Париж

Томас Меррит смотрел на свою партнершу по танцу, супругу английского барона. Она была болтлива, не в меру кокетлива и готова к приключениям во время своего короткого визита в Париж. Теперь, когда война закончилась, город был буквально наводнен английскими леди. Стремление узнать все о последних парижских модах так и манило их на другой берег канала, и они прибывали ежедневно – толпами.

Он взглянул на открытые двери, которые вели на террасу. Белые газовые занавески покачивались на ветру, словно предлагая ему увлечь партнершу в вальсе в ночную темноту. Мимолетное поглаживание по щеке, отвлекающий поцелуй, и она даже не заметит, что на ней больше нет драгоценностей. По крайней мере, пока не вернется домой. И она никогда не узнает, кто лишил ее побрякушек. Томас всегда был осторожен и не брал слишком много: одну сережку или браслет, – словом, то, что можно легко потерять в такой вечер, когда женщина танцует, флиртует и целуется с красивым незнакомцем в темном саду. Он никогда не забирал все драгоценности, которые были у дамы, и даже старался не трогать самые роскошные вещи. Это было опасно. Кто-нибудь мог вспомнить его имя или тот факт, что он танцевал с жертвой ограбления и рано ушел. Он брал ровно столько, чтобы хватало на оплату жилья, еду и одежду. И не более того.

Сегодня бриллиантовый браслет дамы станет достаточной добычей. Пусть оставит себе массивное рубиновое колье, которое она осмелилась надеть в Париж – нашла куда, ей-богу, – где рубиновые ожерелья все еще ассоциируются с ужасами революции и красными ожерельями другого рода, оставленными гильотиной.

Занавески призывно колыхнулись, и он в вальсе вывел даму из жаркого бального зала в прохладу летнего вечера. Томас чувствовал аромат роз – настоящий, – который был тоньше и приятнее, чем его имитация в духах баронессы. Он глубоко вздохнул и продолжил вальсировать, пока они не оказались в укромном месте, вполне пригодном для того, чтобы украсть поцелуй и бриллианты.

Томас не колебался ни минуты. Он склонился к ней для поцелуя, услышал ее слабый протестующий писк – очень слабый, почти неслышный, – и баронесса решительно обняла его за плечи и всем телом прижалась к нему.

Он нежно погладил ее щеку, незаметно избавив от одной сережки, которую тут же убрал в карман.

– Чудесный вечер в такой приятной компании становится еще прекраснее, – сказал Томас, легко касаясь кончиками пальцев ее обнаженных плеч.

В результате его прикосновений плечи и руки женщины покрылись гусиной кожей, которую он ощущал в темноте. Он наклонился, чтобы поцеловать ее еще раз, и его чувствительные пальцы коснулись застежки изящного браслета. Баронесса восторженно ахнула – его смелость ей явно импонировала.

Вместо того чтобы нежно прижаться к нему, она схватила его обеими руками за лацканы фрака и дернула на себя. Томас ощутил укол страха: неужели он выдал себя? Он оставил в покое браслет и с трудом подавил желание оттолкнуть партнершу, перепрыгнуть через ограждение в сад и сбежать. Вместо этого он улыбнулся, лаская ее руки и запястья.

– Приходи ко мне в комнаты, – пробормотала она, прикрывая глаза и возбужденно дыша. – Я заплачу тебе.

Теперь он действительно сделал шаг назад, шокированный столь откровенным предложением платы за услуги. О браслете он в праведном гневе забыл.

– Думаю, вы меня с кем-то перепутали, миледи.

Ее глаза открылись, страсть их покинула, сменившись холодной проницательностью.

– Разве? Ты привлекательный мужчина, но манжеты твоей рубашки обтрепаны. Полагаю, ты принадлежишь к аристократической семье, обедневшей в тяжелые времена. Не сомневаюсь: тебя интересуют мои деньги, ведь я значительно старше тебя. Мой муж никогда не улыбается мне так, как ты, даже в мой день рождения. Так что же тебе нужно от меня, кроме денег?

Она была старше его на все двадцать лет, и Томас пришел в ужас. Неужели женщина, годящаяся ему в матери, предлагает ему деньги за любовные утехи?

Нет, так низко он еще не пал! У него есть честь, принципы, манеры. Он скосил глаза на свои манжеты. Рубашка сшита из полотна высшего качества, но… да, манжеты слегка поизносились. А как же иначе? Он заказывал ее уже много месяцев назад. Что ж, по крайней мере раньше у него была честь. Просто, как выяснилось, честь не кормит.

Томас мысленно послал даму к черту и поклонился.

