ГЛАВА 7
— На месте стой! — ботинки грохнули о дорогу.
— На месте стой, глухие бездельники, кому сказано! — сержант хихикнул, ощерив зубы. — Гаттеридж, если у тебя зачесалась задница, то я почешу её штыком!
Он повернулся к юному офицеру и безукоризненно отдал честь:
— Сэр!
Прапорщик вернул приветствие:
— Спасибо, сержант!
— Не благодарите меня, сэр! Это моя работа, сэр!
Сержант снова захихикал. Его бегающие по сторонам глазки были пронзительно-голубыми. «Как у ребёнка,» — машинально отметил прапорщик. Всё остальное: кожа, зубы, даже волосы — отдавало какой-то нездоровой желтизной. Сержант уставился на офицера:
— Вы пойдёте искать капитана, сэр? Доложите о нашем прибытии, сэр?
— Конечно.
— Передайте ему мои лучшие пожелания, сэр. Самые лучшие.
Хихиканье сержанта перешло в кашель, и его голова задёргалась на тощей шее, изуродованной жутким шрамом.
Прапорщик направился ко двору, на воротах которого виднелась метка «ЮЭ/ЛР». Он рад был избавиться от сержанта, чьё присутствие отравляло ему долгий путь из учебки Южно-Эссекского в Испанию. Сержант не был сумасшедшим в общепринятом смысле этого слова, но где-то в глубине чистых, как небо, глаз тлела едва заметная искорка безумия, готового выплеснуться в любой момент. Юного офицера пугал сержант.
Солдаты, которых он встретил во дворе, разительно отличались от тех, что он привык видеть в Англии. Даже сейчас, зимой, их кожа была загорелой дочерна. Их униформа истрепалась и выцвела, в ней преобладал не красный, а коричневый цвет — цвет многочисленных заплат из грубой дерюги, однако оружие было вычищено и снаряжено. Под насмешливыми взорами этих ветеранов молодой человек почувствовал себя неуютно в новёхоньком ярком мундире. Прапорщик — низшее офицерское звание, и Уильям Мэттьюз, шестнадцати лет от роду, только-только начавший бриться, поймал себя на мысли, что побаивается людей, которыми ему придётся командовать.
Солдат в зелёной куртке стрелка качал ручку водяной колонки. Под струёй, фыркая и отплёвываясь, умывался голый по пояс человек. Когда он выпрямился, Мэттьюз увидел на его спине тонкую сетку рубцов, какие остаются после порки. Юноша отвёл взгляд. Отец остерегал его, что армия — прибежище подонков общества, отбросов, и только что он получил этому подтверждение. Реакция Мэттьюза явно позабавила качавшего воду стрелка, и тот скалился. К несказанному облегчению молодого прапорщика, в этот момент из дома вышел незнакомый лейтенант, и Мэттьюз бросился к нему с рапортом:
— Прапорщик Мэттьюз, сэр! Привёл пополнение.
Мгновение лейтенант фокусировал на собеседнике взгляд, затем резко отвернулся, и его тело сотрясла рвота:
— О, Боже!
Блевал лейтенант долго и со вкусом. Наконец, он вытер рот и повернулся к прапорщику:
— Приношу свои искренние извинения. Проклятые португальцы пихают чеснок во всё, что съедобно. Я — Гарольд Прайс.
Прайс снял головной убор и потёр затылок:
— Напомните, как вас зовут. Я прошу прощения.
— Мэттьюз, сэр!
— Мэттьюз, Мэттьюз… — лейтенант несколько раз повторил фамилию, но тут его желудок опять взбунтовался, и Прайсу стоило немалых усилий подавить спазм:
— Простите, мой дорогой Мэттьюз, я что-то неважно чувствую себя нынче утром. Не окажите ли вы мне любезность, позаимствовав на пару дней фунтов эдак пять… А лучше — гинею?
Об этом отец тоже предупреждал сына. Прослыть скрягой на новом месте службы не хотелось, но, с другой стороны, его наивность могла послужить в будущем предметом насмешек слушающих разговор солдат, что, вкупе с возрастом, сводило его авторитет командира к нулю. Что делать?
— Конечно, сэр…
Лейтенант растрогался:
— Мой дорогой товарищ, как это мило. Я непременно верну вам деньги…
— Если мальчишку не угробят под Бадахосом, не так ли, Прайс?
Мэттьюз обернулся. Дерзкая фраза принадлежала высокому солдату со следами порки на спине. Насмешливый прищур странным образом усиливался шрамом на его щеке:
— Каждый раз одно и то же. Занять деньги и надеяться, что кредитора убьют. Выгодное дело!
Прапорщик пребывал в замешательстве: манера говорить странного солдата, отсутствие обязательного при обращении к офицеру слова «сэр»… Но он был в армии новичком и потому перевёл взгляд на более опытного товарища. Лейтенант же, вместо взбучки, смущённо улыбнулся солдату и водрузив головной убор на положенное место, доложил:
— Это прапорщик Мэттьюз, сэр. Привёл новобранцев.
Мужчина со шрамом приветливо кивнул:
— Рад видеть вас, Мэттьюз. Я — капитан Шарп. Как ваше имя?
— Мэттьюз, сэр. — невпопад повторил сбитый с толку юноша: офицер, подвергнутый телесным наказаниям?! Неслыханно! Сообразив, что сказал не то, он поправился, — Уильям, сэр.
— Добро пожаловать, Уильям! — Шарпу пришлось сделать усилие над собой, чтобы его голос прозвучал непринуждённо. Настроение было ни к чёрту. Сегодня был день отъезда Терезы. Новая разлука. — Где вы оставили своих людей?
Мэттьюз нигде их не оставлял — это сделал за него сержант, но он махнул рукой за ворота:
— Там, сэр.
— Ведите их сюда!
Шарп насухо вытер волосы куском холста:
— Сержант Харпер! Сержант Рид!
Харпер отвечал за обустройство новобранцев, а Рид, методист-трезвенник, — за ротные талмуды. День предстоял хлопотный.
Шарп торопливо оделся. Дождь ненадолго прекратился, но холодный ветер с севера гнал высокие продолговатые облака, обещая ухудшение погоды в марте.
Элваш и Бадахос разделяли восемнадцать километров и граница. Они были полной противоположностью друг друга и по виду, и по положению на разных концах пологой равнины. Укрепления торгового городишки казались игрушечными в сравнении со стенами огромного центра целой провинции. Тёмное пятно Бадахоса на востоке представлялось Шарпу жадной пастью чудовища, только и ждущего, как бы проглотить Терезу. Думать о том, что его женщина должна ехать туда, было невыносимо, но там находилась их дочь, и Шарп знал, что без колебаний отдаст жизнь за них обеих.
Вдруг мысли о Терезе и Антонии разом вылетели из головы. Прошлое, его ненавистное прошлое здесь, в Элваше! Жёлтая образина, мерзкое хихиканье и подёргивание… Господи, в ЕГО роте?! Шарп с отвращением узнал эту полоумную ухмылку.
— На месте стой! — сержант отдавал команды, — Налево! Стоять, свинские морды! Смизерс, держи свой поганый рот на замке, или я набью его грязью!
Сержант развернулся, как на смотре, и, печатая шаг, подошёл к Шарпу:
— Сэр!
Прапорщик обратился к капитану:
— Сэр, это сержант…
Тот оборвал его:
— Хейксвелл. Не трудитесь, с Хейксвеллом мы — старые знакомцы.
Сержант хихикнул, роняя на подбородок паутинку слюны. Шарп прикинул, сколько ему может быть лет? Выходило — около сорока. Лишь глаза, пустые и бессмысленные, не имели возраста. Капитан не стал играть с ним в гляделки, переведя взгляд на Харпера: Сержант Харпер, позаботьтесь о вновь прибывших.
— Да, сэр!
Шарп повернулся к Хейксвеллу:
— Ты вступил в эту роту.
— Сюрприз, сэр?
Ненависть затопила сознание стрелка. Ему хотелось удавить врага собственными руками, прямо здесь, бросить гадину наземь и с наслаждением топтать ногами. Многие хотели убить Обадию Хейксвелла. Напоминание о первой такой попытке Обадия носил на шее с двенадцати лет — багровую борозду от верёвки. Тогда его приговорили к повешению за воровство ягнёнка, преступление, в котором он не был виновен. Его вина состояла в ином: угрожая гадюкой, Обадия заставил раздеться дочь викария. Может, у паршивца в отношении девочки были и другие планы, но подоспел её папаша. Будучи знаком с судейскими крючкотворами, он быстро организовал мнимую кражу. Никто не скорбел о юном Хейксвелле, за исключением его матери, которую разгневанный викарий с удовольствием вздёрнул бы рядом с сынишкой.
Но Обадии повезло. Верёвка оборвалась, и он был помилован. В голове у него, впрочем, что-то повредилось, и Хейксвелл искренне уверовал в собственную неуязвимость. Он действительно был на редкость удачлив: как-то на глазах у Шарпа двух рядовых разнесло в клочья шрапнелью, а Хейксвелл, стоявший прямо перед ними, остался невредим.
