Местности за окном казались слайдами, наложенными невпопад. После продолжительной степи появились подобия городов, скорее даже районов, быстро сменяющиеся странными пейзажами — российскими и не совсем. Мне почудилась мексиканская пустыня с артистичными кактусами, сюда же вкрапился фрагмент неведомого хай-тека с домами невероятной вытянутости, потом кратковременно наметилась клочковатая гористость, а далее мы окунулись в сибирский лесок.
Калейдоскоп продолжался долго, чем дальше, тем абсурднее становились его картинки. Начали путаться времена года, я видел то зиму, то лето, множество незнакомых слов и фраз, которыми полны любые местности, где живет человек. Ко всему острой болью напомнила о себе моя голова.
Наконец я взмолился:
— Я умру сейчас от этой бессмысленности!..
Зубы мои скрежетали.
«…или убью вас обоих, чтобы внести нотку разнообразия…»
Оба типа удивленно уставились на меня в зеркало заднего вида, их огромные лица с трудом помещались в крохотный прямоугольник. Казалось, они даже не следили за безопасностью дороги, не говоря о ее направлении.
— Куда мы едем?! — Лицо мое дышало яростью, хотелось нанести им увечья.
— Ты знаешь. — опять повторил таксист.
— Мы не знаем. — пожал плечами мент. — Боль сказала увезти тебя туда, куда захочешь.
— Я никуда не хочу!
— Потому мы и едем в никуда.
Подобного я не ожидал. Пейзажи за бортом
действительно напоминали мои мысли: клочковатые, рваные, непохожие.
Поводив глазами по природной дисгармонии, я выдал постоянную мысль последнего времени:
— Хочу на другую планету.
«...не хочу даже мельчайших повторов...»
— Куда? — Две широкие физиономии опять соприкоснулись в миниатюрном зеркальном мире.
— На другую планету! — лихо подтвердил я. — Можно без возможности возврата. — Я шумно сглотнул от собственной дерзости. — Я уверен! — тут же выпалил я в их вопросительные лица.
— Невозможно, — покачал тяжелой головой Ит в ответ на удивленный взгляд Ура. — Нет никакой другой планеты…
— Подожди, — прервал его Ур. — Как — нет? Что есть другая планета? Не место ли, где деревья не похожи на наши? Где другого цвета песок и вода, где иное небо, что глубже и пространнее. Где люди не говорят на понятном нам языке. — Казалось, его осенило. — Где иная архитектура, где иные краски жизни. И звезды не те. Не это ли мы называем другой планетой?..
«...другие планеты гораздо ближе к нам, чем кажется...»
Ит, не меняясь лицом, выжал тормоз, отчего меня размазало по спинкам их сидений, и, крутанув руль, развернул нос «Волги» в противоположную сторону, приложив мое тело о правую дверцу.
Мы недолго постояли, дав пыльному облаку разбиться о лобовое стекло и лениво осесть, постукивая по крашеному металлу одноголосой мелочью камешков. Вздымая пыльный хвост, автомобиль рванул назад.
Калейдоскоп стал еще безумнее, казалось, что за тонированными стеклами начался кинофильм, который поставили на быструю перемотку назад. Мелькали дома, пустоши, леса, водные глади, чего только не мелькало из природного разнообразия и человеческого безобразия.
В один момент я приоткрыл окно и высунул пальцы, тут же что-то тяжелое поймалось мне в
руку. Я разжал пальцы, ладонь оказалась пуста.
Мне вспомнилась Сашенька, трогавшая свою жизнь на высоте двадцатого этажа. Я улыбнулся, так как иллюзия была полной. Я держал свое существование на ладони, я слышал его тяжесть кожей. Я перебирал пальцами, чувствуя, как оно струится между ними.
Определенно я был точкой на своей оси координат, и вот это было моей реальностью.
Устав наблюдать за жизненным галопом, я уснул. В последнее время, по крайней мере до больницы, я делал так постоянно, это было, как мне казалось, полезным свойством.
Снов, как обычно, не привиделось. Даже отдыхая, я ощущал, как предчувствие чего-то нового вкрадчивой негой скитается по членам моего тела. Сквозь дрему я понимал, что улыбаюсь чему-то, и улыбка эта длилась непривычно долго.
Проснулся я от страшной духоты и яркого света, которые в ненормальном количестве оказались складированы в автомобиле. Невыносимо ярило солнце.
Окна машины были открыты до упора, дверцы — распахнуты. Мои спутники исчезли.
