Лабораторный комплекс.

Главный корпус из красного кирпича и бетона, дорогие окна с защитой от ультрафиолетового излучения и зеркальным эффектом, так что внешний мир видит в них только свое отражение, а то, что внутри, скрыто от любопытных глаз и вредоносных лучей солнца. Здания поменьше еще не достроены, ландшафт представляет собой преимущественно грязь. Скарпетта сидит в машине, глядя на поднимающуюся с грохотом дверь. Дверь скрипит и скрежещет, и печальное сходство с моргом усиливается.

Внутри все чистенькое и новенькое, ярко освещенное и выкрашенное в белое и серое. В одних лабораториях еще пусто, другие уже полностью оборудованы. На столах ничего лишнего, рабочие места чистые, и Скарпетта с нетерпением ждет того дня, когда сюда придет ощущение дома. Несмотря на поздний час, в здании трудятся человек двадцать, причем примерно половина их последовали сюда за Люси из Флориды. Когда-нибудь у нее будет лучшая частная криминалистическая лаборатория в стране, но этот факт не столько радует, сколько беспокоит Скарпетту. В профессиональном отношении Люси — человек вполне успешный и состоявшийся, но ее жизнь, как и самой Скарпетты, прискорбно ущербна. Ни одной, ни другой так и не удалось наладить личных отношений, что Скарпетта до самого последнего времени отказывалась признавать как общий для обеих фактор.

При всей мягкости Бентона разговор с ним всего лишь напомнил о том, чего ей так отчаянно не хватает. Сказанное им — удручающая истина. Все пятьдесят лет она бежала так быстро, что теперь и предъявить нечего — кроме редкой способности справляться с болью и стрессом. Гораздо легче просто делать свое дело и проживать дни в долгих, заполненных работой часах и пустых пространствах. И если быть честной перед собой, надо признать, что кольцо Бентона не добавило ни счастья, ни ощущения безопасности. Оно символизирует то, что пугает Кей сильнее всего на свете: что бы он ни давал, он всегда может это забрать или прийти к выводу, что хотел чего-то другого.

Неудивительно, что Марино в конце концов сломался. Да, он был пьян, возможно, под действием наркотиков. Да еще и заведенный, наверное, доктором Селф и Шэнди. Но если бы Скарпетта все эти годы присматривалась к нему повнимательнее, то, может быть, сумела бы спасти его от самого себя и предотвратить Не он предал ее, а она предала его, потому что не стала надежным другом и не была с ним правдивой. Не сказала «нет», пока дело не зашло слишком далеко, а ведь в ее распоряжении было двадцать лет.

Я не люблю тебя, Марино, и никогда не полюблю. Ты не в моем вкусе. Это не значит, что я лучше тебя. Это значит, что я просто не могу.

Она произносит мысленно то, что должна была сказать давно, и спрашивает себя, почему же не сказала. Марино мог уйти от нее. Она могла лишиться его постоянного присутствия, зачастую докучливого и раздражающего. Она сваливала на него то, чего так ловко избегала сама, и вот теперь они оба отвергли и потеряли друг друга.

Створки лифта расходятся, и Скарпетта идет по пустому коридору к отсеку с лабораториями, каждая из которых снабжена металлической дверью и переходным шлюзом. Во внешней комнатке она надевает белый одноразовый халат, натягивает на волосы сеточку и шапочку, на ноги — бахилы, на руки — перчатки. В следующем переходе ее ждет дезактивация ультрафиолетом, после которой Скарпетта входит в полностью автоматизированную лабораторию, где извлекают и реплицируют ДНК и куда по неведомой причине ее пригласила Люси. Сама Люси, с головы до ног в белом, сидит возле вытяжного колпака и разговаривает с экспертом, тоже облаченным во все белое и потому неузнаваемым.

— Тетя Кей? — говорит Люси, поднимаясь. — Ты ведь помнишь Аарона. Он у нас временный директор лаборатории.

