В моей руке дрожит клочок бумаги в голубую клетку, с потрепанными краями. В нем много смысла, который до сих пор держит меня здесь, в нем много того, отчего мое истеричное сердце бьется вдребезги о тяжелые решетки собственной груди.
Я цинично пью, чтобы магия бумажки не просочилась в мозг. Я борюсь с ней, но в этой бумажке заключено очень много колдовской силы. Под ее давлением начинает мастурбировать моя память, извергая нужные насильнице воспоминания.
Я помню Сашкино сосредоточенное лицо, огрызок карандаша, пишущий что-то на той бумажке, тогда ослепительно новой и аккуратной.
Мы сидим на бортике набережной самой чудесной точки П., на улице волшебно-тепло. Наш пульс бьется в унисон и учащенно.
— Что ты пишешь? — спрашиваю я ее, пытаясь заглянуть поочередно то в бумажку, то в глаза.
— Письмо человеку, которым я буду через десять лет, — с серьезным видом отвечает Сашка, не позволяя мне заглянуть в манящие клетки.
Она пишет долго. Мы переговариваемся о всякой всячине, потом покидаем бортик, идем гулять в парк, после чего она все-таки отдает мне ровный клочок бумаги. Жадно я заглядываю в него, ожидая увидеть письмо маленькой Сашеньки взрослой Александре, но вместо ожидаемой философии вижу беспредельно милое и нужное мне:
«Я тебя люблю я люблю тебя люблю тебя я тебя люблю люблю я тебя я так тебя люблю я люблю тебя я люблю так тебя я тебя люблю я люблю
я люблю тебя я тебя люблю тебя я люблю я люблю тебя всегда люблю тебя я только тебя люблю и буду любить». Нет ни запятых, ни точек, в
них нет необходимости. Мы прижимаемся к друг другу так крепко, что еще чуть-чуть, и кости наши начнут ломаться. Мы синхронно смежаем веки и неистово целуемся, при этом губы наши чувствуют друг друга настолько, что глазам действительно тут нечего делать.
«...почему мы закрываем глаза, когда мы спим, когда мы мечтаем, часто — когда мы летим или когда целуемся?» — слышу я нежное
мурлыканье самой красивой в мире кошки.
«…потому что многие прекрасные вещи невидимы...»
«...я буду любить тебя с закрытыми глазами...»
Насилием я вытесняю эти подозрительно яркие воспоминания за преграду своей утомленной головы, я срочно выпиваю еще — передо мной
высится высокая бутылка с кирпичной жидкостью коньяка, рядом радикально нарублен лимон.
Сейчас иные диалоги полнят наш общий пепельный мир:
«...я думал, ты особенная…»
«…ты не ошибался...»
«...за что?..»
«...так вышло, ты должен меня понять.»
«...молчать нам с тобой теперь не о чем, ему говори...»
«...не хочу ему, хочу тебе, тебя и быть только с тобой...»
«...я не желаю слышать это говно!..»
«...как тебе не стыдно...»
«...мне стыдно?.. это ты, чудовище, переслало мне чужеродную ересь, даже сама не потрудилась написать — переслала… ты демон, ненавижу
тебя...»
«...не говори так...»
«...он мне все рассказал, он понял меня, он мне сказал, что ты год живешь с ним, животное… я тебя просил не врать мне...»
«...ты все понимаешь не так...»
«...я рад, что узнал это… не хочу тебя знать, я просил просто быть со мной честной, сука...»
«...заткнись, урод!..»
«...я уродского в твой адрес ничего не сделал, я не урод, урод...»
«...ты подавишься этими словами…»
«...фальшивка, я любил тебя, но я выблюю эту любовь, и еб…х стихов я посвящу тебе так много...»
«...выслушай!..»
«...нет, я уже выслушал вас обоих, и твой голос истинный услышал!..»
«...ты не хочешь слышать, как все было на самом деле...»
«...ты была мне родной...»
«...я не спала с ним, это был флирт...»
«...сегодня я испытал настоящий кошмар, не знаю, как буду жить без тебя, но что я знаю точно — с тобой мы не будем вместе никогда...»
«...ничего не значащий флирт...»
«...я не могу проверить, как было, ты виновата, что допустила такое. я искал тебя вчера там, а ты была, но не была со мной...»
«...я была с тобой...»
«...я верил тебе, я дышал тобой, я тобой гордился...»
«...ты — чудесный человек, которому я за многое благодарна...»
«...лучшая благодарность — верность, остальное — слова...»
«...несмотря на все твое недоверие, я была верна тебе...»
«...в уголках твоих губ запеклось...»
«...думай, что хочешь!...»
«...и правильно, потому что со вчера я мертв, ты убила меня выстрелом в голову...»
Спустя несколько часов я вновь нахожу правду, которую мне никогда не расскажет она: «…как ты можешь так?.. если месяц назад мы расстались, почему я узнаю об этом только сегодня?.. этот секс был на память?
«...»
«...ненавижу...»
«...»
«...зачем лицемерить?.. зачем слово «любовь»?..»
«...все не так...»
«...ты разбила мне сердце...»
«...»
«...я никому никогда не поверю...»
«...»
«...это ад, я не хочу жить...»
«...оставь меня!..»