— Рад, что я здесь, сэр! Горжусь вами, сэр! Мой лучший рекрут! — сержант говорил громко, давая понять присутствующим, что история их отношений насчитывает много лет. В его голосе Шарп также расслышал вызов, означавший, что Хейксвелл не намерен легко подчиниться человеку, которого он однажды тиранил.
— Как там капитан Моррис, Обадия?
Сержант захихикал прямо в лицо Шарпу, обдавая его своим зловонным дыханием:
— Помните его, сэр? Слышал, он уже майор. В Дублине. А что до вас, то вы всегда были непослушным мальчонкой, уж простите старого солдата за эти слова.
Во дворе было тихо. Все с интересом следили за пикировкой Шарпа и сержанта. Шарп понизил голос и негромко, чтобы только Хейксвелл слышал, сказал:
— Тронешь хоть пальцем кого-то из роты, с дерьмом смешаю.
Обадия ухмыльнулся, готовясь достойно ответить, но Шарп такой возможности ему не дал:
— Смирно!
Тот вытянул руки по швам, лицо исказила бессильная злоба.
— Кругом!
Развернувшись, Хейксвелл оказался лицом к забору. Проклятие! Хейксвелл! Шрамами на спине Шарп был обязан именно ему. Сержант нещадно избивал рядового Шарпа. Однажды тот ответил. Хейксвелл наябедничал капитану Моррису. Шарпа привязали к тележному колесу и высекли перед строем.
Столкнувшись с Хейксвеллом спустя много лет, Шарп видел, что Обадия нисколько не изменился, разве что живот стал больше, а зубов меньше. Когда-то сержант сказал ему в припадке откровенности, что они слишком похожи: одинокие, озлобленные на весь мир, а потому из них двоих выживет кто-то один. Шарп вспомнил газетёнку, своё неутверждённое звание, и настроение его окончательно испортилось:
— Сержант Харпер!
— Сэр?
— Что у нас сегодня?
— Футбол, сэр. Гренадёрская рота против португальцев. Ожидаются тяжёлые потери.
Шарп понял, что ирландец хочет подбодрить новичков и натужно улыбнулся:
— Что ж, отдыхайте. Завтра будет трудный день.
Завтра. Завтра он будет без Терезы. Завтра он, возможно, будет лейтенантом.
Новички ждали продолжения речи.
— Добро пожаловать в Южно-Эссекский. Рад, что вы здесь. Это отличная рота, и я надеюсь, что таковой она будет и далее.
Слова звучали фальшиво даже для его уха, и Шарп кивнул Харперу:
— Продолжайте, сержант.
Ирландец глазами показал на Хейксвелла, всё так же уткнувшегося носом в ограду. Шарп поборол соблазн оставить мерзавца стоять так целый день и крикнул:
— Сержант Хейксвелл!
— Сэр!
— Отставить!
Надеясь побыть наедине с самим собой, Шарп побрёл к воротам, но наткнулся на Лероя. Американец иронично поднял брови:
— Вот как «герой Талаверских полей» встречает новобранцев? А где же «зов славы» и «победный рёв фанфар»?
— Хватит с них.
Лерой достал сигару и пошёл рядом:
— По-видимому, ваше дурное настроение объясняется отъездом вашей дамы?
— Да.
— Хотите, поделюсь с вами новостями?
Лерой остановился и выжидательно посмотрел на Шарпа.
— Что, Бонапарт сдох?
— Увы, нет… Зато сегодня прибывает наш новый полковник! Хм, вы не удивлены?
Шарп проводил взглядом священника, спешащего мимо на толстом муле:
— Какой реакции вы от меня ждали?
— Ну, обычно, люди расстреливают меня вопросами «кто-почему-что-как-откуда?» Я, для порядка, поломаюсь, но снисхожу до ответов. Это и называется «беседа».
Шарп невольно улыбнулся:
— Расскажите, пожалуйста…
Обычно сдержанный американец удовлетворённо зажмурился:
— Я уж и не чаял услышать от вас эти слова. Кто он? Его зовут Брайан Уиндхэм. Никогда не любил имя Брайан. Мне кажется, что мать, давая сынишке имя Брайан, надеется, что мальчик вырастет честным человеком, но почему-то Брайанов избыток среди политиков и адвокатов. Почему он? У меня нет ответа на этот вопрос. Что он? Он — могущественный член тайного сообщества охотников на лис! Вы не охотник, Шарп?
— Вы же знаете, что нет.
— Как и я. Оттого наше будущее столь беспросветно. И ваш последний вопрос: откуда я всё знаю?
Он сделал многозначительную паузу.
— Наш добрый полковник, честнейший Брайан Уиндхэм, подобно всем величайшим людям истории, имеет своего провозвестника, Иоанна Крестителя или Пола Ревира, как вам больше нравится.
— Пола… Кого?
— Вы ничего не слыхали про Пола Ревира?
— Нет!
— Счастливчик! Тогда и не заморачивайтесь. Есть такой сорт людей, которые метут языком, когда стоит помолчать… Это, в общем, к делу не относится. Наш полковник прислал объявить о своём явлении народу Иоанна Крестителя в звании майора.
Последние слова Лерой произнёс с плохо скрываемой горечью. Шарп понимал, почему. Американец был первым в списке претендентов на вакантное место майора.
— В миру этот ангел прозывается Колетт, Джек Колетт. Ещё одно честнейшее имя, ещё один охотник на лис.
— Мне жаль.
Лерой вздохнул:
— Есть ещё кое-что…
— Что?
Американец неопределённо указал сигарой на дом, где квартировали офицеры. Во дворе Шарп увидел груду чемоданов и сумок, выгружаемых слугой. Рядом гордо стоял молодчик, чуть старше двадцати лет. Он был одет в полную форму Южно-Эссекского полка, включая серебряную бляху с изображением захваченного Шарпом орла, кривую саблю на цепи и серебряный свисток в кармашке на черезплечном ремне. Его плечи венчали не просто эполеты, а настоящие крылья, собранные из цепочек и украшенные декоративными горнами. Перед Шарпом стоял капитан Лёгкой роты Южно-Эссекского полка. Стрелок грязно выругался. Лерой грустно похлопал его по спине:
— Добро пожаловать в наш клуб обманутых надежд!
Шарп разрывали ярость, боль и острая беспомощность перед армейской бюрократической машиной. Что за провальный день! Отъезд Терезы, Хейксвелл, а теперь ещё и это!
Появился майор Форрест:
— Э-э, Шарп?
— Сэр.
— Не принимайте близко к сердцу… — фраза прозвучала жалко, — Я имею в виду капитана Раймера.
Шарп встретился взглядом с новым капитаном. Тот помедлил, но вежливо поклонился. Шарп заставил себя ответить и спросил Форреста:
— Как это случилось?
— Он купил патент Леннокса… — Леннокс, предшественник Шарпа, умер два с половиной года назад, — Его завещание было оспорено в суде, имущество распродано, в том числе патент.
— Чёрт, я даже не слышал о продаже! — впрочем, у Шарпа не нашлось бы полутора тысяч фунтов стерлингов.
Лерой подкурил новую сигару от окурка старой:
— Сомневаюсь, Ричард, что о продаже патента слышал кто-то, кроме мистера Раймера.
Форрест сокрушённо кивнул. Обычная практика. Знакомец Раймера из числа законников получает от него кругленькую сумму, кладёт в казну минимум, положенный за чин, а разницу оставляет себе.
Майор развёл руками:
— Мне очень жаль, Шарп…
— Что теперь? — голос Шарпа был твёрд.
— Ничего, — Форрест пытался говорить жизнерадостно, — Майор Колет согласился со мной. Дабы не создавать неразберихи, вы командуете Лёгкой ротой до прибытия полковника Уиндхема.
— То есть, до завтра.
— Всё утрясётся, Шарп. Вот увидите, всё утрясётся.
Тереза вышла со двора. Шарп отвернулся и уставился на розовеющие под солнечными лучами крыши Элваша. Огромная туча надвигалась с востока. Стрелок обратил внимание, что тень облачного фронта делит равнину на две части: светлую и тёмную. Бадахос, лежавший в тени, в свете событий дня выглядел самым сердцем зла, воплощением всех неудач Шарпа. Стрелок погрозил ему кулаком. Он пронзит это сердце штыком. Он возьмёт Бадахос.
ГЛАВА 8
Сержант Хейксвелл, грузный и неуклюжий, не был очаровашкой. Однако всякий, кто счёл бы его толстое брюхо признаком слабости, очень ошибался. Обадия Хейксвелл был силён, как бык и безумен, как шляпник. Грацией его движения не отличались, только воинские артикулы он выполнял вдохновенно, но даже тогда в повадках сержанта угадывался неясный намёк на то, что в любой момент Хейксвелл может превратиться в животное без тени разума. Служба в тропиках оставила ему памятку в виде нездоровой желтоватости кожи. Редкие светлые волосики с проседью ниспадали на тощую шею с мерзким красным рубцом.
