На карте Архангельской области, в юго-западном ее углу, отчетливо выделяется треугольник, образуемой реками: Сухоны, Северной Двины и Ваги. Поперек этого треугольника протянулась глубокая извилистая полоска реки Устьи, вершина которой находится в зыбучих болотах, примерно в 40 км от нашей деревни Новошино. Устье же реки Устьи, впадающей в реку Вагу, находится выше г. Шенкурска. Почти вся эта местность заполнена дремучими лесами и болотами. Само название Устьи происходит от вогульского слова «ушья» – лесная река.
Конец XVIII века незаметно переходил в начало XIX века. В глухих устьянских деревнях мало что менялось. Общая картина их была та же, что и в XVI, и в XVII веках. Деревни состояли из больших бревенчатых изб с крошечными оконцами, более похожими на бойницы, чем на окна. В них не было ни рам, ни стекол. Задвигались они ставенками с вырезанными в них прорезями, по форме напоминавшими сердце, или это были просто круглые отверстия, затянутые высохшей перепонкой из бычьего мочевого пузыря. Над избами высились черные тесовые дымники с вычурными «теремками» на концах, из которых на утренней заре струились к небу столбы дыма. Еще более неприглядны были вспомогательные хозяйственные пристройки.
Старинный дом в деревне Новошино. Фасад дома (примерно 12 метров)
Дома северных деревень, в том числе и деревень Новошино и Шадрино, строились из качественного леса и стояли веками. Когда дом приходил в ветхость, новый не строили, а реставрировали старый по тому же плану. Форма постройки (как и форма одежды, как уклад всей деревенской жизни) соответствовала образцам, выработанным традицией. Поэтому, кроме новизны материала, новый дом ничем не отличался от старого. Он имел тот же внешний вид и то же внутреннее устройство. Отступления от традиции, даже в мелких деталях, происходили редко и устанавливались после упорной борьбы, пока сами не входили в традицию.
Рассмотрим, как жили крестьяне в наших северных деревнях и строили свое жилище. Размеры изб северных районов России в XVI–XVII веках в среднем не превышали размеров древнерусских жилищ. Об этом подробно описано в работе Н. Д. Чечулина «Русские деревянные постройки в XVI веке». Собственно крестьянские избы были длиной 6 метров. Вместе с сенями и хлевом длина боковой стены крестьянского жилища могла иметь до 18–20 метров. Как правило, основой избы служила рубленная в лапу клеть. В некоторых случаях встречались пятистенки и даже так называемые избы-двойки: две клети, поставленные рядом, длина стен которых в отдельности также составляла примерно 6 метров. Таким образом, длина фасадной стены могла достигать 12 метров.
Размеры таких построек были и в нашей деревне Новошино. Я помню такой дом, построенный много-много лет назад из очень толстых бревен. Хозяином его был Андрей Прокопьевич Чирков. Старики говорили, что этот дом стоял более 100 лет. Мы, деревенские мальчишки, играли в этом доме в разные игры только в светлое время дня. Старики говорили, что к вечеру в доме появлялись разные чудища: домовые, батамушки, лешие и т. д. В начале 1950-х годов по неизвестной причине этот дом снесли. На этом месте построили свои дома Алексей Иванович Ананьин и Петр Егорович Ананьин. Старых домов прошлых веков в деревне не осталось ни одного, так как в 20-х годах ХХ века случился большой пожар, и половина нашей деревни сгорела. Практически деревня была построена заново.
Нижние венцы сруба ставились в большинстве случаев не прямо на землю, а на разные подкладки, заменяющие фундамент: большие камни-валуны, деревянные столбы-стулья. Для предохранения нижних венцов от сырости и сохранения тепла внутри помещения вокруг срубов возводились завалины из бревен, положенных на землю параллельно основному срубу. Пространство между бревнами завалины и срубом засыпалось землей или глиной. В высоту стены возводились из 14–15 венцов бревнами диаметром около 25–30 см. Пазы между бревнами прокладывались мхом, который до начала строительства дома заготавливался и укладывался, у нас называли – в собаки. Мох драли только из болотистых мест, т. к. он был длинным, что позволяло выкладывать его в пазы между бревнами, и многие десятилетия не требовалось какой-либо конопатки. Во всяком случае, так делалось в нашей деревне. Нижние венцы и столбы-стулья изготавливались из сосны. Их обмазывали толстым слоем смолы, ель для этих целей не применялась.
Три окна, как правило, располагались по фасаду, а если строился пятистенок, то делалось 6 окон. Окна строились с косяком. При входе в избу с правой части ее под самым потолком делалось оконце для проветривания избы после топки печи.
Полы и потолки настилались из тщательно отструганных и пригнанных друг к другу толстых досок или горбылей. Крышу покрывали в два слоя досок: нижний слой – тонкой доской, называемой гонтом, а сверху – толстой доской, называемой гладью, причём на каждой доске делались две борозды для стока воды. Таким образом, крыша стояла, как у нас говорили, веками.
В рассматриваемый период избы топились по-черному. Печи располагались, как правило, справа от входа в избу. После топки печи изба проветривалась. Для этого открывали двери и оконце, которое специально делалось под потолком около печи.