«...я не против. зачем так, за что?..»
«...а просто так!..»
Началось же это движение из ангела в бесы с недолгой телефонной трели. Тогда мой падший ангел крепко уснул в моих объятиях, и трубку не по обыкновению поднял я.
На другом конце провода спустя неуверенную паузу попросили ее.
Я спросил:
— Кто ты?
— Это. это Юра.
— Юра. — Я помнил этого человека. — Как ты, Юра?
— Я. — Юра словно растерялся. — Я нормально, как ты?
— Я. — Я тоже терялся. — Я не нормально…
— Почему?
«...как тебе сказать, сука...»
— После твоего дня рождения все очень плохо, Юра, — глухо отвечаю я. — Что-то изменилось, что-то стало не так. — Я ухожу в ванную, где запираюсь среди розового кафеля.
— Дня рождения?..
— Это ведь был твой день рождения. — Его вопрос сбивает меня с толку.
— Ну да, — тут же реагирует он подозрительно поспешно. — Конечно, день рождения.
— Сашка спит, — вспоминаю я, для чего он звонит. — Я не буду ее будить.
— Не нужно, — тихо отвечает он. — Я перезвоню.
— Зачем? — Я почти агрессивен. — Зачем ты перезвонишь, Юра?
«...кто ты такой, чтобы сюда звонить...»
— Я. Ну.
— Скажи мне, пожалуйста, — становлюсь я неожиданно ласков. — Ты давно знаешь ее, вы действительно старые друзья?
— Ну. — Он молчит недолго. — Мы действительно знаем друг друга. много времени.
— Пойми меня, пожалуйста. — Меня начинает потряхивать. — Пойми меня, как мужчина, ты мог быть в такой ситуации, ты легко мог быть на моем месте. Я чувствую — что-то не так, я чувствую, что меня обманывают. Я не хочу быть дураком.
— Я. — Юра в замешательстве. — Я не понимаю тебя…
— Я люблю ее, — с нажимом произношу я. — Я люблю ее очень сильно. Ты знаешь, какая это страшная любовь, когда у тебя за спиной творят что хотят. Я не могу проверить это, я не могу быть уверен в чем-то. Я живу в точке М., она в точке П. Я хочу, чтобы ты понял меня. Она нравится тебе?
«...скажи!.. скажи мне то, что я и так знаю...»
— Она. — Юра вздыхает. — Да, нравится.
— Как сильно она нравится тебе? — спрашиваю я.
— Очень сильно.
«...ильно. ильно. ильно...»
— Мы общаемся с ней год. — с надрывом рассказываю я. — Я больше чем люблю ее, но я, как и ты, как и кто угодно, хочу быть уверен. Я чувствую, что-то не так. У меня к тебе маленькая просьба, крохотная просьба, возможно, она покажется тебе необычной.
— Говори.
— Я хочу, чтобы ты побыл моими глазами. Ты знаешь, мы никогда не увидим того, что нам не захотят показать. Подлые люди будут рисовать в твоей голове другие картинки, нежели они могут рисовать человеку беспристрастному, у которого ты — как им кажется — никогда не спросишь.
— Я не понимаю.
«...я не могу...»
— Ты понимаешь, Юра. Ты должен меня понять, пойми, когда ты сам будешь в такой ситуации, дай бог, чтобы нашелся кто-то, кто поймет тебя, кто согласится быть твоими глазами в том мире, который тебе не показывают. Поверь, она будет твоей, она останется с тобой, она не может быть одна, мне кажется, ей даже не бывает много. Но я ничего не могу доказать… Она постоянно врет, она будет говорить тебе, что не может тебе врать, но это не правда, она врет всегда, ее естественное состояние — состояние лжи, что бы она ни говорила. А мне хочется верить, неистово хочется верить влюбленному дураку даже в то, что по определению не может быть правдой. Помоги.
— Я.
— Она уже читала тебе свои стихи? Не правда ли, они чудесны? А ее рассказы? Она очень умна для своих лет, фантастически умна. Я не смогу вывести ее на чистую воду без тебя — она талантлива не только в стихах. — Я задыхаюсь на секунду.
— Я слышал кое-что.
— она уже просила не называть ее «она»?..
—. она просила никогда не говорить в ее адрес «она».
— Знаешь, почему я знаю? Потому что она делает так всегда и, как степлером, с характерными щелчками, прикрепляет тебя к себе. Долгое время она прекрасна, долгое время ты дышишь ею, как кислородом, но потом, когда она понимает, что ты не можешь без нее. тогда она превращает твою жизнь в ад. Когда ты ничего не можешь понять, но в глубине души знаешь — что-то не так. Она испытывает тебя без устали. Правда, она чудесная? Правда, она чертовски мила?
«...ты еще ни хрена не знаешь…»
— Да.
— Мне не нужно ничего, что ты можешь увидеть, я хочу знать лишь то, что ты уже видел.
— Она говорила тебе обо мне? — Я почти шептал, чувствуя, что накинул психическое лассо на голос в трубке. Я понимал, что он слушает, а значит, нужно немного дипломатии, и мы достучимся друг до друга.
— Говорила, что наши с ней отношения напоминают ей то, что когда-то было у вас с ней.
«...хочется орать.»
