажнику. — Вы садитесь, я все сам загружу.

— А деньги? — напомнила я.

— Ах да, деньги, — засуетился он, шаря свободной рукой во внутреннем кармане пиджака, — забыл совсем, черт побери. Сейчас, сейчас, одну секунду…

Вытащив из кармана пухлый бумажник, он разложил его на крышке багажника и начал вытаскивать стодолларовые купюры. Отсчитав пять штук, сложил бумажник, сунул в карман, а деньги протянул мне со словами:

— Вот, пожалуйста, возьмите. Спасибо вам огромное.

— Не за что. Обращайтесь еще, если нужно.

— Непременно.

Взяв деньги, я нарочито старательно пересчитала их, спрятала в карман брюк и открыла заднюю дверцу. Сидящий там человек подвинулся, и я уселась.

— Желаю вам удачи, — с теплой улыбкой проговорил Миша, закрывая за мной дверцу. — Уверен, у вас будет очень интересная и счастливая жизнь.

— Не сомневаюсь, — буркнула я, и машина тронулась.

Уже когда мы выезжали со стоянки, я случайно посмотрела в окно и вдруг снова увидела Мишу. Он стоял между машин рядом с Лысым. Тот сосредоточенно отсчитывал ему из толстой пачки деньги. Лицо молодого подонка при этом было таким счастливым, словно его пригласили на новогоднюю елку и Дед Мороз дарил ему подарки. Это было последнее, что я увидела, ибо в следующий момент мне в затылок на полном ходу врезался многотонный локомотив, в голове все вспыхнуло яркими искрами, а затем погасло…

 

Глава 4

Очнувшись, я обнаружила себя лежащей на диване со связанными за спиной руками, заклеенным скотчем ртом и совершенно голой. Потолки в комнате были высокими, на полу блестел паркет.

Рядом с диваном у стены стоял трехстворчатый бельевой шкаф, к подоконнику был придвинут письменный стол с тумбой, на нем лежала моя одежда. На полу валялись мой кофр и штатив. Из-за двери доносились приглушенные голоса и музыка. Первой моей мыслью, которая родилась в разламывающейся от боли голове, было развязаться и немедленно выбираться отсюда, пока не произошло еще что-нибудь похуже. Я даже начала разрезать ногтями веревки на запястьях. Но потом подумала: ну и что будет, если я сейчас уйду? Ну узнаю я адрес этой квартиры, ну, допустим, всех бандитов арестуют, а что дальше? У нас есть только показания Шуры, но тот сам вроде как соучастник и ему в милиции не очень-то поверят, а значит, бандитов очень быстро отпустят, они сменят квартиру и продолжат заниматься тем же самым… А для нас самое главное — узнать, чем именно они занимаются, чтобы прервать эту бесконечную цепочку издевательств над фотографами и несчастными девушками, которых наверняка привезли сюда с таким же «комфортом», как и меня. Спрашивается: зачем? Чтобы выяснить это, мне нужно было, пересилив себя, пройти первую, уже известную нам со слов Шуры, стадию унижений и посмотреть, что происходит с девушками после того, как их сфотографируют. Придя к такому не очень-то приятному для себя решению, я немного успокоилась.

Дверь открылась, вошел один из тех, кто вез меня в машине. Это был коренастый амбал с толстыми губами и бесцветными, ничего не выражающими глазами. Увидев, что я пришла в себя, он озабоченно пробасил:

— Привет, крошка. Как себя чувствуешь? Головка не бо-бо?

По понятным причинам ответить ему я не смогла — рот был заклеен. Ублюдок подошел, присел на край дивана и провел заскорузлой ручищей по всему моему телу. Я вздрогнула от омерзения и тут же покрылась гусиной кожей.

— Ну-ну, не трепыхайся, красавица. — Он похотливо уставился на мою грудь. — Жалко, что шеф вас трогать не разрешает, а то бы я с удовольствием сейчас с тобой покувыркался.

Он с сожалением вздохнул и поднялся:

— Ладно, лежи, сейчас шефа позову.

И вышел. В принципе, если дело дойдет до съемок — а что-то подсказывало мне, что оно обязательно до этого дойдет, — я смогу выдержать все, кроме непосредственного контакта с мужчиной. Как-никак я все же была девственницей и терять свое богатство в грязном притоне с каким-то уркой никак не входило в мои планы. Нужно было срочно придумать, как вывернуться из этой щекотливой ситуации, иначе придется сворачивать операцию и мочить всех этих придурков, а этого мне бы не хотелось. Попав таким невероятным образом в самую гущу событий, я просто обязана теперь довести расследование до конца. Пусть фотографируют сколько влезет, я своей красоты никогда не стеснялась, даже если плакаты с моим изображением вывесят потом на всеобщее обозрение по всей Москве. Правда, босс, задумывая операцию, никак не предполагал, что я попаду сюда в качестве «фотомодели», а не фотографа, как он рассчитывал, и поэтому с заработками нам опять придется повременить. Родион хотел узнать адрес притона, немного пошантажировать бандитов, вытянуть из них энную сумму, а потом по всем правилам сдать правоохранительным органам с поличным, когда те привезут сюда очередных жертв. Но, видать, не судьба нам в этом году стать богатыми, хотя кто знает…

Дверь снова открылась, и вошел Лысый. Он был уже без пиджака, в одной рубашке, расстегнутой на татуированной груди, руки держал в карманах, а в зубах сжимал сигарету. Вблизи его лицо оказалось еще более морщинистым и противным, чем в объективе фотокамеры. Неизменными были лишь холодные глаза и мерзкая ухмылка тонких, почти бесцветных губ. Он остановился надо мной, держа руки в карманах, посмотрел молча несколько мгновений, а затем процедил, не вынимая изо рта сигареты:

— Значит, мама с папой дипломаты? Неплохо устроилась, киска. И квартирка у тебя, говорят, шикарная, семикомнатная. Смотри мне в глаза! — вдруг рявкнул он, и я послушно уставилась в его злые круглые зенки, стараясь играть испуганную девочку. — Вот так-то лучше. Сейчас тебе предстоит пройти небольшое испытание, а потом мы тебя отпустим. Извини, ты не входила в наши сегодняшние планы, у нас мало времени, поэтому все будет немного скомкано и сумбурно, но цели своей мы достигнем. Мне сказали, у тебя есть парень?

Я кивнула. Ну Миша, ну молодец! Все доложил, негодяй! Интересно, за сколько он меня продал? И зачем только я ему плела все это в машине? Может, нужно было придумать историю попроще?

— И свадьба у вас скоро, так?

Я снова кивнула.

— Видишь, я все о тебе знаю, — он самодовольно ухмыльнулся. — Даже то, что ты однолюбка, мне известно. Более того, я знаю, что ты девственница. Мы проверили…

Я почувствовала, как горячая краска заливает мое лицо, гневно застучало сердце, мне захотелось броситься на этого человека и растерзать, но я сдержалась. А он, презрительно скривившись, продолжал:

— Но ничего, мы это исправим. Ты слишком красива для того, чтобы все это добро досталось какому-то одному идиоту. Сейчас мы сделаем пару невинных снимков на память и отпустим тебя на все четыре стороны. От тебя требуется лишь немного попозировать перед камерой рядом с мужчиной. Он не будет тебя трогать — твоя девственность нам еще пригодится. Так что советую не ломаться и не кричать, иначе никогда отсюда не выйдешь и не увидишь своего жениха. И учти, мы знаем твой адрес и, если что, прикончим тебя в один момент, даже пикнуть не успеешь. И никакие твои дипломаты тебе не помогут…

— Привезли, шеф! — В дверь просунулась чья-то бритая голова. — Он уже расставляет.

— Отлично. Девка уже почти готова, сейчас начнем.

Голова исчезла, Лысый присел на диван, взял меня за подбородок, сильно сжал и прошипел в лицо:

— Если начнешь трепыхаться, курва, я тебе лично кишки выпущу вот этим пером. — В его руке откуда-то появился нож, перед моим глазом щелкнуло лезвие и застыло в миллиметре от зрачка. — Я выковыряю твои глаза, — он покрутил ножом, — и подброшу твоим родителям, чтобы они смогли оценить застывший в них предсмертный ужас и знали, какой смертью умерла их любимая дочь. А все остальное тело пришлю им по частям в посылках, чтобы было что хоронить. Ты хочешь этого?

Я отчаянно замотала головой, и он убрал нож.

— Тогда сейчас пойдешь со мной в другую комнату и будешь улыбаться так, словно тебя снимают для обложки журнала «Вог». И не дай тебе Бог выкинуть какой-нибудь фортель — я сегодня не в настроении, я похоронил лучшего друга и поэтому с удовольствием похороню еще кого-нибудь. Например, тебя.

Я смотрела на него широко раскрытыми глазами перепуганной насмерть девочки, стараясь показать, что согласна на все, лишь бы меня не отсылали частями по почте. Лысый довольно осклабился:

— Приятно иметь дело с умными людьми. Ладно, идем, а то мне сегодня еще на поминки успеть нужно.

Он помог мне подняться с дивана и повел, придерживая за связанные руки, в другую комнату. Когда я туда вошла, мне показалось, что я здесь уже бывала много раз — так хорошо и точно Шура описал нам ее. Были здесь и огромная кровать с балдахином, и ковры, и пуфики, и вазы, и даже восточные фрукты на маленьком резном столике у кровати. Посередине комнаты, у штатива с закрепленным фотоаппаратом, стоял, дрожа всем телом, маленький, пожилой, с большими залысинами человечек — типичный фотограф-любитель, таких всегда можно увидеть на свадьбах или похоронах. Они бегают, суетятся, щелкают своей вспышкой к месту и не к месту, зачем-то заставляют всех улыбаться и обещают, что вот-вот вылетит птичка. А как учил меня Шура, вся человеческая красота сокрыта как раз в естественности, а не в притворстве. Вокруг кровати уже столпилось человек пять охранников, в том числе и те, которых я видела на похоронах вместе с Лысым. Среди них стоял и тот самый татуированный красивый парень, о котором рассказывал Шура. Похоже, процесс у них был отлажен до мелочей, настоящий конвейер. Они все разом уставились на меня и начали обгладывать мое обнаженное тело своими тупыми, сальными глазками. Меня чуть не вырвало. Набрав побольше воздуха в легкие, я смело сделала шаг вперед и остановилась рядом с кроватью.

— Позвольте вам представить, господа, — картинно улыбнулся Лысый, — наш новый объект. Зовут Мария, внешность — сами видите, все остальное тоже соответствует, так что будем с ней работать. Она любезно согласилась попозировать нашему замечательному фотографу. — Он смерил взглядом пожилого мужичка, и тот моментально сжался, словно его собирались ударить дубиной по голове. — Вы объяснили ему положение вещей? — спросил Лысый у кого-то.

— Да, он в курсе, — промычал один из амбалов. — Правда, профи не нашли — времени было мало, — но этот говорит, что справится.

— Поработайте с ним потом еще немного, — небрежно бросил Лысый, отчего лицо фотографа приобрело землистый оттенок, и кивнул мне на кровать. — Прошу, киска. И помни, о чем мы с тобой говорили.

Я прилегла на кровать, спрятав все, что было возможно в моем положении, а Лысый присел рядом и заворковал:

— Сейчас я сниму с тебя скотч и развяжу руки. Ты должна расслабиться, непринужденно улыбаться, легко и свободно позировать нашему мастеру, и тогда мы тебя отвезем домой. Видишь, мы ведь очень добрые, сердечные люди, тебя никто не трогает, так что давай, крошка, поработай немного для своего же блага, и поедешь домой.

Я скорчила глазами мученическую улыбку, давая ему понять, что постараюсь, и он без всякого счета содрал с моих губ липкую ленту.

— Глянь, не кричит, — удивленно, пробасил кто-то.

— Ну, теперь улыбнись, милая, — ласково попросил довольный Лысый.

Я посмотрела ему в глаза и показала ему улыбку Пантеры. Лишь на мгновение. Но этого хватило, чтобы главарь отшатнулся от меня, как от прокаженной, и, схватившись за лысину, пробормотал:

— Черт, что это было?

Но я уже очаровательно улыбалась, глядя в объектив фотоаппарата, и ни на кого не обращала внимания. Началась съемка. Честно говоря, я с детства, еще в детдоме, мечтала стать фотомоделью, от чего проводила довольно много времени перед зеркалом в туалете. Я там старательно кривлялась, строила рожицы, принимала различные позы, представляя себя на обложках модных журналов, и в конце концов у меня даже стало что-то получаться, и когда пришел фотограф делать групповой снимок всего коллектива нашего детдома, я там вышла лучше всех. И вот теперь несбывшаяся моя мечта вновь дала о себе знать. Если чего-то нельзя избежать, то нужно хотя бы постараться получить удовольствие. Забыв о том, в каком я виде и где нахожусь, плюнув на все на свете, я полностью отдалась позированию, вспоминая приобретенные некогда в детдомовском туалете «навыки». Фотограф, который сначала пытался что-то подсказать мне срывающимся голоском, вскоре понял, что я и сама все знаю, и только бегал вокруг меня с камерой, ослепляя глаза вспышкой. Стоящие вокруг уркаганы оглушительно ржали, кровь кипела во мне, я их ненавидела, но знала, что теперь уж они от меня никуда не денутся и каждому воздастся по заслугам. Никто не будет обижен и забыт. Затем на кровать забрался красавец в наколках и стал имитировать со мной половой акт. Я и это выдержала — чего не сделаешь ради истины и справедливости? Главное, что мои девственность и честь остались нетронутыми. Мата Хари, между прочим, не гнушалась и более порочными методами добычи информации, однако ее никто за это не осуждает — работа такая. Вот и у меня такая работа, провались она пропадом!

Съемки закончились. Меня увели в «мою» комнату и позволили одеться. Два хмурых дуболома у двери молча наблюдали за моими действиями и время от времени тяжело вздыхали. Когда я оделась, вошел Лысый. На лице его сияла улыбка.

— Ты молодец, Мария, — он ущипнул меня за щеку. — Из тебя выйдет толк. Сейчас тебя отвезут домой, и ты никому ничего не скажешь, правда? Иначе мы достанем тебя из-под земли. Ты ведь порядочная девушка и не захочешь, чтобы кто-то знал о том, чем ты тут занималась, правда?

— Я все поняла, не нужно сто раз повторять, — огрызнулась я. — Отвезите меня домой, и забудем об этом.

— Конечно, отвезем, о чем базар? Бери свою аппаратуру и иди в машину. Только, извини, нам придется завязать тебе глаза. Или снова ударить по голове. Выбирай сама.

Поскольку выбор был невелик, я предпочла первое. Мне замотали все лицо толстым шерстяным шарфом и уже через час доставили прямо к подъезду, а там помогли выгрузить вещи и благополучно скрылись за углом соседнего дома.

 

Глава 5

На улице уже темнело. Наш джип сиротливо стоял на другом конце двора. Окна в моей квартире не светились, и это было несколько странно. Поднявшись к себе на третий этаж, я открыла ключами дверь и вошла. Свет нигде не горел, в квартире стояла полная тишина. Я включила свет в холле, бросила на пол осточертевшее за день «железо» и громко позвала:

— Есть кто живой?

Дверь дальней комнаты, где находилась спальня Валентины, тихонько приоткрылась, и я увидела настороженный нос Родиона.

— Ты одна? — тихо спросил он.

— Ты где была?! — из-за его шевелюры показался Шура. — Мы тут изнервничались все, черт возьми!

— Начинается, — я устало вздохнула и опустилась на канапе.

Они подбежали ко мне. Родион приподнял мой подбородок, заглянул в глаза и, кажется, все сразу понял. Но на всякий случай спросил:

— Ты видела их?

Я лишь закрыла глаза.

— Ладно, идем на кухню, — сухо Проговорил босс. — Шура, налейте ей водки, а мне виски. Нам нужно многое обсудить.

Как оказалось, Родион с Шурой, сообразив, что меня действительно везут на похороны, а не в притон, очень удивились, а потом переругались меж собой и чуть не подрались, решая, что делать дальше. Эмоциональный Шура настаивал на том, что нужно ехать обратно, так как здесь ловить нечего, а осторожный босс убеждал его не спешить, а посмотреть, что будет дальше. В конце концов Родион победил, они припарковались на другой стороне улицы и пошли пешком на кладбище. Но меня там не нашли, ведь я делала снимки из-за деревьев, и еще больше удивились. Они уж было решили присоединиться к церемонии, чтобы получше поискать меня в толпе, как тут глазастый Шура заметил Лысого и со всех ног бросился бежать. Ничего не понимающий Родион нагнал его только около джипа и с трудом успокоил, но когда узнал причину столь внезапного бегства, то и сам испугался за мою жизнь, тем более что меня нигде не было. Не зная, что и думать, они просидели в машине до конца похорон, дождались, пока все выйдут с кладбища, и только потом увидели меня, спокойно идущую вместе с Мишей к машине. Они видели, как я загрузила вещи в багажник и села на заднее сиденье. Потом поехали до ближайшего перекрестка разворачиваться, чтобы отправиться вслед за мной. Черный «мерс» со знакомыми номерами уже как раз выезжал со стоянки, и они спокойно, уверенные, что я сижу внутри, поехали вслед за ним. Когда «мерс» вместо того, чтобы ехать на Новослободскую, направился совсем в другую сторону, мои «ангелы-хранители» начали нервничать. В конце концов их «довезли» до Таганки. Там, в одном из переулков, «мерс» остановился около жилого дома, из него появились мой провожатый и водитель и зашли в подъезд. Родион бросился к машине и сквозь тонированные стекла рассмотрел, что внутри пусто — я исчезла бесследно. Вконец расстроенный, он вернулся в джип, и они поехали ко мне домой умирать от неизвестности. Не зная, что и думать, они решили не включать свет в квартире, чтобы ненароком не навлечь на меня еще большие неприятности (а босс ни минуты не сомневался, что я опять вляпалась в неприятности), и сидели в темноте до самого моего прихода.

— Ну, а ты-то где была? — нетерпеливо спросил Шура, когда босс закончил рассказывать. — Хоть бы позвонила, что ли…

— Я была там же, где и вы в воскресенье, Щура, — нехотя ответила я.

— Что?! Как?! — Он округлил глаза и задергал усами. — Тебя заставили снимать весь этот ужас?!

— Хуже, — вздохнула я. — Я сама была этим ужасом…

Босс тоскливо смотрел на свою пустую рюмку. Шура застыл с открытым ртом. Я чувствовала себя не в своей тарелке.

— Рассказывай, — бросил наконец босс.

— Меня похитили, как последнюю дуру, — начала я. — Этот Миша, тот, который приезжал за мной и сопровождал меня на кладбище…

— Кстати, почему мы тебя там не видели?

— Он замаскировал меня в кустах, за деревьями, и заставил снимать лица присутствующих крупным планом. Зачем — не сказал.

— Это уже интересно.

— Хоронили какого-то Завряжного Иннокентия Борисовича…

Босс схватил трубку и быстро набрал номер.

— Леша, это Родион. Срочно мне всю информацию о похороненном сегодня Завряжном Иннокентии Бор… Что? Ты его знаешь? Выкладывай. — Минуты три босс внимательно слушал, все больше мрачнея, потом положил трубку, окинул нас серьезным взглядом и проговорил: — Мы опять влипли, Мария.

— В чем дело, босс? — со страхом спросила я.

— Этот Завряжный, бывший ответственный работник хозяйственного управления ЦК, в последнее время занимал пост начальника крупного отдела в Министерстве финансов России и одновременно нелегально держал несколько крупных фирм, оформленных на подставных лиц. Ходили слухи, что он был тесно связан с московским криминалитетом, что они на него работают, но ничего доказать так и не удалось, вернее, не дали доказать, потому как у него слишком много знакомых на самом верху. Теперь, когда он почил в бозе, его империя начнет распадаться, и на Петровке ожидают усиления войны между преступными группировками. Подозревают даже, что он был крестным отцом всей московской мафии, но это не факт. В любом случае, если этот Лысый как-то был связан с Завряжным, то, значит, за ним стоят очень крупные силы, вплоть до самых верхов. Проклятье! — Босс плеснул себе виски, залпом выпил и полез в карман за трубкой. — Что ж нам так не везет в этом году, Мария? Почему что ни дело — то сплошная крутизна, такая, что чуть ли не вся московская братва начинает штурмовать наш офис? Где наши простые, нормальные клиенты, которые бы пришли и пожаловались на то, что у них украли кошелек или кто-то отравил любимую собаку? Где наши рогоносцы, в конце концов?! — Босс перешел на крик. — Доколе мы будем рисковать жизнью и причем совершенно бесплатно?! Хватит, надоело! — Он ударил ладонью по столу. — Мы прекращаем это дело на корню, пока оно еще не разрослось до масштабов третьей мировой войны! Я хочу видеть своего сына живым и здоровым!

