Мы прошли мимо человека, курившего сигарету и выглядевшего задумчивым. Он не повернул головы в сторону двух голых молодых людей, мечущихся по периметру курортной зоны. Передвижение наше было более чем бесшумно, говорить мы могли, не издавая звуков.

«...тепло — внутри и снаружи…»

«…такое доброе ощущение, точно это наше общее тепло, а не каждого по отдельности.» ".смотри, люди...»

«...наше месторасположение сейчас несколько смещено, они не могут видеть нас.» ".месторасположение?»

«...график на оси координат, наши точки не совпадают...»

«...наши совпадают...»

«...ты понимаешь, о чем мы. это приятно.» ".ты светишься...»

«...вот и дом, а там джинны...»

«...пугаешь?..»

«...предупреждаю…»

«...мило...»

«...можешь передумать, можем пойти к тебе...»

«...нет...»

«...они могут не прийти, они приходят не каждый раз...»

«...не имеет значения, я никогда не видел джиннов, поэтому страх мой беспредметен, любопытство легко справляется с ним… не мне тебе объяснять, какое это безрассудное любопытство в моем состоянии...»

Маленькая гостиница была сконструирована целиком из дерева, деревом обшита, имела приятный лесной запах, который защекотал легкие, как только мы заскрипели скользким паркетом.

Консьерж проигнорировал нас, склонив голову над газетой, пока под мелодию досок мы осваивали лестницу. Она приблизила к нам третий этаж, где в коридоре мы вычислили ту самую замечательную дверку, к которой подошел ключ, неведомо как сохранившийся у Малевич.

«...милый дом...» — беззвучно пропела она, кружась и таким образом вплывая в лоно собственной квартиры.

«...почему я слышу тебя, а ты слышишь меня?»

«...точка соприкосновения, милый. каким-то образом мы не теряем ее сейчас, мы настроились на одну волну… жаль, но это пройдет.»

«...может быть, нет… "

«...да, дорогой, да...»

Номер выглядел тривиально: пара низких, почти горизонтальных кресел, двуспальная кровать, затянутая в белый чехол, журнальный столик, заваленный женскими предметами, плоское лицо телевизора, заросшее двухдневной пылью. Еще тончайший японский ковер под всем этим, а также пластмассовая люстра на динамичном шнуре. Распахнутые пасти двух чемоданов с вырывающимися оттуда коктейлями ярких цветов, задвинутые в угол, чтоб всегда быть под рукой, початая бутылка вина подле кровати, два бокала, пепельница, полная окурков. Поникшая голова высокого вентилятора, еще одни пляжные тапочки, большое затворенное окно, для верности запахнутое тяжелой коричневой портьерой.

Дверь очень медленно закрылась за нами.

Мы вступили на территорию джиннов.

«...я...»

«…ты…»

«...мы...»

«...муррр...»

Молочные руки обвили меня, при этом она принялась пятиться. Я инстинктивно двинулся за ней, стремясь быстрее сковать ее объятиями. И вдруг обнаружил, что, пока ее горячие ладони свободно гуляют по моему телу, мне почти не удается дотронуться до нее.

«...стой же...»

стою.

«…отдайся…»

«…возьми…»

Это было нелегко: она распаляла меня. Гладила, хватала везде, смеялась, целовала из ниоткуда, а я лишь метался по комнате, силясь ухватить девушку и перехватить инициативу.

Абсент на этот раз сыграл со мной злую шутку, я точно потерял координацию. Стены сменялись перед глазами, я даже натыкался на мебель. Отовсюду в меня летели части женского тела, которые я пробовал изловить, но это получалось ровно на мгновение.

Глаза застилало подобие тумана, он казался прозрачным, но отбирал четкость картинки.

Когда я устал, дрожащий от вожделения, тяжело дыша и замедляясь в атаках, так же вдруг — я возымел над ней власть.

Горячее тело с размаху схлестнулось с моим, руки в секунду превратились в замки, а раскаленные губы зашептали мне на ухо:

«…ты устал?»

«...немного...»

«...я дам тебе силу, ты не должен уставать, иначе тебе не победить...»

«...мне нужна сила...»

С размаху мы рухнули на кровать. Старое дерево угрожающе захрустело, принимая к себе молодую страсть и ярость, слившуюся в древнейшем из видов борьбы, когда одно начало побеждает второе. Хотя на чьей же стороне будет окончательная победа и кто тут Цезарь, однозначно сказать невозможно.