В моей памяти остались воспоминания стариков, что раньше били печи из глины. Предварительно из досок строился деревянный каркас-опечек в виде большого ящика. Высококачественную глину мочили определенное время в воде и после этого заносили и вываливали в этот ящик и колотили специально изготовленными колотушками по этой глине до тех пор, пока она не делалась единым целым сооружением, которое называлось «русской» печью. В маленькой комнате, которую стали называть «горенкой», хотя она и помещалась не на верху, устраивали «голландку» – голландскую печь. Под полом, в том месте, где будет печь, ставили специальные толстые столбы, которые не давали тяжелой глинобитной печи продавить пол.
Следует отметить, что топка по-черному имела одно важное преимущество: она требовала значительно меньше дров, чем топка появившихся позже печей с дымоходом. Именно поэтому избы, топившиеся по-черному, существовали в некоторых северных деревнях до XIX века.
Вдоль стен в избе сооружались лавки слева от входа и по всей передней стене. В избах стены были покрыты слоем сажи, и только вдоль лавок стена лоснилась – от трения хозяйскими спинами. Полати для спанья тоже были закопчены.
Сохранился в нашей деревне обычай до 60-х годов ХХ века, когда каждой весной бабы договаривались мыть избы от потолка до пола. Мылись стены и вся изба настоем золы (щелочь) и дресвой (мелко растолченного камня). Избы превращались в чистое жилое помещение, а белье и другие вещи также весной кипятили в бочках со щелочью, и белье делалось очень чистым.
В нашей деревне Новошино к пятистенку к задней стене пристраивалась так называемая зимняя изба, и далее примыкали сени, у нас же они назывались «мостом». Почему – не знаю. Это помещение было холодным, и в нем хранились различные пищевые припасы. Через этот мост был проход во двор (хлев), где размещался скот: корова, лошадь, теленок, овцы и т. д.
В целом четырехчленная планировка северорусского дома, сложившаяся в XVII веке (передняя пятистенная изба, боковая изба, мост, хлев под одной крышей) сохранилась вплоть до наших дней. Эти дома можно увидеть и сейчас в моей деревне Новошино.
Следует сказать, что четырехстенная планировка использовалась не всеми крестьянами. Большинство же делало трехчленную планировку, т. е. изба – мост – хлев. Помещение для двора, или хлев, было двухэтажным: на первом этаже содержался скот, на втором хранились запасы сена. В зимний период с трех сторон строение засыпалось снегом. А чуть дальше от дома возводились задворные постройки: амбар, баня, овин с гумном.
Типовой дом в деревне Новошино – пятистенок из 6 окон
О деревенских банях надо сказать несколько слов. Как правило, они строились на спуске к реке (так строятся и теперь). Деревенские мужики и бабы, старики и ребятишки любили попариться в бане. Бани топились часто, а в субботу – как закон – они топились все разом.
Одежда
Наиболее древние формы местного костюма сохранились в одежде крестьян северных деревень вплоть до конца XIX – начала XX века. Наиболее простым видом материала были ткани домашнего производства – холсты, сукно. Холстом, или холстиной, у нас назывались льняные и бумажные материи домашнего производства. Они были белеными или окрашенными в различные цвета. Шерстяная некрашеная ткань домашнего производства носила название сермяги, распространявшееся также на одежду, изготовленную из этой ткани. Шерстяная (в основном из шерсти овец) или полушерстяная (с льняной основой) толстая домашняя ткань называлась сукно, или сукманина.
Разнообразные шелковые ткани привозили в наши края в основном с Востока: камка – шелковая цветная ткань с узорами и разводами; атлас – шелковая глянцевая гладкая ткань; объярь – плотная шелковая волнистая ткань с золотыми и серебряными струями и узорами; тафта, китайка – разновидности шелковой ткани; бархат – шелковая ткань с мягким густым, низко стриженным ворсом на лицевой стороне; трип – шерстяная ворсистая ткань, или шерстяной бархат. Из указанных названий я вспоминаю те ткани, из которых моя мама шила себе красики и сарафаны – из атласа, тафты, бархата, а также из шелковой цветной ткани с узорами. Не помню, как она называлась в нашей деревне, но не камка.
Привозили и хлопчатобумажные материи. У нас в деревне был известен только окрашенный в красный цвет кумач и бумазея – бумажная ворсистая ткань. В основном все эти ткани покупались на Красноборских ярмарках, на которые ездили мужики, где продавали меха и изделия из бересты, кожи и дерева (грабли, вилы, деревянные лопаты, дуги, деревянные сани, топорища, косье, на которое прикреплялась коса-горбуша). А на вырученные деньги покупали товар, который нужен был в домашнем хозяйстве, в том числе и различные ткани.
На изготовление отдельных деталей костюмов шли шкуры животных: мерлушка – мех, выделанная шкурка молодой овцы; опойка – тонкая кожа, выделанная из шкур молодых телят; ровдуга – баранья, козья, оленья шкура, выделанная в замшу; сафьян – кожа высокого качества, выделанная из шкур коз. Ткани, используемые для изготовления одежды, были самых различных цветов: ярко-малиновый, вишневый, желтый, белый, лазоревый, зеленый и т. д. (особенности одежды нашего края хорошо исследовал С. Б. Просужих в книге «Одежда населения Великоустюжского края в XVII веке»).
Мужская одежда
Нательной одеждой мужчин служила туникообразная рубашка-сорочка. В XVII веке мужчины носили, кроме сорочки, верхнюю рубашку – верховицу. Характерной особенностью мужской рубахи является подшивка в верхней ее части подкладки из холста, которая спускается спереди и сзади чаще всего треугольным выступом. Мужскую рубаху носили навыпуск, поверх штанов, и подпоясывали домотканым поясом.
