ГЛАВА 11

Если бы кто-то наполнил горячим воздухом шар и поднялся над Бадахосом, он бы увидел под собою что-то вроде четверти шипованного колеса. Старинный замок торчал гигантской втулкой оси, от которой отходили почти под прямым углом друг к другу спицы северной и восточной стен. Южная же и западная образовывали неровную дугу обода, усаженную семью зубцами бастионов.

Атака с севера была невозможна. Город стоял на берегу Гвадианы, в месте, где река разлилась шире, чем Темза у Вестминстерского аббатства. Единственной переправой служил древний каменный мост. Каждый метр моста простреливался пушками со стены, а вход на него контролировали три независимых форта, больший из которых, Сан-Кристобаль, вмешал до двух полков пехоты.

Другая «спица», восточная стена, была укреплена похуже. На её северном конце высился на огромном утёсе средневековый замок. Там, где его стены, резко снижаясь, переходили в городские, предпринятый штурм мог увенчаться успехом. Чтобы помешать этому, строители возвели дамбу и запрудили Роильяс. Теперь ахиллесову пяту отделяла водная гладь, почти столь же обширная, как и на севере. Прав был Хоган, говоря, что без флота здесь делать нечего.

Протянувшимся на полтора километра южной и западной стенам отсутствие естественных водных преград фортификаторы с избытком компенсировали строительством семи бастионов, начиная со стоящего на пересечении западной и северной стен Сан-Винсенте и до нависшего над Роильясом Тринидада. Кроме бастионов стены прикрывал гласис (насыпь, отражающая ядра) и впечатляющий ров глубиной от вершины гласиса до дна шесть метров, а вместе с высотой стен все пятнадцать. Мало того, что он простреливался с бастионов, там ещё имелись равелины, наткнувшись на которые атакующие пребывали в полной уверенности, что достигли крепостных стен, и получали порцию картечи из хитроумно замаскированных пушек.

Бадахос не относился к переоборудованным под требования современности старинным крепостям. Наоборот, он был последним писком инженерной мысли, бриллиантом в короне Испании, смертоносной западнёй для любого врага. Гарнизон его составляли лучшие французские части на всём полуострове. Два раза англичане терпели крах в попытках овладеть Бадахосом и едва ли могли надеяться, что в третий раз им повезёт больше.

У твердыни было одно слабое место. С юго-востока, напротив бастиона Тринидад на другом берегу Роильяса, поднимался холм Сан-Мигель. С его плоской вершины осаждающие могли обстреливать город. Зная об этом, французы возвели ещё два форта. Первый, Пикурина, стоял на берегу заводи Роильяса на пологом склоне холма Сан-Мигель. Второй форт, Пардалерас на юге, упреждал любые поползновения штурмовать брешь, буде её пробьют в городских стенах установленные противником на Сан-Мигеле орудия. Невелик шанс, но британцы полагали вновь им воспользоваться, и вот сегодня, в день святого Патрика, на тыльной стороне холма Сан-Мигель полным ходом шли приготовления.

С вершины холма, где собирались желающие поглазеть на крепость, была хорошо видна свежая кладка между бастионами Санта Мария и Тринидад — след бреши, пробитой во время последней осады. Камень ещё не успел потемнеть, и его цвет казался насмешкой над усилиями англичан.

Шарп стоял за Патриком Харпером и разглядывал город:

— Какой же он здоровенный.

Сержант молчал. Шарп достал из шинели бутылку и протянул ему:

— Держи. С днём святого Патрика.

Широкое лицо сержанта просияло:

— Вы — великий человек, сэр, даром, что англичанин! Я постараюсь сохранить для вас полбутылки до дня святого Георгия.

Шарп притопнул ногами от холода подумал и изрёк:

— Пожалуй, я не буду ждать этого дня, а выпью сейчас.

— Как скажете.

Было заметно, что сержанту приятны и подарок бывшего командира, и его общество. Они редко виделись в последнее время. Сержант хотел было поведать Шарпу, как не хватает его роте, но раздумал, рассудив, что надо быть дураком, чтобы не понимать таких очевидных вещей. Лёгкая рота по составу ничем не отличалась от остальной армии, и состояла из воров, пьяниц, должников и убийц, выбравших армию вместо тюрьмы или виселицы. Кроме преступников, в роте служили деревенские увальни, попавшие в лапы вербовщиков; болваны — влюблённые, поступившие в армию от несчастной любви; бродяги, соблазнённые кормёжкой, одёжкой и двумястами граммами рома в день. Очень немногих привела в вооружённые силы любовь к родине. Сам Харпер стал солдатом, спасаясь от голодной смерти в своём Донеголе.

Но эти подонки общества были лучшей пехотой в мире. Они не были такими изначально. Хитрость заключалась в командирах, подобных Шарпу или самому Веллингтону. Безоговорочно поверив во вчерашних неудачников, они дали им отведать победы, и этот вкус вселил в них уверенность в собственных силах и повёл к новым победам. Конечно, лёгкой роте не хватало Шарпа! Он верил, что они способны горы своротить, и они сворачивали. Может, новый капитан и научится этому однажды (если научится), но пока парни скучали по Шарпу. Харпер вздохнул и предложил Шарпу бутылку:

— За Ирландию, сэр, и пусть сдохнет Хейксвелл!

— Хороший тост. Как ублюдок?

— Когда-нибудь я отверну ему башку.

— Я тебе отверну! Урод — мой.

— Как он умудрился прожить так долго?

— Он считает себя бессмертным, — Шарп зябко повёл плечами под тонкой шинелью, — И он всегда держит ухо востро. Будь осторожен, Патрик.

— Постараюсь.

— А что думает о нём капитан Раймер?

Харпер поразмыслил, взял у Шарпа бутылку, отхлебнул и вернул обратно:

— Бог его знает. По-моему, он его боится. Капитан парень неплохой, только больно доверчивый, — Сержант почувствовал себя неловко. Ему казалось неправильным ругать одного офицера в присутствии другого, — Молод он.

— Мы с тобой тоже не старики. А новый прапорщик?

— Мэттьюз? О, он в порядке. Прилип к лейтенанту Прайсу, словно младший братишка.

— О Прайсе, полагаю, можно не спрашивать?

— Лейтенант Прайс для роты — неиссякаемый источник хорошего настроения.

Вновь начал накрапывать дождик. От холодных капель стыла кожа на лице. Позади, у севильской дороги запели рожки, созывая батальоны на вечернюю поверку. Шарп поддёрнул воротник:

— Нам лучше вернуться.

На стене крепости суетились фигурки в синей униформе.

— Лягушатникам сегодня придётся несладко! — Шарп вдруг вспомнил о Терезе с Антонией и нашёл взглядом колокольню собора. Странно было думать, что где-то там рядом его жена и дочь. Может, Тереза в эту минуту тоже смотрит на колокольню и скучает по нему.

Ливень усилился, и Шарп поспешил к британскому бивуаку.

— Сэр!

— Да?

Сержант мямлил, очень уж деликатную тему он собирался затронуть:

— На днях подходил майор Хоган…

— И…?

— Ну… он рассказал нам о мисс Терезе, сэр.

Шарп нахмурился:

— Что рассказал?

— О том, что она в городе, и что вам надо её найти. Парни решили, что будут драться, как черти!

— С чего бы?

— Сэр, ребята загорелись помочь вам.

— По-вашему, раз я теперь командую бабами, то сам стал бабой и не справлюсь без посторонней помощи?

У Харпера так и рвалась с языка просьба не валять дурака, но это значило бы перейти грань между субординацией и дружбой.

Он прочистил горло и попробовал объясниться:

— Нет, сэр. Они хотят пособить. Им по душе мисс Тереза, и они беспокоятся о ней.

«И о вас тоже» — добавил он про себя.

Шарп категорично помотал головой. Ему не хватало лишь орды ухмыляющихся солдафонов в качестве свидетелей его первой встречи с дочерью!

— Скажи им: нет!

— Я-то скажу, но они всё равно будут искать.

— Ладно, пусть ищут. В большом городе найти человека не так-то легко.

Харпер простодушно захлопал ресничками. Шарп подобрался.

— Нелегко, сэр! Конечно, если не знаешь, что искать надо в доме с двумя апельсиновыми деревьями позади храма.

Шарп не выдержал и рассмеялся:

— Ступайте в пекло, сержант!

Харпер весело оскалился:

— За вами, сэр, хоть к сатане в задницу!

Всего пару часов спустя ад сам пришёл к ним и это был очень мокрый ад. Разверзлись хляби небесные. Гром рокотал, словно в тучах перекатывали по доскам гигантские полевые орудия. Небо растрескивалось молниями, извергая неистощимые потоки воды. Людей не было слышно, буйство стихии заглушало любые звуки. Восемнадцать сотен промокших до нитки, дрожащих мужчин копошились в слякоти на вершине холма, упрямо копая траншею первой параллели, изредка поднимая голову, чтобы увидеть цитадель, выхваченную очередной вспышкой из тьмы, и уткнуться обратно.

Ветер был заодно с дождём. Он подхватывал тяжкие струи, и с удвоенной силой швырял вниз, он хватал за полы шинели, превращая солдат в жуткие подобия летучих мышей.

Рытьё не прекращалось всю ночь, всю ночь не прекращался дождь. Холодным сырым утром французские канониры выползли из своих тёплых сухих убежищ и увидели змеящуюся по вершине Сан-Мигеля полосу свежей земли. Тогда они открыли огонь. Снаряды летели надо рвом, над гласисом, над заводью и врезались в земляной бруствер. Работы приостановились — параллель была ещё слишком мелкой, чтобы защищать от снарядов. День напролёт струи воды и французские снаряды возвращали землю туда, откуда англичане её упорно извлекали ночью.

И снова они махали лопатами ночь напролёт: без перерыва, до стёртых в кровь ладоней. В ботинках хлюпала грязь, форма отяжелела от впитанной влаги, потому что небеса прорвало, будто перед всемирным потопом. Французские пушки вели беспокоящий огонь, и нередко слякоть окрашивалась красным, но всё же дело продвигалось.

Когда глубина траншеи стала достаточной, чтобы работать днём, измученные батальоны отвели на отдых, а их место заняли другие. В числе прочих и Южно-Эссекский без оружия и ранцев направился за своей порцией работы, грязи и орудийной пальбы. Шарп остался в тылу с двумя дюжинами солдат охранять обоз. Иногда до них доносился гром французских орудий, приглушённый непогодой и расстоянием. Шарп терпеть не мог сидеть без дела. В конце концов, он назначил старшим немолодого сержанта, а сам пошёл к параллели.

Бадахос смотрелся тёмной скалой в море воды и слякоти. Стены его окаймляло грязное кружево порохового дыма, прокалываемое юркими иглами пушечных выстрелов. Противник сосредоточил огонь левее Шарпа, там, где целый полк готовил позиции для британской артиллерии. На глазах у стрелка ядро врезалось в земляную насыпь, расщепило габион и взорвалось в толпе солдат. Кроме обычных орудий, французы опробовали свои гаубицы, толстые короткие стволы которых выплёвывали снаряд высоко вверх, так что тонкий дымок горящего запала скрывался в низких тучах. Оттуда ядра обрушивались на влажный склон, чаще всего просто зарываясь в почву (из-за потушенных грязью или дождём фитилей), но несколько штук всё же сработали в облаке чёрного дыма и осколков. Впрочем, вреда они не причинили, не долетев до британских позиций, и французы прекратили огонь из гаубиц, решив приберечь заряды для второй параллели, что должна была готовиться ниже по склону и, соответственно, ближе к стенам.

Южно-Эссекский Шарп нашёл на северном конце параллели, там, где откос плавно переходил в речной берег. Орудия, поставленные здесь, могли бы обстреливать замок, казавшийся величественным и неуязвимым на своём скальном основании. Хорошо виден был люнет Сан-Роке, упоминавшийся Хоганом, прикрывавший дамбу через Роильяс на этом берегу и бастион Сан-Педро на восточном… Уничтожь англичане дамбу, заводь обмелела бы и грядущий штурм бреши значительно облегчился.

Прямо перед носом Шарпа из траншеи выскочил человек. Это был сержант Хейксвелл. Встав на краю окопа, он сквернословил в адрес работающих солдат:

— Копайте, разгильдяи! Здесь армия, и вам, сифилитическим свиньям, никто отлынивать не даст! Так что двигайте мослами, рохли!

При этом он бдительно поглядывал по сторонам, примечая недовольных подобным обращением, и увидел Шарпа. Сержант отдал честь, рожу скривило судорогой:

— Сэр! Лейтенант, сэр! Решили помочь нам, сэр? — Он мерзко захихикал и вновь повернулся к Лёгкой роте:

— Живее, ленивые коровы! Копайте!

Упоённый звуками собственного голоса, он наклонился над траншеей и потерял осторожность. Его толстый зад был так открыт и беззащитен. Шарп не удержался. Он, конечно, понимал, что так не подобает поступать офицеру, что он не должен этого делать, но он отвел ногу назад и с огромным удовольствием отвесил Хейксвеллу пинка. Тот заорал и, молотя конечностями, с размаху шлёпнулся в жижу на дне окопа. Лёгкая рота разразилась хохотом. Сержант барахтался в грязи, с ненавистью глядя на Шарпа. Стрелок помахал ему рукой:

— Мои извинения, сержант. Я поскользнулся.

Поступок был дурацкий и неосторожный, но, во-первых, он напомнил роте, что всё ещё на их стороне, а, во-вторых… Да к чёрту «во-вторых», ему просто приятно было это сделать!

Собираясь уходить, Шарп наткнулся на выбирающегося из траншеи капитана Раймера. Если Раймер и видел, что произошло, вида он не показал. Наоборот, капитан вежливо кивнул стрелку:

— Ненастный денёк!

Надо было поддержать разговор, и Шарп, указав на окоп, ляпнул первое, что пришло в голову:

— По крайней мере, рытьё траншей не даёт замёрзнуть.

Уже заканчивая фразу, стрелок сообразил, что Раймер может расценить его слова как предложение взять лопату, и поправился, впрочем, тоже не слишком удачно:

— Одно из преимуществ офицерского звания, э-э?

Ему трудно было заставить себя называть Раймера «сэр». Раймер не обиделся:

— Солдаты ненавидят копать.

— Вы бы на их месте тоже.

Капитан никогда не задумывался над этим. Он родился в приличной семье в Раймсе, Уолтем Кросс, а это не располагало человека к мыслям о физическом труде. Раймер был привлекательным молодым человеком с ухоженными волосами и ногтями. Он очень нервничал в присутствии Шарпа. Сложившаяся не по его вине ситуация ему не нравилась. Он со страхом ждал обещанного полковником Уиндхэмом скорого возвращения в роту уже не капитана, а лейтенанта Шарпа. Полковник уверял, что причин для беспокойства нет: «Всё утрясётся. Вы освоитесь в роли командира, и Шарп вам очень пригодится в бою.» Раймер предпочитал так далеко в будущее не заглядывать.

Он посмотрел на высокого стрелка со шрамом на щеке и глубоко вздохнул:

— Шарп?

— Сэр? — Рано или поздно это слово придётся произнести.

— Я хотел сказать…

Что именно хотел сказать Раймер Шарпу осталось неизвестным. Французское ядро просвистело в воздухе и грянулось о землю. Шарп среагировал мгновенно: схватив замершего на полуслове капитана, он толкнул его в траншею и скатился следом. Вовремя. Новый снаряд взорвался, разбрасывая куски металла и комья земли. За ним последовали другие. Казалось, все пушки замка, восточной стены, Сан-Педро и Тринидада открыли огонь по северной сотне метров траншеи.

Солдаты прекратили работу. Обстрел этой части параллели был бессмысленным и вызывал недоумение. Шарп высунулся из-за бруствера и увидел улепётывающий в их сторону конный разъезд. Раймер выглянул рядом со стрелком:

— Что происходит?

Всадники перемахнули окоп над их головами, костеря врага на все лады. Шарп повернулся к Раймеру:

— У роты есть оружие?

— Нет, был приказ оставить его в тылу.

— А у кого есть?

Раймер задумался:

— Гренадёры рядом. У них есть. А в чём дело?

Шарп ткнул пальцем в сторону крепости. От форта, стерегущего дамбу, тянулась цепочка людей. Синие мундиры делали их неприметными в хмуром свете дня. У Раймера отвисла челюсть:

— Это… это что?

— Что, что… французы!

Противник быстро приближался, нацеливаясь уничтожить недостроенную параллель. Вражеские канониры прекратили огонь, боясь попасть в соотечественников. Вражеские солдаты изготовились к штыковой, завопили и бросились вперёд.

 

ГЛАВА 12

Капитан Раймер в последнее время часто думал о том моменте, когда ему придётся впервые повести свою роту в бой. Он представлял себя, такого красивого в яркой униформе, на живописном склоне холма под лазурным небом. Знамёна развеваются на ветру. Он поднимает саблю и прокладывает со своими солдатами всей британской армии путь сквозь самый центр вражеского войска. Иногда в мечтах его ранили, не тяжело, но достаточно, чтобы потом, вернувшись домой, небрежно рассказывать об этом где-нибудь в гостиной восхищённым дамам, ловя на себе завистливые взгляды их не нюхавших пороху кавалеров.

Вместо этого он стоял по колено в грязи на дне канавы, промокший до нитки, а его люди ордам вооружённых до зубов французов могли противопоставить только кайла да заступы. Капитан оцепенел. Не дождавшись от него приказаний, рота привычно уставилась на Шарпа. Стрелок помедлил. Видя, что Раймер в ступоре, он махнул рукой:

— Отходим!

Сражаться смысла не было, во всяком случае, до подхода полноценно вооружённых частей. Землекопы в мундирах вылезли из траншеи и отбежали вверх по косогору. Французы их не тронули, враг имел другие цели: испортить параллель и, самое главное, захватить как можно больше лопат и кирок. За каждый подобный трофей комендант обещал выплатить по пять франков.

