призванная рассказать о таинственных событиях бессонной ночи и утренних тревогах

К приходу Феди Аджин еще не спал, его фигура маячила в глубине двора, где он запирал на ночь скотину.

Асида в свете углей затухшего очага мыла посуду после недавнего ужина.

Федя вызвал друга коротким свистом. В двух словах он передал ему сообщение Василида, и Аджин, готовый ко всему, убежал, чтобы обуться и одеться потеплее. Разговор их происходил у калитки, Асида наблюдала за ними. Стоило Аджину скрыться в хижине, как девочка подошла к Феде. Он следил за ее приближением с некоторой тревогой, но в поведении Асиды пока не было ничего воинственного. В сумраке глаза ее казались еще чернее, лицо еще более смуглым. Она останови­лась в двух шагах от Феди и сказала:

— Здравствуй!

— Добрый вечер, — ответил он и, помедлив, добавил: — Я думал, ты уже спишь.

— У меня дела были. А ты куда собрался?

— Так, тоже дела.

— Ты тепло оделся...

Нельзя же было рассказывать ей о своей затее, да и услышать в ответ насмешки Федя тоже побаивался. Он смолчал.

Асида сказала тихо:

— Ночь темная, в такую ночь ходить опасно. Теплая одежда только от холода спасет. — Она оглянулась: Аджина не было видно. — Возьми это, пусть поможет тебе.

Асида сняла что-то с шеи и положила Феде на ладонь.

Федя не отпустил ее руки. Знакомое сладостное тепло подступило к сердцу; разочарования, неудачи, воспоминание о неразделенном чувстве — все исчезло в эту таинственную минуту. Он готов был стоять так до бесконечности, но Асида, уловившая шум со стороны дома, высвободила руку и отступи­ла назад.

— Да ждет вас удача! — сказала она и быстро отошла. Во дворе она разминулась с братом, и тот подозрительно оглянулся ей вслед.

— Что, опять драться хотела? — спросил он Федю.

— Нет.

— А чего ей надо? — допытывался Аджин.

— Не знаю, — ответил Федя и улыбнулся в темноте.

Они скорым шагом направились в сторону монастыря. Выждав удобную минуту, Федя сунул за пазуху подарок. Что это было, он так и не сумел разглядеть.

По дороге друзья наметили план предстоящей операции. Впрочем, он еще раньше созрел в Фединой голове, и сейчас он излагал его Аджину. Суть состояла в том, что, помимо главных монастырских ворот, существовал выход в сторону кладбища. Дорога от этих ворот через окраинные улочки вела в горы. Федя был уверен, что стеречь возле них куда надежнее.

Аджин мыслил проще:

— Слушай, дорогой, зачем много думать? Подкараулим их на дороге и нападем! Камни, палки есть — чего еще надо!

— Нет, это не годится! Мы не знаем, сколько монахов будет сопровождать караван, да и наверняка они будут вооружены.

— Все равно...

— Все равно бывает только покойникам. К. тому же неизвестно, какой дорогой они пойдут. Давай условимся: ты будешь караулить возле главных ворот, а я со стороны кладби­ща. Идет?

Как видно, соседство кладбища не очень устраивало суевер­ного Аджина, и он охотно согласился.

Они остановились в тени деревьев, не дойдя трех десятков метров до входа в обитель. Площадка перед воротами освеща­лась фонарем, а на арке у лика святого горела неугасимая лампада. Вдоль стен примостились на ночлег бесприютные паломники.

Они хлопнули друг друга по плечу и расстались.

Чтобы выйти ко вторым воротам, Феде предстояло обойти монастырь справа. Он уже не раз проделывал этот путь, когда ходил на встречи с Василидом. Но то бывало днем. Чтобы не попадаться на глаза паломникам, Федя углубился в лес с намерением выйти к стене подальше от ворот. Под деревьями стоял густой мрак, и он пережил несколько неприятных минут, пока одолевал это расстояние. Невольно подумалось, что все страшное перестает быть страшным, когда ты не один. А сейчас он то и дело вздрагивал от звука собственных шагов и случай­ных шорохов.