Нательной одеждой мужчин были еще и порты, которые шили из холста. Они были не широкими, довольно плотно облегали ногу. Пояс делали широкий, без разреза, на шнурке – гашнике, завязывавшемся вокруг талии. Порты были ниже колен и не достигали щиколоток. Обычно их носили заправленными в сапоги или онучи. Летом рубаха и порты могли составлять всю одежду крестьянина, но зимой поверх портов он надевал штаны. Традиционный покрой штанов однотипен с портами.
Мужской комнатной наплечной одеждой был зипун – облегающая довольно короткая куртка, надевавшаяся поверх рубахи, но под кафтан.
Легкой уличной верхней одеждой служил кафтан. В зависимости от назначения и моды кафтан шили длиннее или короче (до колен или до лодыжек), свободный или в талию, но всегда из плотной, относительно хорошей материи, на подкладке. Практически всегда кафтан шился распашной, причем правая половина заходила на левую. Перед кафтана оформлялся на пуговицах или завязках. Кафтаны шили обычно с таким расчетом, чтобы полы не мешали шагу, спереди несколько короче, чем сзади. Воротник был небольшой стоячий или отсутствовал вовсе. Материалом для изготовления кафтана служило сукно. Зимний кафтан шился на мехах.
Излюбленной уличной одеждой мужчин и женщин, носимой весной и осенью, была однорядка. Однорядки шили из сукна или других шерстяных тканей «в один ряд», что и обусловило название. Это была распашная длинная широкая одежда без воротника с длинными откидными рукавами и прорехами для рук.
Теплой зимней верхней одеждой мужчин служили шуба и полушубок. Шубы различались по покрою и материалу, но обязательно были меховыми. Шуба имела отложной меховой воротник, начинавшийся от груди. Запахивалась она, как и прочие одежды, правой полой на левую и застегивалась на пуговицы или завязывалась длинными шнурками. Вообще, шубная, главным образом овчинная, одежда была очень распространена. Из овчины шили не только шубы, тулупы, рукавицы, шапки, но и одеяла. В большом ходу были мужские и женские овчинные жилеты с вересковыми палочками вместо пуговиц. Мужской гардероб дополняла валяная шапка (осенью и весной) или шапка меховая (зимой).
Обувь
Летом превосходной рабочей обувью служили берестяные лапти, которые одевали с онучами. Легкость и дешевизна уравновешивали их сравнительно быструю изнашиваемость. Зимой основной обувью были валенки, а универсальной обувью для всех сезонов – сапоги.
Адам Олеарий (1603–1671 гг.), немецкий путешественник, бывший в России в 30-е годы XVII века, писал в 1634 году в своей книге «Описание путешествия в Московию», что «…большей частью русские подобно полякам носят короткие, спереди заостряющиеся сапоги из юфти или персидского сафьяна. У женщин, особенно у девушек, сапоги с очень высокими каблуками, по всему нижнему краю подбиты гвоздиками…».
Что касается обуви женщин и девушек, то подобная мода сохранилась до наших дней.
В XVII веке продолжали носить дошедший из древности простейший вид кожаной обуви – поршни, по внешнему виду напоминавшие лапти. В наших краях такой обуви не существовало. Самой простейшей обувью в летний период у нас служили берестяные лапти.
Женская одежда
Основу женского костюма составляла рубаха – сорочка, исподка. Женскую нижнюю рубаху шили длиной до ступней. В XVII веке женщины носили, кроме сорочки, еще и верхнюю рубаху. Сорочка при этом превратилась в собственно белье. Поверх нательной рубахи одевался сарафан, который представлял собой цельное платье (с рукавами или чаще без рукавов). Это могла быть накладная (надеваемая через голову) или распашная (застегивающаяся спереди на пуговицы) одежда. Насколько я помню, у моей мамы и у других женщин деревни сарафаны одевались через голову. Это красивое разноцветное «платье», так бы сказали теперь. Сарафаны бывали для повседневной носки и для праздников. Сарафаны были летними и зимними. Летние – легкие, а зимние шились на подкладке.
К женской одежде относились меховые шубки. Шубы могли значительно отличаться по покрою, материалу, но все они были меховыми. В нашем краю женские шубы шились из овчины и покрывались шелковой или бумажной тканью, перед одежды оформлялся на пуговицах и красиво отделывался.
Женские головные уборы
Необходимой частью женского костюма являлся головной убор, причем головные уборы у девушек и замужних женщин значительно различались между собой. Девушки не закрывали волос, замужние тщательно их прятали.
Об этом писал Корнелий де Брюин (1652–1727), голландский путешественник, этнограф, который посетил Россию, в том числе Русский Север, в 1701–1703-ем и в 1707–1708 годах. В 1711 году написал в Амстердаме книгу «Путешествие через Московию в Персию и Индию»: «…Надо заметить, что открытая прическа обозначает девицу, потому что было бы бесчестием для замужней женщины, если б она явилась с непокрытой головой…».
Издавна считалось, что замужняя женщина никому не должна показывать свои волосы, так как от этого может произойти вред для окружающих. Девушкам полагалось дома, а летом и на улице ходить с открытой головой, иногда девушки надевали платок.