С младых ногтей Обадия Хейксвелл решил, что, раз он не вызывает у окружающих симпатии, он будет вызывать у них страх. Сам он ничего не боялся. Когда другие страдали от стужи, голода, сырости, хворей, Хейксвелл только хихикал. Болезни вылечивались, раны заживали, а сержант Хейксвелл жил и здравствовал. С того самого мига, когда верёвка виселицы оборвалась, он знал, что его хранит колдовство матери и борозду на шее носил с гордостью, как знак собственной избранности то ли Богом, то ли чёртом. Офицеры побаивались Хейксвелла и не совали свой нос в его делишки, довольствуясь видимостью порядка, исправно поддерживаемой сержантом.
Обадия Хейксвелл ненавидел всё в этом мире, но больше всего — Шарпа. Офицеры, подобные Джону Моррису, для Обадии по праву рождения являлись высшими существами, Господом предназначенными одарять его, Хейксвелла, благами и льготами. Шарп же был выскочкой. Как и сам сержант, он родился в канаве. Однажды Хейксвелл попытался поставить его на место. Увы, неудачно. Ну да ничего, он попробует снова. Сидя в конюшне позади офицерского дома, Хейксвелл глодал окорок. Набивая мясом слюнявый рот, он с удовольствием вспоминал встречу с Шарпом. От него не укрылась растерянность бездельника, и сержант записал себе на счёт маленькую победу. Он приметил там другого сержанта, дылду-ирландца, которого стоило бы прикормить. Хейксвелл хихикал, чавкал и скрёб искусанную блохами подмышку. Страх — вот что ценилось на этом свете. Подчинённых сержант делил на две группы: его подпевал и тех, кто ему не нравится. Второй категории приходилось откупаться от него деньгами или услугами. Это делало пребывание сержанта в армии приятным, и ни Шарпу, ни Харперу не удастся всё испортить. Он порылся в подсумке и выудил горсть монет. Их было немного, несколько шиллингов, — всё, что он смог украсть в суматохе прибытия. В конюшню сержант и забрался для того, чтобы посчитать добычу и спрятать её поглубже в ранец. Он хмыкнул. Сущие гроши! Им он всегда предпочитал услуги. Первым делом надо выяснить, кто из солдат недавно женился и чья жена красивее. Затем в ход пойдёт испытанный арсенал придирок и тонких издевательств, в результате которых недавний молодожён будет готов на всё ради облегчения собственной участи. Цена — супруга. По опыту сержант знал, что двое — трое сдадутся сразу и приведут своих жён в слезах в конюшню вроде этой. Кто-то из баб напьётся до бесчувствия, но Хейксвеллу на это было наплевать. Одна решила пропороть ему бок штыком, и он проломил её голову, а убийство свалил на мужа. Хейксвелл самодовольно засмеялся, как смеялся в тот день, когда болвана повесили на высоком дереве.
Он был в конюшне один, если не считать лошадей. Лучики света падали вниз из щелей в крыше. В тишине хорошо думалось. Имелся и другой способ, кроме придирок. Можно было украсть снаряжение, продать, а кражу повесить на кого-то из солдат, надеясь, что новый полковник назначит выпороть виновного. Поскольку противники телесных наказаний среди командиров находились редко, то очень скоро и солдаты, и их жёны будут есть с рук ловкого Обадии. По слухам, Шарпи больше не капитан, Мэттьюз — молокосос, Прайс тоже не проблема. Харпер… Харпер слишком честен, чтобы стать серьёзной помехой.
Дверь в конюшню распахнулась, и Хейксвелл замер. Вошедший (судя по шагам, он был один) двинулся по проходу вдоль стойл. Дверь захлопнуло сквозняком. Сержант не стремился афишировать своё присутствие. Очень медленно, чтобы не зашуршала солома, он приник к щели в перегородке.
И чуть не завопил от восторга. Это была девка. Девка того типа красоток, о которых он мог только мечтать. Смуглая кожа, тёмные волосы, одежда — всё говорило о том, что она местная. Сержант напрягся. Он хотел её, позабыв обо всём: о Шарпе, Харпере. Вожделение владело им. Рука неслышно потянула из ножен штык.
Тереза набросила на спину лошади покрывало, пропустив его под ремнями седла, затянула подпругу. Она успокаивающе говорила с животным по-испански и не слышала, что происходит за её спиной. Испанка не желала покидать Шарпа и возвращаться в город, полный «anfrancesados», предателей — французолюбцев. Однако там была Антония, больное и беспомощное дитя, нуждавшееся в защите.
Да ещё эта свадьба. Антония не могла расти с клеймом незаконнорожденной. Впрочем, представить себя в роли солдатки, покорно следующей за армией, Терезе было тоже трудновато, а Ричард Шарп — не тот человек, что может остепениться где-нибудь в Касатехаде. Выйти замуж, не смотря ни на что? У девочки будет доброе имя, нет стыда носить фамилию отца, пусть даже неизвестного соседям. Тереза вздохнула. При штурме Шарп мог погибнуть.
Хейксвелл выждал, пока её руки будут заняты уздой и перекатился через перегородку. Схватив девушку за волосы, он опрокинул её на спину, приставил к горлу штык и опустился на колени. «Привет, мисси!» Распростёртая на соломе, она не ответила. Хейксвелл облизал губы: «Португалка, да?»
Сержант радовался. Такой подарок судьбы в первый же день службы на новом месте! Не выпуская девку из виду, он изменил положение тела так, что его колени оказались у её талии. Вблизи девка была ещё привлекательнее. Такой он её и запомнит. Лошадь рядом всхрапнула и переступила с ноги на ногу, но Обадия не боялся коней.
— Говоришь по-английски?
Шлюшка не желала поддержать беседу. Он чуть нажал на лезвие и повторил вопрос:
— По-нашему говоришь, мисси?
Наверное, нет. Это, в общем, не имело значения. Она уже ни на каком языке никому ничего не расскажет. Профосы вешали насильников на месте, так что девку придётся убить, как сержант всегда поступал в таких случаях. Имелось, правда, одно исключение, там, на островах Жёлтой Лихорадки. Бабе понравились его ласки, и он оставил её в живых. Но та шлюха была слепой, а эта на диво хладнокровно пялилась своими чёрными глазищами. Странно, девка не вопила и не дёргалась, хотя он был готов заткнуть её пасть давно отработанным движением. Одной рукой он перехватывал им горло, а второй загонял штык в рот. Чувствуя на языке сорок сантиметров холодной стали, они не сопротивлялись и не кричали, а когда сержант заканчивал своё дело, — лёгкий нажим на штык, короткая агония и жертва на небесах. Эту девку можно будет зарыть в солому. Даже если труп найдут, никто не свяжет её с сержантом Хейксвеллом. Он захихикал:
— Обадия Хейксвелл, мисси, к вашим услугам.
Она вдруг улыбнулась и, ломая слова, повторила вслед за ним:
— Оббер-дайер?
Сержант опешил, забыв о своём намерении заткнуть ей рот. Поколебавшись, он кивнул:
— Сержант Обадия Хейксвелл, мисси, и я тороплюсь, если вы не возражаете.
Её глаза, и без того огромные, округлились от удивления:
— Сарж-Анд? Си? — Девка заулыбалась, — Сарж-Анд Оббер-дайер Хаг-Свил? Си?
Он недоумевал. В конюшне стояла полутьма, но света было всё же достаточно, чтобы девка могла рассмотреть его наружность. Тем не менее, на лице её не было и следа привычного ему отвращения. Однако следовало поспешить.
— Точно, дорогуша, сержант! Муча импортанте!
В стойле было тесно, проклятая лошадь топталась слишком близко. Странная девка сдвинулась чуть в сторону, давая ему место устроиться поудобнее.
— Импортанте?
Он тоже ухмыльнулся, радуясь, что произвёл на неё впечатление.
Девка откинулась на солому и закинул руки за голову. Язычок пробежал по губам. Хейксвелл, пожирая взглядом её длинные, обтянутые брюками ноги, возился со своими застёжками и пропустил миг, когда она выхватила из пришитых за шеей ножен тонкий кинжал. Лезвие чиркнуло его по харе, брызнула кровь. Сержанта шатнуло, и она пнула его ногами в грудь. Он отлетел назад, взревел и махнул штыком. Девка вспорола ему запястье, и штык выпал. Сержант завыл, попытался схватить обидчицу, но та была быстрее. Забрав штык, она нырнула под брюхо лошади и оказалась на другой стороне стойла.
— Шлюха!!!
Сунувшись следом, Хейксвелл едва увернулся от штыка и отпрянул назад. Девка затейливо обругала его на чистейшем английском, он вытер с морды кровь и плюнул в её сторону.
Она помахала штыком:
— Не хочешь забрать свою зубочистку, Обадия?
Он выскочил из стойла в проход. Теперь ей некуда было деться. По лицу сержанта струилась кровь, но рана была неглубокая, повреждённая рука действовала. Он скривил губы:
— Я поимею тебя, мисси, а потом порежу на ремни. Жалкая португальская шлюшка!
Сучка насмешливо прищурилась. Штык она держала твёрдо, без дрожи. Видно было, что девка, не задумываясь, выпустит ему кишки, поэтому он отказался от идеи броситься на неё. Держась между нею и выходом, сержант огляделся в поисках непременного атрибута любой конюшни — вил. Сейчас он ещё сильнее хотел эту шлюху. Его щека дёргалась, в голове билась одна мысль: он должен заполучить её, заполучить её, заполучить её, заполучить её… Увидев, наконец, вилы, сержант подхватил их с пола.