Лицо за пластиковым щитком маски улыбается и становится вдруг знакомым. Все трое садятся.

— Я знаю, что вы эксперт-криминалист, — говорит Скарпетта. — Но не знала, что у вас новая должность. А что с прежним?

— Ушел. Из-за того, что доктор Селф выложила в Интернете, — отвечает Люси, и глаза ее вспыхивают от злости.

— Ушел? — растерянно переспрашивает Скарпетта. — Вот так взял и ушел?

— Думает, что я долго не протяну, вот и решил подыскать другую работу. Да ладно, он все равно придурок, и я давно хотела от него избавиться. Так что эта стерва еще и оказала мне услугу. А вообще-то мы здесь не болтать собрались. Есть результаты анализов.

— По крови, слюне и эпителиальным клеткам, — говорит Аарон. — Начнем с зубной щетки Лидии Уэбстер и крови с пола в ванной. У нас хороший образец ее ДНК, что важно для сравнения или в последующем для идентификации. — Как будто сомнений в ее смерти у него уже нет. — Другой профиль получен при анализе кожных клеток, песка и клея, взятых с разбитого окна в прачечной. А также с панели сигнализации и грязной футболки из корзины. На всех трех есть ее ДНК, что и неудивительно, и еще чья-то.

— Как насчет шорт Мэдлиз Дули? — спрашивает Скарпетта. — На них была кровь.

Аарон кивает:

— Тот же донор, что и на трех упомянутых образцах.

— Мы полагаем, это и есть убийца, — говорит Люси. — Или по крайней мере человек, проникший в ее дом.

— Я бы не спешила с такими выводами. — Скарпетта качает головой. — В доме бывали и другие люди, включая ее мужа.

— ДНК не его, а почему, мы сейчас тебе скажем.

— В общем-то мы воспользовались вашей идеей, — объясняет Аарон. — Вместо обычного сравнения профилей провели анализ коэффициентов родства.

— Вопрос первый, — продолжает Люси. — Почему ее бывший оставил кровь на шортах Мэдлиз Дули?

— Ладно, — соглашается Скарпетта. — Принимаю. А если кровь Сэндмена — во избежание путаницы я буду так его называть, — значит, он как-то поранился.

— Мы можем выяснить как, — говорит Люси. — А еще мы начинаем понимать, кто он такой.

Аарон берет со стола папку, достает отчет и протягивает Скарпетте.

— Неопознанный мальчик и Сэндмен. Как известно, каждый из родителей передает ребенку примерно половину генетического материала. Учитывая это, мы вправе ожидать, что образцы ребенка и родителя укажут на их родство. В случае с неопознанным мальчиком и Сэндменом генетическое сходство указывает на очень близкую степень родства.

Скарпетта просматривает результаты тестов.

— Повторю то, что уже сказала, когда мы сравнивали отпечатки пальцев. Мы уверены, что не ошиблись? Что не случилось, например, контаминации?

— Мы ошибок не совершаем, — говорит Люси. — По крайней мере такого рода. Прокололся — уходи.

— Итак, мальчик — сын Сэндмена? — уточняет Скарпетта.

— Здесь еще потребуется дополнительное расследование, — отвечает Аарон, — но по крайней мере, как я уже сказал, они состоят в близком родстве.

— Ты упомянула, что он поранился. Так вот кровь Сэндмена не только на шортах, но еще и на сломанной коронке, которую ты нашла в ванне Лидии Уэбстер.

— Может, она его укусила?

— Вполне возможно, — соглашается Люси.

— Вернемся к мальчику, — предлагает Скарпетта. — Если допустить, что Сэндмен убил собственного сына, то… не знаю, что и думать. Издевательства ведь продолжались довольно долгое время. Кто-то присматривал за ребенком, пока Сэндмен был в Ираке и в Италии. Если, конечно, информация, которой мы располагаем, верна.

