Я попросил у командира роты разрешения встать в строй и занял своё место. Парень с зелёным гребнем прошёл мимо и покачал головой. Можно было расслабиться.

— Ну, как там у тебя? — прошептал Ероха.

— Всё в порядке, — ответил я. — Пообщался с интересными людьми.

— А у нас тут весело, — кивнул он на бродящих по плацу копов.

— Вижу.

— А мне вот интересно, — подключился к разговору Васян, — что будет дальше?

— Надеюсь, что завтрак, — высказал я предположение. — Общение с интересными людьми возбуждает аппетит.

— Ты можешь толком рассказать, что происходит? — не вытерпел Ероха.

— Что, прямо здесь? — деланно удивился я.

Однако, рассказывать мне ничего не пришлось. За меня это сделал командир полка. Не прошло и пяти минут, как я встал в строй, когда он вышел на середину плаца. Туда же вынесли звукоусилитель и здоровенный головизор. Полковник надел ушной микрофон и скомандовал:

— Смирно!

Его и без того громкий крик, да ещё усиленный динамиками, прокатился по окрестностям, спугнув стаю ворон из близлежащей рощи.

— Этой ночью военнослужащий нашего полка, который скоро будет найден и наказан, совершил не только нарушение воинской дисциплины, но ещё и проявил крайнюю степень неповиновения, выразившуюся в несанкционированном попадании в головизор.

Надо же, какой слог. Я подумал, что полковник сильно перенервничал, раз не соображает, что несёт. Тем временем, он продолжил:

— Поскольку местное головидение уже показало это несанкционированное попадание и повернуть назад ничего нельзя, то каждый из вас обязан увидеть это нарушение, чтобы в дальнейшем придерживаться прямо противоположной линии поведения.

Командир полка кивнул стоящему рядом с ним офицеру и тот включил головизор. На плацу появилась голограмма телеведущей в очках и деловом костюме, которая вела репортаж о моём ночном приключении:

— Сегодня ночью неизвестный солдат дезертировал из расположения пятьдесят шестого учебного полка и терроризировал жителей посёлка Гадюкино.

Голограмма телеведущей сменилась видеозаписью того, как я, сидя в траве недалеко от трассы натягиваю на голову носок. В вывернутой наизнанку форме я выглядел забавно. Надо же, как быстро работают головизионщики. Уже успели купить запись, сделанную двумя спутницами зеленоголового парня. Голос дикторши за кадром вещал:

— Дикая выходка преступника едва не стоила жизни троим местным жителям. Он угнал у них флаер, избил водителя и похитил двух девушек, которым чудом удалось спастись.

Моя голограмма приблизилась к невидимой камере и вытащила парня с зелёным гребнем из флаера. Затем она сменилась голограммами двух девиц. Закадровый голос ведущей спросил у них:

— Расскажите, пожалуйста, о происшествии. Как вам удалось его пережить?

— Ну, как, — начала блондинка. — В общем, этот тип был ненормальный какой-то. В страшной маске, с торчащим глазом и в вывернутой наизнанку форме. Как кинется! Жуть прямо.

— Точно, — поддержала её брюнетка. — Я такого страха натерпелась. Как заскочит в машину, как поедет. Ужас.

— Он вам угрожал? — спросил голос ведущей.

— Ой, ну как сказать… — замялась блондинка.

— Чего тут говорить? — встряла брюнетка. — Угрожал точно. Псих ненормальный. Ночью, да ещё в кусты куда-то повёз. И глазом своим смотрит. Меня даже изнасиловать хотел, кажется.

— А меня, что, не хотел, по-твоему! — взвилась блондинка. — Я что, хуже тебя? Меня тоже хотел. И ещё сильнее, чем тебя. Он вообще на меня всё время пялился.

— Да что ты говоришь? Я-то лучше видела. На меня он пялился!

— Нет на меня…

Девицы исчезли и снова появилась ведущая. На этот раз она стояла рядом с нашим командиром полка, который застыл пред камерой головидения, покраснел и, казалось, даже не дышал. По его лбу текли крупные капли пота.

— Господин полковник, — обратилась к нему ведущая, — как вы можете прокомментировать это происшествие?

Полковник набрал в грудь воздуха и натужно начал говорить:

— Неизвестный солдат покинул предназначенное ему место и совершил ряд действий, которые идут вразрез с привитыми ему установками. В настоящее время все силы личного состава брошены на предотвращение подобных случаев и ликвидацию последствий уже случившегося. Неизвестный солдат будет установлен как полагается и понесёт всю тяжесть ответственности перед лицом граждан, которых мы надёжно защищаем под руководством…

Голос полковника пропал, а на фоне его шевелящихся губ закадровый голос ведущей закончил репортаж:

— Военная полиция уже разыскала угнанный флаер и вернула его владельцу. В ближайшее время виновный будет задержан и предстанет перед трибуналом. Мы будем держать вас в курсе событий.

Репортаж закончился и офицер отключил головизор. Я оглядел стоящих вокруг меня сослуживцев. Все без исключения улыбались во все тридцать два зуба, едва сдерживая смех. Им явно понравилось. Не знаю, на какую реакцию рассчитывал командир полка, но, на мой взгляд, новобранцы были в восторге от того, что «неизвестный солдат» поставил часть на уши.

