Русские XVI–XVII веков были народом невежественным, нечистоплотным и крайне нечестным. Европейцев поражали и отталкивали эти их качества. Подобные выводы сделали Р. Ченслер, Антон Джевкинсон, Т. Равдольер, которые в разные времена посещали разные районы Московского государства.

В оправдание этого огрубения нравов и расхлябанности нравственных устоев приводится обыкновенно влияние гнета татарщины и другие невзгоды русской истории, но это едва ли верно. В новгородских владениях татарщины не было, а нравственный уровень населения был не выше.

Несчастье русской народности не в том, что она пережила татарщину, а в том, что она не пережила религиозной реформации в том возрасте, когда реформация была возможна. Возможна же она была в XV–XVII веках, когда в Новгородской области появились разные рационалистические секты. Вместо реформации она пережила новый прием византийщины через патриарха Никона.

Следует отметить, что церковная реформа патриарха Никона, предпринятая в 1650–1660 годы, касалась комплекса богослужебно-канонических мер в Русской Церкви и Московском государстве, направленных на изменение существующей тогда в Москве (Северо-восточная часть Русской Церкви) обрядовой традиции в целях ее унификации с современной греческой (во времена Никона). В результате Никоновская реформа расколола нацию: на более устойчивых и менее устойчивых. Более устойчивые и честные перешли в сектантство, а менее устойчивые, покладистые стали православными.

Исторический словарь трактует сектантство как принадлежность к сектам – ограниченным группам, отпавшим от вселенской церкви и жестко требующим признания правоты своего вероучения и связанной с ним морали и образа жизни; при этом отвергается как ложное все, что относится к вере и жизни за пределами секты.

Совершенно очевидно, что преследования раскольников правительством только окружили их ореолом мученичества, страдания за истину, ореолом героизма, а эти проявления человеческого духа всегда привлекали и будут привлекать человеческие сердца. В Дмитриевском архиве сохранилось мало документов, относящихся к XVII веку. В нем нет никаких указаний на отношение населения к расколу, но, судя по данным XVIII века, следует полагать, что отношение к расколу было самое сочувственное. В лесах Дмитриевской волости встречалось много следов старых поселений, о которых ни архив, ни предания ничего не говорят. Следует полагать, что это скиты и раскольнические поселения XVII века.

Что же касается православной религии, то во все времена дмитриевцы отличались чрезвычайным равнодушием к делам церкви. Такое равнодушие целиком и полностью относилось и к моей малой родине, о чем в своих записках «По волнам житейского моря» вспоминает пермогорский крестьянин И. С. Карпов («Новый мир», № 1, 1992 год): «В 55 верстах от Красноборска, по лесной реке Устья, есть деревни – Новошино и Шадрино до 180 дворов с населением до 700 человек жителей. Место лесное – тайга. Сельское хозяйство слабо развито, так как хлеб и картофель часто убивает ранними заморозками. Большинство жителей занимаются охотой на зверя и птицу и сдают кооперации пушнину. Население безграмотное, церкви нет, и за удовлетворением своих духовных нужд обращаются в церкви в деревню Синники (ниже по реке Устья 25 км) или же в Пермогорскую церковь, путешествуя непролазными болотами и дорогами, расстояние до которой около 40 километров. В 1920 году кончили постройку небольшой деревянной церкви, до этого времени в обеих деревнях никогда не было церкви. С окончанием строительства жители просили Велико-Устюгского Епископа Алексия послать священника».

Вот она, деревня Новошино, в 55 верстах от Красноборска

И.С. Карпов далее повествует, что его вызвал благочинный и предложил ему, как дьякону, принять сан священника, убеждая, что получен указ св. Синода искать лиц, достойных сана священника, хотя бы даже из крестьян.

«Но я не мог решиться взять на себя такую ответственную должность – быть пастырем и учителем веры по своей малограмотности, как окончивший 4 класса начальной школы, да к тому же с семьей в 8 человек забираться в такую лесную глушь и бросить в 17 лет насиженное гнездо.