Силы действительно прибыло. Я ощутил невероятный прилив энергии, который напряг каждую мышцу, воспламенил сердце.

Это поняла и услышала моя женщина. Ее глаза округлились, а стоны переросли в вопли.

Глухо хрипя, пальцами я располосовал простыню, поцелуями собирая мед ее тела, безумный от наслаждения.

В тот момент мне не были страшны джинны, я забыл о них, а если бы и помнил, то вряд ли они вызвали бы во мне опасения. Тогда я полагал, что способен победить кого и что угодно, разрушить, что захочу, подчинить все и всех.

«…любимый… — трещала и трескалась по швам наша общая точка соприкосновения, — обожаемый...»

Увлеченный, я не заметил, как со стороны углов начали сгущаться тени. Как постепенно они принялись наползать, медленно приближаясь к кровати, густея по пути, начиная расти в высоту, принимая замысловатые формы. Скорее всего я не увидел бы их, ватная пелена застилала глаза, и единственное, с чем она не могла справиться, — абсолютное мерцание глянца кожи новой знакомой. Любые колебания ее чресл сокрушительным чувственным эхом сотрясали сложную упорядоченность моего подсознания. Собирая все это, ускользающее, пальцами, я выл нечеловеческим голосом.

Я чувствовал, что визуально-плотское отражение горящих зеленым пламенем душ в телесном мраморе друг друга и дает мне ту диковинную силу, что бесновалась в каждой клетке.

И вот — гигантская волна направленного взрыва раскаленной неги, как раз по периметру нашего ложа. Я ощутил неистовый жар, от которого лопнула на багровых плечах моих кожа. Он с невероятной скоростью метнулся вперед, испепелив нас в мгновение ока, благодаря чему клочковатые облака общего пепла медленно, но верно смешались.

«…человеческая роскошь…» — обессиленно просипел я, флегматично материализуясь, с измученными лицом и голосом, ища губами ее плечи и спину и чувствуя, что диковинная сила навсегда покинула меня.

«...злодей...» — прозвучал ответ прерывающимся голосом, фея потянулась и в мгновение ока уснула.

Исполненный лучших чувств, я кое-как натянул на нее тонкую простыню, сопротивлявшуюся мне с отвагой бетонной плиты. Перевернулся на спину, постигая сопротивление и внутри себя, и благодарственно замер, прислушиваясь, как во мне, точно в сосуде, мерно и ласково плещется истома.

Веки упали сами собой, сразу же сформировалось состояние полета. Будто кровать наша парила в незамкнутом пространстве, и подобие южного ветра остужало оплавленные оболочки.

Мироощущение освободилось от оков времени, так могло пройти и десять минут, и десять часов.

Неожиданно, повинуясь импульсу внутри, глаза мои распахнулись. И не увидели комнаты, которая была декорацией описанных событий. Вместо этого они уже на пороге век столкнулись с жуткой физиономией, крупнее моей раза в три и ощерившейся в огромной зубастой улыбке. Отвратительное лицо плотно прижалось к моему, и там, где скалился злобный рот, пребывала основная и самая важная часть моей головы.

Джинн отчасти был эфемерен. Пустые глазницы тем не менее разили злым неместным весельем. Джинны всегда встречали жертву подобным образом, делая так, чтобы первым делом она видела их и только их.

Комната наполнилась зловещим бормотанием, казалось, о своем в один миг зашептали углы и стены, пол и потолок.

Инстинктивно я попытался закричать, но в горле плотно застрял ватный ком, и я не издал ни звука. Однако джинн колыхнулся, отпрянул, после чего махнул подобием руки, что, словно лепесток, сорвала меня с кровати и бесшумно, но больно размазала о стену по левую руку.

Оглушенный, я с удивлением обратил внимание на то, что не заметил собственного полета, зато заметил прыть метнувшихся ко мне обоев. Правый глаз флегматично констатировал безмятежный сон моей спутницы, левый успел заметить руку нечисти, метнувшуюся ко мне, после чего горло мое пережало, точно плоскогубцами. Я заметался, пытаясь сопротивляться, но вместо этого почувствовал себя бабочкой, пришпиленной к листу бумаги. Дыхание ушло в никуда, я жалко дергался, пытаясь царапать и бить джинна, но тот в ответ на все мои потуги шикарно улыбался.

Задыхаясь, краем глаза я видел, как моя новая подруга перевернулась на другой бок, оказавшись ко мне лицом, но Морфей по-прежнему царствовал в ее голове.