Храбрая сучка воспользовалась моментом и ринулась вперёд. Сержант отпрянул в сторону, избегая лезвия штыка, и девка проскользнула к двери. Она не выбежала наружу, а повернулась и осыпала сержанта градом насмешек на родном языке.
Хейксвелл не говорил ни по-испански, ни по-португальски, но понимал, что его не хвалят. Он покрепче ухватился за вилы и осторожно пошёл к девке, приговаривая:
— Полегче, мисси. Брось ножик!
Тереза решила прикончить сержанта Хейксвелла сама, без помощи Шарпа. Для начала мерзавца следовало хорошенько разозлить, спровоцировав на бессмысленную атаку. Тщательно подбирая английские слова, она сказала:
— Судя по твоей роже, твоя мамаша-свиноматка любила потрахаться с жабами…
Гнев полыхнул, как порох. «Мама!» Выставив перед собой вилы, Обадия с рычанием устремился вперёд. Тереза рассчитала всё точно. Лежать бы сержанту со штыком в сердце, но сквозняк приоткрыл дверцу стойла, один из зубцов зацепился за неё и Хейксвелл потерял равновесие, свалившись вниз. Удар штыка, что должен был пронзить его грудь, рассёк воздух.
Обадия поднял голову на скрип открывающейся двери и его ослепило солнце, сразу заслонённое чьими-то могучими плечами. В бок сержанту врезался ботинок, отбрасывая его вглубь конюшни. Однако вилы Хейксвелл из рук не выпустил. Превозмогая боль, он встал на ноги и понёсся к проклятому ирландцу (а это был именно Харпер). Тот схватил вилы за зубцы и согнул их, будто ивовые прутья.
— Что происходит? — в дверях стоял Шарп.
Тереза показала ему отобранный штык:
— Сержант Хейксвелл собрался меня отыметь и порезать на ремни.
Харпер вырвал у Обадии приведённый в негодность сельхозинвентарь и толчком посадил его на задницу:
— Разрешите, сэр, я разорву тварь?
— Отставить пока. — Шарп вошёл внутрь, — Запри-ка дверь, Патрик.
Хейксвелл смотрел, как ирландец привязывает бечевой дверь. Так это была шарпова баба? Похоже, что так. Это было видно по тому, как она улыбалась тому, касалась его руки. Хейксвелл решил, что обязательно перережет сучке горло при первом же удобном случае. Но она была красивая, и он всё ещё хотел её. Сержант перевёл взгляд на перекошенное от ярости лицо Шарпа. Мышцы на роже сержанта непроизвольно сократились. Он вспомнил, как девка спровоцировала его на атаку, и решил опробовать эту тактику на Шарпе:
— Она — офицерская потаскушка, капитан? И почём берёт? На такую кралю я раскошелюсь.
Харпер взревел, Тереза кинулась, как коршун, но Шарп жестом остановил их. Он словно не услышал слов Хейксвелла. Прочистив горло, офицер спокойно сказал:
— Сержант Хейксвелл, хотим мы или нет, служить нам придётся в одной роте. Вы понимаете это?
Обадия кивнул. Выскочка строил из себя офицера.
— В этой роте есть три правила.
— Да, сэр! — Хейксвелл разглядывал шарпову сучку. Придёт время, и он отымеет её.
— Эти правила обязательны к исполнению. — Шарп пытался говорить доверительно, как капитан может беседовать с опытным унтер-офицером, хотя был он капитаном, или уже нет, один Бог ведал, — Первое: сражаться, как чёрт. Вы можете, я знаю.
— Да, сэр!
— Второе: нельзя напиваться без моего разрешения, — которое, думал Шарп, возможно, не стоит и стреляной мушкетной пули.
— Да, сэр!
— Отлично. И третье, сержант, — Шарп приблизился, не обращая внимания на сквернословящую Терезу, — Третье, сержант: НИКАКИХ КРАЖ! Только у противника или, чтобы утолить голод! Это ясно?
— Сэр! — Хейксвелл в душе потешался над Шарпом. Расслабила его сладкая офицерская житуха, он стал мягким, как дерьмо на солнце.
— Рад, что мы достигли взаимопонимания. СМИРНО!
Хейксвелл потерял бдительность, и Шарп с оттяжкой заехал ему ногой в промежность. Тот скрючился, но Шарп выпрямил его ударом кулака между глаз.
— Смирно, гнида! Я скажу тебе, когда можно двигаться!
Сержант, как и предполагал Шарп, вытянулся. Послушание давно превратилось в пунктик Хейксвелла. Невыполнение приказа грозило потерей сержантских лычек, а, значит, и возможности мучить других. Сержанту сейчас было очень больно, но он стоял навытяжку и думал, что, пожалуй, погорячился насчёт слабости Шарпа. Ничего, не родился ещё человек, что унизит Обадию Хейксвелла и проживёт достаточно долго, чтобы похвастаться этим. Голос Шарпа снова стал любезным:
— Замечательно, вы не находите, сержант?
— Сэр!
— А что вы делали, кстати, с моей женщиной?
— Сэр?
— Вы слышали, сержант.
— Пытался познакомиться, сэр!
Шарп ударил его, на этот раз в живот и прежним манером вернул согнувшегося сержанта в стойку «смирно». Нос Хейксвелла был расквашен, хлюпала кровь, а внутри клокотала злоба и безумное желание дать сдачи. Но Обадия держал себя в руках, только щека задёргалась чаще. Шарп подступил вплотную, он будто напрашивался на ответный удар.
— Что же будет дальше, а, животное? Ах, да! Начнут теряться запасные ботинки, котлы, ремни, а славный сержант Хейксвелл вынужден будет доложить о пропажах. И тогда выяснится, что солдаты плохо заботятся о своём оружии. Продают кремни, ставя вместо них камешки, даже допускают ржавчину в канале ствола, ай-яй-яй! Что, помню я твои штучки, урод? Сколько показательных порок надо, чтобы ты успокоился?
В конюшне было тихо, как на кладбище. Снаружи многоголосо и близко лаяли собаки.
— Почему ты не убьёшь его? Давай я это сделаю. — Тереза поиграла штыком.
— Нет, — Шарп впился взглядом в ненавистную жёлтую морду, — Он любит рассказывать, что неуязвим. Я не желаю убивать его здесь. Это будет выглядеть убийством исподтишка. Я не хочу так. Я раздавлю эту жабу у всех на глазах, чтобы все, кого он притеснял, видели, как издохнет сержант Хейксвелл!
Шарп сделал знак Харперу:
— Открой дверь.
Хейксвеллу он бросил:
— Убирайся. Лучше всего, если к французам. Семнадцать километров, и ты сможешь примерить новый синий мундирчик. Окажи родине милость, Обадия, дезертируй!
Голубые буркалы тупо смотрели на Шарпа:
— Разрешите идти, сэр?
— Вон!
Харпер приоткрыл дверь. Он чувствовал себя обворованным. Когда Хейксвелл доковылял к нему, Патрик смачно харкнул тому на бок. Хейксвелл негромко запел: «Его папаша был ирландцем, а мамка — жирною свиньё…»
Первый тычок Харпера он отбил. Они находились в одной весовой категории, но Хейксвелл не оправился от взбучки, заданной ему Шарпом. Обадия лягнул противника, промахнулся и закрыл голову руками, защищаясь от серии ударов. Ох, и здоровая же скотина этот ирландец!
— Остановись! — голос принадлежал Шарпу.
Но Харпер бил снова и снова, пока Шарп не оттащил его:
— Я сказал, остановись!
Полуослепший Обадия махнул наобум кулаком, целя в ненавистную зелёную униформу. Шарп отступил на шаг. Подняв ногу, он пнул мерзавца в брюхо. Тот вылетел сквозь дверной проём на двор и плюхнулся в лужу конской мочи. Шарп посмотрел на Харпера. Ирландец выглядел невредимым, но его взгляд, полный удивления и неловкости, был направлен не на Хейксвелла, а куда-то выше.
Шарп повернулся. Во дворе было тесно от охотничьих собак. Часть их, восторженно виляя хвостами, окружила Хейксвелла, валяющегося в жёлтой вонючей луже. Среди псов на изящной чёрной лошади сидел старший офицер. На его лице под двууголкой было написано крайнее отвращение. Всадник поднял серые глаза с перепачканного кровью Хейксвелла на Шарпа. Рука сжала кнутовище. Одет незнакомец был, как франт. Ему, подумал Шарп, больше пошла бы мантия судьи, чем мундир военного. Умное холодное лицо. Такой, не медля, бросится в гущу бунтовщиков с саблей наголо.
— Полагаю, вы — мистер Шарп?
— Так точно, сэр.
— Жду вас в полдвенадцатого у себя с докладом.
Окинув взглядом всех присутствующих: Шарпа, ирландца, девушку с тесаком, он стегнул рысака и умчался прочь. Собаки оставили в покое Хейксвелла и поспешили за ним. Незнакомец не представился, но в этом не было нужды. Через лужу мочи, во время свары за женщину, Шарп познакомился со своим новым полковником.
