знакомит приятелей с третьим участником будущего союза

Прошло несколько дней с тех пор, как Федя поселился в Новом Свете. Свободного времени у него было хоть отбавляй. До открытия школы, по словам отца, еще далеко: нет ни помещения, ни учителей, ни учебников.

Каждый день Федя спускался к морю, толокся у причалов в порту, купался в одиночестве. Хотел было подняться на Святую гору, чтобы осмотреть крепость, но скоро уперся в непроходимую чащу деревьев и кустов и отступил. Углублять­ся в горы Федя вообще пока не решался, памятуя о предостере­жениях хозяйки. Рыжего монаха он, конечно, во внимание не принимал, но то, что в горах еще бродит недобитая белогвардей­ская банда, подтвердил отец. Оказалось, что в день их приезда один из отрядов банды захватил соседнее с городом село. Бандиты даже готовили нападение на Новый Свет, но их заста­вили отступить.

Отец принес ревкомовский паек: кукурузу, фасоль, расти­тельное масло, сухофрукты — всего понемногу. Все отдал вдове, и она прилагала всю изобретательность, чтобы и без мяса посытнее накормить своих жильцов. В хозяйстве была буйволица, поэтому сыр и молоко всегда стояли на столе.

В общем, жилось скудно, но не голодно. Тинат души не чаяла в своих постояльцах, хотя и стеснялась Ивана Егоровича и в его присутствии прикрывала лицо платком.

Однажды, уходя в ревком, Иван Егорович взял с собой сына и разрешил ему рыться в книгах, предназначенных для городской библиотеки. Кое-что Федя отобрал для чтения и уже собирался уходить, когда взгляд его наткнулся на книгу, заглавие которой вызвало у него восторг и безмерное удивление. «Александр Дюма, — прочел он на обложке. — Путешествие по Кавказу».

Как?! Знаменитый романист, имя которого связывалось с образами отважных мушкетеров, который и сам-то пред­ставлялся не иначе как в плаще и со шпагой, бывал в России и где-то рядом бродил по Кавказским горам! Все это Федя узнал, прочитав первую страницу, и, не мешкая, захватив книжку, поспешил домой. Речь в ней шла о событиях весьма отдаленных, но Дюма есть Дюма, и вскоре Федя захлопнул прочитанную книгу. После этого время опять потянулось медленно.

Однажды утром, проводив отца до здания ревкома, он стоял на перекрестке улиц, раздумывая, куда бы направиться.

Город еще только начинал день: под навесами развешивали и раскладывали свой товар владельцы лавчонок, торговцы шашлыком устанавливали по сторонам улицы мангалы, покупа­тели спешили на базар. И вдруг Федя увидел Аджина. Как ни рано было, тот уже возвращался из леса. Рядом с ним непо­нятным образом двигалась огромная вязанка хвороста. Лишь присмотревшись, Федя различил торчащую из-за прутьев ушастую морду с печальными глазами, а внизу мелькающие кончики копыт.

Аджина сопровождали двое мальчишек. Рядом бежал Худыш.

Во избежание новой, неминуемой, как ему казалось, потасовки, Федя решил уклониться от встречи. Но Худыш, радостно залаяв, подбежал к нему, надеясь на лепешку.

Встреча приняла неожиданный оборот. Аджин протянул Феде руку и, когда тот неуверенно пожал ее, представил своим спутникам:

— Это мой друг... из Москвы приехал. Его отец самым главным учителем у нас будет.

Его приятели в свою очередь принялись трясти Федину руку и похлопывать его по плечу.

Федя чувствовал себя не очень-то ловко. В Москве он был лишь однажды, и так давно, что помнил только маленький грязный двор дома, в котором они остановились с отцом; по двору разгуливали куры и грелась в луже свинья. Смутно помнил еще тучи галок над кремлевскими соборами и пряники, что купил ему отец. Но к счастью, расспросов о Москве не последовало, так как Аджин не захотел делить с кем-либо общество столь почетного гостя и увлек Федю за собой.

Во дворике духана Аджин разгрузил ишака и, не показыва­ясь на глаза Юсуфу, поспешил на улицу.

— Говори теперь, что будем делать, дорогой, куда пой­дем? — спросил он Федю.

Федя раздумывал недолго: крепость на вершине горы манила его с первого дня, и он показал на нее.