— Позволь рассказать кое-что и о его матери. Здесь у нас тоже кое-что есть, если только ДНК с белья Шэнди Снук не принадлежит кому-то другому. Становится понятно, почему ей так не терпелось попасть в морг, взглянуть на тело и, может быть, разнюхать, что тебе известно. Да и вытянуть что-то из Марино.

— Ты уже сообщила в полицию? — спрашивает Скарпетта. — И позволь поинтересоваться: откуда у тебя ее белье?

Аарон сдержанно улыбается, и Скарпетта с опозданием ловит себя на том, что вопрос действительно мог показаться двусмысленным.

— Марино, — коротко объясняет Люси. — И уж конечно, это не его ДНК. Его профиль — как и мой, и твой — есть в базе данных. Полиции, разумеется, понадобится для проведения расследования нечто большее, чем найденные на полу у Марино трусики, но даже если она и не забила своего сына до смерти, то знать, кто это сделал, должна.

— Интересно, знал ли Марино? — вполголоса бормочет Скарпетта.

— Ты же видела запись в морге. По-моему, он и понятия не имел, что происходит. Да и каков бы ни был Марино, защищать человека, который сделал такое с ребенком, он не станет.

Есть и другие совпадения. Все они указывают на Сэндмена и обнаруживают еще один поразительный факт: ДНК из соскобов, взятых из-под ногтей Дрю Мартин, принадлежат Сэндмену и кому-то из его ближайших родственников.

— Это мужчина, — объясняет Аарон. — По данным сделанного итальянцами анализа, на девяносто девять процентов европеец. Еще один сын? Или брат? А может, отец?

— Три источника ДНК из одной семьи? — удивляется Скарпетта.

— И еще одно преступление.

Аарон передает Скарпетте еще один отчет.

— Совпадение с биологическим образцом, оставленным на месте преступления, которое никто еще не связывал ни с убийством Дрю Мартин, ни с делом Лидии Уэбстер, ни с каким-либо другим.

— Речь об изнасиловании в 2004 году, — продолжает Люси. — Парень, убивший Дрю Мартин и побывавший в доме Лидии Уэбстер, похоже, изнасиловал туристку в Венеции два года назад. Профиль ДНК хранится в итальянской базе данных, которую мы решили на всякий случай просмотреть. Разумеется, подозреваемого нет и сравнивать не с чем, потому как им запрещено открывать профили даже известных преступников. Другими словами, имени у нас нет. Только семенная жидкость.

— Такая вот забота о насильниках и убийцах, — добавляет Аарон.

— Информация отрывочная. Студентка, двадцать один год, в Венецию приехала по летней программе — изучать искусство. Поздно вечером возвращалась из бара, подверглась нападению возле моста Вздохов. На данный момент это все, что нам известно. Но поскольку расследование ведет жандармерия, твой друг, капитан, должен иметь доступ ко всем материалам.

— Возможно, первое преступление Сэндмена, — рассуждает Скарпетта. — По крайней мере в отношении гражданского лица. Если он и впрямь служил в Ираке. Человек, впервые совершающий преступление, часто оставляет следы и лишь потом набирается опыта. Этот парень уже опытен, и порядок действий у него отработан. Он осторожен, привержен определенному ритуалу, жесток и жертв в живых не оставляет. Однако о том, что может оставить ДНК на хирургическом клее, не подумал. Бентон знает?

— Да. И знает, что у нас проблема с твоей золотой монетой, — говорит Люси. — На ней, как и на цепочке, его ДНК, а значит, это он был в переулке за твоим домом в ту ночь, когда вы с Буллом нашли там револьвер. Возможно, нам стоит присмотреться к Буллу. Подвеска могла принадлежать и ему. Я уже предупреждала. У нас ведь нет его ДНК.

— Хочешь сказать, что он и есть Сэндмен? — Скарпетта настроена скептически.

— Я лишь констатирую, что у нас нет его ДНК.

— А револьвер? Патроны?