ГЛАВА 9
— Разлука не вечна, Ричард. Ты знаешь, как меня найти?
— Дом Морено, переулок за собором.
Она улыбнулась ему из седла:
— И два апельсиновых дерева перед домом.
— Ты будешь в порядке?
— Конечно. — Тереза бросила взгляд на португальских часовых, открывавших тяжёлые створки главных ворот, — Мне пора, Ричард. Будь счастлив.
— Постараюсь. — он выдавил улыбку, но следующая фраза всё равно прозвучала неуклюже, — Поцелуй крошку от меня.
— Ты сам это сделаешь.
И она уехала. Стук копыт затих в тёмной норе крепостных ворот. Он остался один. То есть, не совсем один — был Харпер, но Шарп чувствовал себя одиноко. Он верил, что Тереза будет в безопасности. Купцы всё ещё торговали с Бадахосом, их караваны тянулись в город с севера, востока и юга. Тереза объедет Бадахос по дуге и, присоединившись к такому обозу, благополучно вернётся в свой домик с двумя апельсиновыми деревцами. Семнадцать километров — прогулка, но для Шарпа они были, как дорога на край земли.
Харпер нагнал его. Выглядел он виновато:
— Простите, сэр!
— Да брось…
Сержант вздохнул:
— Вы хотели бы произвести на нового полковника более благоприятное впечатление… Простите.
— Ты тут ни причём. Я должен был прирезать ублюдка в конюшне.
Харпер оживился:
— Верно. Хотите, я исправлю ваш огрех?
— Нет. Только я и только на людях.
Они шли мимо бычьих упряжек, тянущих телеги, доверху набитые лопатами, габионами и здоровенными балками для постройки орудийных платформ. В Элваш усиленно свозились осадные принадлежности, хотя сами пушки тащились по разбитым дорогам от реки Тагус, неся надежду на новую брешь, и на новую «Форлорн Хоуп».
— Э-э, сэр. — Харпер был робок, как монашек.
— Да!
— Это правда?
— Что именно?
Ирландец смотрел в сторону:
— Болтают, что вы потеряли роту, а новый капитан — мальчишка из 51-го.
— Не знаю, Патрик.
— Ребятам это не понравится, сэр.
— Чёрт! Ребятам надо меньше полоскать языком!
— Спаси, Господи, Ирландию!
Дорога к центру города поднималась под крутым углом. Некоторое время оба молчали, сохраняя дыхание.
— Значит, это правда. А вы говорили с генералом?
Шарп поморщился. Конечно, мысль такая ему в голову приходила, но он сразу от неё отказался. Да, когда-то Шарп спас Веллингтону жизнь, но не собирался превращать этот долг в рог изобилия для себя. Он кровью заработал капитанство, Уэлсли написал представление. Не вина командующего, что представление не было утверждено, а пройдоха — судейский незаконно продал патент приятелю. Такие вещи случались постоянно:
— У пэра нет времени подтирать мне сопли, Патрик.
Харпер со злости походя врезал кулаком по ближайшей стене, всполошив дворнягу:
— Поверить не могу! Они не могут так с вами поступить.
— Могут — не могут, поступили же.
— Идиоты! — Харпер секунду поразмыслил, — А если перевестись?
— Куда?
— Обратно к стрелкам.
— Это ничего не даст. Офицерья у стрелков с избытком.
Харпер помедлил:
— Сэр, можете мне кое-что пообещать?
Шарп улыбнулся:
— Догадываюсь и обещаю.
— Святый Боже! Я не хочу оставаться в этом полку без вас, а на новом месте вам будет нужен здравомыслящий человек вроде меня.
Дойдя до офицерского дома, они расстались. Шарп остановился в арке ворот и взглянул на небо.
Огромная туча накрыла Элваш своей тенью. Будет дождь.
— До встречи в четыре, Патрик.
В четыре новый полковник устраивал смотр своему воинству.
— До встречи, сэр.
Шарп не знал, на месте ли Уиндхэм. Задержавшись в передней, стрелок бездумно рассматривал ряд чистых новеньких киверов на стойке. В столовую идти не хотелось. Безмолвное соперничество с Раймером, сочувствие товарищей-офицеров — только не сейчас. Над строем головных уборов висела большая мрачная картина. Она изображала сожжение какого-то святоши в белой сутане. Судя по энтузиазму, с которым солдаты подбрасывали хворост в его костёр, бедняга успел им изрядно надоесть своими занудными проповедями. Взгляд у мученика был отрешённый, но, вместе с тем, в нём таилось некое торжество. Было видно, что ему пришлось немало потрудиться, чтобы добиться этой казни. Шарп от души надеялся, что когда огонь разгорится, ублюдку будет больно.
— Капитан Шарп? — в дверях стоял маленький майор с аккуратно подстриженными усиками.
— Сэр?
— Колетт, майор Колетт. Будем знакомы. Наслышан о вас, наслышан. Прошу сюда.
Шарпу пришло в голову, что злость редко приносит удачу. Устыдившись своей агрессивности, он дружелюбно подмигнул нарисованному страстотерпцу: «Прости уж!»
— Что, Шарп?
— Ничего, сэр, ничего.
Он последовал за Колеттом в малую гостиную. Благодаря тяжеловесной коричневой шторе на окне помещение было погружено в сумрак. Стены украшали многочисленные полотна на религиозные сюжеты, подобные тому, что Шарп видел в прихожей. Полковник Уиндхэм сидел за низким столиком и кормил мясом псов. На появление в комнате Шарпа с майором он никак не отреагировал.
— Сэр! Вот Шарп, сэр! — Колетт с Уиндхэмом были схожи, как две капли воды: те же выгнутые колесом ножки кавалериста, та же обветренность лица и седина, но при этом в полковнике чувствовался характер, чего нельзя было сказать о майоре. Новый командир полка приветливо кивнул стрелку:
— Вы любите собак, Шарп?
— Да, сэр.
— Верные твари, Шарп. Корми их сытно, бей часто, и они будут готовы за тебя в огонь и воду. Совсем как солдаты, не правда ли?
— Так точно, сэр. — Шарп вертел кивер в руках, переминаясь с ноги на ногу. Плавным жестом Уиндхэм пригласил его сесть.
— Взял сюда лучшую свору. Надеюсь поохотиться всласть. Вы, часом, не охотник?
— Нет, сэр.
— Отличный спорт! — полковник дразнил пса куском говядины, заставляя высоко подпрыгивать. Наконец, Уиндхэм швырнул мясо. Собака схватила его на лету и, рыча, уволокла под стол.
— Никогда не балуйте их. Очень плохо сказывается. Джессика, моя жена.
— Ваша… Э-э?
— Жена, Шарп, жена. Её зовут Джессика. Леди полковника, что-то в этом роде. Миссис Уиндхэм.
Полковник так резко сменил предмет беседы, что до Шарпа не сразу дошло: тот говорит не о собаке под столом, а об овальном портрете на столешнице. Портрет был заключён в пятнадцатисантиметровую рамку из серебра, затейливо украшенную резьбой. Изображал он матрону с просто уложенным тёмным волосом, практически отсутствующим подбородком и недовольным выражением лица. Она явно не относилась к тем людям, которых Шарп мог пожелать себе в спутники, случись попасть на необитаемый остров. Однако полковник смотрел на рисунок очень тепло:
— Добродетельная женщина. Делает этот мир лучше.
— Да, сэр.
Шарп был сбит с толку. Он готовился к разговору о роте, о Раймере, к разносу за инцидент в конюшне, а вместо этого новый командир батальона разглагольствовал о супруге.
— Она весьма проницательна, Шарп. Знает о вас. Когда я сообщил, что принял батальон, она прислала мне вырезку из газеты. Очень хорошего мнения о вас.
— Спасибо, сэр.
— Она всегда стремится видеть в людях только хорошее. Не так ли, Джек?
— Всегда, сэр! — как понял Шарп, функции майора при полковнике сводились к тому, чтобы подтверждать всё, что бы тот ни сказал.
— Что за уродливую сцену я вынужден был наблюдать у конюшни?
— Личный спор, сэр. Но всё утряслось. — Шарп не отказался бы от удовольствия «утрясти» Хейксвелла ещё разок.
— Из-за чего спор?
— Честь девушки, сэр.
— Девушка местная?
— Испанка, сэр.
Уиндхэм брезгливо поморщился:
— Из тех, что следуют за армией, без сомнения. Я хочу, чтобы вы избавились от женщин. Кроме законных жён, разумеется. Остальных — вон. Избавьтесь от блудниц, Шарп.
— Не понимаю, сэр.
— Шлюхи, Шарп. Шлюх — прочь! — полковник поднял бровь, а стрелок украдкой покосился на портрет суровой полковничихи. Добродетельная миссис Уиндхэм, видимо, решила начать улучшать этот мир с превращения солдат Южно-Эссекского в монахов.
Командир счёл тему исчерпанной. Шарп — нет.
— Куда я их дену, сэр?
— Кого?
— Соседний батальон, кого ж ещё!