«Головной убор девиц, – писал Корнелий де Брюин, – имеет вид короны и усеян жемчугом и назывался перевязкою…»
Женскими головными уборами у нас на Севере назывались кокошники, обшитые жемчугами, и платок. Такие кокошники были очень дорогими. Повойник и платок были ситцевые. Выходя на улицу в холодную погоду, поверх этих головных уборов женщина надевала шапку – меховую, по большей части с матерчатым верхом. Чаще всего поверх головных уборов женщины надевали большой шерстяной платок, который назывался шалью.
Итак, конец XVIII века и начало XIX века ничем особенным не были отмечены в истории северной деревни. Перемены, связанные с губернской реформой Екатерины II, давно уже вошли в привычку и стали самой жизнью и даже традицией. Внешний вид деревни не изменился со времен Ивана Грозного, а может быть, и со времен Владимира Киевского. Я очень хорошо помню приятное потрескивание лучины, горящей долгими вечерами в избе. Мама, как правило, на прялке пряла лен, а мы с сестрой Галей делали уроки и разговаривали с мамой, которая нам много рассказывала о прежней жизни.
Практически в каждой деревне был дед, который любил красиво, фантастически приврать о своих приключениях и похождениях, и так складно врал он о своих подвигах, что невольно увлекал слушателя интересным и красочным сюжетом рассказа. Слушатели и не сомневались, что сказанное им – на 99,9 % ложь, но были благодарны за доставленное им удовольствие.
Собственно, что такое жизнь, как не ежеминутное, ежесекундное вранье, даже перед самим собой? Без вранья жизнь совсем покажется тюрьмой – это жизнь скотины, зверя и прочей не мыслящей твари. Но вранье вранью рознь: или ты врешь с целью своих интересов, чтоб облапошить ближнего, или ты врешь для удовольствия своего ближнего. Все до одного пророка – лгуны (все марксисты, идеалисты, все христиане, все исламцы, все буддисты), все врут каждый во что горазд, и лгут не просто для удовольствия, а ради заполучения твоей души, ради порабощения ее! Так вранье просто для удовольствия – благо, и простой народ это чувствует душой.
Старики рассказывали, что и в нашей деревне жил такой старик, звали его Зиношонок. Это был исключительно находчивый дед.
Этот случай произошел много лет назад. Идет он пешком из деревни Новошино в деревню Пермогорье (расстояние 39 км по лесной болотистой дороге) и далее на пристань на Северной Двине, где останавливались пароходы, идущие из Архангельска на Котлас и обратно. Проходит он мимо мужиков в деревне Пермогорье, которые пилят по наряду бревна на доски. Они ему говорят: «Ну-ка, Зиношонок, соври что-нибудь». Он, не задумываясь и не останавливаясь ни на секунду, мужикам заявляет: «На пристани баржа с хлебом тонет. Сколько успеешь взять мешков – все твои». И пошел дальше. А до пристани еще пять километров. Мужики рассуждают: врет старик или нет, а вдруг не врет, сколько же хлеба можно взять! В тоже время идти туда и обратно – 10 километров, за это время можно 5 бревен распилить. А вдруг все-таки не врет? Пошли мужики. Приходят на берег реки и видят, сидит дед у костра и ждет, когда придет пароход. Нет никакой тонущей баржи. Мужики подходят к нему и говорят: «Что же ты нас обманул? Мы бы за это время 5 бревен распилили».
«А почему вы ко мне с претензией? – говорит Зиношонок. – Вы же просили меня что-либо соврать, я вашу просьбу и выполнил».
Таких рассказов у него было на все случаи жизни.
До наших дней сохранился обычай, когда молодежь (девушки и парни) ходили на деревенские посиделки или «вечеровки». У нас в деревне они назывались «имолками». На вечеровках-имолках допускались многие вольности, которые считались предосудительными в других местах. Парни садились с девицами за прялки (часто парни – к девицам на колени, а также девицы – к парням на колени), закрываясь от других прялками. В полумраке избы, освещаемой тускло горевшей лучиной, скрытые от посторонних глаз, они допускали «вольности»: обнимались, целовались, при этом не было предосудительным трогать любое укромное место партнера. Иногда близкое знакомство на этих вечеринках позже завершалось свадьбой.
Следует сказать о том, что и мы, малолетки 9–12 лет, собирались на имолки. Мы также откупали какую-то избу, и нас собиралось человек 20. На середину избы ставились две табуретки: одна – для мальчика, а другая – для девочки. Ведущий вечеринки приглашал присесть одного мальчика и одну девочку. Он считал до трёх, говорил: «Раз, два, три!», и мы должны были повернуть голову друг к другу. Если повернули голову и лицами друг к другу, то разрешалось поцеловаться. А если эта удача совпадала три раза подряд, то разрешалось идти за печку, и там можно было поцеловаться несколько раз. Избу мы откупали, кто чем мог: кто-то приносил полено дров, кто-то луковицу, кто-то пол-ярушника хлеба и т. д. Я помню эти мероприятия – было очень весело. Здесь же мы пели песни, рассказывали сказки. Однако руководство школы запрещало нам проводить такие «мероприятия», но мы все-таки их втихаря проводили.
У нас в деревне в прежние времена одним из самых почитаемых праздников был Прокопьев день, в честь Прокопия Успенского, мощи которого покоились в Бестужевской церкви – это примерно около 70–80 километров от нашей деревни вниз по реке Устья.
На основании людской молвы и исторических данных можно показать, как святой Прокопий на Устью пришел.