— Равняйсь! Смирно! — полковник заканчивал воспитательную речь. — Приказываю всем командирам подразделений ещё раз довести до личного состава о неотвратимости последствий нарушения воинской дисциплины. Далее. В связи со случившимся, в ближайшее время для проверки состояния дел в полку к нам прибудет командующий военным округом. Чтобы не ударить в грязь лицом, приказываю усилить боевую подготовку. Всё. Командирам подразделений развести личный состав по местам занятий.

Усиливать боевую подготовку нас погнали прямиком на склад индивидуальной боевой техники. Под «индивидуальной боевой техникой» подразумевались бронескафандры, предназначенные для ведения боевых действий на планетах, непригодных для жизни. Кому может прийти в голову воевать на планете, непригодной для жизни, нам не объяснили.

Я стоял перед скафандром и разглядывал своё отражение в зеркальном забрале. Бронированный корпус, искусственная мускулатура, к правому бедру прикреплён ракетомёт с магазином на десять выстрелов, к левому — противовоздушная двустволка, заряженная парой самонаводящихся ракет. На поясе крепился комплект из нескольких гранат разной мощности. Штурмовая винтовка висела не то, чтобы за спиной, а скорее за правым боком на эластичном, но прочном ремне. Благодаря эластичному ремню, винтовка была плотно прижата к спине скафандра и не создавала неудобств во время движения.

Я нажал кнопку на левом боку и спинные створки разошлись в стороны. Я влез внутрь, просунул руки в перчатки и снова нажал на кнопку. Скафандр закрылся. Нажатия кнопки было достаточно, чтобы залезть внутрь, но с бойцом внутри скафандр открывался только голосовой командой. Это защищало бойца от случайной разгерметизации. Мне казалось странным, что такие сложные механизмы хранятся в обычном кирпичном сарае с железными воротами.

— Выходи строиться! — услышал я в динамиках голос Сидорова.

Мы кое-как поковыляли к выходу со склада.

Первое занятие в скафандрах заключалось в марше по полям. Естественно без боеприпасов. Мы учились передвигаться, пользоваться связью, держать строй, считывать информацию с внутреннего экрана. Это было единственное занятие, в ходе которого нам разрешалось разговаривать сколько душе угодно. Мы непрерывно вызывали друг друга на связь, переключаясь то на личный канал, то на общий и рассказывали друг другу анекдоты, истории из жизни или просто болтали о погоде.

Я почти забыл о навалившихся неприятностях. Всё снова было на своих местах. Сидоров и Копытовский учили нас воевать, я находился на своём месте в строю, рядом пыхтели в бронескафандрах мои товарищи. Мне хотелось думать, что все проблемы миновали.

Нас оставили без завтрака, зато научили пользоваться встроенным в скафандр аппаратом для инъекций и первое, что мы себе вкололи, была доза стимуляторов, заменяющая приём пищи. Так прошёл весь день. Всех, кого уводили на допрос, вернули в свои подразделения, только Худовского посадили на гауптвахту.

Я чувствовал, что нужно объясниться с моими друзьями, но возможности поговорить без свидетелей не было, поэтому пришлось отложить это дело до вечера. После ужина у нас была пара часов свободного времени, в течение которого можно было найти в казарме спокойный угол и пообщаться. Однако, не всё оказалось так просто.

Как только мы пришли из столовой и принялись кто умываться, кто читать письма из дома, кто играть в карты, ко мне подошёл парень из первого взвода. Звали его Сява Подцонов, у него были коротко стриженые волосы и непомерно пухлые губы при довольно крепком телосложении. До этого мы с ним почти не общались, но в этот раз он проявил ко мне необычайный интерес.

— Привет. Как дела? — спросил Сява, когда я доставал из своей тумбочки зубную щётку и пасту, намереваясь заняться вечерним туалетом.

— Всё по плану, — рассеянно ответил я, думая, что Сява просто шёл мимо и задал этот вопрос из вежливости.

— План, это хорошо, — задумчиво протянул Подцонов, семеня следом за мной в умывальную комнату. — С планом всегда легче.

— Угу, — буркнул я.

Я сказал так просто, чтобы он отвязался, но если ему хочется думать про какой-то план, то пускай.

— Я вот тоже стараюсь всё планировать, — продолжал Подцонов, стоя за моей спиной и наблюдая, как я выдавливаю на щётку пасту из тюбика. — Может, вместе спланируем?

— Чего? — не понял я.

— Меня тоже вызывали на допрос, — сказал он полушёпотом, слегка наклонившись ко мне. — Мы возле штаба стояли и ждали, когда копы закончат с тобой и Худовским.

Может, Подцонов и был среди тех двух сотен новобранцев, которых гоняли на допрос из-за дырявых носков. Я к ним особо не присматривался.

— Они меня не смогли расколоть, — заговорщически подмигнул он мне.

— Чего? — прошамкал я, орудуя во рту зубной щёткой.

— Ну, я им не сказал, что тоже иногда в посёлок хожу. Хоть они меня крутили и так и эдак. Даже посадить грозились. Да только я не робкого десятка. Послал их куда подальше. Доказательств у них всё равно нет. Никто ведь не видел, как я ночью сматываюсь.

Я поглядел на него внимательней. Выжидательный взгляд, едва заметная полуулыбка пухлых губ. Нет. Доверия он вовсе не внушал. Я выплюнул пасту и сказал:

— Поздравляю.

