и последняя, рассказывающая о том, как в один день увеличилось население города

По горной дороге в сторону побережья шел человек в длинном балахоне. Другой его отличительной приметой была ярко-рыжая борода, клином свисавшая до пояса; она горела, словно впитала в себя нестерпимый блеск утреннего солнца.

Конечно, это был Иона, больше известный в этих краях под именем Рыжего монаха, — человек, правда о котором соткалась с вымыслом, а упоминание вызывало у одних суеверный страх и неприязнь, у других — недоверие и усмешку.

Он шел легкой, ровной походкой привычного к горам человека, не опираясь на длинную алабашу, а только пере­ставляя ее.

Над горами сияло чудное солнечное утро. В чистом воздухе чеканными были грани снежных вершин, и облака розовели в голубом небе. В этом благословенном краю март — настоящий разгар весны. Горы уже одеты зеленью, всюду цветут благо­вонные азалии и каприфоль, по сторонам дороги красуются пышные рододендроны.

Это буйство света и красок находилось, однако, в полном разладе с тем, что творилось в душе Ионы. Он не испытывал чистого молитвенного настроения, которое сопутствовало ему прежде в эти часы. Дни вообще стали длинны и мучительны, а ночи беспокойны и тревожны. Тоскливое чувство одиночества все чаще охватывало Иону после того, как он расстался с гостем — восторженным мальчишкой, а свидание с его умным и деликатным отцом еще больше поколебало столь блаженное некогда спокойствие. Может, и правда что-нибудь изменилось в этом мире, населенном, как ему казалось, лишь алчными, порочными существами? Может, и прав Иван Егорович, когда утверждал, что можно служить и богу и людям, занимаясь тем делом, к которому лежит душа?

Иона даже похудел от осаждавших его мыслей.

Вчерашней ночью он почти не сомкнул глаз, а утром, вдруг решившись, прибрал свое жилище, привалил камнем дверь снаружи и пустился в неизведанный и вместе с тем знакомый путь.

И вот разомкнулась теснина гор, и море раскинуло перед ним свои просторы. А еще через несколько минут внизу, на при­брежной полосе, показался город.

От прихлынувшего волнения Иона почувствовал слабость в ногах и вынужден был присесть на обочину. Он сидел, вглядывался в знакомые очертания города, и что-то в его облике показалось ему необычным. Вскоре он понял: улицы были безлюдны, не видно было людей и на петлявшей по склону горы дороге к обители. И главное, пустовала базарная площадь. А между тем со стороны порта доносились звуки оркестра.

«Наверно, — подумал он, — все жители города на набе­режной». Иона прислушивался, медлил. Он вспомнил о дурной славе, преследовавшей его, представил себя в серой хламиде среди уличной толпы. Но переодеться ему было не во что, да он еще и сам не знал, захочет ли сменить рясу на мирскую одежду.

Разве не волен он вначале посмотреть, что может предложить ему этот ставший незнакомым мир?

Иона окинул последним взглядом горы, глубоко вздохнул и решительно начал спускаться в город.

...Федя проснулся позднее обычного. Он полежал немного, испытывая приятную отрешенность от всех забот. В доме стояла тишина. Как видно, уже все ушли.

Федя встал, привел себя в порядок, надел праздничную красную рубашку, начистил сапоги.

Радостное нетерпение охватило его. Наступающий день обещал городу событие, которое должно было войти в летопись его истории. Да и само утро было чудесным.

Как было условлено, Федя зашел в духан за Аджином. Увидев приятеля, он ахнул. Куда девалась его привычная залатанная одежда? Аджин красовался в полном горском наряде: в малиновой черкеске, отороченной по краю золотой тесьмой, и в белой шелковой рубашке. На спину падали хвосты дорогого башлыка. Ноги были обуты в мягкие козловые сапоги. Талию перепоясывал ремешок с серебряным набором, а на нем — можно ли верить глазам! — висел настоящий кинжал. Волосы Аджина, прежде не знакомые с гребнем, были вымыты с мылом и тщательно расчесаны. Его смуглое большеглазое лицо, оттеняемое белизной ворота, оказалось на редкость красивым, чего Федя прежде не замечал.

Один из посетителей, заметив восхищенный Федин взгляд, почтительным голосом сообщил, что костюм был сшит по специальной мерке и преподнесен Аджину ревкомом. По слухам, Феде и Василиду тоже следовало ждать подарков.