«Волга» стояла в тени стройных деревьев, чьи голые тела тянулись поразительно высоко, подпирая небо. Высунув голову, к своему удивлению, я обнаружил по соседству пространную пальмовую рощу. Глянув в другую сторону, я увидел замершую во внутреннем покое водную гладь.
Рядом со мной скромно высился белый бумажный пакет с острыми углами, сунув туда руку, я извлек в предметный мир короткие белые шорты, невесомую майку, мягкие сланцы и большие черные очки. Тело выпало из душного салона, песок под ногами был белым и глубоким. Следов моих спутников нигде не проступало.
Тяжелая здесь, точно броня, больничная пижама отлетела в сторону. Я облачился во все новое, в кармане нашлись пачка сигарет и несколько купюр незнакомых денег.
Очки воцарились на носу, чуть убавив остроту солнца, сланцы понесли меня прочь от машины в сторону воды.
По пути встретились смуглые люди с огромными улыбками и узкими глазами, которые дружелюбно сказали мне что-то, чего я не понял, но в ответ улыбнулся.
Местные краски отличались мультипликационностью, подобных пестрых гамм я не встречал в своей более строгой цветовой действительности. Небо казалось невероятно глубоким, в нем торжественно замерли нарядной пушистости гигантские облака, походившие на абстрактные скульптуры сложных тематик. Горячий воздух словно висел в пространстве, лениво коптясь и посапывая. Вселенское безмолвие воссоединило в гармонии сотни свойств, которыми можно описать реальность.
Возле воды, что флегматично щекотала берег, я нашел Ура и Ита. Оба, неожиданно толстые, в полосатых трусах, валялись каждый на своем полотенце, а на головах их восседали белые панамы.
Они почувствовали мой взгляд, синхронно приподнялись на локтях и вперились в меня невозмутимыми взглядами сквозь большие солнцезащитные очки.
— Намажься маслом, — подал голос Ит и бросил в меня плоским коричневым флаконом. — Местное солнце съест твою кожу быстрее, чем ты влюбишься в этот край…
— А где мы? — Я поймал флакон и выдавил на ладонь прозрачное масло.
— На другой планете, — усмехнулся Ур. — Хороший выбор.
«…в этом месте глагол «любить» имеет свой постоянный насыщенный смысл...»
— Надеюсь, мы задержимся тут. — Ит улегся на полотенце, раскидав конечности. — Здешние очень легких нравов, они любят пришельцев, всегда им рады. Тут все стоит сущую мелочь, всегда тепло и солнечно. Сплошная экзотика.
— А какие тут женщины. — перебил его Ур. — Их очень много, они обожают пришельцев и способны заставить тебя забыть обо всем на свете.
— Кстати! — всполошился Ит. — Я тоже совершенно забыл.
Он перетряс свою одежду и подал мне блеклый клочок бумаги. В местных красках скучный цвет смотрелся чужеродно, таковым был и по существу.
Так выглядела телеграмма, она содержала короткую фразу:
«...я люблю тебя…»
Дата оказалась месячной давности, подписи не нашлось, но сомневаться в авторстве не приходилось.
— Почему только сейчас? — поднял я глаза на невозмутимого Ита, пекущегося на солнце.
— Тут эти слова не значат ничего, по крайней мере для тебя и сейчас, — пожал тот плечами. — Там ты бы всполошился, начал думать и делать глупости.
«...так как это любимое твое занятие...»
— Я всегда удивлялся, какое значение имеет для людей эта фраза, — сказал Ур. — Код для достижения определенных целей.
— Отмычка к чужой голове, — подтвердил его напарник.
«...я бы даже сказал — хобби...»
— Гипнотические свойства для любого разума несут в себе эти три слова. И даже частота произношения ослабляет их силу незначительно.
Я удивился разговорчивости моих спутников.
Планета оказалась действительно веселой.
Стемнело, и мы убрались с пляжа ближе к людям. К тому времени кожа нашей троицы потемнела, плечи возбужденно пульсировали.
Пески сменились светлого цвета землей, местами тянулась к небу совсем короткая травка, занимающая целые пространства, разбавленная нередкими каменистыми нагромождениями диковинных форм и размеров. Вскоре все чаще стал попадаться асфальт, кустистость подле него выглядела более беспорядочной.