— Святую воду хочешь пить?

— Что еще за святая вода? Крепость хочу посмотреть.

Аджину это желание показалось странным.

— Там только камни да деревья, — сказал он. Но пойти на гору с готовностью согласился.

Около мельницы, принадлежавшей монастырю, приятели свернули на сооруженный из жердей и виноградных лоз мостик через пенистую, озорную речку Монашку. У входа на мостик расположился какой-то предприимчивый фотограф. При изве­стной храбрости тут можно было сняться в обнимку с ручным медведем или верхом на чучеле благородного оленя.

От мостика дорога серпантином пошла вверх. Чем выше, тем гуще становился лес. Исполинские дубы, буки и вязы сходились над головой зеленым сводом, и путники шли как в тун­неле.

Федя был счастлив. Наконец-то он не один. У него есть приятель. И как хорошо в такое утро шагать в гору упругим шагом, вдыхать этот воздух, видеть всю эту необыкновенную красоту. А впереди их еще ждет крепость...

Аджин не задумывался над своим состоянием, просто рад был случаю провести день за пределами чадного духана и отдавался беззаботному веселью. Он словно задался целью поразить нового друга своей ловкостью и проворством: скакал вокруг, как коза, оглашая окрестности воплями, раскачиваясь на ветках, как обезьяна. В одном месте он вспугнул белку и вслед за ней начал карабкаться на дерево. Белка поднималась все выше, временами останавливалась и поглядывала на своего преследователя, высовывая из-за ствола любопытную мордочку. Но когда казалось, что Аджин вот-вот схватит ее рукой, она сделала прыжок и преспокойно спланировала на соседнее дерево.

Ребята все чаще обгоняли паломников. Это были бедняки, одетые в лохмотья, с изможденными лицами. Они брели, опираясь на палки. Для Аджина зрелище было привычным, но у Феди при виде этих людей радость гасла.

Наконец вершина. Федя ступил на ее площадку и замер: вокруг на сотни километров простирались необозримые дали...

Море, серебряное от солнца, поднималось выше горизонта; далеко внизу лежал городок. Лодки и фелюги у причалов напоминали стайки рыбок, собравшихся у берега на кормежку. Дилижанс, кативший по сухумской дороге, казался ползущим тараканом. В стороне, противоположной морю, тянулись суровые и величественные горные кряжи, уходившие вдаль, и замыкались сияющей снежной белизной хребта.

Федя смотрел как зачарованный. Недаром обожаемый им Дюма писал: «Это был Кавказ, то есть театр, где первый поэт древности составил свою первую драму, героем которой был Титан, а актерами — боги... Понятно, почему греки заставили сойти мир с этих великолепных вершин».

Монахи неспроста оборудовали здесь смотровую площадку: в таком месте верующие невольно чувствовали себя букашками перед лицом творения всевышнего и примирялись с мыслью о бренности своего существования.

Аджин поглядывал на нового приятеля с таким видом, точно все окружающее — дело его рук.

Вслед за группой паломников мальчики прошли в ворота монастырского подворья[25]. Оно занимало западную часть крепости.

Разве можно было предполагать, что здесь, на вершине горы, будет такое скопище народа! Люди сидели в тени стен и деревь­ев, толпились возле высившейся в стороне часовни. Длинная очередь тянулась к святому источнику. Безрукие, хромые на костылях и деревяшках, слепые с протянутыми вперед руками, матери с плачущими младенцами на руках.

Два монаха, поочередно черпая из отверстия в скале, разливали воду в подставленные бутылки, пузырьки, фляги. Стоявший на возвышении поднос на глазах заполнялся медяками. Сняв шапки, люди крестились, со слезами пили воду, ждали чуда.

— А это ли не чудо? — обращаясь к окружающим, воскликнул старик, сидевший неподалеку от мальчиков. — На вершине горы животворный источник столетиями утоляет жажду, рабов божьих исцеляет и, сколько ни черпай, не убывает ни на каплю.

Окружающие согласно кивали, истово крестились. Федя позвал Аджина:

— Пойдем отсюда, что-то это место смахивает на ба­зар.

