в которой обрывается путешествие Феди

Мучительной была эта первая ночевка в горах. Казалось бы, бессонная ночь, проведенная на дереве, и утомительный дневной переход сразу заставят погрузиться в сон. Но стоило Феде только закрыть глаза, как все мышцы заныли, а мозг стал повторять беспорядочной чередой события дня. Когда же сон начал одолевать его, подкрался новый враг — холод. О том, что ночью похолодает, Федя догадывался и поэтому, когда улегся в свое логово, постарался втащить на себя побольше еловых лап. Ему удалось немного согреться, но к полночи стали подниматься из ущелья испарения и обволакивать горы белесым туманом. Туман сгущался, подбирался к телу и скоро стал пронизывать холодом до костей. Чтобы не замерзнуть оконча­тельно, пришлось выбраться из убежища. Федя долго растирал окоченевшие руки и ноги, а потом, превозмогая усталость, стал прыгать, приседать и размахивать руками. Немного согревшись, он снова залез в ямку и укрылся ветками. Но уже через час все пришлось повторить. А потом еще и еще раз. Казалось, этой тяжелой ночи не будет конца. С первыми признаками утра Федя окончательно покинул свое негостеприимное логово. Он чувство­вал себя разбитым, ноги ныли, от голода поташнивало.

День занимался мутный, тяжелый. В туман уходили подножия гор, а вершины прятались в серых низких облаках. Как из небытия, поднимались готические верхушки елей. Федя осторожно поднялся на гребень скалы, отделявшей его от стоянки монахов. Они были уже на ногах и укладывали груз на мулов. На месте костра поднимался столбик голубоватого дыма. При мысли о еде и горячем чае на душе стало еще хуже.

Караван тронулся в путь. Едва он скрылся с глаз, Федя подбежал к стоянке с надеждой поживиться остатками чужой трапезы. Увы, вокруг кострища валялись лишь обрывки бумаги да яичная скорлупа. Федя несколько мгновений подержал над едва тлеющими углями озябшие руки и поторопился вслед за караваном.

Туман еще висел, но наверху воздух пришел в движение: низкие всклокоченные тучи на глазах меняли очертания.

Казалось бы, при ходьбе Федя должен был согреться. Однако озноб не оставлял его, а лицо горело и в голове была непривычная тяжесть.

Дорога становилась все трудней и опасней. Тропа едва угадывалась на камнях. Монахи тоже чувствовали себя не очень уверенно: они шли медленно, идущий впереди то и дело всматривался в землю.

Федя был рад остановкам. В эти недолгие минуты он прятался за камни и отдыхал. Но едва трогался караван, он тотчас же поднимался. Все силы его были направлены на то, чтобы подчинять ходьбе утомленное тело, мысли — не выдать себя.

Тропа начала уводить в сторону от ущелья, шум потока становился все слабее и, наконец, смолк совсем. Настороженная тишина установилась вокруг. Вдруг ветер, до сих пор лишь трепавший облака, упал с неба и ворвался в горы. Он засвистел между скал, шурша прошлогодней травой и поднимая снежную пыль, скопившуюся в ложбинах. Еловые ветви заплясали, высохшие сучья застучали друг о друга. В несколько минут ветер разогнал туман. Видимость стала лучше, и держаться в прежней близости от каравана было уже рискованно. Федя свалился под скалой, чтобы немного переждать. Отдых был недолгим.

Едва караван скрылся за гребнем невысокого склона, Федя отправился за ним следом. Идти под ветром стало еще труднее.

Поднявшись на возвышение, за которым скрылись монахи, Федя увидел, что караван опять приближается к ущелью. Снова пришлось пережидать. Спрятаться было негде, и Федя лежал, обдуваемый холодным ветром. Все же Федя заставил себя бегом преодолеть открытое пространство. Но, добравшись до края обрыва и глянув вниз, он убедился, что спешил напрасно — монахов задержала переправа. На дне неглубокого в этом месте ущелья через бурный поток был переброшен мостик из длинных жердей. Даже отсюда было страшно смотреть, как идут по нему люди и мулы. Быть свидетелем гибели еще одного человека или животного было выше сил, и у Феди вырвался вздох облегчения, когда он убедился, что монах, замыкавший караван, ступил на противоположный берег.

Но что это: закончив переправу, монахи взялись за палки и, дружно орудуя ими, начали сбрасывать жерди моста в реку. Несколько раз, вздыбившись в клокочущем потоке, они унеслись прочь. Одну из жердей волна бросила на выступающий камень и переломила надвое, точно спичку. Мост в одну минуту перестал существовать. С угасающей надеждой Федя оглядывал русло потока. Караван тем временем поднялся на противопо­ложный склон и скрылся за его гребнем.

Федя сбежал на дно ущелья и в отчаянии заметался по берегу. И вот в одном месте он обнаружил какой-то намек на переправу: разделяя надвое поток, в воде торчал небольшой, с плоской вершиной утес. Если хорошо разбежаться, можно было прыгнуть на него, потом по выступающим из воды камням перебраться на противоположный берег. Вконец усталый и промерзший, Федя понимал, как опасен подобный прыжок.

Поток прорывался со страшным грохотом, метался и ярился вокруг камней, вскипал водоворотами. Над утесом висел туман из водяных брызг.

Да, настал час, когда надо было доказать свою храбрость или отступить и навсегда возненавидеть себя. Федя разбежался и прыгнул.

