В кабинете было темно. За окном серебрился снег, залитый призрачным лунным светом. Бентон сидел у компьютера, просматривая на мониторе фотографии.

Их было сто девяносто – страшных, переворачивающих душу снимков, – и найти среди них нужные было достаточно трудно.

Тем более что он был несколько растерян и чувствовал необъяснимое беспокойство. Происходило что-то непонятное. Этот случай задел его за живое, что в его многолетней практике случалось довольно редко. Он не запомнил номера заинтересовавших его фотографий, и сейчас ему пришлось потратить полчаса, чтобы найти их. Это были снимки № 62 и № 74. Нужно отдать должное детективу Трашу из Массачусетсского полицейского управления. Когда речь идет об убийстве, особенно таком необычном, всегда лучше немного перестараться.

Когда расследуется убийство, время работает против следователей. Обстановка на месте преступления быстро меняется, часто оно просто затаптывается, и уже нет смысла возвращаться туда. Тело после смерти, и особенно после вскрьгтия, тоже претерпевает сильные изменения. Поэтому полицейские следователи проявили необычайную активность, и Бентон был завален фотографиями и видеозаписями, изучением которых он занялся после беседы с Бэзилом Дженрегом. После двадцати лет сотрудничества с ФБР он считал, что его ничем уже не удивишь. Как судебный психолог он, казалось, был знаком со всеми видами извращений. Но такого ему видеть еще не приходилось. На фотографиях № 02 и № 74 было видно не все тело, – на них отсутствовало то, что осталось от головы этой неизвестной. Поэтому часть ужасающих подробностей осталась за кадром. Голова и шея женщины чем-то напоминали Бентону ложку. Вместо лица зияла дыра, черные, неровно остриженные волосы были забрызганы мозгом, обрывками тканей и засохшей кровью. На отобранных же Бентоном фотографиях было снято только тело – от шеи до колен. При взгляде на них у него возникаю какое-то тревожное чувство, смутное ощущение чего-то знакомого, чего он никак не мог вспомнить. Что-то похожее ему уже приходилось видеть. Но где? и когда?

На одной из фотографий тело лежало на секционном столе ничком, на другой – навзничь. Щелкая мышью, он переходил от одного изображения к другому, внимательно изучая обнаженный торс и пытаясь понять, что означают эти ярко-красные отпечатки рук и воспаленная ссадина между лопаток – участок с содранной кожей размером шесть на восемь дюймов, на котором, согласно протоколу вскрытия, были обнаружены «множественные деревянные занозы и грязь».

Бентон не исключал возможности, что красные отпечатки рук были нарисованы еще при жизни женщины и не имели никакого отношения к убийству. Может быть, она сделала татуировку еще до встречи со своим убийцей. Такая возможность, конечно, была, но он в нее не верил. Гораздо вероятнее, что ее тело расписал убийца, дав волю своим сексуальным фантазиям. Руки, схватившие ее за грудь и раздвигающие ей ноги, были неким символом насилия и унижения. Скорее всего он нарисовал их, когда держал ее в заточении или уже после убийства. Сказать трудно. Жаль, что осмотр и вскрытие производила не Скарпетта. Ему так не хватало ее. Но, как обычно, что-то стряслось, и она не смогла приехать.

Он еще раз просмотрел все фотографии и перечитал протоколы. Женщине было лет тридцать пять – сорок. Ее нашли вскоре после убийства, у дороги через Уолденский лес, неподалеку от озера. Экспертиза показала отсутствие на теле семенной жидкости, что дало возможность Бентону предположить, что неведомый убийца просто реализовал на жертве свои сексуально-садистские фантазии.

Как человек она ничего для него не значила. Это был всего лишь символ, предмет, с которым можно делать все, что захочешь, а ему хотелось запугать ее и унизить, наказать, заставить страдать, ждать неминуемой и мучительной смерти, ощутить вкус металла во рту и увидеть, как он спускает курок. Это могла быть его знакомая или совершенно посторонняя женщина. Он мог выследить ее и похитить. Но в делах полицейского управления Массачусетса в Новой Англии не было сведений о пропаже какой-нибудь женщины, подходящей под это описание. Да и в других местах тоже.

Сразу за бассейном начинался причал, достаточно большой, чтобы к нему могла пришвартоваться шестидесятифутовая яхта. Но такой яхты у Скарпетты не было, и ей никогда не хотелось ее иметь.

Она любила смотреть на них, особенно по ночам, когда носовые и кормовые огни скользили по темной воде, словно самолеты в небе. Порой в темноте был слышен только шум двигателей. Когда каюты были освещены, Скарпетта видела там людей, они поднимали бокалы, смеялись, ходили или просто сидели на диванах и креслах. Но у нее никогда не возникало желания быть с ними, быть похожей на них или одной из них.

Она была человеком другого круга и не испытывала потребности иметь с ними ничего общего, в молодости она была бедна и одинока, и тогда ей просто пришлось смириться со своим местом. Но теперь она могла выбирать. Ее жизненный опыт позволял ей видеть изнанку вот этой яркой с виду жизни – а на самом деле вымученной, тягостной, пустой. Она всегда опасалась, что с ее племянницей произойдет какая-нибудь трагедия. Скарпетта вообще была склонна предаваться мрачным предчувствиям в отношении близких, а в отношении Люси особенно. Она всегда опасалась, что та умрет насильственной смертью. Смерть от болезни или по чисто биологическим причинам просто не принималась во внимание.