— На них ДНК Сэндмена нет. Но это еще ничего не значит. Одно дело — оставить ДНК на монете и цепочке, и совсем другое — на револьвере, ведь оружие он мог и взять у кого-то. С «кольтом» он обращался осторожнее, потому что якобы отобрал его у незнакомца, существование которого еще не доказано. У нас есть только слово Булла и ничего больше.

— Ты хочешь сказать, что Булл — предположим, он и есть Сэндмен, хотя я в это и не верю, — намеренно потерял револьвер. Но не собирался терять монету. Получается бессмыслица. Во-первых, почему порвалась цепочка? Во-вторых, если она порвалась и упала на землю, зачем ему привлекать к ней мое внимание? Почему бы просто не положить ее в карман? И добавлю еще одно: трудно представить, что Булл носил бы золотую монету на шее. Кстати, мне это напоминает серебряный доллар, который дала Марино Шэнди.

— Нам, конечно, не помешало бы получить отпечатки Булла, — говорит Аарон. — И неплохо бы взять мазок на ДНК. А еще меня беспокоит, что он вроде как исчез.

— Вот пока и все, — заключает Люси. — Теперь мы его клонируем, вырастим копию в чашке Петри и узнаем, кто он такой.

— Я еще помню времена, не столь уж далекие, когда результатов теста на ДНК приходилось ждать неделями и даже месяцами.

Воспоминание отдается печалью, болезненным напоминанием о том, сколько людей пострадало и погибло только из-за того, что преступника не удавалось установить быстро.

— Нижний край облачности — три тысячи футов, видимость — три мили, — говорит Скарпетте Люси. — Полетим визуально. Встретимся в аэропорту.

Кабинет Марино. Добытые в кегельбане трофеи отбрасывают тени на старую оштукатуренную стену. В воздухе — пустота.

Бентон закрывает дверь, но свет не включает. Сидя в темноте за столом Марино, он впервые с полной ясностью осознает, что никогда не воспринимал его всерьез и не считал своим. По правде говоря, он всегда видел в нем приятеля Скарпетты — невежественного, узколобого, грубого и бестолкового копа, по ошибке попавшего в современный мир и в результате этого, а также других факторов не слишком приятного в общении и не очень полезного. Бентон его терпел. Недооценивал в одних отношениях, прекрасно понимал в других, но не сумел рассмотреть очевидное. Теперь, сидя за столом Марино, глядя на огни Чарльстона, он сожалеет, что уделял ему мало внимания. Ему и всему остальному. То, что ему нужно знать, находится рядом, под рукой, и было здесь всегда.

В Венеции почти четыре часа утра. Неудивительно, что Пауло Марони бросил клинику, а теперь уехал и из Рима.

— Слушаю, — говорит он, снимая трубку.

— Спали? — спрашивает Бентон.

— Если бы вас это беспокоило, вы бы не позвонили. И что же случилось, что побудило вас потревожить меня в столь неподобающий час? Есть подвижки в деле?

— Неблагоприятные.

— А конкретнее?

Голос доктора Марони звучит устало, как у человека, склонившегося перед обстоятельствами.

— Ваш пациент.

— Я все вам рассказал.

— Вы рассказали то, что хотели рассказать.

— Чем еще я могу помочь? Вы прочитали мои записи. Я даже не спрашиваю, как такое могло случиться. Не предъявляю претензий, например, к Люси.

— Если вам и есть кого винить, то только себя самого. Вы ведь хотели, чтобы мы получили доступ к вашим файлам, разве не так? Вы оставили записи в больничной сети, на файловом сервере, с расчетом на то, что любой, кто вычислит, где они находятся, получит их без особого труда. Люси не пришлось бы даже напрягаться. И вы вроде как в стороне. Ловко придумано.

— То есть вы признаете факт незаконного проникновения со стороны Люси.

— Вы знали, что мы захотим увидеть ваши записи, и устроили все до вылета в Рим. Кстати, уезжать вам пришлось раньше запланированного. Сразу после того, как вы узнали о намерении доктора Селф укрыться в клинике. Вы приняли ее. Без вашего разрешения она бы в Маклин не попала.

