— Эмоциональное состояние минус 3, — заявил самоубийца вместо приветствия старому знакомому.

Он не помнил, как его звали, потому что давно не видел.

Несмотря на то что погоду нельзя было назвать холодной, этот чудак оказался закупорен в тяжелое синее пальто. Высокий воротник топорщился в небо, поверх был намотан самый длинный в мире белый шарф. Ноги помещались в самые протертые джинсы и самые стоптанные синие кроссовки. На голове росла красная бейсболка.

Человек плохо выглядел: был поразительно худ, бледен, выбивающиеся из-под красной ткани волосы выглядели соломенными. Лихорадочный левый глаз часто моргал, правый же — напротив — усердно восполнял его функцию.

— Это еще ничего, — сказал знакомец. — С этим еще можно жить.

— Мир полон спорных вопросов, — отозвался самоубийца.

«…весь он, как один большой вопрос…»

Они стояли возле телефонной будки. Знакомец собирался куда-то звонить. Но кабина была занята, там отчаянно жестикулировал очередной представитель мира сего. Оставшуюся плоскость занимал тротуар, где пересекались взглядами и терялись навсегда два встречных потока будничных людей. Сквозь паутину человеческих тел просматривались разноцветные куски мимо летящих автомобилей. С этим хаосом деловито сосуществовали многочисленное голубиное сообщество и мелкий дождь.

Все двигалось в едином ритме.

— Представь, Родик, — сказал знакомец, помнящий имя самоубийцы. — Я как будто болен, хотя окончательно не уверен…

— В смысле?

«…найди отражающую поверхность, и там найдешь ответ на этот вопрос…»

— Иногда я рассуждаю очень трезво. — Знакомца звали Менингит, и еще полгода назад он выглядел иначе, вспомнил самоубийца. — Позже ловлю себя на этом, и тогда во мне просыпается тщеславие. Но иногда откровенно несу чепуху. Позже ловлю себя на этом, и тогда меня охватывает страх. Какие-то жуткие мысли сотрясают голову. Чувствую изменения личности, и эти месячные изменения существеннее, чем изменения последних лет пяти.

— Все мы иногда рассуждаем трезво, иногда откровенно несем. — Самоубийца разглядывал куски автомобилей, мелькающие в прорезях человеческих узоров.

«…а чем старше мы, тем более осознаем, что несли не так давно, а сейчас рассуждаем трезво, но и дальше, с годами проекция эта — увы! — не меняется…»

— Не совсем так. Моя личность опять размягчилась. Такое ощущение, что я опять начал постигать мир, понял, что ошибался до этого. нет, не так. не ошибался. но недостаточно понял в свое время, охватил лишь малый спектр, а сейчас. пошел дальше. Замечаю такие вещи, которые не замечал никогда. Притом многое новое действительно оспаривает старое. Кровавая бойня нового и старого сейчас развивается в моей голове.

— Видел твоих друзей на днях, — прервал путаную речь самоубийца, пытаясь вспомнить настоящее имя Менингита. — Говорили о тебе. Они сказали, что ты сильно изменился. То есть, возвращаясь к первому вопросу, скорее — да, чем — нет.

«…а если дословно: они считают, что ты чокнулся…»

— Им виднее, — мудро согласился Менингит. — Парадоксально, но тогда болезнь дала мне больше, чем отняла. У меня никогда не было подружки, я был слишком стеснителен для личной жизни в принципе. Я даже выработал для себя психотренинг, дабы не мучиться по этому поводу. Но сейчас у меня есть девушка…

— Поздравляю! — Эмоциональное состояние качнулось в сторону добра, но это было обманчивое ощущение. — Кто она?

«…она — философия…»

«…странным праздничным мерцанием наполняется фоновый цвет, когда логическим звеном в цепи к «он» присовокупляется сложная вселенная «она». и главное, и самое сложное, при этом сохранить собственную вселенную…»

— Она тоже больна. Мы познакомились благодаря общему взгляду, — развел руками Менингит, и нервный глаз его на мгновение замер. — Я увидел ее в метро и подумал: какой тяжелый взгляд у малышки, почему? Потом посмотрел на свое отражение в стекле и увидел те же глаза. Люди с тяжелыми взглядами всегда различают другие тяжелые взгляды. Но в остальном — она прелестна. Представь, я никогда не был на пикниках, в цирке, не катался на аттракционах, не прыгал с парашютом, не знал, что такое туризм, сейчас — я все это попробовал, я все это знаю.

— Больна чем?

«…да уж, самое глупое занятие наполняется смыслом…»

— Тем, что не лечат.

Самоубийца не нашел, что сказать.

И даже подумать.

— Представь, кроме этого, я недавно заразился трихомонозом, — продолжил Менингит, улыбаясь.

— Что же веселого? — широко распахнул глаза самоубийца.

«…когда дома прохудилась крыша, дом уже перестает быть домом…»

— Приходит время, когда терять нечего, — пожал плечами Менингит. — Просто уже поздно. Кроме менингита и трихомоноза я болен язвой желудка. У меня плохо работают почки, и где-то я подхватил грибок: разваливаются ногти.

— Надо что-то делать, — неожиданно разволновался наш герой.