В духане гвалт стоял изрядный: оснований для разговоров было предостаточно, а появление Феди еще больше оживило посетителей. На него посыпался град вопросов, и уже в который раз ему пришлось рассказывать о подробностях своего путешествия и пребывания в пещере Рыжего монаха.

Наконец Юсуф отпустил Аджина.

Едва они вышли за порог, Федя схватился за рукоятку кинжала:

— Дай посмотреть!

Аджин только плюнул с досадой.

Учитывая возраст и темперамент будущего владельца оружия, в ревкоме позаботились так запаять ножны, что вытащить из них клинок оказалось невозможным.

Ребята скорым шагом направились в больницу. Главный врач обещал на этот день отпустить Василида в город.

— Что смотришь так, будто у тебя коня украли? — спросил Аджин.

— Все не придумаю, как с Василидом быть.

Аджин рассмеялся.

— С тобой, я вижу, нельзя говорить серьезно, — недовольно проворчал Федя.

— Ты что, дорогой, ничего не знаешь?

— Что я должен знать?

Аджин остановился. Остановился и Федя. Оба стояли и смотрели друг на друга: один — с настороженным любопыт­ством, другой — с веселым изумлением.

— Так знай! — воскликнул Аджин. — Тагуа и Тинат берут его к себе, сыном хотят сделать.

— Да что ты!

— А я думал, ты давно знаешь... Пусть я обрею голову, если неправду говорю.

Как тут было не поверить! Это была лучшая новость из всех, какую хотел бы услышать Федя.

«Как же я сам не смекнул, что дело идет к этому? То-то последние дни в доме шли какие-то таинственные приготовле­ния. Не очень-то красиво с их стороны утаивать от меня это», — с обидой подумал он, но, тут же решив, что ему хотели сделать сюрприз, успокоился.

Тинат и Тагуа уже ждали в садике при больнице. Оба были одеты во все лучшее, что нашлось у каждого.

Мальчики поздоровались с ними и тоже сели на лавочку под цветущим гранатом.

Наконец на крыльцо вышел Василид. Вид у него был необычный: серые диагоналевые брюки были заправлены в русские сапоги, русской была и ситцевая в горошек косово­ротка, а поверх нее был надет суконный бешмет, белокурую голову прикрывала войлочная шляпа с широченными полями. На его бесхитростном лице отражались радость и смуще­ние.

Федя с Аджином первые приветствовали его, что выразилось в легких тумаках и похлопываниях по плечам, а потом он попал в объятия Тинат. Тагуа критически оглядел его и тоже обнял. В голосе мальчика при обращении к новым родителям звучала робкая нежность.

Оказалось, что сегодня Василид совсем покидает больницу, и весь ее немногочисленный персонал тоже вышел на крыльцо, чтобы проводить одного из трех героев.

Молоденькие сестры милосердия за время пребывания мальчика в больнице повально влюбились в него и теперь, при прощании, тискали в объятиях. А пожилой русский врач простился с ним за руку со словами:

— Надеюсь, ты больше не вернешься к нам, уж лучше мы тебя будем навещать в новом доме.

Наконец Василид в сопровождении новых родителей, Феди и Аджина покинул больничный садик. Все вместе они направи­лись в сторону порта, на прилегающую к нему площадь. Туда стекался весь город.

Стоявшие вдоль набережной фелюги тоже подтянулись к причалам; матросы высыпали на палубы и сидели, свесив ноги с бортов. Все весело, возбужденно переговаривались.

Ребята с удовольствием смешались с толпой: кто-кто, а они сегодня были здесь не последними людьми. Слава о подвигах каждого из них уже облетела побережье; республиканские газеты посвятили им статьи с фотографиями.

У Аджина не было теперь оснований огорчаться: чья, как не его смекалка помогла в конце концов отыскать пещеру. Почти все знали мальчиков, улыбались им, приветствовали их и осыпа­ли градом дружеских хлопков.

Под этим бременем всеобщего внимания Феде с Василидом было не по себе. А Аджин пыжился от гордости и принимал приветствия и поздравления с независимым видом, но, за­бывшись, становился самим собой — шумным и немного хвастливым.

Тинат и Тагуа из деликатности оставили мальчиков одних и затерялись в толпе

По рукам присутствующих ходила газета «Голос трудовой Абхазии». Когда она попала к Феде, ему, как человеку грамотно­му, пришлось читать ее вслух.

