Кто не знает Кевина Кваазена?

Кто не знает высокого, всегда загорелого мужчину, с внешностью, которая очень нравится женщинам, с зачесанными назад волосами, поблескивающими от геля. С живой, точно отдельное существо, улыбкой, чей изгиб насильственно делает тебя его другом. Каждая часть его лица будто ведет отдельную игру, в совокупности образуя гипнотический механизм. Тогда ты не в силах реагировать, сбитый с толку, а способен лишь беспомощно наблюдать атаки острых глаз, чей цвет лучше не пытаться определять, дабы не забыть, о чем идет речь, и слепо не подписать то, что могут подсунуть холеные длинные пальцы вездесущего маэстро. Ручка, которой вы подпишете себе приговор, будет, несомненно, золотой и изящной, и вы поставите подпись с легким сердцем и придурковатой улыбкой.

Высокий лоб его иногда линуется морщинами, чья бесовская динамика наряду с весьма активной бровью — будь то удивление или безудержное веселье, имеют свойство завораживать не менее.

Кевин заразительно весел, и, о чем бы ни шла речь, жертва всегда чувствует себя хорошо и спокойно рядом с такой убедительной и легкой на слово персоной.

Хищный нос с горбинкой постоянно целится в оппонента. Он единственный, кто незаметно семафорит об опасности, но все остальное слишком отвлекает, чтобы появившееся сомнение могло развиться в психологическую оборону.

Имен у Кваазена много.

Разные люди называют его по-разному, в разное время у него были разные документы. Но его нетрудно вычислить по тому, как он завоевывает ваши симпатии — завоевывает мгновенно. По тому, как с разбегу вокруг него начинают шумно вращаться шестеренки его задач и целей, как закручивается жизнь по его сценарию. И вот под истерический хохот своего хозяина руки тянут из воздуха невидимые нити, завязывая их в сложные узлы. Жизнь вертится подобно гигантскому кубику Рубика, один пласт видимости подгоняется к другому. Так растет гигантский бутерброд черного успеха отца демонической девочки.

Он любит и не любит строгие костюмы, он не любит чего-то статичного. Он может быть в офисе в шортах и в майке, он может быть там же мертвецки пьяным лежать на столе и регулировать процессы. Очень мало народу обслуживает его огромный офис. И как много всего делает он сам! Иногда им интересуются компетентные органы, бдительные люди пытаются следить за подозрительной организацией, но офис быстро исчезает, улики же расползаются, будто тараканы.

Кваазен — тот, с кого начинается торговля оружием, и речь идет не о простых механизмах, которые способны нести единичный урон. Он очень уважает сложные вещества и зловещие микстуры, обладающие апокалипсическими силами, разного рода маленькие чемоданчики и агрессивные атомы. Но Кевин очень умен и, ведя страшную торговлю, всегда держит под контролем тех, с горящими глазами, кто приобретает страшные приборы, ведь в его планы не входит лишиться части рынка. Его люди продают все это его же людям, а тот, кого ослепила иллюзия независимости, просто глупец, он видеть не хочет, что стал слугой черного маэстро.

Кваазену принадлежит большинство измерений, он сделал электронный абсолют своим союзником. Любые релаксационные, будоражащие, видоизменяющие, трансформирующие, отключающие и прочие зелья синтезируют его черные химики, пряча дурманных джиннов в крохотные разноцветные капсулы, кристаллы порошков и коварные жидкости.

Целая армия черных специалистов преданно служит отцу демонической девочки. Черные юристы, рождающие сложные схемы перераспределения ценностей, черные маркетологи, инициирующие засилье зловещих товаров, черные экономисты, заставляющие крутиться шар земной в обратную сторону, черные менеджеры, занимающиеся продвижением черного цвета во всех его ипостасях, черные врачи, сеющие болезни…

Вам срочно понадобилось новое сердце или, может, ваша печень уже не та? И этим ведает сокрушительная воля Кваазена, он поможет обновиться, поможет стать молодым. Вы вновь будете полны сил и сможете застать время, когда автомобили наконец оторвутся от земли и взлетят.

Кваазен ждал нас в полдень.

За десять минут до встречи самоубийца почувствовал острое беспокойство. Щемящее чувство набросилось на него из-за угла в паре кварталов от адреса, названного ему по телефону.

Отец демонической девочки, как и его дочь, для своих дел старался подбирать места, где никто не стал бы его искать и даже случайно не мог бы помешать. Это были здания на капитальном ремонте или закрытые по тем или иным причинам объекты. Если таких не находилось — он сам организовывал что-то подобное.

По указанному адресу не оказалось ничего, кроме телефонной будки. Отличительно-новой, обыкновенно-красной, с тонированными стеклами. Что в ней было не так, Родик и Мануа поняли не сразу. Но дом с нужной им цифрой отсутствовал, поэтому невольно пришлось вернуться и обратить внимание на будку.

— Это самая странная телефонная будка в Москве, — сказал Мануа, привлекая взгляд самоубийцы.

— В Москве есть телефонные будки? — спросил тот.

Таких будок действительно никто не видел давно, а если быть точным, подобные видели, но в такой модификации — никогда.

В тот момент к будке подошел человек и нервно подергал дверь. Она не открылась. Человек попробовал увидеть что-либо сквозь темное стекло, но по обиженному лицу было понятно, что он не увидел ничего.

— Мы на месте, — вдруг уверился самоубийца.

Мануа проследил за его взглядом. Взгляд прицельно прощупывал знакомое яркое пятно через дорогу, аляповато растущее на тротуаре. Там среди кричащего бывалого тряпья проступало сухое морщинистое лицо, погруженное в огромные очки в роговой оправе. Во всей своей незанимательной красе обнаружилась кибербабка Нокка, старательно смотрящая в другую сторону, что-то бормочущая под нос, но несомненно и неподдельно — она.