Мы сидели с Шурой тише воды ниже травы и испуганно вжимали головы в плечи. А громогласный Родион, размахивая руками и сотрясая воздух хриплыми криками, уже бегал вокруг стола и все пытался убедить самого себя в том, что с этим делом нужно завязывать и переходить на обслуживание прачечных и химчисток, где часто воруют белье и одежду. Это и спокойнее, и деньги стабильные, пусть и маленькие. Но постепенно его пыл угасал, аргументы становились все менее убедительными, вращение вокруг стола замедлилось, громкость голоса уменьшилась, и наконец он окончательно осип и сел на свое место. Гроза прошла. Налив себе еще рюмку, он махнул ее без закуски, даже не поморщившись, и, посмотрев на меня, прохрипел:

— Рассказывай дальше.

Мы с Шурой облегченно выдохнули и на радостях тоже пропустили по рюмочке.

— Я фотографировала всех, кто был на похоронах. Видела там и Лысого. Зачем им понадобилась такая съемка — ума не приложу.

— Может, чтобы понять, кто искренне переживает, а кто лишь притворяется? — предположил Шура, уминая шпроты из банки. — Узнать, кто враг, а кто нет.

— Ерунда, — поморщился босс. — Скорее всего они кого-то ищут. Но это Бог с ним, для нас не это сейчас главное. Что было дальше, Мария?

— Дальше мы вышли с Мишей с кладбища, он посадил меня в машину, а сам на минутку отлучился. Как выяснилось позже, за эту минутку он успел меня продать Лысому со всеми потрохами, включая камеру и штатив…

— Вот гад какой! — покачал головой Шура. — А вроде с виду такой вежливый, обходительный.

— Душа у него черная, — проскрежетал зубами Родион.

— Затем он вернулся, — заговорила я снова, — и предложил мне, под пустым предлогом, пересесть в другую машину. Понятно, я ни ухом ни рылом, как последняя идиотка, взяла аппаратуру и поперлась прямо зверю в пасть, то бишь в зеленый «БМВ», где сидели люди Лысого. Но я-то об этом не знала! — воскликнула я, словно оправдываясь. — Чего вы на меня так смотрите? Я ж не нарочно…

— Продолжай, — просипел босс.

— Ну села я, — продолжала я уныло, — мы поехали. Я еще успела увидеть Мишу, когда тот от Лысого деньги получал, и еще подумала: «Вот ведь сволочь какая!» А потом мне врезали чем-то по затылку, и я отключилась. Очнулась уже в притоне Лысого.

— Чисто работают, — уважительно пробормотал босс.

— Не то слово, — поддержал его фотограф. — По себе знаю.

— Ну а потом все было точно так, как рассказывал Шура. — Я печально вздохнула. — Только мне пришлось находиться по другую сторону объектива. Они меня раздели, связали, заткнули рот, и Лысый, пообещав отправить мои глаза по почте моим родителям, убедил меня немного попозировать перед камерой… Не знаю, правда, как они узнают адрес моих родителей…

— Подожди, — удивленно остановил меня Родион, — о каких родителях ты говоришь? Ты ведь круглая сирота?

Мне вдруг стало ужасно стыдно за свою болтливость, я сконфузилась и потянулась за бутылкой.

— Э, нет, милая, — босс отставил бутылку подальше, — сначала объясни мне все. Что ты еще выкинула на этот раз?

— Ну, просто, когда мы ехали на кладбище, Миша стал расспрашивать меня о моей семье, о жизни и прочее. Я сказала ему, что у меня родители дипломаты, что жених тоже дипломат, что, кроме него, мне никто не нужен и так далее. Обычный треп, босс, ничего серьезного.

— Подожди, — босс задумался. — Я пытаюсь понять, может ли это как-то быть связано с тем, что с тобой произошло, или это простое совпадение?

— Совпадение, Родион, — уверенно заявил Шура. — Я же говорил, что они фотографируют очень хорошеньких девиц. А Мария — более чем хорошенькая. Для них это просто лакомый кусочек. К тому же, я уверен, она очень фотогенична.

— Ладно, все равно сейчас ничего не поймем, — вздохнул босс. — Валяй дальше.

— А чего дальше? — Мой голос стал совсем тихим. — Дальше была съемка…

За столом наступила тишина. Каждый думал о своем. Я — о том, как преподнести им то, что со мной произошло, но так, чтобы меня не начали презирать. Наконец босс поднял голову и, не глядя на меня, осторожно спросил:

— Ты имеешь в виду, э-э-э… как бы это сказать, ну… полномасштабная была съемка?

— Ну что вы, босс, конечно, нет! — всплеснула я руками. — За кого вы меня принимаете? Эти ублюдки очень спешили на поминки и откопали какого-то пожилого любителя…

— Откуда ты знаешь, что он любитель? — ревниво встрял Шура.

— Ну-у, Шура, мы же с вами профессионалы, — по-свойски протянула я, — нам ли этого не понять.

— Совсем обнаглела, — пробормотал тот, утыкая вилку в банку с кальмарами.

— Так вот, поэтому, когда я заявила, что согласна на все, кроме непосредственного контакта, они быстро согласились. В результате тот татуированный самец только прыгал вокруг меня, но не дотрагивался. Я осталась чистой и непорочной, как пресвятая дева Мария.

По лицу Родиона было видно, что ему от этих слов стало значительно легче. Вот ведь какой у меня босс замечательный — переживает…

— После этого, предупредив, чтобы я молчала как рыба, если хочу жить, они завязали мне глаза и привезли сюда. Это все.

— Все? — не поверил босс. — Не может такого быть. Должно быть что-то еще.

— Например?

— Ну, не знаю… Не верю я, что они просто фотографируют и на этом все кончается. Что тебе говорил тот Лысый? Вспомни.

Я начала вспоминать. Перебрав в уме все подробности наших с ним разговоров, выудила из памяти одну деталь.

— Когда Лысый привел меня в комнату с кроватью, то сказал своим псам, что я их новый объект и что они теперь будут со мной работать, потому что я соответствую.

— Чему соответствуешь?

— Этого он не сказал. Соответствую, и все. Разве этого мало?

— Это даже меньше, чем ничего, — буркнул босс. — Да, дела. Ничего не понимаю. Не может такого быть, чтобы целая преступная шайка жила только за счет продажи порнографических открыток!

Словно в подтверждение его сомнений на столе зазвонил телефон. Мы все замерли и медленно перевели взгляды на настенные часы. Они показывали двадцать минут третьего. За окном стояла душная московская ночь. Этот номер, кроме нас, знала только Валентина, но она в такое время звонить не будет. До родов ей еще целый месяц. Значит…

— Это опять по твою душу, Мария, — негромко выдохнул босс. — Бери трубку.

— Я боюсь.

— Бери, иначе мы никогда не разбогатеем.

Ну что было на это возразить? Собравшись с духом, я протянула руку и сняла трубку. Босс сразу же включил динамик.

— Мария? Хочу тебя поздравить, киска, снимки получились просто потрясающие! — Лысый довольно засмеялся. — Тебе не фотографом, а фотомоделью работать нужно, честное слово! Такая внешность, такие данные — просто фантастика! И знаешь, хочу тебя обрадовать: на снимках совершенно непонятно, что половой акт сымитирован. Все выглядит как на самом деле: порядочная девочка Маша занимается любовью с крутым татуированным уголовником. Ты рада?

— Что вам нужно? — ледяным тоном спросила я, чувствуя, как от его голоса моя душа уходит в пятки.

— Да так, мелочь, — он снова рассмеялся. — Нам нужно встретиться и кое о чем поговорить.

— Нам не о чем с вами разговаривать, — отрезала я.

— Ты так думаешь? — Его голос стал жестким. — Я бы на твоем месте поостерегся делать такие выводы, крошка. Наш разговор еще даже и не начинался. Завтра в одиннадцать утра за тобой приедет машина, и если ты не выйдешь, мы войдем сами, и тогда уже будем разговаривать совсем по-другому. И не пытайся сбежать — за твоим домом наблюдают. Можешь позвонить в милицию, если хочешь, но живой ты до нее не доедешь. Ты теперь наша, Мария. Поразмысли над этим на сон грядущий. До завтра, крошка. Спокойной ночи.

И ублюдок отключился. Подержав еще немного трубку в дрожащей руке, я положила ее на рычаг и беспомощно посмотрела на своего босса. Тот был явно озадачен.

— Да, круто замешивают, — растерянно проговорил Шура. — Главное, непонятно, чего им от тебя нужно еще?

— Завтра она поедет и все выяснит, — пробормотал Родион.

— Я никуда не поеду! — решительно заявила я.

— Поедешь, — жестко парировал босс. — Ничего они с тобой не сделают — это я тебе гарантирую. Если бы хотели что-то сделать, то тебя бы сейчас не было здесь с нами. И потом, мы сможем наконец выяснить их местонахождение.

— Но это страшные люди, Родион! — вступился за меня Шура. — От них неизвестно чего можно ожидать, а ты посылаешь беззащитную девчонку в их грязные лапы! Ты в своем уме?

— Опять начинаешь? — Босс был хмур, как осенняя туча. — А ты подумал о том, что они теперь от нее не отстанут? Да Бог с ней, она в офисе отсидится, а как быть с остальными девушками, которым негде спрятаться? Ты пробовал встать на их место? Кто им поможет, кто их защитит от этих лысых отморозков? Никто, Шура, понимаешь, ни одна живая душа им не поможет. Сколько их сейчас живет в постоянном страхе, трясется по ночам в ожидании проклятых звонков. А сколько таких еще будет, сколько поймают эти ублюдки и силой унизят в своем притоне, ты об этом подумал, Шура? — Гневный голос Родиона звучал тихо и ровно, однако Шура все больше и больше мрачнел, сжимаясь под тяжестью жестоких аргументов. Босс продолжал: — Зачем, скажи, ты явился к нам вчера? Не для того ли, чтобы помочь несчастным девушкам и своим коллегам фотографам? Так какого дьявола ты сейчас идешь на попятный — страшно стало? Конечно, страшно, я же помню, как ты драпал сегодня с кладбища, когда только увидел издалека этого Лысого. Ты думал, что работа сыщиков — это копание в грязном белье? Нет, родной, для того чтобы бороться с ублюдками, ворами и убийцами, нужно иметь мужество встретиться с ними лицом к лицу и победить в открытой схватке. Или умереть, если силенок не хватит. И далеко не у каждого хватит смелости заниматься тем, чем занимаемся мы с Марией. Эта хрупкая, как ты говоришь, девчушка, прошла через такое, что тебе не снилось и в страшных кошмарах. Она уже три раза спасала меня от смерти, убила бандитов больше, чем ты их видел в своей жизни, Шура. Я доверяю ей, как никому другому, и думаю, что немного знаю ее. Мы с ней понимали, на что шли, когда брались за свое дело, а ты, Шура, просто решил с бодуна поиграть в благородство, вспомнить о ближних, о которых раньше почему-то никогда не думал. А тут не игры, дорогой, тут с огнем имеешь дело, по тонкой грани ходишь, где на одной стороне жизнь, а на другой смерть, и другого не дано. Иначе нужно бросать это все и идти в фотографы. Поэтому если не чувствуешь в себе сил справиться со своими эмоциями, то лучше уйди. Тебя никто не осудит. Но мешать нам не нужно.

Босс замолчал, налил себе виски и выпил. Я сидела и со страхом ждала Шуриной реакции на слишком нелицеприятный монолог Родиона. Шура поднял голову. В его взгляде, которым он мельком окинул нас, что-то неуловимо изменилось. В нем появилось нечто похожее на уважение. Вдруг он улыбнулся, как прежде, шевельнул усами и весело проговорил:

— Да ладно, расслабьтесь, давайте лучше выпьем. А завтра всех этих гадов прищучим.

Босс внимательно посмотрел на него, скупо усмехнулся и бросил:

— Наливай…

 

Глава 6

Мы сидели с Лысым вдвоем за столиком на втором этаже ресторана «Прага», пили легкое французское вино и смотрели через окно на дефилирующих по Старому Арбату праздных прохожих. Именно сюда, а не в притон, как думал Родион, меня привезли сегодня утром, когда я ровно в одиннадцать часов вышла из подъезда и села в подкативший темно-синий «Ауди». Меня проводили прямо до столика, где уже сидел облаченный в светло-серый костюм Лысый, имени которого я до сих пор так и не узнала. Лысый был совсем не похож на себя. Куда-то подевалась его мерзкая ухмылка, в глазах стояла тоска и даже голос слегка изменился, стал чуть мягче и теплее. Вот уж не ожидала увидеть его таким! С самого начала, как только я устроилась напротив него, он завел разговор на отвлеченные темы, а я сидела и гадала, к чему же он клонит. Но пока ничего определенного понять не могла.

— В России наступают тяжелые времена, Мария. Все рушится, летит вверх тормашками, трещит по швам, лопается как мыльные пузыри и падает в пропасть. А ведь мы создавали все это годами. И я уверен, что вскоре будет еще хуже, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. Близится конец света. Ты веришь в конец света, Мария?

— Верю, — ответила я, выпустив ему в лицо струю сигаретного дыма, — если это означает конец таким подонкам, как вы.

Он болезненно скривился, морщины на его лице стали еще глубже и неприятнее.

— При чем здесь я, детка? Ты оглянись вокруг: одни мерзавцы, куда ни плюнь. А те, кто не смог стать мерзавцем в силу собственной ничтожности, строят из себя добродетельных. Думаешь, кто-нибудь сейчас откажется от денег? Да ни за что на свете! Мы можем купить кого угодно, хоть Папу Римского, если захотим. За бабки мы покупаем ваши души, а вы еще благодарите нас за это. На наших праздниках выступают самые известные звезды эстрады, кривляются перед нами из последних сил, лишь бы отработать обещанную им награду. И ведь, заметь, поют что-то о душе, любви, о прекрасном и вечном… Шваль, дешевка! — Он наполнил бокалы и отхлебнул немного. — Не верь тому, кто говорит, что деньги не главное в жизни. Или он лицемерит, или просто не может эти деньги заработать. Деньги — это прежде всего кусок хлеба, а без него человек долго не протянет, Мария. Вот ты сама нуждалась когда-нибудь, жила впроголодь?

— Было дело.

— Да ладно, перестань, не верю я, что дочь дипломатов может в чем-то нуждаться. Ты выросла на дармовых харчах и горя не знала. А я прошел через ад…

— Между прочим, я сама зарабатываю себе на жизнь, — вставила я обиженно.

— Фотосъемкой? Да брось ты, это все мелочи. Разве это деньги? Вот вчера мы похоронили человека, у которого действительно были деньги, настоящие, большие деньги. А теперь все раздерут и растащат по кускам кто сколько сможет. Шакалы…

— А вы не такой разве?

— Я не такой, — серьезно ответил он. — Я был его другом и останусь им до конца дней. Он вытащил меня из дерьма, дал работу и смысл жизни, и за это я ему благодарен.

— Преданный пес, — усмехнулась я.

— А что здесь такого? — Он посмотрел на часы. — Да, преданный, потому что знаю дену слову. И не пытайся меня задеть — бесполезно, ваши нравы на меня не распространяются. Послушай, кое-кто почему-то запаздывает, поэтому давай я начну без него.

Так вот, значит, в чем дело? Лысый, оказывается, просто тянул время.

— Мы кого-то ждем?

— Да, одного человека. Но он придет, ты не волнуйся.

— Да мне как-то по барабану.

— Скоро ты не будешь так легко бросаться словами, — хмыкнул он. — Знаешь, зачем я тебя позвал?

— Понятию не имею.

— И не догадываешься?

— Абсолютно.

— Тогда слушай, — он посерьезнел. — Ты — очень красивая девушка. Очень. И, к сожалению, порядочная, из хорошей семьи. Может быть, ты еще и прекрасный фотограф — не знаю. Но все это меня нисколько не интересует, потому что я смотрю на тебя лишь как на товар.

— Что? — не поверила я своим ушам.

— Да-да, — усмехнулся он, показав фиксу, — ты для меня не более чем товар, который нужно выгодно продать.

— Да у вас крыша поехала, уважаемый! — прошипела я, наклонившись к нему. — Вы давно проверялись в психушке?

— Все вы так говорите поначалу, — опечалился Лысый. — Брыкаетесь, возмущаетесь, вопите, но потом все равно происходит по-моему. Я же тебе говорил, что ты теперь наша, говорил? — Он просверлил меня едким взглядом и сам ответил: — Говорил. А теперь поясню, что это означает.

Он залез во внутренний карман, вынул толстый пакет из желтой бумаги, раскрыл его и бросил на стол передо мной несколько снимков. Там была я вместе с татуированным кобелем. Застыв в недвусмысленных позах, мы с ним занимались любовью, причем, действительно, сомнений в подлинности этого никаких не возникало. Выглядело это ужасно и отвратительно. Я отвернулась.

— Ну как, нравится? — хохотнул Лысый, забирая фотографии. — Там еще и покруче есть. А теперь представь, киска, что эти снимки увидит твой жених. Как думаешь, пойдет он после этого с тобой под венец?

— Вы — ничтожество.

— Я знаю. Но ничего не могу с собой поделать — работа у меня такая. Понимаешь, мы могли бы взять тебя силой, просто похитили бы и упрятали в один из своих подпольных борделей. Там бы с тебя содрали три шкуры, использовали бы, выжали все, что можно, а потом прикончили, и никто никогда бы тебя не нашел. Но это уже криминал чистой воды, мокруха и слишком много мороки. Я же предпочитаю более спокойные и надежные методы. Я делаю так, что вы сами, добровольно, начинаете на меня работать. И, заметь, совершенно бесплатно. В результате моей трехгодичной деятельности в Москве появился один из самых престижных борделей в России. У меня работают одни красотки, все как на подбор хорошенькие, и самое главное — не закоренелые тупые проститутки из провинции, а хорошо воспитанные, умные и порядочные девушки с высшим образованием. За мой товар платят в три раза дороже, чем за обычный. Ты видела людей, которые присутствовали на похоронах? Это моя основная клиентура. Так что не думай, что тебе придется обслуживать грязных проходимцев в вонючих номерах, нет, тебя будут пользовать высокие, важные люди с самых верхов.

— Вы зарываетесь, уважаемый. Меня никто никогда пользовать не будет.

— Да? Ты так думаешь? — снисходительно хмыкнул он. — Ну что ж, тогда попрощайся со своим женихом, раз, а на второе, представь, что будет с карьерой твоих родителей, когда эти снимки с соответствующими надписями пойдут гулять по посольствам. Вот, скажут, дочь дипломатических работников трахается во все дыры с уголовниками и при этом еще и улыбается. Как думаешь, долго после этого твои папа с мамой продержатся на своих постах? По-моему, не очень. Через месяц они останутся без работы, а значит, и без средств к существованию. Сможешь ты их прокормить своей фотографией? Сомневаюсь, крошка. Они тебя возненавидят и будут презирать до гробовой доски. И, поверь, никакие твои объяснения уже не помогут, потому как факт страстного полового акта с уголовником налицо. И не просто полового акта, а еще и перед фотокамерой. В общем, думай, киска, я выложил перед тобой все карты и знаю, что крыть тебе нечем. Это моя партия, Мария.

Я смотрела на него во все глаза и не могла поверить, что все это происходит на самом деле. Неужели вот так просто можно взять и сделать из честной, порядочной девушки проститутку?! Да ведь это уму непостижимо! Интересно, сколько судеб искалечил уже этот лысый ублюдок за три года своей грязной деятельности в столице? Уж, наверное, не один десяток… А что было бы со мной, если бы мои родители действительно оказались дипломатами? Он загнал меня в угол, из которого есть только один путь — в рабство к этому мерзавцу, в куртизанки. Пересилив отвращение, я посмотрела на него и спросила:

— А как вы поступаете с теми, у кого родители не дипломаты?

— О, это еще проще! — развеселился он, сев на своего конька. — Как правило, все хорошенькие девушки где-нибудь работают и держатся за свое место, боясь его потерять. Мы предлагаем им время от времени откликаться на наши звонки, обещая в противном случае показать их снимки начальству. Сбоев еще не было. Если же красавица нигде не работает, значит, у нее есть богатый любовник, которого она тоже боится потерять как единственный источник дохода. Перспектива оказаться брошенной, как правило, оказывается страшнее перспективы стать девушкой по вызову. Вариантов много, все не перечесть, но мой синдикат работает и процветает, и я вместе с ним, как видишь. — Он стряхнул невидимую пылинку с дорогого костюма. — Так что перестань строить из себя святую невинность и недотрогу — мы все равно тебя обломаем. И не таких обламывали, поверь. Если не захочешь по-хорошему — начнем действовать другими методами.

— Это какими же?

— Жесткими. После того как рухнет благополучие всей твоей семейки, мы просто похитим тебя и таки продадим в вонючий бордель. А там, будь уверена, жизнь не такая сладкая, как та, что я тебе сейчас предлагаю. И в конечном итоге — безвременная кончина на подмосковной свалке. Ни могилы, ни креста, ни памятника — только мусорная куча и крысы, которые воздадут последние почести твоей разлагающейся плоти.