Вот что сообщалось на первой странице:

«Вчера вечером на пароходе «Дмитрий» из Батума в Сухум прибыли первые сто детей из Поволжья. Уполномоченный Наркомпроса[65] Советской Грузии Тер-Аваков, сопровождавший детей от Тифлиса до Сухума, сообщает следующее. Отплытие парохода из Батума сопровождалось пением «Интернациона­ла». Пребывание детей Поволжья на пароходе «Дмитрий» ознаменовано устройством концерта-митинга, давшего около двух миллионов. Военком парохода щедро одарил детей праздничными сладостями. Благодарственное слово Тер-Авакова и представителя Поволжья было покрыто оглушительным «ура» детей. В Сухуме дети были необычайно приветливо встречены представителями ревкома Абхазии.

Сегодня, пересев на шхуну «Вера — Надежда», дети прибу­дут в Новый Свет для устройства в колонии-школе на постоян­ное жительство...»

Присутствующие кивали головами и цоканьем языков выражали одобрение по поводу услышанного.

Что касается Феди, то совсем близко от себя он увидел лицо Асиды и теперь был совершенно счастлив. Подойти к ней он не решался: в здешних краях это показалось бы нарушением приличий. Но и ему и девочке довольно было того, что их улыбающиеся глаза то и дело находили друг друга.

Поглощенный этой игрой, Федя не сразу заметил, что вдруг наступила настороженная тишина, а все взоры устремились в одну сторону. Когда Федя тоже обернулся, то в ту же секунду услышал только ему знакомое покашливание.

Да, это был он — Рыжий монах. Его яркая борода притягивала взгляды людей как магнит, и трудно было сказать, чего в них было больше: любопытства, страха или недоброжела­тельства.

Ионе было не по себе, от беспокойства и волнения он побледнел. От Феди его отделял один шаг. Мгновение они смотрели друг на друга, а толпа молча наблюдала за ними.

Федя в несколько секунд снова проделал тяжкий путь в горах и упал на плато полумертвый от усталости, болезни и голода. И прежде чем изумление и радость подкатили к его сердцу, глаза его застлались туманом и он припал к мягкой, пахнущей дымом бороде.

— Ну-ну, будет, — приговаривал Иона и гладил и похлопы­вал мальчика по спине. Но глаза его тоже влажно блестели. — Скажи-ка лучше, где отец, повидаться с ним надобно.

Федя торопливо заговорил:

— Папа наверняка где-нибудь здесь, он еще вчера о вас вспоминал. Он очень рад будет! Ведь вы не уйдете назад, правда? — тихо спросил он.

— Ладно, не уйду, — так же негромко ответил монах.

— А вот это мои друзья — Аджин с Василидом. У нас такие новости! Я тогда не мог вам всего рассказать...

Он сейчас же и начал бы излагать события, но в этот момент на галерею, опоясывавшую второй этаж здания таможни, стали подниматься люди. Среди них были Лоуа, Гольцов, Федин отец. Смолк оркестр.

Митинг открыл Лоуа.

— Товарищи, граждане Советской Абхазии! Все мы знаем, для чего сегодня собрались здесь. До прибытия корабля с дорогими гостями остается еще время, и мне хотелось бы поговорить о наших с вами делах. Вы помните, три месяца назад у нас прошел митинг, мы сообща искали возможность помочь нашим братьям из голодающего Поволжья. И вот теперь смело можем сказать: наши замыслы и труды не пропали даром. Сегодня радостное событие — мы встречаем первую партию детей, вырванных из лап голода и прибывающих в наш город восстановить свое здоровье, набраться сил и знаний. Много тру­да мы потратили для того, чтобы создать первую в Абхазии трудовую колонию-школу. Кроме того, благодаря вашей щед­рости, дорогие земляки, собраны средства для оказания помощи тем, кто остался в голодных районах.

Товарищи! Вы знаете, что за это время в городе произошли значительные события. Благодаря бдительности ЧК удалось предотвратить белогвардейский мятеж. Силами местного гарни­зона и бойцов из партизанского отряда «Киараз» банда генерала Фостикова, шедшая с гор для поддержки дворян, князей и их прислужников, мечтавших восстановить прежний режим, разгромлена внезапным ударом. Особо надо остановить­ся на том, что святая обитель активно помогала врагам Советской власти: ее правящая верхушка связывала между собой все контрреволюционные силы края, дала приют главарю заговора — царскому полковнику, помогала ему вступить в контакт с бандой в горах. Она же снабдила мятежников оружием и обещала им помочь деньгами. Но для голодающего народа у святых отцов не нашлось ни полушки. Они пошли на настоя­щее преступление: все ценности, хранившиеся в обители, тайно вывезли и спрятали в горах. Благодаря нашим доблестным молодым ацеям[66] их гнусный замысел сорван. Имена этих героев вы все хорошо знаете...