Шарп двинулся по траве вдоль траншеи, держась на расстоянии от французов, что бойко перекидывали из окопа найденные инструменты своим товарищам на бруствере. Перед лицом накатывающегося противника другие рабочие партии выскакивали из-под земли и, словно вспугнутые зайцы, удалялись на безопасную дистанцию. У вершины холма царил хаос: британцы, практически безоружные, сбились в кучу, пока враг, считанными метрами ниже, громил плоды их трудов. Часть французов пыталась свалить насыпь бруствера обратно в окоп, но мокрая земля поддавалась плохо. Усилия противника вызвали насмешки со стороны радых неожиданной передышке в работе англичан. Один или два француза в ответ подняли ружья, но британцы находились метрах в пятидесяти, за пределами досягаемости мушкетного огня.

— Бардак, сэр. — рядом шагал Харпер с лопатой.

Заляпанный грязью сержант Хейксвелл промчался в тыл, мимоходом одарив стрелка с Харпером злобным взглядом. Не успел Шарп удивиться странному маршруту гадёныша, как их нагнал капитан Раймер:

— Что мы можем предпринять?

Шарп пожал плечами. До подхода рот с оружием — ничего.

Инженер в голубой шинели и шляпе с пышным плюмажем, в котором Шарп узнал полковника Флетчера — главу сапёров, бесновался среди солдат. Он с таким трудом доставил из Лиссабона инструменты, а теперь бесценные заступы уплыли в лапы к противнику.

— Немедленно заберите у них лопаты!

Несколько человек нерешительно выступили в сторону французов. Те навели мушкеты и нажали курки. Сырой порох не хотел гореть, и раздалось всего три выстрела. Одна из пуль попала Флетчеру в низ живота. Полковник согнулся и упал. Под торжествующие крики французов раненого унесли.

Гренадёрская рота с ружьями наперевес промаршировала мимо Шарпа. Их вёл капитан Лерой с неизменной сигарой во рту, мокрой и потухшей. Другая вооружённая рота уже выстроилась для атаки, и Лерой расположил своих солдат за ними. Поймав взгляд Шарпа, американец приглашающее качнул головой:

— Присоединитесь?

Французы завладели половиной первой параллели, участком около трёхсот метров, и продолжили натиск вверх по склону. Две роты британской пехоты достали штыки и примкнули их к дулам мушкетов. Лерой обратился к своим парням: «Забудьте о стрельбе. Работайте штыками.» Он вынул саблю из ножен и поднял вверх. Третья рота, пыхтя, спешила в помощь первым двум. Капитаны перемигнулись друг с другом и скомандовали: «Вперёд!»

К месту стычки торопились новые подразделения, но главную опасность для французов представляли именно эти три, наступающие с фланга. Лягушатники рассредоточились по окопу, сорвали тряпки с замков мушкетов и приготовились вести огонь. Шарп сомневался, что ружья сработают, максимум — одно из десяти, но он обнажил палаш и почувствовал себя счастливым. Линия британцев перешла на бег, будто надеясь достичь траншеи до того, как французы начнут пальбу.

Клинок французского офицера взвился вверх: «Tirez!». Шарп видел, как дрогнули лица вражеских солдат, налёгших на курки, но погода сегодня была на стороне англичан. Хлопнуло всего несколько выстрелов, большая часть кремней впустую щёлкнула о полки с сырым порохом. Французы взялись за штыки, сыпля проклятьями.

Британцы ответили им боевым кличем. Всю злость, что накопилась в душе за последние дни дождей и тяжёлой работы, они выплеснули на врага. Даже те, у кого из оружия имелись только лопаты, а то и просто с голыми руками, катились толпой за наступающими ротами, рыча оскорбления противнику. Шарп взмахнул палашом, поскользнулся и, съехав по склону, угодил в траншею. Француз пырнул его штыком. Шарп отбил лезвие в сторону и лягнул врага тяжёлым ботинком. Тот упал. Другие французы взбирались на бруствер, спеша на выручку товарищам. Закипела схватка.

Раздался крик: «Справа!» Волна французов накатилась на траншею, встреченная разношёрстным сбродом смертников с лопатами и без. Шарп мельком увидел в гуще драки массивную фигуру Харпера, яростно орудующего заступом. Ирландец спрыгнул в окоп, отклонил летящий в него штык и развалил несчастному грудную клетку. Сержант пел что-то по-гэльски, очищая траншею страшными ударами, и мало кто рисковал вставать на его пути.

Враги всё ещё удерживали бруствер. Сверху они гвоздили красномундирников штыками, изредка срабатывал кремневый замок, и тогда гремел выстрел. Лягушатников требовалось выгнать оттуда. Шарп подрубил ноги нависшему над ним французу и сбросил в окоп.

Противник тем временем пришёл в себя. Подтянулись отставшие и разбредшиеся, многие из которых сохранили порох сухим. Выстрелы зазвучали чаще. В траншее стало неуютно. Раненые и убитые падали в грязную воду, мутным ручьём бежавшую по дну окопа. Шарп прикончил ещё одного француза и решил, что пора выбираться наверх. Упершись в противоположную стенку ногой, стрелок запрыгнул на бруствер. Мокрая земля подалась, и Шарп чуть не свалился обратно, но его заботливо придержала огромная рука. Сержант Харпер блаженно поднял брови:

— Гораздо лучше, чем копать, сэр! — гигант сжимал французский мушкет, окровавленный багинет которого был изрядно погнут.

Шарп огляделся. Французы заняли часть траншеи в центре параллели, там шла жестокая драка. Здесь, на северном конце, в окопе тоже было полно лягушатников, но у Шарпа под началом неожиданно оказалось около половины его бывшей роты. Они пришли за Харпером, кто с лопатой, кто с трофейным мушкетом, и отчаянно жаждали французской крови. Шарп подмигнул им: «Ну что, парни? Зададим слюнтяям жару?»

Эту часть траншеи охраняла одна вражеская рота. Их офицер рассмотрел команду Шарпа, но, видимо, пришёл к выводу, что эта почти безоружная орава, измазанная землёй с головы до пят, опасности не представляет. Француз и мысли не допускал, что кто-то может по доброй воле выбрать рукопашную, но он не знал Шарпа, и он не знал Харпера. Свора чумазых бесов с двумя высокими дьяволами во главе, с воем набросилась на его людей. Они рвали врагов зубами, разили лопатами, а Харпер ворочал тяжёлым ружьём, как дубиной. Ошеломлённые их натиском, гордые потомки галлов пятились, скользя по грязи, ослепляемые дождем, и не имели сил сопротивляться. Шарп работал палашом, круша лица и глотки. Французский капрал кинулся наперерез, целясь штыком в живот Шарпу. Стрелок посторонился и с маху ударил палашом по дулу мушкета. Ноги француза разъехались на мокрой почве, и он упал навзничь. Палаш взметнулся вверх и стал опускаться на голову капралу. В последний миг Шарп передумал, и клинок вонзился в грунт. Стычка закончилась. Французы позорно бежали к своим, кроме десятка сдавшихся, смирно лежавших на земле. Пощажённый Шарпом капрал приподнял голову, не веря, что жив, покосился на лезвие, торчащее у самого уха. Встретившись взглядом с высоким офицером, сохранившим ему жизнь, француз пробормотал: «Мерси, мсье.»

Харпер указал командиру на пленных:

— Что будем с ними делать, сэр?

— Отпустим.

Держать пленных было негде. Их согнали с глаз долой в траншею и принялись обшаривать в поисках выпивки.

В центре параллели битва все ещё продолжалась. Французы прорывались к позиции первой батареи, но безуспешно, — отдельные группки английских солдат с мушкетами, лопатами, длинными досками вливались в драку. Офицеры верхом кружили вокруг, пытаясь восстановить хотя бы видимость порядка. На них не обращали внимания. Нижние чины хотели забыть о порядке, о ковырянии в земле, о текущей с неба воде. Они хотели драться. С того места, где парни Шарпа обыскивали пленных, середина параллели выглядело жутко. Отсутствовал сопутствующий сражениям пороховой дым, вместо грохота выстрелов слышались только стоны раненых и умирающих, вскрики дерущихся, клацанье металла о металл. Казалось, будто сотни болотных чудищ мерятся силами. Шарп указал французскому капралу на город и подтолкнул его в спину:

— Беги!

Француз настороженно посмотрел на Шарпа. Поняв, что их отпускают, он благодарно отдал честь и, собрав товарищей, повёл их к Бадахосу. Пробежав метров двадцать по склону, французы остановились и подобрали пяток лопат. Харпер заорал:

— Бросайте их сюда!

Капрал показал неприличный жест и побежал догонять соотечественников.

— Пусть уходят.

Дождь омывал сломанные лопаты и мушкеты на истоптанной траве склона, капли, попадая на измазанные лица мертвецов, заставляли их насмешливо гримасничать. Шарп заметил группу вражеских солдат, под командованием офицера засыпающих участок траншеи трофейными лопатами.

— За мной!

Шарп бежал, увязая в мягкой почве, рядом мчался Харпер, позади тяжело дышали ребята из его роты. Французы увидели их. Настал черёд лягушатников воспользоваться заступами. Верзила в синем мундире преградил путь англичанам. Парировав выпад Харпера, он подскочил к Шарпу. Стрелок разрубил ручку лопаты, которой пытался защититься здоровяк, и в этот момент Харпер вогнал штык в бок французу. Тот закачался, но устоял на ногах и начал поворачиваться к ирландцу. Шарп покончил с детиной, рубанув его по шее.

— Вперёд!

Шарп почувствовал боль в спине, обернулся и увидел тычущего в него саблей бледного, как мел, французского офицера.

— Ах ты, гадёныш! — стрелок шагнул к нему, клинки со звоном скрестились.

Оружие Шарпа было тяжелее, он крутанул кисть, отшвырнул клинок француза в сторону и нанёс колющий удар в грудь. Француз отступил, однако нога не нашла опоры, уйдя в рыхлую промокшую землю, и, вместо того, чтобы уклониться, офицер буквально насадил себя всем весом на палаш. Шарп почувствовал, как скрежещут рёбра по стали клинка. Мимо бежали его красномундирники, преследуя спасающихся врагов.

Труба в крепости просигналила отход. Косогор покрылся отступающими французами. Они несли раненых и тянули захваченный шанцевый инструмент. Опасаясь погони английской кавалерии, многие предпочли срезать путь к дамбе по воде. Десять, двадцать метров к фарватеру было мелко, где-то до середины бедра, затем дно резко обрывалось. Офицеры орали и суетились, выгоняя подчинённых из воды на берег и стремясь направить их по первоначальному, пусть и более длинному, зато безопасному маршруту. Вылазка закончилась.

Французские канониры вновь открыли огонь. Ядра месили перемешанную с кровью грязь, и британцы поспешили укрыться в почти сровненной с землёй траншее. Харпер кивком указал на окровавленный палаш Шарпа:

— Как в старые добрые времена, сэр!

Шарп оглядел свою маленькую победоносную армию. Все его стрелки находились здесь и ещё уйма красномундирников из Лёгкой роты. Он улыбнулся им и, подняв обрывок мокрой дерюги, обтёр кровь с лезвия палаша:

— Вам надо вернуться в расположение полка.

— Мы с большей охотой останемся с вами, сэр!

Кто это сказал, Шарп не видел. Он обратился к Харперу:

— Отведите их, сержант.

— Так точно, сэр. — Харпер ухмыльнулся, — И… спасибо, сэр.

— Не за что.

Он вновь был один. Маленькие группы уцелевших бродили по откосу, собирая раненых и стаскивая в кучи погибших. Мёртвых было много, гораздо больше, чем в Сьюдад-Родриго.

У ног Шарпа лежал убитый француз. Стрелок наклонился и проверил его карманы. Ничего ценного. Медная монета, талисман покойного — стрелянная мушкетная пуля, да сложенное в четверть листа письмо, чернила которого сразу потекли, смываемые ливнем. На залитой кровью шее висел дешёвый крестик. Жидкие усики, что француз отращивал в подражание ветеранам, только подчёркивали его не слишком почтенный возраст. Подошва башмака наполовину оторвалась, и теперь висела, подёргиваясь от падающих на неё капель. Прохудилась ли она во время схватки, или потом, когда его товарищи побежали, и он отстал, чтоб закончить свою короткую жизнь в этом грязном окопе? Чернила стекали по бумаге, текст уже было не разобрать, только подпись, написанная крупно, ещё выделялась. «Maman».

Шарп глянул на город, вновь окутанный дымом и пламенем артиллерийских залпов. Гром пушек не смолкнет до конца осады. Тереза была там. Стрелок всмотрелся и различил приземистую сводчатую звонницу храма. Он представил себе Терезу, убаюкивающую малышку под канонаду, и неожиданно задумался: как по-испански «мама»? Так же, как и по-французски — «Maman»?

— Сэр! Сэр! — прапорщик Мэттьюз спешил к нему со всех ног, — Это вы, сэр? Капитан Шарп?

— Я. — Шарп не стал поправлять юношу. Капитан так капитан, хоть чёрт в ступе.

— Велено вас разыскать, сэр!

— А в чём дело?

— Офицерский багаж, сэр. Он ограблен.

— Ограблен? — Шарп выбрался из траншеи.

— Пропало серебро полковника. У всех из нас что-нибудь пропало, сэр!

Крепкое словцо сорвалось с языка у Шарпа. Он не должен был ввязываться в схватку, он должен был охранять обоз, в том числе и личные вещи офицеров. Шарп снова чертыхнулся и побежал за Мэттьюзом.

 

ГЛАВА 13

— Проклятье!

Полковник Уиндхэм гневно мерил шагами крохотную овчарню. Время от времени он давал выход кипящей в нём ярости, стегая плетью груду сваленных в углу офицерских вьюков.

— Когда это произошло. — спросил запыхавшийся Шарп майора Форреста.

— Неизвестно. — пожал плечами расстроенный майор.

Хотя они говорили шёпотом, полковник услышал. Как на шарнире, он мгновенно развернулся к Шарпу. От резкого движения из его двууголки выплеснулась лужица дождевой воды. Уиндхэм вперился в Шарпа:

— Когда?! Вы смеете спрашивать?! После полудня, когда вы были где угодно, только не там, где вам положено было быть!

Злость полковника вполне разделяла дюжина офицеров полка, столпившихся у стен.

— И всё же, откуда известно, что кража состоялась именно сегодня? — Шарп настаивал.

Секунду полковник яростно пучил глаза, затем отвернулся и грязно выругался. Шарп имел все основания сомневаться — он точно знал, что в течение последних трёх дней никто из офицеров к тюкам не подходил. В этом не было ничего удивительного, — в кожаных сумках хранились не предметы повседневного пользования офицеров, а их ценности; вещи, которыми дорожили; то, что извлекалось на свет в редких случаях, когда полк расквартировывался надолго и с удобством: хрусталь, серебро и прочие роскошные безделицы, скрашивающие быт.

Уиндхэм рявкнул на майора Колетта:

— Доложите, что пропало!

Список украденных вещей был невелик. Форрест недосчитался денежного чека, но его уже нашли смятым в грязи. Кто бы ни вскрыл вьюки, бумагой он не интересовался. Кроме того, исчезла пара табакерок и золотая цепочка. Кое-что из пропавшего имело явно сьюдад-родригское происхождение, например, золотая фурнитура для ножен, или серебряные серьги, предназначавшиеся, по словам их смущённого владельца-лейтенанта, в подарок матери. Майор Колетт лишился бритвенного зеркальца с серебряной крышкой и дорогих часов. Чувствительнее всех пострадал полковник, — соблазнившись филигранной рамкой, вор унёс портрет несгибаемой Джессики, памятный Шарпу по Элвашу. Уиндхэм страдал искренне, ему было за что любить супругу: по слухам, кроме немалого приданного, она принесла мужу охотничьи угодья в половину Лестершира.

Уиндхэм наставил на Шарпа кнут:

— У вас пропало что-нибудь?

Шарп покачал головой:

— Да у меня нет ничего.

Как древний мудрец, всё своё Шарп носил с собой. Немного золота, добытого под Альмейдой, и саблю, подаренную Патриотическим Фондом, он хранил у доверенных лиц в Лондоне.

— Где ваш рюкзак?

— С прочими, сэр.

— Он помечен?

— Нет, сэр.

— Достаньте его, Шарп.

Какой был в этом смысл? Или полковник считал вором Шарпа? Если так, то почему он приказал стрелку самому извлечь ранец, ведь, будь Шарп вором, он мог бы воспользоваться этой возможностью перепрятать краденое. Шарп вытащил свой рюкзак и бросил посреди комнаты:

— Желаете обыскать, сэр?

Уиндхэм брезгливо поджал губы:

— Не порите чепухи, Шарп. Вы — офицер! — раз офицер, то, разумеется, джентльмен, — Я хочу знать, насколько далеко преступник простёр свои грязные лапы. Повторяю, внимательно посмотрите, не пропало ли у вас что-нибудь.

Шарп расстегнул ремни. В его трофейном французском ранце лежала грязная смена белья, два запасных замка к винтовке и полбутылки рома. Одна-единственная ценность хранилась в рюкзаке, и Шарп не мог её найти:

— Пропала моя подзорная труба, сэр.

— Есть какие-то особенности, по которым вы могли бы её опознать?

Особенность имелась, — бронзовая табличка с надписью «В благодарность. А. У. 23 сентября 1803». Шарп в отчаянии опять запустил руку в ранец, но тщетно — труба отсутствовала. Подзорную трубу подарил Шарпу Веллингтон. Стрелок клял себя последними словами за то, что оставил рюкзак вместе с багажом прочих офицеров.

Выслушав описание трубы, Уиндхэм удовлетворённо кивнул:

— Это доказывает одну вещь.

