в которой всё идёт хорошо и ничто не предвещает грома среди ясного неба
Федя проснулся в чистой, беленой комнате. Вчера, при свете керосиновой лампы, он мало что увидел. Впрочем, и сейчас рассматривать было нечего: крашеная железная кровать под казенным одеялом, на которой он лежал, тумбочка и табуретка — вот и все. Если сесть на кровати, можно выглянуть в окно, что Федя и сделал немедля. Теплый ветер, врываясь в комнату, вздымал марлевую занавеску. За окном, из-за семейки тонких кипарисов, проглядывала набережная, там сновали люди.
Чудеса! Вчера они с охотником почти весь день были в окружении снегов, а здесь к окну тянулись ветви персика с готовыми распуститься пуговками цветов. Утро переливалось веселыми красками, солнце слепило глаза.
Открылась дверь, и вошла русская девушка в белом халате.
— Здравствуй, больной, — сказала она.
— Здравствуйте! Я уже не больной.
— Это доктор решит. Измерь температуру. — Она протянула градусник и с любопытством разглядывала Федю.
— Правду говорят, что ты клад нашел?
Федя на секунду смешался.
— Это еще проверить надо...
— Почему, тогда как фон-барона в отдельную палату поместили?
Федя скорчил недоумевающую гримасу.
— Ишь ты, скромничает... К тебе посетитель с раннего утра рвется. Пустить?
Нетрудно было догадаться, о ком шла речь.
— Конечно, скорее!
Девушка улыбнулась и вышла. Спустя минуту в комнату влетел Аджин. Несколько мгновений они смотрели друг на друга сияющими глазами. Федя не предполагал, как радостно будет снова видеть это смуглое лицо и лохматую шевелюру. Аджин подскочил к кровати и от полноты чувств тряхнул друга за плечи.
— Как дела, дорогой?
— Хорошо. А у тебя?
Аджин отмахнулся.
— Скажи лучше, нашел, где деньги спрятаны?
— А то, как же! — расплываясь в улыбке, ответил Федя.
— Когда забирать будем?
— Об этом подумать надо. Еще за прежнее от отца влетит. Да и куда мне сейчас — неделю болел.
— Ухацхы! Как здоровье, дорогой? — спохватился Аджин.
— Сейчас-то ничего. Я эти дни в пещере Рыжего монаха жил.
В лице Аджина смешались страх и изумление.
— Чего глаза таращишь? Человек как человек, добрый очень. Он меня умирающим подобрал и выходил. Я же говорил, что все выдумки про него... Эх ты, голова — два уха!
— Что же он от людей прячется?
— Отшельником стал, так у них иногда водится. Скажи лучше, как Василид? Видел его?
Лицо Аджина омрачилось, он отвел глаза.
— Плохо Василид, никто не знает, где он.
Сердце у Феди упало.
— А ты где был? Ведь знал, что за ним монахи охотились. А вдруг... — Он замолчал, испугавшись того, о чем подумал.
— Слушай, дорогой, ты еще ничего не знаешь. Я все сделал, что надо, только, может быть, немножко поздно. Ревком в монастыре заговорщиков арестовал, потом обыск делал, склад оружия нашли. А Василида не нашли. Некоторые монахи говорят, что его родственники к себе забрали...
— Вранье это! — перебил Федя. — Нет у него никаких родственников... Постой, постой! — Он хлопнул себя по лбу. — Кажется, я знаю, где его искать!
Но тут в палату вошел отец:
— Здравствуйте, заговорщики!
Аджин поздоровался и вскочил, уступая табуретку. А затем счел за благоразумное тихонько выйти из палаты.
Вчера поздно вечером Тагуа доставил Федю в больницу, а потом известил об этом Ивана Егоровича. Радость встречи с пропавшим сыном отдалила неприятный разговор. Но повторной встречи Федя побаивался. Отец не сел — нервно ходил по комнате.
— Как себя чувствуешь? — хмуро спросил он.
— Хорошо.
— Хорошо... А мне-то каково было! — вскричал Иван Егорович. — Ведь тебя все считали погибшим...
— Я сознаю, виноват... — с трудом выдавил Федя. — Но ты же знаешь, зачем я в горы ходил.
— Знаю, что тебя сто человек в горах искали. В такую-то пургу! Неужели нельзя было обойтись без этой самодеятельности?
Отец снова заходил по комнате.
— Ваш друг послушник исчез. Ты зачинщик всего дела — может быть, знаешь, что могло с ним случиться?
