посвящённая пассажиру фелюги и пассажиру дилижанса

В нескольких километрах к западу от Нового Света высятся остатки огромной прямоуголь­ной башни из окатанных валунов — часть большого укрепления, некогда охранявшего проход между крутым склоном горы и морем. За последние столетия море потеснило берег, и обезглав­ленная башня оказалась в воде, одинокая, заброшенная, исхлестанная ветром, омываемая штормо­выми волнами. Башня и выступающие из воды остатки от нее развалины крепости образовали укромную бухту. Иногда рыбак, застигнутый непогодой, находит в ней приют. А еще бухта слу­жит перевалочной базой для контрабандистов, но об этом мало кто знает.

В сумеречный час, предшествующий рассвету, в море недалеко от башни встала на якорь турецкая фелюга.

Через несколько минут от нее отделилась лодка. Гребец, стараясь не шуметь веслами, по­догнал ее к подножию башни, и с кормы прыгнул на береговые камни высокий человек, а лодка, развернувшись в море, вскоре растаяла в тени фелюги. Спустя некоторое время и фелюга скры­лась в предутреннем тумане.

Оставшийся на камнях человек, осторожно ступая, отыскал вход в башню, вошел в нее, за­жег керосиновый фонарь и по полуразрушенным ступеням поднялся на второй этаж. Здесь, вы­брав место в углу, он улегся прямо на каменный пол, подложив под голову дорожный мешок.

Он спал чутко и недолго. Когда проснулся, в узкие амбразуры башни косыми лучами вли­вался утренний свет; переходя от одной амбразуры к другой, человек оглядел окрестности. Увидев на дороге группу людей, шедших в сторону города, он оживился.

Быстро спустившись к воде, он разделся и, держа одежду над головой, перешел вброд на берег. Здесь он умылся и проделал несколько гимнастических упражнений.

Приезжий был статен, высок ростом, и, если бы не густая длинная борода, ему можно было бы дать лет сорок. Когда он снова облачился в поношенный костюм, надел на плечи котомку и взял в руки посох, то стал похож на паломника.

Держа сапоги в руке, он вышел на дорогу и, присев, начал обуваться. Группа людей порав­нялась с ним.

— Мир в дороге! — приветствовал он их.

— Спаси Христос! — ответил идущий впереди старик. — На богомолье? Идем с нами.

Ночной пассажир легко встал и охотно зашагал с паломниками.

— Впервой, соколик, на Святую гору идешь? — спросила его шагавшая рядом старуха.

— Да, впервые.

— А я уж в который раз... Раньше сюда видимо-невидимо православных шло, а нынче не то — отходить стал народ от поры... Что лечить-то будешь?

— Зубы, — усмехнулся незнакомец. Но старуха приняла его ответ всерьез:

— Святой водой пополощешь да Варваре Великомученице помолишься — все и пройдет.

— А если малярия схватит, тогда как?

— От лихорадки Василий Новый помогает, от запоя — святой Вонифатий...

Не слушая старуху, незнакомец бросал взгляды по сторонам. Он узнавал пейзаж у дороги. Воспоминания были не из приятных: здесь он безуспешно пытался поднять свой батальон в контратаку. Красные не отпускали их, висели на хвосте, так что с английских крейсеров, поддер­живавших отступающих, несколько снарядов попало в расположение его батальона.

Казалось, после горечи поражения, которую он познал тогда, не будет сил для дальнейшей борьбы. Но вот он опять в этих местах, и волнующее чувство опасности вновь будоражит душу. За этот дивный уголок земли проливали кровь финикийцы и египтяне, греки и римляне, воины Митридата и генуэзские наемники. Теперь и ему предстояло включиться в эту непрекращающуюся борьбу.

Дорога миновала небольшую седловину и вышла к первым домикам городка. Вдали, на склоне горы, уже виден был монастырь. Возбуждение овладевало незнакомцем, ему приходилось сдерживать шаг и горбиться, чтобы не выделяться из группы паломников.

Вышли на улицу, тянущуюся вдоль моря. Взгляд незнакомца упал на вывеску духана «От­дых под чинарой».

«Хорошо бы послушать, о чем говорят в городе, — подумал он. — В духан зайти, что ли? И позавтракать, кстати, не мешает». Но быть одному — значило привлекать к себе внимание.

— Отец, — обратился он к старику-попутчику, — давай зайдем перекусим.

— Не по карману мне деньгами сорить... Да и нехристи небось там одни сидят, — ответил старик.

— Сделай милость, составь компанию, я угощу. Здесь, говорят, кефаль отменная.

