Что, черт возьми, с ним происходит? Он никогда не врал, не жульничал, не воровал, подумал Стивен, засовывая под подушку письма, которые унес из спальни Дельфины.

Это было делом нескольких минут. Пока все сидели за обедом, Стивен проскользнул в ее комнату. Он стоял посреди комнаты, окруженный принадлежавшими ей вещами, в воздухе витал запах ее духов. Подойдя к постели, провел рукой по подушке. Представил, как она лежит на ней. С ним! Если он придет к ней сегодня ночью, откроет ли она ему дверь? Или какой-то Дерлинг уже прочно занял место в ее сердце? Стивен подошел к небольшому письменному столу и выдвинул ящик. Отыскав письма, переложил к себе в карман.

А теперь, в своей комнате, он со стыдом разглядывал их. Воровство – именно в этом преступлении его обвинили. Он якобы проникал в чужие жилища и выносил оттуда вещи. Он не был виновен до этой минуты. Стивен мог еще вернуть письма на прежнее место, не читая, но понимал, что не в силах сделать это.

Знать своего противника. Разве не это было первой заповедью дипломатов и стратегов войны?

Он подошел к окну, развернул последнее послание и прочитал:

«Моя дорогая Дельфина!

С удовольствием пишу тебе это письмо. Недавно я ездила в Лондон к своей модистке, и Себастьян познакомил меня с очаровательным джентльменом, виконтом Дерлингом. Себастьян сказал, что мы уже встречались с ним, хотя я так и не вспомнила, при каких обстоятельствах. Мне показалось, что он хорошо помнит тебя, моя дорогая. Я ничуть не сомневаюсь, да и ты, когда встретишься с лордом Дерлингом, согласишься со мной: это, вне всякого сомнения, лучший собеседник, партнер по танцам, а может, и муж. Очень надеюсь, что он сумеет доказать тебе это лично, моя дорогая девочка. С удовольствием сообщаю: мы пригласили его на прием в Ниланд.

У меня нет слов описать, насколько хорош, обходителен и мил этот молодой джентльмен. Я обычно не обращаю внимания на приятелей Себастьяна, но в этот раз твой дорогой братец абсолютно прав. Я уверена, ты тоже охотно примешь знаки внимания со стороны лорда Дерлинга, когда он будет здесь, в Ниланде.

Именно такой партии ты и дожидалась, моя дорогая! Я считаю дни до твоей блистательной свадьбы. Виконтесса Дерлинг! Как чудесно это звучит!

Полная надежд, мама».

Партия, которой она дожидалась! Виконтесса Дерлинг! Стивен прочел и восторженное письмо от Себастьяна: Дерлинг прекрасный товарищ, хорош собой: о таком любая девушка может только мечтать, – обаятелен и, конечно, станет прекрасным мужем Дельфине.

Стивен отложил украденные письма и, потерев глаза, попытался вспомнить, встречал ли Дерлинга в Брюсселе. Как он мог не заметить такой образец многих добродетелей? Графиня Эйнзли изливала свой восторг как девочка, и Себастьян не отставал от нее. Подпадет ли Дельфина под очарование Дерлинга и не влюбится ли в него сразу?

«Один раз я увидела в твоих глазах нечто», – сказала она ему. Окажет ли на нее Дерлинг такое же воздействие?

У Стивена заболели глаза. Пока он все видел как в тумане, но зрение улучшалось. От него не укрылся румянец Дельфины, когда Мэг пошутила по поводу нового поклонника. В приступе ревности он смахнул чашку со стола, извиняя свою оплошность слепотой.

Он поступил как безумец, как человек, который не владеет собой, как человек без морали, но ничего не мог с этим поделать. Стивен чувствовал: она отдаляется от него, – и это было невыносимо.

Теперь, когда зрение начало возвращаться, он с радостью открывал для себя все то, о чем ему уже рассказали другие чувства. Он стал обращать внимание на ее мелкие жесты. Дельфина прикладывала руку к щеке в случае сомнения, высовывала кончик языка, когда сосредоточенно работала, и наматывала на палец прядь волос во время чтения.

Стивен знал, о чем она думает, когда краснеет, или когда поджимает губы, или закатывает глаза. Он научился истолковывать каждый нюанс звучания ее голоса, каждую заминку речи, влюбился в то, с какой выразительностью мельчайшее изменение настроения отражалось у нее на лице. Его так и тянуло поцеловать маленькую складку, которая залегала у нее между бровями всякий раз, когда она задумывалась. Он сходил с ума от желания, когда Дельфина начинала покусывать губку, чтобы не рассмеяться. А если хохотала, то вокруг ее глаз появлялись мелкие морщинки, она запрокидывала голову и радовалась как ребенок. В свете ее осудили бы: леди так себя не ведут. Но в этом было что-то настоящее.

Ему хотелось видеть ее лицо, занимаясь с ней любовью, заглядывать в эти глаза каждый день, пока она будет взрослеть и стареть рядом: сначала невеста, потом жена, мать, а потом и бабушка.