— Какую, сэр?

— Думаю, мы теперь знаем, где служит вор. В Лёгкой роте.

Полковник повернулся к майору Колетту:

— Постройте Лёгкую роту, Джек, и обыщите каждого.

Шарп попробовал возразить:

— Сэр?

Уиндхэм обжёг стрелка уничижительным взглядом:

— На вашем месте, Шарп, я бы помолчал! Эта кража стала возможной только потому, что вы шлялись Бог знает где вместо выполнения своих прямых обязанностей!

Хейксвелл! Это мог быть только Хейксвелл! Шарп был уверен в этом столь же твёрдо, как и в том, что доказательств у него нет. Подзорную трубу Шарп спрятал в рюкзак в полдень. После двенадцати Лёгкая рота или, по крайней мере, большая её часть, на глазах у Шарпа сражалась с французами. Хейксвелл. Стрелок помнил перемазанную землёй грузную фигуру, удаляющуюся как раз в направлении овчарни. Мерзавцу хватило бы времени не только хорошенько порыться в офицерском багаже, но и припрятать добычу, пока охранники с вершины холма наблюдали за схваткой. Шарп стягивал ранец ремнями. Майор Форрест, дождавшись, когда выйдут остальные офицеры, сочувственно сказал:

— Мне очень жаль, Шарп.

— Рота ни при чём, сэр.

— Я не о роте, я о вашей трубе.

Форрест был славным малым, всегда желавшим окружающим добра. Стрелок пожал плечами:

— Как пришло, так и ушло, сэр.

Майор выглядел несчастным:

— Эх, а ведь мы были таким дружным полком.

Выражение его лица вдруг преобразилось от печали к любопытству:

— Э-э, Шарп?

— Сэр?

— Полковник Уиндхэм сказал мне, что вы женаты. Я не разубеждал его…

— А хотелось, сэр?

— Бог мой, нет. Но всё же…

— Я не женат, сэр, если вы об этом.

— Но он ссылался на ваши слова.

— Так получилось, сэр.

— Но, Шарп, а как же документы, а… — Форрест сдался, — Почему вы не скажете ему правду?

— Потому что женюсь.

Форрест засмеялся:

— Теперь понимаю. Не стоит разубеждать полковника в том, что вы женаты, так как в скором времени это станет правдой. Скрытный вы человек, Шарп.

— Какой есть, сэр.

Форрест вздохнул с сожалением:

— А ведь, если бы не кража, вы уже сегодня могли бы стать опять капитаном. Бедный Стеррит напоролся на французский штык.

Вместо ответа Шарп резко поднялся и одел на плечо ранец. От крепости доносился грохот вражеских орудий — звук, ставший настолько же привычным, насколько привычным стал бесконечный дождь.

Под дождём мокла Лёгкая рота. Старшина вызывал из строя солдат, и они по очереди вытряхивали на землю содержимое подсумков, вещмешков и ранцев.

— Угнетающее зрелище. — сказал майор из-за плеча Шарпа. Стрелок был с ним согласен. Угнетающее и бессмысленное. На месте полковника Шарп собрал бы роту и дал бы им десять минут на то, чтобы выдали вора.

— Уиндхэм очень дотошен.

Шарп усмехнулся:

— Недостаточно.

— Что вы имеете в виду?

— Когда я был рядовым, мы вшивали в ранец двойное дно. Ещё он не заглядывает в кивера. К тому же, вор давно избавился от уличающих его вещичек.

— На это у него не хватило бы времени.

— Много ли требуется, чтобы передать добычу на сохранение одной из шлюх или вовсе скопом продать всё маркетанту за несколько шиллингов и пару бутылок спиртного? Нет, полковник даром теряет время.

Всадник осадил коня рядом с овчарней и отдал честь:

— Сэр?

Майор заслонился от дождя и подслеповато вгляделся в подъехавшего:

— Святые угодники! Да это же молодой Ноулз! Ба, у вас новая лошадь?

Молодой человек соскочил из седла и беззаботно улыбнулся Шарпу:

— Раз уж я ушёл из нашей роты, в качестве компенсации решил себя побаловать и купил вот это прекрасное животное. Вам нравится?

Шарп угрюмо взглянул на коня:

— Удачная покупка, сэр.

Ноулза покоробило это «сэр». Улыбка сбежала с его лица.

— Ваше представление…

— Отказано, сэр.

Новость потрясла Ноулза. Шарп был для него примером для подражания. Даже сейчас, сам став капитаном, он в той или иной ситуации прикидывал: а как бы поступил в этом случае его бывший командир?

— Это неслыханно.

Форрест был того же мнения:

— Мир сошёл с ума.

— Поверить не могу.

Шарп решил сменить тему;

— Как ваша рота?

— Мокнет и алчет крови. А кого назначили вместо вас?

За Шарпа ответил Форрест:

— Некто по фамилии Раймер.

Ноулз был обескуражен и возмущён:

— Он — ваш начальник?

Форрест попытался сгладить острые углы:

— О, нет. У мистера Шарпа особые обязанности.

Но Шарп тут же свёл усилия майора на нет:

— Я — лейтенант, заведующий бабами, ослами и телегами.

— Просто не могу поверить…

Наконец, он обратил внимание на странный смотр перед овчарней:

— А это что за диво?

— Кража. — слова Форреста прозвучали грустно, — Полковник подозревает кого-то из Лёгкой роты.

— Он с ума сошёл! — Ноулз хранил верность прежней части, — Но даже если и так, парни достаточно ловки, чтоб не попасться.

Обыск шёл своим чередом. Солдат уже проверили, настала очередь сержантов. Хейксвелл стоял неподвижно, только лицо подёргивали обычные конвульсии. Его ранец лежал перед ним. Конечно же, там не нашли ничего предосудительного.

Следующим был Харпер. Его очень развлекала мысль о том, что его могли заподозрить в краже. Унизительную процедуру досмотра он сносил с иронией и терпением, с помощью которых привык справляться со всеми житейскими неурядицами. Первым Хейксвелл, вторым Харпер. До Шарпа начало доходить, что задумал негодяй. Ирландец последнее время очень мешал Обадии. Шарп побежал к ним.

— Сэр? — голос старшины был неестественно спокоен.

Шарп понял, что случилось, но было слишком поздно. Он должен был сообразить раньше, до построения.

— Дежурный офицер! — пролаял Уиндхэм, — Арестуйте этого человека.

В ранце сержанта Харпера обнаружилась краденая вещь. Всего одна, она лежала поверх всех остальных пожитков ирландца. Это была погнутая серебряная рамка с портрета жены полковника. Стекло было разбито, изображение отсутствовало. Уиндхэм держал рамку, с ненавистью глядя на растерянного сержанта:

— Где портрет?

— Я… я не знаю, сэр. Это не моё…

— Вы будете подвергнуты телесному наказанию! Клянусь Богом, я плетьми спущу мясо с ваших костей!

Лёгкая рота замерла. Дождь барабанил по донцам киверов, форма напитывалась влагой. Происходящее не укладывалось в уме. На глазах у других полков, выглядывавших из палаток, Харпера взяли под стражу и увели.

Роту распустили. К ужину забивали животных, в палатках разводили костры, не спасавшие от стылой сырости. Шарп подставил лицо холодным каплям. Бессилие овладело им. Ноулз попробовал расшевелить прежнего командира:

— Пойдёмте к нам ужинать. Будьте моим гостем сегодня.

— Нет. Спасибо. Я должен попасть на заседание трибунала.

Ноулз не уходил. Увиденное беспокоило его:

— Что случилось с полком, сэр?

— Ничего, Роберт. Ничего хорошего…

Однажды Шарп сотрёт Хейксвелла в порошок, но сейчас главным было оправдать Харпера. Шарп не знал, как это сделать. Даже кулаками правды из Хейксвелла не выбить. Но в один прекрасный день Шарп воткнёт палаш в жирное брюхо сержанта Хейксвелла и будет с удовольствием смотреть, как тот медленно, в мучениях, издыхает.

Трубач сыграл вечернюю зарю — уставом отмеренное окончание дня, их четвёртого дня под Бадахосом.

 

ГЛАВА 14

Дождь не прекращался всю ночь. Шарп знал это, потому что не сомкнул глаз до самого утра, слушая льющуюся с неба воду, вой ветра и пушки французов, время от времени напоминавшие о себе. Ответного огня не было: собственные орудия британцев покоились в гнёздах из соломы и дерюги, ожидая просвета в бесконечном ливне, просвета, достаточного для того, чтобы раскисший склон чуть подсох и по нему можно было бы переволочь пушки к их позициям.

Шарп сидел с Харпером на вершине холма. Внизу раскинулась огромная тёмная туша: Бадахос, как затаившееся чудовище, следил за ними налитыми кровью буркалами — тусклыми точками городских огней.

Официально Харпера здесь не было. Он сидел под стражей, разжалованный в рядовые и приговорённый к порке, но Шарп договорился с часовыми, и вот ирландец рядом. Шарп покосился на него:

— Извини.

— Вам не за что извиняться, сэр, вы сделали всё, что могли.

А смог Шарп очень немного. Он выступил в защиту сержанта, почти умоляя, но для полкового трибунала серебряная рамка перевешивала любые пылкие речи. Шарп подтвердил, что Харпер всю вторую половину того злосчастного дня провёл с ним, отражая атаку неприятеля; а также рассказал о пропаже подзорной трубы, случившейся примерно в это же время, что доказывало невиновность ирландца. Уиндхэм на это заявил, что трубу мог украсть другой вор. Харпера признали виновным и приговорили к понижению в звании и телесному наказанию.

Это наказание, похоже, и занимало мысли ирландца:

— Сто плетей, да? Легко отделался.

В чём-то Харпер был прав, особенно, если учесть, что устав позволял назначить до двух тысяч плетей. Шарп отдал ему бутылку. Оба стрелка кутались в куски провощённого полотна, защищавшего от всепроникающей влаги.

— А я в своё время получил двести.

Харпер невесело усмехнулся:

— Чёртова армия превратилась в курорт, а, сэр? — он отхлебнул из бутылки, — Рядовой. Они даже не называют меня «стрелком» в этом убогом полку. Вшивый рядовой Харпер. Когда же, по их мнению, я успел стырить их барахло?

— Во вторник.

— Боже, спаси Ирландию! В День святого Патрика?

— Тебя не видели в лагере в этот день.

— Боже Иисусе! Мы надирались с вами, сэр.

— Я говорил им.

Между ними повисла тишина, нарушаемая лишь звоном лопат и кирок ниже по косогору. Одно хорошо, подумал Шарп, выпивки у них с Харпером хоть залейся. Лёгкая рота щедро поделилась с ними своими частью краденными, частью выпрошенными запасами спиртного.

— Прости, Патрик.

— Полегче, сэр, не хороните меня раньше времени… А эту тварь я в бараний рог скручу.

— После меня.

Несколько мгновений оба тешили воображение сценами расправы над ненавистным Хейксвеллом, понимая, однако, что это не более чем мечты. Ублюдок был слишком осторожен. Свою палатку он разбил в нескольких метрах от офицерских и не собирался давать стрелкам шанс, прогуливаясь по восхитительно тёмным и безлюдным местам.

Ирландец неожиданно рассмеялся, и Шарп удивлённо воззрился на него:

— Что это тебя так развеселило?

— Да рамка эта дурацкая. Чей портрет там был?

— Жены полковника.

— Редкая красотка, должно быть.

— Не сказал бы. — Шарп откупорил новую бутылку, — Если картинка не врёт, злобная стерва. Полковник, впрочем, доволен браком. Он считает, что женитьба удерживает мужчину от глупостей.

— Наверное, он прав. Кстати, откуда взялись сплетни о вашем браке с мисс Терезой?

— Я так сказал полковнику.

Харпер на миг онемел. Затем рассмеялся:

— Она вам подходит.

— А Джейн Гиббонс?

Харпер помотал головой. Он встречал блондинку, сестру убитого им лейтенанта.

— Эта фифа не для вас. Чтоб жениться на такой дамочке, надо родиться в огромном доме, иметь кучу денег и всё такое. Вы — солдат, сэр, и никакой офицерский кушак не приведёт вас в постель к мисс Гиббонс. Во всяком случае, надолго не приведёт.

— По-твоему, я должен жениться на Терезе?

— Отчего нет? Она — тощая штучка, но вам же, как хорошей собаке, подавай мяса поменьше, костей побольше.

Харпер никогда не одобрял вкуса Шарпа к изящным женщинам.

Снова друзья замолчали. У тех, кто не был знаком с Шарпом накоротке, стрелок имел репутацию человека, скупого на слова и эмоции. Раскрывался он только с близкими людьми, коих легко было пересчитать по пальцам: Харпер, Хоган, пожалуй, ещё Лоссов, немецкий кавалерист. Всех их судьба забросила далеко от родных мест, вынудив сражаться под чужим флагом. Это сродство душ, видимо, не было случайным, ведь Шарп и сам чувствовал себя изгнанником в собственной стране, чужаком в офицерских гостиных.

— Уэлсли как-то изрёк при мне, что рядовых нет смысла повышать, они всё равно плохо кончают.

— Плохо кончают, это как?

— С его слов, спиваются.

Харпер подумал и протянул ему бутылку:

— Уэлсли видней, на то он и генерал.

Какой-то олух в траншее открыл дверцу фонаря, судя по возне, он сразу получил на орехи, но французские канониры, будучи всегда начеку, принялись садить по мелькнувшему пятнышку света изо всех стволов. Крики боли засвидетельствовали, что часть выстрелов попала в цель.

— Мы здесь ненадолго.

— То же вы говорили, когда впервые высадились в Ирландии.

Шарп ухмыльнулся:

— Нам понравилось ваше гостеприимство. Да и климат ничего.

Харпер поднял глаза к небу:

— Боже! Когда же закончится этот дождь?

— Я думал, ирландцы любят дождь.

— Дождь — да, но это же не дождь. Это водопад, потоп, конец всего сухого на этой земле.

Шарп прислонился к плетённому габиону, забытому одной из рабочих партий и тоже уставился в небо:

— Я звёзд не видел уже, наверно, неделю. Да нет, дольше… Мне нравятся звёзды.

— Как им повезло.

Алкоголь редко развязывал Шарпу язык, ещё реже это случалось при Харпере.

— Нет, правда. Ты любишь птичек, я — звёзды.

— Птицы — живые. Они летают, вьют гнёзда. За ними интересно наблюдать.

Шарпу лень было отвечать. Он помнил бивуаки в чистом поле: затылок на ранце, тело завёрнуто в одеяло, ноги просунуты в рукава мундира, полы которого закинуты на живот. Порой он не спал, а просто лежал, глядя в небеса. В такие ночи ему казалось, будто над его головой раскинула походный лагерь невообразимо огромная армия. Это загадочное войско следовало за ним по пятам, ночь за ночью. Кто они, Шарп не знал, но сейчас в его мозгу звёзды наложились на слышанные в детстве бессвязные слова вечно пьяного проповедника, и перемешались со вторым пришествием, четырьмя всадниками апокалипсиса, воскрешением мёртвых. Шарп понял, что армия в небе — войско Судного дня:

— Потоп — чушь. Конец этому свету принесут штыки и батальоны. Весёленькая будет драка.

— За это стоит выпить, — Харпер хлебнул рому, — Надо приберечь малость пойла наутро.

— Хэгмен подкупил барабанщиков.

— Деньги на ветер.

Проводившим экзекуцию барабанщикам друзья приговорённого обычно давали взятку, но под пристальным взглядом офицеров тем всё равно приходилось бить в полную силу.

Шарп посмотрел на крепость и с тоской прошептал:

— Эх, не будь Тереза там…

Харпер его услышал:

— И что тогда? Не будь её там? Можно было бы плюнуть на армию, всё бросить и вместе с мисс Терезой и её людьми партизанить, так?

— Не понимаю, о чём ты…

— Всё вы, сэр, понимаете. Не вы один так думаете. — Харпер явно имел в виду себя. — Но, прежде, чем дезертировать, я хочу прикончить Хейксвелла.

Как ни странно, за последнее месяцы из Южно-Эссекского никто не сбежал. В других же полках каждое утро кого-то недосчитывались. Французы тоже не были исключением. По словам Хогана, в числе перебежчиков имелся даже один сапёр, ухитрившийся прихватить с собой планы обороны. Чертежи содержали немало сюрпризов, не было только схемы минирования западного гласиса.

Шарп решил сменить предмет беседы:

— Знаешь, сколько в сегодняшней стычке полегло народу?

— В сегодняшней? Мне казалось, что уже неделя, а то и месяц прошёл.

— Наших — около сотни. Французов — три сотни плюс те, что потонули при отступлении.

— По нашим сводкам французов всегда гибнет в два-три раза больше. А французы, небось, своему начальству докладывают о тысячах загубленных англичан.

— Ну и пусть. Зато и навредить не успели.

— Согласен.

Французы надеялись разрушить параллель до такой степени, чтобы заставить врага восстанавливать её с нуля. Это дало бы осаждённым дополнительную неделю, что увеличило бы шансы гарнизона получить помощь от полевой армии. Харпер вынул пробку из горлышка очередной бутылки:

— Атака будет жестокой.

Предложив бутылку Шарпу, ирландец осторожно сказал:

— Есть у меня одна идейка.

— Выкладывай.

— Я хочу вызваться в «Форлорн Хоуп».

Шарп засопел:

— Не будь идиотом, тебе, что, жить надоело?

— Я не хочу быть идиотом, я хочу опять быть сержантом. Замолвите за меня словечко?

— Сомневаюсь, что ко мне прислушаются.

Харпер гнул свою линию:

— Замолвите или нет?

Шарп не мог себе представить, что Харпер умрёт. Ещё меньше ему нравилась перспектива самому послать ирландца на смерть. Он покачал головой:

— Нет.