Стоило «Волге» вползти в одну из горящих огнями улочек, как дальше ехать стало невозможно. Улица представляла собой изобилие питейных заведений, из которых за ненадобностью убрали двери, затем, подумав, убрали и стену, где эта дверь предполагалась крепиться. Шумная массовость жила бурной жизнью, каждый приют странника окатывал мимо идущих своей музыкой, цветным мерцанием вывесок, особым видом.
Подобная открытость олицетворяла изнанку ночной динамики, людей прогуливалось множество — и местного вида, и нам подобного.
Женское изобилие поражало глаз и чувство. Одетые в цветные минималистские одежды, смуглые низкорослые инопланетянки что-то кричали на незнакомом языке вперемешку с подобием английского. Заведения имели при себе армии женщин с огромными улыбками и тяжелыми копнами волос, каждая пыталась привлечь внимание жестами и криками.
Где-то просто пили и гуляли, где-то танцевали на улице или под навесом очередного бара. Атмосфера пенилась добродушным весельем, гримасы счастья непроизвольно выплескивались на лица.
По заданным траекториям рисовали прямые своих целей крохотные ящерки. Они сновали повсюду, и моему затуманенному мозгу виделся их особый смысл, заключавшийся в соединении кусков реальности методой их скоростных перемещений в любом направлении. И вертикальное, и горизонтальное движение юрких тел будто сшивало кадры действительности в протяженную цепь. Они не поддавались поимке, зато их можно было фотографировать.
— Я люблю эту планету! — вопил уже пьяный Ит, на шее которого повисли две местные девушки.
Мы с Уром вели себя потише, но всеобщее опьянение жило своей массовой жизнью, поражая человеческую душу желаниями, чьим фундаментом становились покой и радость.
В руки без спроса забрались высокие коктейли, начиненные незнакомыми фруктами, дым кальянов вскружил наши головы, а общество наше разрослось, вместив в себя миниатюрное женское трио. Девушки лопотали без перерыва, гладя нас темными ладошками по рукам и ногам, аккуратно мостя свои смешные лица на наших плечах.
«.. концентрированные залежи любви…»
Кратковременным привалом стал длинный узкий переулок, выкрашенный в неоновые цвета, где пространной армией простирались далеко вперед высокие трехногие табуретки. Барной стойкой служило отсутствие одной из стен, вместо которой подрагивали от музыки деревянные нагромождения, полные войск другого рода, а именно — бутылочного. Напротив и совсем рядом высилась стена серого кирпича, полная забавных, словно детских, рисунков. Вдоль стены двигались и шумели красочные человеческие фигуры, это опять предлагалось к общению многочисленное женское сообщество. Там же висели тяжелые прямоугольные колонки, стреляющие в толпу разрывными снарядами электронной музыки. Кое-где хищно вились металлические клубки с горящими на конце каждой нити крохотными пулевидными лампочками. Огромная вывеска подпрыгивала на цепях прямо над головами схлестывающихся потоков, текущих с двух сторон, и ярко-красно сообщала: Boom Boom Bar.
И по-прежнему неутомимо шили полотно местной реальности невозмутимые и невидимые гекконы, иногда мелькая гибкими телами в косо налепленных бумагах, несущих странные надписи.
Mai Thai — 120THB
Long Island Ice Tea — 150THB
В50 — 100ТОВ
От созидания странных символов меня отвлекло чье-то пристальное лицо, крадущееся в нервном уголке моего глаза. Я обернулся к нему, едва не поранив собственной сигаретой чернобровую надменность с большой выпуклой улыбкой. Лицо отшатнулось, вспенив черную массу волос, что разлилась по плечам и кистям рук с длинными наманикюренными пальцами.
Создание оказалось женского пола, но отличительно выше даже меня, с чертами, исполненными излишне резкой четкости и красоты. Короткие одежды содержали крупноватое тело, смуглость и стройность которого тем не менее вязали взгляд.
От неожиданности я засмотрелся в будто зеркальные зрачки, откуда так же разительно интересовались мной.
Вдруг мою голову поймала в теплые ладони одна из наших миниатюрных спутниц. Она оказалась сильнее шейных позвонков, уведя мой подбородок в сторону и нашептывая что-то, что я не мог разобрать.
Увидев мои туповатые глаза, инопланетянка улыбнулась и зашептала на ухо очевидное:
— Its not women.
Ур с Итом тоже отвлеклись от своих женщин, но только ради канонадного хохота, печалясь, что забава не продолжилась. Толстяки искренне надеялись, что ошибку распознаю я самостоятельно — и желательно не сразу. Я изумленно вернул брови в ту сторону создания, последовательно отсекая женскую предметность и с испугом обнаруживая нечто спорное. Ответ на мое недоумение был мгновенно озвучен.