За несколько минут он дошел до угла стены и свернул влево. Лес кончился, стало светлее: протянувшееся вдоль стены монастырское кладбище затенялось лишь группами кипарисов. Между стеной и кладбищем пролегла дорога. Следовало выбрать место, откуда можно было бы наблюдать за воротами.

Федя был лишен предрассудков, и все же перспектива укрыться среди могил не улыбалась ему. А что, если влезть на дерево? Обзор будет больше и вообще куда интереснее. Он тут же выбрал платан, высившийся неподалеку от ворот, и хотел было подобраться к нему, как увидел, что чья-то тень мелькнула среди могил. Он затаился, скрытый кустами, и стал следить за приближавшейся фигурой. Это не был ни призрак, ни оживший мертвец. Человек неслышным шагом прошел в нескольких метрах от Феди, в одной руке он нес лопату, другой придерживал перекинутый через плечо пустой мешок. Что-то знакомое почудилось Феде в его тощей невысокой фигуре.

Незнакомец перешел дорогу и направился вдоль стены. Он быстро прошмыгнул мимо ворот и, пройдя еще несколько шагов, перебросил через стену лопату. Перебраться следом за ней незнакомцу стоило превеликих усилий.

Теперь Федя действовал осторожнее: еще с минуту прислушивался и озирался по сторонам и наконец, осмелев, быстро пересек расстояние, отделявшее его от дерева.

Припав к стволу, Федя огляделся. Вокруг было тихо и безлюдно, только где-то рядом пискнула и завозилась разбуженная птица. Пожалуй, его никто не видел. Он полез на дерево и, найдя среди ветвей удобную развилку, устроился на ней. Для засады место оказалось идеальным: отсюда были видны не только ворота, но и большая часть монастырской, площади. Через просветы в ветвях просматривались кладбище и дорога. Глаза свыклись с ночью, и темнота уже не казалась беспросветной.

Погода стояла на редкость теплая. От влажной земли поднимались запахи прелых листьев. Да и вообще зимы, к которой привык Федя, здесь не было. Лишь однажды ночью, выйдя из дому, Федя увидел, как бесшумно, крупными хлопьями падает снег. Федя обрадовался ему как старому знакомому. Но наутро, когда все проснулись, о снеге и помину не было.

Монастырская площадь — главный объект наблюдения, была безлюдна. Несколько тусклых фонарей слабо освещали ее.

Теперь оставалось ждать. Феде доводилось слышать, что все воровские дела творятся под утро. Значит, еще долго ему здесь сидеть. Он стал думать о человеке с лопатой. Что он делал ночью на кладбище и зачем понадобилось ему тайком проникать в монастырь? Уж не занимался ли кто-нибудь из братии раскапыванием могил? О подобных случаях Феде приходилось слышать, но какой смысл грабить бедные монашеские могилы? Так и не найдя ответа на этот вопрос, он начал думать о сокрови­щах. Где же все-таки монахи собираются их спрятать? А что, если у них есть на примете пещера, которая, подобно пещере Аладдина, тянется на несколько километров в глубь горы? О том, что такие существуют на Кавказе, он где-то чи­тал.

Вдруг ему пришло на ум, что не мешало бы в таком важном деле обратиться к помощи Тагуа. С таким человеком никакие трудности не страшны: и следопыт и оружие имеет.

И все же Федя не вспомнил бы о нем, если бы не одно обстоятельство. С недавних пор у него с охотником сложились особые отношения.

Однажды, возвращаясь домой, Федя увидел его неподалеку от калитки Тинат. Тагуа сидел на камне, привалившись спиной к забору, рядом на земле лежал большой сверток.

Тагуа поздоровался с ним как со старым знакомым.

— Садись, дадраа, — сказал он и подвинулся на камне, освобождая место.

Федя охотно сел рядом, но тут же смекнул, что надо пригласить охотника в дом: и законы гостеприимства этого требуют, и отец пусть знает, с какими бывалыми людьми его сын дружбу водит. Поэтому он горячо предложил:

— Зайдемте к нам, дядя Тагуа! Скоро папа придет, я вас познакомлю. Книжки свои покажу.

— Твой отец человек ученый, о чем ему с простым охотником толковать?

— Да он будет вам очень рад, я ему про вас рассказывал! А с хозяйкой вы, наверное, знакомы.