— Разве что и правда, рыбки отведать...

В духане за столом сидели охотник Тагуа, кузнец Астан и еще несколько горожан. Им при­служивал Аджин. Юсуф, кланяясь, сколько позволял ему шарообразный живот, проводил новых посетителей в угол и смахнул грязным полотенцем пыль со скамьи. Они заказали по порции жаре­ной кефали.

Охотник продолжал рассказ, прерванный паломниками.

— Знаете Харихан? Ту, что в Эшерах живет?

— Знаем, знаем! — отозвалось несколько голосов.

— Так вот, работала она в саду и на тебе — откопала старинную золотую монету! Обрадо­валась, сторговала на это золото у князя корову: детей у нее трое, молока не хватает. А тамошний священник прослышал о монете и уж тут как тут. «Пожертвуй, — говорит, — эти деньги на храм божий — зачтется во спасение души». И так умело обхаживал, что совсем было уговорил бедную вдову. Да тут, видно, сам бог ее вразумил. «Давай, — говорит она, — лучше сделаем так: я куплю у князя корову, а уж князь пусть пожертвует эти деньги на храм». Так и ушел поп ни с чем.

— Господи благослови и помилуй! — донеслось из угла, где сидели паломники.

Это восклицание потонуло во взрыве смеха, а Аджин приметил, что тот из паломников, что постарше, сидит, зло посверкивая глазами.

— Да, — отозвался кузнец, — попы уж если пронюхают, что у кого-то из прихожан заве­лись денежки, тянутся к ним, словно шакалы к курятнику. Здешние монахи тоже в этом деле не последние, даже за воду им плати...

— Боже, неужели нет святого места на грешной земле! — снова донеслось из угла.

— Ты что-то сказал, почтенный? — обернулся к паломнику Астан. Тот раздраженно ответил:

— Я пустился в дорогу, чтобы уйти от мирского безобразия, достиг святой земли, но и здесь слышу оскорбление господа!

— Успокойся, старик. Это дело хозяйское — иди куда вздумается. Но отцы наши и деды жили на этой земле и не подозревали, что она какая-то особенная. Жили себе, работали, детей рас­тили. Наши священники и монахи такие же, как везде. И свет был бы слишком удобен для них, если бы мы позволили им окончательно сесть себе на шею. Может, мы и не очень усердные хри­стиане и магометане, но зато с недавних пор живем в мире между собой: сидим вот за одним сто­лом...

— То-то я и говорю, — прервал его старик, все больше распаляясь, — нехристи вы все! Сидите бражничаете, и нет среди вас твердых в вере христиан, чтобы обращать идолопоклонников в святую веру, а поганых магометан изгонять с этих святых берегов...

Настороженная тишина последовала за его словами.

Спутнику старика было явно не по себе, его лицо выражало беспокойство и досаду.

— Да, — нарушил молчание Тагуа. — Я христианин, и если верить тебе, старик, то лишь потолок отделяет меня сейчас от неба...

— Не богохульствуй! — закричал старик. — Не царствие небесное, а муки адовы уготова­ны тебе, грешнику!

— Да уж лучше в ад, чем с тобой. Ты-то небось в рай метишь?

Эти слова вызвали у присутствующих смех.

— Господи! — взмолился паломник. — Не отдай на посрамление раба твоего! Что за вре­мена настали: власть в руках смутьянов, разбойников, церкви разрушителей!..

Его товарищ поднялся и, не говоря ни слова, покинул духан.

— Ну вот что, божий человек! — Тагуа ударил по столу ладонью. — Замолчи, или даже твои седины не спасут тебя. Иди своей дорогой, не порть нам застолья.

Голос его прозвучал так грозно, что богомолец поспешно засобирался, вышел и уже за две­рью плюнул с ожесточением. Своего товарища он не нашел.

Отвязавшись от, не в меру, говорливого старика, пассажир фелюги почти бегом удалялся прочь от духана.

— Проклятый святоша! — бормотал он. — Не хватало из-за него в первый же день угодить чекистам в лапы...

А тем временем со стороны Сухум-Кале приближался к городу дилижанс — длинная телега на рессорах, с продольной скамьей, на которой под выгоревшим парусиновым тентом теснилось несколько человек.

Когда несмазанные колеса завизжали на спуске к городу, пассажир, сидевший последним в ряду, вдруг соскочил с дилижанса и бросился в заросли, начинавшиеся у дороги. Полусонный воз­ница не сразу спохватился и не остановил лошадей, а из пассажиров никто и не подумал пресле­довать беглеца.