Согласился на предложение благочинного дьякон Красноборской церкви Александр Кичанов. Как кандидат в сан священника, он съездил в деревню Новошино – будущий свой приход – и договорился с прихожанами о материальном своем обеспечении. Семья его – одна жена. Был сын у него, но убит еще в империалистическую войну. Постановили будущие прихожане, согласно требованиям дьякона, платить с каждого верующего по 20 фунтов зерна и по 2 фунта коровьего масла. Кроме того, и от церкви доход за требы и поминания. Такому обеспечению завидовали служители других приходов. Обеспечение гораздо лучше Красноборского, где все прихожане – мещане, не наделенные землей. Рукоположенный в сан священника, он не требовал для службы псаломщика, каковую должность исполняла матушка-попадья. В Красноборске, видимо, материальное обеспечение было неудовлетворительно, и дьякон прирабатывал – прикупал во время ярмарок пушнину, шерсть, телячьи опойки, лен и, имея связь с агентами-закупщиками, сдавал им.

Приехав на Устью, в деревню Новошино, он всецело предался торговле. Прихожане (охотники) охотно сдавали пушнину на месте, также телячьи опойки и лен, который сеяли на выжженных полянах, и он давал хорошие урожаи. Но, не довольствуясь этим, батюшка уезжал за покупкой пушнины в другие районы на целый месяц и более.

Сам о. Александр был трезвенник, но тайно торговал и спиртными напитками, и это не ставилось ему в вину, так как водки тогда в магазинах не было, и многие гнали самогон. Во время отлучек о. Александра умирали старики и дети-младенцы от болезней – скарлатины, дифтерии, дизентерии и не исповеданные старики. Но эта вина, падавшая на священника, не остановила его. Успехи наживы на торговле невозвратно увлекли его. У жителей деревень Новошино и Шадрино создалось недовольство тем, что при сдаче зерна он браковал его и требовал лучшего, хотя зерно было хорошее. Матушка не принимала масла, считая его кислым, требовала сепарированного. Некультурные устьяки возмутились, вынесли на общем приходском собрании решение убрать негодного священника, написали прошение Велико-Устюгскому Епископу Алексию и передали благочинному. Ждали решения Епископа, но решения не было, предполагали, что благочинный задержал прошение. Подали второе прошение, и опять нет никакого решения. Но, как выяснилось, Владыка не всему верил, что написано в жалобе, полагая, что на священников часто клевещут.

Чтобы убедиться в справедливости возведенной на о. Александра вины, Владыка предписал благочинному собирать всех священников подведомственных его благочинию в Красноборскую церковь с одним представителем от каждого прихода и всенародно выяснить виновность о. Александра Кичанова. Все 9 священников с представителями явились, а устьяков, обиженных поведением священника, явилось 8 человек, но сам о. Александр на собрание не явился и не объяснил причины неявки.

Прочитали жалобу прихожан на о. Александра, устьяки принесли вдобавок новые жалобы: «Нам не нужен такой жадный поп. Дали ему 60 пудов хлеба, 3 пуда масла, а за что? Тогда как церковь по неделям и месяцам закрыта, а хороним умерших без священника не отпетыми, покойника ведь не будешь месяц держать. А сколько детей умерло от скарлатины не отпетых! Спросишь матушку, где батюшка, отвечает, что по делам к о. благочинному уехал. Один из прихожан заявляет: «Я пришел заказать заупокойную обедню по родителям и спросил, чем платить». О. Александр сказал, что за обедню один пуд ржи, в церковь особо уплатить. Я расстроился и сказал: «Слишком дорого, батя!» Я, не договорившись, пошел, но батя бежит вдогонку за мной и кричит: «Услышишь звон-то, так приходи». Что пушнину и лен покупает, так это ладно – нам не надо в Красноборск на ярмарку идти за 50 верст, но обидно то, что выменивает за водку и самогон. В Красноборске 8 ярмарок в году, и батя неделю и более уделяет каждой ярмарке, закупает лен, пушнину, опойки, а потом сдает торговым агентам. Строили, радовались церкви, а теперь нет желания в церковь идти, невольно чувствуешь обиду на священника. Просили благочинного послать псаломщика, послали молодого, кончившего духовное училище, но батя не принял, потому что на псаломщика нужно выделить 4-ю часть кружечных доходов – невыгодно! Лучше своя попадья поет».