— То есть, «Форлорн Хоуп» хороша для вас, но плоха для грязного ирландца? — В голосе Харпера звучало негодование.

— Откуда тебе это известно?

Почувствовав, что Шарп вот-вот капитулирует, ирландец улыбнулся:

— Сколько мы уже вместе? Мария, Матерь Божия, я, может, и не большеголовый умник, но кое-что смыслю. Вы теряете звание и тут же лезете на французские штыки со своей кавалерийской ковырялкой, готовый в любой момент расстаться с жизнью, только бы не со своей чёртовой гордостью!

Шарп крякнул: сказано было грубовато, но верно, ничего не попишешь:

— А ты-то чего суёшься?

— Я хочу вернуть свои нашивки.

— Гордость?

— Почему бы и нет? Не люблю, когда надо мной смеются за глаза.

— Тебе для этого ни к чему нашивки, достаточно мускулов.

— Не спорю, но я ещё и не хочу, чтобы кто-то мог вякнуть обо мне: «Он спёкся!» Так что, вы в списке?

— Я вызвался, но списки будут составлять перед самой атакой.

— Я могу рассчитывать, что вы прихватите и меня?

Шарп с величайшей неохотой кивнул:

— Да.

Ирландец оскалился:

— Значит, будет надеяться, что вас выберут.

— Не надеяться, а молить о чуде!

— Никаких чудес! В чудесах нет ничего хорошего, — он сделал глоток из бутылки, — Взять святого Патрика. Да, он выгнал из Ирландии всех змей. Чудо? Чудо. И к чему это чудо привело? Прошло пару веков, и место змей заняли англичане. Думаю, старик в гробу перевернулся. Змеи-то были получше!

— Будь Ирландия раз в пять крупнее Англии, вы то же самое проделали бы с нами.

— Вот это и есть чудо, которое стоит молитвы.

Пушки грохотали во тьме справа от них, через реку, выплёвывая пламя, отражавшееся в непроглядных водах Гвадианы.

— Есть ещё одно чудо, о котором я молю Господа. — сказал Харпер без обычного шутовства, — Застать Хейксвелла врасплох.

Он указал на Бадахос:

— В одном из тех узеньких переулочков я бы оторвал его мерзкую башку.

— Похоже, ты всерьёз рассчитываешь перебраться через стену?

— А вы, сэр, всерьёз надеетесь погибнуть со славой?

— Пожалуй, нет.

Однако совсем недавно он всерьёз не думал о потере капитанства, о потере роты и в самом дурном сне едва ли мог бы себе представить, что будет присутствовать при наказании Патрика Харпера плетьми. Сырая и промозглая ночь истекала, приближая претворение в реальность худших из грёз.

 

ГЛАВА 15

— Рота! — зычную, с нажимом на последний слог, команду подхватили другие сержанты, — Равняйсь! Смирно!

Полк был построен неполным квадратом: две стороны по три роты и третья, более протяженная, — четыре. В центре каре стояли треугольные козлы, рядом — старшие офицеры верхом.

Команды звучали за командами, солдаты выполняли артикул за артикулом, пальцы скользили по мокрому дереву лож, оковка прикладов плюхались в слякоть. Всё заливал до чёртиков надоевший дождь.

Сержанты окостенело промаршировали к своим капитанам, щёлкнули каблуками, разбрызгивая грязь и отдали честь:

— Рота построена, сэр!

— Батальон к экзекуционному смотру готов, сэр!

— Хорошо, майор. Вольно!

— Полк! — голос Колетта на миг перекрыл вой ветра, — Вольно!

Новое колыхание строя, новые брызги.

Шарп, с гудящей после ночной пьянки головой, стоял с Лёгкой ротой. По уставу или нет, — здесь было место Шарпа, Раймер это понял, и даже Хейксвелл не посмел ничего вякнуть. Дэниел Хэгмен, убелённый сединами стрелок, намекнул бывшему командиру, что рота на грани бунта. Он, конечно, преувеличивал, но Шарп видел, что люди взвинчены и озлоблены. Единственная добрая весть состояла в том, что Уиндхэм уменьшил назначенное Харперу наказание до шестидесяти плетей. Майор Хоган нанёс визит полковнику и, хотя и не преуспел в попытках доказать невиновность соотечественника, всё же достаточно впечатлил Уиндхэма описанием доблести и подвигов Харпера.

— Полк! Смирно!

Появился Харпер, сопровождаемый двумя конвоирами. Он был обнажён по пояс, но словно не замечал пронизывающего ветра с дождём. Увидев свою роту, ирландец озорно подмигнул товарищам.

Харпера подвели к козлам, запястья притянули ремнями над головой, широко расставленные ноги — к основанию. Распоряжающийся экзекуцией сержант втолкнул ирландцу меж зубов сложенный кусок кожи (чтобы тот не откусил от боли язык). Полковой врач, болезненного вида субъект с вечно сопливым носом, осмотрел спину Харпера и дал заключение, что ирландец здоров и может быть подвергнут наказанию. Последний штрих — кожаный ремень плотно притянул тело ирландца животом к деревянной раме. Майор Колетт доложил полковнику о готовности, Уиндхэм кивнул: «Приступайте!»

Забили барабаны. Распорядитель дал отмашку двум дюжим парням:

— Раз!

Шарп помнил это. Его самого пороли много лет назад на площади занюханной индийской деревушки. Для него не сбивали деревянных козлов, его прикрутили к телеге. Он помнил саднящий зуд в запястьях, стянутых ремнями, кислую вонь кляпа в зубах, помнил первый удар, боль в спине и невольное удивление оттого, что она оказалась не такой сильной, как Шарп ожидал. Он почти свыкся с ней и едва не возмутился, когда доктор приостановил наказание для проверки состояния штрафника. Удары сыпались с двух сторон, и боль превратилась в БОЛЬ, когда плети содрали кожу с мясом и после удара отлетающая плеть открывала белизну обнажённых костей, мгновенно закрашивающихся кровью.

Господи! Как же было больно!

Южно-Эссекский молча наблюдал за процедурой. Барабаны, кожа на которых растянулась от влаги, рокотали глухо и как-то особенно тревожно. Дробь переплеталась с влажным чваканьем окровавленных плетей и размеренным голосом ведущего отсчёт сержанта. Отвратительную мелодию экзекуции дополнял привычный фон дождя и французской канонады.

Доктор сделал исполнителям знак передохнуть. Изучив истерзанную спину Харпера, он чихнул и разрешил продолжать порку.

— Двадцать пять!

Дождь смешивался с кровью и розовыми ручейками стекал по телу Харпера вниз.

— Двадцать шесть!

Шарп внимательно смотрел на Хейксвелла. Показалось, или на лице Обадии действительно мелькнуло торжество? Трудно было сказать, — морду урода постоянно перекашивали спазмы.

— Двадцать семь!

Харпер повернул лицо к своей роте, выплюнул кляп и оскалился.

— Двадцать восемь! Сильнее!

Удары стали жёстче. Улыбка Харпера — шире.

— Стойте! — Колетт направил лошадь к сержанту, — Заткните ему рот.

Распорядитель попытался вернуть кляп на место, но Харпер вытолкнул его языком и снова растянул губы в ухмылке. Лёгкая рота одобрительно загомонила. Они видели, что Харпер просто издевается над своими подневольными палачами. Наверно, только Шарп мог представить себе, насколько плохо сейчас его другу, но Харпер был ирландцем, и дьявольская гордость островитянина давала ему силы ничем не показать боль и ужас, бушевавшие под маской беззаботности.

Наказание завершилось. Мужество Харпера свело на нет любой назидательный эффект, на который, возможно, рассчитывал Уиндхэм.

— Отвязать!

За свою долгую армейскую службу Шарп повидал парней, без сил рушившихся в пыль после дюжины плетей, но освобождённый от ремней Харпер шагал твёрдо, потирая затёкшие руки. Врач задал ему какой-то вопрос, Харпер в ответ засмеялся и жестом отказался от предложенного одеяла.

— Рядовой Харпер! — полковник Уиндхэм отделился от остальных офицеров и подъехал к ирландцу.

— Сэр? — В голосе Харпера слышался вызов.

— Вы — молодец. Держите.

Золотая монета взмыла в воздух. Долю секунды казалось, что она так и плюхнется в лужу, затем ирландец выбросил руку и поймал металлический кружок на лету:

— Спасибо, сэр!

Полк издал коллективный вздох облегчения. Уиндхэм не мог не понимать, что только что подверг унизительному наказанию любимца всего полка. Солдаты не видели ничего обидного в том, что их порют: кого же пороть, как не их? Но, кроме того, они остро чувствовали несправедливость, и к виновному в ней полковнику испытывали враждебность. Золотая монета — это был ловкий ход. Уиндхэм, несмотря на все его потуги выглядеть сельским простофилей — помещиком, был умным человеком.

А сержант Хейксвелл, по его собственному мнению, был очень умным человеком. Во время смотра он изо всех сил сдерживал ликование. Сегодня он торжествовал. Харпер получил своё, и рота, словно зрелое яблочко, пала в руки Обадии Хейксвелла. Но для полного удовлетворения ему требовалась ещё одна вещь, — уничижение проклятого Шарпа, и, благодаря длинным языкам солдатни, Хейксвелл предполагал, где триумф его станет полным: в доме за собором. В доме с двумя апельсиновыми деревьями.

Шарп нашёл Харпера в палатке, где над израненной спиной ирландца хлопотали солдатки.

— Ты как?

— Горит, как в аду. Я бы не хотел повторения!

Он подбросил и поймал полковничью гинею:

— Что мне с ней делать?

— Пропить.

Ирландец помолчал:

— Я придержу её до тех пор, пока не прирежу желтомордую жабу.

— Или я.

— Один из нас, сэр. Но это надо сделать поскорее, пока мы не убрались отсюда.

«Даже, если мы уберёмся отсюда.» — поправил его Шарп мысленно.

Во второй половине дня Шарпа послали с рабочей партией восточнее по течению. Вспухшая от постоянных дождей река снесла понтонный мост.

Понтоны сели на мель, добраться до них можно было лишь вплавь. Раздевшись догола, солдаты облепили их, как мухи, вручную отбуксировали огромные лодки к берегу, где их зацепили и волами оттащили к первоначальному месту прикола.

Осада утопала в грязи, дожде и отчаянии. Непогода сводила на нет все усилия. Траншеи заполнялись водой, их стенки оползали, даже габионы были бесполезны — проклятый дождь щедро разбавлял водой наполнявшую их землю, превращая в жижу, свободно вытекавшую из плетённых каркасов.

Всё было в грязи: возы, припасы, фураж, еда, форма, оружие, люди. Весь лагерь был сплошным морем слякоти, трепетали на ветру палатки.

Каждый день болезни убивали больше народу, чем несмолкающие французские пушки. То время, что противник надеялся выгадать, разрушив параллель, неприятелю подарило ненастье. Боевой дух англичан упал. Первый понедельник осады принёс уныние и ощущение безнадёжности. Чёртов ливень промочил всё, костра не из чего было развести. Сырость и промозглый холод. Фузилёр из валлийского полка сошёл с ума ночью. Он заколол жену штыком и помчался по лагерю с воплями о воскресении мёртвых здесь и сейчас; о том, что он новый мессия. В конце концов убогого загнали в угол и его сержант точным ударом оборвал его жизнь, милосердно избавив от позора военного суда и казни.

Воскресной ночью Шарп встретился с Хоганом. Майор зашивался. Раненый полковник Флетчер отлёживался в палатке, груз его забот ирландцу пришлось взвалить на свои плечи. Хоган был мрачен:

— Мы терпим поражение. Нас побеждает дождь, Ричард.

Шарпу нечего было возразить. Настроение войска оставляло желать лучшего. Французы вели огонь, а британцам нечем было ответить, — их пушки вместе со всей армией тонули в грязи.

Хоган с тоской поднял взор к небу:

— Ах, если бы только этот дождь иссяк!

— А если не иссякнет?

Майор отрезал не слишком складно, зато ёмко:

— Тогда иссякнем мы.

 

ГЛАВА 16

Во вторник после полудня дождь прекратился. В разрывах туч проклюнулись клочки чистого неба забытой синевы. Армия выдралась из грязи и, воспрянув духом, ринулась на боевые позиции.

Они выволокли пушки на холм в ту же ночь. Земля, конечно, не успела высохнуть, орудия почти несли на руках, подкладывая под колёса валежник, но энтузиазм был столь велик, что к утру двадцатичетырёхфунтовики заняли предназначенные им места.

Утром, восхитительно безоблачным, британские тяжёлые пушки открыли огонь. Первые выстрелы сопровождал дружный рёв всего английского войска. Наконец, им было чем ответить лягушатникам. Двадцать восемь осадных орудий, окопанных по всем правилам, защищённых габионами, по наводке инженеров принялись громить основание бастиона Тринидад. Французская артиллерия тоже не молчала. Мутные воды Роильяса затянуло клубами порохового дыма, прорываемого ядрами, летящими с обоих берегов.

К концу дня, когда вечерний бриз снёс дым южнее, стало возможным оценить результаты работы канониров. Пробоина в кладке, окружённая мелкими щербинами отдельных попаданий, не слишком впечатляла. Возвращая майору Форресту позаимствованную подзорную трубу, Шарп не преминул съязвить:

— Ещё месяца три такой стрельбы, и французы заметят пробоину.

Вместо ответа Форрест внимательно посмотрел на Шарпа. Его беспокоило неровное настроение стрелка. Впрочем, он знал его причину. Деятельного Шарпа выматывало безделье. Уиндхэм отменил смотры солдатских жён, мулы мирно щипали травку, стрелку совершенно нечем было занять себя. Разговор на эту тему, затеянный Форрестом с полковником, плодов не принёс. Уиндхэм просто отмахнулся: «Всем скучно. Штурм прогонит скуку.» С этими словами командир взял половину штабных офицеров, свистнул борзых и умчался на ежедневную охоту. Задачу растормошить Шарпа Форресту пришлось решать самому. Майор искоса глянул на угрюмый профиль стрелка:

— Как здоровье сержанта Харпера?

— Рядовой Харпер выздоравливает, сэр. Через пару дней будет как новенький.

Форрест вздохнул:

— Я никак не могу привыкнуть к тому, что он рядовой. На язык так и просится «сержант». — он осёкся и пошёл пятнами, — О, Боже! Ричард, простите мне мою бестактность.

Шарп усмехнулся:

— Пустяки, сэр. Я почти привык к званию лейтенанта.

Сказанное им не было правдой, но Форрест очень уж переживал.

— Вам удобно, сэр?

— Вполне. Отсюда открывается великолепный вид.

С точки, где находились офицеры, просматривалась большая часть долины и сам Бадахос. Холм Сан-Мигель кишел английскими солдатами. Их было полным-полно и в траншеях, и в новых недостроенных орудийных капонирах. Разгадка крылась вот в чём: британские пушки вели огонь по бастиону Тринидад с расстояния примерно в восемьсот метров, далековато для серьёзного урона. Сапёрам требовалось сократить этот отрезок минимум вполовину, что предполагало сооружение второй параллели, почти у самого прибоя, как раз там, где высился французский форт Пикурина. Сегодня вечером, после заката форт будет взят. Шарп отчаянно надеялся, что штурм будет поручен его Четвёртой дивизии, но выбор командования пал на Третью и Лёгкую.

Форрест взглянул вниз на форт:

— Приступ, как мне кажется, не будет особо трудным.

— Нет, сэр.

Всё так, думал Шарп, но это только половина дела. Форт Пикурина возводился на скорую руку и его единственным предназначением было помешать и замедлить продвижение неприятеля. Имелся ров, прикрывавший невысокую каменную стенку, увенчанную частоколом с пробитыми в нём бойницами для стрелкового оружия. Расстояние, отделявшее форт от городских пушек, не позволяло смести шрапнелью атакующую его пехоту. Без артиллерийской поддержки форт, конечно, падёт, но заводь, образованная разливом перегороженного дамбой Роильяса, никуда не денется. Значит, прямая атака города невозможна. Штурмующим придётся наступать с юга, зажатыми между водой и южной стеной, в зоне досягаемости орудий огромного форта Пардалерас. Шарп попросил у Форреста подзорную трубу и направил её на дамбу. Строя её, французы расстарались. По верху дамбы шла узкая прямая дорога к форту на другой стороне реки, и этот форт был не чета Пикурине. Близость города позволяла меткому стрелку с бастиона Сан-Педро контролировать дамбу. Форрест проследил взгляд Шарпа:

— Что вы об этом думаете?

— Думаю, сэр, взять дамбу будет не так легко…

— А кто говорил о штурме дамбы?

Хоган посвятил Шарпа в планы Уэлсли, но на вопрос Форреста стрелок лишь качнул головой:

— Мне так кажется, сэр.

Форрест сторожко огляделся по сторонам и наклонился к собеседнику:

— Вы даже не подозреваете, Шарп, насколько близки к истине. Скажу больше: в этом и состоит боевая задача нашего полка.

— Нашего, сэр? — Шарп неподдельно изумился.

Майор был явно доволен произведённым впечатлением:

— Командир дивизии посоветовался с Уиндхэмом, тот предложил услуги нашего батальона. Так что нам повезло.

— Когда штурм, сэр?

— Не знаю. Мне не говорят таких вещей. Смотрите!

Майор указал на батарею номер один. Ражий пушкарь сноровисто оттянул от одной из амбразур последний габион, и молчавшее около получаса орудие изрыгнуло дым и пламя. Прицел был взят неверно, ядро взрыхлило землю перед Пикуриной, отскочило и нырнуло в заводь, взметнув фонтанчик воды. Французы в форте отозвались на первый блин английских артиллеристов глумливым криком, слышным даже здесь, в четырёхстах метрах.

