В длинном черном замшевом пальто и бейсболке он выглядел просто потрясающе, хоть и несколько мрачновато. Его высокая стройная фигура, на которой лежала печать изысканной элегантности, неизменно производила на Скарпетту неизгладимое впечатление. При виде его она забывала все свои обиды. Устоять было просто невозможно.

– Нам было очень приятно лететь с вами. Дайте нам знать, когда соберетесь назад, – сказал Брюс, пожимая ей руку. – Звоните, если вам что-то понадобится. У вас ведь есть мой телефон?

– Спасибо, Брюс, – поблагодарила Скарпетта.

– Извините, что заставили вас ждать, – обратился он к Бентону. – Очень сильный встречный ветер.

Бентон не проявил никаких признаков дружелюбия. Он ничего не ответил и теперь молча наблюдал, как пилот идет к самолету.

– Попробую угадать, – повернулся он к Скарпетте. – Очередной троеборец, который решил поиграть в полицейского. Вот из-за чего я терпеть не могу ее самолет! Эти накачанные пилоты-сердцееды!…

– Но с ними я чувствую себя в безопасности.

– А я нет.

Скарпетта застегнула пальто, и они двинулись к выходу.

– Надеюсь, он не слишком надоел тебе своей болтовней? По-моему, тот еще тип.

– Я тоже рада видеть тебя, Бентон, – ответила Скарпетта, поднимаясь по лестнице.

– А мне почему-то показалось, не очень.

Он придержал стеклянную дверь, пропуская Скарпетту вперед. В лицо им ударил холодный ветер, в воздухе кружились мелкие снежинки. Было так пасмурно, что на стоянке горели фонари.

– Она набирает смазливых качков, которые воображают себя суперменами, – проворчал Бентон.

– Ты просто зациклился на этом. Хочешь опять поссориться?

– Ты должна быть осмотрительней. Все эти подзаходы делаются неспроста. Боюсь, ты не замечаешь очевидного.

– Это просто смешно, – закипая, ответила Скарпетта. – Если уж на то пошло, я замечаю даже больше, чем нужно. Хотя в последний год я проглядела кое-что очень важное. Ты сам напросился.

Они подошли к заснеженной стоянке. Огни вдоль посадочной полосы были едва видны за пеленой снега. Раньше они всегда ходили под руку. Как он мог так поступить? На глаза у нее навернулись слезы. Вероятно, от ветра.

– Меня беспокоит эта история, – сказал он, открывая свой полноприводный внедорожник «порше».

Бентон любил мощные машины. Они с Люси уважали силу во всех ее проявлениях. Разница была лишь в том, что Бентон ощущал эту силу в себе, а Люси страдала от неуверенности.

– Что тебя беспокоит? – спросила Скарпетта, предполагая, что он продолжает говорить о том, что она не замечает очевидного.

– Я имею в виду убийство этой женщины. Обнаружилась гильза, которая, похоже, была выпущена из того же ружья два года назад в Голливуде. Ограбление ночного магазина. Мужчина в маске убил паренька, мывшего полы, а потом продавец убил его самого. Слышала что-нибудь об этом случае? – спросил Бентон, выезжая со стоянки.

– Да. Убитому было семнадцать лет. Никакого оружия, кроме швабры, при нем не было. А есть какие-то версии, почему это ружье снова всплыло при убийстве? – спросила она, чувствуя, как в ней бушует обида.

– Пока нет.

– Слишком многих застрелили из ружья в последнее время, – холодно заметила она. Хочешь говорить на производственные темы? Прекрасно, она подыграет! – К чему бы это? Но ружье, из которого был застрелен Джонни Свифт, исчезло. А Дагги Симистер тоже разнесли голову из ружья.

Она рассказала Бентону об этом последнем случае. О нем он еще не знал.

– Ружье, которое должны были изъять или уничтожить, почему-то снова оказывается в руках убийцы, – продолжала Скарпетта. – И потом эта Библия в доме, откуда пропали люди…

– Какая Библия и что за люди?

Она рассказала и о телефонном звонке таинственного незнакомца, назвавшего себя Свином. Еще она сообщила, что старая Библия в доме исчезнувшей семьи была открыта на «Книге премудрости Соломоновой», и там был отмечен стих, который Свин процитировал Марино по телефону.

За то, что были безрассудны, как дети малые, да ниспошлю им кару и посмеюсь их погибели.

– Он был помечен карандашными крестиками, – добавила Скарпетта. – Библия же – 1756 года.

– Откуда у них такая древность?