Меня передернуло. Я попыталась представить себя на месте той Марии-фотографа, о которой, на свою беду, наплела в машине Михаилу. Как бы она поступила на моем месте? Мне ведь нужно было вести себя в соответствии с ее реакциями, а не со своими, иначе этот хитрый волк что-нибудь заподозрит и скроется; тогда все наши усилия пойдут насмарку. Прикинув так и эдак возможный ход развития событий, я, тяжело вздохнув, проговорила:

— Ну и что я должна буду делать?

Лысый чуть со стула не свалился от радости. Глаза его округлились, он начал хватать открытым ртом воздух, как рыба, и долго не мог выговорить ни слова. Наконец обрел дар речи и воскликнул:

— Да ты просто нечто, Мария! Уважаю, ей-Богу, уважаю! Это ж надо так быстро все схватить и понять. Мы с тобой сработаемся, даю слово…

— Короче, — процедила я с ненавистью, и он сразу успокоился под моим взглядом.

— Что делать? Да ничего практически. Сидеть дома и ждать звонков. Время от времени, в основном ночью, иногда в выходные, за тобой будут приезжать, отвозить на работу и привозить обратно. Чем занимаются взрослые дяди в постели, ты наверняка знаешь. Не будет никаких «субботников» — у меня с этим строго, ты будешь находиться под моей охраной, в Москве тебя никто не посмеет тронуть. Ты станешь королевой.

— Спасибо, мне и так неплохо.

— О, а вот и тот, кого мы ждем! — радостно произнес Лысый, поднимаясь и глядя куда-то мне за спину. — Я же говорил, что придет.

К столику подплыл тучный, страдающий одышкой, пожилой господин в бежевом хлопчатобумажном костюме с красной от жары толстой физиономией. Отодвинув стул, он тяжело опустился на него и начал, отдуваясь, вытирать платочком потное лицо. «Толстяк», — мысленно прозвала его я.

— Мария, это Иван Иваныч, — представил его Лысый. — Он очень хотел с тобой познакомиться.

— Да ладно, Лысун, брось финтить, — отмахнулся от него платочком Толстяк и посмотрел на меня поросячьими глазками. — Эта, что ли, целка?

— Она самая, — пролебезил Лысый. — Я не стал вас ждать, и сам уже ее подготовил. Она готова к употреблению.

Толстяк протянул руку с толстыми короткими пальцами и потрепал меня по щеке. Мне хотелось откусить ему пару пальцев, но я покорно стерпела.

— Хороша стерва, — похвалил Иван Иваныч и повернулся к Лысому. — Где фотографии?

Тот суетливо вынул пакет и протянул через стол. Толстяк вытащил одну и начал разглядывать. Глазки его похотливо заблестели, сальные губы беззвучно зашевелились. Просмотрев с добрый десяток снимков, он вернул пакет Лысому, а одну фотографию оставил себе со словами:

— Это я себе на память возьму. Уж больно задиристо получилось. — Он опять глянул в мою сторону, облизал глазами грудь, лицо, волосы и повернулся к собеседнику. — Значит, говоришь, она готова?

— Как свадебный пирог.

— Я ж тебя просил, козла, не начинать без меня, — процедил Толстяк. — Ты же знаешь, что для меня самый главный кайф смотреть, как они колются. А тут еще и целка. Урод!

— Да ладно, — в глазах Лысого появился испуг, он заерзал на стуле и стал наливать Толстяку вино, — не она первая, не она последняя. Будут еще, сами знаете. Просто вас долго не было, вот я и решил…

— Здесь не ты решаешь, Лысун! — рыкнул Толстяк грозно. — Ты решай у себя на хате, а не здесь, понял? Я тебе не за это бабки плачу. — Он поднял бокал. — Ладно, давай Заврага помянем. Добрый был боец. — Он посмотрел на меня. — А ты чего не пьешь, шлюха? А ну-ка бери бокал!

Изобразив крайнюю растерянность и испуг, я схватила бокал и потянулась к нему чокаться.

— За покойников не чокаются, дура, — отстранился он и залпом выпил.

Только теперь я поняла, в какое положение попадают несчастные девчонки, которых так же, как и меня, обработал лысый ублюдок по кличке Лысун. Они приобретают статус подножной грязи, с которой обращаются соответствующим образом, отмыться от такого, наверное, нельзя будет до конца дней.

Принесли горячее, мы начали молча есть. Иван Иваныч, чавкая, пережевывал мясо и время от времени тяжело вздыхал, думая о чем-то своем. Лысый бросал на него тревожные взгляды и нехотя жевал. Я, пользуясь возможностью вкусно поесть на дармовщинку, уплетала телятину, запеченную в тесте с грибами, за обе щеки, не обращая ни на кого внимания.

— Извините, у вас спичек не будет? — услышала я над собой знакомый голос и чуть не поперхнулась — у стола с незажженной сигаретой в руке спокойно стоял мой босс и вопросительно смотрел на Лысого, рядом с которым лежала зажигалка.

Бросив на него презрительный взгляд, Лысун процедил:

— Мы не курим, земляк. Давай, вали отсюда.

— А хамить-то зачем? — обиженно пробурчал босс и отошел.

Интересно, зачем его сюда принесло? Решил вблизи рассмотреть негодяев, с которыми предстоит иметь дело? Или что-то задумал? Аппетит мой тут же улетучился, я отодвинула тарелку и взялась за кофе.

— Когда мы освободим Россию от этой швали? — тяжко вздохнул Иван Иваныч. — Поесть не дадут спокойно. Быдло, понимаешь, на спички денег нет…

— Они сами отомрут, — уверенно сказал Лысый, — как исчезающий вид. Передохнут с голоду. А нет, так мы поможем.

— Во-во, одна надежда на вас, — усмехнулся Толстяк и тут же набычился. — Запомни, Лысун, не для того мы власть брали, чтобы вам, уркам, ее отдавать. Мы будем править, а вы как пахали на нас, так и будете пахать.

— А я что, я ж не спорю, — захлопал глазами урка и поспешил перевести разговор в другое русло. — Так вы ее прямо сейчас увезете или ей дома сидеть ждать? Я о Марии.

Толстяк посмотрел на меня.

— Вечерком привози ее ко мне на дачу. И еще пару-тройку штук. Там друзья соберутся, будем решать, что дальше делать.

— Заметано. Вам каких: брюнеток, блондинок, шатенок?

— Без разницы, лишь бы были.

— А когда за эту заплатите?

— Сказал же: все вечером! — раздраженно бросил Толстяк. — Господи, почему все урки такие тупые…

— Да нет, как скажете, так и будет. — Лысый хмуро поднялся и глянул на меня. — Идем, провожу тебя до машины.

Когда мы проходили по залу, я украдкой поискала глазами Родиона, но его уже нигде не было.

— Ну, теперь поняла, с какими важными людьми будешь иметь дело? — спросил Лысый, когда спускались по лестнице.

— А кто он такой, этот Иван Иваныч? — наивно спросила я.

— Почти министр, — гордо ответил Лысый. — Боже мой, кто бы мог подумать еще пять лет назад, что я, простой уркаган, буду сидеть в «Праге» за одним столиком с министром! Я тогда сидел на нарах и мечтал о пачке чая, а теперь вот…

— Да, многого добились, — усмехнулась я.

— Тебе, дурочке, такое и не снилось. Сейчас поедешь домой и будешь сидеть там, пока не позвонят. Назовут пароль: «Картина еще не готова?» Если у тебя все нормально, ответишь, что готова. Если что-то не так, скажешь: не готова. Все ясно?

— А что может быть не так?

— Знаешь, что такое форс-мажорные обстоятельства?

— Знаю: землетрясение, наводнение, пожар, цунами, извержение вулкана…

— Вот это и подразумевается. Все остальное в учет не принимается. За обман — строгое физическое наказание. Помни, мы за тобой постоянно наблюдаем и все будем проверять. Не советую тебе изворачиваться и лгать — после сама же и пожалеешь. Ничего, втянешься, свыкнешься, потом самой понравится.

Он усадил меня в машину, а сам остался на стоянке и еще долго смотрел мне вслед с какой-то пришибленной тоской в глазах. Мне почему-то стало его жалко: после того, что мы с боссом сделаем со всей этой бандой высокопоставленных сластолюбцев, его вряд ли оставят в живых. Если, конечно, он не погибнет во время самих разборок…

…Родион был на седьмом небе от счастья. Наконец-то хоть что-то прояснилось и встало на свои места. Внимательно выслушав пересказ моей застольной беседы, он глубокомысленно поднял вверх указательный палец и изрек:

— Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю. Теперь я знаю, как мы разбогатеем, Мария. Эти сукины дети сами плывут к нам в руки, и с нашей стороны будет просто невежливо отказать им в разоблачении.

— Что ты задумал, Родион? — спросил Шура, махровой тряпочкой надраивающий линзу объектива.

— Если эти люди на самом деле высокопоставленные чиновники, то мы не оставим от них камня на камне. Мне плевать, чем они там занимаются в свободное от основной работы время, но свои кресла они потеряют. А без них они никому не нужны, урки их сами же и уберут, потому что они слишком много знают.

— И как ты собираешься это сделать?

— Ты нам в этом поможешь. Сегодня вечером, когда Мария поедет на дачу…

— Босс, — простонала я, — вы уверены, что я должна туда ехать? Там ведь уже не отвертишься, придется вступать в контакт…

— Никуда тебе вступать не придется, — отмахнулся Родион. — Скажешь, что у тебя женские дела начались. В конце концов, там будут и другие, и потом, им будет не до вас — они, насколько я понял, собираются делить империю Завряжного. А девочки им нужны просто для блезира, чтобы не изменять традиции, так сказать.

— Вы уверены? — с сомнением спросила я.

— Абсолютно. Ты меня знаешь, Мария, я слов на ветер не бросаю.

— Да уж, — вздохнула я и смирилась с неизбежным.

— Мало того, — продолжал босс. — Мы снабдим тебя микроскопическими видеокамерами с передатчиком для скрытой съемки. Я как раз две недели назад приобрел парочку таких на всякий случай. Ничем не отличишь от пуговицы. Правда, черно-белое изображение, но для наших целей сойдет и такое.

— Ну ты даешь, Родион, — восхищенно выдохнул Шура. — А если ее поймают?

Босс задумался, потом неуверенно проговорил:

— Не поймают. Не должны по крайней мере. Мы с тобой, Шура, будем сидеть за забором и записывать все, что она будет снимать. Радиус действия передатчика полкилометра. Если увидим, что с ней что-то не так, то сразу поднимем шум и отвлечем внимание, чтобы она смогла сбежать. И тебе придется сделать несколько общих снимков этой дачи, так что возьмешь аппаратуру.

— Ты хоть представляешь, какая там должна быть охрана? — не унимался Шура. — Нас в две секунды вычислят, достанут из-под забора и повяжут, как котят.

— А мы так замаскируемся, что не вычислят, — не уступал босс. — И вообще, если мы не получим доказательств того, как мило проводят время наши чиновники из министерств, то никогда не сможем их свалить. У нас ведь нет фактов их преступной деятельности, верно? Значит, будем бить с другой, доступной нам, стороны. Для нас главное, чтобы преступники не стояли у власти.

— А как же Лысый? — напомнила я. — О нем вы уже забыли?

— Лысый — это пешка, — поморщился босс. — Если я правильно понял, он просто поставляет живой товар для высокопоставленных лиц. Это его бизнес, он этим живет и без этого никому не нужен. Скорее всего его прикормил этот Завряжный, и теперь, когда он мертв, у Лысого очень шаткое положение. С ним мы разберемся одним махом. Но потом.

— Вы хоть представляете себе, как я там буду выглядеть с этими пуговицами-камерами? — спросила я, ибо сама этого представить не могла, как ни пыталась.

— Нормально будешь выглядеть, — пожал плечами босс. — Одну пуговицу пришпилим тебе на платье, а другую на трусики — вы ведь наверняка в сауну пойдете…

— В сауну, Родион, ходят без трусиков, — тоскливо произнес Шура. — Разве что приделать ей эту штуку вместо пупка…

— А она пойдет в трусиках, — упрямо заявил босс. — У нее ведь дела, забыл?

— Ах, ну да…

— То-то же, — он посмотрел на меня. — У тебя есть трусики с пуговицами?

— Издеваетесь? Только на одном из купальников, кажется, есть что-то похожее.

— Отлично, наденешь купальник, — босс довольно потер руки. — Все, не будем терять времени, его и так у нас нет. Шура, вези меня в контору, а ты, Мария, подбирай гардероб с пуговицами и готовь нитки с иголкой.

— А если они позвонят?

Босс посмотрел на часы.

— Не позвонят. Все министерства работают до шести, а сейчас только три. Не думаю, чтобы они проворачивали свои темные делишки в рабочее время, иначе бы их давно выгнали с работы. И не вешай нос, Мария!

 

Глава 7

Легко сказать, не вешай нос. Сидя в мчащейся по Рублевскому шоссе машине, я мечтала о том, чтобы нам попалось такое дело, где уже не я, а Родион должен был бы рисковать своей шкурой, отправившись в самое пекло. Например, понадобилось бы нам накрыть банду гомосексуалистов. Красота! Боссу пришлось бы в нее внедряться, да причем так, чтобы никто не догадался, что он не голубой. Вот тогда бы я на него посмотрела! Эх, мечты, мечты, где ваша сладость…

Я теснилась на заднем сиденье вместе с еще тремя проститутками поневоле, довольно красивыми и стройными девушками: черноволосой Викой, белобрысой Юлей и шатенкой Ириной. Говорить нам особо было не о чем, поэтому, познакомившись в самом начале, всю оставшуюся дорогу мы молчали. Мне не терпелось расспросить их, как они докатились до такой жизни и что теперь испытывают, но впереди сидели водитель с охранником, и я не рискнула. Верхняя пуговица моего платья несколько отличалась от остальных, но в целом не очень сильно нарушала общую гармонию стиля. В конце концов, кому какое дело до моих пуговиц? Какие хочу, такие и ношу. Захочу и пришью себе все разные. Трусики от купальника тоже были переделаны в том смысле, что имеющуюся посередине пуговицу пришлось заменить на видеокамеру. При этом трусики были ярко-зеленые, а пуговица-камера — темно-коричневая и смотрелась там, как седло на корове. Но босс с Шурой в один голос заверили меня, что это последний писк моды и что теперь все бегут от традиционных, классических стилей в одежде. Я, как дура, поверила и теперь сидела и тряслась от мысли, что будет, если кому-то придет в голову рассмотреть эти пуговицы поближе. Помимо того, что эти микроскопические аппараты фиксировали изображение, они еще и записывали звук, что в случае удачи позволило бы нам иметь аудиокассету с голосами этих преступников от власти. Босс с Шурой, нагруженные записывающей аппаратурой с видеомонитором, ехали где-то сзади, и ощущение их близости придавало мне сил и уверенности. Уж кто-кто, а босс меня в беде не оставит.

Промчавшись без остановок километров сорок, мы свернули налево и въехали в лес. За деревьями замелькали окруженные заборами силуэты особняков, воздух стал заметно чище и насыщеннее, запахло хвоей. Я вдруг вспомнила, что уже сто лет не ходила за грибами. Попетляв по узкой бетонной дороге минут пятнадцать, мы подъехали к зеленым железным воротам, в обе стороны от которых отходили бетонные плиты высокого забора с неизменной колючей проволокой наверху. Из калитки вышел милиционер в бронежилете с «АКС-47» наперевес, приблизился к окошку водителя, заглянул внутрь, удовлетворенно кивнул и снова скрылся в калитке. Ворота начали со скрежетом отъезжать в сторону, открывая нам вид на приусадебный участок. Там не было ни грядок, ни клумб — одни только деревья и кустарники, за которыми давно никто не ухаживал. Когда мы проехали по дорожке с пару сотен метров, показался трехэтажный кирпичный особняк. Вокруг него все было ухожено, зеленели газоны, пестрели клумбы, справа виднелся круглый бассейн с голубой водой, рядом стояли белые пластмассовые шезлонги. Нас почему-то никто не встречал. Машина остановилась у входа, охранник вышел, открыл нам дверь, мы выбрались из салона и испуганной стайкой сгрудились на большом крыльце.

— Стойте здесь, я сейчас, — кивнул нам охранник и вошел внутрь.

— Господи, скорей бы все это кончилось, — вздохнула Вика.

— Еще ничего и не начиналось, подружка, — невесело усмехнулась Ирина. — Ты здесь уже была?

— Ни разу.

— И я не была. А вы, девочки? — Ирина посмотрела на нас с Юлей. Мы отрицательно покачали головами.

— Слушай, Маш, у тебя что, пуговицы нормальной не было? — Ира потянулась рукой к злосчастной, обшитой грубой материей верхней пуговице на моем платье.

Я сделала шаг назад и предостерегающе подняла руку:

— Это семейная реликвия, не трогай. Она досталась нам от прабабушки, и с тех пор мы ее всегда пришиваем на свои лучшие платья.

— Выглядит это ужасно, — скривилась Вика. — Ну и вкус был у твоей прабабушки.

— Просто мода тогда такая была, — пояснила я. — И вообще, будет лучше для нас всех, если вы не станете заострять внимание на этой детали моего туалета.

Все удивленно повернулись ко мне.

— О чем это ты? — спросила Ира.

— О том, что я работаю на спецслужбы, а в этой пуговице скрытая видеокамера. Если мне удастся снять то, что здесь творится, то в скором времени вы все будете свободны.

В их глазах появился испуг. Самой трусливой оказалась Юля, она изменилась в лице и прошептала:

— Ты что, дура?! Ты же нас всех подставишь! Не дай Бог они что-то узнают, и нам конец, разве не понятно?

— Заткнись! — оборвала ее Ирина, оглядываясь по сторонам. — Ты не шутишь, Машуля?

— Нет, я говорю совершенно серьезно.

— А почему спецслужбы не берут Лысуна?

— У нас пока нет доказательств. За ними я сюда и приехала.

— Как же он тебя подцепил? — ошеломленно спросила Вика.

— Это не он меня, а я его подцепила. Ладно, девочки, если вы мне поможете, то все будет нормально. Прежде всего, у меня дела…

— Заходите! — В дверях показался наш провожатый.

Гуськом просочившись в дверь, мы прошли за ним по коридору и оказались в небольшой, уютно обставленной комнатке с диванчиками, шкафом и журнальным столиком.

— Сидите здесь, пока не позовут, — приказал охранник. — Примерно через полчаса пойдете в сауну, это в подвале, вам покажут. И смотрите, чтобы все было тип-топ, как всегда. Особенно ты, новенькая, — он вперил в меня грозный взгляд. — Не дай Бог что-нибудь выкинешь — мы вас всех в этом лесу похороним — дерьма не жалко. Чтобы ни одной жалобы от клиентов не было, ясно?

Мы все синхронно кивнули. Бросив напоследок устрашающий взгляд, дуболом удалился. Мы все вытащили сигареты и закурили.

— Ну вот, я же говорила, — плаксиво заныла Юля. — Теперь нам точно конец. Выбрось эту чертову камеру…

— А я говорю, заткнись! — жестко проговорила Ирина. — Это, может, наш единственный шанс, и я хочу его использовать. Ты что, до могилы собираешься на него ишачить? Мне, например, это на хрен не нужно.

— А фотографии? — не унималась Юля. — Лысуна возьмут, а снимки все равно ко мне на работу и домой придут. Меня мать убьет…

— Маш, а вы уже знаете, где его архив? — тихо спросила Вика.

— Какой архив?

— Что значит какой? — удивилась она. — Архив с фотографиями всех девчонок, которые на него работают. Там списки, негативы, адреса и так далее. Пока все это не будет уничтожено, мы не сможем считать себя свободными.

— Нет, архив мы пока еще не нашли, — призналась я. — А вы не знаете, где он может быть?

— Скорее всего на той квартире, где нас снимали, — неуверенно предположила Ирина. — Надеюсь, хоть адрес-то ее вам известен?

— Увы, — вздохнула я, опуская глаза, — мы только начали работать над этим делом. Честно говоря, я думала, что вы знаете.

— Ну вот, я же говорила! — заныла Юля. — Она нас всех погубит! Девочки, давайте лучше жить, как жили. В конце концов, это ведь не смертельно. Зачем что-то менять, рисковать своей задницей непонятно ради чего? Пока эти менты будут ловить Лысуна, он десять раз успеет выполнить свои угрозы, и тогда всей моей жизни конец.

— Это, по-твоему, жизнь? — усмехнулась Вика. — Нет уж, милая, не знаю, как ты, а мне уже все осточертело. Ты забыла про Светку? Думаешь, она просто так себе вены перерезала? Я уже сама много раз думала об этом, но все никак не решусь. Так что мне терять нечего. Действуй, Мария, и ни о чем не думай. Если что — мы тебя прикроем.