– Как я уже сказал, вы меня с кем-то перепутали, мадам. Я недавно в Париже и был рад встретить соотечественницу. Если у вас сложилось превратное мнение обо мне, прошу меня извинить. А теперь позвольте пожелать вам доброй ночи. – Он повернулся и ушел. Женщина не окликнула его и не пошла за ним. Она смущена? Злится? Он надеялся, что так оно и есть, поскольку был охвачен теми же чувствами. Он сбежал по ступенькам в сад и вышел через боковые ворота на улицу.

Ее серьга жгла тело через одежду словно стыд.

Подгоняемый гневом, Томас быстро шел по улице. Его каблуки звонко цокали по булыжной мостовой. Ему нужна более приятная компания. Чтобы отдохнуть душой, ему совершенно необходимо увидеться с Миллисент Карлайл. Она проводила лето в Париже с мужем, и они уже несколько раз встречались. Миллисент была молода, а ее муж стар. К тому же ее отношение к жизни было таким же, как у Томаса. Главное – это удовольствие, а что будет завтра – неважно. Вечерами, когда ее муж посещал парижские бордели, она приглашала Томаса к себе поужинать. Это были простые отношения, без требований или неудобных вопросов. Они пили шампанское в ее будуаре, смешили друг друга и заканчивали вечер в постели. Миллисент плевать хотела на обтрепанные манжеты. С нею он чувствовал себя легко. С нею он забывал, что стал вором, негодяем и лжецом.

Сегодня она прислала ему записку, пригласив в гости, пока муж будет отсутствовать. Разве Томас мог отказать?

Он негромко постучал в дверь гостиничных апартаментов, как это делают английские любовники. Французские любовники скребутся в дверь, и Томас не хотел, чтобы дама его с кем-нибудь спутала.

Миллисент открыла дверь, одарила его зазывной улыбкой и распахнула пеньюар, желая показать, что под ним ничего нет. Сегодня она явно не была настроена болтать или пить шампанское. Вот и хорошо. Умница, Миллисент. Облегченно вздохнув, Томас обнял любовницу и избавил от тонкого шелкового одеяния, после чего прижался губами к теплой обнаженной коже.

Женщина оттолкнула его и сморщила носик:

– От тебя пахнет розами! Как ты мог прийти ко мне от другой женщины?

Вот они, назойливые духи баронессы. Томас заставил себя небрежно ухмыльнуться.

– В Париже лето, дорогая. Розы в цвету. Должно быть, по пути сюда я задел розовый куст. Или два.

– И даже не подумал сорвать один цветочек для меня?

Женщина подвела его к стоящей в углу ширме и указала на таз и кувшин.

– Смой, пожалуйста, запах, иначе всю ночь меня будут мучить подозрения. Воспользуйся моим мылом. Оно с жасмином.

Она подошла к кровати и вольготно раскинулась на ней.

– Поторопись.

Томас слышал, как она вздыхает и нетерпеливо ерзает на простынях. Он тщательно вымыл лицо и шею, и аромат этой женщины вытеснил запах предыдущей. Как же он докатился до этого – сын и брат графа?

Его лишили наследства, вот как. И ирония судьбы заключалась в том, что он, не отличавшийся пуританским поведением, был совершенно непричастен к тому греху, в котором его обвинил брат. Молодая супруга брата, новая графиня, стояла перед мужем, широко распахнув прекрасные глаза, и не сказала ничего, позволив Томасу взять на себя вину за ее распутство. Тогда он в последний раз, если не считать встреч с Джулией Лейтон, поступил по-джентльменски.

Он застыл, когда дверь в апартаменты открылась.

– Джонатан! – воскликнула Миллисент. – Ты вернулся!

– Разве в Париже считается преступлением, если муж приходит домой рано? – полюбопытствовал он, и Томас замер в ожидании: сейчас спросит жену, почему она лежит в постели обнаженной. – Ты ждала меня?

– Я только что приняла ванну, – сообщила она, – и собиралась ложиться спать.

– Тогда я присоединюсь к тебе. От меня пахнет розами?

Миллисент издала короткий нервный смешок.

– В Париже лето. Розы в цвету, – сказала она, подражая интонации Томаса.

Тот слышал шорох одежды лорда Карлайла, который быстро раздевался, глухое ворчание. Услышав ритмичный скрип кровати, Томас закатил глаза и приготовился ждать.