Он несколько секунд понаблюдал, как я полощу рот и сделал ещё одну попытку меня разговорить.

— Нам надо держаться вместе, — так же заговорщически сказал он.

— Мы все тут держимся вместе, — я решил прикинуться валенком, — мы же товарищи по оружию. Наш долг выполнять приказы верховного главнокомандующего Лао, защищать Землю и становиться героями.

Надцонов растерянно захлопал глазами. Он явно ожидал другой реакции.

Я закончил умываться и вышел из умывальной комнаты.

— Я думаю, нам надо вместе придумать, что говорить копам, — не отставал он. — Я могу прикрыть тебя, а ты прикроешь меня.

— В смысле?

— Да ладно. Я знаю, что они подозревают тебя. Я хочу помочь.

— Помоги себе сам, — ответил я и принялся укладывать пасту и щётку в тумбочку.

Рядом находились Васян с Ерохой, а продолжать разговор при них он не стал.

— Ты подумай, — бросил он напоследок и ушёл в другой конец казармы к своей кровати.

Васян и Ероха проводили его взглядом.

— Что ему было нужно? — спросил Васян.

— Мой новый лучший друг, — ответил я. — Очень хочет мне помочь давать копам правильные показания.

— Во как! — удивился Васян. — А на вид, вполне приличный человек.

— Стукачи все на вид приличные, — поделился мнением Ероха.

Я снял берцы и улёгся на кровати, закинув руки за голову. Друзья сели на свои кровати справа и слева.

— Интересно, зачем ему это надо? — спросил Ероха. — Выспрашивать, вынюхивать. Потом, наверное, на доклад побежит.

— Побежит, — задумчиво проговорил я. — Обязательно побежит. Такая уж у них, у стукачей, тяжкая доля.

— А ведь за ним раньше ничего такого замечено не было, — размышлял Васян.

— Ну вот теперь, после допроса, будет замечаться, — сказал я глядя вверх. — Причём регулярно.

— Завербовали, — заключил Ероха.

— Завербовали, — согласился я.

— Интересно на чём, — продолжал размышлять Васян.

— Что значит «на чём»? — не понял Ероха.

Васян объяснил:

— Чтобы завербовать стукача, нужно сначала его поймать на чём-нибудь противозаконном. Я в кино видел. Ну, типа, если стукач не согласится работать на копа, то коп его посадит.

— И за что же, интересно, можно посадить нашего Сяву? — поинтересовался я.

— Вот уж не знаю, — ответил Васян. — Но раз завербовали, значит, есть за что.

Мы на минуту замолчали, пытаясь сообразить, за что можно посадить Сяву Подцонова. Наконец я произнёс:

— А не может быть так, что наш Сява вызвался помогать копам добровольно? Ну, вроде как для блага Земной Федерации или вроде того. Патриотизм и всё такое.

Друзья посмотрели на меня с недоумением.

— Какой патриотизм? — саркастически возразил Васян. — Какое благо Федерации? Ты лекций по общественно-государственной подготовке наслушался что ли?

— Обыкновенный патриотизм, — настаивал я на своём. — Подкреплённый воплями копа во время допроса и парой ударов дубинкой по столу. Такой подход вполне может вызвать желание послужить Федерации у слабонервных личностей.

И я рассказал, как проходил допрос в штабе. Как два копа играли в «злого» и «доброго» полицейского. А заодно рассказал и о том, зачем одевался в вывернутую наизнанку форму, и о том, почему пришлось угнать флаер. Друзья с трудом сдерживали хохот, чтобы не привлекать внимание. Так мы проговорили до отбоя.

— Что я могу сказать, — подвёл итог Васян. — Приключение вышло замечательное. Будет что детям рассказать. Но я бы советовал тебе залечь на дно и до самого окончания учебки изображать из себя образцового новобранца. А не то посадят.

— Да я и сам так решил, — согласился я. — Тем более, что всё это я делал именно для того, чтобы меня оставили в покое и не мешали стать образцовым новобранцем.

Тут уж друзья не выдержали и заржали как два коня.

Их дружный смех прервала команда дневального:

— Рота, отбой!

Ну, наконец-то. Всё же сон — это настоящее счастье.

Утром оказалось, что военная полиция никуда не делась, а наоборот, в штабе копам выделили два кабинета, в которые они продолжали время от времени кого-то выдёргивать для допроса. Впрочем, это никак не сказывалось на нашей повседневной жизни. Полк продолжал заниматься обычными делами, разве что командир полка нервничал и всё время ходил красный. Офицеры, видя его состояние, старались лишний раз к нему не подходить.

У нас продолжались занятия по боевым действиям в скафандрах. Полковник приказал ускорить подготовку. Сидоров, построив роту, так объяснил эту спешку:

— Кто-то из вас, баранов, поставил полк на уши. В честь этого, сегодня с проверкой приезжает важное начальство. Для того, чтобы сделать вид, что вы не бараны, а жалкое подобие солдат, меня озадачили научить вас стрелять из оружия, которое вам, обезьянам, нельзя давать в руки. Начнём со стрельбы по воздушным целям.