— Девочки, я еще хотела сказать, что мне трахаться нельзя, — опять вздохнула я.

— Ах, вот так, значит? — вскипела Юля. — Мы еще за тебя и отдуваться должны? Совсем обнаглела! Нет, вы как хотите, а я так не согласна.

— Да уймешься ты или нет? — удивленно проговорила Вика. — Что это с тобой сегодня? Если тебе нравится этим заниматься, то потом отправишься на панель, там хоть деньги платить будут. А нам не мешай, — она посмотрела на меня. — А почему тебе нельзя?

— У меня на трусиках еще одна пуговица, — тоскливо выдала я.

— Что, такая же?! — чуть не рухнула с дивана Ирина.

— Ну да, других не было…

— О Господи, она же там, наверное, как бельмо на глазу. Эти хитрые жуки сразу что-то заподозрят.

— Но я должна снять их в сауне в самых недвусмысленных позах, понимаете? Нам нужен компромат. Я скажу, что у меня дела, и останусь в трусиках от купальника. Вы уж как-нибудь отвлеките их внимание, а? А то меня босс убьет…

Девчонки переглянулись, что-то сказали друг другу глазами, и Ирина ответила за всех:

— Ну ты и влипла, подружка. Куда ни плюнь — везде облом: или босс убьет, или эти придурки. Ладно, отвлечем. Только уж ты постарайся все сделать как надо. Другого раза может и не представиться. Запиши на всякий случай мой домашний телефон, звякнешь потом, если что.

— Ты лучше скажи, я запомню.

— Тогда уж и мой запоминай, — сказала Вика.

— И мой, — пискнула Юля.

Они назвали свои телефоны, я уложила их на отдельную полочку в памяти, и почти сразу после этого дверь отворилась и вошел Иван Иваныч. Он был одет в светлое трико и синюю спортивную майку, его огромный живот вздувался, как абажур. Лицо его было очень серьезным. Мы испуганно поднялись.

— Ну что, шлюхи, как настроение?

Видимо, ему доставляло особое садистское удовольствие называть порядочных девушек шлюхами. Произносил он это слово с презрением и удовольствием, чтобы, наверное, еще больше унизить и без того униженных девчонок и почувствовать себя хозяином жизни. Жирный ублюдок.

— Нормально, — улыбнулась Ирина. — А у вас?

— Наше настроение вас не касается, — мрачно бросил он. — Раздевайтесь — и идите в сауну. Это дальше по коридору, вниз по лестнице, справа увидите деревянную дверь. И учтите, у меня очень важные гости, чтобы все было на высшем уровне, вы должны выполнять их малейшие желания, не ломаться и улыбаться, как учили. Все всем ясно?

— Чего уж там, не первый же раз, — ответила Вика.

— А тебе, целка? — Он уставился на меня. — Готова стать женщиной?

От его колючего взгляда мне вдруг стало холодно, я поежилась и как можно приветливее произнесла:

— Готова.

— Смотри мне, потаскуха. Я тебя специально приготовил в качестве сюрприза для моего лучшего друга. Не подведи, а то изуродую.

И, развернув свое тучное тело на сто восемьдесят градусов, вышел из комнаты. Подружки по несчастью тоскливо посмотрели на меня.

— Ну и что теперь будешь делать? — спросила Вика. — Он ведь не шутит — тебя порежут…

— Не знаю, девочки, — прошептала я, чувствуя, как страх подкатывает к горлу.

— У тебя правда месячные? — вмешалась Ирина. — А то они и проверить могут, они такие. А за обман и кипятком ошпарят. У нас одну уже ошпарили, так до сих пор в больнице лежит, кожу наращивает.

— Нет у меня никаких дел — все для отвода глаз только. Боже, ну я и влипла!

— Это не ты влипла, а мы влипли! — со злостью встряла Юля. — Еще и кинокамеры эти…

— Увянь, Юлька, — бросила Ирина, задумчиво глядя на меня. — Это дело нужно обмозговать. Значит, говоришь, нужно снять их голыми?

— Угу…

— Тогда сделаем так: мы все войдем туда в трусиках, а когда те начнут вопить, разденемся. Ты положишь свою пуговицу в общей куче как-нибудь так, чтобы все было видно, и никто ничего не заметит. Ну а потом тебе все же придется поработать…

— Но я еще девочка! — всхлипнула я.

— Шутишь? — Ирина недоверчиво заглянула мне в глаза.

— Какие уж тут шутки.

— Зачем же твое начальство такую сюда прислало? — удивилась Вика. — У вас там что, нехватка полноценных женщин? Возьмите меня на работу — я уже согласна.

— Это вы у моего босса лучше спросите. Кстати, он нас сейчас видит и слышит.

— Ого, это здорово! — обрадовалась Вика и, приблизив лицо к пуговице на моем платье, приветливо помахала ручкой. — Привет российским спецслужбам! Как я выгляжу, ничего, а?

— Перестань, — поморщилась Ирина. — Слушай, Мария, ты меня извини, но тебе все же придется под кого-то лечь — иначе они озвереют и нам всем не поздоровится. А ты так вообще можешь отсюда не выйти. Мы ведь для них не люди, а так, букашки, резиновые куклы, грязь, рабыни. А хозяева не любят, когда рабы делают что-то не так. Смирись, солнышко.

От мысли, что мне таки придется потерять свою драгоценную девственность с незнакомым потным и вонючим мужиком, меня затошнило, голова закружилась, я покачнулась и чуть не упала.

— Крепись, Машуля, — Ира поддержала меня за руку. — Я понимаю, что это неприятно, но деваться некуда — ты сама сюда пришла, тебя никто не звал.

— И потом, ты же не хочешь остаться старой девой? — ехидно вставила Юля. — Когда-нибудь это все равно произойдет, так что расслабься.

— Да, она права, — усмехнулась Вика. — Расслабься, а потом сдерешь со своего босса лишние бабки за травму на производстве.

— Ладно, хватит трепаться, — Ирина начала раздеваться. — Чем быстрее начнем, тем быстрее они кончат.

Приготовившись к самому худшему, чувствуя дрожь во всем теле, я начала стаскивать с себя платье. В голове моей звучал похоронный марш…

Все получилось именно так, как предсказывала Ирина. Только мы вошли в предбанник, где за круглым, уставленным бутылками и блюдами с закуской столом сидели пятеро голых пожилых мужиков, один из них сразу же удивленно воскликнул:

— Что я вижу, Ваня? Почему контингент в трусах? Непорядок в войсках.

Ваня, сидевший к нам спиной, резко обернулся, в глазах его сверкнули молнии.

— А ну-ка скиньте свои тряпки! — прошипел он, белея от гнева. — Потом с вами разберусь, суки.

Мы проворно поснимали с себя последнее и побросали на стоявший у двери стул. При этом я улучила момент и уложила свое добро так, чтобы пуговица, практически не заметная среди остального белья, смотрела своим микроскопическим глазком на комнату. Я уже мысленно подготовила себя к неминуемой жертве, которую должна положить на алтарь всеобщей справедливости и нашего с боссом материального благополучия, и немного успокоилась. В конце концов, другие ведь от этого не умирают, а продолжают жить, заводят семью, рожают детей… Подумаешь, большая трагедия. Обидно только, что не по любви, но такова уж, видать, моя доля, которую я сама себе выбрала, устроившись на работу к Родиону.

— Ну вот, совсем другое дело! — добродушно рассмеялся кто-то. — Идите присаживайтесь к столу. Где это ты таких красавиц нашел, Вань?

— Нравятся? — Ваня довольно оскалился. — Фирма веников не вяжет. У меня все только высшего качества. Ты бы почаще ко мне в гости заглядывал, Петро, еще не то бы увидел.

— Ну, теперь, я думаю, буду заглядывать — дела обязывают.

— Теперь мы все к тебе чаще заглядывать станем! — пьяно хохотнул еще один. — От такого угощения грех отказываться.

Мы подошли и расселись за столом между мужчинами. Я чувствовала себя, как Жанна д’Арк на костре. Щеки мои горели, все тело покрылось гусиной кожей, и я с трудом могла держать себя в руках, не забывая при этом проклинать Родиона, пославшего мою девственность на верную гибель. Чтобы хоть как-то облегчить свою незавидную участь, я сразу же налила себе полный двухсотграммовый бокал водки и, зажмурившись, одним махом выпила. В глазах тут же все поплыло, в голове зашумело, и все дальнейшее уже происходило без моего непосредственного участия. Я разговаривала, двигалась, что-то делала, со мной что-то делали, но я ничего не чувствовала и не понимала. Откуда-то издалека до меня доносились сальные шуточки мужчин, я смутно видела, как лапают девчонок, чувствовала, как лапают меня, и не сопротивлялась — ударная доза водки заглушила во мне и боль, и страх, и презрение к самой себе. Потом все пошли в сауну, затем вышли оттуда, еще выпили, и на диванах началась групповая оргия, которую я пережила с закрытыми глазами. В какой-то момент мое сознание прояснилось: я стояла на карачках в туалете перед унитазом, и меня страшно рвало. Подошел кто-то из девочек, помог мне подняться, умыл лицо, отвел назад к столу и дал еще водки. Я выпила и вновь провалилась в небытие…

…Сознание начало возвращаться ко мне уже в машине. Нас везли в Москву. Рядом, с усталыми, серьезными лицами, сидели девчонки, впереди — охранник с водителем. За окном было темно, мелькали деревья. Я почувствовала страшную головную боль и застонала, схватившись за лоб.

— Очухалась наконец, — Ирина погладила меня по щеке. — Головка бо-бо?

— Ой, бо-бо, — выдохнула я, едва ворочая языком.

— Ты держалась молодцом, Машуля, — сказала Вика. — Этот Петро был от тебя без ума. По-моему, он втюрился.

— Так это Петро был моим первым мужчиной? — прошептала я в ужасе. — О Господи…

— Да ты совсем ничего не помнишь, что ли? — Вика наклонилась ко мне и зашептала на ухо: — Ван Ваныч тебя ему подарил, сказал, что ты еще девочка, а тот заявил, что не хочет срывать твой цветок в групповухе, и попросил привезти тебя послезавтра вечером к нему домой. Ему больше нравится один на один. Так что, поздравляю, ты все еще девочка.

Как ни раскалывалась моя голова, но эта мысль до меня дошла. И когда это случилось, блаженное тепло разлилось по всему моему телу, наполняя радостью оглушенное водкой сознание. Все-таки есть Бог на свете, если так меня бережет! Интересно, для кого вот только? Кто он, тот единственный и неповторимый, кому я отдамся без зазрения совести и стыда, зная, что люблю и любима? Где его черти носят до сих пор? Пора бы уж ему и объявиться на горизонте, пока босс не отправил меня еще куда-нибудь, откуда я уже не выкарабкаюсь так благополучно, как с этой постыдной вечеринки.

— А где мои трусики? — вспомнила я вдруг о своих прямых обязанностях.

— Они на тебе, — улыбнулась Ирина. — Ты же сама одевалась, забыла?

— Честно говоря, я вообще ничего не помню. Вы сами-то как?

— Мы, как всегда, — на высоте, — зло проговорила Юля, сидевшая у левой двери. — В отличие от некоторых, нас употребили во все места…

— Да ладно тебе, Юлька, хватит уже, — мягко прервала ее Ирина. — Ты-то ничего не потеряла, правильно?

— Но и ничего не приобрела, — сухо ответила та. — Меня еще никто ни разу не пожалел за полгода, а эта только появилась, и здрасьте, пожалуйста, сразу привилегии.

— Ну ты и зануда, — вздохнула справа Вика. — Все ведь нормально прошло, чего брюзжать?

— Хорош уже там болтать! — прорычал спереди охранник, повернув к нам голову. — Спать мешаете.

Мы умолкли и до самой Москвы не произнесли больше ни звука. Примерно в шесть часов утра я, голодная, еще полупьяная, пахнущая перегаром, с разламывающейся на части головой, вошла в свою квартиру.

 

Глава 8

Съемки прошли просто блестяще. Отчетливо были видны все лица присутствующих, в том числе и мое, и слышны разговоры и вздохи. Босс загнал пленку в мой компьютер, внимательно все просмотрел, что-то записывая в блокнот, а затем переслал файл с фотографиями участников оргии по электронной почте своим друзьям на Петровке. Через час оттуда пришел ответ. Иван Иваныч Колесников оказался заместителем министра топлива и энергетики, Петр Фомич Трубин — вице-председателем аграрной фракции Государственной Думы, очень влиятельным лицом среди оппозиции, Борис Илларионович Шилов — генералом МВД, двое других были закоренелыми бандитами, известными в криминальных кругах и в МУРе под кличками Ярый и Клим. Каждый из них одну половину лет своей жизни провел за решеткой, а другую пытался нагадить порядочным людям. Им приписывали связь с солнцевской группировкой и посредничество между бандитами и представителями нынешней власти. Но доказать, как всегда, ничего не могли.

Получив все эти данные, босс тщательно изучил их, а потом заявил нам с Шурой:

— У нас на руках бомба, господа. Бомба огромной разрушительной силы. Если мы ее взорвем через прессу, то осколками может ранить и нас. Поэтому давайте подумаем, что с этим делать.

— Как это что? — изумился Шура. — Взрывать ее на хрен, и все дела! У меня море знакомых во всех газетах и на телевидении, стоит лишь позвонить, и они все сделают.

— Не сомневаюсь, — босс нахмурился. — А что будет с нами? Как ты объяснишь, где взял эту пленку? Нас затаскают по допросам.

— Нашел на улице, подбросили в почтовый ящик — да мало ли где! — Шура был вне себя. — Ты меня иногда поражаешь, Родион! То ты говоришь, что нужно лезть зверю в пасть, чтобы это добыть, мы лезем, добываем, а теперь начинаешь сомневаться. Это же абсурд, ей-Богу! У нас налицо доказательства коррупции в высших эшелонах, а ты…

— Погоди, не горячись. Хорошо, допустим, ты скажешь, что пленку подбросили, и ее опубликуют. Допустим, потом этих товарищей снимут с работы. Это все просто замечательно. Но что с этого всего будем иметь мы?

— В каком смысле? — недоуменно шевельнул усищами Шура.

— В прямом, — глаза босса хитро блеснули. — Неужели ты думаешь, что я потратил столько сил, энергии и денег только ради того, чтобы насладиться зрелищем нескольких отставок? Нам нужны деньги, Шура.

— Вот те раз! — Фотограф хлопнул себя по колену. — Я-то думал, мы о государстве и справедливости радеем, а оказывается — о собственных карманах.

— Одно другому не мешает, — робко вставила я, все еще мучаясь головной болью.

— Ты думаешь? — растерянно спросил он.

— Уверена. И потом, босс, как выяснилось, у Лысого есть архив…

— Да я все слышал, зачем рассказывать, — недовольно поморщился тот. — С архивом пока придется подождать.

— Ну уж нет! — решительно запротестовала я. — Сначала добудем архив, а потом уже шантажируйте этих товарищей сколько влезет. Между прочим, если бы не девчонки, я бы засыпалась. Они поверили мне и ждут результатов. А что я им скажу: потерпите еще немного, покатайтесь по вызовам с недельку, пока босс не набьет свои карманы?

— Между прочим, — язвительно заметил босс, — когда ты начала рассказывать им о спецслужбах, я чуть от страха не помер. А что, если бы эта Юля побежала и накапала на тебя? Кто тебе давал право так рисковать?

— Я б ее там сама удавила, — буркнула я. — И ведь не побежала же…

— Твое счастье. Ладно, давайте сначала займемся архивом. Если он на той квартире, то мы его найдем.

— А кто найдет ту квартиру? — тоскливо спросила я.

— Мы ее уже нашли, — небрежно бросил босс, закидывая ногу на ногу.

— Как это? — опешила я. — Когда вы успели?

— Элементарно. Шура оставил меня под забором с аппаратурой, а сам поехал за той машиной, которая вас привезла на дачу. Они ведь вернулись в Москву и прямиком привезли Шуру к тому самому дому, который он запомнил на всю жизнь. Правда, Шура?

— Да ладно, чего уж там, — скромно улыбнулся наш герой. — Страшно, конечно, было, но я справился. Это находится в Бескудникове. Я теперь туда с закрытыми глазами попасть могу.

— Ну вы даете! — восхитилась я. — Мне бы и в голову такое не пришло.

— А мне вот пришло, — сказал босс, приглаживая кудрявую шевелюру. — Так что сейчас я позвоню, вызову группу захвата, и поедем на место. Ты, Мария, будешь главным свидетелем обвинения.

— Опять я?! Да сколько ж можно, босс?! У меня голова раскалывается!

— Потерпишь, — Родион был невозмутим. — Не можем же мы приехать туда и просто так, за здорово живешь, всех арестовать? А когда они увидят тебя, то все сразу поймут и даже сопротивляться не будут. Ты напишешь заявление, что тебя похитили и заставили сниматься в непотребном виде. На основании этого заявления мои друзья на Петровке получат ордер на задержание и обыск, и с этой бумагой мы отправимся в Бескудниково.

— Да зачем все эти формальности? — нетерпеливо воскликнул Шура. — Только время потеряем! Я уверен, что они начнут там стрелять, и этого будет выше крыши, чтобы всех их повязать.

— Нет, Шура, так нельзя, — серьезно проговорил босс. — Все нужно делать по закону — я иначе не могу.

— Это ты-то не можешь? — хмыкнул Шура. — А кто только что собирался шантажировать членов правительства?

— Ну, когда дело касается интересов государства, я готов преступить черту, — проворчал босс, отводя глаза в сторону. — Ладно, время не ждет. Поехали на Петровку. Шура, возьми с собой все отснятые материалы, а то еще воры заберутся, как к тебе в квартиру, и останемся с носом.

…Не прошло и полутора часов, как мы, в сопровождении группы захвата из семи человек, подъехали к знакомому кирпичному дому. У подъезда стояли темно-синий «Ауди» и зеленый «БМВ». Двое наших молодцов в защитной форме и черных масках тут же отправились на крышу, чтобы попасть на балкон, а остальные незаметно проскользнули в подъезд, поднялись на пятый этаж и застыли у стены с оружием на изготовку. Мыс Родионом и Шурой, не скрываясь, подошли к двери, они встали сбоку, а я позвонила. Послышались шаги, кто-то посмотрел на меня в глазок и удалился. Через несколько секунд подошел еще кто-то, долго пялился на меня и наконец спросил голосом Лысого:

— Какого черта, Мария? Что ты здесь делаешь?

— Меня прислал Иван Иваныч, — громко ответила я. — Он просил передать, что…

— Подожди, не ори на весь подъезд, сейчас открою!

Загремели замки, дверь распахнулась, и я увидела Лысуна в домашнем халате и тапочках на босу ногу.

— Заходи же быстрее! — Он нервно скосил глаза по сторонам, но ничего не заметил. За ним стояли еще двое головорезов в спортивных костюмах и выжидающе смотрели на меня.

— Как скажете.

Отвесив ему прямой удар кулаком в лоб, от чего Лысый, закатив глаза, рухнул навзничь, я вошла в квартиру. За мной следом, оттолкнув меня в сторону, вломились ребята в черных масках и закричали:

— Всем на пол!!! Бросайте оружие! Руки за головы! Вы окружены!

Стоявшие в коридоре двое бандитов мгновенно нырнули в ближайшую комнату и захлопнули за собой дверь. Из других комнат раздались выстрелы, и началась настоящая кутерьма. Все бегали, кричали, матерились, стреляли, а мы втроем стояли на площадке, курили и ждали результатов. Лысый по-прежнему лежал без движения у двери. Через пять минут операция по захвату преступной шайки была завершена. Арестовали шестерых человек во главе с пришедшим к тому времени в себя Лысуном. Двое преступников были убиты во время перестрелки. Мне даже обидно стало, что вот так просто взяли и расправились с бандой, которая три года портила жизнь нормальным людям, терроризируя их свободу и достоинство. Да, главное — знать, куда бить. Не приди к нам Шура с похмелья, все эти бесчинства продолжались бы еще Бог знает сколько времени.

Пятерых увели вниз, трупы вынесли на носилках, а Лысого, закованного в наручники, отдали на растерзание Родиону. Он сидел на краю той самой кровати с балдахином, в халате и тапочках, униженный, с кривой усмешкой на губах, и тоскливо смотрел в окно. Босс сел перед ним на пуфик, а мы с Шурой остались стоять.

— Вот видите, гражданин Науменко, — заговорил босс, разглядывая его паспорт, — что бывает, если один раз не дать человеку прикурить. Дали бы мне тогда зажигалку, я бы не обиделся и не устроил здесь всю эту чехарду. А теперь вот придется вам отвечать за свои поступки.

— Я тебя еще в кабаке раскусил, падла, — не поворачиваясь, процедил Лысый. — Сразу понял, что ты мент поганый.

— А вот и не угадали, я вовсе не мент. Я — частный сыщик. Можете называть меня Родионом.