Однако скорее всего этой привилегией воспользуется пресловутый Дерлинг.

Поправив подушку, под которой он спрятал письма, Стивен принялся ходить из угла в угол, как медведь в клетке. Осмотрел картины на стенах. Сегодня он сумел увидеть их в первый раз. Выдвинул ящики стола, заглянул в гардероб и изучил свои вещи. Задумчиво постоял, увидев в глубине свой походный сундук. Провел пальцами по инициалам, выдавленным на потертой коже. Это было как встретить старого друга. Сундучок прошел с ним через все кампании, в которых ему довелось поучаствовать: Португалия, Испания, Франция, – а потом была Вена и, наконец, Брюссель. Он послужил ему и карточным столом, и стулом: упираясь в него, Стивен стягивал сапоги. Да на сундуке можно было даже вздремнуть за неимением другого ложа.

Стивен вытащил сундук из шкафа, поставил на пол и откинул крышку. В нос ударили знакомые запахи: бритвенного мыла, ружейного масла, кожи портупеи. Стивен перебрал свои вещи. Сабля отсутствовала – осталась где-то на поле боя. Книги были здесь, колода игральных карт по-прежнему покоилась в своем кожаном футляре. В другой коробочке лежали запонки для воротничка и кольцо с печаткой, которые когда-то принадлежали его отчиму. Нашлись перчатки и лаковые туфли, в которых он танцевал с Дельфиной на балу и которые потом, ночью, перед сражением он быстро поменял на сапоги.

Он наткнулся на объемистый сверток. Распустил узлы и развернул его. Это оказался китель, который был на нем во время боя. Стивен испытал мгновенный ужас, когда взял его в руки. Алое сукно все было в грязи, в глине и запекшейся крови. Желтую окантовку скрывала бурая корка. Левый рукав располосовали от обшлага до воротника – только таким образом его смогли раздеть и не потревожить размозженную конечность. При виде кителя у него снова заныла левая рука.

Стивен перевернул китель, дотронулся до опаленных по краям дыр от пуль на спине. Если он сейчас наденет его, то отверстия четко совпадут со шрамами на его теле. Неужели его настолько тяжело ранило?

У него пересохло во рту. Это был китель покойника.

Он провел пальцами по окантовке, по тусклым пуговицам, по изодранным галунам и попытался вспомнить само сражение, до того момента, как это случилось. Нервно сглотнув, Стивен сунул руку во внутренний карман. Он тогда спрятал сюда маргаритку, которую дала ему Дельфина, положил рядом с распиской Питера Родейла. И помнил это совершенно точно.

Карман оказался пуст. Ни расписки, ни лепестка от маргаритки.

Сердце тревожно забилось. Стивен проверил другой карман, где у него на каждом сражении лежали часы и небольшой мешочек с монетами на тот случай, если вдруг по окончании боя он окажется далеко от места расквартирования. Но Николас сказал, что Элинор Фэрли нашла их и убрала. Теперь они лежали здесь, в сундуке. Он снова ощупал карманы, снова осмотрел содержимое сундука, но ничего не нашел.

Сдвинув брови, Стивен задумался. Мародеры забрали бы его часы в первую очередь, затем срезали бы пуговицы и галуны, а уж потом стянули бы сапоги. Возможно, их спугнули.

Он закрыл глаза. И мысленно увидел лицо этого негодяя, Питера Родейла, тогда, в ночь перед сражением. Но даже Питер Родейл не смог бы опуститься до того, чтобы обобрать раненого однополчанина на поле боя. Или все-таки смог? Расписка стоила нескольких тысяч фунтов. Стивен тогда еще пригрозил ему… Память возвращалась с трудом. Он потер глаза. Место расписки – в его кармане. Это он помнил совершенно точно.

Стивен снова посмотрел на проклятый китель. Он должен был умереть, но выжил, и если бы не ранение, то отправился бы к Фэрли, чтобы доложить…

– Нет! – прошептал Стивен в ужасе. – Даже Родейл не посмел бы…

Он уронил китель, потому что вспомнил все. Они стояли в квартире Гринфилда, Родейл держал в руках фляжку. Стивен похолодел. Ему предъявили обвинение, то самое, которое он собирался бросить в лицо Родейлу, – в воровстве. Это просто совпадение или память его подводит? Стивен знал одно: он никогда и ничего не воровал. Но Родейл… Майор выругался. Он смог бы доказать свою невиновность, если бы не обвинения в воровстве и нарушении воинского долга. Получалось так, что для него трусость – лишь одно из преступлений в целой цепочке. Неужели Родейл оказался настолько умен? Если да, то он станет свидетелем того, как Стивен лишится всего. Сердце гулко забилось. Он вскочил, закинул китель в сундук, захлопнул крышку. Он должен все рассказать Николасу. Объяснить ему. Стивен закрыл глаза. Что тут объяснять? Расписка отсутствует. Однополчане поверили в то, что он вор и трус. У них есть свидетельства, подписанное заявление, и они не сомневаются в их истинности. Оставалось только вынести ему приговор.