— Мы как раз об этом с Аджином говорили. Я объясню, где искать. Только Аджина нельзя без взрослых пускать в монастырь — мало ли что.
Отец вышел и через минуту вернулся вместе с Аджином. Федя начал с описания места, где следовало перелезть через монастырскую стену. Отец остановил его:
— Постой! Не хватало меня в ваши проделки втягивать. Скажи, как туда через монастырские ворота пройти.
Оставшись один, Федя съел без аппетита завтрак, принесенный сестрой милосердия. Он с тревогой думал о Василиде. Хорошо, если он прячется в тайнике, а если — нет?
Его беспокойные думы были прерваны голосами за дверью. Вслед за этим в палату вошли двое — председатель ревкома и чекист Эшба.
— Вот он, наш герой-анархист, — весело сказал Лоуа, подходя и протягивая Феде руку. — Здравствуй, дадраа! Ну как, теперь ты знаешь, что такое горы?
Федя покраснел и кивнул. Лоуа отогнул угол простыни и сел в ногах у больного, чекисту указал на табурет.
Феде было не по себе от столь важных посетителей. Лоуа понимал его состояние и, давая прийти в себя, говорил вначале о пустяках. Потом перешел к делу:
— С другом твоим, Аджином, уже беседовали, знаем кое-что о ваших подвигах. Скажи-ка для начала, правда ли, что настоятель письмо нам пытался переслать?
— Да, это точно знаю.
— А как сам думаешь, почему он в ревком не пришел, вместо того чтобы письмо писать?
Федя ответил так, как слышал от Василида:
— Неловко было перед своими, вот и решил, чтобы после его смерти вы про ценности узнали.
— Но почему ты думаешь, что в письме речь шла о ценностях?
— Василид слышал, как перед этим у настоятеля с казначеем разговор был. Отец Георгий предлагал отдать ценности для голодающих, а Евлогий протестовал, грозил ему... Они, видать, сильно повздорили, настоятелю даже нехорошо стало.
Лоуа покачал головой.
— Плохо мы о нем думали — вон как все не просто, оказывается. Ну, а теперь о главном: ты уверен, что выследил, куда монахи ценности спрятали?
— Да, — твердо сказал Федя.
— Можешь рассказать все подробно?
Поначалу Федя был скован, но потом освоился и говорил связно, с увлечением. Передал со слов Василида о том, что произошло в монастыре, а затем о вывозе сокровищ и о событиях в горах, которым сам был свидетель. Председатель и чекист слушали внимательно, иногда прерывая вопросами.
Когда он закончил, Лоуа повернулся к Эшбе:
— Видал, какие дела под боком творились?
— Да-а, кто бы мог подумать...
Председатель спросил Федю:
— Так ты сам видел, как монахи груз в пещере прятали?
— Нет, этого момента не дождался: если бы я остался, то себя обнаружил бы. — И Федя снова рассказал, на этот раз подробно, о последних минутах перед тем, как потерял сознание.
— Повезло тебе с этим Рыжим монахом...
Эшба достал из планшета карту и карандаш.
— Давай, друг, нарисуй дорогу от Медвежьей горы до пещеры.
Склонившись над тумбочкой, Федя, как мог, обозначил свою дорогу. Указывая на плато, он сказал:
— Это место называется Урочищем Больших Камней. Я от охотника позднее все названия узнал. Подниметесь на плато и пересечете его прямо на север. Когда выйдете к обрыву, увидите долину. На противоположном склоне — пещера. Там ручей с горы падает, так от него слева. Запомните: слева от водопада.
— Понятно, — сказал Лоуа. — Ты, я вижу, заправский кладоискатель. Сам, небось туда хотел бы вернуться?
— Я бы пошел, да отец не позволит.
— Верно. Выздоравливай, твоей славы не убудет. Кстати, как это в голову вам пришло охотиться за ценностями?
— Сначала в крепости клад искали... ну так, для забавы. Потом Василид про монастырские ценности рассказал — стали к обители приглядываться. А когда про декрет узнали, то поняли, что дело нешуточное. Так и случилось... А что вы теперь будете делать?
— Экспедицию в горы снарядим из представителей ПОМГОЛа, охрану дадим. Так ведь? — спросил он, обернувшись к чекисту.
— Конечно, не медля.
На прощание Лоуа сказал:
— Твоей удаче можно позавидовать, если забыть, во что она тебе обошлась. Выздоравливай. Только вот что: обо всем, что случилось, прошу помалкивать, иначе можешь делу повредить.