«...сопротивляйся!»

Перед глазами завились круги, джиннов стало невыносимо много. Их улыбки сводили с ума, странное бормотание застилало разум, я перестал чувствовать плоскость, на которой сидел. Мои руки вдруг бессильно упали и забились внешними сторонами в демонической пляске конвульсий. Почти сразу же между пальцев попался некий предмет. Настолько небольшой, что сквозь призму насильственного умерщвления он показался мне последней тактильной галлюцинацией. Иллюзия не пропала, остатков гаснущего сознания хватило, чтобы зафиксировать это нечто в руке, осмыслить туманную возможность и с размаху ударить предметом по отвратительным глазам джинна.

«...мой мальчик...»

Комбинация подействовала, демон взвыл, и руки его потеряли мою шею. Бормотание усилилось, вселяя панический ужас. Я, как был — сидя, попятился и с помощью стены оказался на ногах. В эту секунду изнутри меня взмыла волна, встряхнув тело и голову. После этого на свет божий отрыгнулся зловещий сгусток, в момент обратившийся в еще одного джинна. Удар, и угол с готовностью принял мое бренное туловище, воз-намерясь придать ему собственную форму. Затея не вышла, и боль с дружелюбием напалма лизнула каждую клетку моего организма. Инстинктивно я выставил перед собой спасительный предмет, который так неожиданно помог мне выжить. Еще удивительнее то, что нечто оказалось женской шпилькой, которая в моем придушенном сознании виделась огромным древним оружием, хотя и терялась в пальцах. Я осуществил несколько резких движений ею, отгоняя страшные морды, которые, дрожа горловыми раскатами, кружили надо мной, пропадая и появляясь.

«…как храбро…» — скользнул камешек под корой головного мозга и с бульканьем ушел в подсознание.

Джинн материализовался подле Малевич, его зубастая пасть затрепыхала над ее глубоко сонной головой. Это заставило меня выйти из угла, а абсентового беса внутри меня — преисполниться яростью. Отвратительно непостоянная ткань чресл тварей плеснулась на недавно целованную мною кожу.

«…изыди!» — возопил я беззвучно, чувствуя исполинское эхо недавних сил. Колебания из моего рта взрыхлили атмосферу подле. Она нервно сгустилась, потемнела и — рванулась вперед гвоздеобразными осколками, поражая одно из мерзких тел. Руки мои взмыли вверх, усилие не показалось человеческим. На секунду руки замерли с поднятой вверх шпилькой, казавшейся невероятно тяжелой, после чего ухнули вниз, стремясь сокрушить нервно хрюкающего беса.

«...защити меня!..»

Бес с поразительной прытью улизнул из-под самого удара, лишив меня почти вкушенного удовольствия нанесения травмы. Шпилька снесла начисто спинку кровати, а еще один тяжелейший ответ пришелся из ниоткуда в солнечное сплетение. Стена по-родственному приняла мое слабое тело, с нежностью товарного поезда размазавшись о мой позвоночник. Организм встряхнуло, и он с легкостью расстался с воспринятой некогда пищей в жуткой изумрудной ауре.

С лицом душевнобольного и с той же природы упрямством через мгновение я был в центре комнаты. Руки неистово рассекали воздух шпилькой и метили в эфирные тела беспрерывно бормочущих тварей.

Казалось, зло соткало их из грязного куска реальности, и щедро, с размаху они раздавали мне оглушительные оплеухи, исходящие из ниоткуда и уходящие в никуда. Они намеренно резвились подле кровати спящей, выманивая меня из обороны, а в атаке я в любом случае проигрывал, размазываясь об очередную стену.

Мебель крошилась на все более мелкие осколки, под ногами хрустело, но боли я уже не чувствовал.

«…убей их, любимый!»

Все слилось в один злобный автоматизм.

После очередного пассажа с крушением мебели и встречей с равнодушной стеной где-то на дне себя я находил слезы сил и благодаря им кое-как поднимался на ноги. Взмахивал оружием и вновь кидался в центр комнаты, рубя с плеча и наматывая конечности джиннов на заляпанную грязью шпильку.

Со лба моего что-то капало, заливая глаза и руки. К бормотанию джиннов добавилось мое, абсолютно произвольное, вызванное истощением материи и духа. Голова точно отделилась от тела, перемалывая отвлеченные лиричности, а изломанное мясо само собой сходилось в бойцовой пляске с неопределенностью моего мира.