– Других старых книг в доме не было. Во всяком случае, так утверждает детектив Вагнер. Ты ее не знаешь. Прихожане их церкви сказали, что никогда не видели у них этой Библии.

– Отпечатки пальцев снимали? Генетическую экспертизу проводили?

– На Библии нет никаких отпечатков и следов ДНК.

– Есть какие-нибудь версии, что с ними могло произойти? – продолжал допытываться Бентон, словно она прилетела сюда с единственной целью поговорить с ним о работе.

– Практически нет, – сухо произнесла она.

Ее собственные проблемы его, похоже, не интересуют.

– А может быть, это убийство?

– У нас прорва материала. Лабораторию мы загрузили пол завязку. Я обнаружила отпечаток уха на раздвижной двери в спальне. Кто-то прижимался ухом к стеклу.

– Возможно, один из мальчиков?

– Вовсе нет! – отрезала Скарпетта, злясь все больше. – У нас есть образцы их генетического материала с одежды, зубных щеток, баночки с лекарствами.

– Я лично считаю отпечатки ушей не слишком надежными вещественными доказательствами. Из-за них осудили не одного невиновного.

– Как и полиграф, это одно из средств установить истину, – резко бросила Скарпетта.

– Не хочу спорить с тобой, Кей.

– С отпечатков ушей мы взяли образцы ДНК, точно так же, как и с отпечатков пальцев. Никому из тех, кто жил в доме, они не принадлежат. В банке данных мы тоже ничего не нашли. Я попросила коллег из Центра геномного импринтинга в Саратоге сделать анализ для определения пола, наследственных особенностей и расовой принадлежности. Но это потребует много времени. Это не то, что сравнивать чье-то ухо с отпечатком.

Бентон промолчал.

– У тебя в доме есть какая-нибудь еда? И потом я хочу выпить. Наплевать, что сейчас день. Нам есть о чем поговорить, кроме работы. Я прилетела сюда в буран не для того, чтобы обсуждать производственные проблемы.

– Нет еще никакого бурана, – мрачно заметил Бентон. – Но будет.

Она стала смотреть в окно. Они подъезжали к Кембриджу.

– Еды у меня дома достаточно, – тихо произнес Бентон. – И выпивка на любой вкус.

Он добавил что-то еще. Но она не была уверена, что расслышала его правильно. Не может быть, чтобы он это сказал.

– Прости, что ты сказал? – настороженно переспросила она.

– Если ты хочешь от меня уйти, скажи это сейчас.

– Если я хочу уйти? – изумленно переспросила она. – Ты это серьезно, Бентон? Почему мы должны расставаться, вместо того чтобы вместе обсудить проблему?

– Я просто предоставляю тебе такую возможность.

– Я в этом не нуждаюсь.

– Я вовсе не имел в виду, что тебе для этого требуется мое разрешение. Мне просто не совсем понятно, как мы можем продолжать наши отношения, если ты мне не доверяешь.

– Возможно, ты прав, – пробормотала Скарпетта, с трудом сдерживая слезы.

Отвернувшись, она стала смотреть на падающий снег.

– Значит, ты мне действительно не доверяешь.

– А что, если я и вправду уйду от тебя?

– Я буду очень переживать, но постараюсь тебя понять. Люси имеет право на конфиденциальность, причем по закону. Мне стало известно о ее опухоли только потому, что она попросила обследовать ее в Маклейне, чтобы никто ничего не узнал. В другие больницы она обращаться не хотела. Ты же знаешь, какая она. Особенно в последнее время.

– Теперь я ничего не знаю.

– Кей, она не хотела заводить историю болезни. Сейчас ведь невозможно ничего сохранить в тайне, особенно после выхода Закона о патриотизме.

– Здесь мне нечего возразить.

– Теперь федералы могут контролировать все наши медицинские документы, рецепты, банковские счета, покупки, личную жизнь, и все это делается под видом борьбы с терроризмом. Ты же знаешь, что она была связана с ФБР. Теперь она боится, что они что-нибудь раскопают и натравят на нее Внутреннюю налоговую службу, запретят летать, обвинят в инсайдерской торговле, обольют грязью в газетах, да мало ли что еще.

– Но ты же тоже на них работал.

Бентон пожал плечами. За окном по-прежнему кружился снег.

– А что они могут мне сделать? Только зря время потеряют. Меня гораздо больше беспокоит этот тип, разгуливающий с ружьем, которое голливудская полиция должна была изъять или уничтожить.