Амбразура тем временем вновь закрылась. Канониры подняли ствол на полтора сантиметра, подкрутив здоровенный болт под казёнником. Канал ствола зашипел, протираемый мокрым банником. В дуло забили прибойником картузы с порохом и закатили ядро. Второй номер расчёта склонился над затравочным отверстием, вставил в него прокольник и проткнул пороховой картуз внутри орудийного ствола. Затем он поместил в затравочное отверстие запальник — тростинку, наполненную порохом наивысшего качества и отступил. Офицер отдал приказ. Габионы перед жерлом растащили в стороны. Артиллеристы зажали уши. Сержант с пальником на длинной ручке поднёс огонь. Пушка с грохотом выстрелила, откатившись назад по наклонённой к фронту деревянной платформе. На этот раз настал черёд британцев радостно кричать: ядро проломило частокол, осыпав защитников градом щепы.

Майор Форрест опустил подзорную трубу и сокрушённо покачал головой:

— Вот горемыки.

— Кто, сэр? — Не понял Шарп.

— Французы, — грустно сказал Форрест и, видя недоумение младшего товарища, поторопился объяснить:

— О, я не выжил из ума, Шарп. Просто, когда я вижу все эти ужасы войны, я вспоминаю своего сына…

— Я думал, ваш сын — мирный гравёр, сэр?

— Да, это так, но ведь французы там, в форте, не родились солдатами. Среди них, может, найдётся и парень, до войны зарабатывавший на жизнь тем же ремеслом, что и мой сын, и у этого парня тоже есть беспокоящийся за него отец…

Вполуха слушая рассуждения сентиментального майора, Шарп сосредоточил внимание на форте Пикурина. Его укрепления перепахивали тяжёлые ядра (к первой пушке присоединились остальные). Гарнизон форта оказался в ловушке. Отступать им было некуда, позади них расстилались воды Роильяса. На что они надеялись? С приходом ночи артиллерия, конечно, смолкнет, но лишь для того, чтобы дать дорогу пехоте.

— Почему они не сдаются, Шарп?

— А вы бы сдались, сэр?

Форрест озадачил вопрос:

— Я — нет, я же англичанин.

— А они — французы, сэр. У французов тоже есть понятие чести.

— Возможно, вы правы.

В голове майора действительно не укладывалось, почему французы, цивилизованный народ, так упорно сражаются за очевидно неправое дело. Ладно, американцы. Их и нацией-то не назовёшь. Форрест не удивился бы, узнав, что вместо республиканских благоглупостей эта горстка отщепенцев теперь отстаивает идеалы каннибализма. Но французы?! Майор не мог этого понять. Положение усугублялось тем, что в данный момент наследники Шарлеманя и Дюгесклена обладали самым мощным военным потенциалом на земле и пользовались им для распространения своей идейной заразы. По мнению Форреста, Британия оставалась последним препятствием на пути победно шествующих по миру сил зла. Соответственно, война с Францией рассматривалась майором как священная миссия англичан, благословлённый Господом крестовый поход за сохранение культуры и цивилизации.

Как-то он изложил свои соображения не этот счёт майору Хогану. Ирландец фыркнул и разнёс пафосные выкладки Форреста в пух и прах: «Мой дорогой, не засоряйте мозги вздором. Торговля — единственный высокий английский идеал на все времена. Именно поэтому мы здесь. Уверяю вас, не грозись проклятый Бони закрыть для ваших купцов португальские порты, вы бы сейчас тихо подрёмывали в кресле в родном Хелмсфорде!»

Форрест вспомнил беседу с язвительным инженером и обратился к стрелку:

— За что мы воюем, Шарп?

— Сэр? — глубокомыслие майора опять застало его врасплох.

— Да, Шарп. За что вы воюете? Вы против республиканства?

Тот хмыкнул:

— Я, сэр? Да я даже не уверен, что смогу это слово выговорить-то правильно.

Майор шутки не принял, и Шарп посерьёзнел:

— Что за вопрос, сэр? Мы никогда не ладили с французами. Каждые двадцать лет у нас с ними заварушка. Если мы не дадим им сдачи, они завоюют старушку Англию и заставят нас жрать улиток и говорить с прононсом. А, если честно, не знаю, сэр. Мы дерёмся с французами, потому что они — высокомерные ублюдки, и кто-то должен утереть им нос. Только и всего.

Их разговор прервало триумфальное возвращение с охоты полковника и сопровождавших его офицеров. Уиндхэм находился в превосходном расположении духа. Проводив глазами очередное ядро, взрыхлившее остатки вала у форта, командир воздел вверх кулак и крикнул: «Отличная работа, братцы! Задайте-ка лягушатникам жару!» Кивком поздоровавшись с Шарпом, Уиндхэм похвастался Форресту:

— Две лисы, майор! Целых две бестии!

Майор Хоган как-то сострил, что даже брачная ночь не приносит английскому офицеру столько восторга, сколько жестокое убийство маленького рыжего зверька. А у полковника вдобавок имелся ещё и третий повод для радости. Он извлёк из кармана конверт и, заговорщицки подмигнув, показал его майору:

— Письмо от миссис Уиндхэм, Форрест! Прекрасные новости!

— Рад за вас, сэр.

Форрест переглянулся с Шарпом. Неужели миссис Джессика одарила супруга маленьким Уиндхэмом?

Полковник раскрыл письмо и, шевеля губами, пробежал взглядом по строчкам:

— А-а, вот оно! Наша постоянная головная боль — чёртовы браконьеры. Один из этих мерзавцев повадился стрелять у нас фазанов. А моя дражайшая половина взяла и поймала мошенника!

— Очень удачно, сэр… — Промямлил Форрест.

— И не просто поймала! Она купила капкан, мощную новомодную штучку, и это дьявольское изобретение так изранило подонка, что тот вскоре подох от антонова огня. Его участь очень впечатлила нашего пастора, и в ближайшее же воскресенье он разразился проповедью о том, как греховно желать добра ближнего своего! А, каково?

Уиндхэм обвёл офицеров восторженным взором. Шарпу подумалось, что пока несгибаемая Джессика на страже, в их приходе едва ли у кого-то возникнет самоубийственная мысль возжелать полковничьего добра.

Уиндхэм помахал письмом:

— Славный парень наш священник, с лошадью управляется, как драгун. Можете вы себе представить, какой цитатой из Библии он закончил проповедь?

Шарп кротко произнёс:

— Осмелюсь предположить, сэр, Четвёртая книга Моисеева, глава 32, стих 23: «…Испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас…»

Полковник недоверчиво воззрился на стрелка:

— Откуда, черт возьми, вы знаете?

В глазах Уиндхэма читалось явственное подозрение, что Шарп каким-то сверхъестественным образом перехватывает его почту.

Стоявший среди офицеров Лерой усмехнулся в усы, искренне наслаждаясь ситуацией. Он помнил рассказ Шарпа о том, что в приюте, где тот вырос, это было самое расхожее изречение.

Стрелок не стал посвящать полковника в подробности своего прошлого:

— Цитата показалась подходящей, сэр.

— Подходящая, это уж точно! Наказание за грех постигнет и ухватит за ногу железными зубами капкана! — полковник захохотал и широким жестом указал на своего слугу, принесшего вино, — Думаю, за это стоит выпить. За это и за сегодняшнюю атаку! Угощайтесь, джентльмены!

Пока смеркалось, британская артиллерия сравнивала форт с землёй, но, едва тьма сгустилась, гром канонады сменился звонким голосом рожков, зовущих пехоту на штурм. Французы в городе правильно истолковали молчание вражеских пушек, и их канониры на стенах, опустив жерла своих орудий чуть ниже, принялись бить над фортом по склону Сан-Мигеля. Ядра сеяли смерть в рядах наступающих, но они только теснее смыкали ряды и двигались вперёд. Из города донёсся более глубокий рокот, и небо над озером прочертили огненные строчки фитилей летящих гранат. Французы пустили в ход мортиры. Стрелки из 95-го развернулись в цепь, подковой обогнувшую форт. Вспыхивавшие то тут, то там иголочки винтовочных выстрелов позволяли предположить, что целят зелёные куртки по бойницам. Гарнизон их стрельба не особенно беспокоила, они лихорадочно готовились к отражению штурма.

Из траншеи на вершине холма, откуда Шарп и остальные офицеры наблюдали схватку, ясно виднелось лишь пламя взрывов да сполохи пушечных выстрелов на крепостном парапете. При каждом залпе орудийный ствол извергал длинный язык огня, из недр которого вылетало ядро. Сгусток пламени на долю секунды отрывался вслед за снарядом от жерла и, корчась, таял во мгле. Этот танец огня завораживал, на него можно было смотреть бесконечно, что Шарп и делал, пока рёв множества британских глоток не отвлёк его. Судя по крику, атакующие приблизились ко рву. И споткнулись.

Что-то пошло не так. Боевой клич распался на отдельные выкрики и вовсе стих. Ров, окружавший Пикурину, оказался, во-первых, глубже, чем представлялось с гребня Сан-Мигеля, а, во-вторых, его заполняла дождевая вода. Британцы рассчитывали спрыгнуть в ров, легко забраться в форт, воспользовавшись принесёнными с собой короткими лестницами, и штыками расправиться с гарнизоном. Теперь они растерялись. Французы тем временем заняли свой полуразрушенный вал и открыли огонь из мушкетов. Это было похоже на какой-то дьявольский тир. Защитники форта заряжали мушкеты и жали на курок, снова и снова. Красномундирники то и дело валились в ров или под ноги беспомощно топчущимся товарищам. Опьянённые своей недосягаемостью, французы использовали приберегаемое для окончательной схватки средство — осветительные каркасы, как под Сьюдад Родриго. Пылающие вязанки, роняя искры, скатились к подножию укрепления.

Не стоило им этого делать. Подсветка сделала англичан лёгкой мишенью для городской артиллерии. Ядра косили толпящихся солдат целыми рядами, оттесняя уцелевших с флангов Пикурины к его фронту, в мёртвую зону крепостных орудий. Однако рассеивающие тьму снаряды сыграли на руку и англичанам. В неверном свете промасленных вязанок обнаружилось слабое место форта. Чтобы помешать штурмующим выбираться из канавы, вражеские сапёры загодя вбили в верх ближней к форту стенки рва ряд кольев. Дрыны сузили ширину рва до десяти метров и, насколько Шарп мог разглядеть в одолженную у безотказного Форреста оптику, первые лестницы на манер подмостков перекидывались на подходящие отрезки частокола. Какие-то из лестниц рухнули вниз, но три держались, и смекалистые ребята из 88-го, те самые коннотцы, что сражались плечом к плечу с Шарпом в бреши Сьюдад-Родриго, невзирая на потери от ожесточенной мушкетной пальбы, перебегали через ров к форту, взбирались наверх и вступали в рукопашную.

Каркасы почти выгорели, и о ходе боя можно было судить лишь на слух. Доносились вопли и одиночные выстрелы. Наконец, победный рёв знаменовал окончательный успех британского оружия. Шарп ухмыльнулся. Патрик Харпер обзавидуется, слушая рассказ о том, как коннотцы превратили лестницы в мосты и победили. До отвращения бодрый баритон Уиндхэма оторвал его от приятных мыслей:

— Вот и всё, джентльмены. Мы — следующие.

Мгновение все молчали, думая, что ослышались. Капитан Лерой решился уточнить:

— Мы — следующие? Что вы имеете в виду, сэр?

— Нашему полку поручено отбить у неприятеля дамбу!

Перекрикивая друг друга, офицеры засыпали командира вопросами. Он ответил на один, самый важный:

— Когда? Сроки пока не намечали. Думаю, дня через три. Настоятельно прошу вас держать языки за зубами. Я не хочу, чтобы о нашей вылазке болтали у каждого костра. Предполагается, что противник не ждёт нападения с этой стороны.

Шарп тихо позвал:

— Сэр?

— Шарп, это вы? — тьма не позволяла определить, кто говорит.

— Я, сэр. Разрешите мне пойти с Лёгкой ротой.

— Вы — кровожадный нехристь, Шарп! — тон полковника был игрив, — Вы подошли бы мне в лесники. Я подумаю над этим.

Уиндхэм, кряхтя, выбрался из траншеи, оставив Шарпа гадать, о чём тот собрался думать: об участии стрелка в атаке или о его будущей карьере в качестве полковничьего егеря.

Аромат табака и светящийся во мгле уголёк сигары возвестили о приближении капитана Лероя. Алкоголь настроил американца на жёлчный лад:

— В любом случае, кто-то из капитанов должен умереть. Вам же нужно вернуть своё звание, а, Шарп?

Стрелок сухо сказал:

— Мне приходило это на ум.

Лерой мрачно хохотнул:

— А уж как нам-то приходило! Вы подрываете моральный дух капитанов нашего полка, заставляя помнить о том, что мы смертны. Чьё место вы себе присмотрели, если не секрет?

— Хотите мне предложить своё?

— О, нет, увольте. При всём моём уважении к вам, не для того я уехал из Бостона.

Шарпу не нравился этот разговор, и он воспользовался представившейся возможностью сменить тему:

— Почему, кстати, уехали?

— Я — американец с французской фамилией из роялистской семьи, сражаюсь за сидящего на английском престоле скорбного главою короля — немца. Что мне вам ответить?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю, Шарп.

Сигара его почти потухла. Американцу пришлось повозится, раскуривая её. С шумом выпустив изо рта дым, Лерой тоскливо сказал:

— Я часто размышляю, что было бы, выбери я другую сторону…

— А могли?

Лерой попыхтел сигарой:

— Наверное, да. Мой отец присягал Его Величеству, а я всегда был примерным сыном.

Шарп молчал, давая замкнутому капитану выговориться.

— Американцы снова ввязываются в войну.

— Да, я слышал.

— Хотят вторгнуться в Канаду. Хотят и, будьте покойны, вторгнутся. Чёрт, останься я там, уже бы ходил в генералах. В мою честь назвали бы улицу, а то и целый город. Они это любят.

Лерой сделал паузу. Нетрудно было догадаться, что его мысли витают вокруг единственной реальной альтернативы именному городку и генеральскому чину: безымянной могилы в испанской земле.

— Завидую вам, Шарп.

— Почему?

— У вас есть цель. Вы рвётесь наверх, несмотря ни на что. Потому-то наша дружная компашка капитанов и страшится вас. Каждый боится стать вашей очередной ступенькой к вершине.

Американец выбросил окурок, и тот упал, рассыпав ворох искр.

— Скажу по дружбе, многие будут рады увидеть вас мёртвым.

— Это предупреждение?

— Нет, что вы. Просто меланхолия.

Топот ног заставил офицеров прижаться к стенке траншеи, пропуская санитаров с носилками. Раненые стонали, один рыдал со всхлипами.

Лерой хлопнул Шарпа по плечу:

— Мы — следующие, Шарп, мы — следующие!

 

ГЛАВА 17

— Ваше мнение? — поинтересовался Хоган.

Шарп поморщился:

— Слишком сложно. Пятидесяти человек хватило бы с лихвой. Там не требуется целый полк.

Ирландец неопределённо кивнул и посмотрел в небо:

— Погода нам благоприятствует.

— Если не зарядит дождь.

— Не зарядит. — майор сказал это так уверенно, будто Господь Бог именно ему передоверил управление погодой, — Пусть только стемнеет.

Хоган выглянул из окопа и оценивающе посмотрел на прикрывавший дамбу форт:

— Пожалуй, вы правы, Ричард. Слишком сложно, но это решение вашего полковника. Вы, надеюсь, приглашены на веселье?

— К сожалению, нет. Это ещё одно решение нашего полковника.

Уиндхэм запретил Шарпу идти на штурм дамбы с Лёгкой ротой. Вместо этого он оставил стрелка при себе.

Шарп ухмыльнулся:

— Вас можно поздравить с повышением? — засмеялся Хоган, — И каковы же будут ваши обязанности? Развозить его приказы? Зная, как вы держитесь в седле, обязательно выкрою минутку взглянуть на это хоть одним глазком. В последнее время у меня было так мало поводов для смеха.

— По его словам, он не хочет, чтобы я своим присутствием стеснял капитана Раймера.

Хоган скривился:

— Если у капитана Раймера достаточно мозгов, он будет только рад вам.

Ирландец щёлкнул крышкой часов:

— Два часа до заката.

План полковника был таков: сапёры в сопровождении Лёгкой роты выдвигаются к дамбе. Остальная часть батальона имитирует атаку на форт, под прикрытием которой сапёры закладывают в фундамент плотины двадцать бочонков пороха. В отличие от Уиндхэма, у Шарпа план восторга не вызывал, наоборот, он считал, что Лёгкая рота справится без прикрытия. Всего четыре дня назад армия убедилась в очередной раз, насколько непредсказуемы и чреваты сюрпризами ночные атаки. Расчёт же полковника строился на том, что Лёгкая рота достигнет точки назначения ровно в двадцать три ноль-ноль, хотя возможности дать знать своим, буде что-то пойдёт не так, не предусматривалось. Шарп пытался растолковать командиру, что, если группа с порохом опоздает, фальшивый штурм только поднимет на ноги гарнизон и переполошит часовых, что атака излишня, но Уиндхэм был непреклонен. Он рвался в бой, предвкушая победу, и слова Шарпа раздражали его: «Конечно же, парни поспеют вовремя. Что может им помешать?»

На первый взгляд, ничего. Идти взрывникам было недалеко. В темноте они по плану выбирались из первой параллели и направлялись на север. Упёршись в Гуадиану, они поворачивали налево и шли до лощины, на дне которой тёк перегороженный выше Роильяс. Далее оставалось преодолеть самый ответственный отрезок пути: от угла крепости, где высился замок, до плотины. Расстояние составляло сто пятьдесят метров, в пределах слышимости часовых на стенах и парапете бастиона Сан-Педро. Идти предполагалось в тишине и медленно. Лица и амуниция чернились.

Хоган нервно играл крышкой брегета. Это он убедил Веллингтона взорвать дамбу и потому так близко к сердцу принимал сомнения Шарпа.