Лысый повернулся и с ненавистью посмотрел на Шуру.

— Чего ты на меня пялишься, гнида? — спросил он презрительно. — Жалко, не застали мы тебя тогда дома, а то бы пялился ты сейчас на том свете на своего Господа. Надо было тебя сразу прикончить.

Шура благоразумно промолчал. Лысый перевел взгляд на меня.

— А ты, сучка, не боишься, что папочка с мамочкой работу потеряют?

— Я круглая сирота, к сожалению, — вздохнула я. — Нет у меня ни папы, ни мамы, ни жениха, и вообще, я тоже частный сыщик. Мне очень жаль, Лысун…

Бедняга весь позеленел, затрясся, заскрипел зубами, и стоявшие рядом двое спецназовцев еле удержали его на месте, так ему захотелось на меня прыгнуть.

— Суки! Падлы! Рвань поганая! Всех вас достану! — визжал он, извиваясь в крепких руках бойцов.

— Хватит, Науменко! — резко оборвал его босс. — Скажите, где ваш архив, и это зачтется вам на суде.

— А вот хрен тебе, ищейка, ха-ха-ха! — Лысый истерично захохотал. — Нет у меня никакого архива, и не было никогда, понял?! Это мое богатство, мой капитал, ясно?! Я отсижу, выйду, и эти шлюхи еще на меня поработают, ха-ха-ха!

Босс подождал, пока у него кончится приступ, и тихо сказал:

— Боюсь, что, когда вы выйдете на свободу, эти девушки уже превратятся в глубоких старух и на них никто не позарится, разве что вы сами. Вы не на то сделали ставку, уважаемый преступник, поставили на скоропортящийся товар и проиграли. Так что не вижу никакого смысла скрывать этот архив — ни вам, ни кому другому он уже не пригодится.

— Ты так думаешь? — осклабился Лысый, сверкнув фиксой. — А вот здесь ты не прав, ищейка. Пусть они еще потрясутся от страха, помучаются в ожидании звонков от меня. Вы ведь их не сможете успокоить, потому как адресов не знаете, ха-ха! А мне все хоть какая-то утеха на зоне будет.

— Ну ты и гниль, — покачал головой Шура. — Сколько ж в тебе дерьма накопилось, что уже старик почти, а оно все не кончается?

— Сколько нужно, столько и накопилось! — отрезал Лысый. — На всех вас, шакалов, хватит, не сомневайтесь.

— Значит, не скажете, где фотографии? — терпеливо спросил босс. — Последний раз предлагаю подумать. Как-никак на два-три года меньше сидеть придется, а в вашем возрасте каждый день на счету.

— А я вообще сидеть не буду, понял? Меня завтра же вытащат из Бутырки! Ты еще не знаешь, какие люди за мной стоят…

— Если вы имеете в виду Колесникова, то его сегодня утром арестовали, — нагло соврал босс, глядя ему в глаза. — Между прочим, он был очень недоволен тем, что вы сами подсунули ему шпиона. — Босс посмотрел на меня. — Я говорю о Марии. Поэтому советую вам самому побеспокоиться о своей шкуре.

Лицо Лысого внезапно осунулось, глаза поблекли, он уронил голову и забормотал:

— Проклятье… Все рушится, весь мир идет прахом… Это конец света… Я знал… — Он поднял голову, в глазах была пустота. — В моей комнате, в стене, за батареей под окном. И провалитесь вы все пропадом…

Кроме архива, мы обнаружили в квартире Шурину аппаратуру и все остальное похищенное у него добро. Шура был счастлив.

 

Глава 9

В замурованном в стену сейфе оказалось ни больше ни меньше, как тридцать четыре досье на девушек-наложниц. С постыдными фотографиями, точными адресами и телефонами, данными о родителях, работе, любовниках и так далее. Был также журнал, где все они были сгруппированы по цвету волос, росту и вредным привычкам: курит — не курит, пьет — не пьет. Все девушки были очень привлекательными. Я не позволила боссу с Шурой разглядывать фотографии, а уложила все добро в большую сумку, найденную там же, в квартире Лысого, принесла домой и уселась за телефон. Первым делом я позвонила Ирине. Она сама сняла трубку и бесцветным голосом спросила:

— Кто говорит?

— Картина еще не готова? — назвала я пароль.

После небольшой паузы и тяжкого вздоха она нехотя ответила:

— Готова. Во сколько?

— Не торопись, Иришка, это я, Мария.

— О Господи! — облегченно выдохнула она. — А у меня уже матка опустилась. Как ты там?

— Нормально. Можешь приехать за своими фотками, когда захочешь.

— То есть? — Ее голос сорвался.

— Мы только что взяли Лысого и всю его банду. Весь архив лежит у меня дома. Сейчас буду обзванивать всех и успокаивать. Ты рада?

Ирина молчала.

— Эй, ты чего? — спросила я.

В трубке послышались всхлипывания, которые очень быстро переросли в громкие рыдания. Ирина ревела белугой, не стесняясь и не скрывая своих чувств, у меня внутри тоже что-то дрогнуло, оборвалось, к горлу подкатил комок, и через секунду мы ревели уже с ней вдвоем, то ли от счастья, то ли от воспоминаний о пережитом. Мне, конечно, было легче, чем ей, я только один раз побывала на вызове, а Ира работала на Лысого уже второй год и уже давно потеряла надежду на избавление.

После нее я начала обзванивать всех подряд. Как ни странно, на работе или дома, но девушки сразу брали трубку, покорно выслушивали пароль и обреченными голосами произносили проклятое слово «готова». Что стояло за этим словом у каждой из них, мне было неведомо, да и не вынесла бы я одна всей этой тяжести, если бы они начали рассказывать о том, что пришлось пережить им за время рабства — слишком уж это было страшно и неприглядно. Всех их, как выяснилось, заранее выслеживали и просто похищали на улице средь бела дня… Идет девушка по безлюдному тротуару, подъезжает машина, открываются двери, выскакивают двое амбалов, хватают бедняжку и запихивают в машину, которая мгновенно срывается с места и исчезает за ближайшим углом. Дальше все развивалось по накатанному плану: фотосъемки, шантаж, бесплатная работа девушкой по вызову. Так у нас в России урки «сажают» порядочных женщин на проституцию. И ничего мы, женщины, не можем противопоставить этому произволу, некому нас защитить и обезопасить от таких ублюдков, каким был и до самой смерти, наверное, останется Лысун и ему подобные. Единственное, что могло спасти этих девушек, так это правда. Лучше было один раз переступить через себя, признаться кому-нибудь в постыдной съемке, зато потом чувствовать себя свободной. Ибо такова жалкая природа уголовников: пока мы их боимся — они на коне, но стоит показать им зубы, и они теряются. Или убивают, если их больше…

На следующий день мы сидели с боссом в офисе и сочиняли анонимное письмо для Иван Иваныча Колесникова. Родион попросил своих знакомых с Петровки, чтобы информация о вчерашнем аресте пока не просачивалась в прессу, поэтому мы были уверены, что толстяк еще ничего не знает о постигшем Лысуна «несчастье». Босс уже смонтировал небольшой фрагмент фильма для демонстрации и переписал его на обычную бытовую видеокассету. Оригиналы отнес в подземный бункер и зарыл почти так же глубоко, как Иван Грозный свою библиотеку. Даже я не знала, куда он их спрятал. Как он пояснил, это делалось для моей же безопасности. Как только бандиты узнают, что в наше распоряжение попали подобные взрывоопасные материалы, они вместе с подчиненными уличенного генерала из МВД начнут рыть землю в поисках источника компромата и не успокоятся, пока не найдут. Если, конечно, их не посадят раньше. Поэтому нам нужна была конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Ни одна живая душа, кроме нас троих, не должна была знать, что мы как-то причастны к этому. Если хоть кто-то пронюхает, что-то заподозрит — нам конец. С нами даже разбираться не станут, а просто придут и перестреляют. Это ведь мы, простые люди, смертны, а мафия, она, как и везде, бессмертна. По крайней мере пытается таковой быть. Шура, предупрежденный Родионом о возможных последствиях, безвылазно сидел дома и ждал, когда мы выколотим деньги и отсыплем ему его честно заработанную долю.

— Ну, прочти еще раз, — попросил Родион, когда я приписала к имеющемуся тексту всего лишь точку.

— С удовольствием. «Уважаемый Иван Иваныч. Исходя из имеющихся у нас сведений, мы предполагаем, что вы и ваши друзья обладаете достаточным запасом наличных средств в американских долларах, чтобы поделиться ими с ближним. Мы с удовольствием примем от вас в качестве безвозмездного дара пару-тройку сотен тысяч долларов. А чтобы у вас не возникло сомнений в бескорыстности наших намерений, высылаем вам также видеокассету. Просмотрите ее на досуге и подумайте, что будет, если эта запись попадет в прессу. Мы готовы обменять оригинал на вышеуказанную ничтожную сумму. Если вы согласны, то зайдите сегодня же вечером в Интернет, на страничку бесплатных объявлений по адресу такому-то и оставьте сообщение с подписью Толстяк. Дальнейшие инструкции получите позже. Желаем удачи в благих начинаниях. Худой».

— По-моему, вышло неплохо, как думаешь? — Родион откинулся в кресле и мечтательно закатил глаза. — Две сотни тысяч баксов, конечно, не спасут русскую демократию, но, во всяком случае, и не помешают. Мы сможем до конца лета закрыть контору и готовиться к рождению моего сына. Я куплю ему шикарную коляску с электродвигателем, подогревом, автоматической качалкой, и все это на дистанционном управлении. Представляешь, сижу я на балконе с пультом в руках, курю трубку, а сын сам прогуливается в коляске по двору… Красота!

— Не делите шкуру неубитого медведя, босс. Денег нам еще никто не дал. Лучше скажите, как будем отправлять письмо?

— Мы его запечатаем вместе с кассетой в конверт, подпишем, и ты отнесешь его на проходную в Министерство топлива и энергетики. Там его сразу же доставят к нему в кабинет. Все легко и просто.

— А если меня запомнит охрана?

— Ты наденешь темный парик, очки, и пусть запоминают хоть до посинения. Назовешься курьером из соседнего министерства — это обычная практика. Кстати, вот здесь, — он помахал кассетой, — внутри находится «жучок». Я разобрал кассету и прикрепил его внутри.

— И она после этого работает? — с сомнением спросила я.

— Как новенькая. — Его глаза задорно блеснули из-под очков. — Так что мы поедем вместе, припаркуем джип около министерства и постараемся подслушать все, что будут говорить эти товарищи после того, как просмотрят наш фильм. Мне бы чертовски не хотелось пропустить эту часть разыгрываемого мной спектакля.

— Гениально, босс, но, по-моему, очень рискованно.

— Кто не рискует, — проворчал он, насупившись, — у того дети не ездят в колясках с дистанционным управлением.

— Вам, конечно, виднее, но любопытство погубило кошку.

Я вздохнула и, взяв письмо с «заминированной» кассетой, пошла запечатывать все это в конверт. На душе у меня скребли кошки…

 

Глава 10

Здание нужного нам министерства находилось в самом центре Москвы, в Китайгородском проезде. Пристроив джип метрах в двухстах от центрального входа, я оставила Родиона разбираться с подслушивающей аппаратурой, а сама, в белом брючном костюме, черном парике и модных темных очках, выпорхнула на залитый солнцем тротуар и изящной походкой направилась к подъезду, держа под мышкой пакет с бомбой для министра. Несмотря на то, что босс всю дорогу убеждал меня, что ничего страшного со мной не произойдет, потому что произойти не может, я почему-то волновалась, чувствуя в коленях неприятную слабость. Войдя в дверь, увидела внутри двоих милиционеров, и мне стало совсем плохо. Двое бугаев с автоматами наперевес смотрели на меня исподлобья, почти враждебно, словно уже все знали и дожидались, чтобы арестовать за шантаж высокопоставленного чиновника на рабочем месте. Пересилив себя, я мило улыбнулась и пропела:

— Добрый день, мальчики. Я курьер из департамента социальной защиты трудящихся.

Брови служителей порядка немного раздвинулись, один из них даже чуть не улыбнулся в ответ, а другой хмуро спросил:

— Ну и что? Нам без разницы, хоть из Африки. Пропуск есть?

— А мне только пакет передать, — и я протянула им пакет с крупной надписью «Срочно!» в правом верхнем углу. — Вот, там все написано: куда, кому и зачем. Передайте, пожалуйста, по назначению.

Охранники недоуменно переглянулись, и хмурый хмыкнул:

— Делать нам больше нечего. Тебе нужно — ты и неси.

У меня внутри все опустилось, я почувствовала, как кровь отхлынула от лица, но продолжала мило улыбаться, пытаясь сообразить, что теперь делать.

— Но у меня ведь нет пропуска, — пришла мне спасительная мысль. — Так что вы уж передайте сами, если вам нетрудно. А то я очень спешу, знаете ли, мне еще пол города обегать нужно.

— А вы нам свое удостоверение оставьте и несите свой пакет, — вежливо проговорил напарник. — Когда будете возвращаться, мы его вам вернем.

— Во-во, давай удостоверение, — поддержал мрачный. — У нас тут курьеры всегда так делают.

Я чуть не провалилась сквозь землю. Окажись сейчас передо мной Родион, я бы измордовала его самоуверенную физиономию этим проклятым пакетом, но его, к несчастью, не было. Вместо него на меня выжидающе смотрели круглые лица милиционеров, бить по которым пакетом мне почему-то вовсе не хотелось. С трудом удержавшись от того, чтобы не развернуться и не броситься со всех ног прочь, я удивленно заявила:

— Но ведь это нарушение режима. Вас за это не накажут?

— Не накажут, не накажут, — буркнул мрачный. — Кстати, что там у тебя в пакете — не бомба случайно? — и, довольно оскалившись, потянул свою толстую руку за пакетом.

— Понятия не имею — я ведь только курьер.

Похолодев от страха, я протянула ему сверток, моля Господа о том, чтобы страж порядка не вздумал его разворачивать. Тот взял его, покрутил, прочитал, шевеля губами, все надписи и спросил:

— А почему печати нет?

— Какой печати? — просипела я испуганно.

— Видите ли, на таких пакетах полагается ставить печать отправителя, — пояснил напарник. — Или, в крайнем случае, штамп организации. Вы что, недавно работаете?

— Да, сегодня только первый день, — ухватилась я за соломинку. — У меня даже удостоверения еще нет.

Они уставились на меня, как на последнюю идиотку, немного помолчали, и хмурый, подозрительно прищурившись, процедил:

— Вы, гражданочка, нам тут лапшу на уши не вешайте. Мы тут сами с ушами, ясно? Ходят тут всякие…

— Да ладно тебе, Николай, — остановил его мой спаситель, — видишь, на ней и так лица нет, дрожит вся от страха, бедная. Ее начальство послало — она и пошла. Верно говорю, девушка?

— Я ж не виновата. — Я опустила голову и тихонько всхлипнула, причем без всякого притворства, ибо на самом деле мне уже давно хотелось рыдать. — Меня теперь с работы выгонят…

— Нас тоже выгонят, — мрачно бросил Николай. — Юра, веди ее в дежурку, пусть с ней капитан разбирается.

— Отдай ей пакет, Коля, и пусть несет, — тихо, но твердо проговорил Юра. — Чего придираешься к девчонке?

— Ну смотри, тебе ж потом отвечать, если что, — с усмешкой сказал цербер и протянул мне пакет. — Держи и давай побыстрее, поняла?

Я кивнула, схватила злосчастный сверток и быстрым шагом, почти бегом, не поднимая головы, направилась в заполненное людьми фойе.

— Эй, подождите! — раздалось у меня за спиной, и она мгновенно покрылась холодным потом. Я застыла на месте, как изваяние. — Вы хоть знаете, куда идти?

Я повернулась и с благодарностью посмотрела на Юру. Тот стоял и улыбался, любуясь моей красотой. Вот бывают же все-таки и среди милиционеров нормальные люди! Он посмотрел какие-то списки на столе, нашел нужную фамилию и крикнул:

— Это на третьем этаже, тридцать первый кабинет. Лестница прямо перед вами.

— Спасибо!

И я понеслась по лестнице, чувствуя на себе взгляды охранников. В более глупое положение, пожалуй, босс еще не ставил меня никогда. Уж лучше бы он послал меня на верную смерть, чем вот так подставлять. А ведь это было только начало! Впереди меня ждало еще одно испытание: встреча с Иван Иванычем, который своими маленькими свиными глазками наверняка разглядит во мне ту самую девственницу, которую подарил на даче Петру Фомичу Трубину. И тогда мне уже точно конец. Ну босс, ну удружил, подлый негодяй!

Поднявшись на третий этаж, я быстро нашла тридцать первый кабинет, открыла дверь и с замиранием сердца шагнула в клетку к зверю. И попала прямо в его открытую пасть, потому что Ван Ваныч стоял ко мне спиной около стола в приемной и о чем-то разговаривал с молоденькой секретаршей. Та, змея подколодная, сразу же заметила меня и спросила:

— Вы к кому?

Ван Ваныч повернулся. Мне показалось, что волосы на моем парике встали дыбом, когда он начал меня оглядывать с ног до головы. Сузив губы и вытянув щеки, чтобы хоть немного изменить лицо под очками, я спрятала пакет за спину и хрипло произнесла первое, что пришло в голову:

— Мне нужен дамский туалет. Это не здесь?

— Нет, это не здесь, — ядовито прошипела секретарша, обжигая ревнивым взглядом мою фигуру. — Это в конце коридора.

— Извините. — Я развернулась и уже почти выскочила из пекла, как услышала строгий окрик толстяка:

— Постойте, постойте, милочка! А ну-ка, вернитесь сейчас же!

Чуть не взвыв от злости, я заскрипела зубами и повернулась. Ван Ваныч уже решительным шагом шел в мою сторону. Глазки его буравили мое лицо, ощупывая каждую клеточку, словно щупальца осьминога, холодные, липкие и противные. Неужели все-таки узнал, мерзавец?! У меня снова все опустилось, колени подкосились, и я едва не упала, вовремя схватившись за косяк. Бежать было бессмысленно. Этот подонок позвонит в охрану, все выходы перекроют, и меня схватят. Я закрыла глаза…

— Скажите, я вас нигде не мог раньше видеть? — донесся до меня вкрадчивый голос ублюдка.

Взглянув на его расплывшееся в улыбочке лицо, я помотала головой и решительно ответила:

— Исключено. У вас ко мне все? А то у меня мочевой пузырь сейчас лопнет.

Секретарша тоненько хихикнула. Он потянул свою жирную руку к моим очках, намереваясь их снять, но я резко отшатнулась.

— Уберите свои лапы, уважаемый! Что вы себе позволяете?

Он оторопел на мгновение, в глазах блеснули угольки злости, я подумала, что он сейчас меня ударит, но толстяк вдруг ухмыльнулся:

— Нет, похоже, мы действительно раньше не встречались, а то бы ты так со мной не разговаривала.

— Я еще и не так могу, — процедила я и, показав ему спину, быстро вышла из приемной.

И на кой черт я вообще туда пошла, спрашивается? На что рассчитывала, интересно, тупица несчастная? — ругала я себя, спускаясь по лестнице на второй этаж, где были точно такие же кабинеты, как и на третьем. Осмотревшись, я смело вошла в кабинет номер двадцать один, подошла к столу, где за компьютером сидел похожий на референта молодой человек, и нежно проворковала:

— Здравствуйте, я принесла вам пакет.

— Добрый день, — деловым тоном ответил он, даже не посмотрев в мою сторону. — Положите его на стол, я потом разберусь.

— Как скажете.

Бросив жгущий мне руки сверток на стол, я мгновенно ретировалась, кляня себя на чем свет стоит за то, что это не пришло в мою глупую голову раньше, и вскоре уже сидела в машине рядом с боссом.

— Ну, и что вы на это скажете? — ледяным тоном спросила я, глядя, как он, делая вид, что ничего не произошло, сосредоточенно копается с диктофоном.

— Ну, ошибочка вышла, подумаешь, — скромно пожал он плечами и наконец посмотрел мне в глаза. — Но ты ведь блестяще выкрутилась, Мария, радоваться нужно…

— Да что вы говорите? — язвительно усмехнулась я.

— А что, разве не так? Честно говоря, я уже думал, что нашим деньгам каюк.

— Деньгам?! — взвилась я. — А обо мне вы подумали?! Что стало бы со мной, узнай меня этот толстяк, или…

— Тише! — Босс поднял руку. — Слушай.

Он сделал диктофон, из которого доносились какие-то звуки, погромче, и я узнала злой голос референта, причем слышно все было так, словно происходило у нас на глазах:

— Черт возьми, эта дура кабинеты перепутала! Глаз у них, что ли, нету, у этих девочек на побегушках! Мало мне еще головной боли… — Послышался звук набираемого телефонного номера и снова его голос. — Ольга, это Алексей из двадцать первого. Зайди ко мне, тут твоему шефу срочный пакет принесли. Понятия не имею, кто и почему. Перепутали, наверное. Жду.