Между тем пассажир, так ловко избежавший платы за проезд, бегом петлял среди деревьев, пока не убедился, что погони за ним нет. Тогда он перешел на шаг и даже стал насвистывать, по­игрывая тросточкой. Он был щупл и мал ростом, а по одежде больше всего напоминал мелкого коммерсанта, из тех, что заполнили в те времена приморские города. Он был одет в поношенные клетчатые брюки и темный пиджачок, под которым виднелась грязноватая сорочка с галстуком-бабочкой. Багаж состоял из одного узелка. Но вид у незнакомца был довольный. Он шел уверенно, словно вернулся в родные места.

Собственно, так оно и было. Два года назад он, Порфирий Смирягин, числился иноком Но­восветского монастыря.

Однажды монастырский совет направил его с братом Акинфием в окрестные селения для сбора доброхотных подаяний на ремонт храма. В ночь, предшествовавшую возвращению в оби­тель, Порфирий сбежал, прихватив всю сумму пожертвований.

Два года скитаний не принесли ему удачи. Деньги разлетелись мгновенно; десятки пере­пробованных способов разбогатеть не только не оправдали себя, а привели его к полному краху. Сидя в тюрьме и пользуясь навязанным ему досугом, он стал вспоминать свою жизнь в обители и решил, что путь к его будущему благополучию лежит через нее.

Так беглый монах Порфирий Смирягин вернулся к родным местам.

Скорым шагом мнимый паломник направился к монастырю.

Перед входом в обитель он остановился и, сняв картуз, перекрестился на лик святого, вде­ланный в каменную кладку над воротами. Он ни в грош не ставил все эти святые места, но сейчас следовало играть свою роль до конца. Беспрепятственно миновав ворота, он обратился к первому встречному монаху:

— Святой брат, не скажешь ли, как повидать отца казначея?

Монах подозрительно оглядел паломника, — как видно, он не внушил ему особого почте­ния.

— Занят отец казначей... Может, обойдешься, кто саном пониже?

Мнимый паломник едва не влепил затрещину чернецу, но вовремя смирил себя.

— Нет, мне бы казначея... Лепту внести на обитель.

— Ладно, идем.

Они остановились у входа в канцелярию.

— Подожди здесь. — Монах указал паломнику на скамью. Но посетитель не обратил вни­мания на его слова, а стал читать надпись на мемориальной доске, где сообщалось о посещении обители царем и великими князьями, о проживании в ней наместника Кавказа, перечислялись фа­милии крупнейших жертвователей на ее процветание.

«Да, — подумал паломник, — чего бы им и не гостить здесь — курорт хоть куда! Теперь и я авось поживу, отдохну малость. Только по части жертвований — дудки! Как бы самим не при­шлось раскошелиться...»

На крыльце в сопровождении давешнего инока показалась высокая фигура монаха в клобу­ке, с нагрудным крестом.

«Ого! — подумал паломник. — Такому пристало бы больше гвардейский мундир носить».

Лицо у казначея — бледное, с правильными чертами, в обрамлении черной бороды — было бы красивым, если бы не неподвижные мутные глаза.

С высоты крыльца казначей оглядел посетителя.

— Спаси тебя бог... Что надобно?— без всякой приветливости спросил он.

— Хотел бы лепту внести во славу божью, а если позволите, то и пожить в обители, дабы отрешиться от мирского безобразия и обрести мир душе. Благословите, святой отец.

Казначей сошел с крыльца. Едва он приблизился, прибывший вполголоса произнес:

— «Горе смеющимся».

В глазах казначея мелькнуло что-то живое.

— Спаси тебя господь и пресвятая богородица! Спасибо за даяние, зачтется во спасение души — Он перекрестил паломника и тихо добавил: — «Блаженны плачущие». — Вслед за этим он обернулся к иноку, стоявшему на крыльце:

— Брат Акиндин, вызови гостиника.

Монах скрылся.

— Ваше благородие, господин полковник, — возбужденно заговорил казначей. Но тот прервал его:

— Забудьте об этом, святой отец, для всех я — екатеринославский мещанин Алексей Ми­хайлович Нежинцев, так и в документах у меня значится.

— Виноват, Алексей Михайлович. Давно вас ждем. Да будет благословен господь, подвиг­нувший вас пуститься в столь рискованный путь. Здесь вы в безопасности. Комната готова, гос-тиник вас проводит, на него можете положиться — наш человек. Я немного погодя зайду узнать, как устроились...