— Мне нужно, чтобы ты читал меня, — сказал самоубийца Мануа. — Демоническая девочка очень боялась своего отца, более она не боялась ничего. Она говорила, что каждая его фраза — искушение. Она говорила, что с ним невозможно говорить, контролируя себя, незаметно он подчиняет твою волю и навязывает то, что хочет. — Они встретились глазами. — Я хочу, чтобы ты контролировал наш диалог через мою голову. Чтобы ты давал мне знак, если почувствуешь, что я теряю над собой контроль… если услышишь чужие голоса в моей голове… Но не лезь в его голову... не смей даже! Мне кажется, он услышит тебя...

Родик атаковал дверь будки, без лишних усилий и шума она отперлась, а внутри не оказалось ничего, что бы можно было использовать в привычных целях. Сквозь темные стекла виделась улица, а стенка впереди отсутствовала, вместо нее плескался чернильный прямоугольник. Слегка дрожащая чернь напоминала черные дыры телепортаций, полеты по которым вместе с демонической девочкой и без нее иногда жгли безжалостным пламенем досуга беззащитное время.

Помедлив, как обычно, Родик шагнул туда уверенным шагом, отдаваясь манящей вязкости, которая вмиг облепила его так, что он перестал различать даже себя.

— Ты тут? — спросил он в темноту, но ответа не последовало.

Самоубийца погреб вперед, не понимая, идет он или летит. Перед глазами иногда мелькали чуть более светлые пятна, но были это «форточки» или просто игры зрения, проверять не хотелось.

Это продолжалось около получаса. Испугавшись, что оказался в «тупике», Родик перешел с шага на бег, затем на столь яростную прыть, что в воздухе запахло отчаянием. Он кричал и звал Мануа, но ни звука не раздавалось в ответ. Из-за темноты казалось, что тело застыло на месте, от того стало еще жутче.

Такое наказание вполне сочеталось с Сашкиным стилем, но, как только самоубийца сквозь злые слезы уверился в этом, тьма чуть рассеялась и впереди, дразнясь, запрыгало белое пятнышко.

Задыхаясь, Родик понесся к нему, вытянув вперед руки. Было неясно — приближается пятно или нет. Световой зайчик задорно прыгал впереди с места на место, но вскоре принялся расти, набирать вес, вымещая липкую чернь. Ярко-белый свет сочно объял видимость окружения, наслоился на нашего героя, проявив его отчего-то чернобелую телесность. Затем беззвучно лопнул.

Родик оказался в просторной тихой комнате. С огромными окнами, с шахматным полом, где клетки заменяли идеальные круги. С длинным столом, занятым лишь раритетным телефоном с замечательным диском, крупным многоцветным глобусом и невозможно высокой бутылкой «Джонни Уокера». В комнате имелись два кожаных кресла «а-ля генеральный директор» с неестественно огромными дутыми спинками. В дальнем правом углу пылился огромный сейф, подпирающий потолок и наглухо закрытый, судя по виду. Справа на стене висело продолговатое полотно, изображавшее танцующих у исполинского костра людей. Стоило отвести глаза от картины, как люди начинали вполне реально танцевать, а гигантское пламя — отбрасывать блики, но, когда глаза возвращались, все издевательски замирало. Стены выглядели выпукло-мягкими от кроваво-красной кожи, в какую обычно закатывают сиденья в лимузинах. Белый потолок держал в светлом покое нагромождение продолговатых ламп, уложенных в хищную форму звезды, плененной идеальной окружностью.

Одно из кресел занимал пузатый коротышка с отличительно брутальной физиономией, короткими черными волосами на раздутой голове, с крохотным носом, но огромным губастым ртом. Напоминающий огромного хорька, он почти лежал в кресле, расположив волосатые руки, увешанные золотыми гайками, на подлокотниках. Цветастая рубашка на пузе расстегнулась, оттуда выглядывала татуировка, детально изображающая его лицо, такая же противная, с удивительно живым выражением. Короткие ноги не доставали до пола и мерно покачивались внутри белых льняных штанов и блинного вида и цвета кроссовок. Глаза его были прикрыты, а мохнатые брови настолько густы, что казалось, будто это рисунок маркером и под ними ничего нет.

Рядом на полу лежал на боку граненый стакан.

Второй персонаж, с заостренным носом и жестокой улыбкой, находился подле одного из окон. Выкрашенный в агатовый оттенок ткани, в черных лакированных туфлях, с такого же цвета бриллиантом в увесистом перстне, при сажной, как тьма, шевелюре. Виднелся лишь его профиль, так как он вглядывался в окно, держа в левой руке внушительный пульт ДУ, на котором через равные промежутки нажимал разные кнопки. Невообразимо, но содержимое окна стремительно менялось.

На глазах изумленного Родика за стеклом мелькнули вполне материальные небоскребы Нью-Йорка, далее взамен прорезалось определенно экваториальное солнце, в орнаменте словно беременных облаков. Мгновение — и клочковатые снежные хлопья закружились наискось в ленивом падении. Еще секунда — и снег прошел, а за окном гордо вытянулся старик Биг-Бен, что замер в странной гармонии с продолговатой бутылкой «Джонни Уокера», покоящейся на столе Кваазена.

Несомненно, это был он.

Недовольно покачивая головой, он с минуту понаблюдал всамделишный Лондон, после чего изрек:

— Сгустим краски. — Маэстро щелкнул пальцами, и за стеклом стемнело той самой беззвездной вязкостью. — Надо переезжать, — продолжил он, вдруг оказавшись лицом к Родику. — Эта бабка торчит тут неделю, и вон тот грузовичок стоит третий день… Интересно, как им понравились мои дружеские мороки.

— Да-да, — не открывая глаз, согласился толстяк. — Думаю, да.

— Ты о переезде? — покосился на него отец демонической девочки.

— Обо всем, — продолжая дремать, ответил толстяк.

«...еще одно безумное чаепитие, только чай тут заменен одноцветной субстанцией — виски...»