– У меня появились какие-то странные симптомы, – зазвучал в темноте голос Люси.

Они сидели на тиковых стульях у деревянных свай. Рядом стоял стол с напитками, крекерами и сыром. К еде они не притронулись, зато уже успели дважды наполнить стаканы.

– Иногда я жалею, что не курю. – Люси протянула руку за стаканом с текилой.

– Странно от тебя это слышать.

– Ты столько лет курила, и тебе это не казалось странным. Тебя ведь и сейчас тянет.

– Это не имеет значения.

– Ты так говоришь, словно тебе чуждо все человеческое, – заметила Люси, глядя на воду. – Очень даже имеет. Любое желание имеет значение. Особенно когда ты не можешь его удовлетворить.

– А что, тебя к ней тянет? – спокойно спросила Скарпетта

– К кому?

– Да к той, последней. В Принстауне. Твое последнее увлечение.

– Я не рассматриваю их как увлечения. Скорее, это кратковременный уход от действительности. Косячок марихуаны. В этом-то и вся трагедия. Они ничего для меня не значат. Кроме этого последнего случая. Тут что-то необъяснимое. Похоже, я влипла. Вела себя как последняя дурочка.

И Люси рассказала о Стиви и ее странной татуировке. Говорить об этом было нелегко, но она постаралась сохранить невозмутимость, словно рассказывала о ком-то другом или обсуждала судебное дело.

Скарпетта молча слушала. Подняв стакан, она размышляла над тем, что ей открывалось.

– Возможно, что это ничего не значит, – продолжала Люси. – Простое совпадение. Сейчас многие себя раскрашивают. Берут акриловую краску и латекс и изображают на себе всякую чертовщину.

– Я уже устала от совпадений. Что-то слишком часто они происходят в последнее время, – заметила Скарпетта.

– Отличная текила. Не хватает только косячка.

– Ты нарочно меня дразнишь?

– Травка не так уж вредна, как ты думаешь.

– Ну конечно, ты же у нас доктор.

– Нет, правда.

– Почему ты так не любишь себя, Люси?

– Знаешь что, тетя Кей? – повернулась к ней Люси. В мягком свете фонарей, освещающих причал, черты ее лица казались резкими и суровыми. – Вряд ли ты понимаешь, что со мной происходит, и не пытайся делать вид, что тебе все ясно.

– Звучит как обвинение. Как и все прочее, что мне пришлось сегодня от тебя услышать. Прости, если я чего-то не понимаю. Ты даже не представляешь, как меня это огорчает.

– Я не такая, как ты.

– Ты мне это уже говорила. Конечно, не такая.

– Я не хочу ничего постоянного. Не хочу никаких прочных связей, ничего серьезного. Короче, мне не нужны бентоны. Мне нужны люди, которых я могу легко забыть. Партнеры на ночь. Хочешь знать, сколько их у меня уже было? Давно со счета сбилась.

– В последний год ты всячески меня избегала. Из-за этого?

– Так проще.

– Ты боялась, что я буду тебя осуждать?

– Наверно, следовало бы.

– Мне все равно, с кем ты спишь. Меня беспокоит другое. В академии ты держишься особняком, со студентами не общаешься, появляешься там редко, а если и приходишь, то пропадаешь в спортивном зале или на стрельбище, летаешь на вертолете или испытываешь машины.

– С машинами у меня получается лучше, чем с людьми.

– Все, чем мы пренебрегаем, приходит в упадок.

– Включая мое собственное тело.

– А как насчет сердца и души? Не поговорить ли нам о них?

– Э, куда хватила!… И вообще – хватит обо мне!

– Но я не могу не беспокоиться. Твое благополучие для меня важнее моего собственного.

– Мне кажется, она все подстроила. Нарочно подсела ко мне в баре. Там был какой-то расчет.

– Ты должна рассказать Бентону об этой Стиви. А как ее фамилия? И что ты о ней знаешь? – спросила Скарпетта.

– Очень немного. Я уверена, что она ни к чему не причастна, но все-таки это странно. Она как раз была там, когда убили ту женщину. В том самом районе.

Скарпетта промолчала.

– Может быть, у них там такая мода и многие разрисовывают себя подобным образом. Не осуждай меня. Я и без тебя знаю как глупо и опрометчиво я поступила.

Скарпетта молча посмотрела на нее. Люси вытерла глаза.

– Я тебя не осуждаю. Просто пытаюсь понять, почему ты вдруг охладела ко всему, что так любила раньше. Ведь академия – это твое детище. Твоя мечта. Ты же всегда терпеть не могла официальные органы, особенно федералов. И поэтому создала свое собственное дело. А теперь оно как лошадь без всадника, мечущаяся на плацу. Куда ты пропала? Все те, кого ты объединила общим делом, чувствуют себя заброшенными. Большинство студентов никогда тебя не видели, а часть преподавателей вообще с тобой не знакомы и не знают тебя в лицо.

Люси смотрела на яхту со свернутыми парусами. Яхта медленно проплывала мимо них.

– У меня опухоль в мозгу, – тихо сказала она.