Они пожали Феде руку и вышли.
Этот визит наполнил его гордостью. Но вот он вспомнил о послушнике, и сердце у него снова заныло. Прошло еще томительных полчаса, как за дверью послышался топот и в комнату влетел Аджин. Вид у него был ликующий.
— Нашелся! — еще с порога крикнул он. — Живой. Только худой, как щепка, и ненормальный немного: не хотел идти и плакал. А чего плачет — сам не знает.
— Где он сейчас?
— Здесь, его доктор смотрит.
— Что с ним случилось?
— Не знаю, доктор меня прогнал.
Вошел Иван Егорович:
— Крутую же вы кашу заварили. Дай бог расхлебать. Ну да ладно, главное — жив ваш друг. Теперь давай так условимся, — сказал он, обращаясь к сыну, — у меня сейчас дел невпроворот, я вечером зайду, со мной до дома доберешься. Там за тобой хозяйка присмотрит. Мест в больнице не хватает.
— Мне бы с Василидом поговорить...
— Ему пока не до бесед. А через день-два встанешь на ноги, навестишь его.
Оставшись один, Федя стал перебирать новости, которые сообщил ему Аджин. Разгромили белогвардейцев, что в горах прятались и готовились к мятежу. Вот здорово!
Федя не подумал, что в разгроме мятежников есть и его доля участия, — ведь это он сообщил в ревком о световой сигнализации монахов, и Эшба со своими помощниками, наблюдая за этими сигналами, своевременно узнали о готовящемся контрреволюционном заговоре.
Вечером Иван Егорович зашел за сыном. Облачившись в принесенную им одежду, Федя подивился своей худобе — все висело на нем, как с чужого плеча.
Тинат ждала их к ужину. На радостях она расплакалась.
— Как я соскучилась, пусть я умру! — сказала она.
Последующие дни Федя был под ее надзором. Впрочем, большой необходимости в этом не было, так как возле мальчика, согласно ачапчара[61], почти все время находился Тагуа. Он приходил в начищенных до блеска сапогах, с туго закрученными усами.
И Федя вспомнил, как «вручил» Тинат медвежью шкуру.
...Шкура была хоть куда: черная густая шерсть мягче любого ковра, голова выделана как настоящая — с красной оскаленной пастью и стеклянными глазами.
Федя выждал, когда Тинат ушла в свою комнату на послеобеденный отдых, и спустя некоторое время заглянул в дверь. Убедившись, что Тинат спит, он на цыпочках приблизился к ней и бесшумно расстелил шкуру возле тахты. Он был уверен, что таинственное появление шкуры произведет на суеверную хозяйку должное впечатление.
Ко времени обычного пробуждения Тинат Федя занял наблюдательный пост в саду за деревом.
Прошло несколько минут, потом с полчаса. В доме стояла тишина, дверь не распахивалась, Тинат не выбегала на галерею с воздетыми руками, с воплями и причитаниями.
Призывая хозяйку, в стойле замычала буйволица, ей откликнулись козы в козлятнике. Федя забеспокоился: уж не перемудрил ли он? В конце концов, тревога заставила его подняться на галерею и приоткрыть дверь. Тинат сидела на тахте и гладила лежащую на ее коленях страшную медвежью голову.
Этого Федя никак не мог предположить. Он хотел тихо улизнуть, но Тинат увидела его. Оба смутились.
— Я... там скотина ревет, — пробормотал Федя. Она сухо спросила:
— Зачем ты принес это?
Федя пожал плечами:
— Почему я?
— А что, она сама пришла?
— Может быть, это Рыжий монах принес? — с невинным видом спросил Федя.
— Унан! Усы скоро вырастут, а глупым остаешься!
— Вы же сами говорили... — пробормотал Федя.
— Говорила, чтобы напугать, чтобы ты в горы не ходил. Я, дорогой, даже в бога не верю, скоро учительницей буду работать — твой папа звал. Так кто тебе шкуру дал?
— Это охотник Тагуа просил вам передать.
— Так я и знала! — воскликнула хозяйка.
Вслед за тем она надела чусты[62] и, не сказав больше ни слова, спустилась во двор. Вид у нее был очень возбужденный. Вечером она решительно сказала Феде:
— Возьми шкуру и отнеси назад. Вот и весь ответ.
— Разве она вам не нравится?
— Мне не нравится охотник, — отрезала Тинат. Она яростно скоблила обеденный стол и не поднимала глаз.