В тот самый момент по правую руку самоубийцы материализовался Мануа, взъерошенный, бледный, со сбившимся дыханием. Он сипло поздоровался и, пытаясь сориентироваться, вдумчиво встретился взглядом с самоубийцей.

— Вы опоздали на пять минут, господа, — недовольно продекламировал Кваазен точно не своим голосом, вперив в гостей увесистый взгляд. — Из этого можно сделать массу выводов и даже приблизительно нарисовать ваши психологические портреты. Как вы догадались, ничего лестного в них не будет, — каждый из его глаз набросился на скромные персоны гостей с подчеркнутой насильственностью.

«...ничего особенного, как я и предполагал...»

— Извините, — пожал плечами Родик, думая о том, что вовсе не горел желанием подобных встреч. — Мы не сразу поняли, что нам в телефонную будку. — Внутренне он совладал с собой и решил, что не позволит чужому родителю, кто бы он ни был, давить на себя.

«...не люблю чужих родителей...»

— Меня зовут Кевин Кваазен, — представился Кевин Кваазен. — Это мой компаньон, его имя —

Геквакен Геквокен. Имена не совсем привычные для вашего уха, но мы граждане другой страны, посему все следующим образом…

— Планеты ли, — сквозь дрему брякнул представленный компаньон. — Мира ли.

— Вы хорошо говорите по-русски, — сказал самоубийца, стараясь смотреть сквозь Кваазена, чтобы не встречаться с его прожигающим взглядом. — Меня зовут Родик, я говорил с вами по телефону. Это мой друг Нирван.

«...не смотри ему в глаза...»

— Я хорошо говорю на любом языке, — сообщил Кваазен. Лоб его беспрестанно линовался морщинами, отображая диковинные рисунки, что, казалось, несли каббалистический смысл. — Наша встреча случайна в высшей степени, более того, я не хотел, как и ты, этой встречи. Но Сашенька настояла. Она — моя любимая дочь, иногда я не могу ей отказать. По какой-то туманной даже для меня причине она в некотором роде привязана к тебе. В этом смысле в ней невероятно громко говорит человеческое, что жутко раздражает меня, но с чем я вынужден мириться, так как понимаю, что мать ее была земной женщиной, соответственно подобное вполне возможно. — Он сделал короткую паузу, внимательно посмотрев на Мануа. — Но в остальном она — моя дочь.

«...не думай позитивно. — услышал Родик скорый шепот своего друга в собственной голове. — ...это не ты... только отрицательно...»

— Сразу хочу пояснить вам обоим… — Лицо Кваазена пересекла широкая кривая улыбка. — Я позвал тебя из любопытства, а не чтобы переубедить. Она много говорит о тебе, а я вообще против ваших отношений. Ей не нужен человек, ей нужен джинн.

Самоубийца обнаружил, что переминается с носков на пятки и обратно, со стороны это выглядело подобно состоянию транса. А Мануа словно отсутствовал, его блуждающий взгляд прыгал по предметам.

— Виски? — неожиданно подал голос Геква-кен Геквокен, при том глаза его были крепко сомкнуты. — Кто-нибудь хочет виски?

К своему ужасу, Родик осознал, что говорит не сам толстяк — жирный рот его покоился на объемистом подбородке. Говорила его татуировка, и глаза ее распахнулись настежь, полыхая алым огнем.

— Я. — подал голос Мануа, побледневший еще сильнее.

«...не смотри ему в лоб...»

— Вот что значит, когда приходишь без приглашения! — Кваазен зловеще улыбался Мануа. — И ведешь себя дерзко, прежде не проверив, можно ли здесь вести себя подобным образом.

«...он слышит меня...»

«...не вздумай читать его мысли… не думаю, что ему это понравится… да и тебе не понравится в голове дьявола, не думаю, что оттуда можно вернуться в здравом рассудке...»

В комнате появилась женщина.

Баскетбольного роста, с хорошо развитой костью, коротко стриженая зрелая блондинка. Огромные глаза поглощали и обгладывали, сильные кисти несли смертельный маникюр. Она холодно улыбалась, и от улыбки ее становилось холодно. Тугая белая очень короткая блузка с очень узкими бриджами подчеркивали великолепие ее тела, от этого мутилась голова. Пальцы ног ее в открытых туфлях казались хищными. Из ямок спины наглым образом моргал цветной татуированный глаз, на изящно слепленной лодыжке переминалась с лапы на лапу грациозная пантера цвета ночи.

Привычным движением женщина вооружилась худосочным «Джонни Уокером», движение руки — и на столе возникли пять стаканов. Все они мгновенно наполнились, и первый стакан канул за ее крупные безжалостные губы. Остальные она раздала присутствовавшим короткими немыми движениями. Последняя была вложена в мокрую ладонь нашего героя, чьи пальцы оказались стиснуты до слез, после чего женщина исчезла.

— Выпьем за правильные решения, — объявила татуировка Геквакена. — Которых делаем мы в жизни так мало! — Он хлопнул стаканом куда-то в лицо, и посудина опустела.

Все присутствовавшие выпили вслед.

Вдруг отовсюду накатила страшная вонь. Ничто не пострадало и не изменилось, но нос захотел исчезнуть. Пахло непонятно чем, непонятно как, более того, Родику начало казаться, что это он источает кошмарный запах. Стало жутко не по себе, он покрылся потом, одновременно подскочила температура.

«...он вспахивает твой разум…»

— Джинн, — преследуя тепло по телу и пытаясь не дышать, подал самоубийца голос. — Вы упомянули джинна! — Эта публика была ему более чем знакома.

— Да, — подтвердил Кваазен, присаживаясь на краешек стола. — Джинн, что будет ее рабом и сможет сделать для нее в сотни раз больше, чем сможешь ты при всем твоем желании. Что не позволит ногам ее ступать по земле, так как для ее передвижений имеется его спина. Который будет легко убивать за нее, а ты способен убить разве что только себя. Который будет поддерживать ее силу, а ты можешь только ее ослабить.