— А каждый день я слышу о ее любви ко мне. Я прошу ее сказать, если она почувствует не любовь, но она никогда не сделает этого. Я нужен ей, ей нужен ты, все мы нужны ей. Попробуй, потом вспомнишь мои слова. Она все слышит, но ничего не понимает. Это кошмар! Помоги мне, прежде чем ты сам окажешься на подобном дне рождения. пойми меня, как человек человека. Вы ведь знакомы совсем недавно?
— мы познакомились на этом самом дне рождения.
— Мы случайно оказались там?
— Нет. и это был не мой день рождения.
— … — Меня знобило.
—...хотя и мой, наверное, тоже…
— Что ты имеешь в виду, Юра?
— Она сказала, что это день моего рождения в ее сердце.
— так больно, Юра.
«...в моем сердце осиновый кол...»
— Извини, я не мог предположить.
— Ты действовал так, как действовал бы я. Зачем нам думать о ком-то, кого не знаем? Ты познакомился с ней.
— Да. Она так смотрела.
— Она смотрела так, словно ваша встреча была предопределена.
«...я знаю, что буду делать...»
— Мне тоже пришла эта мысль в голову.
— И?..
— Я подошел и заговорил. Мы назвались, немного поговорили, она сказала, что почти здесь одна.
— Так.
— Я спросил, что это значит.
— И она сказала, что здесь с другом. Просто другом, добавила она.
— Я не просто друг, Юра.
«...и я оставлю тебе это хреновое наследство...»
— Мне тоже так показалось. Ты не похож на просто друга.
— Что она говорила еще?
— Читала стихи, потом прочла рассказ, все это показалось мне гениальным. Я сказал ей об этом, она сказала, что ей очень приятно слышать такое…
— именно от тебя.
— Да, именно. Она заставила меня курить кальян, хотя я не люблю кальяны. Она сказала, что хочет мне открыть что-то, чего я еще не понял. Так — сказала она — я лучше запомню ее.
— Она сведет с ума кого угодно. В ней есть власть.
— Она попросила, чтобы я побыл рядом с ней в тот вечер.
— ты не мог не согласиться.
— я не мог не согласиться.
— я тебя понимаю.
— и мне понравился кальян.
— Потом вы ушли. Что было потом?
— Мы целовались в другой комнате.
Слезы застлали мое лицо.
«...лжешь, сука!..»
— Мы целовались бесконечно, а потом ворвался ты.
Меня сотрясал плач, но я не издавал ни звука. Розовый кафель, куски штукатурки — все это словно сыпалось мне на голову, мой красивый мир расползался по швам в режиме реального времени. Кажется, я видел это краями глаз, так как взгляд мой жадно впитывал слова, выпадающие из дырочек телефонной трубки.
— ты не увидел нас почему-то, хотя мы были ближе всех к тебе.
— она знает, что я плохо вижу, что при всем желании я не смогу увидеть вас, пока не подойду близко… совсем близко… тем более в темноте…
— ты набросился на другую парочку, что стояла возле окна, ты сбил их с ног.
— я не хотел.
— на тебя набросились остальные, они все друг друга знали там, а тебя не знал никто.
— мне не было больно.
—..я сказал ей: твоего друга бьют, надо помочь ему. Но она ответила: не надо, он заслужил.
— мне было больно по другой причине.
— она увела меня куда-то в угол, где продолжала целовать.
— адская сука.
— она кусалась.
«...чертовы детали...»
— это она тоже умеет.
На полу у себя под ногами я увидел темное пятно. Такие пятна обычно означают прилипшую намертво жвачку, которая в результате концентрации пыли на своем липком теле приобретает непроглядно черный вид. Отодрать ее невозможно, где-то они располагаются целыми сериями, и чем старее общественный пол, тем больше этих вечных пятен. Но что подобная субстанция делала в опрятной квартире, где засилье предметов на полу продолжалось не больше недели — и затем в любом случае торжествовала упорядоченность, — было не ясно.
— …тебя валили, но ты снова вставал, ты вышиб зеркальную перегородку — и кутерьма переместилась в зал.
— вы остались?..
— да, я не видел, что было дальше.
— она все это время была рядом?..
«...и вот он — главный вопрос!..»
— она ушла от меня через несколько часов.
— Послушай, Юра. Мне нужно, чтобы ты разрешил использовать все, что ты мне показал. Я должен рассказать ей то, что я видел.
— Не надо.
— Послушай, ее сила — в моем неведении, в том, чего я не знаю и знать не могу. Если я просто уйду, не объяснив, я не одержу победу тем самым. Я должен показать ей то, что увидел. Должен ее переиграть, тогда она проиграет. Разреши.
«...ты должен или тебе придется...»
— Я потеряю ее тогда.
— Нет, вовсе нет. Я поделюсь с тобой стратегической информацией. Я знаю ее год, ты же знаешь ее несколько дней. Это поможет тебе. Просто скажи ей потом, что ты любишь ее, что ты без нее не можешь. И она простит тебя. Такие слова ослепляют ее. Правда, ненадолго. Разреши, Юра, я все равно уйду, я не буду мешать. Еще минуту назад я любил ее, сейчас мои вены разрывает лед, мое сердце наполнено острыми ранящими осколками. Но я не хочу уйти просто и непонятно..