Тагуа помотал головой:

— Опять не то говоришь, дад. Она человек тоже куль­турный, в школе училась, и муж ее настоящим джигитом был. О чем ей говорить с человеком, если он только и знает, что в духане сидеть да по горам бродить. — Подавленный вздох вырвался у охотника. — Нет, так не делается: не клади, говорят, свою ложку туда, где нет твоей миски. — Он хотел еще что-то сказать, но замолчал. — Лучше так, — наконец решившись, произнес он, глядя в сторону, — поговори с Тинат, скажи, что со мной познакомился, что в гости меня звал, послушай, что она скажет.

— Ладно, — все больше недоумевая, ответил Федя.

— И еще вот что скажи ей, — снова заговорил Тагуа, — он твоему мужу другом был, пусть возьмет подарок. — Охотник коснулся рукой свертка.

«Господи! — внезапно догадавшись, подумал Федя. — Выхо­дит, он специально меня ждал!»

— Конечно, отдам! — воскликнул он. — Пойду и отдам!

Тагуа поспешно поднялся:

— Нет, сейчас не надо, потом отдай.

От сознания собственной неловкости он еще больше смешался и быстро зашагал по улочке вниз. А Федя взял сверток и пошел к дому. Ну и дела! То-то охотник расспрашивал о хозяйке в тот вечер у костра. Неужели этот мужественный человек испытывает к Тинат те же чувства, что и он к Асиде? А он-то думал, что это удел молодости. (Возраст охотника — сорок лет — казался ему преклонным.) Что же предназначено в подарок?

В свертке была выделанная медвежья шкура, сверху лежала лапа, кончавшаяся пятью настоящими когтями.

Феде захотелось пошутить: встать на четвереньки, надеть шкуру и прикинуться медведем. Но, как ни заманчива была эта мысль, от нее пришлось отказаться: неизвестно, способно ли сердце хозяйки выдержать подобное испытание.

...Федя не заметил, как сознание его затуманилось. Он вздрогнул и открыл глаза. Заснуть — этого не хватало, еще с дерева упадешь! Федя распрямился и попытался стряхнуть с себя сонливость. Не тут-то было! Голова то и дело клонилась на грудь. Он попытался сосредоточиться мыслями на сокрови­щах — прежде это была неиссякаемая тема для размышлений. Но сейчас глаза закрывались сами собой. Он так и не заметил, как заснул.

К счастью, сон был недолгим. Он проснулся и с досады чуть не обругал себя вслух. Неужели он проспал выход каравана? Но вокруг по-прежнему было спокойно. Федя пошевелился, и сразу будто тысячи иголок вонзились в одеревеневшее тело.

С моря наползал легкий туман; свет фонарей на монастыр­ской площади потускнел и почти не достигал земли. Усилились ночные звуки: шакалий вой приблизился к монастырю, скоро одинокий осмелевший шакал взвыл совсем близко от дерева. Федя впервые слышал, как начинается этот дикий концерт. Первыми завывают старые шакалы басистым протяжным воем, им вторят разноголосые, писклявые шакалята.

«Интересно, — подумал Федя, — можно ли приручить шака­ленка? Дудки! Попробуй-ка принеси его в город — собаки вмиг разорвут. Волк, шакал — нет у собак кровнее врага».

В кустах и ветвях слышались шорохи; под деревом какой-то зверек протопал на мягких лапках. Федя вертел головой и таращил глаза, пытаясь разглядеть в темноте ночных обитателей. Внезапно, оборвав все эти звуки, ударил монастыр­ский колокол. Спустя несколько минут из келий потянулись монахи. Каждый нес перед собой свечу. Редкие унылые удары колокола, силуэты иноков в черных одеждах, огоньки свечей — все было непривычным, таинственным и даже страшным. Монахи скрылись в одной из угловых церквей, и скоро оттуда донеслись звуки хора. Спустя полчаса иноки проследовали обратно.

Переменив позу, Федя посмотрел в сторону кладбища и едва не свалился с дерева: на могильном холмике стояла светлая фигура, одетая словно в сотканный из окружающего тумана светящийся голубоватый балахон.