Это было классное занятие. Сначала Сидоров объяснил нам, как занимать позицию для отражения воздушного нападения, кто должен прятаться, а кто вести огонь по противнику. Потренировавшись в этом, мы приступили к практическим стрельбам. Каждому было выдано по десять ракет для противовоздушных двустволок. На полигоне, километрах в пяти от наших позиций, запускались учебные цели, представлявшие собой фанерные радиоуправляемые самолёты с размахом крыла около полутора метров, покрытые металлическим напылением. Нам надо было засечь их микрорадаром, встроенным в наши бронескафандры, поймать их в прицел двустволки и выпустить ракету. В момент прицеливания, ракета захватывала цель и дальше летела сама по себе. Сама ракетка была небольшая, меньше полуметра в длину, но способна была в клочья разнести транспорт или истребитель. Мишени запускались по две. Следующие две с интервалом в двадцать секунд. За это время надо было успеть выпустить по ракете в каждую мишень, переломить двустволку и зарядить её двумя новыми ракетами. Это повторялось пять раз. Собственно, стрельбы напоминали соревнования по стендовой стрельбе, если не считать, что на нас были одеты скафандры и стреляли мы, находясь в окопах.

Я сшиб уже шесть мишеней, едва успел перезарядить дымящуюся двустволку и прицелиться по очередной мишени, появившейся в небе, когда резкий командный голос гавкнул в динамиках шлема:

— Где ты вчера оставил флаер? Недоезжая до парадных ворот?

От неожиданности я чуть не ответил «да», но вовремя прикусил язык. Голос хоть и был искажён динамиками, но явно принадлежал допрашивавшему меня капитану военной полиции. Передача шла по личному каналу, значит, слышать нас могли только командиры. Надо же. Копам, оказывается, разрешают вмешиваться в управление подразделениями в боевой обстановке, а учебные стрельбы приравнивались к ведению боевых действий и во время их проведения мы обязаны были действовать как в бою. Эта мысль промелькнула в моём мозгу за секунду. Я сразу же взял себя в руки и ответил:

— Назовите себя.

Всё верно. Прежде чем вызывать меня на связь, неизвестный должен был представиться.

— Военная полиция! — рявкнули динамики. — Отвечай немедленно! Нам всё известно!

Я переключился на канал связи с командирами и доложил Сидорову:

— Господин сержант. Неизвестный без позывного засоряет эфир. Прошу разрешения заблокировать.

— Разрешаю, — отозвался весёлый голос Сидорова.

Он, оказывается, доволен моими действиями. Я ткнул подбородком в одну из кнопок, расположенных внутри шлема. Бортовая радиостанция скафандра определила частоту, на которой работал передатчик копа и внесла её в чёрный список. Теперь он не сможет со мной связаться.

Секунду спустя я пожалел, что говорил с Сидоровым по каналу связи с командирами, а не по общему каналу. Пусть бы рота поржала над копом. Однако, он чуть не расколол меня. Надо быть осторожнее.

Тьфу ты! Из-за того, что капитан отвлёк меня, я пропустил одну мишень и ракета ушла мимо цели. Впрочем, это был единственный промах. Отстрелялся я на «хорошо». Вполне достаточно, хотя, если бы не чёртов коп, мог бы получить оценку «отлично».

По окончании стрельб нас погнали на склад сдавать скафандры, а потом на обед. После обеда ожидалось прибытие начальства, поэтому офицеры не расходились, а кучковались то тут, то там в ожидании проверки. Командир полка бегал от одной кучки офицеров к другой, требуя, чтобы они немедленно занялись каким-нибудь делом, а не стояли столбами. Поскольку никаких срочных дел не было, офицеры с деловым выражением на лицах отдавали полковнику честь, разворачивались и строевым шагом уходили прочь, а когда командир полка скрывался из виду, собирались снова.

После обеда выдалось с полчаса свободного времени, которое я, как и большинство новобранцев, решил провести лёжа на кровати. Едва я упал лицом в подушку, рядом на свою кровать уселся Васян и сообщил новость:

— Наш стукач Сява желает подружиться со мной.

— У? — вопросительно промычал я в подушку.

— Только что подходил ко мне и сказал, что видел, как ты выходил ночью из казармы. Вроде как он ночью проснулся и увидел.

Я повернулся на бок, чтобы было удобнее говорить с Васяном.

— Складно брешет, мерзавец, — сказал я ему.

— Точно. Ты же не выходил, а через окно вылезал.

— Так чего он хотел-то?

— Чтобы мы вместе придумали, что говорить копам, чтобы они нас не поймали. Ну, я сказал, конечно, будто ничего не знаю и что ты всю ночь дрых как сурок.

— Понятно, — зевнул я. — Решил, что раз мы друзья, то ты должен знать, если я ночью отлучался из казармы.

— Ну, так ведь он правильно решил.

— С меня пиво, — пообещал я отблагодарить друга за помощь.

К нам подошёл Ероха и уселся рядом с Васяном.

— Угадайте что, — улыбаясь сказал он.

— Подцонов захотел с тобой подружиться? — предположил я.

— Угадал, — удивлённо согласился Ероха. — Как узнал?

— Ты не один такой обаятельный, — я потянулся. — Васян ему тоже нравится.

Ероха вопросительно глянул на Васяна. Тот в ответ скорчил зверскую рожу.

— Понятно, — разочарованно протянул Ероха. — Сюрприз не получился.