— Чем еще можно ее удержать? Я должен знать, расскажи ты…
— Хочешь попробовать? Понимаю. Бесполезно тебя переубеждать сейчас, ты подумаешь, что я делаю это намеренно. Рассказывай ей о том, какая она красивая, говори, как тебе необыкновенно с ней, ведь в какой-то степени это и будет так. И никогда не называй ее «она» в ее присутствии. Дело не в этом слове, это будет поводом, чтобы сделать тебе что-нибудь неприятное. Она была в детстве толстой, ее не любили мальчики, потом неожиданно она выросла и расцвела и стала пользоваться вниманием. Она удивилась, когда заметила это, но чувство мести за то, что ее не любят, осталось. И она мстит.
— Еще?..
— Телефонные звонки — они постоянны, они вездесущи, ты никогда не избавишься от них. Ее любимая игрушка — телефон, он будет звонить постоянно. Она не будет отключать его, она не даст вам побыть вдвоем — никогда. И ты никогда не смиришься с этим, но и не сможешь ее убедить. Если ты заставишь заткнуться адскую штуковину, ты победишь ее. Иначе она постоянно будет водить тебя по чужим дням рождения.
— Звучит как проклятье.
«...кевинкваазен кевинкваазен…»
— И пока не пройдешь сквозь него, не поверишь, что это так. Я устал смотреть в холодное лицо, где нет и отблеска твоей тоски и боли. Мне легче, я оставляю это дурное наследство тебе.
Я насытился ересью, я больше не хочу. И не буду. Теперь я чертов Айс…
— Расскажи ей, что видел.
— Спасибо за то, что ты был моими глазами.
— Не за что, я просто понял тебя.
Глаза мои увидели еще одно черное пятно на полу. Оно появилось в метре от первого и казалось таким же. Я приоткрыл дверь ванной и увидел, что на полу в коридоре их уже пять, размером с яйцо.
— Родик, — услышал я сонный, но капризный, как всегда, голос моего дьявола. — Где ты, Родик?
— Говорю по телефону, — ответил я, присев и внимательно разглядывая диковинные пятна.
— Хватит! — приказали из-за стены. — Это длится слишком долго. Я замерзла.
«...кому какое теперь до этого дело...»
— Дьявол проснулся, — сказал я в трубку. — Мне пора расставить точки над i.
— Пока, — сказал в трубке мой дружественный враг. — Извини, что все так вышло.
Мы рассоединились.
Я медленно закурил и таким же шагом, собираясь с мыслями, побрел в комнату. Черные пятна встречались мне на протяжении всего пути, я не мог поверить, что просто не замечал их раньше.
На красном диване лежала демоническая девочка. Она выглядела сонной, была нага и потрясно мила. Захотелось простить ей все, но я уже превратился в сгусток сухого льда.
— Кто звонил? — спросила она чрезвычайно нежным голосом.
— Замечательный человек, — отозвался я, встав в дверном проеме и изучая ее взглядом садиста. — Один просто замечательный человек, который меня понял. — Чтобы видеть ее лицо и глаза, я зажег свет.
«…который понял меня, хотя не знал, а человек, который знал меня кучу времени, так меня и не понял.»
— Да? — Развратно-прекрасная, она щурилась в мою сторону. — И как же зовут этого замечательного человека?
— Юра, — ответил я, холодно улыбаясь. — И я совершенно спокойно оставлю тебя ему в наследство. Я могу быть уверен, что он должным образом позаботится о тебе, Сашенька.
«...все будет хорошо...»
— Юра. — Лицо ее вздрогнуло ровно на секунду. — И чем же так хорош этот Юра?
— Ты мне скажи. — рассмеялся я. — Для меня он хорош тем, что был моими глазами. И теперь я знаю все, ведь я видел все. И мне легко и хорошо. Мне особенно легко еще потому, что я всегда изменял тебе.
—..и я всегда изменяла тебе. — Лицо ее полыхнуло ненавистью. — Ты же, надеюсь, не думал, что все это время был у меня один?
«...думаю, был чертов конвейер...»
— Я вообще не думал об этом. Вот почему я так спокоен сегодня. Но и это не последняя причина, по которой мне спокойно и уютно сейчас. Тебе интересно?
— Нет…
— За время нашего общения ты убедила меня, что я страдаю бредом ревности. Я почти поверил тебе, полагая, что мой маленький прекрасный верный кот страдает от такого параноика, как я. Однако теперь я знаю, что все, казавшееся мне это время, имеет основания. Когда кажется, креститься нет необходимости. Надо слушать, ведь это собственное шестое чувство пытается до тебя достучаться, показывает то, чего ты в упор не желаешь ни видеть, ни слышать. Теперь все незавершенные моменты, которые я накопил в памяти, восполнились, все встало на свои места. Я знаю — что было, как было и каким образом.
«...приятно осознать, что всегда был прав...»
— А мне плевать! — яростно, но и спокойно отозвалась Сашка. Однако в руках ее появилась сигарета. — И что теперь? Уйдешь сейчас?