— Все говорят, что он очень хороший охотник.
— Охотник-то охотник, да бродяга порядочный. От дома совсем отвык.
— Вот и приучите его к своему дому, — брякнул Федя.
— Что-о? — воскликнула Тинат. — Пусть хоть совсем в город не приходит, мое какое дело... Зачем ты все это мне говоришь, нан?
— Я так... к слову пришлось.
— Не говори больше, иди гулять.
Он спустился на Приморскую улицу, так и не решив, стоит ли ему повидать Тагуа. Но тот, как будто нарочно, ждал его под навесом духана. Они пошли вместе вдоль моря.
— В общем, так... Шкура ей очень понравилась, — неожиданно для себя сказал Федя, — она застелила ею тахту.
Тагуа кашлянул.
— Добро тебе видеть! А что еще она говорила?
— Велела передать спасибо. Приглашает вас в гости.
— Ты думаешь, я могу прийти?
— Еще бы! Хоть сегодня.
Тагуа взглянул на него с сомнением, но ничего не сказал. Они договорились встретиться завтра, чтобы вместе отправиться к Тинат. Весь следующий день Феде было не по себе, он с беспокойством ждал вечера.
Они встретились у духана. Тагуа был чисто выбрит и одет в новую, бордового цвета черкеску.
Все дальнейшее сложилось не так уж плохо. Тинат поздоровалась с гостем, хотя и без большой сердечности. Все же из страха перед разоблачением Федя предпочел вначале провести охотника в свою комнату — показать, как они с отцом устроились.
Вернулся с работы Иван Егорович. От сына он не однажды слышал об охотнике и дружески приветствовал его. Вскоре между ними завязалась оживленная беседа: уж кто-кто, а Иван Егорович умел ладить с людьми.
Пришло время ужина. При виде стола, уставленного закусками, он воскликнул:
— Ого, у нас сегодня настоящее пиршество!
Между мужчинами весь вечер шел оживленный разговор. Но Тинат вела себя странно: отказалась ужинать вместе со всеми, почти все время пропадала на кухне, на стол подавала с каменным лицом, на Тагуа не глядела вовсе.
Поздно вечером Федя вышел за калитку проводить охотника.
— Я же говорил — все будет здорово! — храбро сказал он. Но Тагуа поглядел на него недоверчиво:
— А не морочишь ли ты мне голову, дадраа? Почему она молчит, на меня не смотрит?
— Стесняется — понятное дело. Вы приходите почаще, пусть она освоится, привыкнет...
Он убеждал охотника, что холодность хозяйки — одна видимость. И Тагуа сдался. За первым визитом последовали второй и третий. Федя считал, что сильно продвинулся в своей добродетельной миссии.
...И вот Тагуа снова в доме Тинат. Ясно было, что ачапчара уже ни к чему — Федя выздоровел, дома его удерживала лишь небольшая слабость. Но обычай есть обычай.
В первый раз он пришел с подстреленной козой. Тинат вынуждена была принять этот дар, так как аппетит у выздоравливающего был как у голодного волчонка, и скудного ревкомовского пайка явно не хватало для восстановления его сил.
Произошло ли объяснение, Федя не знал, но в поведении хозяйки явно наступила перемена: она не избегала Тагуа, все чаще перекидывалась с ним словом и благожелательно улыбалась. А когда Тагуа снова собрался на охоту, Тинат напутствовала его традиционным: «Да ждет тебя дичь, смерть которой настала!»
...Через день после возвращения Феди домой отец сообщил, что экспедиция, снаряженная ревкомом для возвращения монастырских ценностей, отбыла в горы.
А потом настал день, когда доктор разрешил навестить Василида. В больницу Федя с Аджином отправились в сопровождении Тагуа.
После всего пережитого нервы маленького послушника были напряжены, и друзей предупредили, что в разговорах с ним надо соблюдать осмотрительность.
Боже, до чего он был худ и бледен, как мало места занимал в кровати! Щеки совсем запали, нос заострился, и от этого голубые кроткие глаза его стали еще больше.
При виде друзей Василид разволновался: лицо у него сморщилось, в глазах задрожали слезинки.
Друзья приподняли его на подушках; удобно примостившись, он, наконец, улыбнулся. Тогда все разом заговорили, и только охотник, видевший послушника впервые, молча наблюдал эту сцену.
Василид не успевал отвечать на вопросы. Потом он стал рассказывать о своих злоключениях с самого начала. Его слушали не прерывая.