На протяжении веков русская земля пережила немало трагических периодов. Много славных имен вписала она в отечественную и мировую историю. В грозные годы «лихолетья» взоры и мысли людей обращались к ним, в них наши предки черпали силы и мужество для борьбы. В этой плеяде имен ученых и воинов, защитников земли русской славятся имена поборников православной веры, несущих в народ силу духовную, объединяющую. Много их было по всей Руси, широко известных, прославленных ею, таких, как Сергий Радонежский, Серафим Саровский, и менее известных, местных – не канонизированных, но, тем не менее, широко почитаемых народом. К ним относится и наш Устьянский святой Прокопий Праведный. Бестужевские священники утверждали, что рукописное сказание о житии Прокопия было в Архангельской консистории, но погибло во время пожара. Первые сведения о нем были опубликованы в «Исторических сказаниях» священника Иоанна Верюжского, который сам родом из наших краев.
В древних рукописях говорится, что в первой трети XVII века в церкви Введения в храм Божией Матери (село Бестужево) явились мощи во гробе затейливой работы, сплетенном наподобие колыбели из ивовых прутьев. Такого рода погребение никогда не было в употреблении в нашем доныне изобилующем лесами крае. Никому в волости покойный не был известен, а его чудное явление нетленным, исходящее от мощей благоухание и последовавшие вслед за этим исцеления страдающих различными недугами стали склонять окрестное население к мысли о том, что принадлежат они какому-то святому.
«Воздав славословие за дарование им своего источника благодати и безвозмездного врача», крестьяне построили над местом явления мощей часовню, а в 1641 году на месте обветшавшей часовни была срублена новая деревянная церковь больших размеров, и мощи перенесли уже внутрь нее, поставив открыто подле южной стены. Местный иконописец описал внешность Прокопия, и икону поместили в церковь. После этого в церкви стали совершать святому церковную службу и записывать происходящие при них чудотворения.
С 1641 по 1750 год, со слов самих исцеленных, которые во исполнение обета приходили в церковь благодарить и поклониться мощам святого, было занесено в нарочитую книгу 20 наиболее знаменательных случаев выздоровления и спасения. Всего до 1913 года включительно в книге было записано 44 случая.
Интересной особенностью этих записей представляется то, что даже люди, заведомо не знавшие о том, что мощи почивают открыто, поверх земли, единодушно рассказывали: посещавший их в видениях Прокопий казался им как бы парящим в воздухе. Так на Устье появился свой святой – Прокопий Праведный. Долгой и трудной была борьба устьянских священников и почитателей святого Прокопия за его официальную канонизацию Святейшим Синодом, но так и не увенчалась успехом.
Между тем и без канонизации слава Прокопия Устьянского в народе все возрастала, росло число паломников из самых разных мест страны. Ярким проявлением почитания святого Праведного Прокопия Устьянского стало празднование дня его памяти в селе Бестужево 21 июля 1915 года.
По распоряжению святейшего Синода 6 июня 1901 года состоялось переложение мощей в кипарисовом гробе из старой деревянной гробницы в новую серебряную, которую поставили на прежнее место.
После революции, в 1919 году, мощи были вновь освидетельствованы уже с других, материалистических, позиций. С целью развенчания культа Прокопия Праведного на заседании Вельского исполкома и укома РКП (б) было решено вывести гробницу с мощами Прокопия Устьянского в Вельск.
В Бестужево два раза приезжали отряды милиции (55 человек), чтобы мощи перевести в Вельск, но устьяки не дали этого сделать, а стрелять в народ не стали. Однако серебряная рака 13 июня 1922 года все-таки была изъята и доставлена в Вельский уфинотдел. Святые мощи почивали в храме вплоть до января 1939 года, когда по инициативе Союза воинствующих безбожников они были ликвидированы облисполкомом. Но и после утраты святыни живет в народе вера в Прокопия Праведного, не утихает интерес к судьбе мощей святого.
У нас в деревне своей церкви не было, и многие молодожены ездили на лошадях венчаться в эту церковь. Дядя Ваня (брат моего отца) очень интересно рассказывал, как он со своей старухой (конечно, перед свадьбой она была молодой девушкой) ездил венчаться к Прокопию (это было до революции) на своем коне, звали коня Карько. «Едем, – говорит, – мы в кошёвке (это красиво отделанные сани). Впереди идет обоз лошадей 15–20. Я даю Карьку команду: «Пошел!» Конь вылетает с дороги на чистое поле, на котором снега более полутора метров, и как будто летит над полем, не касаясь земли, и в один момент обгоняет обоз и летит дальше!». За эту удаль дядя Ваня всю свою жизнь (прожил он 94 года) жалел Карька, которого в период коллективизации пришлось отдать в колхоз. Кстати, несколько позже он в течение пятнадцати лет был колхозным бригадиром.
Дядя Ваня и тётя Катя венчались в церкви Прокопия Праведного
Кроме Прокопьев а дня, у нас в деревне были два самых главных церковных праздника – Троицын день и Петров день. Троица – один из любимейших праздников русского народа. В нем причудливо переплелись христианские вероучения, древние славянские предания, народные обряды, обычаи. Неделя, предшествующая Троице, – Седмица святых отцов (по числу дней в неделе). Особо почитались в народе три дня семиковой недели: Семик – седьмой четверг после Пасхи, Родительская суббота, Троица – воскресенье, пятидесятый день после Пасхи.