— Она не нужна мне! — Взгляды их соприкоснулись, Родика точно дернуло током, но и с лица Кваазена пропала отвратительная улыбка. — Она — мое прошлое.

«…он ненавидит тебя...»

— Чем ты занимаешься? — прищурив один глаз, а другой распахнув, осведомился Кваазен. — Позволь полюбопытствовать. Есть у тебя какая-нибудь цель или ты, как червь, стремишься в никуда?

«...я — это я…»

— Можешь не отвечать, — заявил маэстро. — Я знаю все про тебя. И все сильнее не понимаю ее. Хотя понимаю… Потому что знаю, как устроена ее голова, знаю мотивы, но от этого еще больше не понимаю. И на чем работают твои батарейки, мне тоже известно, — он усмехнулся. — Более того, я считаю, что ты глупец! Ты идешь дорогой, которой нет. — Слова его становились все громче. Затем он неожиданно сбавил тон, и Родик с нелепым замиранием ждал, что он скажет дальше. — Если бы она осталась с тобой — это было бы все равно как если бы она навсегда осталась одна. Потому что тебя нет. Я тебя не вижу, я вижу сгусток, который умудряется доносить до меня свои мысли. — Самоубийца заметил, что снова раскачивается на носках в разные стороны. — Я говорю с пустотой и в пустоту. Или ты не согласен? — В ушах маниакально плодилось кваазеновское эхо. — Тебе есть что возразить? Она — твой последний шанс материализоваться в этом мире. Она — твой выигрышный билет, который бывает у каждого в жизни, даже у последнего неудачника, но я рад, что ты, как последний неудачник, лишился его. — Черты Кваазена хаотично мелькали перед лицом, точно мошкара.

Родик не мог сосредоточиться, голос маэстро звучал со всех сторон.

«...не слушай его...»

— Ну что ты, Кевин, — подал голос притворявшийся мертвым Геквакен, и истинные глаза его распахнулись. — Он просто иначе, чем мы, представляет структуру вещей, но мы натаскаем его, покажем пару хитростей. — Глаза были цвета пронзительной голубизны. — Пара лет у нас — и парень горы свернет, поможет старичкам встретить безбедную старость. — Заявив это, толстяк взревел в разночастотном смехе. — Что скажешь, пацан? — С его пробуждением, казалось, крепким сном заснула его татуировка.

— Он? — Лицо Кваазена дрогнуло в сомнении. — У него нет имени, и самого его почти нет. — Маэстро щелкнул пальцами, и ослепительное солнце перерезало горло тьме за окном. — Он из тех, кто выиграл в лотерею и отказался от выигрыша. Посмотри на него!

Родик увидел, как солнце проявило на полу тени отца демонической девочки.

Их было шесть.

— У вас шесть теней, — желая подумать, вслух произнес самоубийца.

— Мои тени меня охраняют, — высокомерно изрек Кваазен. — Ко мне нельзя подойти со спины. Меня нельзя застать врасплох. А как они страшны в ярости! Ты не отбрасываешь и одной. — Наш герой проследил за взглядом маэстро и увидел, что на полу действительно нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего тень.

«…иллюзия…»

— Единственное твое достижение в жизни — ты успел к яйцеклетке первым. — Кваазен делал вид, что говорит сам с собой. — Если мы не договоримся, это будет означать примерно то же, как если бы ты к ней не успел. В смысле катастрофичности момента, а не в смысле, что я тебе угрожаю. Это было бы лестно для тебя, так же как внимание моей девочки к тебе. С твоей точки зрения, она родилась слепой.

«…кх…»

— Если так все плохо. — Говорилось с трудом, но зло, что выплескивалось на самоубийцу, порождало ответное зло. — Зачем я вам? К чему этот диалог? Вы не можете решить этот вопрос? Не верю.

«...не верь...»

— Красивые люди должны спать с красивыми людьми, — подал голос Геквакен. — Пусть это будет смыслом для тебя.

— Я. — Родик был сбит с толку.

— А что? — вопросила татуировка Геквокена, так как хозяин ее вновь дремал. — Самый красивый смысл. И ни к чему искать иной. — Она затряслась смехом на жировых складках хозяина.

«...они правы...»

— Нет. — Родик терял нить разговора.

— В чем причина такого странного упрямства? — холодно поинтересовался Кваазен. — Она не нравится тебе? Я уверен, что нравится, потому что иное невозможно. Она — человеческая роскошь, она — мое творение, лучшее творение. Ты не годишься ей в подметки, мальчик. В ней все — и ум, и красота, и грация, и харизма, и даже то, для чего вы, люди, не придумали слова. Я раскрыл моей крошке все человеческие секреты, я показал ей все ваши слабые места.

Она знает все о том, как сделать человека своим рабом. Почему ты ищешь исключения? Возьми в руки то, что никогда больше не встретится тебе в жизни. Пройдет немного времени, и ты поймешь, что упустил нечто, озарявшее твою нелепую жизнь. Это гордыня, юноша. Я поселил этот грех в людях, и мне ли не знать его проявления.

— Ты сейчас принимаешь самое важное решение в твоей жизни, — поддакнул Геквакен Гек-вокен. — Это не просто выбор очередной подружки. Это выбор целой жизни, возможного ее варианта. Думаю, тебе не нужно объяснять, какой вариант будет ярче.

«…соглашайся…»

— Она замучает меня, — истошно признался самоубийца. — Она, как лед.

— Лед можно растопить, — заявил Кваазен, упав в свое скучающее кресло. — То, что ты говоришь, означает, что ты слабак. Ты никогда не заставишь крутиться земной шар в обратную сторону, а будешь меланхолично вертеться с ним вместе, и у тебя будет кружиться голова. — Рукой он с дикой скоростью закрутил глобус, от прыти которого сделалось прохладно. — Она могла дать тебе силу, ты мог стать очень сильным. Но тебе не обуздать ураган.

«...»

Мануа завалился на бок, по бессмысленному выражению его лица стало понятно, что он потерял сознание.