Как ни была я зла на Родиона, но после этих слов на душе сразу полегчало. Босс довольно проворчал:

— Ну вот, а ты говорила. Все идет по плану, Мария, верь мне… — и тут же прикусил язык, опасливо взглянув на меня.

— Ладно, босс, посмотрим, что еще дальше будет. — Я примирительно улыбнулась.

— Сейчас начнется самое интересное.

Пришла Ольга, взяла пакет, пошуршала пальцами по плотной обертке, видимо, читала, а потом удивленно спросила:

— Интересно, почему к тебе принесли?

— Откуда я знаю! — раздраженно бросил референт. — Эти курьеры вечно что-то путают!

— И ты не видел, кто принес?

— Не видел, да и какая разница? Неси быстрее, а то вдруг там действительно что-то срочное.

— А давно принесли? — испугалась Ольга.

— Не помню. Может, пять минут, а может, и полчаса назад — я же докладную своему готовлю, ничего не вижу и не слышу.

— Ладно, спасибо, я побежала.

Она зацокала каблуками, а мы с боссом весело переглянулись: кажется, началось! Через пять минут из динамика уже слышалось тяжелое сопение Ван Ваныча и шорох разрываемой бумаги. Он сидел у себя в кабинете и вскрывал наш «взрывпакет». Затем достал письмо, развернул и начал читать. Мы с боссом затаили дыхание. Через несколько секунд сопение прекратилось, он прокашлялся и, видимо, начал перечитывать. Наконец, когда смысл написанного начал доходить до его жирных мозгов, он растерянно произнес:

— Что это за ерунда, твою мать? Какой такой Худой? Чего он хочет?

Толстяк отложил письмо, взял кассету и начал вертеть ее в руках. В динамике было хорошо слышно, как он ее переворачивает, лапая пальцами, даже пару раз постучал по ней. Затем поднялся и, тяжело ступая, куда-то пошел.

— Наверное, к видику, — почему-то шепотом произнес Родион, и я согласно кивнула.

Раздался звук вставляемой в видеомагнитофон кассеты, в динамике что-то оглушительно защелкало, закрутилось, и боссу пришлось убавить звук.

— Когда видик работает, идут слишком большие помехи и ничего не слышно, — пояснил он с сожалением. — Так что на пять минут у нас антракт.

— Ой как жалко, а я бы с удовольствием послушала, как он будет рвать на себе волосы.

— Боюсь, что рвать их он начнет после просмотра, — уверенно сказал босс, — когда придет в себя от шока.

— Ну и слава Богу, — облегченно выдохнула я. — Кстати, а что, если он меня все-таки узнал?

— Ерунда все это, — отмахнулся босс, разглядывая идущих мимо нас по тротуару прохожих. — Найти тебя все равно не смогут — архив Лысуна-то мы изъяли.

— А вдруг у него были копии? — с тоской продолжала я. — Мой адрес вычислят в один момент, а там и до нас доберутся. И тогда нам точно крышка: такого натиска мы уже не выдержим.

— Не вешай нос, Мария! — рассмеялся Родион. — Как говорит достопочтенный Шура: нужно решать проблемы по мере их поступления. Я же не только для удовольствия впихнул в кассету «жучок», а прежде всего для нашей безопасности. Как только они нас заподозрят, мы тут же скроемся.

— Куда, на Луну?

— Зачем на Луну? У меня есть домик в лесу, о нем никто не знает. Возьмем Валентину — и на природу.

— И никто не узнает, где могилка моя. Нет, босс, я не хочу провести свои лучшие годы в лесных дебрях.

— Глупая, мы ж там не до самой смерти сидеть будем, а пока этих чиновников мои ребята на чистую воду не выведут. Думаю, это займет не более трех дней.

— Ага, а потом они выйдут из тюрьмы, если их вообще туда посадят, и перережут нам глотки. Слушайте, босс, может, нам лучше покончить со всем этим, пока еще не началось?

— Поздно, Мария, — строго сказал Родион, прибавляя громкость диктофона, — уже, кажется, началось.

От дикого рева, вырвавшегося из динамика, у меня заложило уши. Это был нечеловеческий вопль неизвестного науке зверя. Все еще перемежалось подвываниями, хрюканьем, зубовным скрежетом, громким топаньем ногами по полу, и в целом производило довольно жуткое впечатление. Через несколько секунд какофонию нарушил испуганный визг секретарши:

— Ван Ваныч, что с вами?! Вы не заболели?!

— Пошла во-он, дура!!!

Хлопнула дверь, и Толстяк сразу же немного успокоился, некоторое время слышалось только его тяжелое, хриплое с присвистом дыхание. Потом переполненный ненавистью голос произнес:

— С-суки! Ну, суки, доберусь я до вас! На кого руку поднять посмели, шваль Господня! Всех раздавлю, как блох!

Он подошел к столу и начал звонить по телефону. Мы с боссом подавленно молчали.

— Алло, Клим? — прорычал, задыхаясь от разыгравшейся астмы, толстяк. — Где Ярый? Вы мне срочно нужны. Да, прямо сейчас, сию минуту! У меня ЧП?! Это у всех нас ЧП, черт бы тебя побрал!!! Мы все можем загреметь под фанфары! Немедленно приезжайте ко мне! Да не в министерство, болван, сюда нельзя! Домой ко мне! Чтобы через полчаса были там. И не светитесь у подъезда, а то соседей своими рожами перепугаете. Все!

Он бросил трубку, подошел к видику, вытащил кассету, сунул ее в карман, быстро вышел из кабинета и набросился на секретаршу:

— Кто принес этот пакет?

— Мне его Алексей дал, помощник Саленкова, — пролепетала несчастная.

— Кто-о?!

— Ему самому по ошибке принесли, — затараторила Ольга, — кабинет перепутали, он даже не видел в лицо никого, поэтому я и принесла с опозданием! А что, это очень важно и срочно, да? Ой, простите, миленький Иван Иваныч, ей-Богу, я не виновата…

— Значит, он тоже не видел, кто это принес? — задумчиво прервал ее быстрый лепет Колесников.

— Нет, он докладную для шефа писал, очень занят был…

— Ладно, все с вами ясно, недотепы. Короче, я уезжаю на срочное совещание в Департамент социальной защиты трудящихся. Возможно, меня пару дней не будет.

— А как же встреча с угольщиками? — робко пискнула Ольга.

— Пошли они…

Пока Колесников спускался в лифте и выбирался на улицу, мы с боссом подъехали поближе к выходу, туда, где находилась стоянка служебных автомашин. Нам нельзя было упустить этого чиновника, ибо сейчас начиналось самое интересное и, может быть, самое опасное для нас. Мы увидели, как он вывалился из дверей и посеменил короткими толстыми ножками к стоянке. Затем забрался на заднее сиденье черного «Сааба», и машина сразу же тронулась. Стараясь не маячить у них перед глазами, держась на безопасном расстоянии, мы поехали следом. Настроение у меня падало с каждой минутой. Проехав полгорода, до Кутузовского проспекта, они свернули во двор одного из престижных домов для правительственных чиновников. Чтобы не искушать лишний раз судьбу, мы въезжать не стали, а припарковались по другую сторону дома у тротуара рядом с другими легковушками. Босс, которого никто из них не знал в лицо, вышел, сходил во двор, вернулся и сказал, что «Сааб» стоит у третьего подъезда. Самого Колесникова в нем уже нет. Бандитов Клима и Ярого тоже не видно. Родион включил приемник и диктофон, мы устроились поудобнее, закурили, он трубку, я «Мальборо», и приготовились слушать. Колесников уже был в квартире, он вставил кассету в видеомагнитофон и теперь что-то наливал себе из бутылки, позванивая горлышком о край бокала — видимо, немного нервничал. Послышался звон дверного колокольчика, толстяк выпил, отрыгнул и пошел открывать. Судя по всему, квартира у него была огромная, потому что мы совсем перестали различать звуки. Через минуту они возобновились.

— Проходите, садитесь на диван, перед телевизором, — говорил Ван Ваныч. — Сейчас я вам кое-что интересное покажу.

— Порнуху, что ль? — хихикнул Клим, чья рябая физиономия не понравилась мне еще в бане.

— Заткнись, придурок! — рявкнул Толстяк. — Сначала вот это почитайте.

Зашелестела бумага — он протянул им письмо, они умолкли — начали читать. Длилось это минуты три-четыре, затем Ярый озадаченно проговорил:

— Что это за хреновина, Вань?

— Да, Ваныч, че это за хренотень? — поддержал Клим. — Худой нас на понт, что ли, берет или как? Клим, ты помнишь Худого?

— Кто ж его не помнит, — буркнул тот. — Но это не тот Худой.

— Почему?

— Того пришили в прошлом году на; зоне.

— Точно, я и забыл совсем. А других я что-то не припомню, чтобы так круто замешивали. Ниче не пойму, бля буду.

— Сейчас все поймете, — прорычал Колесников. — А когда поймете — объясните мне. Или я вас по миру пущу.

Заработал видик, и мы опять перестали что-либо слышать.

— А здорово я про Худого придумал, а? — радуясь, как ребенок, спросил босс. — Пусть теперь поломают свои тупые головы. Нет, Мария, они на нас ни за что не выйдут — по ложному следу пошли, урку-конкурента искать будут.

— Вашими бы устами да мед пить, Родион Потапыч, — вздохнула я, вовсе не испытывавшая подобного оптимизма по этому поводу. — Мне так, например, почему-то страшно.

Он серьезно посмотрел на меня, помолчал немного, потом спросил:

— Думаешь, мне тоже пора начинать бояться?

— В любом случае, радоваться пока преждевременно. Мне уже никакие деньги не нужны, лишь бы нас в покое оставили.

— Что тебя так волнует?

— Моя квартира.

— То есть?

— Я боюсь, что мы ее потеряем, босс, — я вдруг всхлипнула. — Нужно срочно продавать ее, пока они до нас не добрались. И потом, они и других девчонок вычислить могут и убить…

— Вот что я тебе скажу, Мария, — босс повысил голос. — Деньги, которые мы у них просим, — для них копейки. Им проще заплатить, чем поднимать на ноги всех людей и перерывать всю Москву. Для этого нужно очень много времени, а его у них нет — пленки могут в любой момент попасть в прессу и погубить их навсегда. Это для них пострашнее, чем потерять несчастные баксы. Ты просто еще многого не понимаешь в поведении таких людей, Мария, а я изучал психологию преступников в специальном учебном заведении. Так что успокойся и не думай о плохом, о’кей? На платок, вытри сопли и больше не хнычь.

Как ни странно, но его слова подействовали на меня успокаивающе, и к тому времени, когда бандиты просмотрели кассету, я даже смеялась внутри над своими страхами. Родион сделал звук погромче, и мы стали слушать. Но, увы, из динамика не доносилось ни звука — в квартире Колесникова после просмотра воцарилось гробовое молчание. Оно длилось минуты две. Затем раздался нервный смешок Клима:

— Слышь, Ярый, а я, по-моему, ничего получился, а?

В ответ Ярый громко прорычал:

— Уймись, Клим, мать твою, а то урою! Ваныч, ты где все это дерьмо надыбал?

— А вот об этом, голубчики, я хотел у вас спросить, — грозно начал Толстяк. — Из всех пятерых только мы с вами были там не в первый раз. Генерал и Петро на даче раньше никогда не появлялись. 51 сам себе такую подлянку устраивать, как вы понимаете, не стал бы. Значит, кто остается? Вы двое, дорогие мои. Так что лучше колитесь сразу и сами, а то потом будет поздно.

— Ты это о чем, Вань? — недоуменно проговорил Клим. — Ты что, хочешь сказать, что…

— Да, урка поганый, — истерично взвизгнул Колесников, — именно это я и хочу сказать!!! Что, решили с меня, благодетеля, бабки сорвать, ублюдки?! Мало я вам плачу, мало ваши вонючие задницы прикрываю, шакалы?! В порошок сотру!

Послышалась какая-то возня, похожая на короткую потасовку.

— Да ты утихомирься, Ваныч! — испуганно закричал Клим. — Совсем крыша поехала? На своих кидаешься!

— Ваня, мы здесь ни при чем, зуб даю! — воскликнул Ярый. — Мы честные воры, сам знаешь! Давай лучше сядем, выпьем и все спокойно обсудим! Да не маши ты руками, ядрена вошь! Сядь на место, Христом-Богом прошу.

Толстяк еще немного посопел, потом все-таки успокоился, сел, и они выпили.

— Вот так-то будет лучше, — примирительно сказал Ярый. — А то сразу в морду.

— Значит, это не вы? — потерянно пробормотал Толстяк. — Черт побери, тогда кто же?

— А вот это нужно срочно выяснять, Ваня. Иначе все ваши головы полетят…

— Ну да, ваши-то, бандитские, никому не нужны, — с тоской согласился Колесников.

— Но ты не расстраивайся, — мягко успокоил его Ярый, — мы их вычислим в пять минут. До вечера еще время много — успеем.

— И как ты собрался их вычислять? — угрюмо спросил Клим. — Мы ж даже не знаем, кто нас снимал. Ух, найти бы режиссера этого — вот этими руками глаза бы вырвал!

Босс невольно тронул рукой очки, проверяя целостность своего зрения.

— Для начала нужно выяснить, где стояла камера, — продолжал рассудительный Ярый. — Вы ж помните, как там все происходило, кто в каком углу трахался и под каким углом вы оказались заснятыми. Ну, Ваныч, что скажешь, где могла быть эта камера: вверху, внизу, сбоку?

Тот невнятно хрюкнул и неуверенно пробормотал:

— Кажется, вроде где-то на уровне задницы.

— Не-е, чуть пониже, — уверенно заявил Клим. — Точно вам говорю. Вы ж помните, на пленке пола почти не видно, одни диваны и стол. А когда мою задницу крупным планом показывали, то камера вроде как чуть снизу на меня смотрела.

— Правильно мыслишь, Климушка, — подхватил Ярый. — А это означает, что камера смотрела на нас откуда-то от входной двери или чуть сбоку от нее. Вань, что у тебя там около двери находится? Вспоминай.

— Вроде ничего там и не было… Или было…

— А за стенкой что? Могли из-за нее через дырку нас снимать?

— За стенкой — бетон, а за ним — земля. Сауна ведь в подвале находится. Да и не мог там никто ничего вмуровать — у меня ж постоянная охрана, сами знаете.

— Тогда я ничего не понимаю, — вздохнул Ярый. — Клим, ты там случайно человека с кинокамерой не видел?

— Не, братан, не видел.

— И я не видел. Значит, она была где-то спрятана.

— Во, вспомнил! — радостно провопил Толстяк. — Около двери стул стоял! Я еще, помню, убрать его забыл.

— Ну вот, — облегченно выдохнул Ярый, — а говоришь: ничего не было. Стул нам как раз подходит и по высоте, и по расположению. Выходит, с этого стульчика нас и сфотографировали.

— Ошизел? — хмыкнул Клим. — На этот стул девки свои трусы побросали, а больше там ничего не было. Я сейчас тоже про этот стул вспомнил.

— Да, Ярый, — согласился Ваныч, — стул был пустой.

— Значит, камера была в трусах, — упрямо стоял на своем мозговитый, на нашу беду, урка.

— В трусах?! — Голос у Клима застрял на самой высокой ноте. — Нет, Ярый, ты лучше выпей еще. Надо ж такое ляпнуть: кинокамера в трусах. Хи-хи-хи.

— А чего? Со мной как-то раз один фапсишник сидел по мокрому делу, так он такие вещи рассказывал — у нас уши вяли. Говорит, сейчас кинокамеры делают размером со спичечную головку и с радиопередатчиком. Бля буду, не вру! Если разобраться, то таких камер в тех трусах штук двести спрятать можно было. Точно говорю, такое возможно — факт.

— Значит, девки… — задумчиво произнес Колесников, и от его голоса по мне поползли мурашки. — Ну да, как я сам сразу не понял. Конечно, это они, стервы, все и провернули.

— Ну, может, не все, а только одна, — возразил Ярый. — Камера-то одна была, значит, и трусы одни, а в одних трусах только одна девка помещается.

— Логично, — согласился Толстяк и со злостью подытожил: — Ну, если дело только в девках, то мы его за пять минут решим. Я этих сучек лично на куски резать буду, пока не признаются. Всех четверых. Клим, звони Лысуну! Пусть доставит сюда этих баб немедленно!

Клим торопливо убежал, а оставшиеся двое еще выпили по рюмке и закурили.

— Ну вот, Ваня, а ты боялся, — довольно проговорил Ярый. — Я ж говорил, что вычислим. Раз плюнуть.

— Не забоишься тут, — проворчал собеседник. — Сам знаешь, какие большие люди у меня были. Если бы что-то всплыло — они бы меня за яйца подвесили, а внизу костер разожгли. Фух, слава Богу, все кончилось!

Прибежал Клим и изумленно выдал:

— Ниче не понимаю: у Лысуна никто трубку не берет. Кранты какие-то!

— Как никто не берет? — опешил Толстяк. — Такого просто быть не может. У него ж там постоянно братва сидит.

— Ты номер правильно набрал? — спросил Ярый.

— Обижаешь, братан. Три раза набирал — полный голяк, глухо, как в танке. Я сам ошизел.

— Странно, — помрачнел Колесников. — Раньше такого никогда не было. Он же знает, что мне в любой момент его шлюхи могут понадобиться, поэтому там всегда кто-то есть.

— Может, телефон отключили? — предположил Ярый. — Такое бывает…

— Короче, так, — скомандовал Толстяк. — Клим, бери мою машину и гони туда. На этой же машине и всех девок соберете. И Лысуна сюда тащи — эта падла мне тоже заплатит. Когда туда приедешь — позвони из автомата, чтобы я знал, что все нормально. Если через полчаса не позвонишь — я начну беспокоиться, понял?

— Все понял, Ваня, уже лечу.

— Пушку возьми на всякий случай! — крикнул ему вслед Ярый. — И смотри там в оба!

— Да, что-то мне все это начинает не нравиться, — хмуро процедил Колесников. — Что-то тут не так — задницей чую.

— Да не кипи ты раньше времени, Вань. Сейчас Клим позвонит, привезет сюда девок, мы их располосуем, вызнаем, где оригиналы, а потом уничтожим их вместе с тем, что от шлюх останется. Улыбнись, Вань, и давай еще тяпнем.

— Пей, я пока не буду. Вот сделаем дело — тогда можно. Пойду себе кофейку заварю.

Он ушел, и в комнате стали слышны только шаги Клима и бульканье наливаемой жидкости. Мимо нас, вывернув со двора, на большой скорости промчался черный «Сааб». Родион достал из кармана сотовый телефон и набрал номер. Трубку на другом конце сразу же сняли.

— Олег, это Родион. Слушай, ты предупреди там своих ребят, которые на квартире Лысуна дежурят К ним сейчас в гости пожалует Клим. Да-да, тот самый. Нужно впустить его в квартиру и взять. У него в кармане пушка. Как думаешь, она лет на пять потянет? Ну вот и отлично, а то он тут под ногами путается, работать мешает. Кстати, он приедет на машине, черный «Сааб». Водитель, по-моему, ни при чем. Пусть кто-нибудь из твоих орлов выйдет и скажет, что Клим арестован. Водитель должен сразу же уехать. Сделаешь? Ну пока.

Убрав телефон, босс вопросительно посмотрел на меня.

— Нам ведь этот недоумок Клим не нужен, я правильно сказал Олегу?

— Нам и второй бандит не нужен, босс. А зачем нужно было водителя отпускать?

— А кто сообщит Толстяку, что Лысун уже для него нары греет? — с усмешкой перешел на феню босс. — Мы же с тобой не можем здесь до утра сидеть и ждать, пока Колесников сам поймет, что к чему. И потом, пора бы нам съездить куда-нибудь перекусить.

— А я уж подумала, вы меня голодом уморить решили. Полчаса нам ведь хватит?

— Хватит, еще и останется, — он выключил всю аппаратуру. — Вези меня быстрей — в животе урчит.

Я завела мотор, вырулила на проспект и повезла своего прожорливого босса в ближайшую закусочную. Было начало пятого…

 

Глава 11

В начале шестого, когда мы с боссом, сытые и довольные жизнью, сидели в джипе под окнами квартиры Колесникова, в ней начали развиваться довольно драматические события. Не успели мы подъехать, как вернулся водитель и, заикаясь от волнения, сообщил шефу, что человека, которого он возил, арестовали вместе с теми, к кому они ездили.

— То есть как это арестовали? — ошеломленно прошептал толстяк.

— Кого арестовали?! — выдохнул Ярый.

— П-понятия не имею, Ван Ваныч. Я сидел в машине внизу, ждал Клима, вдруг из п-подъезда вываливает какой-то «бык» в штатском, сует мне в нос удостоверение старлея МВД и заявляет: «Ваш п-пассажир только что был арестован вместе со всей его шайкой. Так что не ждите, а п-поезжайте домой, п-пока и вас не задержали». П-понятно, что я сразу ноги в руки и сюда, к вам.