Русские люди величают Семик честным (благородным). В этот день совершались главные приготовления к празднованию Троицына дня. Наши далекие предки – славяне – посвящали его богине весны, прощанию с весной и встрече лета. Именно в это время года, на которое приходится праздник, буйно разрастаются травы, покрываются листвой деревья. Символ праздника – березка. Я хорошо помню, как в этот день утром мы ходили в лес и вырубали молодые березки с уже распустившимися листьями и приносили домой, и около дома делали целый березовый сад, было очень красиво. И этот обряд в настоящее время забыт.
В этот день молодежь собиралась около качелей, пели песни, водили хороводы, устраивали скакание на доске. Круговые качели у нас в деревне обычно ставили у дома Вани Костинова в верхней части деревни. А качели другой формы – в другой части деревни, и там же устанавливались скакалки. На ровный участок ложилась толстая чурка, а на нее – крепкая доска. Один человек становился на один конец доски, а второй – на другой, и начинали прыгать. Порой высота прыжка доходила до 1,5 метра.
Празднование Троицыного дня в деревне Новошино. 1965 г.
Ребята играли в лапту, шаром, в шарскало и чижика. Особенно популярной была игра в шаром, в которой принимали участие и молодежь, и мужики.
Игра эта очень азартная, играли две команды: одна находилась у 10-метровой жерди, и выброшенный вверх шарик нужно было сбить шаровкой. Затем шарик летел далеко в поле, где находилась другая команда. Задача её – поймать этот шарик в кепку. Если никто из них не поймал шарик, то команда у жерди била снова.
Для справки: шарик делался только из берёзового свала, величиной с кулак, а шаровка – это бита, сделанная из еловой палки длиной около 60–70 см, хорошо отполированная. Каждый игрок имел свою шаровку.
Очень популярны были игры в шарскало, в лапту и в чижика. Ограничения в возрасте для игроков не существовало. Летом в сухую погоду была очень популярной игра «гонять попа». Главная улица деревни в сухую погоду была ровная и даже гладкая, и вот по такой дороге «гоняли попа» от верхнего дома до самого последнего дома деревни, наверное, около одного километра.
В наше время празднование Троицы свелось к поминовению родных в Родительскую субботу, в Троицын день на кладбище да к негласному запрету на земляные работы в Духов день, понедельник. Даже качели забыты, а ведь не так уж давно, в пятидесятые годы прошлого века, в канун Троицы в деревне устанавливались карусели («круговая качуля», как говорили в нашей деревне), а в праздники качались на ней стар и мал.
Празднование Троицы. Все собрались на кладбище для поминовения родных
В Троицын день многие жители деревень Новошино и Шадрино уходили в гости в близлежащие деревни на Маломсу (верховье реки Устьи) и на Синики (вниз по реке Устьи). В Петров день жители этих деревень приходили в гости к нам. Веселье в эти праздники было неимоверным. Люди гуляли, ставились богатые (у кого что есть) столы. Конечно, было много водки и деревенского пива, по всей деревне играли гармошки, старые и молодые много плясали и веселились. Следует сказать, что в такой день любой православный христианин должен был напиться до одного из общепринятых состояний: «до чертиков», до «лыка не вяжет», до «без ног». Я очень хорошо помню эти праздники. На Троицу и Петров день наряженная молодежь собиралась около качелей в верхней части деревни, веселилась на качелях, пела песни, водила хороводы, скакала на доске, играла в лапту, шарскало, шаром, в чижика. Мы, храбрая детвора, с Троицы начинали купальный сезон на реке Устье.
В Троицу
В нашей деревне Троица – очень почитаемый праздник, но вот традиционные обряды, народные обычаи в настоящее время, похоже, утеряны. В деревне сейчас и старожилов нет, которые бы помнили или слышали от родителей, дедов своих, что в Троицу устраивались гулянья с березкой.
Деревни сегодня нет. Но нам, кому сегодня далеко за семьдесят, еще многое известно, и мы рассказываем детям и внукам об этих обычаях, чтобы не подверглись забвению жизнь, дела, досуг вчерашних и сегодняшних поколений. И хотя бы в данном повествовании мне удается рассказать об обычаях нашей деревни.
На вечеринках девушки пели песни, пряли пряжу, рассказывали сказки. Проводились веселые игры. А старики плели лапти, ступни, большие и малые пестери. Мы, пацаны, попадали на вечеринки с товарищами и там с большим интересом смотрели игры и пляски молодежи, слушали всевозможные рассказы, поверья про леших, ведьм, домовых (дедушко-батамушко), колдунов и т. д.
Деревенская толпа 40-х годов XIX века была еще не так пестра, пестреть она стала лишь к 60-м годам. В деревнях совсем еще не было лавок, торгующих красным товаром. Раз или два раза в год проезжал коробейник с одним или двумя видами товара, да и тот останавливался лишь в избе «богачей», которые забирали чуть ли не весь товар. Товар своего изготовления, домотканый, имел лишь только два цвета: синий и белый. Изредка краснела кумачом «ластовица» по плечам рубашек, да сверкали серебром или золотом позументная обшивка сарафана или шитый золотом «кокошник». Рубахи у парней были исключительно белые, полотняные, как рубашки женщин и девушек. Сарафаны – большей частью синие или набивные, с узорами. Поэтому вид толпы не был так живописен, как позднее. Не было еще звонкой и незатейливой гармошки, не звучали еще частушки над этой толпой. Но зато все это с лихвой восполняла чарующая, покоряющая душу, волшебная старинная песня. В ней выливался, выплескивался исполнительский гений русской души. Замечательное исполнение старинных песен мне много раз приходилось слушать во время сенокоса, когда бабы пели такие песни во время сгребания сена в копны.
