Спальня не такая уж и маленькая – место нашлось и для кровати, и для небольшого столика слева от изголовья, и для комода с зеркалом возле встроенного шкафчика. Мебель дубовая, не антикварная, конечно, но и не новая и вполне симпатичная. Стена вокруг кровати оклеена живописными постерами.

Джилли Полссон спала у ступенек Дуомо в Сиене, а вставала под сенью дворца Домициана на Палатинском холме в Риме. Свои длинные светлые волосы девочка расчесывала, стоя перед высоким зеркалом возле флорентийской пьяцца Сайта-Кроче с известной статуей Данте. Там же она, наверное, и одевалась, не зная, возможно, кто такой Данте и где эта далекая страна Италия.

Марино стоит возле окна, которое выходит на задний двор. Объяснений не требуется, потому что все ясно без слов. Нижний край окна находится примерно в четырех футах от земли, а закрывается оно на две задвижки, которые, если их прижать, позволяют легко сдвинуть раму вверх.

– Они не держат, – говорит Марино, демонстрируя, как легко и просто можно открыть окно. На руках у него перчатки.

– Детектив Браунинг должен знать об этом, – говорит Скарпетта, тоже натягивая белые хлопчатобумажные перчатки, которые от постоянного пребывания в кармашке сумочки успели немного замызгаться. – Но ни в одном отчете упоминаний о сломанном оконном замке я не встречала. Замок ведь взломан, да?

– Нет. – Марино опускает раму. – Просто старый, вот и не работает. Интересно бы узнать, она хоть раз окно открывала? Трудно поверить, что все произошло случайно. Представь, кто-то идет мимо, видит, что девочка не пошла в школу и осталась дома, а мамаша куда-то убежала. Он останавливается, чешет затылок и говорит себе: эй, а не залезть ли в дом, потом толкает раму – ух ты, а мне подфартило, защелка-то сломана.

– По всей вероятности, кто-то заранее знал, что окно не закрывается.

– Вот и я так думаю.

– Значит, этот кто-то либо бывал в доме, либо имел возможность наблюдать за ним и собирать информацию.

– Угу. – Марино отходит к комоду и выдвигает верхний ящик. – Надо поразузнать насчет соседей. Самое удобное место для наблюдения – вон оттуда. – Он кивает в сторону окна со сломанной защелкой, из которого виден заброшенный домик с покатой, крытой шифером крышей и мхом на карнизах. – Выясню, узнавали ли копы, кто там. – Он с такой легкостью называет полицейских копами, как будто в полиции никогда не служил. – Может, сосед заметил кого-нибудь, может тут кто-то болтался. В общем, я подумал, что тебе будет интесно взглянуть.

Марино опускает руку в ящик комода и достает черный мужской бумажник из грубоватой кожи, уголки которого немного загнуты, как часто бывает, если его носят в заднем кармане. Он открывает бумажник – в нем просроченные водительские права на имя Франклина Адама Полссона, родившегося 14 августа 1966 г. в Чарльстоне, Южная Каролина. Права выданы в штате Виргиния.

– Отец, – говорит Скарпетта, вглядываясь в фотографию улыбающегося мужчины со светлыми волосами, твердым подбородком и серо-голубыми, цвета зимы, глазами. Мужчина довольно приятен, но Скарпетте трудно составить какое-то определенное мнение о человеке на основании одной лишь фотографии с водительских прав. Может быть, он холоден. Или равнодушен. Что-то в нем есть, но она не знает, что именно, а потому испытывает неясное беспокойство.

– Понимаешь, мне это показалось немного странным, – говорит Марино. – Верхний ящик будто какое-то святилище. Посмотри на футболки. – Он достает тонкую стопку аккуратно сложенных белых футболок. – Мужские. Большого размера. Возможно, отцовские. На некоторых пятна и дырки. А вот письма. – Марино протягивает ей с десяток конвертов, на которых значится адрес в Чарльстоне. – И еще вот это. – В толстых, неуклюжих пальцах появляется засохшая красная роза с длинным черенком. – Ты думаешь то же, что и я?

– Похоже, она не очень старая.

– Вот именно. – Он осторожно убирает розу в ящик. – Две или три недели, а? Сколько? Ты же выращиваешь розы. – Марино задает вопрос таким тоном, будто каждый, у кого в саду растут розы, должен непременно быть экспертом по засушенным цветам.

– Не знаю. По крайней мере ей не несколько месяцев. Она еще даже не совсем засохшая. Что ты хочешь? Проверить комнату на отпечатки? Ну уж это они должны были и сами сделать. Черт, чем только люди занимались?