– А как же лекарства, которые ей прописали? Как быть с ними, если она так опасается огласки?

– Ничего удивительного, что Люси боится. Она же не слепая. Они могут добраться до чего угодно, если захотят. Даже если для этого потребуется распоряжение суда. Как ты думаешь, что происходит, когда ФБР хочет получить такое распоряжение у судьи, который, как тебе известно, назначается властями штата и который прекрасно понимает, что его отказ сотрудничать может иметь очень неприятные последствия. Могу назвать тебе пятьдесят способов выколотить из него это распоряжение.

– Раньше в Америке жилось лучше.

– Мы сделали все, что могли, чтобы сохранить ее болезнь в тайне.

Бентон стал рассказывать, какая хорошая у них больница, уверяя, что лучшего места Люси было не найти. К тому же у них обширные контакты в научном мире, и при необходимости они могут обратиться к любому специалисту. Но все это казалось Скарпетте неубедительным.

Они добрались наконец до Кембриджа и сейчас ехали по Брэттл-стрит с ее чудесными старинными особняками.

– Она не может пользоваться обычными услугами, в том числе и медицинскими. А здесь мы ни перед кем не отчитываемся. Регистрируются только ошибки и оплошности, – продолжал объяснять Бентон.

– Все не вечно. Люси не может до конца дней жить в страхе, что кто-нибудь узнает о ее опухоли и о том, что она принимает лекарства, чтобы держать ее под контролем. А если придется делать операцию?

Ей было трудно произнести это слово. Хотя по статистике операции по удалению опухолей гипофиза в большинстве случаев проходят удачно, всегда есть вероятность, что что-нибудь пойдет не так.

– Это же не рак, – продолжал Бентон. – Иначе я бы тебе сказал, несмотря на все ее запреты.

– Я вырастила ее, она мне почти дочь. И не тебе решать, что для нее опасно, а что нет.

– Ты сама прекрасно знаешь, что опухоли гипофиза не такая уж редкая вещь. Исследования показывают, что они встречаются у двадцати процентов населения.

– Зависит от того, кто проводит исследования. Десять процентов, двадцать процентов. Плевать мне на статистику!

– Я уверен, что ты видела их на вскрытиях. Часто люди даже не подозревают, что они у них есть. Большинство оказываются в морге совсем по другой причине.

– Но Люси знает о своей опухоли. В этот показатель входят и те, у кого всего лишь микроаденомы, не дающие никаких симптомов. А у Люси двенадцатимиллиметровая опухоль, которая активно дает о себе знать. Она вынуждена сидеть на лекарствах, чтобы понизить уровень пролактина. Без операции ей придется принимать лекарства до конца жизни. Ты прекрасно знаешь обо всех осложнениях, наименее серьезное из которых – продолжение роста опухоли после неудачной операции.

Бентон свернул на дорожку и пультом открыл гараж, который располагался в бывшем каретном сарае. Поставив свой внедорожник рядом с мощным «порше», Бентон закрыл ворота, и они со Скарпеттой молча пошли к боковому входу в его старинный викторианский особняк из темно-красного кирпича.

– А кто сейчас лечит Люси? – спросила Скарпетта, когда они вошли в кухню.

– В настоящий момент никто.

Она изумленно смотрела, как он снимает пальто и, сложив, аккуратно вешает его на спинку стула.

– Как это никто? Ты что, шутишь? А чем же вы там занимаетесь в вашей чертовой больнице? – Скарпетта рывком сбросила с себя пальто и швырнула его в кресло.

Открыв дубовый шкаф, Бентон достал бутылку виски и два стакана. Положил в стаканы лед. Прозрачные кубики слабо звякнули о стекло.

– Боюсь, мой ответ расстроит тебя еще больше, – сказал он. – Ее доктор убит.

Хранилище вещественных доказательств располагалось в ангаре с тремя гаражными воротами. Рядом находился еще один ангар, где Люси держала свои вертолеты, мотоциклы, бронированные «хаммеры», катера и аэростаты.

Реба была наслышана об этих вертолетах и мотоциклах. О них знали все. Но относительно всего остального, что, по словам Марино, находилось в этом ангаре, ее обуревали сомнения. Она подозревала, что он пытается подшутить над ней, причем довольно жестоко. Ведь если она ему поверит и станет пересказывать его слова другим, ее сочтут за идиотку. Он и без того навешал ей на уши достаточно лапши. Говорил, что она ему нравится. Что в постели лучше ее у него никого не было. Что они в любом случае останутся друзьями, что бы между ними ни произошло. И все это было враньем.