— Зачем? — Я казался притворно милым. — На дворе ночь. Я лягу спать — лягу с тобой. Мы крепко обнимемся и будем сладко спать до утра, после чего я уйду. Навсегда, и совершенно спокойно, так как о тебе теперь есть кому заботиться. И это даже хорошо, что тебе плевать — не будет сцен. Мы просто чудесно выспимся, после чего расстанемся навсегда.
".как много в этом слове.»
— Ты не сможешь без меня. — Лицо Сашеньки наполнилось пятнами, отличительно множественными и красными, мне хотелось думать, что это проявились пятна стыда. — Так же, как и я — без тебя…
«...не делай этого, я тебя прошу... "
— Мы научимся, любимая, — парировал я, приближаясь к ней и попутно раздеваясь. — Это может оказаться проще, чем мы думаем. Гораздо проще. Юра — хороший мальчик, он действительно похож на меня в начале наших с тобой отношений.
— Мне не нужен Юра! — взвизгнула она. — Мне нужен ты.
— Ты не думала так, когда мы были на дне рождения, когда меня били. — Я остался только в трусах, погасил свет и полез под одеяло. — Теперь у тебя будет время все переосмыслить.
— Я вытащила тебя оттуда! — Сашка бросилась ко мне, прижалась всем телом и начала голодно целовать лицо. — Ты забыл? Мы ушли вместе. — Я не чувствовал ее рта.
«...я так не думаю...»
— На этот вопрос я нашел ответ, — сказал я, не отвечая на ее ласки. — Я все видел.
— Он сам звонит мне! — Сашка настойчиво пыталась разбудить во мне желание. — Я пообщалась с ним на этой вечеринке — и все. И забыла, а он звонит и звонит. Что я могла сделать? Я не догадывалась, что он начнет доставать меня.
— Конечно, его же никто никогда не кусал за лицо. — Тело мое словно потеряло чувствительность. — Он в себя не может прийти, бедный глупец. Прекрати, пожалуйста, я очень устал. Наконец-то я могу просто поспать, когда утомлен. Хотя, если учесть, что это последний раз…
«...ненавижу тебя...»
— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. — Сашка выглядела как само понимание. — Мы просто выспимся и поговорим завтра. Правда, милый?
— Ты не понимаешь. — Я зевнул ей в лицо. — Ты слышишь, но не понимаешь. Я пытался докричаться до тебя целый год, теперь попробуй докричись до меня. Ты мне все время что-то доказывала, я много чего переосмыслил, даже то, над чем посмеивался скептично. Наша совместная жизнь превратилась в доказывание. Мы как-то говорили с тобой на эту тему, вися в окне на двадцатом этаже. Я думаю, ты помнишь тот разговор.
«...если когда-нибудь при тебе я променяю тебя на другого...»
«...ты все хорошо понимаешь, и «при тебе» — не ключевые здесь слова...»
— Теперь я докажу тебе кое-что сам, — холодно закончил я. — То, что пытался до тебя донести, а ты смеялась. Сегодня наша последняя совместная ночь.
— Я докажу тебе обратное, — засмеялась она в ответ смехом, который я более всего ненавидел. — Ты плохо знаешь меня, мой мальчик, хотя и прожил со мной год. Ты ни хрена не понял, котик мой. Тебе никуда от меня не деться, я всегда буду рядом, пока хочу этого. Твое мнение не имеет значения…
— Блажен, кто верует. — Я повернулся к ней затылком и сомкнул глаза в намерении уснуть. — Уверенность — это хорошо. Но я все сделаю, чтобы переиграть тебя.
— В противном случае я убью тебя. — прошептала Сашенька, обнимая меня сзади и медленно целуя в шею.
«...или доведу до сумасшедшего дома, любимый...»
— Зло, — ответил я через плечо, — и зря.
— Как бы там ни было, влюбленная женщина способна на все, а я не просто рядовая женщина, мой дорогой. — Ее горячее дыхание, точно раскаленный воск, влилось в мое ухо.
— Теперь здесь живет цинизм, детка. — Мне начало казаться, что мой разум погружается в сон.
Странное облегчение поселилось в душе, словно все происходящее касалось не меня, а некоего киногероя. Тонкая пленка льда покрыла голову, сердце, мозг, руки, я даже не слышал своего сердцебиения, не чувствовал пульса.
— Родик. — шептал мне на ухо дьявол. — Ну прости меня. Все не так, как он тебе рассказал. Он же любит меня, он расскажет тебе что угодно. Зачем ты веришь ему?
— Тонкая материя доверия, — шепчу я сквозь сон. — Она, как паутинка, она даже нежнее и тоньше. Когда вы лежите в ней оба и держитесь за руки, нужно приложить все усилия, чтобы не разорвать ее, потом эту зыбкость не склеить… Твои интриги не уходят в никуда, они как зарубки, я не хочу о них думать, но они саднят в самые замечательные наши с тобой минуты.
«...мы забудем все это...»
— Прекрати!.. — За моей спиной плакали.
— А потом паутинка рвется, и все, что было, летит в никуда.
— Ненавижу тебя.
— Оставь при себе свое плохое настроение. Давай спать.
— Ты не уйдешь завтра?
— Я уже ушел. И оставил тебе в кровати свою тень, чтобы тебе не было грустно.
«...понимаешь меня?..»
— ты.
Я засыпаю.