Вторая параллель была почти готова. Оставалось лишь оборудовать орудийные позиции. Установленные там пушки смогут вести огонь с четырёхсот метров по бастиону Тринидад, в стене которого виднелись метки от ядер артиллерии первой параллели. По ночам французы высылали заделывать пролом рабочие партии. Англичане били по ним из пушек, так что грохот не стихал ни днём, ни ночью.

В опускающихся сумерках строилась Лёгкая рота. Шарп взглядом отыскал среди солдат Харпера, не желавшего пропускать случая повоевать. Спина, по его утверждению, зажила и совершенно не беспокоила. Хейксвелл ужом вился вокруг Раймера. Он действовал в своей обычной манере: стать незаменимым для командира, а роту перессорить между собой. Шарп злился, понимая, что бессилен помешать этому.

Уиндхэм прошёлся перед шеренгой. Задержавшись около Харпера, он указал на семистволку, водружённую на плечо ирландца:

— Это что?

— Семиствольное ружьё, сэр!

— Оно регламентировано уставом?

— Флотским, сэр!

— Тогда оставьте его морякам.

Хейксвелл шагнул к донегольцу, губы его кривились в усмешке:

— Передайте его мне, рядовой.

Семистволку подарил ирландцу Шарп, Харпер ею очень дорожил, но сейчас ничего не мог сделать. Медленно он снял оружие с плеча и отдал Хейксвеллу. Тот охнул под весом ружья и преданно уставился на полковника, только что хвостом не вилял за неимением последнего:

— Назначить взыскание, сэр?

Тот недоумённо поднял бровь:

— Взыскание?

— За неположенное оружие, сэр.

Уиндхэм отрицательно покачал головой. На его взгляд, с Харпера было довольно взысканий:

— Отставить, сержант.

— Так точно, сэр.

Хейксвелл почесал шрам и потрусил следом за командиром. Когда смотр окончился, а полковник скомандовал вольно, Хейксвелл снял кивер и вперился в его засаленные глубины. Губы сержанта растянулись в блаженной улыбке. Шарп подошёл к лейтенанту Прайсу, бледному даже под слоем жжёной пробки, и кивнул на Хейксвелла:

— Что он делает?

— Бог ведает, сэр, — Прайс до сих пор смотрел на Шарпа снизу вверх, — Каждый раз одно и то же: он скидывает головной убор, пялится внутрь, роняя слюни, и опять одевает его на башку. Он — псих, сэр.

— Снимает и пялится?

— Верно, сэр. Ему место в Бедламе, сэр… — Прайс ухмыльнулся, — Хотя армия тоже подходит…

Только Шарп примерился отобрать у желтомордого семистволку, Уиндхэм, усевшись в седло, потребовал внимания. Хейксвелл живо вернул кивер на макушку, сдвинул пятки и принялся есть начальство глазами. Уиндхэм пожелал роте удачи и напомнил, что их дело — защищать сапёров в случае обнаружения тех противником, не более:

— Вперёд и счастливой охоты!

Шарп провожал тоскливым взглядом вливающуюся в траншею роту (Хейксвелл всё ещё нёс чудовищное творение оружейника Генри Нока). Всем своим существом он тянулся идти с ними. Его стремление подстёгивало понимание того, насколько важен этот взрыв, как он облегчит штурм бреши обмелевшая запруда.

Вместо этого стрелок присоединился к Уиндхэму. Когда колокол в городе пробил пол-одиннадцатого, по знаку полковника девять рот высыпали на бруствер. Уиндхэм тихо сказал:

— Они должны быть на месте.

— Да, сэр.

Полковник зачем-то наполовину вытащил из ножен клинок, невидяще посмотрел на него и задвинул обратно:

— Джек, где вы?

Подскочил Колетт:

— Сэр?

— Вы готовы?

— Так точно, сэр!

— Как только прозвонят одиннадцать, начинайте.

Колетт скрылся во тьме. Майор, ответственный за атаку, повёл выделенные ему четыре роты к форту, защищавшему дамбу. Остальные роты полковник пока придерживал в резерве, втайне надеясь, что отвлекающий штурм обнаружит слабость обороны и перейдёт в настоящий. Полковнику хотелось во главе полка преодолеть ров, взлететь на стену и лично захватить укрепление. Шарп скривился. Интересно, как дела у Лёгкой роты? Ни окриков часовых, ни выстрелов, значит, их не обнаружили. Если не будет накладок, спустя пару минут прогремит взрыв. Однако Шарпа мучили мрачные предчувствия. Он вдруг вспомнил о Терезе и отстранённо прикинул, не разбудит ли взрыв его дочь? Его дочь! Шарп всё ещё не мог привыкнуть к тому, что у него есть дочь.

— Должно быть, порох заложен.

— Да, сэр.

Стрелок пропустил фразу полковника мимо ушей и ответил наобум, но Уиндхэм и не ждал реакции собеседника. Он мыслил вслух. Заложен порох или нет, знали только Раймер и Господь Бог. Шарп представил сапёров, подобно контрабандистам с южного побережья, цепочкой движущихся по тёмной лощине вдоль вод Роильяса.

Уиндхэм снова открыл рот:

— Считайте вспышки, Шарп.

— Да, сэр.

Полковнику не давала покоя надежда на малочисленность гарнизона форта. Далеко слева от Южно-Эссекского ожили осадные орудия. Каждый выстрел подсвечивал дымы, стелющиеся над водой. Французские канониры тоже не смолчали, но в последние дни их огонь ослабел. Неприятель берёг боеприпасы для батарей второй параллели.

— Теперь уже вот-вот. — буркнул под нос полковник и громко окликнул, — Майор Форрест!

— Да, сэр! — Форрест вынырнул из мглы.

Неожиданный треск мушкетов с севера заставил Уиндхэма подскочить, как ужаленного.

— Не наши, сэр.

Стреляли за Гуадианой в занятом Пятой дивизией французском форте. Полковник перевёл дух.

Крик часового донёсся из тьмы. Три офицера замерли, прислушиваясь.

— Qui vive? — снова. И громче, — Gardez-vous!

Грянул выстрел.

— Чёрт! — Уиндхэм буквально выплёвывал брань, — Чёрт! Чёрт! Чёрт!

В форте загомонили, загорелись огни, и пылающие каркасы полетели со стены через ров. Их пламя осветило выстроенные роты Колетта.

— Огонь!

Залп. Бойницы форта обозначились вспышками ответного огня.

— Чёрт! — Уиндхэм скрипнул зубами, — Слишком рано!

Роты Колетта стреляли повзводно. Пули врезались в камни форта. Офицеры орали что есть силы, создавая у врага впечатление, что наступающих больше, чем на самом деле. Залпы звучали один за другим, словно работал какой-то фантастический механизм. Французы в бойницах стреляли слишком часто, чтобы успевать перезаряжать мушкеты, и Шарп предположил, что два или три солдата перезаряжают запасные ружья для каждого стрелка.

— По моим наблюдениям, сэр, в форте достаточно защитников.

— Чёрт! — полковник злился.

Гулкий голос колокола городского собора был едва различим за шумом перестрелки. Французы добавили осветительных снарядов, и Колетт приказал своим людям отойти в тень.

Уиндхэм, волнуясь, мерил ногами бруствер, повторяя, словно заклинание:

— Где же Лёгкая рота? Где же Лёгкая рота?

Артиллеристы на городской стене развернули орудия, прицелились и Шарп услышал свист картечи.

Колетт сохранил хладнокровие:

— В цепь! В цепь!

Картечь, бьющая по разомкнутому строю, уносила не так много жизней. Но, с другой стороны, терялся эффект массовости атаки, и враг мог начать догадываться, что штурм затеян для отвода глаз.

Уиндхэм засопел и выкрикнул:

— Капитан Лерой!

— Сэр!

— Роту на правый фланг майора Колетта!

— Да, сэр!

Гренадёры побежали вперёд, добавляя беспорядка. Уиндхэм повернулся к Шарпу:

— Который час, Шарп?

Стрелок вспомнил колокольный звон:

— Начало двенадцатого, сэр!

— Что же они медлят с миной?

— Дайте им время, сэр.

Уиндхэм уставился на форт. Каркасы освещали ров и часть поля перед ним. Маленькие группы красномундирников выбегали вперёд, стреляли с колена и торопились обратно в спасительную тьму. На глазах у Шарпа один из них запнулся, упал и уже не поднялся. Двое товарищей убитого вернулись и, схватив его за ноги, уволокли из кольца света.

— Капитан Стеррит! Поддержите майора Колетта!

— Да, сэр!

Новая рота канула в ночь. Фраза Лероя всплыла в мозгу Шарпа, и он виновато подумал, что вот ещё один капитан в зоне досягаемости картечи. Но куда же запропастился Раймер? Позади форта царила тишь да гладь — ни взрывов, ни выстрелов.

— Чёрт побери, где они? — Уиндхэм сжал кулаки, — Чёрт!

Колетт отвёл своих парней чуть назад. Он не видел смысла терять их в фальшивой атаке. Огонь из форта стал не таким интенсивным. Долгожданных взрывов не было.

— Чёрт! Надо узнать, что у них стряслось?

— Я могу разведать, сэр!

План Уиндхэма расползался по швам, как мундир из гнилого сукна. Атака Южно-Эссекского потеряла всякое правдоподобие, и неприятель, по-видимому, уже задавался вопросом: от чего англичане хотели отвлечь внимание защитников форта?

— Их могли подстеречь и взять в плен, сэр. Может, они даже до плотины не дошли.

Полковник колебался. Рядом раздался голос Колетта:

— Сэр! Сэр!

— Я здесь, Джек!

Колетт нашёл командира и устало отдал честь:

— Мы долго не продержимся, сэр. Большой урон от картечи.

Уиндхэм решился:

— Шарп, сколько вам нужно времени?

Стрелок быстро прикинул: он один, значит, можно идти напрямик к форту — шум боя скроет всё.

— Пять минут, сэр.

— Учтите, я жду подробного доклада: где они, в чём причина задержки и так далее, понимаете?

— Так точно, сэр.

— Я даю вам десять минут, Шарп.

Он спросил Колетта:

— Вы продержитесь десять минут?

— Полагаю, да.

— Тогда вперёд, Шарп. С Богом!

Стрелок растворился во мраке. Тёмная форма давала ему преимущество. Он взял правее пылающих вязанок, направляясь к руслу пережатого дамбой Роильяса. Спотыкаясь о кочки, Шарп скользил на влажном грунте, но был свободен, главное, — он был свободен! Запахло водой, и стрелок замедлил ход, опасаясь засады. Сняв с плеча винтовку, он взвёл курок, надвинул кивер на лоб, так, чтобы козырёк защитил глаза от слепящих вспышек пушечных залпов, и всмотрелся во мглу, выискивая край лощины. Когда зрение привыкло к темноте, Шарп различил неясную полосу кустов и черноту провала за ними. Шарп подошёл поближе, лёг на живот и перевалил тело в лощину. Овраг оказался глубже, чем он ожидал. Заросший склон круто шёл вниз метров на шесть-семь. На дне стояла тишина, нарушаемая лишь журчаньем воды. Шарп повернул голову влево. Траурная полотнище плотины перечёркивало расщелину всего метрах в сорока от него. Стрелок встал на ноги, отряхнулся и услышал настороженный шёпот:

— Стой, кто идет?

— Шарп! Ты кто таков?

— Питерс, сэр! Благодарение Богу, вы здесь!

Повернувшись на голос, офицер разглядел силуэт солдата, припавшего к земле под кустом у самой воды. Шарп придвинулся ближе:

— Что у вас случилось?

— Не знаю, сэр. Капитан со всеми ушёл к дамбе минут десять назад, сэр. Меня оставили караульным. Возьмёте меня с собой, сэр?

— Оставайся на месте. Возвращаться будем этим путём и подберём тебя.

И рота, и сапёры находились где-то здесь, но, как Шарп ни старался, не мог уловить ни звука их присутствия. Тогда он вошёл по колено в реку и остановился, ожидая, что его заметят. Из чащи низкорослых деревьев на берегу под самым фортом раздался негромкий вопрос:

— Кто идёт?

— Шарп. Назовись.

— Хейксвелл, — то ли смешок, то ли хруст ветки, — В помощь нам?

Аккуратно, без плеска переставляя ноги, Шарп побрёл на берег:

— Где капитан Раймер?

— Шарп, вы? Я здесь.

Прокрадываясь мимо Хейксвелла, Шарп не отказал себе в удовольствии всем весом наступить ему на ногу. По слабому отблеску золота на форме фигуры впереди стрелок опознал капитана:

— Я от полковника. Он с ума сходит.

— Мы тоже.

— Что у вас происходит?

— Проклятый порох отсырел. Сапёры ушли, Фитчетт возится с фитилём, — отчитался Раймер срывающимся шёпотом.

Шарп его прекрасно понимал. Если дамба по ошибке взлетит на воздух сейчас, стена воды сметёт роту к дьяволу в ад.

С парапета форта, всего в десяти метрах от верхушек их киверов, донёсся топот приближающихся шагов. Офицеры застыли. Раймер, стоявший лицом к форту, вдруг выдохнул:

— О, Господи, нет!

Шарп поднял голову. Это была какая-то разновидность свечи. Огонёк задёргался, колеблемый ночным зефиром, почти исчез, но потом вспыхнул сильно и ярко, осветив двух громил в синих мундирах. Они поднесли свечу к осветительному снаряду, подождали, пока пламя перекинется, и, перешучиваясь между собой, сбросили вязанку с парапета. Каркас полетел в овраг, роняя куски горящей соломы, и с шипением нырнул в Роильяс. Пламя пару секунд держалось в верхней части снаряда, дрожа, но всё же потухло. Долгий, долгий вздох исторгся из груди Раймера. Шарп приблизил рот к его уху:

— Где рота?

— Несколько человек здесь. Остальных я отослал.

Ответ едва ли можно было счесть исчерпывающим. Французы тем временем готовили новый каркас. Они учли свои ошибки. Не торопясь, дали промасленной соломе разгореться и только после этого мягко скатили вязанку через край. Подпрыгивая и ударяясь о склон, снаряд упал в колючий куст, тут же затрещавший и вспыхнувший. Неожиданная подсветка выхватила из тьмы лейтенанта-сапёра Фитчетта, окаменевшего у двухъярусной пирамиды пороховых бочонков. Французы тоже должны были его заметить. Однако, не заметили! У солдат имелся приказ осмотреть лощину, и они честно таращились вниз в переплетение странных теней, которые можно было принять за кого угодно: от англичан до сатаны с рогами. Движение, впрочем, отсутствовало, и караульные расслабились. Болтая и смеясь, они радовались приказу, уведшему их от английских выстрелов. Вдруг они вытянулись по стойке смирно, новый голос пролаял команду, и Шарп понял, что появился офицер.

Фитчетт зашевелился. Панически поглядывая то на горящий каркас, то на край парапета, он на цыпочках пошёл к Шарпу с Раймером. Под ноги инженер не смотрел, левая лодыжка подвернулась, и бедняга обрушился в тёмную воду. Французы залопотали, над каменной кладкой возникло лицо офицера. У Фитчетта хватило ума не барахтаться. Лягушатник выкрикнул приказание, и появился третий каркас. Шарп понял, что схватки не избежать. Раймер, не мигая, смотрел вверх. Брови его умоляюще приподнялись, а рот приоткрылся.

Шарп толкнул капитана локтем:

— Застрелите офицера.

— Что?

— Убейте паршивца, вы — стрелок или кто?!

Раймер непонимающе уставился на Шарпа. Тот, досадливо морщась, пальцем проверил, не просыпался ли порох с полки, и прицелился сквозь корявые ветви над головой. Раймер очнулся:

— Не надо!

Сильный толчок, и хорошо разгоревшаяся вязанка описала искрящуюся дугу в небе, ударилась о противоположную стенку расщелины, застряв между валунов. Перепуганному Фитчетту, наверно, показалось, что каркас летит прямо в него, он завизжал и бросился к своим. Французский офицер энергично жестикулировал и орал.

— Не стреляйте!

Раймер потянул Шарпа за плечо, сбив прицел. Фитчетт, обдирая бока о колючки, вломился к ним в кустарник. Глаза его были совершенно безумными от страха, но Шарп отметил с невольным уважением, что фитиль, несмотря ни на что, лейтенант не бросил.

— Фонарь? Где фонарь?

Зажжённый фонарь с не пропускавшими света заслонками стоял на земле под ногами. Одновременно нагнувшись за ним, Фитчетт и Раймер сильно столкнулись лбами. Наверху сухо треснул французский мушкет. Пуля пронзила ветки и отлущила пласт коры от ближайшего к британцам дерева.

Французский командир, перегнувшись, пристально вглядывался пляшущие тени на дне лощины. Шарп навёл винтовку и нажал на спуск. Брызнула кровь, и француза отбросило назад. Раймер, держась за лоб, возмутился:

— Зачем это, Шарп.

— Скорей, скорей! — сапёр бормотал, подгоняя самого себя. Он кривился от боли и тёр ушибленное место. Приоткрыв дверцу фонаря, он сунул внутрь запальный шнур. Фитиль запылал.

— Бежим!

Раймер не стал дожидаться команды инженера и уже умчался. Шарп поймал Фитчетта за плечо:

— Как долго горит фитиль?

— Секунд тридцать! Отпустите!

Второй выстрел громыхнул наверху, взрыхлив пулей землю в двух шагах от них. Фитчетт вывернулся и побежал догонять Раймера с его воинством, шумно продирающихся сквозь заросли, подгоняемые жутким видением катящегося по пятам водяного вала.

Неприятель, лишившийся руководства, вопил и переругивался, ослеплённый огнём каркасов, ни черта не слышащий из-за мятущегося по оврагу эха своих же выстрелов. Шарп бросил взгляд на ползущую по фитилю искорку, затем повернулся и полез по склону вверх. У самой кромки знакомый бас заставил стрелка помедлить.