— Я люблю ее, — признался Родик. — Но ее любовь превратит меня в насекомое. Я ничего не могу объяснить ей…

— У нее есть один существенный недостаток — это касается и ее, и тебя. — Кваазен был серьезен, точно пытался понять.

— Какой?

«...один ли...»

— Молодость. Ты прав, ей трудно что-либо объяснить, даже я чувствую это. Она еще не понимает многого. Она сейчас, как слон в посудной лавке, и пока не может оценить последствия разрушений, причиной которых становится. Но она любит тебя.

— Выход?

«...которого нет...»

— Ждать. Но можно прождать очень долго. Или. — Это был Геквакен со своей татуировкой, оба они пробудились и говорили хором.

— делай с нею то же самое, — нетерпеливо прервал его Кваазен. — Женщины любят боль. Знаешь, как не везет моим женщинам. Некоторые из них сходят с ума и покупают множество собак. Или подбирают на улице кошек. — Он хохотнул.

— Я боюсь того же для себя, — пискнул самоубийца.

— Никто никогда не застрахован от чего бы то ни было. — Татуировка Геквокена выглядела очень умной.

— Мир таков, каким мы его рисуем в головах других людей, — продолжал Кваазен. — Женщины всегда боятся остаться одни, даже самые сильные. Так страшно остаться в этом мире одной, некого помучить, не за кого спрятаться. Она — не исключение. Используй это.

«…чем сильнее ты, тем слабее она, и наоборот… "

— Я не думал, что жестокость может быть так красива и что красивое может быть так жестоко.

— Не забывай, чья она дочь, — улыбнулся Кваазен. — Она не может быть другой. — Последнее прозвучало как приговор.

«...и это кошмар...»

В комнате вновь появилась блондинка. Белые волосы теперь были длинными, забранными в хвост. С коротким смешком она переступила через тело Мануа. Красочная пантера металась по лодыжке, а нарисованный глаз томно подмигивал. Вздохи заволакивали грудь при каждом ее шаге. Стаканы вновь оказались наполненными.

Женщина выпила, эффектно забросив голову. Остальные, кроме Мануа, выпили вслед.

— Задумайся! — приказал Кваазен, отвлекая самоубийцу от пристального созерцания. — Задай себе вопрос. Что я? Кто я? Душа или тело?

— Душа и тело. — Голова Родика потяжелела, а тело совсем расслабилось. — Эмоциональное состояние — минус 4.

«...Мануа?!..»

— Это важно. В какой оболочке ты просыпаешься? — Отец демонической девочки словно грустил слегка, постукивая кончиками пальцев по краешку стола. — Кто ты? Что такое твое четко сформулированное Я?

— Я… — Родику показалось, что от пальцев черного маэстро по поверхности стола разбегаются круги, точно по воде.

«...это — я...»

— Какое главное качество в женщине, по-твоему? — сухо спросил Кваазен, сбивая с толку скорой сменой темы.

— Преданность.

— И все?

— Ну, красота.

— Ум, — заявил Кваазен. — Потом — преданность. Красота — это и есть ум, так как умная женщина всегда следит за собой. А умная и преданная женщина — это особый ум и красота, самый насыщенный нектар.

— В том-то и дело.

«...я тоже ищу этот святой напиток...»

— Но в каждой умной женщине преданность надо разбудить. Женщина не сама по себе, и преданность не сама по себе. Нужно ювелирно и вслепую найти струны, проведя по которым пальцами — ты услышишь главную музыку души любой женщины.

— Я искал, но не нашел. — Самоубийца старался побольше вертеть головой, затрудняя возможность Кваазену ловить его точку соприкосновения.

«...потом она задушит тебя этой же струной...»

— Ничто так не удручает в жизни, как сломанный слив унитаза, когда постоянно течет вода, а кусок говна дрейфует на ее струе, прямо как человек в потоке существования. Если ищешь — найдешь. — Слова спящего Геквакена были исполнены философичности.

— Ей этого не нужно…

«…мне тоже...»

— Я только что стер тебе память, — вдруг заявил Кваазен, разверзнув остро нарисованные губы в огромной улыбке. — Память современного человека, все твои триста двадцать четыре телефонных номера канули в безмятежность. У тебя нет ничего, кроме двух номеров, которые ты помнишь наизусть, твой и ее. Я выступаю в роли судьбы. Не мечись, юноша, если предопределено — выбора не бывает. Кого-то ты вернешь, но кто-то уйдет навсегда. Сам знаешь, какой тут жизненный темп, многих ты даже не вспомнишь.

Машинально Родик проверил то, о чем ему говорил маэстро. Голова отказывалась думать, но слепо верила и принимала за чистую монету вкрадчиво-злые тексты Кваазена. В глубине подсознания зрела уверенность, что его программируют, начитывают в разум поведенческие мантры. Голоса звучали будто издали, но Родик понимал каждое слово, словно оно выжигалось у него в памяти.

— Эмоциональное состояние — минус 6, — бесшумно проговорил его рот.

«…о чем мы?..»

— Ты когда-нибудь терял человека намеренно? — продолжал Кваазен скороговорки. — Не просто человека с улицы, а кого-то, кто значил для тебя нечто или даже все? Терял для того, чтобы потом вернуть? Опробовать силу вас, силу ее, силу ваших отношений, силу вашей любви в конце концов? Это своего рода самоубийство, ритуальное, чувственное. — Самоубийцу точно обожгло изнутри. — Когда ты заставляешь человека почти ненавидеть тебя или даже не почти, а потом прилагаешь все усилия, чтобы вернуть его! Переступаешь через себя, сметаешь всю металлическую конструкцию принципов, чтобы доказать ей, как она нужна тебе. А потеря. это больше даже для нее, чем для тебя. Хотя и для тебя тоже.

— Мне больно, — выдавил Родик, чувствуя, как внутренности сжала чья-то горячая стальная ладонь. — Больно!

".Мануа!..»

— Нужно выпить, — подал голос присутствующий и не присутствующий Геквакен. — Срочно виски ребенку!