– Строили предположения и из них исходили. Я схожу за чемоданчиком, он у меня в машине. Проверю на отпечатки окно, раму, подоконник, вот этот комод, особенно верхний ящик. Вот, наверно, и все.

– Ладно. Только имей в виду, теперь это место преступления, так что поаккуратней. Здесь и без того столько народу побывало. – Скарпетта ловит себя на том, что назвала спальню местом преступления – впервые за все время.

– Потом, наверно, прогуляюсь во дворе. Хотя… как-никак уже две недели прошло. Какие-то какашки от малыша Суити, может, и остались бы, если бы погода сухая стояла, но мы-то знаем, какие дожди здесь прошли. Мало всего остального, так еще и собака пропала. А Браунинг ничего не сказал.

Скарпетта возвращается в кухню, где оставила миссис Полссон. Женщина по-прежнему сидит за столом, на том же стуле, в той же позе, так же глядя перед собой в никуда. В душе она знает, что дочь умерла не от гриппа. Как можно всерьез верить в такую ерунду?

– Вам кто-нибудь объяснил, почему ФБР заинтересовалось обстоятельствами смерти Джилли? – спрашивает Скарпетта. опускаясь напротив нее. – Что сказала полиция?

– Не знаю. Я не смотрю такое по телевизору, – рассеянно бормочет хозяйка.

– Какое «такое»?

– Все эти полицейские шоу. Фильмы про ФБР. Криминальную хронику. Никогда не смотрела.

– Но вы ведь знаете, что к расследованию привлечено ФБР. – Чем больше Скарпетта общается с миссис Полссон, тем сильнее беспокоит ее психическое состояние этой одинокой женщины. – Вы разговаривали с кем-то из ФБР?

– Да, с той женщиной. Я же вам говорила. Ничего особенного она не спрашивала, задавала обычные вопросы, сожалела, что приходится меня беспокоить. Сидела там же, где вы сейчас, расспрашивала о Джилли и о Фрэнке, не видела ли я чего-то подозрительного. Ну, например, не знакомилась ли Джилли с чужими, давно ли встречалась с отцом, что у нас за соседи. Очень интересовалась Фрэнком.

– Как вы думаете, почему? Что она спрашивала о Фрэнке? – закидывает удочку Скарпетта, представляя улыбающегося блондина с твердым подбородком и серо-голубыми глазами.

Миссис Полссон смотрит на белую стену слева, как будто ее внимание привлекло что-то интересное и необычное, но на стене ничего нет.

– Я не знаю, почему она о нем расспрашивала. Женщины ведь всегда больше мужчинами интересуются. – Она заметно напрягается, и голос ее почти дрожит. – Так ведь всегда бывает.

– А где он сейчас? Я имею в виду, в данную минуту?

– В Чарльстоне. Иногда мне кажется, что мы развелись сто лет назад. – Она ковыряет под ногтем и снова смотрит на стену так, словно там что-то есть, но только там нет ничего, абсолютно ничего.

– Какие у них с Джилли были отношения?

– Она его боготворила. – Миссис Полссон вздыхает, медленно, глубоко и бесшумно, глаза ее становятся еще шире, а голова начинает вдруг покачиваться на тонкой шее, словно с трудом сохраняет на ней равновесие. – Он был для нее образцом и примером. В гостиной, под окном, стоит диван. Самый обычный диван, ничего особенного, если не считать, что там было его место. Там он читал газеты, оттуда смотрел телевизор. – Она снова глубоко вздыхает. – После того как Фрэнк ушел, Джилли с этого дивана почти не слезала. Мне даже приходилось ее сгонять. – Пауза. – Он плохой отец. Но ведь так всегда и случается, да? Мы любим то, чего у нас нет.

От спальни Джилли доносятся шаги. Теперь Марино снова ступает тяжело, не маскируясь.

– Мы любим тех, кто не любит нас, – вздыхает миссис Полссон.

После возвращения в кухню Скарпетта не сделала ни одной записи и теперь сидит, положив руки на блокнот.

– Как зовут эту женщину из ФБР?

– Сейчас… Карен. Сейчас вспомню. – Миссис Полссон закрывает глаза и трет лоб дрожащими пальцами. – Я уже ничего не запоминаю. Сейчас… минутку… Вебер. Да, Карен Вебер.

– Из ричмондского отделения?

В кухню входит Марино. В одной руке у него черная пластиковая коробка, в другой – бейсболка. Последнюю он снял, должно быть, из уважения к женщине, матери убитой девочки.

– Не знаю. Наверно. У меня где-то есть ее карточка. Только вот куда я ее положила?