Он хорошо помнил ночь, когда брат распахнул дверь в его спальню и обнаружил там полураздетую Джоанну. Томас лежал в постели. Он только что проснулся, разбуженный ее приходом, но брат, естественно, заподозрил худшее. Он не стал ждать объяснений – не желал их. А Джоанна не произнесла ни слова. Томас вспомнил, как она на следующий день пришла к нему – со слезами на глазах – и купила его молчание своими сережками. На самом деле это были серьги его матери, а еще раньше они принадлежали его бабушке. Эдвард подарил ей их на свадьбу. Она могла и не беспокоиться. Он все равно бы промолчал – из соображений чести – но серьги почему-то взял.

Лорд Карлайл за ширмой глухо застонал, напомнив Томасу, что, по крайней мере в этот раз, он действительно виновен, хотя и не пойман. Пока.

Он огляделся по сторонам в поисках возможного укрытия и аккуратно застегнул рубашку. Здесь было много крючков для одежды, медная сидячая ванна и умывальный столик. Рядом с ванной лежало три куска жасминового мыла и стояла фарфоровая шкатулка. Томас несколько секунд внимательно смотрел на нее, и, покончив с пуговицами, открыл. Там было несколько украшений, в том числе пара простых сережек с гранатом и жемчугом. Он взял одну из них – прощальный сувенир. Она позволит ему заплатить за бутылку шампанского. Или две.

Держа фрак в руке, он на цыпочках вышел из-за ширмы. Седовласый лорд героически пыхтел над своей молодой женой. У него было большое красное родимое пятно на широкой спине. Увидев Томаса, женщина испуганно округлила глаза. Тот послал ей воздушный поцелуй, осторожно открыл дверь и выскользнул в коридор.

– Две сережки? И это все? К тому же они разные!

На следующее утро Томас неохотно открыл глаза и недовольно уставился на своего камердинера.

Патрик Донован сморщил нос.

– Ты провонял духами. Что это за цветок?

– Жасмин, – пробормотал Томас. – Или роза. Приготовь мне ванну.

– Непременно, – проворчал Донован. – И как можно быстрее.

– Ты можешь сломать сережки и продать только камни. На завтрак хватит.

– Опять хлеб, сыр и оливки? – Донован поморщился. – Мне не хватает полноценного английского завтрака. Бифштекс, бекон…

– Ну и отправляйся в Англию, – отрезал Томас.

– И оставить тебя здесь? Да тебя же сразу повесят за преступления, если, конечно, какой-нибудь обманутый муж раньше не всадит тебе пулю между глаз или между…

– Кажется, в этом месте я должен сказать, что ты значишь для меня намного больше, чем простой слуга? – Томас откинул простыни и сел, свесив ноги. Постельное белье определенно издавало резкий запах каких-то цветов. Ему не слишком нравились духи, в которых некоторые дамы, похоже, купались: роза, лаванда, ландыш, гардения, жасмин. По его мнению, искусственный запах был насмешкой и над цветком, и над дамой.

За исключением фиалок. Фиалковые духи пахли как сад после дождя. Их аромат был сладким, невинным, искушающим. Он потер глаза, стараясь не допустить даже мысли об одной женщине, которая благоухала фиалкой. Милая Джулия Лейтон была леди до кончиков ногтей. Теперь она, наверное, уже замужем, стала герцогиней и забыла о нем. Он мог бы побиться об заклад, что именно в это время она наслаждается настоящим английским завтраком. У него даже слюнки потекли – при мысли о женщине, а не о бифштексе.

Томас встал и направился к ванне, чтобы смыть с себя запахи обеих его несостоявшихся любовниц. Больше он не увидит этих женщин.

Он мылся, пока Донован услужливо готовил принадлежности для бритья. С серебряных ручек и кожаного футляра еще не стерлось изображение герба семьи Томаса. Он много раз закладывал их и снова выкупал, но так и не смог избавиться от них окончательно. Эти вещицы напоминали ему о днях, когда он и представить себе не мог, что докатится до такого существования.

Он тщательно побрился, а Донован в это время вынул камни из оправы и поднес к свету.

– Бриллиант хорош. Жемчуг тоже. Надо было брать две сережки.

– Против правил, – проговорил Томас, еще раз проведя бритвой по щеке.

– Против твоих правил, – недовольно буркнул Донован. – Нам нужно ожерелье или тиара, а лучше и то и другое, если ты хочешь положить этому конец.

– Все кончится, когда я так решу, – сказал Томас и зашипел, обнаружив, что порезался.

Донован протянул ему полотенце.

– Это ты всегда ищешь лучшей жизни, а не я. Ну ладно, я вернусь через час, поскольку торговаться здесь не из-за чего.