Комната мало походила на монастырское помещение: деревянная кровать, ковер на полу, дорогая люстра — все как в первоклассной гостинице. Лишь аналой в углу да две-три иконы над ним напоминали, что полковник находится в святой обители.

Монах-гостиник повел рукой:

— Располагайтесь! Если что понадобится, вызывайте звонком. — С этими словами он по­пятился и вышел.

Нежинцев прошел к окну. Оно было затенено подступавшими к зданию кипарисами. За ними пролегала дорога, еще дальше раскинулось монастырское кладбище.

«Невеселое соседство, — подумал Нежинцев. — А впрочем, хорошо — безлюдно, тихо».

Он глянул из окна вниз. Высоковато, но в случае необходимости прыгнуть можно.

Итак, он здесь. Что сулит ему завтрашний день? Но что бы ни случилось, все лучше, чем сидеть в том пекле, откуда он вырвался и где изнывал до вчерашнего дня от нудной штабной ра­боты. Мысли его перенеслись за море, в Турцию.

За день до отплытия его вызвал Врангель.

Когда Нежинцев вошел в кабинет, командующий стоял у окна. За окном расстилался уны­лый галиполийский ландшафт с пыльным плацем, где маршировали отупевшие от зноя солдаты. Врангель был приветлив.

— Присаживайтесь, полковник. Я вызвал вас не для обсуждения вашей миссии: и вы и я с ней хорошо знакомы. Просто хотелось сказать несколько напутственных слов. Итак, пришло вре­мя учиться конспирации у товарищей большевиков. Вам это предстоит одному из первых. Будьте осторожны в стане наших врагов. Осмотритесь, войдите в жизнь обители и города...

Продолжая говорить, Врангель прохаживался по кабинету. Несмотря на жару, он был одет в длинную белую черкеску и высоченную барашковую папаху; на животе висел кинжал. «Что за маскарад?» — с раздражением подумал Нежинцев.

— Ваше превосходительство, — спросил он, — не скажете ли, чем объясняется неудача де­санта у Приморско-Ахтарской? Думаю, мне было бы полезно знать причину.

От Нежинцева не укрылось, как при этих словах Врангель передернул плечами. Но ответил он спокойно, сдержанно:

— Высадка десанта — ошибка. В тех местах еще было свежо воспоминание о нашем пора­жении, и приморское казачество не поддержало нас. Других причин нет Теперь же обстоятельства благоприятствуют нам: голод в Поволжье и разруха всколыхнут недовольство Советами. Кавказ­ское дворянство, хлебнувшее «сладкой жизни» при большевиках, примкнет к нам без колебаний. Возможная высадка десанта в Абхазии имеет и другие преимущества — с севера через горы Крас­ной Армии не пройти, а узкие проходы на побережье можно успешно оборонять в период собира­ния сил для последующего наступления на соседние области. Вы понимаете, насколько ответ­ственна ваша роль в моих планах?

— Да, конечно, господин командующий.

— Помните, голод — наш ближайший союзник. На этом можно успешно строить агитацию против Советов.

Врангель сделал паузу.

— Теперь я вам дам личное задание. По некоторым сведениям, монастырь, где предполага­ется ваша резиденция, обладает большими ценностями. Вы знаете, как нуждается в деньгах моя армия, попытайтесь заставить обитель раскошелиться. В конце концов, дело, за которое мы про­ливаем кровь, принесет избавление от власти безбожников. Напомните святым отцам, как щедры были к ним во все времена русская монархия и русское дворянство...

Воспоминания были прерваны деликатным стуком в дверь.

— Войдите! — крикнул Нежинцев.

Вошел отец казначей, а следом за ним монах, прислуживающий в номерах. Он поставил на стол поднос, накрытый белой салфеткой, и тут же вышел. Евлогий стоял у дверей.

— Хорошо ли устроились, Алексей Михайлович? — спросил он.

— Отлично, даже не ожидал.

— Слава богу! Отдохнете или побеседуем?

— Не стоит откладывать, ибо сказано: что замыслил делать — делай тотчас. Присаживай­тесь.

Казначей снял салфетку с подноса:

— Не желаете ли подкрепиться с дороги?

На подносе стоял кувшин с восковой водой, икра, закуска из рыбы, фрукты.

— Охотно, если разделите со мной трапезу.

— Вкушайте во здравие! И я, пожалуй, присоединюсь. Знаете ли, в хлопотах иной раз и по­есть недосуг... Ну, во славу божью! — Евлогий перекрестился. Нежинцеву пришлось последовать его примеру. — Да будет ваш приезд залогом успеха в нашем общем деле!