– Вы знаете, откуда у Джилли красная роза? – спрашивает от порога Марино. – У нее в спальне красная роза.

– Что?

– Мы вам покажем. – Скарпетта поднимается из-за стола и с сомнением смотрит на хозяйку – как-то она отреагирует на то, что сейчас узнает? – И мне хотелось бы объяснить вам кое-что.

– Да? Конечно. – Миссис Полссон встает немного неуверенно. – Красная роза?

– Когда Джилли в последний раз видела отца? – спрашивает Скарпетта, когда они подходят к спальне вслед за Марино.

– На День благодарения.

– Она ездила к нему? Или он приезжал сюда повидаться с ней? – мягко продолжает Скарпетта, замечая, что в холле как будто потемнело и похолодало.

– Впервые слышу о красной розе. Никогда ее не видела.

– Мне пришлось заглянуть в ящики, – вставляет Марино. – Вы же понимаете, что так нужно.

– Нужно? Проверять ящики, когда ребенок умер от гриппа?

– Полиция их уже проверила. Может быть, вас просто не было в комнате, когда они осматривали там все и делали фотографии.

Марино отступает в сторону и пропускает миссис Полссон в комнату дочери. Она доходит до комода и останавливается у стены. Марино выуживает из кармана перчатки, натягивает на свои здоровенные руки, выдвигает верхний ящик и показывает хозяйке увядшую и почти засохшую розу, которая так и не раскрылась. Скарпетта часто видит такие в универсамах, где они продаются в прозрачных пластиковых упаковках по цене от одного до полутора долларов.

– Я не знаю, что это такое. – Миссис Полссон смотрит на цветок и заливается краской, становясь почти такой же пунцовой, как эта увядшая роза. – Понятия не имею, откуда она у нее.

Марино вроде бы никак не реагирует.

– Вы, когда вернулись домой из аптеки, видели розу в ее спальне? – спрашивает Скарпетта. – Может быть, ее принес кто-то, кто посещал Джилли во время болезни? Может быть, ее парень? У нее был бойфренд?

– Не понимаю, – отвечает миссис Полссон.

– Ладно. – Марино кладет розу на комод, чтобы она оставалась на виду. – Вернувшись домой из аптеки, вы прошли сюда. Давайте начнем сначала. С того, как вы припарковали машину. Где вы ее оставили?

– Перед домом. Прямо на дорожке.

– Вы всегда ее там оставляете?

Она утвердительно кивает и медленно, опасливо переводит взгляд на кровать, аккуратно застеленную серо-голубым, как глаза у ее бывшего мужа, покрывалом.

– Не хотите присесть? – спрашивает Скарпетта и выразительно смотрит на своего спутника.

– Я принесу стул, – предлагает Марино и выходит из комнаты, оставляя женщин с давно увядшей розой и образцово убранной кроватью.

– Я итальянка, – говорит Скарпетта, рассматривая постеры на стенах. – Родилась, конечно, здесь, но мои бабушка и дедушка жили в Вероне. Вы бывали в Италии?

– Фрэнк был в Италии. – Больше миссис Полссон о постерах сказать нечего.

Скарпетта смотрит на нее.

– Знаю, это тяжело, но чем больше вы нам расскажете, тем вернее мы сумеем помочь.

– Джилли умерла от гриппа.

– Нет, миссис Полссон. Она умерла не от гриппа. Я осмотрела вашу дочь. Я видела слайды. У нее была очаговая пневмония, но Джилли уже шла на поправку. На руках и на спине у вашей дочери обнаружены синяки. Вы можете объяснить, откуда они взялись?

Миссис Полссон шокирована.

– Нет. Но как это могло случиться? – Она смотрит на кровать, и глаза ее снова наполняются слезами.

– Может быть, она ударилась обо что-то? Свалилась? Например, с кровати.

– Нет, не помню.

– Давайте восстановим все шаг за шагом. Выходя из дома, вы заперли дверь на ключ?

– Да. Я всегда так делаю.

– И дверь была заперта, когда вы вернулись?

Марино выжидает, давая шанс Скарпетте. Он и действуют в унисон, легко и без предварительной подготовки, как будто исполняют хорошо знакомый обоим танец.

– Думаю, что да. Помню, что открыла дверь ключом. И сразу позвала ее, чтобы она знала, что это я вернулась. Джилли не ответила, и я подумала… подумала… что она уснула и что это хорошо, потому что ей нужен сон. – Миссис Полссон роняет слезы. – Я подумала, что она уснула с Суити, и еще крикнула: «Эй, надеюсь, ты не притащила Суити в постель».