Она познакомилась с ним несколько месяцев назад, когда еще была полицейским мотоотряда. В один прекрасный день он прикатил к ним на «софтеле», на котором ездил до того, как купил себе навороченную «двойку». Едва она поставила у входа в полицейское управление свой «ройял КИНГ», как послышался рев мотора и появился он.

– Давай меняться, – предложил он, перекидывая ногу через сиденье, словно ковбой, слезающий с лошади.

Подтянув джинсы, он подошел к ее мотоциклу. Она как раз доставала из багажника вещи.

– Еще чего захотел, – ответила она.

– Сколько раз ты на нем падала?

– Ни разу.

– Ха. Все мотоциклисты делятся на две категории. На тех, кто уже заваливал свои машины, и тех, кому это только предстоит.

– Есть еще третья категория, – ответила она, чувствуя себя неотразимой в форме и высоких черных ботинках. – Те, которые падали, но не признаются в этом.

– Это не про меня.

– А я слышала другое, – немного кокетничая, сказала она. – Говорят, что ты как-то раз забыл выставить подножку на автозаправке.

– Брехня.

– А еще я слышала, что во время гонки с препятствиями ты забыл разблокировать переднюю вилку, перед тем как перескочить через очередной брус.

– Сроду не слышал большего вранья.

– А как насчет того, что ты нажал на тормоз вместо поворотника?

Он рассмеялся и предложил ей поехать в Майами и пообедать в «Монти трейнерс» у воды. После этого они часто ездили куда-нибудь вдвоем. Один раз даже побывали в Ки-Уэсте, пересекая архипелаг по автостраде, словно это было не скопление островов, а твердая суша. Они проезжали по железнодорожным мостам, построенным еще Флэглером – потрепанным штормами памятникам романтического прошлого, когда южная Флорида была тропическим раем с отелями в стиле ардеко, где жили Джеки Глисон и Хемингуэй, каждый в свое время, разумеется.

Все было прекрасно – до прошлого месяца, когда ее перевели в отдел расследований. После этого он и стал избегать ее. Она догадывалась, что это каким-то образом связано с ее назначением. А может быть, она просто ему надоела. Ведь ее уже бросали мужчины, так почему такое не может случиться еще раз? Их отношения окончательно испортились, когда они ужинали в «Сирене» – она никогда не любила этот ресторан – и разговор зашел о Скарпетте.

– У нас в управлении все мужики от нее балдеют, – заявила Реба.

Марино изменился в лице.

– Мне об этом ничего не известно, – ответил он каким-то чужим голосом.

– Ты знаешь Бобби? – спросила Реба.

Лучше бы она тогда прикусила язык.

Марино стал размешивать кофе. Она впервые видела, чтобы он клал в чашку сахар. Он говорил ей, что больше не притрагивается к сладкому.

– Мы с ним расследовали убийство, – продолжала Реба. – Когда доктор Скарпетта отправляла труп в морг, Бобби шепнул мне, что ради того, чтобы эти ручки прикасались к его телу, он готов умереть. А я ответила, что если он загнется, она скорее всего распилит ему череп, чтобы посмотреть, есть ли там вообще мозги.

Потягивая сладкий кофе, Марино разглядывал официантку с большим бюстом, которая нагнулась над столом, чтобы убрать тарелку из-под салата.

– Это он о Скарпетте так говорил, – пояснила Реба, не совсем уверенная, что он ее понял.

Он мог бы засмеяться или отреагировать как-нибудь еще. Все, что угодно, только не этот тяжелый отсутствующий взгляд, которым он провожал все проплывающие мимо задницы.

– Я тогда первый раз увидела ее, – заметно нервничая, продолжала Реба. – И почему-то подумала, что у вас роман. Слава Богу, что это не так.

– Ты всегда должна работать в паре с Бобби, – заметил Марино, как бы не слыша того, что она сказала. – Пока не научишься соображать, что к чему, не берись за расследования одна. На твоем месте я бы вообще не стал лезть в детективы. Ты, по-моему, не очень представляешь себе, во что ввязалась. Это совсем не похоже на то, что показывают по телевизору.

Окинув взглядом хранилище, Реба почувствовала, что она здесь лишняя. Рабочий день был в самом разгаре. Серый автомобиль «универсал» стоял на гидравлическом подъемнике, окна его были мутными от паров суперглюбола, коврики обработаны и вычищены пылесосом. Под водительским сиденьем что-то светилось. Возможно, пятна крови.