— Long Island Ice Tea! — прокричал я крадущемуся во мраке бармену, отвернув голову от инопланетного чуда. Это подействовало, и человек исчез, чтобы вскоре появиться.
— Тут очень дешевые пластические операции, — сообщил мне расплывающийся на глазах Ит. — Потому законы природы тут нарушены. Люди становятся кем хотят, что привело к необходимости осторожности в случае строгого соотношения внутренних весов в ключе «правильно» и «неправильно»… — сказав это, он захохотал, отхлебывая из бокала и переключаясь на свою широколицую пассию.
«...так странен мир чужих голов...»
Я в очередной раз припал к высокой посудине, где застыл в притеснении кубиков льда чайного вида коктейль. Его свет оказался так ярок, что ближе ко дну я зажмурился, а когда открыл глаза, то уже лежал на полу.
Из окна напротив, в многочисленные прорехи портьеры, прямо в глаза мне радужно смеялось дневное солнце веселой планеты. Под похмельным телом обнаружилось подобие циновки, но супротив обычной — высокая и мягкая. В художественных вывертах, в беспорядочной гармонии на таких же ложах вокруг меня спали оба толстяка, предусмотрительно закутанные в простыни. Подле притворялись мертвыми их крохотные спутницы, нечаянно оказавшиеся нагими, во всей своей равномерной смуглости и хрупкости.
Контраст белого и темного, толстого и стройного был забавен, я беззвучно рассмеялся, оглядывая стены, на которых висели покосившиеся картины без рам с несложными изображениями нагих женщин.
В углу стоял обессиленный кальян, на полу в собственной геометрии смотрели в разные стороны пустые бутылки.
— Виски… — распознал я.
В воздухе почти телесно плавал стойкий аромат, который всколыхнул мою память, откуда выпал почти синхронный хохот нашего трио, что гурьбой пробивалось по узкой деревянной лестнице вверх. Периодически между нами появлялись женские тела, отличающиеся нескладностью при отчетливой четкости пропорций.
Я приоткрыл невысокую дверь напротив окна и увидел те самые ступени.
Выглянув в окно, я обнаружил широкий балкон. Он вел от своего каменного бортика тонкую извилистую лестницу, которая стекала в маленький сад, полный гигантских цветов.
Я заметил нечто, напоминающее розу, но с непомерным алым бутоном, поданным в густой совокупности с множеством зеленых листочков, точно облитых белой краской. Кое-где тянули хищные лапки веточек розовые беззаботные цветочки, что распускались гирляндами с небольшим промежутком между непосредственно цветами, чьи тонкие длинные нити стволов щерились во все стороны редкими колючками. Размашистые тела низкорослых папоротниковых придавали пышную праздничность саду, здесь же целыми сплетениями подхватывали под руки вездесущие лианы. Большинство цветов раздулось величиной с мою голову, я с опаской таращился в их прекрасные лица, отыскивая идеальные пропорции и геометрическое совершенство.
В какой-то момент мне почудилась собственная малость, сродни той, что донимала Алису в Стране чудес.
Неожиданно один из розовых цветков оторвался и закружился в воздухе, игнорируя полнейший штиль, сгустившийся в ослепительной утренней жаре. Машинально я попытался его изловить, но руки поймали воздух, а бутон издевательски замер перед самым носом, словно предлагая повторить попытку. Раздраженно я опять резво дернул ладонью, но пальцы опять ничего не поймали, а цветок под воздействием колебаний легко пустился за низкую каменную ограду.
Мне показалось обязательным пойти за ним, что я и сделал, перескочив через забор в один прыжок и последовав за странным летающим растением.
Цветок летел очень плавно, поэтому, как бы медленно я ни шел, отстать не мог. По пути он стал, по-прежнему не торопясь, облетать, уменьшаясь в размерах, Он таял в полете, но в пыль не обратился, а по-хозяйски влетел в самый темный бар, который выискался в жилом переулке.
Темнота тут шевелилась и выглядела не местной, а цветок со всего своего нескорого размаху присел на коктейль некоего господина, что сидел на барном стуле спиной к отсутствующей стене. Из-за края его панамы высовывался квадрат телевизора, чуть дальше замер в духоте очень смуглый бармен. По углам в баре пылились будто неживые фигуры, рядом с которыми высились разнообразные стаканы и бутылки.