Владыка ждет точного справедливого решения. Все священники поодиночке высказали свое личное мнение. Сознаем, что очень глубоко оступился наш собрат и обязан был по вызову благочинного явиться к нам и осознать свою вину, но он не явился и оказал полное неуважение к досточтимому собранию. Запятнал, унизил свое достоинство и также всего священного сана.

Такое неблаговидное дело среди священнослужителей разнесется по всей епархии на соблазн и упадок веры в такое и без того наступившее время безверия. Пусть наш собрат искренне сознает свою вину перед Богом и людьми, а Владыка произнесет свой Архипастырский правильный суд на благо и исправление собрата нашего о. Александра.

Время шло. Была ли какая эпитимия о. Александру, но он все священствовал на старом месте.

Такие дома строились в северных деревнях

В 1933 году священники нашего благочиния все были арестованы как враги народа.

Устьяки рады были избавиться от попа, да и сам отец Александр рад был выбраться из лесной глуши и видеть культурный свет, и переведен был на Ляблу вместо сбежавшего о. Иоанна Кубенского. О. Александр прослужил на Лябле 10 месяцев, заболел и вскоре скончался.

После этого в деревне Новошино (1933 год) не было священника, и церковь прекратила свое существование, да и жители обеих деревень не проявляли активности о направлении другого священника. Несколько позже в здании церкви была размещена семилетняя школа» (кстати, эту школу я окончил в 1951 году. – К. К .).

Этот пример говорит о том, что в целом жители деревень Новошино и Шадрино отличались чрезвычайным равнодушием к делам церкви. Что касается жителей нижестоящих по Устье деревень, то они ремонтировали и перестраивали церкви время от времени, нанимали попов, пономарей, платили соответствующую оплату, но относились к церкви совершенно формально и равнодушно. Этим они отличались от соседей: двинян, сухонцев, низовцев-устьян.

Психология устьяков XVII века была вполне еще во власти древнего языческого культа. Насколько отношения к православной церкви были холодны и формальны, настолько пережитки древнего культа были живы, близки и понятны устьяку. В те времена вера в существование лешего была настолько жива здесь, что вызывала галлюцинации и даже иногда массовые галлюцинации.

…Грозно грохотал над Устьей Перун Громовержец в образе пророка Ильи, прокатываясь по темным тучам на огненной колеснице. Строго соблюдал домашние интересы устьян домашний бог – дедушко домовой, или батамушко (от слова «батюшко»). Из этого видно, что вера в домового – остаток культа предков. Кроме этого, устьяки в то время верили и в существование водяного, лешаков… Существование этого загадочного мира для устьяков было такой же аксиомой, как и существование мира человеческого. Не исключались даже переходы из одного мира в другой. Невидимые деревни лешаков, богатые и хорошо обстроенные, стояли на зыбучих болотах. Они так же жили, так же любили и ненавидели, как люди, только не было у них «тягла» государственного, не было нужды безысходной, и в некоторых из преданий этот мир рисуется каким-то Эльдорадо, или сказочным царством, где вместо домов – терема, где жители пируют да разъезжают на могучих конях с колокольчиками и подзвонниками.

В детстве всё принималось за истину. Мы искренне верили, что где-то есть батамушко, домовой и леший. Мы с ребятами, особенно в зимнее время, собирались у кого-то на русской печке и рассказывали услышанные от стариков «встречи» с этими существами. Особенно боялись проходить вечером по темным улицам и различным пристройкам около домов. Я сам слышал рассказы некоторых стариков как будто бы о встрече с этими явлениями. Например, у нас в деревне жил (ныне покойный) Евдоким Ананьевич Ананьин, и он рассказывал на полном серьезе мужикам, как однажды обманул домового.

Евдоким Ананьевич Ананьин

«Лежал, – говорит, – я на печке полузаснувшим и слышу, что кто-то около печки на кухне шипит. Я слышу – шипит, и думаю, что это домовой что-то хочет сделать со мной. Я очень тихонечко слезаю с печки, беру посох, с которым обычно хожу, и думаю, как бы мне обмануть лешего: через дверь мне не выйти – он меня схватит. И тут догадался, что в избе одно окно было открыто. Я тихо-тихо подбираюсь к окну и быстро выпрыгиваю на улицу. Я радостно вздохнул и сам себе сказал: “Хоть ты и хитрый, но я тебя все равно обманул”. На этом дело не закончилось. Я взял кол покрепче и тихонько подхожу к двери со стороны улицы, тихо приоткрываю дверь и слышу: он на кухне все время шипит и пукает – пук, пук. Ну, думаю, я тебя сейчас колом огрею, чтобы ты меня больше не пугал. Дверь быстро открыл и громко закричал: «Вот попался!» А там никого нет, а все равно слышу, что шипит и пукает. Внимательно прислушался и определил, что шипят и пукают в ушате грибы, которые я замочил, подготовил для засолки. А я все эти штуки принял за домового».