— Само собой, мой друг, — подтвердил Кваа-зен, широко улыбаясь и следя глазами за опять воцарившейся блондинкой. — Тебе больно от того, что ты не понимал ее, а теперь понял. Такова ее натура, она сделала это для тебя же самого. Дала понять себе, что не ошиблась. И оказалось, что ошиблась. Но и этот факт не меняет ничего, ей тяжело без тебя, так же как и тебе больно без нее. И эта боль будет усиливаться.

— Я создал себе собственную эмоциональную шкалу, — с хрипом выплюнул Родик слова, принимая из красивых пальцев стакан. — Как только я достигаю отметки — минус 7, делаю то, о чем мечтаю, но чего боюсь. — Глаза блондинки поблескивали точно стекло, казалось, они ничего не выражали. Очень холодная улыбка окатила его словно осенним дождем.

«…лечу…»

— Это чего же? — вдруг вскинул ресницы Гек-вокен.

— Летаю. как птица, — выдавил наш герой, опрокинув в себя стакан, и стремительно метнулся к окну.

Бег этот был стремителен, тем не менее глаза Кваазена, не торопясь, сфокусировались на его персоне, с трудом оторвавшись от аппетитных форм исчезающей в углу женщины. Они внимательно пронаблюдали скольжение в сторону окна. Все его шесть теней собрались подле, щеря сумрачные зубастые пасти, но пропустили самоубийцу, дружно проводив молниеносное тело в податливую зыбкость стекла.

Но зыбкости не последовало. Несмотря на то что Родик отчетливо видел перед собой знакомую прозрачность, прыжок его с размаху пришелся в стену. Едва не сломав себе шею, в полуобмороке он сполз на пол под аккомпанемент оглушительного хохота обоих бесов. Кваазен оглушительно хохотал оперным смехом, а Геквакен ухал точно филин. В унисон им бесшумно дрожали в подхалимском веселье тени отца демонической девочки.

— На птицу похоже не очень, — продекламировал Кваазен спустя пять минут, едва уняв истерическое веселье. — В том вся твоя проблема, ты бежишь, всегда и постоянно. Нет в тебе силы, не можешь ты исподлобья посмотреть в глаза надвигающейся громаде проблем, хладнокровно подпустить ее поближе, а затем размозжить одним ударом. Или серией — без разницы — всю ее недружелюбную сущность. — Губы его сложились в иероглиф презрения. — И ее отношение к тебе я трактую как рано оформившиеся, но еще неосознанные материнские инстинкты. Она настолько сильная, что ей нужен кто-то слабый рядом, чтобы помогать ему. Все побочные эффекты, о которых ты сентиментально плачешь, к сожалению, потому, что ты слаб, а она сильна… — Полный самых разных сомнений, он покачал головой. — Это можно исправить, конечно, все недостающее можно воспитать, так вы говорите.

— Что с моим другом? — вспомнил самоубийца про Мануа, неуверенно поднимаясь на ноги.

«...вставай, скотина!..»

— Он увидел нечто жуткое там, куда попытался забраться, — улыбнулся Кваазен, обнаружив в руках платиновый портсигар. — Глупец подумал, что можно безнаказанно посетить голову дьявола и вернуться оттуда таким, каким зашел туда.

Теперь у него будет возможность убедиться, что это не так. — Длинная тонкая сигарета вспыхнула сама собой.

— Он придет в себя? — Мануа комом лежал на полу, обмякшее лицо его напоминало плавленый сыр.

«…жив?..»

— В каком-то смысле да, — затягиваясь, сказал черный маэстро.

— Что это значит? — От этих слов стало не по себе.

— В том же смысле, что и ты — не тот, приходя каждый раз в себя после падения из окна, — вмешалась татуировка Геквакена. — Более того, просыпаясь утром, мы уже не те, что вчера. А спустя год мы мало чем напоминаем того человека, который был нами триста шестьдесят пять дней назад. Тот самый обнаженный смысл, который вы так любите во всем искать, состоит в том, что ты в сорок лет можешь проклинать человека, который был тобой в двадцать. — Татуировка почти кричала. — За то, что он неразумно распорядился вашей общей жизнью — тогда. Он приговорил тебя к тому, что есть у тебя сейчас. Он эгоистично оставил тебе дурацкое наследство. Скажи мне теперь, есть ли смысл искать тот самый смысл? Бесплатный совет: делая что-то, думай, каким эхом это отзовется для другого тебя. Того, которым ты будешь. Вот главный смысл.

Во время этой речи Кваазен всласть затягивался длинной сигаретой, пуская в комнату тонкие вьющиеся нити дыма. Последние странным образом не растворялись, а все такие же полноцветные плавно клубились, завязывались в узелки, собирались в загадочные иероглифы и магические узоры. К концу философических воплей татуировки нитей стало очень много, весь этот удивительный клубок копошился в метре от Кваазена, который лениво созерцал происходящее.

— Бывает так, — продолжил черный маэстро, как только татуировка попыталась сделать секундную паузу. — Ты звонишь кому-то, кого хочешь слышать, притом это «слышать» может быть особого характера. Тебе не отвечают, и ты один на один с отравительными гудками, каждый следующий — длиннее предыдущего. Ты идешь к соседу, стучишь в его дверь, тебе срочно нужно одолжить денег или поговорить. Но и там слышишь лишь тишину. Ты идешь домой, хочешь выпить кофе, варишь его, открываешь холодильник, чтобы добавить последний ингредиент — молоко, но его нет, а ты не можешь пить кофе без молока… — Родик вздрогнул, это было на него очень похоже. — Ты начинаешь остро ощущать одиночество, понимать, что ты один в мире. Ты чувствуешь свою прозрачность, осознаешь, что все это неспроста. Ты лезешь за сигаретой, но и курево закончилось. Я могу сделать, что так никогда не будет. Всегда будут молоко, сосед, кто нужно — будет брать трубку, и сигареты не будут кончаться. Поверь, это важно, какой свет светофора горит для тебя. Он может быть всегда зеленым. И не только он.