Молодежь в эти времена (примерно 1877 г.) выглядела живописнее и красочнее. На многих парнях красовались уже кумачовые рубахи, лоснились широкие плисовые штаны. На девушках – платки ярко-цветастые. Самыми популярными парнями были гармонисты. Старики рассказывали, что обычно гармонь в нашу деревню попадала из деревни Кулига, которая находилась недалеко от Пермогорья. Гармонист усердно растягивал гармонь, стараясь как можно ускорить ритм игры. А девушки громко пели развесёлые частушки:
Деревенская молодежь. Сидят (справа налево): Антонина Ананьина, Руфина Ананьина, Павлин Антропов (с гармошкой), Лидия Рогатых, Юрий Антропов. Стоят (справа налево): Нина Антропова, Тамара Ананьина, Галина Ананьина, Антонина Рогатых, Агаша Рогатых, Фаина Ипатова, Галя Ипатова, Манефа Антропова
Или вот частушка, которую поют девушки, когда на ималки (вечеринку) долго не приходят парни. Девушки начинают тревожиться, вот одна из них запевает:
И девушки выходят из избы и слушают. Наконец они услыхали гармошку и пение парней! Быстро возвращаются в избу, сообщают радостную весть. Девушки двигаются на скамьях, прихорашиваются. Парни входят в избу и, объясняя свое опоздание, поют:
Девушки приглашают их сесть на скамьи, чуть подвигаясь. Каждый парень садится к «своей», новички – к «незанятым».
Эти бойкие песни были еще в новинку, как и гармошка. Я где-то читал, что звали их тогда не частушками, а «коротайчиками». Будто они к нам попали с «чужой стороны». Эти коротайки удивительно быстро прижились в нашей деревне, еще с большей быстротой распространялись и создавались новые. Видимо, это объясняется тем, что через эти песни легче выразить любое чувство и впечатление – тоску и радость, насмешку и похвалу, надежду и отчаяние. В них творчество народа обрело надежное и широкое русло.
Частушка стала так близка деревне, что без неё деревня стала немыслима. Уж очень залихватски пели частушки новошинские девушки! Я помню, как красиво и звонко пели частушки Ангелина Афанасьевна Рогатых, Лидия Петровна Ананьина, а несколько позже – моя сестра Галя и многие другие девчата.
Я всю жизнь мечтал научиться играть на гармошке, но, видимо, не дано. У нас в деревне умели хорошо играть на гармошке несколько человек, и этот талант передавался из поколения в поколение. Мы, когда работали на колхозных полях, пахали или боронили, то всегда пели частушки. Вот, например, одна из тысяч частушек:
Самым талантливым гармонистом-самородком из двух наших деревень (и замечательным тружеником, и уважаемым человеком) был Иван Иванович Ипатов, который мог для девок играть круглые сутки.
Частушки звенели у нас над синью реки Устья, над зелеными пожнями и полями, неслись по деревенским улицам и врывались в открытые окна и призывали тех, кто еще не пришел на общее веселье, поспешить присоединиться.
Мне кажется, что наши новошинские частушки были самыми веселыми, игристыми и залихватскими, они пелись громко, отчетливо и с удивительным весельем. Во всей округе не было таких веселых частушек. Например, в Пермогорье и других деревнях частушки пели растяжно и, может быть, как-то вальяжно, более того – без какой-либо удали.
Если говорить о некотором рукодельном творчестве, то оно также было и в нашей деревне. Некоторые деревенские умельцы украшали орудия своего труда: трепала для обработки льна – резным узором; конская упряжь (шлея или уздечка) покрывалась медными бляхами; хомут изготавливался со светлыми головками гвоздей на нем; дуга раскрашивалась всеми цветами радуги… А колокольцы под дугой, шаркуны на шее лошади, наконец, сани (кошёвки) с расписной спинкой!..
Интерьеры некоторых изб, уже на моей памяти, были изящно оформлены. Кухонные перегородки – раскрашены масляными красками. Дверки посудного шкафа-горки с откидной крышкой-столиком, самодельные стулья с резными спинками, детская зыбка (люлька) тоже покрывались резными символами. Красиво оформлялись сундуки. Теперь это забыто. Квартиры и дачи обставлены импортной мебелью, чуждой русскому духу.
Стол обычно украшали берестяные деревянные долбленые солонки-уточки. Такая же посуда делалась для хранения крупы и других продуктов. Красивы также берестяные туески, корзины, пестери (кузова) заплечные. Эту красивую утварь теперь можно увидеть только в Красноборском краеведческом музее.
В северных деревнях, в том числе и в деревне Новошино, в лесном краю дерево было и остается основным материалом для художественной обработки. Из дерева рубили церкви и избы, делали мебель и орудия труда, мастерили посуду и детские игрушки. Сани и дуги, сундуки и люльки, прялки и швейки, вальки и трепала, ковши и солоницы искусно украшались резьбой и росписью. Из бересты плели корзины, пестери (заплечные кузова для грибов и ягод), солонки различных форм, лапти, изготовляли туеса с резьбой, тиснением и росписью. Орнамент не только украшал предмет, он нес защитно-магическую функцию, служил оберегом, превращал бытовое действие в обряд.