Федя вздрогнул, увидев, как и над другой могилой вырастает такой же призрак. Свет возник и над третьей могилой, но его контуры трепетали в полуметре над землей, словно тяжесть земли не давала оторваться призраку от могилы.

Впервые Федя вошел в соприкосновение с таинственными и неведомыми силами, и хотя сознание подсказывало, что это явление объяснимо, его обуял настоящий ужас. Но тут повеял легкий ветерок, фигуры заколебались и постепенно раствори­лись в тумане.

Федя глубоко вздохнул. Он почувствовал, что по спине его струится пот, а руки все еще плохо повинуются. «Не слишком ли много таинственного для одной ночи?» — подумал он и по­спешно перевел взгляд на обитель. После того, что он уви­дел там, все посторонние мысли разом вылетели из го­ловы.

Со стороны монастырских служб к воротам приближался человек. Его можно было и не заметить, если бы не фонарь, который он держал в руке. Вот слабо звякнул засов, и человек вышел из калитки сбоку от ворот. Фонарь он оставил за стеной. С минуту он стоял неподвижно, как видно прислушиваясь, затем не спеша прошел несколько раз вперед и назад вдоль стены. Убедившись, что на дороге никого нет, он нырнул в калитку и через минуту бесшумно открыл обе створки ворот. Монах поднял фонарь и, выйдя на дорогу, покачал им на уровне головы. Затем то же самое проделал, стоя в воротах спиной к дороге.

«Вот оно, началось!» — подумал Федя.

Некоторое время спустя мимо Фединого платана проследова­ла вереница мулов, сопровождаемая двумя монахами. Мулы ступали бесшумно — на это Федя обратил внимание. Цепочка мулов сбилась напротив ворот, и через минуту там началась деловитая бесшумная суета. Фонарь, стоящий поодаль на земле, освещал эту сцену настолько слабо, что Федя затруднялся определить, сколько человек в ней участвовало. Ясно было только, что люди в монашеской одежде выносили из обители кладь и грузили ее на мулов. Некоторые тюки наверно были так тяжелы, что их носили вдвоем. Люди не шумели и не суетились без толку, ими руководил негромкий властный го­лос.

Даже не будучи посвященным, можно было догадаться, что все происходящее должно оставаться в тайне.

Глядя на эти сборы, Федя ощутил страх. Ему ли, мальчишке, вступать в борьбу с этой организованной преступной шайкой? Ведь речь идет о немалых ценностях, слежка предрекает ему опасности, о которых он раньше всерьез не задумывался.

Но отступать было поздно.

Между тем приготовления к отъезду закончились. На­вьюченные мулы стояли полукругом у ворот, несколько человек, держа их в поводу, замерли, чего-то ожидая. Наступившая пауза предшествовала появлению из темноты высокого человека в клобуке.

Федя понял, что это казначей. Монах остановился в воротах и начал говорить. Слов Федя не мог расслышать, но голос звучал значительно, пророчески.

— Благослови, владыко, — сказал кто-то.

Евлогий воздел руку и повысил голос:

— Да хранит вас господь! Призываю его благословение на предстоящий вам подвиг! — Он осенил стоящих перед ним широким крестом, и караван тронулся.

Прошла минута, другая... Караван стал едва виден, а казначей, стоя на дороге, продолжал крестить воздух ему вслед. Но вот он опустил руку, скрылся в воротах и закрыл их за собой.

Федя слез с дерева.

...Аджин просидел в кустах всю ночь. Более привычный к невзгодам, чем его друг, он так и не сомкнул глаз, наблюдая за воротами до самого утреннего колокола. И лишь когда на дороге показались богомольцы и открылись ворота обители, он понял, что ожидание бессмысленно.

Аджин пришел к тому месту, где нес караул его друг. Обрывки веревок у ворот и земля, истоптанная мулами, подтвердили его предположение — Федя оказался удачливее.

Нехотя Аджин побрел в духан. Напрягая воображение, он пытался представить себе, что может произойти в горах, и чем дольше об этом думал, тем больше овладевало им тоскливое беспокойство. Казалось, будь он рядом с Федей, все было бы лучше. Ведь друг его — новичок в горах — дальше пяти-шести километров от города прежде не бывал.