— У нее был нервный срыв.

— Доктор Селф действовала по расчету. Она в курсе?

— В курсе чего?

— Не лгите мне, Пауло.

— Интересное предположение.

— Я разговаривал с ее матерью.

— Она все такая же? Малоприятная женщина.

— Не думаю, что она изменилась.

— Такие меняются редко. Иногда они просто выгорают с годами. Миссис Селф если и изменилась, то только к худшему. То же будет и с Мэрилин. Это заметно уже сейчас.

— Полагаю, она тоже осталась прежней. Хотя ее мать возлагает вину за психическое расстройство дочери на вас.

— Мы оба знаем, что это не так. Причиной ее расстройства был не я. Все произошло само по себе.

— Это не смешно.

— Конечно, нет.

— Где он? — спрашивает Бентон. — Вы знаете, о ком речь.

— В то время шестнадцатилетняя девушка еще считалась несовершеннолетней. Понимаете?

— Но вам-то было двадцать девять.

— Двадцать два. Это Глэдис выставляет меня стариком. Вы же прекрасно понимаете, почему мне пришлось уехать.

— Уехать или сбежать? Доктор Селф именно так описывает ваше поспешное исчезновение. Вы обошлись с ней неблаговидно, а потом сбежали в Италию. Итак, где он, Пауло? Не усугубляйте ситуацию. Это не пойдет на пользу ни вам, ни всем остальным.

— Вы поверите, если я скажу, что она сама вела себя неподобающим образом?

— Это уже не важно. И мне, честно говоря, наплевать. Где он?

— У них это квалифицируется как половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия, — изнасилование по статутному праву. Ее мать грозила подать в суд. Ей и в голову не приходило, что ее дочь может по собственному желанию заниматься сексом с мужчиной, с которым познакомилась на весенних каникулах. Она была такая красивая, такая волнующая… Предложила мне свою девственность — я взял предложенное. Да, я занимался с ней любовью. А потом сбежал. Это тоже правда. Понял, что она несет зло. Уже тогда. Только я не сбежал в Италию, как она полагала, а вернулся в Гарвард — закончить медицинскую школу. Она так и не узнала, что я был в Америке.

— У нас есть ДНК, Пауло.

— Даже после рождения ребенка Мэрилин считала, что я все еще в Италии. Я писал ей письма и отсылал их из Рима.

— Где он, Пауло? Где ваш сын?

— Я умолял ее не делать аборт — это противно моим религиозным убеждениям. Она заявила, что если оставит ребенка, мне придется самому его воспитывать. Я согласился и делал все возможное, но наш отпрыск оказался негодяем, дьяволом с высоким ай-кью. Большую часть жизни он провел в Италии, иногда приезжал к ней. Так было до его восемнадцатилетия. Сейчас ему двадцать девять. Похоже, Глэдис играет в свои обычные игры. Во многих отношениях он не принадлежит нам обоим и ненавидит как ее, так и меня. Мэрилин он ненавидит больше, хотя когда мы виделись в последний раз, я испугался за свою безопасность. В какой-то миг показалось, что он уже готов ударить меня старинной статуэткой, но мне удалось его успокоить.

— Когда это было?

— Сразу после моего приезда. Он был в Риме.

— Он находился в Риме, когда убили Дрю Мартин. Потом вернулся в Чарльстон. Нам известно, что он побывал на острове Хилтон-Хед.

— Что я могу сказать? Ванна на фотографии — это ванна в моей квартире на пьяцца Навона. Только вы тогда не знали, что я живу на пьяцца Навона. Если бы знали, наверное, обратили бы внимание, что это недалеко от строительного участка, где нашли тело Дрю. Наверное, заметили бы, что я езжу на черной «ланчии». Вероятно, он убил ее в моей квартире, а потом отвез на стройку в моей машине. Это всего лишь в квартале от дома, где я живу. Наверное, было бы лучше, если бы он убил меня той каменной стопой. То, что он сделал, чудовищно, отвратительно. Но что вы хотите от сына Мэрилин…

— Он и ваш сын.