«…ненавижу чужую шизофрению; будто мне не хватает собственной…»

— Зачем? — пожал плечами Менингит. — Не вижу смысла.

— В чем же тогда смысл?

«…смысл — такая дурная субстанция, что находится там, где ты сам его находишь, а есть ли тогда смысл искать этот самый смысл?..»

— Смысл в том, что я прислушиваюсь к себе. Во мне живут несколько жизней — агрессивных, пытающихся выжить за счет меня. Я прислушиваюсь к ним, организм борется с ними. Но лечиться бессмысленно. Не знаю, может, я сумасшедший, но я получаю от их жизни больше удовлетворения, чем от своей. Хотя не подумай, что я не хочу жить. Очень хочу! Но я чувствую, что постепенно меня психического становится слишком много. Я схожу с ума. Или ум меня покидает. И это было бы своего рода решением.

— Прекрати, — поморщился Родик. — Расскажешь это своей подруге.

«…всю эту безрассудную ересь…»

— Понимаешь, я — точно Вселенная, — развивал сложную мысль Менингит. — Я вместил в себя колонию организмов. Представь: я — их мир, а они будто мои дети. Органы — планеты, в разных климатах которых живут разные твари. И они летают с одной планеты на другую. Они пользуются мною, как средой, размножаются, растут, выживают за счет меня.

— Строят цивилизации, — поддразнил самоубийца. — В итоге они убьют свою среду сами и с глупым выражением лица умрут вместе с ней.

«…даже природа мстит людям, когда они перестают блюсти субординацию…»

— Прямо как люди, — поднял палец Менингит.

— А подруга? — прищурился Родик. — Ты приобщил ее к своей философии?

«…шизофрения заразна ли?…»

— Нет, конечно. Боюсь, это напугает ее. Когда мы вместе, я использую материалы прошлого, делиться своими изменениями я опасаюсь. Я и так растерял друзей. Не видел никого уже месяц. Наверное, избегают меня.

— Твои дети могут достаться и ей, — заметил Родик.

«…не началась ли еще миграция колоний от планеты к планете?..»

— Не могут, я не допущу этого! — Лицо Менингита передернулось.

— Любовь?

«…слово-штамп, которым можно утверждать личные дела многих шизофреников, меня включая…»

— Или что-то очень на нее похожее.

— Тогда вообрази: скоро твоя физиономия покроется страшными язвами. Да, еще ногти.

«…ты и так не красавчик, парень…»

— Не успеет. — Улыбка Менингита походила на оскал. — Чувствую, немного осталось. Часто падаю в обмороки, а иногда меня пронзает слабость, в голове что-то вспыхивает, и я вижу яркий свет. Он вытесняет мысли, и, хотя он не несет боли, я боюсь его и кричу. Будто какая-то сила призывает меня отсюда. Я слабею с каждым днем.

— Может, изменения связаны не с болезнью?

— Ас чем?

«…сбрендил ты просто…»

— Женщина, — пожал плечами Родик. — Когда женщина появляется в твоей жизни. твоя женщина, это всегда очень ярко. Это всегда озаряет, встряхивает всю твою систему ценностей. И, несомненно, ты слабеешь. Может, ты перепутал две вещи. две болезни.

«…в твоем случае это одно и то же, но пусть тебе будет легче от того, что ты сам будешь называть свой недуг более звучным именем…»

— Думаешь, я не болен?

— Думаю, нет, — покачал головой самоубийца. — По крайней мере до тех пор, пока отличаешь новое от старого. Только держи новое при себе, в голове. Пойми, люди консервативны по своей сути, они боятся всего, что не с бородой. А тех, кто пытается нарушить их моральную устойчивость, они даже сжигают на кострах.

«…и танцуют вокруг пламени, звонко смеясь и держась за руки.»

— Я уже сам понял это. Но иногда новое агрессивно, так и лезет наружу. — Менингит задумался. — Мне страшно умереть позже нее.

— Ей будет еще страшнее, если ты умрешь раньше нее. — Родик начал утомляться тяжелым текстом. — Мой совет: покажись доктору. По крайней мере ты поможешь ей тем самым. Она умрет, чувствуя себя любимой. Для людей это так важно, для женщин в особенности.

«…шизофрении иногда лучше проторять новый путь, в том случае, если она заплутала в трех соснах. это мешает ее концентрации…»

— Знаешь, твой взгляд тоже очень тяжел. — Определенно этот безумный иногда зрил в корень. — И у тебя что-то не так?

— У меня все замечательно, — уверенно отозвался самоубийца. — Сейчас мне легко так, как не было легко год или два. Все наконец встало на свои места. — Он обратил внимание на то, что телефонная будка опустела.

«…я проторил новый путь, от этого — мне легче…»

— Может, я стал мнителен… — Менингит цепко всматривался внутрь головы самоубийцы. — Но в твоих устах это звучит зловеще.

«…я только что понял, что мой лабиринт не так уж сложен…»

Сотовый телефон самоубийцы затрясся.

Он решил использовать звонок как возможность распрощаться с трудным разумом. Жестикулируя что-то, не означающее ничего, он вслушался в аппарат и плавно оказался в толпе. Он не боялся обидеть Менингита, так как не планировал когда-либо опять увидеть его.

А номер не определился.