— И что, больше он ничего не сказал? — В голосе Толстяка послышалась дрожь. — Про архив ничего не говорил?

— Ни слова, Ван Ваныч. Но по нему сразу видно, что мент крутой. Уж я-то их как облупленных знаю. И потом, там машины с госномерами стояли…

— Сеня, ты понимаешь, что ты нам сказал? — грозно начал Ярый, повышая голос. — Ты вообще соображаешь, что означают твои слова? Я ж тебя, курву, за Клима, другана моего, вот этими пальцами…

— Замолчи, Ярый! — прикрикнул на него толстяк. — Поздно уже руками махать — нужно думать, как теперь нам самим быть.

— Замолчать?! — Ярый был вне себя от ярости. — Этот фраер моего дружка сдал, а я молчать должен?!

— Никто его не сдавал, болван! — рявкнул Колесников. — Неужели не понимаешь, что происходит? Лысуна взяли — это ясно как день, а Клим туда приперся — вот и попал им под горячую руку. Да еще с пушкой. Проклятье!

— Клим приперся?! — не унимался Ярый. — Между прочим, это ты его туда послал!

— Да, я послал. — Толстяк старался говорить спокойно, но по голосу было слышно, что урку он немного побаивается. — Но пушку взять посоветовал ему ты.

Ярый что-то прохрипел в ответ и ничего не возразил: его вина в аресте Клима тоже была. Колесников тут же взял вожжи в руки:

— Так что закрой пасть, сядь вон туда, и давай решать, что будем делать, если они нас сдадут.

— А мне как быть, Ван Ваныч? — испуганно спросил водитель.

— Иди в машину и жди.

— П-понял.

Он ушел. Двое расселись, скрипнув креслами, молча налили, выпили, и Ярый уже спокойно проговорил:

— Клим не сдаст — я за это ручаюсь. По крайней мере меня точно не сдаст.

— Сволочь ты, Ярый, — презрительно бросил Колесников. — И дружок твой такой же. Только и знаете, что свои интересы пасете.

— Ладно, не кипятись. Сказал: не сдаст — значит, не сдаст. Главное, чтобы ты его вовремя оттуда вытащил. А вот Лысун твой может сдать.

— Все они могут, если захотят, давай не будем гадать. Что с пленкой делать?

— А чего с ней делать? — удивился бандит. — Деньги платить, чего ж еще. Или ты хочешь, чтобы голые задницы твоих покровителей по всем каналам гуляли? — Он хохотнул. — Так давай, зайди в Интернет и пошли этого Худого куда подальше!

— Спятил?! — испуганно воскликнул Колесников приглушенным голосом, словно боялся, что их могут услышать. — Думай, что говоришь, хоть иногда! От нас с тобой и мокрого места не останется…

— Не от нас, а от тебя, — хмыкнул урка. — Мне это до фени.

— Да? Это ты так думаешь, а у них на этот счет совсем другое мнение. Между прочим, когда Завраг скопытился и я им свои услуги предложил, то вы с Климом в качестве моих напарников фигурировали. Забыл? А я нет. И они нет. Так что если что, то вместе загремим.

— Не пугай — пуганые, — неуверенно проговорил бандит. — Ладно, я пошутил, Вань, не накручивай. Думаешь, я не знаю, кто такой Шилов? Поэтому и говорю: заплати Худому и забери оригиналы, пока генерал об этом не прослышал.

— Да уж, если Шилов узнает о том, что я его подставил, нам не жить.

— Нет, Вань, ты не понял. Ты даже и подставить не успеешь, как на том свете окажешься. А если еще и подставишь — он тебя и на том свете достанет. Плати, не жидись.

— Легко сказать: плати, — с тоской вздохнул Колесников. — Во-первых, у меня сейчас нет таких денег наличными, а во-вторых, на что я потом жить буду? Лысуна-то взяли, а значит, весь мой бизнес развалился. Мы ведь на это рассчитывали, когда их в баню приглашали. Эх, Ярый, а как все здорово получилось, а? И девочек им привезли самых-самых, для пробы, так сказать, чтобы вкус почувствовали и понравилось им. Ведь понравилось же?

— Хм, еще бы! Петро даже запал там на одну, помнишь? Золотистенькая такая, которую ты ему презентовал. Он ее даже к себе домой потом звал…

— Да что там говорить, — уныло бросил Колесников, — было дело, да все сплыло. И деньги бы были, и слава на всю Россию. Каждый губернатор бы знал, кто такой Ван Ваныч и что у него можно запросто в баньке помыться с хорошенькой девочкой. И не просто с хорошенькой, а еще и с приличной, не с панели. Что ни говори, а задумка была гениальная.

— Ну, ты ж у нас признанный гений, Вань, — серьезно похвалил урка. — Да, жалко Лысуна. И архив наверняка нашли.

— Интересно, за что его взяли? Неужто какая-то шлюха раскололась? Вроде не могли они, все было просчитано железно…

— Ты, Вань, не обижайся, но ты полный идиот. Как ты думаешь, если какая-то девка смогла в трусах протащить к тебе в баню целую кинокамеру, то неужели никакая другая не смогла бы кого-нибудь из них проследить? Смешно…

— Ну вот что, Ярый, — в голосе Толстяка послышалась угроза, — еще одно твое такое слово, и…

— Что «и»? — усмехнулся урка. — Что ты мне сделаешь теперь? Ни-че-го. Мы с тобой вместе или потонем, или выплывем, поэтому хватит трепаться, давай о деле. Сколько у тебя наличных?

— Ну, кусков пятьдесят наскребу, — замялся Ван Ваныч. — И то если последнее с себя сниму.

— За пятьдесят кусков Худой с тобой даже разговаривать не станет, — уверенно проговорил Ярый. — Он эти пленки любой телекомпании минимум за сто пятьдесят продать сможет. Значит, ему нужно дать минимум триста, чтобы не обиделся ненароком и заткнулся.

Родион при этих словах сразу расцвел, лицо засияло довольной улыбкой, и он проворчал:

— А не очень-то он и плохой человек, этот Ярый. Пожалуй, отошлю ему в тюрьму пару блоков «Примы», когда его посадят.

— От вашего великодушия, босс, у меня сейчас слезы потекут.

В динамике послышался звук разбитого стекла — видимо, Колесников уронил на пол бокал. А может, и разбил от злости.

— Триста?! — хрипло выкрикнул он. — Триста тысяч баксов?! Да ты в своем уме, Ярый?! Я таких денег и за месяц не наскребу в нынешнем положении! Все, кредит доверия кончился, девочек больше не будет, а значит, Ван Ваныч никому не нужен!

— Не волнуйся, Вань, пока ты не замнешь это дело, — наставительно изрек урка, — всегда найдутся желающие поговорить с тобой по душам. От скуки не умрешь, не переживай.

— Да уж, от скуки я точно не умру, — поник Колесников. — Шилов подберет мне что-нибудь повеселее. Нет, Ярый, триста — это слишком много. Может, этот Худой на двести согласится?

— Сдурел, Вань? И вообще, не пойму, чего ты торгуешься? Когда тебя головорезы генерала за горло возьмут, вот тогда ты поймешь, что торг здесь неуместен.

— Правильно, Ярый, не уступай, — проговорил босс, напряженно вслушиваясь в разговор, словно передавали репортаж с футбольного матча с участием его любимого «Спартака». Я только вздохнула и покачала головой: босс в своем репертуаре.

— Но у меня нет таких денег! — взвизгнул Колесников. — Ты ведь из своей воровской кассы мне ни копейки не выделишь, так ведь?

— Меня братва на кол посадит, сам знаешь, — согласился урка. — Но тысяч пятьдесят я тоже смогу наскрести — все остальное в деле. Чертов бизнес! Как раньше было хорошо: все бабки наличными, всегда при тебе, вкладывать некуда… А теперь что творится? Не успел заработать — уже нужно очередной контракт проплачивать. В общем, пятьдесят и пятьдесят — итого сто тысяч.

— По-моему, немало…

— Это для старушки пенсионерки немало, Вань, а для Худого — это копейки.

— Откуда ты знаешь? — подозрительным тоном спросил Толстяк. — Чего это ты о нем так говоришь, будто пару ходок с ним отмотал? Может, ты с ним заодно, а?

— Опять начинаешь? — с угрозой бросил Ярый. — Мы эту тему уже обсудили. Еще слово — и выкручивайся сам. А я в бега подамся.

— Ну-ну, это просто так, случайно вырвалось, — пошел на попятный Колесников. — Нервы, сам понимаешь. Триста так триста, я же не спорю. Думаешь, этот Худой так крут?

— А как ты думаешь, каким нужно быть, чтобы суметь организовать такую съемку? Мало организовать — еще и смелость какую нужно иметь, чтобы против таких людей, как мы с тобой, пойти, я уже не говорю о генерале с Трубиным. Думаешь, он не понимает, что с ним сделают, если вычислят? Я больше чем уверен, это он ментов на Лысуна навел, чтобы мы не смогли до него докопаться.

— Точно, Ярый, это он сделал! — с остервенением подхватил эту мысль Колесников. — Как же мне сразу в голову не пришло, что все это звенья одной цепи! Ох, попадись мне этот Худой, он бы у меня… Как я его ненавижу…

Послышались характерный зубовный скрежет и натужное кряхтение, будто Колесников проворачивал тело Родиона сквозь мясорубку. Босс невольно вздрогнул, я поежилась.

— Ваня, не о том сейчас думать нужно, — прервал его Ярый. — Где деньги брать будем? Если мы этот вопрос до вечера не решим, то завтра уже будет поздно. Худой же понимает, какая бомба у него на руках. Поэтому постарается поскорей от нее избавиться любой ценой. Любой, понимаешь — она ему руки жжет. И ему все равно, кто будет покупателем. Разница только в цене.

— Мы будем покупателями! — заявил вдруг решительно Колесников; раздался звук удара кулаком по столу, зазвенели бокалы с бутылками. — Или мне не жить!

— Это точно. Но где ты возьмешь бабки? — удивленно спросил Ярый.

— У Трубина.

В динамике все смолкло. Мы с босом недоуменно переглянулись, не понимая, какую еще игру задумал этот жирный мерзавец.

— У Трубина, у Петра? — не веря, переспросил урка и тут же уважительно засомневался. — А он тебе даст, Вань?

— Не знаю, — громко и честно ответил тот. — Но терять мне все равно нечего: или меня прикончат завтра, или сегодня — конец один. Если я скажу об этом Шилову, он возьмет дело в свои руки, а меня просто-напросто уберет. И тебя, Ярый. И Клима в милиции найдет и прикончит, и Лысуна, и всех, кто хоть как-то был с этим связан.

— Во-во, — поддержал Ярый с горьким вздохом, — никого не забудет. И не исключено, что до всех тех баб докопается, что с ним парились, и на Худого выйдет.

— Но мы с тобой, Ярый, этого уже не увидим, — тоскливым голосом подытожил Колесников. — Мне до фени, что будет потом, после меня, я хочу использовать все возможности, чтобы продлить свою жизнь. Если Шилов отпадает, значит, остается только Трубин.

— Правильно, он ведь тоже в каком-то смысле лицо заинтересованное! — гоготнул урка. — Его голая задница, и не только задница, тоже в этом торге замешана! Так что пусть пошевелит ею, если хочет спокойной жизни…

— Ты зря смеешься, Ярый, — хмуро бросил Толстяк. — Генерал по части занимаемого положения в организации Трубину и в подметки не годится. У Петра на плечах голова, а у генерала — одни погоны. Позвоню ему, расскажу все, а там сам пусть решает, как со мной быть.

— А если к генералу побежит?

— Не побежит.

— Почему так уверен?

— Он знает, что тогда генерал сам займется шантажистами, а значит, рано или поздно, этот компромат окажется у него в руках. Думаешь, Петру хочется, чтобы генерал держал его в руках?

— Знаешь, Ваня, а все-таки ты очень умный человек, — с восхищением сказал Ярый. — Мне бы такие мысли никогда в голову не пришли.

— На то ты и урка, а я без пяти минут министр. Был бы дураком — сидел бы, как и ты, на нарах. Ты вот Провернешь что-нибудь и обязательно попадешься, а я за всю свою жизнь — ни разу. Хотя такие дела творил, что тебе и не снились. Ладно, пойду я звонить.

Он ушел, и мы с боссом, пользуясь передышкой, синхронно потянулись, разминая затекшие суставы. В голове моей шумело, словно я всю ночь просидела над учебниками, готовясь к экзамену. Сидеть вот так и просто слушать чужие разговоры, оказывается, очень утомительное занятие и в моральном, и в физическом плане. Может, постоянное напряжение дает о себе знать?

— Ну, не передумала еще заработать триста тысяч? — Хитро прищурившись, босс начал раскуривать трубку. — Или все еще боишься?

— Думаете, этот Трубин даст ему деньги?

— Даст, — уверенно кивнул он, делая глубокую затяжку.

— А я думаю, не даст и мы останемся с носом и бомбой на руках.

— Даст как миленький.

— Он позвонит генералу.

— Не позвонит. Хочешь поспорим?

— На что?

— На половину твоей доли, — не моргнув глазом, заявил босс.

— Или вашей. Кстати, что вы имеете в виду, когда говорите о доле? Это сколько в денежном эквиваленте?

— Ну, если триста тысяч, которые они для нас достанут, поделить на пятерых… — начал он считать, подняв глаза долу.

— На сколькерых поделить?! — изумилась я.

— На пятерых, конечно, а на сколькерых еще? — удивленно уставился он на меня.

— Может, вы плохо учились в школе, босс, зато я была круглой отличницей, — язвительно проговорила я. — Поэтому с легкостью необыкновенной, в отличие от некоторых, могу сказать, сколько будет, если к нам с вами прибавить Шуру.

— Вот как? — Он удивленно поднял брови. — И сколько же?

— Три. И ни человеком больше.

— Двоечница, — едко заметил Родион. — Ты забыла, что я теперь один в трех лицах: я сам, моя жена Валентина и мой сын Роман Родионович.

— Ну ладно Валентина, тут я согласна, но сын?! Он ведь еще не родился, босс!

— Родится, не сомневайся. Так что выкинь из головы свою школьную арифметику — в жизни другие правила счета. А посему на каждого полноценного, заметь, участника этой операции приходится ровно по шестьдесят тысяч баксов. Вернее, тебе уже только тридцать.

— Это еще почему? — Я была возмущена до глубины души.

— Половину ты мне уже проиграла, — он невозмутимо курил трубку и смотрел на стоящую впереди нас серую «Волгу».

— Это мы еще посмотрим.

— Значит, спорим?

— Спорим!

И мы, хмурясь друг на друга, ударили по рукам. Если бы этот спор могли сейчас слышать те, кто находился в квартире Колесникова, то, наверное бы, позеленели от нашей наглости. Они, бедные, еще не успели найти деньги, а мы их уже и пересчитали, и поделили, и даже поспорили на них — есть от чего позеленеть. Тут в динамике раздался голос вернувшегося Толстяка, и мы с боссом, забыв обо всем, полностью погрузились в слух.

— Собирайся, Ярый, нужно ехать, — глухо произнес Колесников.

— Ехать? Куда это? — сразу насторожился урка.

— Трубин к себе вызывает. Хочет, чтобы мы прибыли к нему домой, прямо сейчас.

— К нему домой? Ну уж нет, к нему я ни ногой! — запротестовал Ярый. — Нас же там кончат! Тебе мало, что ты Клима на плаху отправил, так теперь еще и меня хочешь извести? Дудки! Езжай сам, если головы не жалко.

— Вставай и поехали, Ярый, — тихо проговорил толстяк, и было в его голосе столько мрачной угрозы, что урка тут же сдался и только пробормотал:

— Ну, как скажешь, Ваня. И не нужно на меня так смотреть — я ведь и о тебе тоже беспокоюсь.

— Некогда болтать. И хватит уже пить, болван! Поставь бутылку на место и иди к машине. Я сейчас спущусь.

Ярый ушел. Колесников, шумно сопя, молча ходил по комнате, что-то передвигал, открывал какие-то ящики, шуршал бумагами, и мы с боссом дорого отдали бы за то, чтобы увидеть, чем он там занимается. Наконец он закончил свои дела, подошел к видику, вытащил кассету и пошел к выходу. Вдруг мы услышали, как он снял трубку телефона и начал набирать номер.

— Алло, Ольга, слушай меня внимательно, — раздался его торопливый голос. — Если я завтра не позвоню тебе до обеда, то сделаешь вот что… Да ничего со мной не случится! Это я так, на всякий случай. Приедешь ко мне домой, ключ у тебя есть, в секретере найдешь красную папку с голубыми тесемочками, она там прямо на виду лежит, и отнесешь ее в прокуратуру… Замолчи, дура! Это не твое дело, поняла? Мне плевать, что будет с тобой и со всем министерством после моей смерти! Пусть мне будет плохо, но другим станет еще хуже! Я всех за собой потяну… Да, на тот свет! — Колесников вдруг резко успокоился и почти ласково проворковал: — Ладно, кисонька, я ж тебя люблю, ты знаешь. Сделай о чем прошу, и будем считать, что мы в расчете. Целую, Оленька. На всякий случай, прощай.

Он положил трубку, постоял немного, тяжело отдуваясь, затем вышел, закрыл дверь на ключ, сел в лифт и начал спускаться вниз. Я завела мотор и мечтательно вздохнула:

— А неплохо было бы нам заиметь эту папочку, как думаете, босс?

— Да вот, уже как раз думаю, — буркнул он, сосредоточенно о чем-то размышляя.

— И каков результат?

— Знаешь, мы еще от одной бомбы не избавились, а ты уже о другой мечтаешь — не слишком ли много для одного раза?

— Вы тоже считаете, что в папке компромат?

— Это и дураку ясно. Ладно, в любом случае папка от нас никуда не денется. Мы знаем, что она в квартире Колесникова, а найти ее не составит большого труда. Если с кассетой не выгорит, то займемся папкой. Не сидеть же нам без копья до конца дней.

— И то верно… Вон они выезжают.

Из-за дома показался знакомый черный «Сааб», повернул в нашу сторону, проехал мимо и, быстро набирая скорость, помчался по Кутузовскому. Выждав несколько секунд, мы рванули за ним…

 

Глава 12

Петр Фомич Трубин проживал в небольшом каменном особнячке, ничем не отличавшемся от других, таких же небольших и каменных, что уютно примостились на опушке соснового леса в пяти километрах от МКАД по Алтуфьевскому шоссе. «Сааб» въехал в открывшиеся ворота, и мы заметили двоих охранников в защитной униформе с автоматами. Поскольку вокруг все просматривалось как на ладони, нам пришлось оставить джип за лесом, взять с собой сумку с аппаратурой, два складных стульчика, которые всегда валялись в багажнике, и идти к особняку пешком. Незаметно подобравшись за деревьями поближе к забору, мы расположились около старого пня, босс включил приемник, диктофон, и мы услышали срывающийся от волнения или страха голос Колесникова:

— Ты ничего не подумай такого, Петро, тут нет никакого злого умысла, ей-Богу, клянусь тебе. Меня самого чуть кондратий не хватил, когда я все это увидел. Да ты сейчас сам посмотришь и поймешь. На вот, письмо сначала прочитай.

— Да, Ваня, — устало заговорил Петро, — подвел ты меня, очень подвел. Не ожидал я от тебя такого, не ожидал. Ты хоть понимаешь, во что это все может вылиться?

— А то! Мне да не понять. Стал бы я тебя по пустякам беспокоить.

— А почему Шилову не позвонил?

— Шилов бы все только испортил. У него голова горячая, стал бы рубить сплеча, наломал бы дров, а в результате пострадали бы все. Времени ведь у нас нет.

— Молодец, Ваня, правильно мыслишь. Ладно, давай сюда свою бумажку.

Прошелестела бумажка, и наступила тишина. В лесу начинало темнеть, птицы заканчивали петь птенцам колыбельные песни, редкие порывы ветра колыхали верхушки высоких сосен. Мы с боссом сидели на стульчиках около пня, на котором лежала аппаратура, и как зачарованные смотрели на диктофон. Как-никак речь шла о трехстах тысячах, и сейчас должна была решиться их судьба: попадут они к нам в руки или же останутся на месте.

— Кто такой этот Худой? — спросил Трубин.

— Петро, мы уже все выясняли, все возможные варианты перебрали. Никто ничего не знает, и вычислить никого уже невозможно — Лысуна взяли. Остается только платить. Ну я же рассказал тебе все по телефону.

— Да уж, рассказал… И зачем я только связался с такой швалью, как вы? Кончить бы вас обоих сейчас…

— Не надо, Петр Фомич, — прохрипел Толстяк. — Пожалуйста. От этого лучше не станет. Мы ведь не знаем, как Худой собирается получать деньги. Вдруг он потребует, чтобы я их доставил?