Колетт в ужасе всплеснул руками, но Уиндхэм, занятый своими мыслями, пропустил дерзость мимо ушей:
— Я не хочу повторения утреннего происшествия. Солдаты должны биться с врагом за Англию, а не друг с другом за внимание женского пола. Ясно? Второе: в воскресенье, в десять утра, мы проведём смотр солдатских жён. Инспектировать буду я, вы — обеспечите их явку.
— Так точно, сэр. Смотр жён, сэр. — Шарп прикусил язык. Такие смотры были обычным делом для частей, размещавшихся в Англии, но в Испании!? Официально действие армейских правил распространялось и на солдатских жён, но практически очень немногие из них с этим мирились. Стрелок обречённо представил, насколько «весело» у него начнётся воскресное утро. Но почему, чёрт возьми, этим должен заниматься именно он?
— В десять ноль-ноль, Шарп. Только официальные супруги. Предупредите их, я буду проверять документы. Ни одной дамы, подобной той, что я видел утром на конном дворе.
— Это моя жена, сэр. — Шарп и сам не знал, что толкнуло его сказать так, но, если причиною было желание осадить полковника, то это сработало. Уиндхэм беспомощно посмотрел на Колета, но тот был удивлён не меньше. Полковник переспросил:
— Жена?
— Что-то в этом роде, сэр, миссис Шарп.
— О, Боже! — Уиндхэм быстро перелистал бумаги, лежавшие перед портретом его собственной половины, — Но здесь нет ни слова о вашем браке.
— Это личное, сэр.
— Когда это произошло? Кто дал разрешение?
— Шестнадцать месяцев назад, сэр. — Шарп искренне наслаждался ситуацией, — У нас есть дочь, восьми месяцев от роду.
Полковник смутился:
— Прошу прощения, Шарп. Я и в мыслях не держал вас обидеть.
— Ничего, сэр. — кротость Шарпа была поистине ангельской.
— Живёт при батальоне? Миссис Шарп?
— Нет, сэр, в Испании. Для неё есть там работёнка.
— Работёнка? Какая работёнка?
— Убивать французов, сэр. Она партизанка. Её знают как «La Aguja», игла.
— О, Боже!
Уиндхэм был впечатлён. Он много слышал о Шарпе от Лоуфорда и других людей. С их слов выходило, что стрелок — прирождённый боец, но при этом он — человек своевольный и склонный к авантюрам. Шарп выслужился из рядовых, а полковник из собственного опыта знал, что выходцы из низов никогда не становятся настоящими джентльменами. Каждый из них чувствует себя вороной в павлиньих перьях, что «…и от своих ворон отстала, и к павам не пристала…» Тогда он или начинает пользоваться властью на всю катушку, и его убивают подчинённые, или спивается. Зная систему откатов лучше других офицеров, выскочки хороши в области снабжения. Ещё из них получаются отличные мастера муштры. Лоуфорд, правда, считал Шарпа исключением из правил, но Уиндхэм был старше Лоуфорда на пятнадцать лет и имел все основания полагать, что знает армию лучше. Конечно, документы характеризовали стрелка самым превосходным образом, но, с другой стороны, его независимое поведение граничило с наглостью, и долг Уиндхэма состоял в том, чтобы указать выскочке его место. Именно это он и собирался сейчас сделать. На охоте он привык пришпоривать лошадь, заставляя её перепрыгивать препятствия на полном скаку, и его раздражала необходимость ходить вокруг да около, словно старая леди на пони, тыкающаяся в изгородь в поисках прорехи:
— Я доволен, Шарп.
— Довольны, сэр?
— Моим назначением.
— Да, сэр. — по спине стрелка пробежал холодок, как у приговорённого к расстрелу, казнь которого всё откладывали и откладывали, но вдруг выдернули из каземата, поставили к стенке, расстрельная команда навела ружья на него и вот-вот раздастся «Пли!»
— Одиннадцать капитанов. Многовато для полка, не находите?
— Вам виднее, сэр!
Привычно ожидая поддержки, Уиндхэм посмотрел на майора. Тот уставился в пол и молчал. Полковник разозлился. Да и чёрт с тобой! Вперёд, через барьеры!
— Командование над лёгкой ротой примет капитан Раймер. Он в своём праве, он заплатил деньги. Надеюсь, вы понимаете это.
Шарп не отвечал. Лицо его было безучастно. Чего-то в этом роде стрелок и ожидал, но не думал, что это будет так горько. Раймер получил роту, потому что заплатил? Когда Шарп взял орла, Веллингтон назвал его лучшим командиром лёгкой пехоты во всей британской армии. Однако никакие личные заслуги не были в силах перебороть системы торговли патентами. Поступи Наполеон Бонапарт в эту армию, а не во французскую, он едва дослужился бы до капитана, вместо того, чтобы владеть полумиром. Будь проклят Раймер, будь проклят Уиндхэм, будь проклята вся эта дурацкая система! Шарпа охватила апатия, апатия и дикое желание бросить всю эту службу к чёртовой матери. Неожиданный дождь ударил в окно. Уиндхэм вытянул шею и стал похож на борзую, лежащую у его ног:
— Дождь!
Полковник повернулся к Колету:
— Мои одеяла сушатся во дворе. Могу я попросить вас, Джек, разбудить моего слугу.
Колетт выскочил из комнаты. Уиндхэм откинулся на спинку стула:
— Мне жаль, Шарп.
— Да, сэр. А что по поводу моего представления?
— Получен отказ.
Вот так. Расстрельный взвод нажал на курки, и лейтенант Ричард Шарп разразился невесёлым смехом, что заставил вздрогнуть Уиндхэма. Опять лейтенант!
— Что мне делать, сэр? Пойти доложиться капитану Раймеру?
— Нет, мистер Шарп. Ваше присутствие сделает двусмысленным положение капитана Раймера. Пусть всё утрясётся. Тем более, я дал вам задание.
— О, забыл, сэр. Я ответственный за баб.
— Не дерзите, Шарп! Есть правила, приказы, устав, наконец, которые регулируют жизнь воина. Поступаясь ими, мы открываем дорогу тирании и анархии — тем самым вещам, против которых и сражаемся! Вы понимаете это?
— Так точно, сэр!
По мнению Шарпа, все приказы, правила и устав придумывались только для того, чтобы привилегированная прослойка оставалась таковой и далее. Всегда так было, всегда так будет. Им овладело желание поскорее убраться отсюда и напиться вдрызг. Показать коллегам — лейтенантам (тому же Прайсу) как это следует делать по-настоящему.
Уиндхэм поиграл желваками:
— Мы идём в Бадахос.
— Да, сэр.
— Вы — старший из лейтенантов. Будет осада, появятся вакансии.
— Да, сэр.
— Кроме того, вы можете поменяться. — Полковник смотрел на Шарпа с надеждой.
— Нет, сэр.
В гарнизонах таких гнусных дыр, как острова лихорадки, всегда находились офицеры, готовые за деньги поменяться с нищим коллегой местом службы к игорным столам поближе, от нездорового климата подальше. Неизменные взятки делали подобный обмен почти законным. Но Шарп не собирался уезжать из Испании, по крайней мере, пока Тереза и Антония заперты в Бадахосе. Капли стучали по стеклу, а он думал о том, что вот также они падают на плечи всаднице, скачущей где-то там.
— Я остаюсь, сэр!
— Хорошо… — из тона полковника следовало как раз обратное, — У нас много работы. Надо навести порядок в обозе. Ещё, видит Бог, как нам нужны кирки и заступы. Займитесь этим!
— Ответственный за ослов, баб и шанцевый инструмент…
Уиндхэм поджал губы:
— Если вам угодно: да, мистер Шарп.
— Подходящая работа, сэр, для лейтенанта — перестарка.
— Смирение, Шарп! Смирение — главное качество хорошего солдата.
— Да, сэр!
Шарп опять засмеялся. Смирение! Обладай он им, ему не заткнуть бы пушки Сьюдад — Родриго, не пробиться сквозь улочки Фуэнтес де Оноро, не отбить испанское золото, не спасти жизнь Уэлсли, не провести голодных стрелков по вражеским тылам, не убить султана Типу! На этот раз Шарп хохотал от чистого сердца. Вне сомнения, он был плохим солдатом. Теперь он научится смирению и будет послушно водить солдатских жён на смотры, считать лопаты и крутить хвосты мулам.
— Сэр?
— Да?
— Просьба.
— Слушаю.
— Я хочу командовать Форлорн Хоуп под Бадахосом, сэр. Я знаю, что ещё рано, но хочу быть уверен, что в списке кандидатов моё имя будет первым.
Уиндхэм помедлил:
— Э-э, Шарп, вы несколько расстроены…
Шарп покачал головой. Не объяснять же человеку, искренне считающему кротость главным достоинством бойца, насколько ему нужно это повышение, а также то, что брешь — это повод проверить себя. Если он умрёт, никогда не увидев дочь, Антония, во всяком, случае, будет знать, что её отец погиб, пробиваясь к ней, и будет гордиться его мужеством.
— Мне это нужно, сэр!
— Это лишнее, Шарп. Вы и так получите следующий чин под Бадахосом…
— Вы поставите моё имя первым, сэр?
Уиндхэм встал:
— Подумайте хорошенько, Шарп. Не порите горячку. — он указал на дверь, — Всего доброго.