При воспоминании о том, как умирал вызволивший его незнакомец, глаза Василида снова наполнились слезами.
— Жалко дяденьку... Если бы я той каши побольше съел, то тоже умер бы, — заключил он, всхлипывая.
— А какой он был из себя, этот человек? — спросил Федя.
— Маленький, щуплый такой, в клетчатых брюках.
— Так это мой гость! — воскликнул Тагуа. — А я думаю: куда он запропастился? Эх, горемыка!
— Все разбогатеть собирался, — добавил Аджин.
— А ты знаешь, что Евлогия белогвардеец убил? — спросил Федя Василида.
— Знаю, мне сестра милосердия рассказывала.
— Собаке собачья смерть! — запальчиво выкрикнул Аджин.
— Не надо говорить о мертвых дурное, это не по-христиански, — попросил Василид.
Присутствующие промолчали, как видно, не разделяя этого всепрощения.
Федя начал было рассказывать о том, что случилось в горах, но вошла сестра и, увидев возбужденное лицо послушника, потребовала немедленного прекращения свидания. Федя только успел шепнуть Василиду, что сокровища скоро будут доставлены в город.
— Долгих лет тебе, здоровья бычьего пожелаю, — сказал Тагуа, прощаясь с мальчиком.
Из больницы Федя и Аджин, расставшись с Тагуа, направились по тихой улочке к морю.
— Здорово ему досталось, — сказал Федя.
Аджин понял, что он говорит о Василиде, но никак не отреагировал на это замечание, и Федя взглянул на него. У Аджина был какой-то странный вид.
— Ты чего молчишь?
Аджин отвернулся, закрыл лицо руками. Федя не знал, что и подумать. Аджин — этот сорвиголова — вдруг плачет. Потребовалось немало времени, чтобы добиться ответа.
— Он рассказывает, ты рассказываешь... А я что расскажу? Ничего не делал, мешал только.
Федя опешил, потом рассмеялся.
— Смейся, — сказал Аджин. — Завтра золото привезут, еще больше можешь смеяться.
— Ну и чудак же ты! Ведь если бы монахи вывезли сокровища через главные ворота, ты бы их выследил. А потом, если бы ты Тагуа не предупредил, что со мной было бы? Сегодня мне повезло, завтра — тебе. Мы еще поинтереснее что-нибудь придумаем!
К великому облегчению Феди, Аджин утер слезы. Но его глаза, обычно плутовские и насмешливые, на этот раз еще долго оставались печальными.
Весенний вечер дышал подсоленным морем, ароматом цветов. На бульваре похрустывал гравий под ногами гуляющей публики, возле духанов и кофеен толпились горцы.
Федя переживал восхитительные часы. Никогда жизнь не улыбалась ему столь щедро.
Памятуя о наказе председателя, ребята в разговорах с посторонними помалкивали обо всем, что знали. Но слухи о найденных монастырских сокровищах уже бродили по городу. Взрослые с интересом приглядывались к друзьям. Что же касается городских мальчишек, то они толпой ходили за ними следом.
Приятели подолгу просиживали у постели Василида.
Как-то, оставшись наедине с послушником, Федя поведал ему о переживаниях Аджина. Василид понимающе кивнул, потом сказал:
— Я бы с удовольствием отдал ему все свои приключения, вот уж не думал, что на меня их столько свалится.
От этого разговора мысли его перенеслись в будущее:
— Уж если в монастыре нет покоя, как же я в миру буду жить?
— Что-нибудь придумаем, — заверил его Федя. Но, хоть убей, он и сам не знал, что делать с Василидом после выхода его из больницы. Проще всего было бы устроить его в колонию-школу, что откроется на днях в помещении монастырской гостиницы, но Федя понимал, как в ней придется бывшему послушнику с его робким характером и привычкой к обительской жизни.
Федя не подозревал, что и ему судьба готовит неожиданное испытание. С галереи его дома проглядывался кусок дороги, уходящей в горы, — по ней должен был вернуться ревкомовский караван с ценностями.
На пятый день он встал пораньше с намерением сразу после завтрака отправиться в ревком за новостями. В это время Иван Егорович, не ночевавший дома, вошел в калитку и, пройдя через двор, поднялся в комнату. В лице его было нечто такое, что заставило Федю насторожиться. Он поднялся вслед за отцом.
— Ты не пойдешь на работу? — спросил Федя.
— Пойду позднее: почти не спал сегодня, отдохну часа два... А ты не в ревком ли собрался?