— Получился, — успокоил я его. — У меня сегодня день сюрпризов.

И я рассказал друзьям о том, как чуть не раскололся.

— Значит, они с тебя не слезут, — сделал вывод Ероха.

— Слезут, — возразил я, устраиваясь поудобнее на кровати. — Вопрос только когда.

— Через два месяца, — обрадовал меня Васян. — После выпуска из учебного полка.

— Рота! Выходи строиться! — заорал дневальный.

Надо было выходить на плац для дневного развода.

Едва наша рота построилась на плацу, как со стороны парадного входа раздался вопль дежурного офицера:

— Полк! Смирно!

Это прибыло долгожданное начальство. Мы повернулись в сторону вопившего и замерли. Через парадные ворота въезжал угловатый флаер-джип зелёного цвета с открытым верхом. На заднем сиденье флаера сидел пузатый тип с носом, напоминавшим небольшую картофелину и кустистыми бровями. Золотые погоны, золотые же аксельбанты и четверть квадратного метра орденских планок на груди. Генерал.

Въехав на территорию части, флаер-джип остановился и генерал сошёл на землю. Широкие красные лампасы на брюках. Представительный дядечка. Дежурный офицер подошёл к нему, отдал честь и что-то протараторил. Генерал отдал честь в ответ и отдал короткую команду. Офицер повернулся к плацу и крикнул:

— Вольно!

Мы снова повернулись лицом к середине плаца. Возле генерала, тем временем, собиралась кучка старших офицеров во главе с командиром полка.

Я ожидал, что прибывший генерал захочет посмотреть, чему научились новобранцы за тот месяц, который провели в учебном полку. Наверное, даже устроит какие-нибудь учения с боевыми стрельбами. В целом, такая перспектива мне нравилась. Это была та служба, к которой я стремился, поэтому прибытие высокого начальства нисколько меня не смущало.

Первым делом генерал, в сопровождении командира полка и нескольких офицеров помладше, пошёл в столовую. Там он провёл минут двадцать. Полк в это время стоял на плацу не двигаясь с места, в ожидании неизвестно чего.

Когда генерал с офицерами вышел из столовой, до плаца донёсся его крик. Разобрать слова было невозможно из-за большого расстояния, но было понятно, что генерал чем-то сильно недоволен. Командир полка и сопровождающие офицеры смотрели вниз, не решаясь поднять взгляд.

Затем начальство пошло в парк боевой техники и провело там минут сорок. Мы продолжали стоять как вкопанные. Возвращаясь из парка, генерал продолжал орать, офицеры, ходившие с ним, стали очень хмурыми и как-то даже ссутулились. Видимо полководец, проводя проверку, употреблял не только цензурные слова.

Затем настал черёд посещения казарм. На это у генерала ушёл целый час. Выходя оттуда, он уже не орал. Наверное, выдохся, но лица офицеров стали чернее тучи. Когда они вместе с генералом выходили на плац, мне даже стало их немного жалко.

Выйдя на середину плаца, генерал рявкнул:

— Смирно!

Мы вытянулись в струнку и замерли. Он продолжил:

— За проявление недостатков во время проверки, объявляю выговор командиру полка.

Полковник отдал честь и громко ответил:

— Есть!

— Таких безобразий надо ещё днём с огнём поискать! — заводился генерал. — Сколько ложек в столовой не хватает? — обратился он к командиру полка. — Не слышу!

— Две, — ответил полковник, опустив голову.

— Две! — повторил генерал. — Военное имущество утеряно! А вы как ни в чём не бывало построились! Как будто я вам не указ!

Я потихоньку начал улыбаться. Слушать гневного генерала было ещё интереснее, чем гневного полковника.

— Почему на броневиках не видно кто у них главный? — продолжал он свою отповедь. — Как вы сами командуете где кто? А если тревога и перепутаются? Это же боевая обстановка!

— Исправим, — потупившись ответил полковник.

— На каждую единицу повесить табличку с указанием фамилии водителя и командира!

— Есть.

Я огляделся. Новобранцы, как и я, улыбались во весь рот. Манера речи генерала развлекала и их. Генерал продолжал:

— А полотенца почему неровные? Всё как в колхозе! Что это за солдат, который не может полотенце аккуратно повесить? Кто вам это не дал?

— Устраним, — командир полка, похоже, воспринимал весь этот бред всерьёз.

— Сегодня же, — дал указание генерал. — И доложите рапортом к исходу дня.

Генерал перевёл дух и снова заговорил:

— Где этот ваш угонщик в одноглазой маске? Сюда его мне!

Двое военных полицейских привели с гауптвахты Худовского и поставили рядом с генералом. Вместе с ним явился комиссар и тоже встал рядом. Генерал окинул взглядом Худовского и опять начал развлекать публику:

— Вот! — он указал рукой на Худовского. — Позор вооружённых сил! Этот новобранец низко уронил честь, доверенную ему родиной! И как теперь вернуть назад то, что он сделал с этими гражданскими? И даже сквозь землю не провалился, хотя уже второй день пошёл.