Я слушаю сквозь сон, что моя горячо любимая демоническая девочка говорит что-то удивительно добрым голосом. Она корит себя, она возвышает меня, она говорит еще нечто, чего я уже не могу разобрать.
Я просто сплю.
Сон прекрасен, как психический ластик. Он стирает все плохое, и, пока тебе не начали сниться стрессовые кошмары, вызванные длительностью и яростью переживания, он абсолютно необходим. Во сне я забыл то, что произошло.
Мы проспали опять ненормально долго. Видимо, разум, предчувствуя продолжение зла, не желал просыпаться. Во сне мы неистово обнимались, иногда даже целовались. Сашка воспринимала все это как перемирие, как свою победу.
Я же во сне вернулся к состоянию «до», и, когда глаза мои с трудом распахнулись, они долго моргали, довольствуясь тем редким ощущением, когда в голове отсутствуют мысли. Мозг, наверное, боялся думать, потому что, как только он начал, в душе у меня похолодело и сердце сжалось в кровавый комок.
Я вспомнил.
«...я потерял Сашку… "
С утра все привиделось тяжелее, чем мнилось, глядя на ночь. Может, вечером кровь перенасытилась адреналином и я, отупев, плохо чувствовал происходящее. Оно грызло гранит моего силового поля, но добраться до меня не могло, а сейчас я был вне психологических костюмов, а соответственно — беззащитен.
«...ее больше нет... "
Боль нахлынула агрессивной стеной и в прямом смысле задавила мое полусонное существо.
Я попробовал предположить, что мне все приснилось, но красочность воспоминаний и детальное воспроизведение диалогов в голове пели песню об ином.
Дрожащими руками я отыскал сигарету, ноги мои понесло на кухню, где в холодильнике я нашел ледяную бутылку коньяка и большой лимон. Со скоростью мысли я отправил в себя серию глотков, желая отвлечься от мирского. Стало чуть легче и гораздо теплее.
Я глянул на пол и оторопел: доступная взгляду плоскость оказалась усыпана черными ровными пятнами, их проявилось так много, что общей совокупностью все это выглядело элементом дизайна. Там же я увидел клочок бумажки, которую машинально поднял и узнал то самое письмо человеку, которым она будет через десять лет.
Я просмотрел заново его несложную суть, и на глазах моих проявились слезы.
В кармане моем в приступах вибрации затрясся сотовый, я достал его и прочел:
«…я люблю тебя…»
Сообщение веяло теплом, но рядом с ним имелась приписка — уведомление о пересылке и номер телефона, который я тут же стремительно перенабрал и следом, услышав мужской голос в туманном нигде, отключил.
Меня затрясло, шизофреническая рябь холодной прытью пробежала по моему разуму, глаза мои налились кровью и разлились прозрачной слезой. Я выпил еще, затем еще, заел половиной лимона и не почувствовал ни жидкости, ни фрукта.
Глаза обратились к странным пятнам, что, казалось, прибывали на глазах. Я присел на корточки и ткнул в одно из них пальцем, все еще подозревая, что это вездесущая жвачка. Палец ушел в никуда, пятно было дырой в полу, которую словно заткнули кусочком ночи.
Я попробовал на ощупь другое пятно, потом еще одно. Все повторилось.
Меня не удивило происходящее, в нем было не без логики. Мой мир, такой упорядоченный в последнее время, склеенный остро пахнущей субстанцией любви, начал на глазах крошиться в бесполезную пыль.
Я перечитал еще раз письмо человеку, которым она планировала быть через десять лет, затем я еще раз посмотрел сообщение в телефоне. Потребовался еще алкоголь. Он будто улетал в никуда, я не чувствовал ничего, кроме тепла, и лимон по-прежнему был лишен вкуса.
Я набрал тот номер. Отозвался незнакомый человек, который долго не мог понять, что мне нужно. А когда понял, мы проговорили с ним около часа и выяснили массу демонических подробностей.
В душе моей пустело с каждым откровением, мозг отказывался вязать все это в один смысловой узел со спящим за стеной человеком.
Мы рассоединились, говорить стало не о чем.
Ноги понесли меня в комнату.
Сашка не спала и без единой нитки лежала поверх одеяла. Пальцы ее управлялись с сигаретой, лицо выглядело умиротворенно-печальным.
Размашисто я распахнул шкаф, руки мои выдернули чемодан, который я принялся ожесточенно и хаотично собирать.
— Что ты делаешь? — робко спросила она спустя несколько минут моих манипуляций.
«...ты не видишь?..»
«...не делай этого, я ведь люблю тебя...»
«...я не знаю тебя… я не знал тебя такой…»
«...о чем ты?..»
«...у меня ощущение, что тебя где-то когда-то подменили...»
«...это же я...»
«...я хочу узнать, где это произошло. куда я пришел с моей девочкой, а ушел с демоном...»
«...ты бредишь...»
«...может быть, моя девочка еще там, наверное, ей нужна моя помощь...»
«...ты меня пугаешь...»
«…ты — это не она, она была чистым прекрасным человеком, а тебя я не знаю...»
«...прекрати!..»
Я резко разворачиваюсь и начинаю говорить, слова мои, точно пули, они пропитаны ядом и со смещенным центром тяжести.