В деревне этот рассказ все знают, и я сам слышал об этом чуде. И таких рассказов в деревне по разным случаям было много. У нас же в деревне не было электричества, дома освещались только лучиной. Керосиновая лампа горела только в сельсовете, в правлении колхоза, на почте, в избе-читальне и у некоторых состоятельных жителей деревни.

Что касается лешего, то мы сознавали, что он живет только в лесу, и поэтому даже в сумерки в лес не ходили. Когда нам было по 6–9 лет, мы ходили в лес за грибами и ягодами и друг от друга далеко не отходили, чтобы леший нас в лес не уволок.

Однако за все годы проживания в деревне я ни разу не слышал от стариков, чтобы батамушко, домовой или леший сделали с человеком что-то плохое. Мне кажется, что жители деревни идеализировали этот мир в сравнении с миром человеческим. Таким образом, мир леших – это социальная утопия, созданная народной фантазией Устьи.

Исследуя жизнь моих земляков в XVII веке и в последующем времени, можно сделать вывод, что жизнь большинства устьяков была далека от этих идеалов. Действительно, по рассказам очевидцев и различным материалам того времени, мы видим, что все-таки процветали пьянство, сквернословие, драки. Об этих негативных явлениях можно много рассказать, но главным в жизни этих людей был каторжный труд. Труд для устьяков и был самым главным идеалом. За это во все времена и везде устьяков уважали.

Что касается пьянства, то хотел бы привести следующую справку. Первые кабаки в России появились в конце 1500-х – начале 1600-х годов.

На нашу страну налетели распространители этого алкогольного зелья, поставили кабаки во всех наших городах, в деревнях и начали спаивать народ. Споили народ, споили армию, поэтому, по большому счету, Смутное время начала 1600-х годов – это пьяное время.

Такая алкогольная экспансия осуществлялась в основном с помощью зарубежного торгового капитала. Православным людям и мусульманам было запрещено торговать алкоголем по религиозным соображениям. Кстати, уже в XIX веке (в 1893 году) при восстановлении государственной монополии на алкоголь выяснилось, что 95 % алкогольной и 99 % табачной продукции в России контролировал находящийся вне православного мира иностранный торговый капитал. Пьянство считалось смертным грехом, но еще более тяжким грехом в православии считалось распространять эту отраву, отравлять народ, ближних своих убивать.

Вообще, Россия ведь не пьянством знаменита, а трезвостью. Мощнейшее трезвенническое движение в России было в 1858–1861 годах. За три года крестьянство всех западных губерний (о северных и северо-западных губерниях информации нет) само полностью отказалось употреблять алкоголь. Кабатчики даже выставляли водку бесплатно, а люди переворачивали эту водку, выливали ее, избивали кабатчиков, кое-кого поубивали даже, пожгли кабаки. И царь был вынужден силой подавить это антиалкогольное выступление, трезвенническое крестьянское движение. В одном только 1858 году прошло 110 тысяч судебных процессов над крестьянами, 111 тысяч крестьян сослали на каторгу за участие в этих антиалкогольных бунтах. Они так и назывались: «антиалкогольные бунты». Но отрезвевший за три года народ стал той социальной базой, на которой была осуществлена одна из самых мощных социальных реформ – отмена крепостного права в 1861 году.

Второй волной трезвеннического движения в России руководила российская интеллигенция. Достоевский, Толстой написали много статей, направленных против алкоголя, хотя тогда потребление алкоголя было в десять раз меньше, чем сейчас, так все равно русская интеллигенция поднялась на защиту народа от пьянства.