— Твое счастье, — проворчал Петро. — Живи пока. Давай, ставь кассету.

Кассету вставили в видеомагнитофон, и мы опять перестали что-либо слышать.

— Ну что ж, — довольно усмехнулся босс, — тридцать тысяч — это тоже деньги.

— Издеваетесь? Даже на однокомнатную квартиру не хватит.

— Зачем это тебе квартира?

— Вы же слышали, как они говорили, что генерал в любом случае начнет потом копать, а значит, обязательно выйдет на меня. Допросит в тюрьме тех парней, что за мной приезжали, узнает адрес, фамилию, место работы…

— Не успеет. Ты же знаешь, у меня полно друзей в нужных местах. Завтра же переоформим квартиру на Валентинино имя, и она скажет, что бывшая хозяйка уехала в неизвестном направлении. Пусть ищут.

— Ну вы и жук, босс. Обчистили меня до нитки: сначала половина доли, теперь квартира…

— Я же хочу как лучше, — хитро улыбнулся он. — А на однокомнатную, если не хватит, мы с Валентиной тебе одолжим под минимальные проценты.

— Что, еще и под проценты?! — прошипела я. — Ну знаете, босс, это уже слишком!

— Я же сказал: под минимальные. Поработаешь на меня бесплатно годик-другой, а там, глядишь, и свои деньги появятся.

— Я вас ненавижу, босс.

— Не понимаю, за что? Ладно, пока они там наслаждаются нашим творчеством, я схожу в кустики. А ты тут поглядывай.

Он скрылся за деревьями, а я осталась сидеть, взбешенная, около старого пня, чувствуя себя старухой у разбитого корыта. Вот она, благодарность за долгие месяцы адского труда и бессонные ночи! Неужели я все это время ошибалась в Родионе, неужели он на самом деле такой бесчувственный и бессердечный, что позволит себе обобрать меня как липку? Ладно я, мне и без денег хорошо, проживу как-нибудь, а будь на моем месте кто-то другой? Его бы инфаркт хватил…

Вдруг за деревьями в быстро наступающих сумерках что-то мелькнуло, неясное и бесшумное. Я всмотрелась и увидела, как от забора отделилась тень и медленно поползла в нашу сторону, двигаясь примерно метрах в двадцати справа от пня, как раз там, куда ушел Родион. Я похолодела: если это охранник вышел с вечерним обходом, то нам и нашей афере конец. Да еще и Родиона, чего доброго, пристрелят. Выключив диктофон, я разулась и бросилась спасать босса, прячась за деревьями и ни на мгновение не выпуская из вида едва видневшийся силуэт. Зайдя к нему со спины, я рассмотрела автомат в опущенной руке и поняла, что худшие мои опасения оправдались — это был охранник, а не праздный гуляка. Вдруг он остановился, вскинул оружие, пригнулся и начал медленно подкрадываться к зарослям молодняка, темнеющим впереди небольшой бесформенной горкой. Медлить было нельзя. Если поднимется шум — все пропало. Тремя бесшумными гигантскими прыжками настигнув его, я схватила сзади его за волосы и резко дернула голову назад. Он не успел даже вскрикнуть. Хрустнули сломанные шейные позвонки, тело обмякло, и я осторожно опустила его на землю. Босс все еще копался в молодняке, хрустел ветками и даже что-то тихонько насвистывал, видимо, радовался, что сумел обобрать меня до нитки. Процентщик несчастный! Быстро вернувшись назад, я уселась, как ни в чем не бывало, на свое место, обулась и включила диктофон. Там все еще шли помехи — наверное, просматривали по второму разу. Через десять секунд из темноты вынырнул Родион, довольный и счастливый, с улыбкой облегчения на лице.

— Ну, как у нас тут дела? — негромко спросил он, опускаясь на стульчик.

— Все еще смотрят.

— Понравилось, значит. Так вот, Мария, я ж и говорю, что если будет острая нужда в деньгах, то мы с Валюшей тебе всегда поможем. В конце концов, не чужие же люди, правильно. В Америке вон все в кредит живут — и ничего. Будешь брать у нас на сигареты и колготки или еще на что, а мы будем записывать в специальную книгу. Потом, если еще заработаем, отдашь.

— Как только закончим это дело, я напишу заявление, — твердо заявила я. — С меня довольно, ухожу на пенсию.

— Ты серьезно? Ой, подожди, кажется, антракт закончился.

Он чуть прибавил громкость. Говорил Трубин. Судя по интонации, Петр Фомич был очень зол.

— Это не бомба, Ваня, это почище, чем Чернобыль. Нужно немедленно заплатить этому Худому и выкупить оригиналы. Слышишь, Ваня: немедленно. Пока ты не принесешь мне все микроскопические пленки с полной записью, я не усну. Сколько, говоришь, он хочет?

— Триста тысяч. Ярый утверждает, что именно эта сумма поможет заткнуть ему рот.

— Ярый утверждает… — проворчал Петро. — Много он понимает, твой Ярый. Ладно, дам я тебе денег, но учти: если, не дай Бог, что-то пойдет не так — лучше убей себя сам. Шилова пока тревожить не будем. Сейчас мой помощник войдет в Интернет и оставит сообщение, что Толстяк согласен. Правильно?

— Судя по записке — все так и должно быть.

— И когда ждать ответ?

— А хрен его знает. В Интернете он вряд ли отвечать будет — там его можно по адресу электронной почты вычислить, значит, найдет какой-то другой способ. Уверен, что ответ мы получим еще до полуночи — он очень торопится, этот гад.

— Естественно, торопится. Имей я на руках такое, тоже бы спешил. И все-таки, Ваня, ты меня очень огорчил. Иди вниз, там кабинет помощника, Виктор его зовут, объясни ему все, что нужно. Да не перепутай ничего, Толстяк…

Колесников поднялся и, сопя, удалился.

— Ну что, Ярый, кончилась малина, а? — снова заговорил Трубин. — Не на ту карту поставил, голуба, не на ту.

— Да я уж и сам все понял, — испуганно пролепетал урка. — Но ведь выбора особого не было.

— Раньше не было — скоро может появиться, — усмехнулся Трубин. — Хочешь на меня работать? У тебя опыт есть, голова вроде тоже. Пригодишься…

— Да я с удовольствием! — обрадовался Ярый. — Только прикажи, Петро, что хочешь сделаю.

— Сделаешь, куда денешься, — жестко проговорил Трубин. — Как только пленки будут у меня, уберешь этого жирного ублюдка.

— Ваню-то? — без малейшего удивления переспросил урка. — Легко. Тело уничтожить?

— Да, чтобы и запаха его смердящего на этой земле не осталось. А потом я посмотрю, как с тобой быть. Если будешь служить верой и правдой — оставлю, нет — уберу. Ну, ты сам все понимаешь.

— Конечно, хозяин. Но я буду служить, не сомневайтесь.

— А с этими пленочками я генерала в один миг со света сживу. Он у меня и дня на службе не останется, а без своих погон и должности ему в организации места нет. Правильно говорю?

— Это точно! — радостно подтвердил Ярый. — Хозяин должен быть один — это ж ясно как день.

— А ты и вправду башковитый, — подобрел Трубин. — Мне такие нужны. Кстати, та девчонка, что со мной на даче была, ее уже никак найти нельзя? — В его голосе вдруг послышались грустные нотки.

— Теперь уже нет. Лысун с архивом сгинул, а их адреса знал лишь он один. Что, приглянулась девка?

— Есть немного. Зацепила она меня, стерва. Ладно, забудем. Разбирайся быстрее с Толстяком и приходи. После смерти Завряжного много незавершенных дел осталось, так что работы на всех хватит. Скоро я один займу его место и буду властвовать не хуже, чем он. Не то что Москву — всю Россию к рукам приберу…

Послышались шаги, вернулся Ван Ваныч. Сел, тяжело отдуваясь после подъема по лестнице, и просипел:

— Все, сообщение ушло. Теперь нужно ждать.

— Только не здесь, Ваня, — строго проговорил Трубин. — Он на тебя выходил, значит, езжай домой и там жди. Загляни на всякий случай в почтовый ящик — вдруг там уже ответ лежит. У тебя, кстати, какая квартира, а то я подзабыл?

— Сорок восьмая. В гости собираешься?

— А что, не пустишь? — Трубин усмехнулся.

— Конечно, пущу, какой разговор.

— Ну вот и договорились. Отправляйтесь.

— А деньги?

Трубин тяжело вздохнул и удалился, ничего не сказав. Через пару минут вернулся.

— Держи, здесь ровно триста тысяч. За каждую копейку головой отвечаешь.

— Да не волнуйся, Петро. Если тот Худой свои обещания выполнит, то я уж не подкачаю.

— И не вздумай с ним играть, а то еще испугается и в Останкино побежит.

— Что ж я, совсем без мозгов, что ли? — обиделся толстяк. — Мне еще жить хочется. Правильно, Ярый?

— А кому не хочется, — хмыкнул тот.

— Вот и я о том же. Так что, все сделаю, Петро, в лучшем виде. Все, мы отчаливаем. Кассету себе оставишь?

— А тебе она зачем? Порнухи не насмотрелся? Или меня шантажировать собрался?

— Да нет, я просто спросил, — стушевался Ван Ваныч.

— Смотри мне. Ладно, ступайте с Богом…

 

Глава 13

Пока я на бешеной скорости, чтобы опередить «Сааб», гнала джип в Москву, босс писал на листке из блокнота записку для Толстяка. Идея подбросить ее в почтовый ящик понравилась нам обоим, и мы решили ею воспользоваться — грех отказываться от бесплатного «угощения». Уже на подъезде к Кутузовскому, Родион закончил писать и зачитал мне вслух то, что получилось:

— «Толстяк. Завтра ровно в четыре утра один спуститесь во двор вместе с деньгами и сядете в такси, которое будет вас там ждать. Вас отвезут за пленками. Человек за рулем — постороннее лицо, он ничего не знает, кроме места, куда ему нужно вас привезти. Если вздумаете шутить — пеняйте на себя. Сделка, с моей стороны, будет честной. Мне нужны только деньги. ЧЕТЫРЕСТА ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ. Худой».

— Четыреста тысяч?! — Я чуть не задохнулась. — Но помилуйте, босс, куда вам столько?

— А почему бы и нет? — обиженно проворчал он. — Толстяку его полтинник все равно уже не понадобится, Ярому, я уверен, — тоже, так что зачем добру пропадать. Пусть уж все до кучи и несут. Нам ведь лишние деньги не помешают.

— Ну вы и хапуга! Хотя… Моя доля тогда ведь вырастет?

— На десять тысяч, — босс заулыбался. — Значит, тебе понравилась записка?

— Очень. — Я тоже не смогла сдержать улыбки. — Правда, непонятно, где вы собираетесь такси искать?

— Без проблем. У меня друг есть, у него брат таксистом работает. Одолжу у него машину на пару часиков.

— Вы что, сами хотите ехать?! — испугалась я. — А если они передумают и вас схватят?

— Ты что, не слышала их разговор? Толстяк так напуган, что сделает все в лучшем виде. И деньги свои оба отдадут как миленькие. И нас с тобой не тронут…

— Нас?! — Я не переставала изумляться. — Так вы еще и меня с собой возьмете?

— Конечно, я ведь не умею водить, забыла? — хмыкнул он. — И потом, хочу взглянуть на физиономию Толстяка, когда он тебя увидит. Найти нас они все равно никогда не смогут. Да Толстяк даже рассказать ничего не успеет: как только он вернется с пленками, Ярый его тут же и прикончит.

— Какой ужас… Кстати, я что-то не догоняю, вы что, решили оригиналы отдать?

— Конечно! — весело ответил босс. — Зачем мне руки марать, пусть они сами меж собой разбираются. Трубин уберет Толстяка, Ярого, как свидетеля, и генерала…

— А кто уберет Трубина?

Босс нахмурился, помолчал и тихо заговорил:

— К сожалению, Мария, Трубины вечны. Пойми, преступность невозможно искоренить полностью, с ней можно только бороться, сдерживать ее и контролировать по мере сил. Не станет Трубина — его место займет другой, о котором мы вообще ничего не будем знать. А Трубин теперь будет под контролем органов, куда я передам все материалы о нем, включая копии фильма и запись всех их разговоров. Не исключено, что наши спецслужбы, пользуясь этими материалами, его завербуют, и он будет пахать на них как миленький в качестве крестного отца. Так что, как ни крути, Трубин — это меньшее из зол.

…Ровно в четыре часа утра, когда еще не начало светать и ночная прохлада приятно щекотала ноздри, мы увидели Ван Ваныча. Он вышел из подъезда в темном костюме, держа в руках «дипломат», остановился на освещенной фонарем дорожке и начал оглядываться по сторонам. Такси стояло в дальнем конце двора. Я сидела за рулем в фирменной кожаной фуражке таксиста, одолженной боссом вместе с машиной, и черной кожаной куртке. Босс сидел сзади с пистолетом в кармане, который я посоветовала ему прихватить на всякий случай. Пленки лежали на полке у заднего стекла. Все было готово к самому честному и благородному за последние столетия обмену.

— Ну, кажется, он один, — буркнул босс, вглядываясь в толстую фигуру с кейсом. — Если Ярый вдруг выскочит из подъезда — давай по газам, и смываемся. Но он не выскочит. Поехали, шеф, только фары не включай.

— Есть, командир, — улыбнулась я и тихонько тронула машину с места.

Плавно вынырнув из темноты, мы подъехали к стоящему на тротуаре Ван Ванычу, босс открыл дверь и тихо бросил:

— Садитесь.

Ни слова не говоря, Толстяк протиснулся внутрь и уселся рядом с боссом, положив «дипломат» на колени.

— Трогай, шеф, — приказал Родион.

Я выехала со двора и на малой скорости повела такси в сторону центра, разглядывая сидящих сзади в зеркало. Ван Ваныч даже в полумраке салона выглядел очень бледным и испуганным.

— А вы действительно худой, — нервно проговорил он вдруг, скосив глаза на моего стройного босса.

— А вы действительно толстый, — парировал тот.

— И ваше лицо мне знакомо.

— Естественно, ведь мы уже встречались. В ресторане, помните, в «Праге», я прикурить попросил, а вы не дали.

— О Господи, точно, — выдохнул тот. — Постойте, неужели вся эта кутерьма началась только из-за какой-то паршивой зажигалки?!

— А вы можете придумать повод получше? — усмехнулся Родион. — Да, из-за какой-то паршивой зажигалки вся ваша жизнь пошла кувырком.

— Могу себе представить, что было бы, если бы я надавал вам по физиономии… — ошеломленно пробормотал Колесников.

— Лучше не представляйте — поберегите нервы. Но ближе к делу. Вы принесли деньги?

— Да, вот они, — Толстяк похлопал рукой по «дипломату». — Ровно четыреста тысяч.

— Откройте.

Толстяк засопел.

— Откройте, не бойтесь. Я же сказал, что все будет честно.

Вздохнув, тот нехотя отщелкнул замки и поднял крышку. Глаза Родиона при взгляде на содержимое увлажнились.

— Здесь точно четыреста? — деланно небрежно спросил он.

— Пересчитайте, если хотите. Только сначала покажите пленки. Я должен быть уверен, что это именно они и что там весь отснятый вами материал.

— Ради Бога, — босс повернулся, взял с полки пакет и протянул Ван Ванычу. — Держите. Здесь бетакамовские кассеты — именно на них велась запись. Нужна профессиональная аппаратура, чтобы перевести их на бытовые кассеты. Но вы разберетесь, я думаю. Когда перепишете, то убедитесь, что там все от начала до конца, весь сюжет.

— А разве пленки не должны быть микроскопическими? — насторожился Толстяк. — Мне сказали, что…

— Плюньте тому в лицо, кто вам это сказал. На дворе двадцатый век заканчивается, а вы мне о микроскопических пленках несете. Штирлица насмотрелись? Запись велась по радио на нормальную аппаратуру.

— По радио? Надо же, — смущенно пробормотал Ван Ваныч и начал вытаскивать кассеты из пакета.

— Вы мне чемоданчик-то передайте, уважаемый, — напомнил ему босс. — Я пока деньги пересчитаю.

Толстяк отдал ему кейс, и он погрузился в счет. Минут десять они в полной тишине, нарушаемой лишь гулом мотора, проверяли свои сокровища, ради которых с каждой стороны было потрачено немало сил и нервов. Наконец босс захлопнул чемодан и сказал:

— Все верно, деньги в порядке. Вы проверили пленки?

— Да… Хотя как же я их проверю? — растерянно проговорил Толстяк. — У меня же нет аппаратуры. Откуда я знаю, что вы меня не надули?

— Придется поверить на слово, толстый вы мой. Но мне нет смысла вас обманывать, иначе я бы никогда не осмелился показать вам свое лицо. Это ли не лучшее доказательство моей честности? Вы же меня потом поймали бы и убили.

— Может быть, может быть… Ну что ж, тогда везите меня обратно, — бедняга чуть не плакал от обиды, но деваться ему было некуда.

— Шеф, разворачивайся, — бросил босс, и я, развернувшись, быстро поехала в обратную сторону. Через десять минут мы уже были около дома Колесникова, на том самом месте, откуда записывали их разговоры.

— А можно спросить? — выдавил вдруг Ван Ваныч.

— Спрашивайте, — милостиво разрешил босс.

— Как вам удалось все это провернуть? Кто все это снимал?

— Она перед вами, — он кивнул на меня. — Мария, покажи дяде личико.

Я включила в салоне свет, сняла фуражку, высвободив волосы, от чего они сразу распустились по плечам, и повернулась к Колесникову.

— Привет, Ван Ваныч, — улыбнулась я.

— Девственница?! — Он вытаращил глаза и беззвучно захлопал губами.

— Она самая.

— Но… как? Этого не может быть…

— Может, дорогой. Ты ведь смог подарить меня своему другу, так почему бы мне не смочь раскрутить тебя на четыреста тысяч, жирный ублюдок! А теперь выметайся из машины, и надеюсь, что никогда тебя больше не увижу!

Пораженный до глубины души, с трясущимися губами, сгорбившийся, осунувшийся, жалкий, он шел к своему дому с пакетом в руке, шел туда, где его уже поджидал убийца. И не было в моей душе ни единой капли сострадания и жалости, ибо, по большому счету, это был настоящий подонок, искалечивший жизнь стольким невинным женщинам. Собаке — собачья смерть.

— Ну вот и все, Мария, — весело подытожил босс. — Дело окончено, можем ехать домой. Ты довольна?

— Дальше некуда…

 

Глава 14

Шура Тягны-Рядно, из-за которого, собственно, все и началось, получил от нашей фирмы вознаграждение в размере восьмидесяти тысяч долларов и долго не мог прийти в себя, когда понял, что мы не шутим. Он минут пять сидел, шевеля своими усищами и вылупив глаза на пачки банкнот, а потом, когда обрел дар речи, заявил, что до конца дней будет фотографировать нас и наших потомков бесплатно. Мы расстались друзьями. По своим каналам Родион узнал, что в доме на Кутузовском в ту самую ночь было совершено двойное убийство. В квартире Колесникова обнаружили труп самого хозяина и бандита по кличке Ярый. Не зря, видать, Трубин интересовался номером квартиры Колесникова — он подослал туда своего убийцу, чтобы убрать Ярого. А еще через несколько дней в одной известной и всеми уважаемой газете появились кадры с видеокассеты, невесть откуда появившейся в редакции. На этих снимках был запечатлен высокопоставленый чиновник МВД, моющийся в сауне вместе с бандитами и девицами легкого поведения. Это был скандал. Генерала тут же сняли с работы, и вскоре он затерялся где-то на задворках жизни. Трубин на этих пленках почему-то не фигурировал, и еще все в один голос утверждали, что они смонтированы. Естественно, нужно же было Петру Фомичу себя вырезать…

Моя злость на скупердяйство босса прошла в ту же минуту, когда он сказал, что просто хотел позлить меня, и вообще, мы все уже давно живем одной семьей и не пристало нам делить между собой деньги, ибо это последнее, что может случиться между друзьями.

Примерно через неделю после известных событий босс вызвал меня к себе и, лукаво прищурившись, спросил:

— Ну что, Мария, отдохнула?

— А к чему это вы спрашиваете? — насторожилась я.

— К тому, что пора и за работу приниматься.

— Так ведь клиентов — шаром покати!

— Забудь об этом. Мы теперь будем заниматься делами не ниже государственного уровня — я уже вошел во вкус.

— О чем это вы?

— Вот об этом.

Вытащив из ящика, он бросил передо мной на стол пухлую красную папку с голубыми тесемочками. Я как стояла, так и упала в кресло для клиентов.

— Боже мой, откуда она у вас?!

— Уметь надо. Так что за работу, Мария, у нас ее, как видишь, — он погладил толстую папку с компроматом, — еще предостаточно…