Генерал горячился всё сильнее, командир полка становился всё мрачнее, Худовский хлопал глазами, не понимая, что происходит, а стоящий рядом комиссар смотрел себе под ноги, явно стараясь не засмеяться. Да. Ради такого цирка стоило постоять на плацу пару часов. А генерал всё не унимался:

— Он, наверное, думал, что мы всё что вчера, сегодня уже забудем! Нет. Мы не чуть-чуть помним. У нас всё на месте, — он снова указал рукой на Худовского и обратился к комиссару. — Взять его, допросить до последней степени, пока не скажет, как он докатился до самого конца. Чтоб знал, что такое армия. И пусть сидит не вылезая!

Как раз в это время на плац вбежал дежурный офицер. Подбежав к генералу и отдав честь, он доложил:

— Господин генерал. К парадным воротам прибыл отец рядового Худовского. Говорит, что-то про адвокатскую защиту и требует пропустить на территорию. С ним вместе репортёрша с головидения.

— Что? — не понял генерал. — Какой отец? Какая защита? Что вы мне тут докладываете?

— Господин генерал, — вмешался комиссар, — я думаю надо разобраться на месте. Отец Худовского юрист. Вероятно, он хочет защищать сына как адвокат.

— Как это «защищать»? Он должен сидеть молча, пока всё не расскажет и тогда мы его посадим. Отец у него, видишь ли. Я же себе адвоката не вызываю, когда захочу.

— Лучше разобраться, — настаивал комиссар.

Генерал с минуту подумал, потом решил:

— Ну, ладно. Пойдём, посмотрим, что там за отец. Командир! — обратился он к командиру полка. — Продолжайте.

И пошёл в сопровождении офицеров к парадным воротам, а полковник остался на плацу «продолжать». С минуту он стоял посреди плаца и чесал затылок, не зная, что делать дальше. Потом, видимо, решив хоть как-то занять себя и подчинённых, подозвал к себе офицеров полка. О чём он им говорил, слышно не было, хотя время от времени до нас долетал какой-нибудь его возмущенный возглас. Как я понял, старшие офицеры вооружённых сил Федерации отличались редкостным косноязычием. Причём родной речью они владели там меньше, чем выше было их воинское звание. Что, однако, никак не сказывалось на продолжительности их речей. Говорить они могли сколь угодно долго, часто повторяя одно и то же по нескольку раз, только лишь меняя порядок слов.

Надо думать, именно этим сейчас и занимался командир полка со своими офицерами. Я попробовал подсчитать. К примеру, если одна фраза состоит из десятка слов, то перестановка только одного слова даёт десять комбинаций. А если перебрать вообще все возможные комбинации? Что там преподавали в школе по комбинаторике? n! то есть эн факториал? Десять слов. Умножаем их порядковые номера друг на друга. Сколько получится? Я попробовал посчитать. Хоть какое-то занятие, благодаря которому мне было не так скучно, как стоящим вокруг меня новобранцам. После того, как я несколько раз сбился, у меня получился конечный результат: три миллиона шестьсот двадцать восемь тысяч восемьсот комбинаций. Правда, правила русского языка не позволяли переставлять слова в произвольном порядке. Но, с другой стороны, слушая генерала, я убедился в том, что для настоящего офицера нет ничего невозможного. Так что, если правила русского языка и сокращали количество вариантов перестановки слов, то незначительно.

Как бы там ни было, а мы продолжали стоять на плацу и наблюдать, как полковник ходит взад-вперёд вдоль шеренги выстроившихся перед ним офицеров и говорит им непонятно что, время от времени размахивая руками. Если поначалу сержанты, оставшиеся в общем строю, поддерживали порядок, не давая нам расслабиться, то спустя пару часов им это стояние надоело не меньше, чем новобранцам и они, расслабившись, начали переговариваться, шёпотом обсуждая речь генерала и делая предположения, чем всё это может закончиться. Пользуясь отсутствием внимания к нам со стороны сержантов, расслабились и мы.

— Как думаешь, что будет дальше? — шепнул мне Васян.

— Не знаю, — ответил я и показал пальцем себе за спину. — Спроси и Сявы.

Васян с Ерохой оглянулись. У нас за спинами стоял Подцонов и прислушивался к нашему шёпоту. Вообще-то каждый новобранец в строю должен был занимать своё, строго определённое место. Но сержанты зорко следили за этим только в самом начале обучения, приучая нас к дисциплине. Теперь же, на втором месяце пребывания в учебном полку, при желании можно было встать на понравившееся место. Конечно, если тебя с него не выгоняли.

Высян и Ероха понимающе кивнули и замолчали. Не хватало ещё вести разговоры при стукаче. Между тем по полку пронёсся сигнал сбора на ужин. Полковник посмотрел на часы, явно обрадовавшись возможности наконец-то уйти с плаца, и дал команду офицерам вести солдат в столовую.

Подцонов, естественно, уселся за один стол с нами.

— Ну как вам генерал? — спросил он, усаживаясь рядом со мной.

Васян и Ероха посмотрели на него как на клинического идиота. Я спокойно взял с подноса ложку и опустил её в тарелку с кашей.

— Отлично. Классная речь. Правильная. И по существу. Хотя короткая. Я бы ещё добавил минут двадцать.

Теперь как на идиота все смотрели на меня, в том числе и Подцонов. Я, как ни в чём не бывало, принялся уплетать кашу. Оказывается, стояние на плацу возбуждает аппетит ничуть не меньше, чем тренировки на полигоне.