Томас оделся и подошел к открытому окну. Перед ним раскинулась панорама Парижа, который превозносили как самый великолепный город Европы, где есть все, что нужно человеку, если только он обладает деньгами, хитростью или правильными друзьями.

Он был хитер, иногда – при деньгах, а вот друзей, за исключением Донована, не завел. Он уже достаточно долго пробыл в Париже и не мог дождаться отъезда. Но куда отправиться? Проблема. Он не мог вернуться в Лондон, не интересовался путешествием по Европе, посещением курортных городов Германии. Да, он был бездомным, как дворняга.

Мимо проехала карета – копыта лошадей весело стучали по мостовой. Выпрыгнув из окна, он мог бы оказаться на крыше этого экипажа, одним ударом сбить с места кучера и дать деру. Доскакать до моря, сесть на первый пароход…

Он часто играл в такую игру. Мир расстилался перед ним как географическая карта: ткнул пальцем в любое место – и поехал. Но дело было в том, что теперь ему никуда не хотелось.

Отвернувшись от окна, Томас взял газету. Она была довольно старой. Донован настаивал, чтобы они следили за лондонскими новостями, на случай если власти выйдут на их след и им придется бежать, или в тщетной надежде, что брат Томаса простит его и позовет домой. Или в одночасье упадет замертво, оставив наследство. Донован все еще верил в чудеса. Томас – нет.

Он стал лениво перелистывать страницы. О ней – ни слова. Он много месяцев не брал в руки газет, боясь наткнуться на заметку о свадьбе леди Джулии Лейтон. Но теперь Томас искал хоть какие-то сведения о ней в светских новостях. Их не было. Неужели Темберлей с досады запер ее в каком-нибудь отдаленном поместье? Интересно, что она сказала мужу в брачную ночь? Хотя не исключено, что он ничего не заметил. Томас закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстала она, ее глаза, затуманенные страстью. Он услышал ее тихие вздохи, почувствовал неповторимый аромат – роскошный, доводящий до безумия запах фиалок.

Он негодяй. И дурак.

Он хотел увидеть ее снова, даже после того как она ясно дала ему понять, что не нуждается в нем.

И теперь, когда ему давно следовало забыть ее, он позволил дать волю чувствам, которых мужчина в его положении не мог себе позволить. Он не имел никаких прав на Джулию Лейтон. Но как бы он ни старался убедить себя, что она использовала его для удовлетворения минутного каприза, страсть не покидала его.

Томас решил уехать из Лондона, когда обнаружил, что уже пятую ночь подряд стоит напротив дома Карриндейла и смотрит на ее окна. Нет, иначе ему не удалось бы избавиться от этого наваждения. Он уехал в Париж в тот самый день, когда газеты объявили о поражении Наполеона.

Порыв ветра сдул газету со стола. Томас поймал ее и вернул на место.

Его внимание привлекло объявление. Это было приглашение, такое же, как те, что он получал по почте, когда еще был виконтом Мерритоном, сыном респектабельного графа и почти женихом дочери пэра. Австрийский император адресовал его всем коронованным особам и дипломатам Европы. Из текста явствовало, что в Вене состоится мирный конгресс и пройдет великолепное празднество, посвященное окончанию шестилетней войны. На конгрессе будут разделены захваченные Наполеоном земли и рассмотрен вопрос о возврате – или нет – бесценных произведений искусства, драгоценностей и недвижимости, награбленных Бонапартом.

Коронованные особы и драгоценности. Томас довольно ухмыльнулся. Похоже, это будет даже слишком просто. В ажиотаже не обойдется без десятков, даже сотен воров. Несколько крупных вещей – и он освободится от постылого ремесла. Томас нахмурился. Или воровство – его крест? В любом случае судьба давала ему шанс. Правда, верилось в это с трудом.

Вернулся Донован, неся под мышкой две бутылки шампанского.

– Пакуй вещи. Мы едем в Вену, – приказал Томас.

– В Вену? Но ты же не говоришь… на чем они там, в Вене, говорят! Ты и по-французски едва изъясняешься.

Томас показал слуге объявление в газете.

Донован прочитал, и его зеленые глаза зажглись весельем.

– Когда все это закончится, я куплю ферму в Ирландии. Буду разводить лошадей.

– Мы разойдемся, – с готовностью согласился Томас, – богатыми.

– А куда направишься ты? – спросил Донован, когда Томас откупорил первую бутылку шампанского. Пена пролилась на стол, и он поспешно убрал газету.

– В Италию, – отозвался Томас, пробуя шампанское. – Или, возможно, в Индию.

Но его голос звучал неубедительно.