— Отличный выстрел.

— Патрик!

— Он самый. Подумал, стоит вам помочь.

На запястье Шарпа сомкнулась немаленькая кисть, и он без церемоний был поднят на обрывистый край лощины.

— Драпать по бережку — то ещё удовольствие…

— Потонуть не лучше.

Обмениваясь репликами с донегольцем, Шарп машинально прикидывал, сколько времени прошло с момента, когда занялся запал: Двадцать? Двадцать пять? По крайней мере, они с Харпером в безопасности. Они засели над обрывистым краем оврага, рядом с неглубоким рвом форта. Вопли французов разом прервал властный голос. Гомон сменился звяканьем шомполов по металлу мушкетных стволов. Шарп покосился на распластанного ирландца:

— Как твоя спина?

— Всю душу вымотала, сэр.

Шарп прижимался к земле, а чёртова взрывчатка всё не детонировала. Мог ли Фитчетт в горячке проложить фитиль длиннее, чем собирался? Сомнительно. Он отмерял шнур ещё в лагере.

Слаженно жахнули ружья с парапета в лощину, сбивая ветки и расщепляя стволы деревьев. Какая-то невидимая птица негодующе закричала, хлопая крыльями, поднялась из зарослей и улетела прочь.

Миновала уже минута с лишним, а взрыва не было. Фитиль или намок или его перебило шальной пулей. Французский командир заткнул подчинённым рты, минуту они, видимо, прислушивались к тому, что происходит в расщелине. Там было тихо, и они решили добавить света. Шарп поднял голову и увидел три горящих вязанки, валящихся вниз. Он взмолился про себя, чтобы хоть одна из них угодила в штабель бочек или подожгла запал; но секунды шли, надежда на чудо поблекла и испарилась. Вместо этого на парапете раздался возбуждённый вой неприятелей, и стрелок понял, что мина замечена.

Шарп обречённо вздохнул и, кивнув Харперу: «За мной!», пополз на край косогора, по пути размышляя, что на месте французского офицера сразу отрядил бы солдат носить воду и залил бы ею сверху порох. Высунувшись над кромкой, стрелок огляделся. Каркасы, сброшенные последними, упали у самой дамбы. Их пламя высветило и груду бочек, и запальный шнур. Один его конец лежал в реке, потушившей огонь, а другой, которому полагалось быть воткнутым в отверстие одной из бочек нижнего ряда, валялся на земле. Подползший Харпер поцокал языком:

— Что будем делать?

— Мне нужны десять человек.

— Сделаем. А почему именно десять?

Шарп кивком указал на парапет:

— Шестеро развлекают лягушатников, трое спихивают в воду соломенные «светлячки».

— А вы?

— Прибережёте для меня один каркас.

Он торопливо принялся заряжать винтовку. Для скорости стрелок пренебрег кожаным лоскутом, обычно обёртывавшимся вокруг пули, чтобы она туже шла по семи нарезам ствола. В этот раз Шарп просто плюнул на металлический шарик и забил его шомполом.

— Готов?

— Как всегда. — Харпер оскалил зубы, — Работа для зелёных курток, сэр?

— Отличная мысль, сержант! — подмигнул Шарп. Провались все эти Раймеры, Уиндхэмы, Хейксвеллы, Колетты и прочие новые людишки, испортившие собой полк, как выдержанное вино портит долитый в него уксус. Шарп и его стрелки многое пережили вместе: Талавера, Альмейда, Фуэнтес де Оноро, поди вспомни всё! Они понимали его с полуслова, и Шарп доверял им как себе.

Харпер поднёс ко рту сложенные рупором ладони:

— Стрелки-и! Ко мне-е! Стрелки-и-и!

Несколько французов завертели башками над парапетом, ища, откуда идёт звук.

Шарп приложил к губам руку:

— Рота-а! Це-епью!

Враг, так и не поняв, где кричат, начал бить из ружей наугад вниз. Шарп с Харпером спрыгнули в лощину. Французы на стене перезаряжали мушкеты. Шомполы лязгали по стволам. Из темноты донёсся топот ног, и Харпер с удовольствием доложил:

— Они идут, сэр!

Конечно же, стрелки откликнулись на его зов. Среди зарослей обозначились силуэты в тёмной форме без перекрещивающихся на груди белых ремней. Шарп отдал Харперу заряженную винтовку и улыбнулся:

— Как в старые времена, а, Патрик? Объяснишь парням, что нужно делать, а я пошёл.

Стрелок выбрался из-под сени деревьев и побежал к бочкам. Французы увидели Шарпа и сосредоточили огонь на нём. Земля была мокрой и ненадёжной, два раза Шарп чуть не упал. Его счастье, что врагам приходилось стрелять почти отвесно вниз, а о какой точности можно говорить, если ты одновременно целишься и стараешься, чтоб пуля не выкатилась из ствола? Когда стрелок достиг мины, огонь по нему прекратился: неприятель побоялся воспламенить порох случайным выстрелом. Шарп поднял шнур, воткнул его в отверстие нужной бочки и поискал пробку, чтоб прижать фитиль. Затычка отсутствовала. Злясь, офицер попробовал расшатать пробки соседних бочек, однако те были вколочены на совесть и не поддавались. В конце концов, стрелок вышел из положения, подобрав голыш подходящего размера и всунув его вместо затычки. Отматывая шнур, он бежал по берегу. Света поуменьшилось. Стрелки пинками спихивали каркасы в поток, где они со свистом гасли. Только один ещё пылал, на дальнем берегу. Он-то и сгодится поджечь фитиль. Едва Шарп, перейдя вялое течение, приблизился к вязанке, в неё ударила пуля, заставив отскочить от стрелка, словно живую. Шарп оглянулся. Кроме стрелков в лощине замелькали белые перекрестья ремней вернувшихся красномундирников. Они палили по французам кто стоя, кто с колен. Стрелок высмотрел прапорщика Мэттьюза с саблей наголо. Мальчишка приплясывал от возбуждения.

Пламя объяло каркас не полностью, но всё равно невозможно было взяться за него, не обжегшись. Однако выбирать не приходилось. Обпекая руки, Шарп ухватил вязанку за торцы, поднял и понёс на вытянутых руках через реку. Уже на берегу очередная пуля ударила в каркас, выбив клок горящей соломы прямо в лицо стрелку. Сморщившись, он отвернул голову от жара. Боковое зрение выхватило из ближайших кустов яркую молнию с громом, и Шарп почувствовал пули, рвущие его тело. Боль пронизала стрелка. Он понял, что умирает и нечеловеческим усилием швырнул каркас туда, где должен был находиться конец запального шнура. Последнее, что отметил его меркнущий рассудок, — это вязанку, летящую прямиком к пороховым бочкам. Сознание Шарпа помрачилось, и он не увидел, как ночь превратилась в день.

Огонь, свет, грохот и жар разом ударили в стороны. Земля дрогнула так, что роющие капониры второй параллели британцы подняли головы. Чудовищная вспышка вырвала из мрака фасад Бадахоса, бастион Тринидад и жутким нимбом высветилась позади чёрного абриса форта Сан-Педро. Взрыв в подмётки не годился тому, что в своё время разрушил половину Альмейды, но после альмейдского выжило не так много людей, чтобы сравнивать, а здесь, под Бадахосом, тысячи людей на миг ощутили горячее дыхание смерти.

Шарпа спасло то, что упал он в реку. Жаркая волна, спустя доли секунды ударившая по воде, не только не причинила ему вреда, а, наоборот, выплеснула его на сушу ниже по течению. Медленно приходя в себя, Шарп подсознательно ждал, что вот-вот его подхватит и сомнёт вал земли, мусора и жидкой грязи из прорванной дамбы. Загребая рукой, он попробовал уползти. Избитое, простреленное и опалённое тело на движение отозвалось болью.

— Сэр! — радость и облегчение звучали в голосе Патрика Харпера.

Он бережно поднял Шарпа и, перекинув руку раненого через свою шею, осторожно поставил на ноги:

— Можете идти, сэр?

— Что?

Ирландец сообразил, что Шарпа оглушило взрывом.

— Неважно.

Он медленно поволок истекающего кровью друга вниз по течению. Тот слабо порывался оглянуться на плотину. Когда ему это удалось, он на секунду забыл обо всём: дамба была целёхонька!

— Она стоит?!

— Стоит…

Жуткий взрыв выбил в плотине впечатляющий кратер, но она устояла.

— Надо убираться, сэр.

Верный Харпер тянул его на себе. Шарп опустил голову и наткнулся взглядом на труп в офицерском мундире. Новый прапорщик. Фамилия, как назло, испарилась из памяти. Проклятая дамба, мальчонка умер напрасно!

Харпер подхватил невесомое тело Мэттьюза (Мэттьюз, точно, Мэттьюз!) свободной рукой и, обременяемый двойным грузом, упрямо продирался сквозь кустарник. Силы оставили Шарпа, сознание плавало. Мешком обвиснув на ирландце, он плакал и бредил вслух. Разгром, поражение, неудача. Всё это из-за того, что он посмел стать кем-то большим, чем мелкий воришка, носильщик или слуга. Судьба словно задалась целью отнять у него гордость, надежду, всё, чего он достиг за девятнадцать лет солдатчины, но в насмешку придержала последнее, что он боялся потерять: его жену и его ни разу не виденную дочь. Но их он не увидит больше. Бадахос убьёт его, как он убил мальчишку Мэттьюза и многих других.

— А я не верил, когда мне говорили, что ирландские свиньи питаются падалью, — Хейксвелл встал на пути Харпера, — Теперь вижу: правда!

Ублюдок ткнул полумёртвого Шарпа семистволкой в бок, и в ноздри Харперу ударила кислая вонь горелого пороха. Из оружия недавно стреляли. В памяти ирландца вдруг ясно всплыла виденная мельком знакомая вспышка и рядом — Шарп. Не веря своей догадке, Патрик шагнул к желтомордому, но тот, напуганный яростью, зарождающейся в глубине глаз донегольца, юркнул в заросли и растворился в темноте. Глядя ему вслед, Харпер бессильно выругался.

Брань прервал неожиданный перезвон. Казалось, каждый колокол каждой церкви Бадахоса подал свой величественный и звучный голос. Харпер устало подумал, что они празднуют провал британской диверсии, и только спустя мгновение до него дошло: полночь! Пасха! Светлое Воскресение Господне! Колокола звонят в честь величайшего из чудес, явлённых этому грешному миру! Эти звуки должны пробуждать в добром христианине радость и кротость, но благочестивый католик Патрик Харпер, слушая их, дал очень не христианский обет. Даже если это будет последним, что Патрик Харпер сделает на земле, он прикончит тварь, поднявшую свою поганую руку на Шарпа. Он сотворит собственное чудо. Он убьёт человека, уверенного, что не может умереть. Умрёт.

 

ГЛАВА 18

— Лежим спокойно!

Фраза не предназначалась Шарпу (тот и так не двигался), просто доктор привык, работая, разговаривать сам с собой. Он взял зонд, придирчиво его осмотрел. Не удовлетворившись его чистотой, тщательно обтёр о свой передник, и только после этого осторожно ввёл инструмент в рану на бедре стрелка.

— Эко вас разворотило, мистер Шарп.

— Да, сэр, — процедил офицер сквозь зубы. Раскалённая змея вползла в ногу и шевелилась, устраиваясь поудобнее.

— Ага! — врач издал победный клич, — Вот она!

Кровь хлынула из раны. Кончик зонда скребнул по пуле. Шарп дёрнулся:

— Иисусе!

— Благодарю за терпение!

Доктор оставил инструмент в ране и выпрямил спину:

— А вы везунчик, Шарп.

— Везунчик, сэр? — превозмогая боль, сжигавшую ногу от лодыжки до паха, поинтересовался Шарп.

— Ещё какой! — лекарь поднял бокал кларета, который его вестовой всегда держал полным, и продекламировал:

— Отнять иль не отнять, вот в чём вопрос! У вас бычье здоровье, Шарп.

— Да, сэр! — это вышло, как стон.

Врач прочистил нос. Его насморк со времён порки Харпера не показывал никаких признаков улучшения:

— При таком ранении положено ампутировать всю конечность, но вам повезло, пуля вошла неглубоко, должно быть, на излёте.

Повернувшись, он выбрал длинный тонкий пинцет. Сдув с его губок прилипший комочек грязи, он для верности плюнул на инструмент и смахнул слюну рукавом:

— Отлично, расслабьтесь и думайте об Англии!

Доктор сунул щипцы в канал, проложенный зондом, заставив Шарпа сильнее стиснуть зубы. «Великолепно!» Нащупав деформированный шарик, эскулап захватил его пинцетом и извлёк наружу, вызвав у пациента глухой всхлип:

— Безукоризненная работа! Окажись я рядом, Нельсон бы здравствовал и по сей день! Перевяжите его, Харви!

— Есть, сэр! — санитар завозился в поисках чистого бинта.

Не выпуская пулю из губок пинцета, доктор ополоснул её от крови в ведре с водой и поднял на свет:

— Пистолетная. Неудивительно, что она увязла в тканях. Хотите сохранить на память?

Шарп разжал руку, и мятый серый шарик тяжело лёг в его ладонь. Полтора сантиметра диаметром. Мушкетные больше, а такими заряжают пистолеты и… семиствольное ружьё.

— Доктор?

— Да?

— Другие раны. Пули внутри?

— Нет, — врач вытирал руки передником, — Навылет. Вы — везунчик, Шарп. Столько ран, и только одна серьёзная. Худо?

Он протянул стрелку стакан бренди:

— Выпейте, полегчает!

Шарп благодарно принял спиртное из рук врача и откинулся на стол, пока помощник накладывал повязку. Он помнил пламя выстрела и теперь знал, кто этот выстрел произвёл. Как ни странно, злости на Хейксвелла он не испытывал. Было только безмерное удивление оттого, что пережил и этот залп, и взрыв. Попадись ему на мушку Хейксвелл в ту ночь, стрелок, не задумываясь, нажал бы на спусковой крючок и послал припадочного ублюдка обратно в ад.

— Который час, доктор?

— Утро, Шарп, пасхальное утро! Праздник, — лекарь с чувством высморкался, — Я сделал всё, что мог. Идите, мистер Шарп, и не грешите.

Стрелок спустил ноги со стола и бережно натянул свои трофейные кавалерийские рейтузы. В коже, которой они были подшиты, с внутренней стороны бедра зияло пулевое отверстие. Доктор бросил на дырку короткий взгляд и рассмеялся:

— Пятью сантиметрами выше, и эти роскошные штаны не на что было бы надевать.

Действительно, обхохочешься. Шарп встал на раненую ногу. Больно, но терпимо.

— Спасибо, сэр.

— Это мой долг, Шарп. Благодарить следует мать-медицину, коей я лишь скромный служитель.

Он откинул клапан входа в палатку:

— Надумаете ампутировать ногу, — заглядывайте.

— Упаси Господь, сэр!

Утренняя поверка давно миновала, оружие было вновь составлено в козлы, армия заканчивала завтракать. Всё так же гремели пушки. На этот раз они били по другому бастиону, — Санта Мария. Канонада напомнила Шарпу о порохе, и офицер скривился. Чёртов порох! Будь его больше, Шарп, Харпер и стрелки нынче ходили бы в героях. Вместо этого, как подсказывала Шарпу интуиция, из них собираются сделать козлов отпущения.

Хромая к своей палатке, Шарп встретил толпу солдаток, собирающих с обильно политой дождями земли первые цветы, белые и крохотные. Весна. Вот-вот дороги станут проходимы, откроются реки. Гром артиллерии разносится далеко. Должно быть, его слышно и под Алькантарой и на востоке, под Меридой, где британские аванпосты до рези в глазах высматривают французскую армию, торопящуюся на помощь Бадахосу. Из города плыл колокольный звон. Пушки господствовали сегодня на пасхальной службе. К ним обращались мысли прихожан, не к Деве Марии в пышных одеждах, не к статуям апостолов, на головы которых канонада сбивала пыль с карниза внутри собора. Даже Господь был сегодня вторым, о ком вспоминали верующие, и то опять же благодаря дьявольским огненным трубам: «…Будь с нами и присно, и в час нужды нашей!» Жители Бадахоса, сотни лет переходившего от христиан к маврам и обратно, слышали в гневном рокоте угрозу и обещание того, с чем были хорошо знакомы: посулы резни и грабежа, хмельного неистовства и холодной безжалостной алчности победителей.

— Шарп! — майор Колетт, хмурый и сонный, махал стрелку рукой, приглашая под сень полковничьего обиталища.

— Сэр?

— Как ваша нога? — тон был равнодушным.

— Болит.

Колетт посторонился:

— Полковник ждёт вас.

Свет, преломлённый парусиной стен, заливал всё внутри палатки ядовитой жёлчью. Полковник отчуждённо указал Шарпу на ящик:

— Присаживайтесь.

— Спасибо, сэр.

Выставив повреждённую конечность, Шарп сел. Боль глухо пульсировала в бедре, отдаваясь в паху.

Колетт закрыл вход и встал за спиной стрелка. Низкий рост позволял майору стоять в палатке прямо, не пригибаясь. Шарп ждал, что полковник сразу начнёт разнос, но тот медлил. Стрелку было жаль его. Не Уиндхэм заварил эту кашу, но именно ему досталась самая большая ложка, и он расхлёбывал, как умел.

Полковник сделал неопределённый жест:

— Прошлая ночь, Шарп. Весьма прискорбно.

Один Бог ведал, что Уиндхэм считал прискорбным. Невзорванную дамбу? Смерть Мэттьюза?

— Командующий разочарован. Не нами, мы своё задание выполнили: доставили порох и подорвали его, а то, что его оказалось недостаточно, это уже вина инженеров. Мы тут ни при чём.