«…и здесь всегда горит зеленый свет, даже если он красный...» — вспомнил самоубийца Сашку.

После этих слов Мануа резко пришел в себя, лицо его отливало удивлением.

— О, это надо отметить! — возопила татуировка, и виски уже привычным образом было разлито по стаканам. — И друзья твои не будут падать в обморок в самые неподходящие моменты. — Нарисованная физиономия зашлась в ухающем смехе.

Все выпили вслед за блондинкой. Ее спинной глаз по-прежнему томно моргал в сторону Роди-ка.

Кваазен изловил за хвост сложно сплетенный дымный шар, плавно вращающийся в метре от него и от пола, и утопил его в стакане Мануа, на секунду обнаружившись у того за плечами.

Родик был уверен, что маэстро ни на мгновение не сдвинулся с места, но нечто похожее на маэстро мелькнуло за его другом.

Мануа выпил последний.

Глаза его отчаянно захмелели.

— Иван Нирванович, — покачал головой Кваазен. — Я думаю, вы-то правильно поняли смысл нашего диалога и сможете вразумить нашего общего друга.

Лицо Мануа выразительно отливало глупостью.

— Нирван Иванович, — протянула татуировка. — Вы уж постарайтесь донести до юношеского сознания уникальность ситуации и глобальность выбора. Как говорится, собственное счастье часто призрачно.

— На нашем мужском пути, там или здесь, в независимости от того, куда мы пойдем или даже не пойдем, будь то лево или право, верх или низ, почти везде нас ждет та или иная женщина. — Мануа приподнялся на цыпочки, лицо его исказила тяжеловесная мудрость. — Она в зависимости от наших или ее предпочтений может стать нашей или не стать. Быть с нами долго или не очень, но она есть везде и всегда будет… разная… — Кваазен улыбался и стряхивал пепел на пол, а тот словно разбегался в разные стороны. — В этом смысле женщины преследуют нас, как и мы — женщин. Всем нам быть с кем-то, и в разное время душа желает разного. Но кольцо на палец, ритуальный символ единения душ, надеть мы должны единожды. — Мануа поднял палец, пустовато поглядывая на самоубийцу. — И эта женщина должна быть уникальной, и в голове нашей не должно быть сомнений. Понимаешь?

— Что же сейчас мучает меня, если не сомнения? — Родик качал головой из стороны в сторону, так помогая себе сохранять собственное мнение.

«...пошел ты со своим символом...»

— Слабость, — точно сплюнула татуировка.

— Трусость, — вторил Кваазен, выходя из-за стола. — Любое счастье — мощная энергия, настолько мощная, что способна разрушить земной шар, поверь мне на слово, это не метафора. Для чьей-нибудь маленькой головы это, может, не только слепящий восторг, но и испытание, и адская боль. Ты не знаешь своего счастья, поэтому бежишь от него. Ты не знаком с ним, ты не привык, и ты его боишься.

«…заткнись!..»

— Ты прыгаешь в окна, потому что счастлив, — убежденно выдал Мануа, кивая сам себе головой. — И от кошмарного предчувствия, что скоро счастье закончится.

— И ты не ведаешь, как с этим жить, — подпела татуировка Геквакена. — Кто познал счастье, с трудом сможет прожить без него. Поверь, мы мастера подделок, нам ли не распознать истинное?

«...заткнитесь!..»

— Иногда счастье даже убивает, — декламировал Кваазен. — Но лишь оно способно воскресить. Сколько раз ты падал из окна?

— Четыре. или пять. — ответил Мануа за самоубийцу.

— И ты не умер?

— Нет. — И это был не Родик.

«...странно, но приятно...»

— Это ли не свидетельство, что ты нашел тот замечательный пальчик, на который приговорен надеть сакральный обруч? — Все четверо: маэстро и его толстый компаньон, татуировка и Мануа пристально вглядывались — Родику казалось — прицельно в его голову. — И со всей ответственностью отдать этому обручу часть собственного тела.

— Если ты можешь засунуть палец в кольцо, чтобы не суметь вытащить его без мыла, — с мрачным пафосом бросил Родик, передразнивая интонацию Кваазена, — значит, ты сам можешь быть пальцем, что заберется в дыру, откуда выбраться ему будет непросто. — Он истерично хохотнул. — Если не невозможно… — Голова его в секунду нагрелась, появилось ощущение, будто сию минуту в ней что-то от чего-то должно оторваться.

«...пошел ты со своим обручем...»

— Ты — сложный мозг, — развел руками Ква-азен, встретившись взглядом с Геквакеном. — При том, что ты со всем согласен. — Он щелкнул пальцами, и в комнате вновь появилась блондинка, а стало быть — виски в стаканах. — Ты — парадокс дьявола. Именно потому ты мне интересен. — Лицо его стало каменным. — Потому ты и можешь быть партией для моей дочери, хотя ты и человек. Ты с легкостью поддаешься на все мои скрытые провокации (я говорю не о том, что происходит сейчас), что благодаря этому, а не отрицанию меня выходишь из-под контроля. Но мы это поправим, познакомься. — Блондинка вооружала компанию стаканами с виски. — Височная. — От походки ее делалось жарко.

— Кто? — Мануа точно метил в душу компании.

— Боль, — с нажимом произнес Кваазен, указывая пальцем на блондинку.

— Боль Сергеевна, — со сладострастием и с отчетливыми нотками уважения продолжил Гек-вакен. — Женщина, сбивающая с ног. — Спящей теперь прикидывалась татуировка.