— Он американский гражданин, не пожелавший идти в университет, но отправившийся фотографом на эту мерзкую войну. Там, в Ираке, его и ранили. В ногу. А скорее он сделал это сам после того, как пристрелил раненого друга. Освободил от страданий. В общем, если до Ирака я бы диагностировал его как психически неуравновешенного, то после возвращения его было не узнать. Признаю, я не был примерным отцом. Я посылал ему все, что он требовал: инструменты, батарейки, медицинские средства. Но когда он вернулся, я к нему не поехал. Мне было все равно, что с ним станет.

— Где он?

— Когда он записался в армию, я умыл руки. Он ничего не достиг и ни к чему не стремился. И это после того, как я пожертвовал для него столь многим, хотя, конечно, Мэрилин будет утверждать обратное. Вы только подумайте. Я сберег ему жизнь — ведь церковь называет аборт убийством, — и посмотрите, что он делает. Убивает. Лишает жизни других. Он убивал людей в Ираке, потому что такая у него была работа, и теперь убивает их здесь, потому что обезумел.

— А его сын?

— Это все Мэрилин и ее модели. Выстраивает модели и живет по ним. Когда-то я сказал, чтобы она сохранила нашего ребенка. Потом уже она сама настояла, чтобы мать сохранила нашего внука. Наверное, это было ошибкой. Наш сын не годится в отцы, даже если очень любит своего ребенка.

— Его ребенок мертв, — говорит Бентон. — Заморен голодом и забит до смерти, а потом брошен на болоте.

— Мне горько это слышать. Я никогда его не видел.

— Вы такой сострадательный, Пауло. Где ваш сын?

— Не знаю.

— Поймите, это очень серьезно. Вы ведь не хотите в тюрьму?

— Когда мы встретились в последний раз, я сказал ему — на улице, где чувствовал себя в безопасности, — что не желаю больше его видеть. У стройплощадки, где нашли тело Дрю, толпились туристы. Было много цветов и игрушек. Я сказал, чтобы он убирался и не возвращался, и пригрозил в противном случае заявить в полицию. Я убрал все в квартире. Избавился от машины. А потом позвонил Отто и предложил помощь в расследовании, чтобы выяснить, что известно полиции.

— Я не верю, что вы не знаете, где он. Не верю, что вам неизвестно, где он живет или, точнее, скрывается. Мне бы не хотелось обращаться к вашей жене — полагаю, она вообще ни о чем не догадывается.

— Пожалуйста, не втягивайте во все это мою жену. Она здесь ни при чем.

— Может быть, вам известно что-то о матери вашего внука? Она с ним?

— Та же история, что и у нас с Мэрилин. Порой за радость секса приходится платить всю жизнь. Женщины… Они ведь беременеют не просто так, а с расчетом. Чтобы привязать мужчину к себе. Странное дело. Они рожают, а потом не хотят ребенка, потому что на самом деле им нужны были вы.

— Я не об этом спросил.

— С ней я не встречался. Мэрилин говорила, что ее зовут то ли Сэнди, то ли Шэнди и что она шлюха. Да еще и глупа в придачу.

— Ваш сын с ней?

— У них был общий ребенок. Вот и все. Та же история. Грехи отца. События повторяются. Теперь я могу со всей искренностью сказать: лучше бы мой сын не родился.

— Мэрилин, очевидно, знает Шэнди. И это ведет меня к Марино.

— Его я не знаю.

Бентон рассказывает. Все. Кроме того, что Марино сделал со Скарпеттой.

— Хотите услышать мой анализ? Основываясь на том, что я знаю о Мэрилин, и на том, что услышал от вас сейчас, осмелюсь предположить, что Марино совершил очень большую ошибку, отправив Мэрилин письмо. Оно открыло перед ней возможности, не имевшие ничего общего с тем, из-за чего она оказалась в клинике. Теперь у Мэрилин появился шанс посчитаться с той единственной, к кому питает искреннюю ненависть. Я имею в виду Кей. Лучший способ отомстить — мучить тех, кого она любит.