В духане оказалось работы невпроворот, не говоря уж о том, что ему влетело за опоздание. Он был грустен, рассеян: посетителям не раз приходилось окликать его, чтобы он вспо­мнил о своих обязанностях. От духанщика он получил больше обычного тычков и подзатыльников.

К полудню, когда поток посетителей иссяк, тревога Аджина стала и вовсе нестерпимой. Некоторое время он колебался, затем не выдержал и, улучив момент, когда Юсуф не смотрел на него, выскользнул из духана и со всех ног бросился к дому Тагуа.

Охотник был в городе — Аджин это знал, — но дома ли он?

Вот, наконец, и хижина. Ее хозяин, пережидая полдень, сидел в тени и, покуривая трубку, с довольным видом оглядывал сооруженную им калитку. С наступлением весны он собирался оплести ее вьющимися розами по примеру Тинат. В ближайших же планах было — восстановить каменную ограду, а потом приняться за строительство нового жилища.

Поздоровавшись, Аджин присел рядом. Не подобало при встрече со старшим начинать разговор о своих делах, как бы ни были они неотложны, и, соблюдая обычай, мальчик подавлял нетерпение. Они обменялись вопросами о здоровье друг друга, родственников и знакомых. Но очевидно, охотник уловил что-то в поведении своего родича, потому что вдруг сказал:

— Хайт цараби! Похоже, что ты, дадраа, снова что-то натворил, и не лучше ли будет поделиться своими новостями?

Аджин чуть замялся:

— Знаешь, дадхейт, я клятву Ажире дал, что никому не расскажу... А дело такое, что надо рассказать, а то плохо будет.

— Если дело серьезное — говори.

Времени для обстоятельного разговора не было, и Аджин в короткой, довольно бессвязной речи рассказал о событиях минувшей ночи и предшествовавшему им сообщению Василида.

По мере того как Тагуа слушал, брови его все больше хмурились, и все яростнее он затягивался трубкой, окружая себя густыми облаками дыма. К концу рассказа он и вовсе по­мрачнел.

— А не приснилось ли все это вашему послушнику?

— Нет, дадхейт. Василид за монахами уже давно следил и знал, что они золото прячут. А вчера указ вышел, чтобы лишнее золото отбирать для голодных, — вот они и придумали его увезти.

— Да-а, — протянул раздумчиво Тагуа, — то-то сегодня хозяйка жаловалась, что мальчик до завтрака убежал... Наш юный друг рискует из охотника превратиться в дичь: не всякая трава становится сеном, не всякий храбрец — героем. Будь я на вашем месте, я бы призадумался, прежде чем начинать такую слежку. Ты хорошо сделал, что пришел ко мне.

Помолчав с минуту, он спросил:

— Так, говоришь, они ушли по Черкесской дороге?

— Да, — подтвердил Аджин.

— Ладно. — Тагуа поднялся. — Ты возвращайся в духан, а как только освободишься, иди в ревком и все расскажи какому-нибудь начальнику. Понял?

— Понял. А ты куда?

— Пойду коня у соседа просить.

Они вместе вышли за калитку.

Аджин пробыл в духане до вечера, оттягивая свой визит в ревком. В другое время он с удовольствием бы воспользовался возможностью поговорить с председателем ревкома или начальником ЧК. Но сегодня эта перспектива не очень-то прельщала: дело складывалось так, что за него не похвалят. Пока он утешал себя мыслью, что принял меры: все равно лучше, чем Тагуа, никто не поможет в горах его другу.

Неожиданно вопрос решился сам собой. На улице смерка­лось, когда в духан вошел Иван Егорович. Вернувшись домой рано утром, он не застал сына и сейчас, узнав от хозяйки, что Федя так и не появлялся, он пришел в духан в надежде узнать что-нибудь о сыне от его друга. Для Аджина это было даже похуже визита в ревком: судьба Феди касалась отца больше, чем кого-либо другого. С убитым видом, запинаясь, он начал рассказывать.

Тревога охватила Ивана Егоровича.

— Идем в ревком, по дороге доскажешь, — прервал он Аджина.

Но рассказывать пришлось не только по дороге. В ревкоме Аджина расспрашивали долго и пристрастно, а когда, наконец, отпустили, то взяли слово, что он не будет отлучаться из города.