Колетт многозначительно покашлял, и стрелок решил, что сейчас полковник заговорит о том, ради чего он и пригласил к себе Шарпа.

— Кажется, там, у дамбы, имела место какая-то неразбериха?

Уиндхэм, похоже, цитировал Раймера. Шарп пожал плечами:

— Можно сказать проще, сэр: обычная ночная атака.

— Господи, Шарп, вы же вчера как сквозь землю провалились! — в присутствии стрелка полковник чувствовал себя напроказившим школяром. Так повелось с самой первой их встречи, ещё там, в Элваше. Пора было с этим кончать, — Я послал вас узнать, в чём причина заминки и сообщить мне, ни больше, ни меньше. Правильно?

— Да, сэр.

— Вместо этого вы узурпировали полномочия командира Лёгкой роты, подняли на уши французов, и, в результате, офицер полка погиб.

Шарп усилием воли подавил приступ ярости:

— Я всполошил французов, сэр? Интересно, каким образом?!

— Чёрт возьми, вы стреляли по ним!

— Капитан Раймер так сказал, сэр?

— Я не собираюсь обсуждать с вами, кто и что мне сказал! Стреляли вы или нет?

— Точнее, отстреливался, сэр!

Повисла тишина. Очевидно, Раймер поведал иную историю. Колетт с Уиндхэмом переглянулись. Шарпу они верили больше, но в данной ситуации следовало поддержать Раймера. Полковник сменил тактику:

— Как бы то ни было, мой приказ вы не выполнили?

— Не выполнил, сэр, — спокойно согласился Шарп.

Уиндхэм растерялся. Он ожидал увёрток, оправданий, а стрелок признал свою вину, но не спешил с объяснениями. Делать это значило бы обливать грязью Раймера, что едва ли порадовало бы полковника. Командир полка смотрел на Шарпа. Лицо того было непроницаемо. Сама поза говорила об абсолютной уверенности в собственной правоте и компетентности. Полковник тряхнул головой:

— Послушайте, Шарп, Раймер в сложном положении. Он не может командовать ротой, пока вы дышите ему в затылок!

Шарп медленно кивнул:

— Так точно, сэр.

Видя, что стрелок не спорит, Уиндхэм осмелел:

— Взять, к примеру, винтовки!

Шарп встревожился:

— А что с винтовками, сэр?

Вклинился Колетт:

— По мнению капитана Раймера, из-за наличия медленно заряжающихся винтовок Бейкера огонь роты был не столь интенсивным и, как следствие, подразделение понесло неоправданно тяжёлые потери! Мушкеты быстрее и эффективнее!

— Такие случаи можно по пальцам перечесть, чаще эффективнее именно винтовки!

— Ваши слова, Шарп, противоречат выводам капитана Раймера! Заметьте, КОМАНДИРА ЛЁГКОЙ РОТЫ!

— Он хочет избавиться от винтовок, и я склонен согласиться с ним, — твёрдо произнёс Уиндхэм.

Шарп, разволновавшись, привстал с ящика. Бедро опалило, он мешком осел обратно и, морщась, возразил:

— Нам нужно увеличивать количество винтовок в Лёгкой роте, а не уменьшать, сэр!

— Ротой командует капитан Раймер, не вы, Шарп!

Стрелок взглянул в глаза полковнику, но тот отвёл взор, и Шарп всё понял. Гнев его утих. Не в винтовках было дело. Ночная растерянность и малодушие Раймера нуждались в благовидном объяснении, которое бы никак не затрагивало главный предмет заботы полковника с Колеттом: драгоценный авторитет капитана Раймера.

Стрелок с горечью кивнул:

— И что теперь, сэр?

— Теперь? — Уиндхэм сделал паузу, — Ко мне обратился майор Хоган. Он очень расстроен и замотан. Ему нужна ваша помощь. Полагаю, на пару дней. Сапёры, дьявол их побери, всегда клянчат людей в подмогу. Я дал добро.

Речь полковника, сумбурная и торопливая, произвела на Шарпа гнетущее впечатление. Полк избавляется от неудобного хлама: Раймер — от винтовок, Уиндхэм — от Шарпа.

— Значит, я оставляю батальон, сэр?

— Несколько дней, Шарп, всего несколько дней.

Соглашение между Хоганом и полковником, похоже, касалось только Шарпа, не его стрелков.

Колетт поднял полосу ткани, служившую дверью:

— Право же, Шарп, скоро они будут раздавать чины направо и налево, как игрушки перед рождеством!

— Да, сэр!

Уйдя сейчас к Хогану, будет легче вернуться после атаки назад уже капитаном. Штурм грядёт со дня на день. Для нетерпеливого Уэлсли эта осада и так затянулась, а ясная сухая погода приближает час подхода французской армии. Колетт не врал: у неприятеля хватит ядер и пуль, чтобы всех британских честолюбцев обеспечить вакансиями или раз и навсегда излечить от честолюбия.

Лицо полковника выражало нескрываемое облегчение. Он не ожидал, что Шарп окажется столь сговорчив:

— Что ж, удачной охоты, Шарп. Надеюсь вскоре увидеть вас снова!

Будь оно всё проклято, думал Шарп, ковыляя по лагерю. Сначала он потерял роту, теперь его и вовсе вышвырнули из батальона. Но он не пешка, которую можно сбросить с доски и забыть. Он вернётся. Он зубами выгрызет себе путь назад. Собственной храбрости, а не милости Уиндхэма он будет обязан этому возвращению. Знакомое булькающее хихиканье донеслось со стороны полевого склада, мимо которого стрелок хромал. Хейксвелл. Злобное животное, исподтишка разрядившее в Шарпа семистволку. Вот с этого и стоит начать. Стрелок развернулся и побрёл к складу.

 

ГЛАВА 19

Хейксвелл издал квакающий смешок и заорал:

— Равняйсь! Вы — дешёвые разряженные шлюхи, а не солдаты!

Двадцать стрелков стояли перед ним навытяжку. Каждый из них мечтал встретить и придушить недоумка в укромном месте, но Хейксвелл недаром бравировал своим бессмертием: подобных ошибок он давно не допускал.

Сержант прошёлся вдоль строя. Стрелки были в исподних рубашках, их зелёные куртки валялись на земле. Хейксвелл остановился перед Хэгменом, бывшим браконьером, и пошевелил ногой лежащий мундир.

— Это что? — спросил он, брезгливо указывая носком ботинка на чёрный нарукавный шеврон.

— Знак старшего стрелка, сержант!

— Знак старшего стрелка, сержант… — прогнусавил Обадия, кривляя Хэгмена. По щеке пробежала судорога, — Правильнее, старого, а то и ветхого!

Желторожий с силой втоптал нашивку в пыль:

— Звучит? Ветхий, мать твою, стрелок! Только отныне ты не паршивый стрелок, а солдат!

Он захихикал в лицо Хэгмену, выискивая взглядом признаки возмущения. Хэгмен был стреляный воробей, и сержант двинулся дальше. Он блаженствовал. Стрелки давно раздражали его. Они были слишком наособе, слишком гордыми и слишком дружными. Ночная вылазка оказалась весьма кстати. Капитан Раймер охотно принял версию сержанта о неэффективности винтовок в бою и под эту марку заодно согласился привести роту к единообразию, переодев стрелков в обычные красные мундиры.

— Ты, ирландская свинья, кругом!

Помедлив, Харпер крутнулся на сто восемьдесят градусов. Хейксвелл, предвкушая забаву, обнажил штык:

— Как спина, рядовой?

— Отлично, сержант.

— Отлично, отлично… — забормотал Обадия, передразнивая акцент Харпера. Приложив лезвие плашмя к основанию шеи донегольца, урод сильно провёл им по спине вниз, прямо по заживающим ранам, обдирая струпы. Кровь проступила сквозь ткань.

— У тебя рубашка испачкалась, рядовой. Постирай.

— Так точно, сержант! — к разочарованию Хейксвелла, голос ирландца был ровен и безмятежен. Может, несколько чересчур безмятежен, как мог бы отметить Шарп или кто-то из людей, хорошо знавших Харпера.

Хейксвелл недовольно скривил рот и спрятал штык в ножны:

— Кругом!

Стрелки искоса поглядывали на сержанта. Он был не в себе, без сомнения. В последние дни у него появилось новое обыкновение: недоумок усаживался, скидывал кивер и, не стесняясь солдат, беседовал с головным убором, как с другом. Он выкладывал вслух свои планы относительно жены Шарпа, когда он отыщет дом с двумя апельсиновыми деревьями позади собора. При этом он хитро стрелял глазками, удостоверяясь, что рота его слышит и хихикал: «Я отымею эту красотку во все дыры… О, да, Обадия, ты отымеешь её!»

Подёргивая щекой, сержант объявил стрелкам:

— Забудьте зелёные тряпки и эти пукалки!

Он презрительно кивнул на винтовки, сваленные в кучу у оружейного ящика и засмеялся:

— Вы станете настоящими солдатами, в красных мундирах, с мушкетами, совсем как ваш обожаемый сержант Хейксвелл!

Он перестал веселиться и вдруг спросил:

— Что, ненавидите меня, бездельники?

Рожу его опять перекосила судорога.

— Это хорошо. Потому что я ненавижу вас!!!

Его безумие на миг явило себя в полном блеске. Глаза вылезли из орбит, рот источал слюну пополам с шипением: «Ненавижу сволочей, ненавижу…» Потом он взял себя в руки:

— По-вашему, я сбрендил? Нет, нет.

Хейксвелл хихикнул. Взгляды солдат устремились влево, он тоже повернул голову и застыл, как громом поражённый. Шарп! Шарп, которому полагалось петь лебединую песню в лазарете, приближался, припадая на одну ногу. Живучая скотина! Настроение у сержанта испортилось. Он отдал честь:

— Лейтенант, сэр!

Стрелок вернул приветствие:

— Сержант, скомандуйте «вольно».

— Но, сэр, лейтенант, сэр…

— Вольно, сержант.

Хейксвелл не мог ослушаться прямого приказа и повернулся к шеренге:

— Подразделение, вольно!

Шарп смотрел на стрелков. Каждого из них он знал, как облупленного. До Терезы и Антонии эти парни были много лет его семьёй. Сейчас на их лицах проступало недовольство. Их лишали зелёных курток, их лишали их нарезных винтовок — предметов гордости и отличия от остальных. Сейчас он их ещё огорчит. Шарп не любил речей и не умел их произносить. Собственное косноязычие бесило его. Офицер собрался с духом и открыл рот:

— Я только что от полковника. Меня переводят из полка. Сегодня.

Эти слова отнимали у людей последнюю надежду, и Шарп почувствовал угрызения совести:

— Напоследок ещё кое-что. Сержант!

Хейксвелл, вновь расцветший от такой новости, шагнул было вперёд, но, видя, что офицер обращается к Харперу, остановился. Смутная тревога заворочалась в его душе. Что-то назревало.

— Сэр? — напряжённо отозвался Харпер.

— Соберите и сложите куртки, — голос Шарпа звучал холодно и отстранённо. Влез Хейксвелл:

— Сэр, лейтенант, сэр?

— Что вам, сержант?

— У меня приказ по этим мундирам, сэр! Отдать артиллеристам, сэр! На тряпки, сэр!

— Не трудитесь, сержант, я сам позабочусь о них.

С Хейксвеллом Шарп говорил дружелюбно до оскомины.

Харпер с охапкой мундиров ждал распоряжений. Шарп указал себе под ноги:

— Положите их сюда.

Ирландец опустил куртки на траву. Надо было предупредить Шарпа о намерениях полоумного относительно испанки. Поднимаясь с колен, Патрик процедил сквозь зубы: «Мисс Тереза. Хейксвелл в курсе, где её искать.» Шарп никак не отреагировал, и Харпер испугался, что говорил слишком тихо:

— Сэр?

— Я слышал вас, сержант. Благодарю вас. Вернитесь в строй, — Шарп набрал воздуха и продолжил, обращаясь ко всем стрелкам, — Семь лет мы с вами тянули лямку в одной упряжке, и я могу признаться, что вы — настоящие солдаты, отличные стрелки, вы — лучшие!

Их лица прояснились. Шарп нагнулся и взял одну из винтовок:

— Мне жаль, что вы потеряли своё оружие. Но я клянусь: вы получите его обратно, его и свои зелёные куртки.

Стрелки заулыбались. Хейксвелл хихикнул, но, подняв глаза на Шарпа, осёкся. Тот, нахмурившись, взирал на замок поднятой им винтовки:

— Сержант Хейксвелл?

— Лейтенант, сэр?

— Чьё это ружьё?

— Ружьё, сэр? Э-э… Не знаю, сэр! — Обадия чувствовал угрозу, но пока не понимал, в чём она заключается.

— Оно заряжено, сержант.

— Заряжено, сэр? Не может быть, сэр!

— Вы проверяли винтовки?

Хейксвелл замялся. Его власть держалась на скрупулёзном следовании букве устава, но, торжествуя победу, он увлёкся сдиранием зелёных тряпок со стрелков и совсем позабыл об оружии. Впрочем, оценив ситуацию, сержант решил, что ничем опасным она ему не грозит и приторно улыбнулся:

— Не успел, лейтенант, сэр! Но ведь они не в ящике, так? Дайте мне минуту, — сладкой улыбочки не получилось — её прервала серия подёргиваний.

Шарп нравоучительно произнёс:

— Очень плохо, Хейксвелл, что такой опытный сержант, как вы, допустил столь нелепую промашку. Но не расстраивайтесь, мы проверим их вместе.

Положив ружьё, которое держал в руках, отдельно, Шарп взялся за остальные. Поднимая очередную винтовку, он направлял дуло в жирное брюхо Хейксвелла, неторопливо оттягивал кремень и жал спусковой крючок, с наслаждением наблюдая, как после очередного сухого щелчка испарина крупными каплями покрывает жёлтую кожу. Даже меняя винтовки, Шарп не отрывал взгляда от врага, жадно впитывая и животный страх и волну бесконечного облегчения, прокатывавшуюся по судорожно гримасничающей роже. Стрелки откровенно радовались унижению сержанта. Когда кремень последнего ружья глухо ударился о пустую полку, Шарп бросил оружие в ящик и подобрал винтовку, что положил в стороне от других. Он медленно отвёл назад кремень. Хейксвелл облизал губы пересохшим языком. Держа сержанта на мушке, Шарп приблизился. Каждый шаг проворачивал в ране на один виток фантастический, усеянный зубцами бур.

— Молва твердит, что вас нельзя уничтожить. Это правда, сержант?

Хейксвелл неопределённо мотнул головой, не отводя глаз от чёрного кружка винтовочного дула.

— Болтают также, мол, однажды вас повесили, но даже сатана побрезговал вами. Да?

Хейксвелл вновь кивнул.

— Собираетесь жить вечно?

Сержант выглядел так жалко, что кто-то из стрелков громко прыснул. Обадия посмотрел на солдат, вычисляя весельчака, но Шарп качнул стволом, и взгляд сержанта мгновенно вернулся назад.

— Вы не ответили мне. Собираетесь жить вечно?

— Не знаю, сэр.

— Ух, ты! Не «лейтенант», просто «сэр»? Прикусили язык, сержант?

— Никак нет, сэр!

Мстительно скалясь, Шарп подступил вплотную к врагу и упёр дуло ему в кадык. Разглядывая струйки пота, стекающие из-под кивера, широко распахнутые страхом голубые буркалы, стрелок произнёс:

— Думаю, вы сдохнете, сержант. Знаете, когда?

Хейксвелла сковал ужас. Он не мог поверить в то, что это происходит на самом деле. Обадия ждал удара штыком или выстрела в ночи, он и сам поступил бы так. Но сейчас, при свете дня, на глазах у тысяч потенциальных свидетелей?! Этого не могло быть, но дульный срез, холодивший горло, убеждал в реальности происходящего.

— Сэр?

— Я открою вам секрет, Хейксвелл.

Шарп старался говорить отчётливо, чтобы его слышали стрелки:

— Конец вашему никчемному существованию положит человек, которого вы попытались убить, но облажались. Знаете такого?

Сержант побледнел, густо-жёлтая его шкура приобрела лимонный оттенок:

— Нет, сэр…

Шарп, глядя ему в глаза, яростно прошептал:

— Знаешь, мразь. Ты — труп, Обадия, вонючий разлагающийся труп. Волшебству конец, понял? — И вдруг выкрикнул, — БАХ!

Невероятным прыжком сержанта отнесло назад. Истошно визжа, он опрокинулся на траву. Шарп навёл на него винтовку и нажал курок. Механизм сработал вхолостую, это оружие тоже не было заряжено. Невменяемый Хейксвелл с воем вцепился в траву. Стрелок наступил на ремень семистволки, с которой Обадия не расставался:

— Отдай.

Ничего не соображающий сержант повиновался. Шарп повесил чудовищное оружие на плечо рядом со своей винтовкой, сгрёб зелёные куртки подмышку и повернулся к стрелкам:

— Смирно!

Те вытянулись.

— Я дал вам слово, что вы получите назад и свою зелёную форму, и свои винтовки. Я намерен и сам вернуться, чего бы это мне ни стоило.

Приходящий в себя Хейксвелл навострил уши. Шарп склонился к нему и тихо повторил: «Я вернусь, заруби себе на носу, гнида!»

Ковыляя прочь, Шарп размышлял о том, что его враг, конечно, отыграется на стрелках за сегодняшний позор, но их отношение к нему никогда не превратится в тот мистический ужас, который ублюдок так любовно взлелеивает в подчинённых, скорее, это будет гадливая опаска, как к бешеной собаке.

Это был триумф Шарпа, пустяковый, ничего не значащий, однако ему хотелось верить, что эта маленькая победа предвещает большую. Ту, которую Шарп одержит в Бадахосе.