Третье трезвенническое движение началось в 1905 году. Собрался съезд противоалкогольных обществ России, были созданы учебники для школ о трезвом образе жизни, начали повсюду пропагандировать трезвость, что завершилось эпохальной победой: в 1914 году в России царь дал право местным органам самоуправления по их усмотрению на период мобилизации армии накануне Первой мировой войны закрывать питейные заведения в их районе. И, к чести нашего народа, надо сказать, что все до единого магазины были закрыты по всей стране.

Разбирая свои архивы, я случайно наткнулся на газету «Архангельск», в которой известный архангельский профессор-архитектор Ю. А. Барашков опубликовал статью «Мы с Пашкой». В статье он приводит изложение письма с фронта Первой мировой войны. Вот фрагмент из этой статьи:

«…Когда мы вышли от следователя, встретили знакомого городового, и он сказывает: «Война! Мобилизацию объявляют Германия и Австрия» – и что сегодня закрывается казенка с двух часов и навсегда…»

Как видим, подобное распоряжение немедленно дошло и до Архангельска.

Три месяца прошло, прошла мобилизация, и алкогольные торговцы завизжали: «Давайте открывать алкогольную торговлю!» А народ – ни в какую: «Продлить запрет на спиртное на все время войны!» Продлили.

А потом обсуждали: ввести на вечные времена трезвость в России. В 1916 году два крестьянских депутата Евсеев и Макагон в Государственной думе предложили такой законопроект: «О введении трезвости в России на вечные времена».

Как видим, крестьяне стали инициаторами антиалкогольного закона, в то же время пропагандировалось, что русские – пьяницы. Если бы это было так, то, наверное, они не смогли бы освоить такие гигантские территории. Вот, например, литовцы пили, и потому они потеряли все свои большие территории, а ведь это было Великое княжество

Литовское! А русские были трезвые. И казаки были трезвые, и старообрядцы, которые осваивали Сибирь. Поэтому и жили они больше ста лет.

Вот откуда идет понятие сибирского здоровья: сибиряки все были старообрядцами, которые не употребляли ни капли спиртного категорически. Трезвость была нормой жизни нормальных людей на Руси. Даже Расул Гамзатов, который много воспевал алкоголь, и тот пишет: «Раньше у нас в ауле был один пьяница, и все ходили на него смотреть. А сейчас у нас в ауле один трезвенник, и все на него ходят смотреть». Два поколения прошло, и все перевернулось с ног на голову.

Следует отметить, что архивные данные и рассказы очевидцев говорят, что в пределах Устьянской волости постоянным приютом разбойников служило урочище Сороканда, стоящее на высоком обрывистом берегу реки Устьи.

Среди местного населения с давних времен ходит по рукам и переписывается письмо атамана Лопатина, жившего тут со своей шайкой еще в 1626 году. Скажем так, теперешняя редакция письма гласит: «Проходил я атаман города и села со своими товарищами. Всего нас было 46 человек. Ограбили мы много городов и просельских святых церквей по реке Сухоне и проходных судов. Прошли даже до села Черевкова на реке Двине, с реки Двины на деревню Слободка в вершине реки Устьи. От Слободок на дальнем расстоянии вниз по реке Устьи (нашу деревню Новоши-но прошли. – К. К. ), не дойдя до деревни Заберезок около 8 верст по течению, на правом берегу реки Устьи была у нас пристань… на берегу угора изба, в которой мы проживали в счастливое время. А в реке было три каменных перебора. В этих переборах ловили мы рыбу, закладывали сети. А против, выше среднего перебора на правом берегу Устьи, лежит большой камень синец, на нем вырезали летопись слова и той стороной на боку в земле. А под тем камнем… (следует описание клада. – К. К. )… Против того камня на самую ночь 6 сажен в угоре засыпан погребец… (описание другого клада. – К. К. )… а погребец засыпан в земле 4 аршина… А после на третий год разбили нашу шайку разбойничью на реке Сухоне Вологодский воевода с отрядом, убили насмерть 34 человека, а 12 взято живыми. Мы грабили божьи церкви, а нас за то бог наказал…»

Как видим по этому письму и местному преданию, разбойники на Устье только скрывались, а грабили по Сухоне и Двине.

Действительно, старики рассказывали, что много лет назад в наших лесах скрывались разбойники, но деревенским жителям они ничего плохого не делали.