Чтобы добраться до основных крепостных сооружений, ребятам пришлось преодолеть беспорядочное нагромождение камней: они словно были призваны охранять от гомона паломников покой величественной, молчаливой цитадели. Остатки стен и башен громоздились, подпираемые скалами. Отовсюду из руин тянулись к небу деревца фиги и благородного лавра; из трещин и проломов, вцепясь в них когтистыми корнями, свисали побеги плюща; изумрудной стежкой пробива­лась по швам между камнями трава. Тишина нарушалась лишь пением цикад. Великий всепобеждающий покой пришел на смену бурным событиям прошлого, свидетелями которого были эти стены.

У Феди загорелись глаза: здесь и на самом деле может случиться что-нибудь необычайное, чудесное! В таком-то месте!

Аджин, как оказалось, тоже был здесь впервые.

Они долго лазали среди развалин: обследовали много­численные помещения крепости, прошли по узким переходам, заглянули во все башни. Дверные проемы в крепости были до того низкими, что Федя раза два стукнулся головой о верхний свод.

Пройдя цитадель насквозь с юга на север, приятели оказались на площадке, окруженной с трех сторон полуразва­лившимися строениями; с северной стороны ее замыкал лишь невысокий парапет. Федя первый перегнулся через него. В тот же миг по спине его пробежал холодок, и он отпрянул назад: сразу за парапетом уходила вниз бездонная пропасть. За безопасность с этой стороны осажденные в крепости могли быть спокойны.

Аджин вдруг ойкнул, и Федя, проследив за его взглядом, увидел в одной из стен нишу. В ней высилась груда человеческих костей, венчаемая тремя черепами. Над нишей были высечены стихи.

Федя прочел вслух:

С любовью просим вас,

Посмотрите вы на нас.

Мы были такими, как вы,

Вы станете такими, как мы.

Идем-ка туда, где повеселее, — предложил Федя, не глядя на черепа. И они быстрым шагом отошли подальше от стены.

Из всех башен хорошо сохранилась только одна — квадрат­ная, самая высокая. Три ее этажа соединялись крутыми камен­ными лестницами; узкие окна выходили на четыре стороны света, позволяя обозревать все подступы к цитадели. Сюда для отдыха они и забрались. Уселись в проломе окна, свесив ноги наружу.

Солнце уже прошло половину своего пути, и небо обдавало зноем. Неподвижность, мертвая тишина царили в развалинах и в зарослях, обступающих крепость. Со стороны монастырского подворья, где были паломники, тоже не доносилось ни звука.

— Эх, — вздохнул Федя, — наверняка где-нибудь здесь клад запрятан: уж если черепа есть, то и клад рядом ищи...

— Какой клад? — не понял Аджин.

— Что, не знаешь, какие клады бывают? Ну, деньги там... или золото.

— Тогда давай найдем! Юсуф завтра в Сухум поедет, — дадим денег, пусть конфет, халвы привезет.

— Чудак-человек! Халвы, конфет... — Федя усмехнулся. — Если найдешь эдакий пузатый кувшинчик, набитый золотыми монетами, так весь сухумский базар можно купить, да еще останется.

Аджин недоверчиво взглянул на приятеля, поцокал языком. Потом спросил:

— А ты знаешь, как искать этот... клад?

— Знаю... — ответил Федя, но уже не так уверенно.

— Тогда скажи как, дорогой!

— Ну вот, например... Видишь то дерево? — Федя указал на огромный дуб, засохший от старости.

— Вижу...

— Надо встать под деревом, отыскать на нем самый большой сук и сделать тринадцать шагов в ту сторону, куда он указывает... Потом с закрытыми глазами повернуться несколько раз на одном месте и подбросить камень. Где он упадет, там и копай.

Аджин загорелся:

— Давай так сделаем!

— В другой раз как-нибудь. Лопаты-то нет: копать глубоко надо. Думаешь, так себе, присыпали землей, да и все? И копать надо не днем, а ночью.

Аджин озадаченно посмотрел на друга:

— А это зачем?

— Так уж водится... Хотел бы я знать, что ты будешь делать, когда у тебя в кармане окажется сто тысяч.

— Если бы деньги нашли, я бы коня у князя Цанба купил, ружье бы купил, саблю.

— А дальше что? Ездил бы по городу и коня своего показывал?

— Зачем, я абреком бы стал: богатых бы грабил, деньги бедным отдавал бы...