Человек в панаме словно ожидал цветок и одновременно с его приземлением солидно уменьшил свой коктейль, капая на себя испариной стакана.
Я удивленно замер за спиной, одетой в бывалую рубашку и родственного вида белые штан-цы из легкой ткани. Персонаж отставил стакан, пальцы его приподнялись над стойкой бара и, вооруженные хищными ногтями, забарабанили по тиковой столешнице механический и острый мотив.
Я узнал музыку:
— Ты…
— Я, — ответила спина, еще немного поиграв на невидимом пианино.
«…ты ожидал увидеть кого угодно, но не меня...»
— У тебя ноги?.. — воскликнул я, когда человек крутанулся на стуле и оказался ко мне лицом; в его руку впорхнул бокал.
— Да, — словно забыв об этом, констатировал Нокк. — Да. А ты, как вижу, все не знаешь покоя?
— В последнее время я часто встречаю знакомых в ролях, которые никогда им не придумал бы. — Глаза мои с сомнением сузились. — Это ни при каких обстоятельствах не может быть совпадением. Не пояснишь?
«…в чем соль этого массового театра, в чем боль этой заковыристой режиссуры?..»
— Один человек, который тебя знает, помог тебе скрыться, а другой человек, который тебя знает, помог тебя найти. — с умным видом заявил старик, выливая остаток коктейля в свою бороду, за которой притаился алчный рот.
— Ты меня знаешь? — ухмыльнулся я. — Мы виделись раз, наш диалог длился полчаса.
— Я не имею в виду себя, — засмеялся Нокк. — Я здесь с другой целью. Как только малышку Боль чуть прижали, она с виноватым видом сообщила, где тебя поискать. Ей всегда такое сходит с рук, она очень давно при Кваазене. Он по-своему любит ее, хотя когда-нибудь и она может перегнуть палку.
«...тоже по-своему...»
— Она и не знала.
— Знала направление.
— У нее неприятности?
— Нет, ненастье миновало. — Нокк поднял руку, спящий бармен проснулся и вложил ему в ладонь новый коктейль раздражительно кислой окраски. — Я задал бы другой вопрос: о людях ли мы говорим, когда говорим о людях?
— Не понимаю тебя, как, впрочем, и всегда. — Я занял стул рядом, а бармен, не спросив, соорудил мне коктейль вчерашнего цвета. — Кого, кроме людей, я вижу вокруг себя?
«…и кроме бесов, если можно их так назвать…»
— Можно, — разрешил старик, вперяясь в меня мутноватым взглядом. — Они — да, ты — да, но мы — и Боль, и Тень, и Ур, и Ит, неужели так сильно напоминаем тебе людей?
— Боль. — повторил я, и по телу моему разлилось тепло. — Боль — да.
— Иногда — да, но не всегда, — опять уклонился в болото непонятного Нокк. — Часто никого нет, есть только ты, отказывающийся воспринимать все, как должно быть, поэтому твой мозг пытается достучаться до тебя веером вроде бы цветных персонажей. Но каждый из них — это твоя атрофированная эмоция, что пытается пробудить тебя ото сна.
«...обреченно стучит тебе в темечко...»
— И ты? — Такой неожиданный поворот смутил меня. — Но ведь это же. бред.
— Бред, — согласился Нокк, заколыхав бородой и выпивая в один глоток солидный коктейль. — Но что хранится в человеческих головах, как не он? Масса бреда. Всякая. И формы у него всякие, сынок. — В баре стало будто еще темнее.
— Ты говорил о своей задаче, что ты имел в виду?
— Мне нужно вернуть тебя назад, — флегматично сообщил старик. — Отбить тебя у твоих эмоций, которые пытаются сопротивляться. Я должен тебе все объяснить, я — лицо беспристрастное. Кто, если не я?
— А ноги?
— В награду за работу с тобой…
«...но я рад повидаться...»
— Что за работа?
— После нашего диалога рано или поздно ты придешь к тому, что я аккуратно вложу в твою голову как программу. Ты будешь бежать против ветра еще, может, не один месяц, но потом смиришься и придешь с опущенной головой. С виноватым видом, как малышка Боль.
— Ты с ними, значит?
— Нет, ты с нами, — вздохнул старик, продолжая опорожнять бокалы. — И мне нужно довести это до твоего разума. Провести нужную мысль скрытой тропой сквозь лес психофильтров, из которых самые рьяные — Ур и Ит. За это мне вернули ноги, отнятые давно, когда я попытался осуществить первый побег со своим изобретением, которое работает теперь против меня.