Мы продолжительно выясняем отношения, иногда срываемся на крик, иногда говорим, не издавая звуков, но диалог не прекращается ни на секунду. Иногда она становится собой и начинает огрызаться, пытается убедить меня, что все выглядит не так, как я представляю, но это-то как раз уже лишено всякого терапевтического смысла. Чаще она просто скулит и просит простить ее, демоническое лицо непрерывно линуется слезами, но меня это уже не трогает. Мои глаза давно живут своей жизнью.
— Все не так! — визжит она, когда чемодан собран, я начинаю погружаться в верхнюю одежду. — Ты сам все это выдумал, ты говорил не с тем человеком. Это есть только в твоей голове, на самом деле этого нет!
— Сколько живу на свете, столько замечаю, что когда кажется, всегда так и есть, — как-то отрешенно, но убежденно повторяюсь я. — Кажется — это и есть шестое чувство, научиться слышать его — значит правильно трактовать свое «кажется». После того как ты поступил иначе, в тебе появляется досада, будто ты был уверен, что необходимо было поступить наоборот, но по непонятной причине поступил так, как поступил. Нужно доверять своему «кажется», по крайней мере обращать на него внимание… Иногда только оно способно рассказать правду. Я ухожу.
«...никогда и ни в чем я еще не был так уверен...»
— Но почему? — Голос ее дрожал, слова едва различались.
— Существует три проверки, которые устраивает женщина, — отозвался я, направляясь к двери. — Она думает, что это проверки мужчины, но в первую очередь это проверки ее самой. Проверка красотой, когда она использует свою силу, чтобы прибрать мужчину к рукам. Проверка любовью, когда она погружает их обоих в котел эмоций, где оба кипятятся, стяжая свое счастье. И проверка изменой, когда либо она есть, либо ее нет. Точнее, когда есть условия, но последнего нюанса, той самой трещины — нет!
— Какой трещины?! — кричит она мне в спину.
— В котле!
Жуткий вой раздается у меня за спиной.
Я молча тереблю замки, желая поскорее покинуть это пространство.
— В каком котле?! — выдавливает она сквозь плач.
— Эмоций!
«...тебе незнакомо это слово…»
— … — плачет она оглушительно.
— Мы не прошли с тобой эту проверку, а потому — акоп.
— Подожди. Мы можем притвориться, будто мы только встретились. — Она обхватывает меня руками и так приковывает к себе.
— Не можем. Акоп, — судорожно тереблю я замки, но они не поддаются. Я пытаюсь опять и опять, Сашка висит на мне всем своим вкусно пахнущим голым раскаленным телом, не переставая громко плакать, а дверь бездушно не поддается.
С трудом я отдираю от себя маленького дьявола, сажаю его голой попой на пол и решительным шагом иду к телефону. Я чувствую, что это ее проделки, но настроен выбраться любыми способами, даже если придется вызвать службу спасения или пожарных.
Телефон предательски молчит, в нем нет ни гудков, ни каких-либо других звуков, а его электронное табло жизнерадостно мерцает обычными знаками.
— Выпусти меня. — с металлом в голосе цежу я. — Я все равно уйду.
— Нет. — мотает она головой. Ее лицо от слез подурнело, вид ее слегка безумен. — Ты останешься здесь со мной…
«...ты — мой...»
Я делаю шаг в ее сторону — и теряю координацию. Одна из дыр в полу оказывается настолько большой, что в нее по колено проваливается моя нога. Я не чувствую стопой ничего, нога висит в свободном пространстве, эксперимента ради я даже болтаю ею в нигде.
— Что это? — Глаза Сашки широко распахиваются, казалось, она только начинает замечать великое множество пятен. — Это ты сделал?
— Интересно, как? — хмыкаю я и отправляюсь на кухню. Чемодан и пальто остаются в прихожей, там же жалобно и театрально всхлипывает моя демоническая девочка.
Меня сейчас интересует исключительно коньяк. Я сажусь на стул и начинаю с небольшими интервалами поглощать жгучие порции — одну за другой. Даже безвременная кончина лимона не способна остановить меня.
Мне тяжело оставаться в этих стенах в разумном состоянии. Они давят, они в один миг стали совсем чужими, меня раздражают всхлипы в прихожей, и я ни на грамм в них не верю.
Я поглядываю в окно, помня, что нахожусь на шестом этаже и тут нет балкона.
Почему-то вспоминаются ее слова:
«...я знаю, как ты умрешь...»
«...этого не знает никто...»
«…ты покончишь жизнь самоубийством… прыгнешь из окна...»
«...невероятно...»
«...и разобьешься на мелке осколки, а я буду собирать их с асфальта и плакать...»
Пустота внутри меня говорит, что это не будет больно.
«...больно, когда ты полон жизни, энергии, счастья, любви, а когда внутри пусто — это как раздавить шоколадное яйцо в руке», — утверждает она огромным ртом.
Но я тут же уверяюсь, что это не мои мысли: я не могу убить себя, я слишком люблю жизнь. Кроме того, это будет ее победой, а я не хочу доставлять ей такое удовольствие. Я буду жить и этим отплачу ей более того.
Я выпиваю еще, и мне становится жарко.».хочу смены декораций...»