Обвал рукоплесканий и восторженных криков не дал председателю говорить дальше.

«Где они?» — неслось отовсюду.

Друзья стояли, сбившись в кучку, красные от смущения.

Переполненная восторженными чувствами толпа броси­лась на мальчиков, и они с некоторым страхом почувствовали, как, оторванные от земли, плывут над морем голов, поддержи­ваемые десятками дружеских рук.

Их перенесли к подножию лестницы, и им ничего не оставалось, как подняться по ее ступеням. Наверху они попытались спрятаться за спинами взрослых, что вызвало в толпе приступ веселья, но им настойчиво предложили стать у перил галереи.

Решившись поднять глаза, Федя отыскал в толпе Иону — его лицо светилось радостью.

— Тебя там Иона ждет, — шепнул Федя отцу.

— Я рад, что он пришел!

Вдруг в толпе началась суета, люди подались к морю, где из-за мыса показался парус. Оркестр заиграл марш.

Чтобы видеть получше, люди влезали на крыши и балконы домов, окружающих портовую площадь, на парапет, на груды мешков и ящиков у причала.

Шхуна «Вера — Надежда» приближалась, было видно, как у форштевня, подобно пышным усам, вскипает пена. Немного погодя стали видны торчащие над бортами бесчисленные ребячьи головы. Один за другим убирались паруса, обнажая ряды разноцветных флажков, протянутых между мачтами.

Шхуна ткнулась бортом в причал, с нее полетели канаты.

Спустя минуту по трапу потянулась вереница детей; стоящие по сторонам четыре матроса следили, чтобы никто не оступился.

По узкому людскому коридору дети прошли на площадку перед таможней. Им совали в руки каленые орехи, чурчхелу[67], белый как сахар каменный мед; те, кто не мог дотянуться, передавали сладости через стоящих впереди. К тому моменту, как дети собрались перед трибуной, руки их были полны гостинцев.

Федя, Аджин и Василид по-прежнему стояли на галерее. Припав к перилам, они с любопытством рассматривали новых сограждан. Те были одеты еще в свое, домашнее, некоторые слишком тепло для здешней погоды; большинство обуты в лап­ти. Мальчиков к этому времени уже остригли под машинку, девочек — коротко, под мальчишек. От этого все, казалось, походили друг на друга. За дорогу детей подкормили, но худоба все же бросалась в глаза.

К детям обратился Лоуа. Но он только успел поздравить их с прибытием. Из толпы вразнобой что-то кричали.

— Что случилось, земляки? — прервавшись на полуслове, спросил председатель. — Я ничего не пойму.

На груду ящиков поднялся абхазец в черкеске.

— Председатель! Мы узнали, что среди прибывших детей имеются сироты. Есть много желающих взять этих ребят к себе навсегда. Я хотел бы взять мальчика. Что скажешь, уважаемый?

— Не сомневаюсь, Коблух, что ты сделаешь из своего сына отличного джигита. Заявления с просьбой взять ребенка на воспитание уже начали поступать в ревком. Каждое будет рассматриваться особо. Задача семей, взявших на себя эту ответственность, не только в том, чтобы прокормить ребенка. Главное — вырастить его гражданином нашей революционной родины!..

Аджин подтолкнул друзей и выразительно повел глазами вниз. Один за другим они начали пробираться к лестнице. Митинг окончился.

Федя видел, что к Ионе подошел отец, и они вместе куда-то пошли.

Воспитатели в белых халатах построили детей в колонну по двое, и повели к монастырю. Часть людей, некоторое время сопровождала колонну, среди них были и наши друзья. Потом взрослые отстали, а мальчики, не сговариваясь, продолжали идти дальше. Строй скоро нарушился. Незнакомцы с любо­пытством поглядывали на троих приятелей, особенно на Аджина.

Один из мальчиков, по виду его одногодок, спросил, указывая на кинжал:

— Настоящий?

— А то, как же! — важно произнес Аджин.

— А ну, покажи...

— Нельзя без дела вынимать... Что, нравится?

— Спрашиваешь!

— Присоединяйся к нам, такой же получишь... Мы этого добра знаешь, сколько нашли! — похвастался Аджин.

— Тебя как зовут? — спросил Федя.

— Павлом.

— Отец-мать есть?

— Отца давно нет, а мать с голоду померла...

Немного помолчали. Потом Федя сказал:

— Ты вот что, Паша, не унывай... Давай отъедайся и к нам приходи — с нами не соскучишься. Договорились?