Они принялись за яства.

— Как дела обительские? — спросил Нежинцев.

— Да что там! Сил нет жить под пятой вероотступников. Скажите лучше, можно ли ждать перемен?

— Перемены, несомненно, будут. Но преуспеем мы или падем в борьбе — во многом зави­сит от вас.

— Что ж, мы готовы принять крест борьбы и страдания за церковь. Ведь сказал господь: «Изгоним лисиц и волков из виноградников наших». Будем и помогать, и благословлять ваше свя­тое воинство.

— Что ж, командующий на вас очень надеется. Теперь скажите: у вас есть связь с отрядами Фостикова?

— Есть, Алексей Михайлович. Способ связи — древний как мир и очень надежный, а в случае нужды и верхового пошлем.

— А что за способ?

— Вечером вместе с нашим человеком на колокольню поднимитесь, сами увидите. Будем извещать их о вашем прибытии.

— Кажется, я догадываюсь. А на месте какими силами можно располагать?

— Большинство князей и дворян с джигитами готовы хоть сейчас подняться, жаждут сра­зиться с Советами.

— Дворяне и князья — понятно. Но откуда джигиты?

— Видите ли, у абхазцев есть обычай, называется — аталычество. По этому обычаю дворя­нин, а случается и князь, берет на воспитание мальчика из бедной семьи. Это как бы роднит бед­няка со знатным человеком, и он невольно становится пособником своего покровителя. Ну, а кро­ме того, около богатого человека всегда крутятся бездельники, они за кого хочешь воевать будут, только плати.

— Н-да, — усмехнулся Нежинцев. — Что еще сообщить можете?

— Красных в городе немного осталось. Позднее я вам дам точные сведения о всех войско­вых частях на побережье. Есть, правда, еще вооруженные крестьяне из бывших партизанских от­рядов «Киараз», но немалое время нужно ревкому, чтобы их собрать. Места сборов мои люди знают точно.

— Я вижу, вы не теряли времени даром. С первой же оказией сообщу о вашем рвении ба­рону Врангелю...

Он замолчал. Теперь предстоял нелегкий разговор, и Нежинцев не знал, как к нему присту­пить.

— Джигиты и дворянское ополчение — это хорошо, — сказал он после паузы, — но во­оружение у них допотопное, шашками да кинжалами много не сделаешь. Есть возможность заку­пить в Турции современное английское оружие. Да и вообще, деньги, деньги... Ох, как нужны!

Казначей ответил не спеша, явно подбирая слова:

— Разве вам не известно, Алексей Михайлович, что в монастырском подвале есть склад оружия? Рискуя головой, мы сумели скрыть его от властей. У дворян тоже припрятано немало...

— Повторяю, святой отец: есть возможность приобрести настоящее современное оружие, от него, в большой степени, зависит успех дела. — Нежинцев решился идти напрямик: — По имеющимся у меня сведениям, обитель владеет немалыми ценностями.

Казначей уже понял, к чему клонит полковник.

— Кое-что есть, — заговорил он, откашливаясь, — но боюсь, что сведения ваши преувели­чены.

«Ага, попался, старая лиса! — мысленно воскликнул Нежинцев. — Есть-таки золото!»

— Кроме того, — продолжал казначей, — наш игумен замял какую-то странную позицию по отношению к новой власти...

— Не хотите ли сказать, что большевикам сочувствует?

— Боюсь, что именно так. В свое время не пожелал вступить в «Союз Михаила архангела»[37] и вообще... О складе оружия он не знает, но что касается денег, то наверняка заупрямится.

— Может, мне попытаться образумить его?

— Ни в коем случае! О вашем пребывании в обители ему не должно быть известно. Я обе­щаю подумать о вашей просьбе...

Его прервал стук в дверь.

— Кто там? — крикнул казначей. Из-за двери донесся детский голос:

— Отец Евлогий, вас к себе владыко требует.

— Видали — «требует»! А каково мне с ним разговоры разговаривать. Надо идти... Я пришлю уставщика, дабы он ознакомил вас с уставом и порядком служб. Посещайте иногда храм, пройди­тесь по святым местам, чтобы не выделяться среди прихожан. Да пребудет с вами господь! — Он склонил голову и удалился.

После ночевки на голых камнях было приятно растянуться на хрустящем крахмальном бе­лье. Засыпая, Нежинцев удовлетворенно подумал: «А золото из вас, святые отцы, я вытрясу. Даю в том свое дворянское слово».