«...красивое имя…»

— И в паспорте так написано: фамилия — Височная, имя — Боль, отчество — Сергеевна, — подтвердил Кваазен. Он вернулся за стол, с размаху переместившись в поскрипывающее от роскоши кресло. — Занятие ее всегда одно: творить саму себя. И так — с тех пор, как она поняла, что очевидно красива. — В руках маэстро расцвела чашечка с кофе. — В тот самый момент все остальное перестало для нее существовать. Мужчины ее почти не интересуют, зато она весьма интересует их. Такой у нее талант, и я его активно использую в своих целях. Кстати, ей очень подходит ее имя, потому что в любой душе, которую посетит эта женщина, со временем не остается ничего, кроме Боли. Догадываешься, что я задумал?

Родик покачал головой.

— Она будет приглядывать за тобой пару дней, — сообщил маэстро, сплетая пальцы. — За эти пару дней ты настолько свыкнешься с ее обществом, что в отсутствие Боли будешь сходить с ума. И тебе придется побыть с нами хотя бы для того, чтобы иногда иметь возможность видеть эту женщину. — Он ледяно улыбался. — Заодно она настроит твой разум на нашу волну. И моя девочка не будет после казаться тебе столь ужасной. А когда Сашеньке надоест твое среднестатистическое общество, я с удовольствием сделаю так, что ты никогда и никого из нас не увидишь. В твоем сердце останется только Боль. — Все это прозвучало чрезвычайно зловеще. — Ну, может, еще скука.

— За мной не нужно приглядывать. — Родик забегал глазами, пытаясь выглядеть дверь прочь, но равнодушно-красные стены не давали ответа на вопрос, каким образом гости вошли.

«…чтобы куда-то выйти, надо припомнить, как ты вошел...»

— Это нам решать, — осклабился Геквокен. — Тебя нужно наказать за твою глупость. Из всего, что можно было с тобой сделать, — это самое гуманное, пусть и продолжительно-болезненное. Боль оформит счастье, которого ты лишился. Думаешь, удивительные события будут происходить с тобой все время? Ты исчерпал лимит, бытовой мистики больше не будет.

— Она сама не позволит сделать этого, — фыркнул самоубийца. — Сашке нужен я, безумный от нее, а не от кого-то другого.

«...потому что она человек, и этот человек — женщина...»

— Ей не обязательно знать это, — сказал Ква-азен. — Мое преимущество в том, что я всего достигаю — любыми средствами. Нет плохих методов, зато есть наличие или отсутствие результата. А если знать, что все временно, тогда исчезают последние ограничения. Кстати, я не имею в виду жизнь, хотя и жизнь тоже. Помнишь Нокка?

— Помню.

— Он действительно придумал кибербабку. Я украл у него это изобретение, а с ним произошел несчастный случай, после которого он пропал. Сейчас за ним охотятся его собственные детища. Я похож на него в этом плане, так как продал кибербабку МВД, теперь она охотится и за мной, своим вторым отцом.

— Я расскажу ей.

«...и с большим удовольствием…»

— Не получится. — Лицо Кваазена смеялось.

— Почему?

— Я попрошу тебя об этом, — услышал самоубийца. Голос был мятный, но с горчинкой. — Так же как попрошу побыть со мной. — Поле зрения застлала вездесущая блондинка, чей свет заполнил даже пронырливые уголки глаз. — Ты теперь будешь делать все, что я скажу, мой мальчик. — Сильная ладонь с длинными острыми пальцами вплелась ему в волосы затылка и крепко зафиксировала голову. — Тебе понравится быть со мной.

Чувствуя, как рассудок трещит, подобно банке под консервным ножом, Родик увел взгляд вниз, стараясь избежать вдумчивой синевы огромных глаз. Там его встретил вид собственных пуговиц на рубашке, что синхронно на его глазах погнулись, превратившись в ничто. Он предпочел вернуть глаза на место. Сознание нашего героя неумолимо начало меркнуть.

— А теперь задай себе вопрос, — услышал он в самом ухе шепот Кваазена, при этом тело маэстро трепыхалось в стороне. — Зачем ты сюда пришел? Неужели просто поговорить со мной? Неужели ты так хорошо воспитан, что немедленно отреагировал на мою просьбу? — Звуки сочились сомнением, что было чертовски заразно. — Ты инстинктивно, невольно, подсознательно ищешь ее, ищешь везде. Я против вашего союза, поэтому я познакомил тебя с Болью. Я разрушу вашу тягу начиная с тебя.

«...оставьте меня в покое…»

— Ему будет очень хорошо со мной, Кевин, — услышал Родик нежный рокот. — Даже тогда, когда будет очень плохо, все равно будет очень хорошо.

«...я пойду с ней...»

— Вопрос! — подал голос Мануа откуда-то из-за плеча. — Пользуясь случаем, хочу спросить. Перерождение есть или нет?

— Это один из вопросов, на который нельзя давать однозначного ответа, — ответил голос Кваазена. — Но я дам подсказку. Помнишь своего друга — Диму? Того самого, что сбил на своем замечательном автомобиле ребенка и теперь повсюду слышит его плач? До этого он подписал контракт с очень серьезными силами, не говорю — людьми, потому что это не люди. Он получил нечто, чего не имел и никогда бы не заимел, не воспользуйся он этой силой. Но взамен он был лишен функции деторождения. Задумайся, отчего?

«…идиот…»

— Мир вокруг нас непрерывно совершенствуется, — впритык к словесам черного мага продолжил Геквокен, сам. — Я уже не могу двигаться с закрытыми глазами, как раньше. Теперь я лишь наблюдаю, пью мир, словно воду. И вот итог моих наблюдений — все находится в развитии. Даже мухи, даже они умнеют, повышается их интеллект, медленно, но повышается. Представьте, что лет эдак через тысячу или две муха сможет понять свое положение в мире и решит его изменить, объявит человеку войну. В этом соль: понять свое положение и изменить.

«...может, и так...»

— Приятно было поделиться с тобой мироощущениями. — Это оказалось последнее, что услышала голова самоубийцы, после чего пол ударил его в затылок. — И не сопротивляйся! В том смысле, в котором ты пытаешься сегодня пронять этот мир, сожительство с Болью тебе так или иначе обеспечено. Хорошая тренировка для тебя.