Наваждение спало неожиданно. В тот момент одна из тварей оказалась пришпилена к стене, а мое оружие влепилось в ее грудь по основание. Вторая нечисть тем временем сидела на моих плечах и когтистыми дланями методично правила мою внешность, испуская на волю гранатовое войско жизненной энергии.

В тот самый стильный момент, в обрамлении воплей, льющихся безумными реками из моего рта и чужих пастей, голова моя оказалась повернута именно таким образом, что я увидел широко распахнутые глаза. А с ними — уголок красивого рта, тронутый легкой, но двусмысленной улыбкой.

Явной вновь стала черно-белость окружения, что была и последние несколько часов. В течение этих же часов коричневая родинка на лице моей возлюбленной ни на секунду не теряла насыщенности цвета.

«…люблю тебя…»

Я повел плечами, и джинна, сидящего на моей шее, разорвало на куски, обдав меня кровавым душем с кусочками. Из груди того же, что был приколот к стене, я вынул ту самую — теперь крохотную — шпильку, и он стремительно испустил дух.

Бросив ставший бесполезным предмет себе под ноги, с непроницаемым лицом, обагренным жестоким утренним заревом, я повернулся к Малевич.

Реальность вздрогнула. И я уже находился рядом с ней. Секунды хватило на то, чтобы осмыслить это как собственную неосознанную возможность и кончиком пальца снять с ее щеки загадочную капельку.

«...доброе утро, дорогой...»

Мир преисполнился цветом. Острое солнечное лезвие одним взмахом отсекло все ложное и эфемерное. Комната оказалась опрятной и уютной, мебель в полной неприкосновенности, а растерзанные тела джиннов растворились в утренней улыбке, которая томно, а с тем лукаво блеснула в отогнутом уголке жалюзи.

Малевич не было.

На кровати, не прячась в простыню, а с долей гипнотизирующего бесстыдства потягивалась Сашка, олицетворяя полнейшую невозмутимость.

Она из воздуха вытягивала зажженную сигарету и бокал с очаровательно длинной ножкой.

«...как у меня…» — услышал я глубоко в голове и понял, что слышал этот голос не раз, почти каждый день, но только сейчас понял его правильно.

Глаза обожгла собственная нагота.

— Откуда ты? — единственное, что нашлось во рту.

«...а ведь чувствовал ее...»

И действительно — выросший в груди моей за длительное время нашего с ней общения своего рода «сашконометр» зашкаливал который день. Только психологический скафандр абсента не давал вовремя его различить.

— Я уже три дня тут, дорогой. — Демоническая девочка улыбалась. — Наблюдаю за тобой со стороны. — В бокале плескалось нечто рыжего цвета, аккуратный рот тянул это внутрь. — И все это время ты был так себе, а сегодня — молодец.

— Как ты узнала?

— Я узнала еще до того, как ты подумал об этом месте.

«...какие глупые вопросы, дорогой...»

— Откуда?

— Отец посоветовал съездить сюда. Я тоже не сразу поняла почему.

— Отец?

«...старый сукин сын…»

— Да, видишь ли, быть дочерью дьявола иногда очень полезно. — Тело бестии извивалось в еле заметном движении. Она догадывалась, что я отвык от нее, забыл. И соскучился по ее красоте. И теперь, как водой при смертельной жажде, она незаметно давала мне упиться этим.

— Ты достойная дочь своего отца.

«...сука...»

— Не груби, любовь моя! Неужели ты не скучал?

«...я же вижу обратное...»

— Ты себе льстишь.

«...отнюдь...»

— Ты изменил прическу.

— От тебя ничего не ускользает.

— И очки другие.

«...те были лучше...»

«...а мне плевать...»

— Так ты выглядишь гораздо моложе, я даже не сразу тебя узнала. загорел.

«...скорее почувствовала, что это ты. узнала твой запах...»

— Я сменил образ, стал другим человеком, даже парфюм сменил. Это старый психологический прием. Тот человек был поражен отвратительной хворью, до нового меня она доносится лишь эхом — очень редко.

«...так же как и ты сразу ощутил запах меня...»

— Неужели все было так плохо?

— Порой замечательно, но порой жутко, и это «жутко» не стоит сотни «замечательно».

«...ненавижу тебя…»

— А ведь я всегда была рядом.

«...я тоже ненавижу тебя, дорогой...» — Лицо ее не изменилось, незаметно став злым.

и >>

«...поэтому и не хочу оставить тебя в покое...»

— Слово «изыди» горит во мне неоновыми буквами.