— Кибербабка? — вспомнил я.
«...сдается мне, что этот мир переполнен разными кибербабками...»
— Да, — качнул головой Нокк. — Глянь туда.
Я проследил за его взглядом и увидел, что
в соседнем баре через символическую дорогу не притрагивается к высокому бокалу пива очередная киберстаруха, закутанная в тряпицы местных расцветок. Она смотрела куда-то в сторону, отличалась смуглостью, но несомненно — это была она.
— Они следят за мной, — прокомментировал Нокк. — Забавно, как они быстро тебя нашли?
«...будто ехали за тобой следом…»
— Как у них это выходит?
— Ты удивился, да? Это первый твой побег, он прост, как жизнь. Ты поедешь в то место, о котором всегда думал и которое всегда видел в голове, даже говорил о нем не раз, но ты об этом не помнишь. И с наивным лицом едешь, полагая, что тебя не найдут. В следующий раз им будет сложнее тебя вычислить, твой выбор будет уже не так явен, и им придется задействовать всех своих агентов, приложить все свои силы. Третий раз будет еще сложнее. Но так или иначе, они обнаружат тебя или ты придешь к ним, опять забыв, что там уже с ними встречался.
— Как всегда — путаница, Нокк, — поморщился я. — Было бы лучше, если бы ты говорил меньше и проще, я вязну в твоих россказнях.
«…ты вязкий, как болото, а речи твои — топь...»
— Ты не слушаешь и не хочешь понять. А осознаешь ли ты, что предметный мир, каким ты его видишь, не таков? Все предметы, с твоей точки зрения, имеющие определенную форму, таковы потому, что твой разум расшифровывает их код таким образом. И Боль, и Ит, и Ур — лишь набор психических символов.
— Не выйдет, — покачал я головой. — Ты не заставишь меня поверить в эту шизофрению.
— Предметы человеческого труда таковы и одинаковы для любого из людей потому, что у всего человечества, за редкими исключениями, дешифратор реальности настроен одинаково. Но в другом восприятии эти предметы будут иметь иной вид, иную форму, даже цвет. Это касается и людей. Люди и себя видят особым образом. Для существа с другой планеты вы выглядите так, как сами представляете существ с другой планеты. Глядя на себя в зеркало, ты видишь лишь картинку, которую расшифровал для тебя твой мозг, но это не означает, что она истинна. В реальности человек еще то чудовище, имей ты иной угол зрения: бег твой от зеркальных предметов превратился бы в вечность. А самое интересное в этом, что она-то видит, каков ты на самом деле… И при этом любит тебя, чудовище! — В этом месте Нокк дико захохотал. — Ты понимаешь, о ком я?
«...вот куда ты клонишь, старый бес...»
— Я желаю счастья ей в поиске меня в других людях, — осклабился я в мстительной гримасе.
— И сам будешь заниматься тем же? — заглянул мне в угол глаза старик.
«...признай...»
— Едва ли, — покачал я головой. — Слишком много отрицательного намешано в коктейле под названием «Она», потому я буду теряться в различии черт и разности новых социотипов. Для нее же пусть будет это приговором.
«...я должен разбавить воспоминания под грифом «она»...»
— Она слишком сильна, чтобы заниматься подобными глупостями, — усмехнулся Нокк. — А ты слишком слаб и невольно посвятишь свою короткую жизнь поиску ее в каше типажей. И, если будет нужно, убедишь себя в обратном и не вспомнишь, кого напоминает тебе очередная избранница…
Мне захотелось его ударить. Все это я слышал и видел под разными соусами. Мой воспаленный взгляд взлетел к его бородатой физиономии, а пальцы цепко ухватились за нее.
Оказалось, это не борода, в руке моей было зажато влажное полотенце, а сам я только что оторвался от него лбом. Тело покоилось в размашистой горизонтали, слева лежала загорелая туша Ита, что забалдевшим взглядом следил за мной, а справа будто бы спал разморенный Ур.
— Приснилось что? — участливо осведомился толстяк. На его спине сидела миниатюрная инопланетянка, сильными ладонями наминая его тучность, точная ее копия босыми ногами охаживала Ура, не менее крепкие пальцы гоняли тепло по моему телу.
— Где мы?.. — спросил я, одновременно соображая ответ.
Где-то рядом плескалась вода, тиковые циновки чуть приподнимали нас над полом, остро пахло цветами. Было очаровательно тепло.