Шарп не замечал дождя. Он стоял и смотрел на крепость. Стрелок думал о Терезе. Он должен идти в брешь, не ради неё, не ради роты, а хотя бы потому что он — солдат и у него есть гордость.
Кто-то говорил ему, что смиренные наследуют землю. Может быть, но не раньше, чем на ней не останется ни одного солдата.
ГЛАВА 10
— Сержант Хейксвелл, сэр! Докладываю лейтенанту Шарпу, сэр, как положено, сэр! — каблуки щёлкнули, кисть взвилась в салюте, усердие читалось на дёргающейся жёлтой образине.
Шарп вернул приветствие. С момента его понижения в звании прошло уже три недели, но эта рана всё ещё кровоточила. Батальон смущённо звал его «сэр» или «мистер Шарп», и лишь Хейксвелл не упускал случая подсыпать соли. Шарп показал ему кучу на земле:
— Рассортируйте.
— Сэр! — Хейксвелл повернулся к рабочей партии из лёгкой роты, — Вы слышали лейтенанта! Шевелитесь, нас ждёт капитан.
Хэгмен, пожилой стрелок, лучший снайпер полка, прослуживший с Шарпом семь лет, хмуро ухмыльнулся своему бывшему командиру:
— Дерьмовый день, сэр.
Шарп согласно кивнул. Дерьмовый. Гадкая морось приостановилась, но едва ли надолго.
— Как жизнь, Дэн?
Немолодой стрелок скривился и посмотрел по сторонам, не подслушивает ли Хейксвелл:
— Такая же, как день, сэр.
— Хэгмен!!! — вопил, конечно, сержант, — То, что ты — старый хрыч, ещё не означает, что ты можешь отлынивать от работы!
Он приторно улыбнулся Шарпу:
— Простите, лейтенант, сэр! Некогда болтать, надо работать, сэр. — голубые глазки невинно моргнули, — Как ваша леди, сэр, с ней всё в порядке? Надеюсь лично засвидетельствовать ей своё почтение. Она ведь в Бадахосе, сэр?
Хихикая, он посеменил к своей группе, что освобождала от груза телегу с лопнувшей осью. Шарп не собирался доставлять удовольствие Обадии, демонстрируя, что его насмешки попали в цель, а потому отвернулся и посмотрел на другой берег серой, вздувшейся от непрерывных дождей реки. Бадахос. Город был построен на уголке земли, образованном Гвадианой и её притоком Роильясом. Над городом нависал замок, сооружённый на высокой скале в том месте, где соединялись потоки. Сейчас армия британцев ожидала, когда саперы закончат понтонный мост, чтобы переправиться на южный берег к стенам Бадахоса. Каждый из жестяных понтонов, усиленных деревянными скобами, весил до двух тонн. Их заякорили в ряд поперёк течения, поверх протянули толстые тридцатисантиметровые канаты, по которым сапёры укладывали доски со сноровкой, говорившей о немалом опыте. На дальнем конце моста настилали последние планки, а по ближнему уже пошли возы, с которых солдаты сбрасывали песок и землю на дощатое покрытие, образуя некое подобие грунтовки.
— Вперёд!
Первой переправлялась Тяжёлая Кавалерийская Бригада. Спешенные бойцы вели своих лошадей в поводу. Животные нервничали, ступая по колыхаемому волнами мосту. На том берегу всадники заняли свои места в сёдлах, разбились на эскадроны и поскакали к городу. Естественно, они не собирались прыгать с саблями на стены, их задача заключалась в демонстрации силы и удержании немногочисленной французской кавалерии от попыток помешать переправе британских войск.
Капли вспенивали тёмную воду реки, но были не в силах промочить и без того мокрую форму уныло бредущей по настилу пехоты. Разнообразие внёс одинокий пушечный выстрел, громыхнувший со стороны крепости и встреченный дружным рёвом. Эскадрон тяжёлой кавалерии подъехал слишком близко к городу, и французы не упустили случая их попугать. В крике пехоты была беззлобная ирония: очень уж поспешно конники ретировались из зоны обстрела. Солдатам вскоре предстояло умирать под дулами пушек, и они были рады тому, что их конным товарищам артиллерией тоже преподан урок.
Полк Шарпа на время превратился во вьючных животных. Из более чем сотни телег с имуществом инженеров две сломались, и для доставки груза на ту сторону было решено привлечь солдат Южно-Эссекского. К Шарпу подъехал Уиндхэм:
— Всё готово, мистер Шарп?
— Так точно, сэр. Сэр?
— Мистер Шарп? — полковник натянул поводья.
— Как насчёт моей просьбы?
— Не время и не место это обсуждать, мистер Шарп. Всего хорошего, — Уиндхэм коснулся пальцами кисточки на двууголке и поспешил прочь.
Шарп поправил на боку палаш, абсолютно бесполезный в деле подсчёта лопат с кирками, и поплёлся по грязи к полковому багажу. Каждая рота имела держала мула, перевозившая учётные книги и прочую канцелярщину, скудный продовольственный запас и, против правил, барахло некоторых офицеров. Другие животные были навьючены полковыми грузами: ящиками с оружием и боеприпасами, опять же, документацией, униформой и жутковатыми инструментами хирургов. Среди мулов затесались слуги офицеров с запасными и вьючными лошадями.
Бегали и орали детишки. Их матери прятались от дождя в импровизированных укрытиях, ожидая приказа выступать. Согласно предписаниям при батальоне имели право находится не более шестидесяти жён. Однако годы войны сделали своё дело и сейчас за Южно-Эссекским двигались три сотни дам и ещё больше детей. Англичанки, ирландки, шотландки, валлийки, испанки, португалки и даже одна француженка, не пожелавшая расстаться с пленившим её под Фуэнтес де Оноро сержантом из роты Стеритта. Некоторые были шлюхами, прельстившимися жалкими солдатскими пенсами; другие — законными супругами с выправленными бумагами; третьи называли себя жёнами, обходясь без официальных церемоний. Многие из них были замужем во второй, а то и в третий раз, теряя предыдущих мужей от французских пуль или испанских болезней.
Смотры жён Уиндхэм отменил. Находись полк на казарменном положении, такие проверки имели бы смысл, давая семьям нижних чинов возможность напрямую общаться с командиром. Здесь же, в Испании, весть об инспекции вызвала у женщин недовольство, которое они не замедлили выразить в очень своеобразной форме во время первого же смотра. Уиндхэм шёл вдоль строя дам, но вдруг застыл, как вкопанный: молоденькая жена рядового Клейтона расстегнула лиф и кормила грудью сына. Подобрав отвисшую челюсть, полковник рявкнул:
— Ты не могла с этим подождать, женщина?!
В ответ девушка приподняла полную молока грудь:
— Я могла, маленький — нет. Если уж он чего-то хочет, ему подавай здесь и сейчас. Вылитый папаша.
По строю прокатилась волна смешков. Уиндхэм побагровел и зашагал прочь. Джессика знала бы, что делать в этом случае, он не знал.
Шарп приблизился к полковому обозу, и женщины заулыбались ему из-под своих покрывал. Лили Граймс, миниатюрная, никогда не унывающая дама с языком острым, как хорошо наточенный штык, шутливо откозыряла ему:
— Со смотрами покончено, капитан? — только солдатские жёны по-прежнему звали его капитаном.
— Ты права, Лили.
Она фыркнула:
— У него в голове навоз.
— У кого?
— У нашего драного полковника. На кой ляд ему сдались эти смотрины?
Шарп ухмыльнулся:
— Он переживает за тебя, Лили. И ему приятно на тебя глядеть.
— Чёрта с два! Ему приятно глядеть на сиськи Салли Клейтон. — Она погрозила Шарпу пальцем, — Да и вы, капитан, не птичек в небе рассматривали, уж я-то видела.
— Что мне сиськи Салли, я мечтал о твоих.
Она захохотала:
— В любое время, капитан, вам стоит лишь сказать.
Смеясь, Шарп пошёл дальше. Ему нравились эти суровые бабы. Все тяготы войны: ночёвки под проливными дождями, скудный паёк, длинные марши, они переносили без жалоб и стенаний. Шарп вспомнил, как однажды та же Лили шла по разбитой дороге, неся двух орущих детишек, мушкет мужа и нехитрый семейный скарб, и улыбалась каким-то своим мыслям. Умудряясь вести хозяйство и воспитывать детей, солдатские жёны провожали мужей в бой и безропотно шли искать после битвы их мёртвые или израненные тела. Они не были «леди». Одетые в дикую смесь военного и гражданского тряпья, загорелые дочерна, своими огрубевшими ручками эти бабы могли обчистить мертвеца за десять секунд, а дом — за тридцать. Черноротые, громогласные, бесстыдные, могли ли они быть иными? Вынужденные подмываться, рожать, облегчаться на виду сотен мужчин, они не были скромницами. Может, кто-то и зажал бы нос надушенным платком при виде них, но Шарпу они нравились. Они были сердечными, верными и никогда не ныли.