Судмедэксперты обрабатывали шины, кисточками счищая с протекторов пыль и грязь на листки белой бумаги, которые они затем сворачивали и заклеивали ярко-желтой лентой. Минуту назад одна из медэкспертов, хорошенькая молодая женщина, объяснила Ребе, что они не пользуются металлическими банками, потому что, когда образцы попадают в СЭМ…

– Куда? – переспросила Реба.

– В сканирующий электронный микроскоп с энергорассеивающей рентгеновской системой.

– Ах да, – сказала Реба.

Хорошенькая медэкспертша стала объяснять, что если в образцах, лежавших в металлических банках, обнаружат железо или алюминий, то как можно быть уверенным, что это не микроскопические частицы банок?

Ребе такое даже в голову не могло прийти. Да и все, что они тут делали, было для нее в диковинку. Почувствовав себя глупой и необразованной, она отошла в сторонку. Ей вдруг пришло на память, что Марино не советовал ей работать в одиночку и какое у него при этом было лицо. Она посмотрела на тягач, на другие гидравлические подъемники, на столы с фотографическим оборудованием, наборы химических реактивов, люминесцентные порошки и кисточки, пылесосы, защитные комбинезоны, суперглюбол и чемоданчики судмедэкспертов, которые были похожи на большие черные ящики для инструментов, в дальнем конце ангара она заметила даже грузовые сани и манекены для инсценировки аварий. В ушах снова зазвучал голос Марино.

– Это совсем не похоже на то, что показывают по телевизору.

Какое право он имел так говорить?

– На твоем месте я бы вообще не стал лезть в детективы.

И вдруг Реба действительно услышала его голос. Она удивленно оглянулась.

Марино шел мимо нее к машине, держа в руках чашку с кофе.

– Нашли что-нибудь новенькое? – спросил он у хорошенькой медэкспертши, поднимая сложенный листок бумаги.

Марино смотрел на подъемник с машиной, не обращая внимания на Ребу, словно та была тенью на стене, миражом или чем-то совсем незначительным.

– Возможно, в кабине есть кровь. Во всяком случае, что-то реагирующее на люминол.

– Ну вот, только отошел налить кофе, а здесь уже такие находки. А как насчет отпечатков?

– Мы еще не открывали ее. Я пока все подготовила, чтобы ничего не упустить.

У хорошенькой медэкспертши были длинные блестящие волосы, чем-то напоминавшие гриву гнедой лошади. Кожа у нее была просто изумительная. Реба все бы отдала, чтобы иметь такую кожу, не тронутую палящим флоридским солнцем. Ей самой уже не было смысла прятаться в тень – на бледном лице морщинки еще заметнее. Поэтому она продолжала жариться на солнце. Она смотрела на гладкую кожу и молодое тело хорошенькой медэкспертши, едва сдерживая слезы.

Двери в гостиной были из красного дерева, на полу лежали шкуры. Присев перед камином, Бентон чиркнул спичкой, и от лежащих в топке дров потянулись струйки дыма.

– После окончания Гарвардской медицинской школы Джонни Свифт работал в неврологическом отделении Маклейновской больницы, – сказал он, садясь на диван. – Пару лет назад он открыл собственную практику в Стэнфорде, и, кроме того, у него был кабинет в Майами. Мы направили к нему Люси, потому что он считался прекрасным специалистом. Он стал ее невропатологом, и они быстро подружились.

– Как она могла скрыть это от меня? – продолжала недоумевать Скарпетта. – Мы занимаемся его делом, а она ни слова не говорит о том, что это ее врач. Вполне вероятно, что он был убит, а она как в рот воды набрала!

– Он был склонен к суициду, Кей. Я не исключаю, что его убили, но когда он учился в Гарварде, у него начались нервные расстройства, он обращался в Маклейн, там у него обнаружили биполярность и прописали препарат лития. Так что у нас его хорошо знали.

– Тебе нет нужды оправдываться. Ваш выбор был не случаен, и Свифт был хорошим профессионалом и проявлял к Люси сочувствие.

– Он действительно был отличным специалистом, поэтому мы порекомендовали именно его.

– Мы расследуем его дело, весьма спорное и подозрительное, а Люси не сочла нужным сказать мне правду, – продолжала возмущаться Скарпетта. – Какой же объективности можно ждать от нее в этом случае?

Потягивая виски, Бентон смотрел на огонь, отблески которого играли на его лице.

– Кей, я не уверен, что его смерть имеет к ней какое-то отношение.

– А я не уверена, что мы можем об этом судить.