— На массаже. — заглянув себе за плечо подтвердил подозрения Ит. — Второй час как, и спим по очереди.
— Эмоции на массаже… — брякнул я. — Мы у психиатра?
— Не понял. — Ит нахмурился. — Не видишь, где мы?
— Вижу, но в последнее время многое из того, что я видел, было срежиссировано или просто быть не могло. — Сильные пальцы тем не менее убеждали меня, что все это явно, но и диалог с Нокком проигрывался в моей голове с достоверной точностью.
«...кто пишет эти бредовые диалоги?..»
— Поздновато сообразил, — усмехнулся Ит. — Сейчас уже лучше об этом не думать. Бежать от этих мыслей надо было в самом начале, когда ты начал понимать, кто эта бестия. Теперь тебе нужно преодолеть эти мысли, убежать не получится. Моя задача — помочь тебе в этом.
— В последнее время вокруг много людей, у которых определенные задачи относительно меня, — продолжал я запальчиво. — Самые разные! А может, нам с ней нужно разобраться самим? Ведь это личное, и никто в личном не поможет, кроме самих участников процесса.
— Только сам! — неожиданно согласился Ит. — Только ты! Именно этим ты сейчас и занят: ты должен забыть ее голос, запах, цвет волос, внешность, тело, все!..
«...будто спрашиваю сам и сам даю ответ...»
— Я не видел ее кучу времени. — ответил я. — Наверное, полгода, но я отчетливо помню каждую ее черту, словно она сама вкладывает в мою голову снимок себя в момент, когда я о ней вспоминаю… — Ловкие руки взялись за мою макушку.
Ит усмехнулся:
— Скажу тебе честно. Ты забавляешь меня, да и вообще все люди забавляют меня. А ведь все, что в тебе есть живого и что есть ты или она, — это серая кашка в твоей или ее черепушке. Остальное — гидрокостюм. Комбинезон, который помогает выжить в условиях этой планеты. Адаптированная биосистема. Вы посвящаете ей массу времени, времени, идущего не на сохранение здоровья, а всего лишь на демонстрацию. Чертова бессмыслица — два влюбленных мозга пытаются достучаться друг до друга с помощью собственных тел, — не прерываясь, он глубоко затянулся невесть откуда взявшейся сигарой. — То, что в твоей голове, — это обычный марсианин, который когда-то прижился здесь, надел чехол и бесконечно живет. Но забывает, что было сто лет назад, он без конца перерождается. И вас таких шесть миллиардов. То, что ты помнишь, только оболочка, и забыть — самое простое. Сложнее забыть обаяние той самой серой кашки, так как это ее гипноз и ее паутина.
— Я могу его научить, — подал голос Ур, бесцеремонно втискиваясь в диалог. — Все еще проще: нет серой кашки. Это всего лишь компьютер, который обрабатывает команды биокостюма. Ни больше ни меньше. — Он выразительно посмотрел на Ита, а потом на меня. — Он слушает желудок и, когда тот хочет есть, дает команду искать пищу и есть. Он улавливает опасность и дает команду бежать… И миллион прочих команд. В тебе есть и кое-что другое: твоя энергия, ее часто называют душой, которая невидима, неуловима, не имеет соразмерного эквивалента и представляет невообразимую ценность. Энергия может искать родственный источник вовне. Но в нашем случае это тупик.
«...эта энергия — и есть ты...»
— Почему? Может, я тянусь к ней душой. Противоположности притягиваются.
— У той особи, которую мы с тобой сейчас обсуждаем, души нет. — помятое лицо Ура тоже забавлялось сигарой.
— Мне кажется, для него слишком сложно — так, сразу, — недовольно покачал головой Ит. — Надо было сперва про кашку, потом, когда он это понял бы и освоил, — про душу. — Сигары толстяков жутко воняли.
— Он — умный мальчик, — уверенно заявил Ур, пуская кольца. — И у него не так много времени. И ответ на вопрос, который ты давно ищешь. Ты можешь сформулировать этот вопрос?
— Какой? — потерялся я. — О чем мы вообще?
— Зачем? Почему? Ради чего? Версий много, а смысл один. — подал голос Ит.
— И каков же ответ? — упавшим голосом спросил я.
— Все ради той самой энергии, — печально продекламировал Ур. — Тем, у кого ее нет, она очень нужна. Ей достаточно просто питаться тобой, откусывать от тебя куски, ее отцу энергия нужна вне тебя, без тебя. Так или иначе… А когда она говорит тебе, что ей нужен ты, она не лжет. Ты действительно нужен ей, но не в твоем примитивном понимании, когда ты воображаешь, что она любит твое тело или твой разум. Ей нужен истинный ты, тот самый невидимый сгусток энергии.