— Полагаете, она навела Шэнди на Марино?

— Это лишь моя догадка. Но, думаю, Шэнди заинтересовалась им и подругой причине. Мэрилин не знала о нем. Если бы знала, рассказала бы. Ей бы такое не понравилось.

— Да, по части сострадания вы друг друга стоите. Между прочим, она здесь.

— Вы имеете в виду — в Нью-Йорке?

— Я имею в виду — в Чарльстоне. Я получил анонимное электронное письмо с информацией, обсуждать которую не хочу, и проследил IP-адрес до отеля «Чарльстон плейс». Угадайте, кто там остановился?..

— Предупреждаю, будьте с ней поосторожнее. Об Уилле она не знает.

— Уилл?

— Уилл Рэмбо. Когда Мэрилин стала набирать популярность, он сменил имя с Уилларда Селфа на Уилла Рэмбо. Рэмбо — вполне милая шведская фамилия. А на киношного Рэмбо он совсем не похож, и в этом, возможно, одна из его проблем. Он довольно мелкого телосложения. Приятный парень, но мелковат.

— По-вашему, получая сообщения от Сэндмена, она не знала, что пишет собственный сын?

— Не знала. И, насколько мне известно, до сих пор не знает. Впрочем, кто скажет, какие мысли блуждают в лабиринтах ее мозга? Когда ее приняли в клинику, она рассказала о письме и фотографии Дрю Мартин…

— Рассказала?

— Конечно.

Не будь они разделены тысячами миль, Бентон бросил бы телефон и вцепился ему в горло. Место Марони в тюрьме. Или в аду.

— Оглядываясь в прошлое, я вижу все с трагической ясностью. Конечно, подозрения появились давно, но с ней я ими не делился. С самого начала, когда она направила его мне, Уилл знал, что из этого получится. Он ее подставил. Разумеется, у него был ее электронный адрес. Мэрилин часто дает его случайным людям, которым не может уделить время. Он начал посылать свои странные, эксцентричные сообщения, зная, что заинтересует, привлечет ее внимание. Они ведь оба больные, и Уилл прекрасно понимает Мэрилин. Зная, что она сообщила мне о нем, он позвонил в мой римский офис, и в результате мы встретились. Не в клинике, а за обедом, в моей квартире. Меня беспокоило состояние его психического здоровья, но я и подумать не мог, что он кого-то убил. И когда услышал об убитой возле Бари туристке, не поверил.

— На его счету еще и изнасилование. Туристки в Венеции.

— Я не удивлен. Предположу, что это случилось уже после войны. Она сильно изменила его к худшему.

— Итак, он ваш сын и пациентом никогда не был, а записи…

— Записи я сфабриковал. Думал, вы догадаетесь.

— Почему?

— Хотел, чтобы вы сами нашли Уилла, потому что я не смог бы выдать сына полиции. Хотел, чтобы мы поговорили, чтобы вы узнали все, что нужно. Вот и поговорили.

— Пауло, если мы не найдем его в ближайшее время, он убьет еще кого-нибудь. Уверен, вы можете помочь. У вас есть его фотография?

— Только давняя.

— Отправьте ее по электронной почте.

— Я бы посоветовал обратиться в ВВС, где он служил. Возможно, там есть его отпечатки и ДНК, а уж фотография наверняка. Будет лучше, если вы получите всю информацию от них.

— Пока я пройду по всем инстанциям, будет уже поздно.

— Кстати, я не вернусь, — говорит доктор Марони. — Надеюсь, вы не станете пытаться вернуть меня в Америку. Я уважил вас, ответьте взаимностью — оставьте меня в покое. В любом случае, Бентон, у вас ничего не получится. У меня здесь много друзей.