«...но дверь заперта, ее предали замки.»
«...хочу отрыва...»
«...отрыв — отрыву рознь, в особом смысле и окно — отрыв...»
«...хочу отрыва от земли...»
«...мои ли это мысли и что все это означает?..»
«...хочу прыгать выше головы...»
«...куда делись жалостливые всхлипы?..»
«...хочу забыть раз и навсегда...»
«...вот это, наверное, я сам, хотя — о чем я?..»
«...хочу освободиться...»
«...а что я делаю все сегодняшнее. утро?..»
«...нужно уехать далеко...»
«...пожалуй, это мои мысли…»
«...и вернуться новым человеком...»
«...как много в этом слове...»
«...все это я найду на другой планете...»
«...а это кто?..»
«...да кто все это говорит...»
Голова наполняется шумом обсуждения всего на свете.
Я смотрю в окно, там ярко щурится почти зимнее солнце. В точке П. оно иногда бывает таким, в точке М. оно всегда болезненное в это время.
Неожиданно стул выпадает у меня из-под зада, и я с шумом валюсь на пол. Оказывается, одно из пятен опасно разрослось и поглотило стройную ножку стула. Я остаюсь лежать, приходит мысль, что, может, одно из пятен возьмет и поглотит меня и там сквозь чернь я найду что-нибудь другое.
Внезапно алкоголь, который столько безрассудно был пущен в мою кровь, наваливается откуда-то сверху непомерно тяжелой тушей. Меня словно размазывает по полу, после чего я, что весьма логично, засыпаю.
Снится Сашка, и в том мире я опять забываю о происшедшем.
Мы смеемся над чем-то, кругом ночь и фонтаны, брызжущие ярко-красной водой, она бежит впереди, я пытаюсь ее догнать, и так продолжается бесконечно долго. Даже сквозь сон я чувствую, что невыносимо счастлив.
А потом пробуждаюсь.
Я лежал на кровати, которую спина моя знала наизусть. Я лежал в одежде, хотя постель была разобрана, а в одном из углов на самом кончике ложа сидела какая-то потерянная Сашка. Она тоже была в одежде — серых джинсах и полосатой майке, на голове ее обжился волосяной апокалипсис. Она смотрела точно сквозь меня, и мне стало не по себе, я приподнялся и хотел поставить ноги на пол, но пола не оказалось. Стопы зависли в нигде, снизу на меня безумно глядела чернильная темь, конца и края которой я не видел. Пол будто аккуратно вырезали по трафарету стен, подле которых остался даже плинтус.
— Так уже несколько часов, — прошептала Сашка. — Дурацкие пятна съели пол…
Я достал из кармана монетку и бросил вниз. Она пропала в темноте, и, как жадно мы ни вслушивались, ни одного звука не донеслось. Я посмотрел на стены: черные пятна появились и там, их расцвело пока немного, но я помнил, как быстро они сожрали незыблемый пол.
— Повод поспать, — вслух подумал я и вернулся на точки оси координат, на которых очнулся.
«...может, когда я проснусь, все будет иначе — в смысле пола или в смысле того, что стало явью…»
— Не спи. — шепотом попросила Сашка. — Мне страшно.
— Я рядом, — ответил я, подмечая черные пятна на желтоватом потолке. — Если что, потряси, и я убью любого.
— из-за кого меня разбудили…
— Пожалуйста. — попросила она.
«...побудь со мной еще немного...»
— Я не могу, — ответил я. — Мне нужно отключить голову, слишком тяжелые мысли струятся в ней. мне больно.
— А мне страшно.
— Поспи тоже, сон делает нас бесстрашными.
— Я пыталась, не могу.
— Что-то подобное я уже видел, тогда все закончилось нормально. — и уснул, но прежде чем уснуть, успел удивиться тому, что темь забрала все предметы с пола, кроме кровати.
«...что особенного в кровати?..» — подумал я, но уже спал и не ответил.
Когда я проснулся в следующий раз, Сашка оказалась на том же месте, в той же одежде, но с аккуратно прибранной головой и ясным спокойствием в глазах.
Стены представляли собой нагромождение клякс, будто кто-то начал собирать пазлы — и бросил.
Я попытался заговорить с Сашкой, она не ответила. Я попробовал лаской, ничего не вышло, я начал говорить гадости, она просто опустила лицо.
Я заметил, что из черт ее пропала въевшаяся задорная вредность, которую не теряло лицо моего маленького дьявола, даже если он спал или плакал.
Я улыбнулся своим мыслям, мне вспомнился первый мой сон наяву, когда я познакомился с лучшей частью моей женщины. Я крепко сграбастал ее ладонь, хищная гримаса раскроила мое лицо, и, не давая ее страхам сопротивляться мне, рывком увлек нас в кромешное неведомо.
Все заняло несколько секунд. Во мне не было страха, я жаждал бегства. Бегство казалось и прекраснейшей местью, если можно подобным образом называть чувство, поселившееся во мне.
Мы упали боком туда, где когда-то был пол, и не вызвали даже всплеска. Все тут же померкло, глаза стало бессмысленно держать открытыми. Я чувствовал только тепло ее ладони, она, пожалуй, так же чувствовала только это.
Наши пальцы сплелись намертво.