— Скоро у нас бедных и так не будет, — уверенно сказал Федя. — А я знаешь, что бы на эти деньги сделал? Купил бы оружия, коней, собрал бы отряд из таких, как мы, и в Персию или Турцию подался. Подняли бы восстание против тамошних богатеев, начали бы гражданскую войну... Вот это жизнь! Так или нет?

— Правильно, дорогой! Я твоим помощником буду!

Федя мечтательно улыбнулся, хлопнул Аджина по плечу:

— Потерпи, друг, наше от нас не уйдет. Дай время, и я что-нибудь придумаю. А пока пошли домой.

Чтобы выйти из крепости, мальчикам пришлось снова миновать дворик над пропастью. Федя вдруг остановился.

— Смотри-ка, — он указал на парапет. На нем стояли три большие глиняные, дочерна закоптелые плошки.

— Что за чертовщина! Час назад здесь ничего не было.

— Верно! Я тоже помню.

Кому и зачем понадобились они здесь? Аджин, суеверный, как все жители Нового Света, первый нашел объяснение:

— Здесь дело рук нечистого. Уйдем скорее.

Федя рассмеялся:

— Вон тебя куда понесло!

Впрочем, он тотчас же смолк; оба приятеля, как по команде, огляделись вокруг. Значит, пока они сидели в башне, здесь кто-то побывал. Не отставая друг от друга, мальчики обошли .все прилегающие к дворику строения, обследовали каждый уголок. Но следов пребывания человека больше не нашли. Когда вернулись на площадку, Аджин предложил:

— Давай столкнем их в пропасть.

— Нет, придем в другой раз и посмотрим, что дальше будет.

Чтобы сократить обратный путь, ребята прошли прямиком через лес и вышли на дорогу, минуя подворье. Спуск прошел куда быстрее, чем подъем, временами они бежали под гору. Когда перешли мостик через Монашку, Аджин предло­жил:

— Давай к монастырю свернем, я место одно знаю, фейхоа можно нарвать.

Федя впервые слышал это слово.

— Ну, фрукты такие есть, самые сладкие, — пояснил Аджин. Через несколько минут они оказались у монастырской стены.

У того места, где Аджин не раз уже проникал в сад, на стене маячила темная фигура.

— О, сын злого духа! — ругнулся Аджин. — Что ему там надо?

Когда подошли ближе, оказалось, что это мальчик. Он сидел, обняв ноги так, что колени почти касались подбородка. Одетый в черную рясу и скуфейку, он походил на нахохливше­гося галчонка.

— Эй ты, монах в синих штанах! — крикнул Аджин. Мальчик на стене невольно опустил глаза, словно хотел увидеть цвет своих штанов, но ряса скрывала его ноги, и даже носки ботинок не выглядывали из-под нее. В своем одеянии он больше походил на девочку. Да и лицо было как у девочки: большеглазое, с припухшими губами; волнистые светлые пряди волос спускались на плечи.

— Ты живой человек или пугало? — продолжал Аджин. — Чего сидишь, людей пугаешь?

— Я не пугаю, так сижу, — негромко ответил инок. Ему было не по себе под взглядами этих незнакомых мальчишек.

Федя поспешил вмешаться.

— Как зовут тебя, монашек? — спросил он мальчика.

— Я грешный послушник Василид, в монахи еще только готовлюсь.

Аджин нетерпеливо перебил его:

— Слушай, вот монахи говорят, что они добрые... Взял бы да принес фейхоа: человек из Москвы приехал, никогда не ел, надо угостить.

— Если надо — принесу.

— А если обманешь, уйдешь, а мы жди тебя? — подзадорил его Аджин. — Тебе и нарвать не дадут.

Василид даже слов не нашел от возмущения: уж кто-кто, а главный монастырский садовод отец Тиверий всегда благово­лил к нему. Подумаешь, невидаль — фейхоа!

— Ждите! — крикнул он и скрылся.

Однако Аджин был недоволен; он опасливо озирался.

— Ты чего? — спросил Федя.

— А вдруг сторожей позовет...

— И поделом: в другой раз дразниться не будешь.

Аджин промолчал. Федя почему-то был уверен в добрых намерениях послушника. Он сидел, привалившись спиной к дереву, и спокойно ждал.