— Ясное дело...

Не доходя до монастырских ворот, колонна свернула на вновь проложенную дорогу, ведущую к гостиничному корпусу. Здесь друзья остановились.

— Куда теперь? — спросил Аджин.

— Пойдемте на кладбище, — попросил Василид. — Мне отца Георгия навестить надо.

Мальчики направились вдоль монастырской стены.

— Помнишь, ты рассказывал, как привидения на кладбище видел? — спросил Василид у Феди.

— Еще бы! Такое не забудешь.

— Привидений не бывает! — уверенно заявил Васи­лид.

Федя и не сомневался в этом. Но уж очень неожиданным было услышать такое от вчерашнего послушника.

— Мне доктор в больнице объяснил: в сырую погоду иногда из могил светящийся газ идет, забыл только, как называется.

— Ишь, ты! А я кого ни спрашивал, никто не знает.

Они подошли к склепу и, следуя примеру Василида, обнажили головы.

— Упокой душу его, господи, — сказал Василид и пере­крестился.

Постояли, опустив головы. Василид в эти минуты вспомнил, как видно, о многом.

— Пойдем, — сказал Федя, тронув его за плечо. Василид побрел в глубину кладбища. Друзья, ни о чем не спрашивая, пошли следом за ним.

— Здесь, — сказал Федя.

Среди могильных крестов и памятников едва поднимался холмик; на небольшой дощечке, воткнутой в землю, было написано: «Здесь покоится тело Порфирия Смирягина, умерше­го 10 февраля 1922 года». Постояли немного.

— Эх, жил смешно и умер грешно, — сказал Федя. — Ведь это он тогда с лопатой по кладбищу пробирался.

— Чудак-человек был, — добавил снисходительно Аджин.

— Не говорите так, — отозвался Василид, — если бы не он тогда, мне бы здесь лежать.

Федя уже пожалел о своих словах.

— Ладно, не огорчайся. Пойдем, посидим где-нибудь, подумаем, что дальше делать.

— Я рисованием займусь, — оживился Василид. — Сначала, как все, буду в школу ходить, а потом в Тифлис поеду живописи учиться — там художественное училище скоро откроют.

— Это хорошо, — ответил Федя. — Но сейчас я не об этом...

Друзья подошли к краю обрыва, откуда открывался вид на город и море. Сели в густой тени кипарисов. От их нагретой хвои шел едва уловимый дурманящий запах. Весенние краски побережья таяли в дымке предвечернего часа. Из города не доносилось ни звука. Феде становилось не по себе среди этой мирной, успокоительной тишины. Короткая буйная весна отцветала, наступало долгое-долгое лето. «Чем же занять его?» — думал Федя. И бес, толкавший его к приключениям, снова просыпался в душе.

— Живопись живописью, — сказал он, продолжая пре­рванный разговор, — а надо о ближайшем будущем подумать. Ты хорошо ныряешь? — спросил он вдруг Василида.

— Я и плавать-то не умею, — сообщил тот.

— А мы с Аджином научим.

— Это зачем?

Но Федя лишь многозначительно посвистел сквозь зубы. Друзья не торопили, зная, что не в его характере останавли­ваться на полпути.

— Вы слышали, что раньше на месте Нового Света было? — спросил наконец Федя.

Друзья молчали.

— Я тут кое-что почитал в библиотеке. В прежние века здесь город стоял, забыл только, как назывался. Большой город, богатый, со всем тогдашним миром торговал...

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Аджин.

— А то, что в те времена недалеко от берега много кораблей затонуло. А один — полный золота: он войску наемников жало­ванье вез. Смекаете? Если его найдем...

— Так его, небось уже давно нашли, — сказал Василид.

— А вот и нет! В то время берег на добрую сотню метров ближе к горам подступал — глубоко было. А потом забыли.

— Так уж и забыли... — возразил Василид.

— А как же! Две тысячи лет прошло! — Федя поочередно глянул на друзей. — Ну как, поищем?

Те переглянулись между собой. Аджин поерошил волосы.

— Надо попробовать, — сказал он и блаженно рассмеялся.

— А ты? — спросил Федя Василида.

— Я — как все.

— Вот и хорошо! Завтра же и начнем.

С этой минуты море, полное дивных тайн, уже притягивало их к себе. То ли солнце, клонившееся к закату, отражалось в нем, то ли песчаная отмель проглядывала сквозь лазурь, но только и впрямь казалось, что вода недалеко от берега отсве­чивает золотом.