Он оттолкнулся от берега удачно и, пролетев сквозь облако брызг, приземлился на покатом склоне утеса. Но в то же мгновение ноги скользнули по мокрой скале, Федя грудью ударился о камень и поехал вниз. Его окатило ледяной волной. Судорожными движениями он стал шарить руками по поверх­ности камня и ухватился за торчащий из трещины стебелек самшита. Был он едва ли больше крысиного хвоста, но густо усыпан плотными кожистыми листьями. Листья не дали соскользнуть пальцам. Цепляясь свободной рукой за шерохова­тости камня, срывая ногти, Федя подтянулся, и сантиметр за сантиметром выбрался на плоскую вершину утеса.

С минуту Федя лежал, распластавшись, ловя ртом воздух; его мутило от пережитого страха. Когда он немного пришел в себя, то увидел, что остаток переправы не столь опасен, он заставил себя подняться и, прыгая с камня на камень, достиг берега. Он задержался лишь для того, чтобы снять сапоги и вылить из них воду. Затем поспешно выбрался на противоположный склон.

Перед ним раскинулось обширное неровное плато. Через него тянулась цепочка людей и мулов. Тропа осталась в стороне. Вскоре монахи скрылись в низине, и Федя зашагал им вслед.

Он шел, сильно наклонившись вперед. Когда ветер, на мгновение стихая, переставал поддерживать Федю, он падал на руки и колени.

Впрочем, и монахам, должно быть, приходилось нелегко: ветер рвал, как паруса, полы их балахонов, срывал башлыки; мулы то и дело останавливались. Но монахи, по крайней мере, не мерзли. А Федю облепляла мокрая одежда, ноги в сапогах были как в холодных компрессах. Его бил озноб, голова болела. Но он шел и шел, механически переставляя ноги, падал, поднимался и шел дальше.

Одолевали мысли. Сколько километров позади! Даже если он выследит, куда спрячут свой груз монахи, никогда ему, обессиленному и замерзшему, не добраться до дома. А нагнать караван и сдаться монахам — значит бесславно кончить жизнь в плену, в каком-нибудь белогвардейском гнезде. Да что там, будут ли еще монахи связываться с такой обузой — больным, измученным мальчишкой! Он просто будет застрелен или сброшен со скалы. Нет, уж лучше самому погибнуть в этих диких горах, умереть на этой тропе, чтобы кости его, объеденные волками, нашел какой-нибудь охотник. По остаткам одежды люди узнают его... Федя проклинал свою самонадеянность. Сообщи он вовремя в ревком, что готовится похищение, и все сложилось бы иначе. Так нет — славы захотелось!

Голова его разрывалась от боли и сознание туманилось. Ног он уже не чувствовал. Шапку давно сорвал с головы и унес ветер — ему было все равно. Он упал и не спешил подняться. Равнодушие овладело им. Хорошо было так лежать, укрывшись за скалой от ветра.

Мысли его вернулись в город, к Василиду, Аджину... Они втроем стоят на солнечной поляне, в окружении зеленых платанов. Вместе с этой картиной начинают всплывать в памяти слова. Что же там говорилось? «Я, сын трудового народа... — кажется, так, — вступая в «Киараз», буду верой и правдой предан делу революции... буду биться до последней капли крови своей... И пусть карают меня народ и Ажира, если я отступ­люсь». Что-то Аджин говорил про эту Ажиру... Но сейчас это не важно. Федя уже поднял голову. Затем, отталкиваясь от земли руками, он заставляет себя встать на колени. Ветер хочет завалить его набок, но Федя прижимается к камню. Из-за камня видно плато. Федя шарит по нему взглядом и видит, как фигурки людей и мулов одна за другой исчезают за краем плато.

Выждав момент, когда ветер стих, Федя, придерживаясь руками за камень, поднимается с колен и идет, слегка наклонив тело вперед, широко расставляя ноги. Это напоминает хождение в шторм по палубе. Буря, кажется, начала стихать.

Так он добрался до края плато. Отсюда открывалась неглубокая долина. Но от мальчика ее дно было скрыто выступающим склоном; чтобы увидеть караван, следовало достигнуть этого выступа. Преодолевая головокружение, Федя начал спуск. Вопреки ожиданиям это оказалось легче, чем идти по ровному месту: склон был крутой, и за него можно было держаться руками. Зато стоило оступиться, и он покатился бы вниз. Федя подобрался к выступу.

Внизу, под навесом скалы, монахи разгружали мулов.

Долина даже в это время года выглядела уютной, по дну струилась речка. По противоположному склону низвергался каскад.

Тело уже не подчинялось Феде, он лежал неподвижно и глазами следил за монахами.

Двое из них отделились от стоянки и полезли вверх по склону. Взгляд его, опережая монахов, поднялся выше, и в сером каменистом откосе Федя увидел вход в пещеру.

Радость вспыхнула и сразу погасла, оставив лишь горькое удовлетворение. Тайна, добытая с таким трудом, умрет вместе с ним. Клад, бесценный клад будет лежать здесь до тех пор, пока эти разбойники в рясах не сочтут нужным вернуться за ним.

Но тут Федя спохватился: пройдет еще три-четыре минуты, и монахи, лезущие по склону, поднимутся настолько, что непременно увидят его. Надо было снова подняться на плато.

Что ж, пусть это будет его последним усилием в жизни. Встать на ноги не было сил, и эти несколько десятков метров Федя одолел ползком. Последние силы оставили его, и он замер, распластавшись на голых камнях.

День ли, час длилось это состояние, Федя никогда не смог бы сказать. Но в какой-то момент он ощутил, как чьи-то руки касаются его, переворачивают на спину. Наконец, повинуясь легким толчкам и голосу, доносившемуся словно из другого мира, он с усилием открыл глаза. Он увидел над собой незнако­мое лицо и яркую рыжую бороду. Ужас коснулся его сердца, и он окончательно потерял сознание.