Времени прошло немного. Вскоре послышался шорох, и на верх стены, подталкиваемая невидимой рукой, стала корзинка, а следом за ней появилась голова в скуфейке. Осмелевший Аджин быстро подскочил и принял корзинку из рук Василида. Ого! Поверх плодов фейхоа, напоминавших лимоны, только размером поменьше и темно-зеленого цвета, лежали крупные как на подбор груши, гранаты и густо-фиолетовая кисть винограда. Из груш готов был брызнуть сок, и Аджин предло­жил начать пиршество с них.

Усевшись в тени, мальчики с наслаждением впились зубами в сочную мякоть. Послушник устроился в прежней позе на стене и удовлетворенно наблюдал за ними.

— Что же ты? — спохватился Федя. — Иди, ешь с нами.

— Нет, нельзя: по уставу не имею права обитель покидать... и вкушать без благословения старшего.

— Подумаешь! Никто и знать не будет.

— Нельзя — грех. Один грех, другой, а на том свете покою не будет.

— Ну и порядочки! — покрутил головой Федя.

— Кто всегда смотрит на небо, очень легко разбивает себе нос, — авторитетно добавил Аджин.

Послушник не ответил.

— Что же тебе тогда можно? — осведомился Федя.

— Молиться, послушания исполнять... работать, значит. Я в келейниках у игумена состою, его поручения выполняю.

— Да, не позавидуешь... И не скучно тебе?

Василид подумал.

— По правде говоря, скучно: во время службы иногда боюсь, как бы не заснуть... Я рисовать люблю; скоро у меня краски будут, тогда не скучно станет.

Федя приглядывался к послушнику. Монастырская жизнь давно интересовала его: что там, за высокой стеной, за тесным строем кипарисов? Рассудком он понимал, что монахи — обыкновенные люди, но таинственность, окружающая этот незнакомый мир, возбуждала любопытство. Не переставая есть фрукты, он расспрашивал Василида. Вдруг он заметил, что с Аджином творится что-то неладное. Тот не принимал участия в разговоре и ел едва-едва. Вскоре он вообще перестал загляды­вать в корзину и оперся затылком о ствол дерева. Лицо его побледнело, на лбу выступил пот. Ничего не понимая, Федя спросил:

— Что с тобой?

Тот вяло отмахнулся и закрыл глаза.

— Может, объелся?

— Малярия... — понимающе качая головой, сказал Васи­лид. — Погодите здесь, я лекарство принесу.

Он исчез за стеной.

А Аджину становилось все хуже. Приступ усиливался: пот заливал лицо, тело начинал бить озноб. Федя снял с себя рубашку и накинул на плечи приятелю. Ему впервые приходи­лось наблюдать приступ малярии — зрелище было тягостным. Моментами Феде казалось, что Аджин умирает.

Наконец за стеной послышалась возня. Запыхавшийся, распаренный Василид влез наверх, а затем, не раздумывая, спрыгнул к ребятам.

— Возьми, это хина, — срывающимся голосом сказал он, протягивая Феде пакетик с порошком. В руках у него откуда-то появилась кружка, он метнулся к ручью, протекавшему рядом, и вернулся с водой.

Аджин к этому времени уже лежал, скорчившись на земле и весь дрожал. Федя с Василидом приподняли его голову. Аджин безропотно проглотил порошок и запил водой; зубы его стучали о кружку.

Прошло несколько минут. Приступ шел на спад.

Близился вечер. Озноб сменился слабостью. Аджин поднялся с помощью ребят и для того, чтобы идти, вынужден был обнять Федю за плечи.

— Ну, пока, — сказал Федя Василиду.

— Прощайте... Храни вас господь!

Ни Федя, ни тем более Аджин не могли даже предположить, что творилось в душе у маленького послушника, как тягостно было ему оставаться одному после столь неожиданного знакомства.

Приятели отошли уже на порядочное расстояние, когда Василид нагнал их и сунул Феде корзинку с остатками фрук­тов.

— Гостинец-то забыли, — волнуясь, сказал он.

— Я не забыл, — возразил Федя, — корзинка-то твоя!

— Чего там, бери, может, когда и принесешь.

— Спасибо! Добрая ты душа...

В обнимку с пошатывающимся Аджином Федя стал спускаться по тропинке в город.