— Ну да, ну да, — медленно проговорил Подцонов, — по существу.

Дальше ели молча. А после выхода из столовой нас снова погнали на плац.

— Они что, решили нас там как коров в стойле держать? — возмутился Ероха.

Подцонов навострил уши. Я толкнул Ероху в бок, давая понять, что не стоит распускать язык в его присутствии.

На плацу снова стоял головизор с динамиками.

— О! — удивился Ероха. — Опять кино будут показывать.

— Ну, я же говорил, что надо добавить минут двадцать.

— Пророк, блин. Нам тут что, до отбоя стоять? — Ероха собирался вечером написать письмо домой, но его планы, похоже, рушились.

— Главное, чтобы не вместо отбоя, — не удержался я.

Сзади хмыкнул Сява. Он был явно рад, что наконец-то услышал от нас хоть какие-то слова недовольства. Это, конечно, было не то, что от него требовали копы, но на безрыбье и рак — рыба.

Когда все построились, командир полка начал:

— По результатам проверки командующий округом принял решение выставить нам определённую оценку. И она не та, на которую был рассчитан результат. Поэтому сейчас будет повторён новый воспитательный момент, который показан по головидению.

Стоящий рядом с головизором офицер нажал кнопку и перед строем появилось изображение генерала, комиссара военной полиции и репортёрши. Той самой, которая вела первый репортаж о моих ночных похождениях. Все трое стояли у центральных ворот.

— Господин комиссар. Как продвигается следствие по делу об угоне флаера? — спросила репортёрша и поднесла микрофон к губам комиссара.

Наклонившись к микрофону, он ответил:

— Нами установлен круг подозреваемых и приняты меры к недопущению подобных происшествий в дальнейшем. В ближайшее время вы узнаете более точные результаты.

Репортёрша переключилась на генерала.

— Господин генерал, это правда, что ваш визит в пятьдесят шестой учебный полк связан с недавним происшествием?

Генерал, задрав подбородок и нахмурив густые брови, проговорил в микрофон, который держала у его лица репортёрша:

— Да. Мы в штабе округа не просто так хлеб едим. Это наш долг перед всей планетой.

Репортёрша часто заморгала, пытаясь понять слова генерала. На помощь пришёл комиссар. Наклонившись к микрофону, он сказал:

— Командующий хочет сказать, что о вчерашнем происшествии ему было доложено немедленно и он сразу же отложил все имеющиеся дела и прибыл в полк, чтобы лично решить возникшие проблемы.

Генерал согласно закивал.

— Что вы можете сказать по поводу происшедшего? — продолжила репортёрша, переварив услышанное.

— Такого никогда не было и не будет. Если кто-то в своих носках думает, что сможет найти у меня здесь какую-нибудь дырочку, то я ответственно заявляю, что детским садом им придётся заниматься в другом месте.

Репортёрша открыла от удивления рот, но комиссар снова пришёл генералу на выручку:

— Командующий говорит, что подобные происшествия являются досадными исключениями. Нами приняты все меры по недопущению каких бы то ни было нарушений дисциплины в будущем. Пятьдесят шестой полк всегда будет являть собой образец достойного исполнения солдатами своего воинского долга.

Генерал опять закивал. Репортёрша задала ещё один вопрос:

— Каковы результаты проведённой вами проверки боеготовности полка?

— Все прецеденты, связанные с несоответствием хранения военного имущества их требованиям, будут изжиты лично командиром полка в назначенные сроки. Соответствующий приказ я уже отдал.

Репортёрша поднесла микрофон к лицу комиссара, но тому, видимо, надоело переводить слова генерала на русский язык, и он ответил коротко:

— Этот вопрос находится вне компетенции военной полиции.

Генерал удивлённо поглядел на него, но ничего не сказал.

— Пропустите немедленно! — послушался громкий крик откуда-то из-за кадра. — Вы не имеете права! Я юрист!

Камера повернулась и головизор воспроизвёл объёмное изображение худощавого человека в сером деловом костюме с кожаным кейсом в руках. Он прорывался к генералу, удерживаемый двумя солдатами, дежурившими у центральных ворот.

— Это кто? — прозвучал за кадром голос генерала.

Человеку в сером костюме всё же удалось вырваться, камера снова повернулась и теперь показывала, как он подбежал к генералу, который в это время слушал, как комиссар на ухо объясняет ему, кто это такой.

— По какому праву моего сына держат на гауптвахте? — закричал человек в сером, размахивая свободной рукой перед лицом генерала. — Я затаскаю вас по судам! Вы будете возмещать мне, моему сыну и всей нашей семье моральный вред, который она понесла, переживая за родственника!

Я понял, что это был отец Худовского. Похоже, это был ещё не конец представления.

— Я требую, чтобы моего сына немедленно освободили! — продолжал кричать отец Худовского.

Репортёрша поднесла к его лицу микрофон и с улыбкой следила за происходящим. Она явно была рада назревающему скандалу. Комиссар тем временем закончил шептать на ухо генералу и тот, нахмурив брови ещё сильнее, сказал в микрофон:

— Гауптвахта является помещением, предназначенным для содержания личного состава, совершившего нарушения воинской дисциплины, не предусмотренные уставом как разрешённые. Количество кубометров воздуха и ширина нар на гауптвахте в расчёте на каждого солдата утверждена вышестоящим командованием и жалобам не подлежит.