— Да.
Иван Егорович помолчал.
— Знаешь, я уже был в ревкоме. Ты пока туда не ходи. Дело в том, что экспедиция вернулась ни с чем.
Федя долго молчал. Наконец едва внятно спросил:
— Что, пещера оказалась пустой?
— Они не нашли никакой пещеры...
Больше не было сказано ни слова. Тихонько, как незрячий, Федя пересек комнату и вышел. Спустившись с галереи, он ушел в дальний угол сада; там лег под зацветавшей грушей и, заложив руки под голову, уставился в небо.
Спустя несколько минут его нашел отец и сел рядом.
— Выслушай меня, — сказал он. — Не надо принимать все так близко к сердцу. Не твоя вина, что... ты был нездоров.
Федя будто не слышал. Потом до него дошел смысл, заключавшийся в этих словах, и он спросил:
— Ты думаешь, я не соображал в тот момент?
— Может, и так. В жизни случается такое, чему не сразу найдешь объяснение. Горы — это не шутка. Будь спокоен, монахов все равно поймают и ценности никуда не денутся. Четыре человека с мулами — не иголка в стоге сена. В пограничных районах уже предупреждены, там дежурят милиция и ЧК. Рано или поздно, в пещере ли, в другом ли месте, но ценности найдутся. Ох уж эти сокровища! — вздохнул он.
Федя молчал и смотрел в сторону. На сердце давила непомерная тяжесть. Наконец он сказал:
— Когда я видел пещеру, то не был в беспамятстве.
— Ты не можешь ручаться.
Послышался голос хозяйки, звавшей к завтраку. Подчиняясь желанию отца, Федя сел к столу, но есть не мог.
Иван Егорович, стараясь вывести сына из оцепенения, рассказывал о своей поездке по уезду. И так как Федя внешне держался мужественно, ушел из дома несколько успокоенный.
Федя уединился в комнате. Необходимо было собраться с силами и поразмыслить обо всем, что произошло.
Он снова представил себе, как два монаха разгружали мулов, двое лезли по склону, туда, где явственно чернело отверстие пещеры. Но может быть, они спрятали сокровища не в пещере? Тогда почему экспедиция не нашла пещеру?
Пришел Аджин. Он уже обо всем знал, как, наверно, знал и весь город. Федя с тоской подумал о том, что, по крайней мере, в ближайшие дни он не посмеет высунуть носа на улицу.
Но Аджину и в голову не приходило усомниться в рассказе друга, все негодование он обратил на экспедицию.
— Хайт! — запальчиво говорил он. — Им козу пропавшую искать, а не золото. Кто туда ходил? Тот ходил, кто совсем гор не знает. Их начальник Вакуа в городе жил, революцией занимался. Очки носит, как сова, днем ничего не видит... Русские красноармейцы — хорошие люди, но что они в наших горах понимают? Пусть мне обреют голову, если я неправду говорю!
Федя впервые за все это время улыбнулся:
— Уж ты скажешь...
— Конечно, так! Ты ведь сам видел пещеру? Видел! Тебе верю, им — не верю.
— Я правда все хорошо помню, сам видел эту пещеру, — дрогнувшим голосом сказал Федя.
— Слушай, друг, — понизив голос, заговорил Аджин, — ждать хуже, чем не ждать. Когда сами пойдем искать?
— Нет, больше так нельзя, и без того наломали дров. Теперь без нас обойдутся. Отец говорил: приняты меры, скоро тех монахов и так переловят, у них о кладе и дознаются.
Федя говорил твердо, но не было, наверно, сейчас на свете человека несчастнее, чем он. Аджин посмотрел на него с сожалением.
— Ты подвиг совершал, чуть не умирал... Почему теперь так говоришь? — Он не знал, какую борьбу его другу пришлось выдержать с самим собой.
— Нет, подождем, — твердил Федя.
Но Аджина не так-то легко было успокоить.
— Слушай, друг, — заговорил он вкрадчиво, — Василид свое дело сделал, ты сделал, давай теперь я один пойду. Ты мне расскажешь, как идти. Вернусь, тебе одному скажу, где золото нашел.
Федя с минуту подумал, потом сказал:
— Нет. Хватит глупостей. Хорошо еще, что мы с Василидом живы остались. Одному туда ходить нельзя.
Вдвоем, выбирая окраинные улочки, они отправились к Василиду. Послушник тоже был в курсе печальных событий.
— Так, видно, господу было угодно, — сказал он уныло.