У нас в деревне Новошино лучшим мастером по бересте был Рогатых Григорий Петрович. Он работал в Красноборском лесхозе лесником. Ему лесхоз давал план по изготовлению туесков разных размеров, за год он делал до 400 туесков. Конечно, в деревне было много и других умельцев, которые плели из бересты и лапти, и пестери, и другую утварь.
Мастер по бересте Рогатых Григорий Петрович у своей мастерской. Новошино
Сегодня известно, что бересте более 2000 лет. Только в Архангельской области работают 46 мастеров берестяного дела. Из всего многообразия изделий из бересты существует три типа: плетёные изделия; изделия из пластовой бересты; комбинированные изделия.
Плетеные изделия выполнялись из полос бересты косым или прямым плетением. Ширина полосы могла быть от минимальной – 5 мм, до 6–7 см (максимум). Размеры самих изделий очень разнились. Походная солонка могла быть размером меньше кулака, а сундук из бересты не уступал по размерам своему собрату из досок.
Основные типы – это корзина, пестерь, зобня, горлатка, сумка, короб. Форма и размер зависели от применения в зобнях, в которых хранили продукты. На кухне среди утвари можно было увидеть плетеные чашки, коробочки и солонки. Последние были очень разнообразны по форме оттого, что почти каждый мог плести и плел по-своему.
Коробки проще по изготовлению. Они делались из одного пласта бересты, который сгибался и закреплялся обычно прутиком из ивы или березы, ручки приделывали из бересты. Коробки делали прямо в лесу по мере необходимости. Когда мы с мамой ходили в лес на сенокос или за грибами и ягодами, то мама быстро делала такие коробки.
Берестянка – простой ковшик, сделанный из пласта бересты, свернутый воронкой, а края пластины скреплялись палочкой, внешний конец которой образовывал рукоять «ковшика». Обычно его можно видеть у лесных речек. Например, у нас по дороге из Новошино в Пермогорье (39 км) такой ковшик всегда был у лесной речки Берёзовки с чистой водой. Кто его сделал, неизвестно, видимо, проходивший мимо путник.
Самый распространенный тип из комбинированных изделий – туес. Для его изготовления с березового кряжа целиком снимается береста цилиндрической формы – так называемый сколотень. Это самая сложная операция по изготовлению туеска.
Сверху сколотня из пластовой бересты одевается рубашка, соединенная в замок. Сколотень скрепляется с рубашкой выворотным способом или прошивкой. Дно и крышка делаются из дерева. Крышка может иметь ручку-душку или ручку-пупочку из бересты или из дерева. Рубашка может быть декорирована росписью, тиснением, резьбой.
Размеры туеска бывают самые различные: в высоту – от 50 до 60 см, в диаметре – от 5 до 30 см, объемом для жидкости – от 0,5 до 10 л. Туес имеет цилиндрическую форму.
Заплечный короб (пестерь) делается из пластовой бересты или из плетенки берестяной.
В нашей деревне из бересты изготавливались простые древнейшие музыкальные инструменты – рожки и дудки. Охотники подавали друг другу условные сигналы, подражая реву лося, а пастухи с помощью рожка могли управлять движением стада коров.
Длинной лентой бересты обвивали горшки, стеклянные бутыли, рукоятки орудий труда (грабли, косы, лопаты и т. д.).
Кроме утилитарных предметов, в крестьянской избе можно было видеть плетеные мячи, погремушки (шаркуны), берестяные фигурки. В связи с тем, что береста легка в обработке, из нее делали большое количество самых разных предметов. Например, в ткацком станке – чивцы и челноки, на рыболовных сетях – поплавки, а также табакерки, шкатулки… Масло, мёд, соления на рынках продавались в берестяной таре.
Дома в XIX веке строились красивые. Разумно, прочно и изящно рубились в «лапу» углы деревенской избы, амбара, бани. Тесовая крыша поддерживалась изогнутыми «курицами» стропильных слег. Сверху концы досок закрывались долбленым охлупенем с почти обязательным скульптурным конем на переднем конце его. Этот конь высился над домом, придавая ему самоуверенный вид. Некоторые дома на фронтоне имели балкон с резными и точеными балясинами.
К сожалению, нет данных о наличии в деревне школы до советской власти. Я слышал от старых жителей, что когда-то была в деревне начальная школа, видимо, 2–4 класса. Старики говорили, что она находилась в доме Василия Антропова, дом которого почти полностью разрушен.
Такая же картина и с медицинским обслуживанием (имеется в виду – до советской власти). На моей памяти в деревне всегда был фельдшерский пункт (в штате – один фельдшер).
Большая и малая история говорит, что в северной деревне никогда не было ни крепостного права, ни помещиков.
Слева небольшой дом, в котором, возможно, и была первая школа в Новошино
Несколько позже появились так называемые кулаки и чуть позже – середняки. В наших краях всегда жили трудолюбивые люди, которые по сантиметру вырезали у северной тайги клочки земли. На этой земле выращивали лучшие хлеба, которые царские власти почти полностью отбирали в виде многочисленных налогов. Но мой народ выжил благодаря труду, труду и труду.
Итак, крепостного права у нас не было. Северная деревня, в том числе и наша деревня Новошино, постепенно развивалась и выросла в большую деревню.
К сожалению, мне не удалось найти каких-либо исторических материалов о Первой мировой войне и о том, как же встретила моя деревня Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Однако однозначно, что мои земляки не оставались в стороне от этих исторических событий. Со слов стариков, жители деревни спокойно, выдержанно и по-деревенски разумно отнеслись к этому периоду северной деревни.