«...что ты имеешь в виду?»

— Как будто мы друг друга не знаем!

«...не шепчи мне в голову...»

— Посмотри, какой ты сильный со мной! Поверь, ни одному земному существу не справиться с джиннами. — Рыжая жидкость в ее бокале не кончалась.

— Мне это не нужно теперь.

«...но ведь я и люблю тебя, дорогой...»

— Это не любовь.

— Ты не понял, милый, это сложная любовь. Я не могу ни причинять боль, это моя любовь с болью, я причиняю ее и тебе, и себе. Я мучаю нас обоих. Не могу без тебя, более того — не хочу без тебя. Потому что я люблю тебя.

«...я могла сделать так, что они убили бы тебя...»

— Я тоже люблю тебя, дорогая.

«...не могла...»

— Знаю.

— Поэтому не хочу быть с тобой. Я принял правила игры, я вошел во вкус, я причиню боль нам обоим. Ты была рядом, когда я второй раз прыгал в окно?

— Если бы меня не было рядом, ты убился бы еще в первый раз, дурачок.

— Тебе нравилось это зрелище… — Бесшумно я вернулся ближе к кровати и прилег подле Сашки. — А ведь я всю жизнь боялся высоты.

— Очень! — Улыбка ее стала как бритва. — Но я не могла позволить тебе умереть. — Она заложила руки за голову, а большая подушка создала сложную иллюзию прически. — Мне было и страшно, и захватывающе. Всегда хотелось и убить тебя, и спасти, но второе побеждало, потому что мне пока трудно представить, как это, когда тебя нет вообще.

— Я умер бы? — Глаза мои не моргали в потолок.

— Да. Когда ты прыгнешь и больше не придешь в себя на больничной койке, знай, тогда меня не было рядом. — Она хохотнула. — Или ты меня разозлил.

«...я нужна тебе...»

— А ен ароп ил ман тичноказ ровогзар? — с серьезным лицом спросил я.

— Перестань, ты знаешь, я не люблю этого. — Сегодня она уговаривала.

— Отэ ен орп янем.

— Я тебя прошу! — Она почти мурлыкала.

— Любимый.

—. — Я почти спал.

— Ты ведешь себя, будто меня нет. — Крохотная пауза завилась, как комар, уже в полной темноте моего разума.

— А ты есть? — Я неистово и целеустремленно хотел спать. Крепко, беспробудно, долго.

— Да… — Она словно задумалась. Игра ее была безупречна.

— Ты сама начала эту игру давно, вела себя, будто тебя нет. Была со мной и не была, потом не была и будто была.

— Но сейчас же я есть. Я рядом, ты видишь меня.

— Вижу, слышу, могу потрогать, но не воспринимаю.

— Это все синонимы, мой хороший, одно означает другое.

«...и масса аналогичных глаголов...»

— Ты — патентованная сука.

«...брось психотерапевтический тон...»

— Не говори так, Родик. Нельзя говорить такое человеку, который только что сказал тебе, что любит тебя. как бы ты к нему ни относился. тем более что ты сам.

— Кажется, мы говорим на разных языках.

— Прекрати.

— Каждый сам с собой.

— Не надо.

— Теперь здесь живет цинизм, детка. — Я не дал ей закончить. — Мне пора. — Я попытался встать, но понял, что не смогу. Веки налились свинцом, тело не шелохнулось, хотя мозг истерично и отрывисто приказывал подняться на ноги.

В комнате сгустилась тишина. Стены начали дрожать, затем размываться, появилось ощущение плавного и горизонтального спуска. Я пощупал рукой рядом, осуществив исполинское усилие, но рука не нашла ничего, хотя «сашко-нометр» давал показания несомненного ее наличия.

— Забудь, — бросил я все-таки из последних сил. — Или сделай вид, что забыла, или сделай вид, что сделала вид, будто забыла, или забудь и сделай вид. Все это ты отлично умеешь.

Проснувшись, я не помнил — пригрезилось мне последнее или было. Все пенилось предельно ярко в моей памяти, что очень редко случается, если купаться в зеленом озере, но я не был уверен, так как ни в чем уверен быть не можешь, когда имеешь дело с абсентом.

Я выкурил единственную сигарету, найденную на полу, и вышел из номера. Где-то что-то попискивало, но я маскировался безмятежностью.

С двух сторон на меня шли четыре женщины, три внимательно посмотрели на меня, а одна даже заглянула в глаза.

Они явно собирались на пляж.