«...весь ты — до щепотки...»
— Я не верю.
— Посмотри на свою грудь, — посоветовал Ур. — Ты уже кое-что выцарапал оттуда с ее помощью, то, за чем постепенно улетит твоя энергия. Ты уже отдал дом своей души, осталось совсем немного — и биокостюм твой опустеет.
— Я умру? — Пальцы массажистки стали невыносимо холодными.
— Нет, но ценности представлять ты не будешь. Ты станешь просто телом, — с леденящим спокойствием пояснил Ит. — В тот момент они оставят тебя в смысле своего внимания, а ты будешь делать какие-нибудь абсолютно тупые задачи для Кваазена и его свиты.
— Кто вы такие? — Я повысил голос и остро заглянул в глаза толстяка.
— Мы те, кто помогает тебе сопротивляться. — В них было темно и непонятно.
— Вы — не люди? — убежденно спросил я, вертя головой от одного к другому.
«...это факт...»
— Это имеет значение? — в затылок переспросил Ур.
— Я должен знать… — Пальцы принялись причинять мне боль.
— Ты скоро узнаешь, сейчас эта информация может все испортить, — сказал Ит после небольшой паузы. — Потерпи. Скоро все станет на свои места, и ты ответишь на все свои вопросы. На часть ответим мы, на часть даст ответы она, часть поймешь сам. А пока — помни то, что ты и так понял и сказал. Только сам и только ты. Это дело более личное, чем ты мог представить. Речь идет о твоей душе.
— Они делают это постоянно? — Лица толстяков сочились инфантилизмом, казалось, они говорили о бытовых вещах.
— Нет, — покачал головой Ур.
— Да, — убежденно заявил Ит.
— В том смысле, что обычно этим занимаются Боль и Геквакен, еще куча народу, — пояснил Ур. — Дочь и отец — редко, только если энергия особо ценная. Что за ценность в тебе, мы не знаем, потому что не знаешь ты сам.
— Вы знаете то, что знаю я? — прищурил я глаза.
— Да. Хотя мы наблюдаем тебя со стороны. — Ит дымил сигарой так, что его лицо полностью скрылось за сизым облаком. — Но ты часто не можешь правильно оценивать происходящее, так как находишься в центре его, в самом пекле, а нам, как говорится, со стороны виднее.
— Это похоже вот на что: ты не слышишь свой голос правильно, — подал голос Ур. — На самом деле он звучит иначе… Ну, ты знаешь… Внешний источник фиксации может удивить тебя, транслируя тебе самого себя. — Он засмеялся и закашлялся сигарой.
«...сталкиваясь с самим собой даже в зеркале, мы всегда удивлены...»
— Значит, вы.
— Позже, все — позже, — строго оборвал меня Ит. — Не смей сейчас и думать об этом.
— О чем же думать?
— О солнце, о небе, о множестве женщин, об океане, о том, как велик мир и как мало ты его знаешь. Ищи отвлечение.
— Вы говорили, у меня мало времени. — вспомнил я.
— Да. Но пока ты не готов, твое возвращение бессмысленно, — казалось, Ит твердо знает то, о чем говорит. — Все равно что просто сдаться. Отвлекись — и в конце концов победишь.
«...и победа порой прячется в непредсказуемых местах...»
— Вы подскажите мне, когда?
— Нет, поймешь сам. — проявился Ур.
— К чему эти сигары?
— Хороший вопрос, — засмеялся Ит. — Во-первых, это очень важный диалог, потому они весьма к месту в человеческом ключе.
— Во-вторых, это не простые сигары, — продолжил Ур. — Мы не уверены, что нас не подслушивают, а лишнюю информацию врагам лучше не давать.
— Дым отгоняет джиннов, — заключил Ит. — Наш диалог минует их гигантские уши, что не менее важно, чем твое незнание сейчас. Понимаешь?
«...или повторим все?..»
— В общих чертах. — признался я.
В тот момент толстяки крепко и глубоко затянулись вонючими сигарами, затем повернули головы в мою сторону и густо выдохнули мне в лицо и затылок.
Веки мгновенно отяжелели, голова начала генерировать сон, пропадая в котором я услышал:
— Необходимо стереть даже следы этих мыслей.
И разум мой застлала чернильная тьма.