Майор Колетт отдал полку приказ приготовиться, и Шарп повернулся к своей команде. Там царил хаос. Двое сорванцов вскрыли корзину, привязанную к одному из мулов маркетанта-испанца. Сам торгаш ругался на чём свет стоит, но ничего не предпринимал, боясь выпустить из рук соломенные поводки остальных ослов. На подбежавшего Шарпа никто не обращал внимания. Помощник маркетанта крутил руки воришкам, отбирая выуженные ими из корзины бутылки. Матери несовершеннолетних бандитов, чуя поживу, подобрались поближе и тоже вопили, как резаные. Гвалт стоял до небес.
— Ричард!
Шарп покосился через плечо и увидел подъезжающего на лошади майора Хогана.
— Сэр?
Хоган поднял бровь:
— Вы так официальны.
Шарп помотал головой:
— Я не официален, я затюкан. — он ткнул пальцем за спину, — Моя новая рота.
— Да, я оповещён. — Хоган спрыгнул с коня и повернулся к Шарпу. Вдруг выражение лица его изменилось, и он напряжённо уставился на мост. Шарп тоже посмотрел туда. На мосту взбесилась лошадь какого-то капитана. Напуганное переваливающейся на волнах переправой, животное пятилось назад, тесня идущую следом пехоту. Офицер, злясь на ставящего его в глупое положение коня, не жалел плети. Лошадь заржала и встала на дыбы.
— Слезай! — голос у Хогана оказался на удивление громкий — Слезай, болван! Спешивайся!
Капитан вместо этого натянул удила с такой силой, что лошадь взбрыкнула и выбросила его из седла. Он упал на самый край моста, начал подниматься, но сорвался в реку. Пехотный сержант поспешно схватил доску и протянул бедняге, но того уже отнесло течением. Молотя руками по воде, офицер боролся с потоком. Хоган шипел от досады. Никто из солдат не бросился в воду спасать своего начальника. Не из неприязни, просто пока рядовой снимет мешок, рюкзак, патронную сумку и прочее, капитан будет далеко. Лошадь, избавившись от бремени, дрожала. Кто-то взял животное под уздцы (как, собственно, и должен был сделать капитан) и спокойно отвёл на другой берег. Владелец лошади с поверхности реки исчез.
Шарп зло сказал:
— Вот вам и вакансия.
— Что, несладко?
— Несладко? Что вы, сэр. Чудесно вновь почувствовать себя лейтенантом. Это как помолодеть на десять лет.
— Слышал, вы стали прикладываться к бутылке?
— Не часто. — он напивался три раза с того дня, как уехала Тереза; с того дня, как он потерял роту, — А вы слышали о том, что моё представление было официально отклонено в январе, все в полку об этом знали, но никто не удосужился мне об этом сообщить. Только когда на моё место прибыл человек… Теперь я командую ослами, пока другой осёл разваливает мою роту!
— Он, что, так плох?
— Да не знаю я! — гнев Шарпа улёгся так же быстро, как и вспыхнул, — Простите.
— Хотите, я поговорю с Уэлсли…
— Нет, не надо.
Гордость не позволяла Шарпу просить помощи, но, подумав секунду, он сказал:
— Впрочем, замолвите за меня словечко. Я хочу командовать «Форлорн Хоуп» под Бадахосом.
Понюшка, извлечённая Хоганом из табакерки, не достигла ноздрей. Вместо этого майор положил табак обратно, закрыл и спрятал коробочку:
— Вы шутите? … Вы не шутите. Господи, Ричард, не пройдёт и месяца, как вы снова будете капитаном и без «Форлорн Хоуп».
Шарп упрямо покачал головой:
— Я хочу командовать «Форлорн Хоуп». Поговорите об этом с генералом.
Хоган взял Шарпа за локоть и бесцеремонно развернул на восток лицом к городу:
— Вы знаете что это, Ричард? Это чёртова неприступная крепость, — Он указал на каменный мост, ведущий к Бадахосу, — Мы не можем атаковать здесь. Идти по мосту — самоубийство. Взглянем на восточную стену. Перед ней заводь. Чтобы через неё перебраться, нужен флот, а на тот случай, если мы решим взорвать дамбу, там предусмотрен форт. Вы чувствуете себя способным вскарабкаться на тридцатиметровую скалу, перемахнуть через стену высотой метров десять и всё это под градом шрапнели? — инженер ткнул пальцем, — А это — западная стена. Выглядит безобидно, да?
На взгляд Шарпа западная стена отнюдь не выглядела безобидной. Даже с расстояния в семь километров были видны похожие на маленькие замки бастионы, защищавшие западную стену. У Хогана прорезался отчётливый акцент, как случалось всегда, когда ирландец волновался:
— Слишком безобидно! Они надеются, что мы атакуем здесь и приготовили столько мин, столько пороха, что ваш Гай Фоукс на том свете сгрызёт себе локти от зависти до самых плеч. Атакуй мы там, и апостолу Петру обеспечен самый хлопотный денёк со времён Азенкура.
Хоган горячился. Как инженер он видел, насколько серьёзна задача, а как военный понимал, какой крови будет стоить её решение:
— Остаётся южная стена. Прежде нам придётся захватить один или два внешних форта, и только тогда мы займёмся стеной. Вам известна её толщина? Какое расстояние от кромки рва до изнанки стен в Сьюдад-Родриго?
— Метров тридцать, кое-где пятьдесят.
— Да? А здесь сто и больше! Добавьте простреливаемый фланкирующим огнём ров, в котором легко поместится весь Сьюдад-Родриго и вы поймёте, что я имел в виду, называя эту чёртову крепость неприступной!
Хоган вздохнул.
— Господи! Есть шанс, что французы перемрут от голода. Есть шанс, что Господь в своей неиссякаемой милости поразит их всех молниями, но, скорее всего, лягушатники просто полопаются от смеха один за другим, если нам взбрендит штурмовать бреши.
Шарп сжал челюсти:
— Нам придётся.
— И как, позвольте спросить? Бросать толпу бедных недоносков в бой, чтобы французы отстреливали их, как зайцев? Если это единственный метод, то мне он не по душе!
Стрелок упрямо потупился:
— Толпе бедных недоносков понадобится «Форлорн Хоуп».
— Ага! А ещё — дурак, который будет командовать ими, и вы собираетесь предложить себя, угадал? Ради Бога, Ричард, объясните мне, зачем вам «Форлорн Хоуп»?
Шарп вскипел:
— Потому что это лучше, чем слюнявое смирение, о котором всё жужжит, как муха, наш святоша — полковник! Я — солдат, а не вонючий счетовод! А мне приходится доставать фураж, подсчитывать лопатки с кирками! Да, сэр! Нет, сэр! Позвольте вычистить ваш сортир, сэр, и лизнуть вас в задницу, сэр! Это не дело для солдата!
От возмущения ирландец чуть не задохнулся:
— Дорогой мой, это и есть дело солдата! Армии не обойтись без фуража, лопат и, прости, Господи, сортиров! Или, может, вы планируете, как святой отшельник, питаться акридами и, будучи вознесён святым духом в брешь, насмерть поразить там французов благоуханием?!
Шарп поневоле улыбнулся, а Хоган иссяк. Грустно глядя на стрелка, он сказал:
— Бросьте ребячится, Ричард, вас ждут в Бадахосе жена и ребёнок.
Шарп посмотрел ему в глаза:
— Знаю. Но я хочу в «Форлорн Хоуп».
— Это — верная смерть.
— Поговорите с Веллингтоном.
— Ричард, вы — упрямый остолоп!
— Уиндхэм тоже так думает.
Хоган безнадёжно махнул рукой:
— Ладно, ваша взяла. Поговорю.
Он взял поводья в кулак:
— Вы не подсадите меня? — и, не удержавшись, послал парфянскую стрелу, — Если, конечно, это не противоречит вашим странным представлениям о «деле солдата».
Шарп помог ему сесть в седло:
— Так вы поговорите с Уэлсли обо мне?
— Да! Да! Да! Сколько раз вы хотите это услышать? В любом случае, решать не ему, а командиру той дивизии, что пойдёт на штурм.
— Они прислушаются к мнению Веллингтона.
Хоган неохотно кивнул, а затем, словно вспомнив что-то, нагнулся к Шарпу и спросил:
— А вы знаете, что за день завтра?
— Нет.
— Вторник, семнадцатое марта.
— И что?
— Эх, вы, закоренелый язычник! Завтра — день святого Патрика. День Ирландии. Поздравьте сержанта Харпера — он хороший католик.
— Обязательно.
Хоган наблюдал, как Южно-Эссекский по приказу офицеров сбивается с шага и вступает на мост, идя не в ногу. Ирландцу взгрустнулось. Он считал Шарпа своим другом. Тот был прав, смирением крепость не возьмёшь. Завтра, в день святого Патрика, англичане начнут подкапываться под Бадахос. На долгую осаду, впрочем, надеяться не стоило. Веллингтон опасался, что полевая армия императора, численно превышающая британскую, придёт на помощь гарнизону. Поэтому Бадахос будет взят приступом, невзирая на потери, ещё до окончания Великого Поста.
Хоган хорошо знал, в чём состоит его долг друга. Он побеседует с Веллингтоном, но попросит его отказать Шарпу. Он спасёт Шарпу жизнь, а что ещё требуется от друга?