Комиссар поспешил вновь объяснить, что имел ввиду генерал:

— Командующий заверяет зрителей, что подозреваемый Худовский содержится в надлежащих условиях, обращаются с ним в соответствии с уставом. Возможно, скоро он предстанет перед судом.

— Да? — деланно удивился папаша арестованного. — А что вы скажете по поводу кормёжки одними консервами во время марша с так называемого «базара» в полк? Вы хотите, чтобы у моего сына заболел желудок? Так я вам гарантирую, что он заболит! И вы будете за это платить!

Не моргнув глазом, генерал ответил:

— Консервы — это состоящий из всего положенного рацион питания, обеспечивающий, после приёма внутрь, необходимую усвояемость и работу организма согласно поступивших приказов, а так же неплохой привес как индивидуально, так и в составе подразделения.

— Сухой паёк, который употребляют новобранцы во время учений, обеспечивает качественное и калорийное питание, — перевёл комиссар. — Так же он содержит все необходимые витамины и микроэлементы. Состав пайка согласован с министерством здравоохранения, поэтому нет совершенно никаких основания для беспокойства о состоянии здоровья наших военнослужащих. Более того, благодаря получаемому питанию, новобранцы заметно поправляются.

— Это мы ещё проверим! — не унимался папа Худовского. — А почему ваши новобранцы не получают увольнений? Я проверил. Каждый солдат имеет право на увольнения по выходным. А вы держите их в казармах как в тюрьме!

— Покой военнослужащим обязан сниться только в ночное время, — отвечал генерал. — В остальных случаях это обеспечивает командование части.

Комиссар, улыбаясь, продолжил переводить:

— Вопрос о предоставлении увольнений находится в компетенции командования части. Мы не должны забывать, что цель обучения новобранцев — сделать их героями, которые будут защищать Землю. Как только это станет возможным, им будут предоставлены увольнения. Но не раньше.

— Рассказывайте свои сказочки кому-нибудь другому! — продолжал размахивать рукой Худовский-старший. — Я юрист! И я буду сам защищать своего сына. Вы понесёте ответственность за всё, что натворили! А теперь, господин генерал, проводите меня к сыну! Я, как адвокат, имею право на свидание со своим подзащитным!

На этом трансляция закончилась и появилась заставка выпуска новостей. Офицер выключил головизор. Я только теперь заметил, что наступил вечер и полк погрузился в темноту. Новобранцы стояли в строю и улыбались пуще прежнего. Ещё бы. Когда ещё доведётся увидеть такое представление.

— Повторяю для непонятливых, — снова заговорил полковник. — Генерал, возможно, сказал что думает. Но я не допущу, чтобы такое повторялось не где-нибудь, а в нашей части. Поэтому чем лучше вы запомните всё это, тем лучше будет для вас.

Да, такое забыть было трудно. Пока нас вели в казарму, у меня было время подумать над тем, как прошёл сегодняшний день. Я был разочарован так называемой проверкой. Простоять истуканом полдня на плацу и выслушать бред генерала о неровно висящих в казарме полотенцах и двух потерявшихся в столовой ложках — это было не то, что я подразумевал под словом «проверка». Никаких тебе учений, никаких тебе стрельб. Ради чего, спрашивается, нас спешно учили стрелять в скафандрах? Впрочем, это-то мне как раз понравилось.

Интересно, что будет дальше с Худовским. Наказывать его не за что, он ни в чём не виноват, следовательно, нет и доказательств его несуществующей вины. Как-то это дело должно закончится. Неожиданно я осознал, что меня абсолютно не волнует, чем это всё закончится. Я ощутил непривычное для себя чувство абсолютной правоты. В самом деле, в чём я мог себя упрекнуть? В желании служить в армии? В желании избавиться от непрошенной опеки родственников, грозившей угробить моё будущее? В том, что я воспользовался флаером наглеца с зелёным гребнем, издевавшимся над незнакомым солдатом? Все эти действия были правильны и не требовали каких-либо оправданий. Конечно, из-за меня Худовский сидел на гауптвахте по подозрению в угоне флаера. Но, честно говоря, своей наглостью и презрением к тем, кто служил в боевых подразделениях, он заслуживал наказания, так что посидеть ему будет полезно. Тем более, что это ненадолго.

В этот раз мы пошли умываться втроём. Конечно, Подцонов догнал нас, держа в руках полотенце и мыло.

— Ну, как вам интервью генерала? — спросил он, становясь к умывальнику справа от меня. — Дело пахнет большими неприятностями. Я же говорил, что нам надо держаться вместе.

Ероха с Васяном, плескавшиеся слева от меня, неопределённо хмыкнули. Я же ответил:

— Прекрасное интервью. Правильно генерал сказал, мы не должны искать у него дырочки. Или ты не согласен?

— Да, — не подумав ответил Подцонов. — То есть, нет. То есть я тоже согласен. С генералом.

— Ну, а раз согласен, то иди куда-нибудь. Не мешай умываться.

Подцонов обиделся и ушёл умываться в другой конец комнаты.

— Так просто от него не отделаешься, — заметил Васян.

— Плевать, — ответил я. — Буду я ещё какого-то жалкого стукачишку рядом терпеть.

Мои друзья переглянулись и одобрительно кивнули друг другу.