I

Два месяца они не виделись. До Германа лишь доходили слухи о том, что Асю видели живой и здоровой. Она таки улизнула в наколдованные мирки, и ее больше не караулили. В душе установилась относительная гармония. Время истекало, он это чувствовал. Теперь нужно было заниматься самым важным — тем, что долго откладывалось, но не из-за лени, а из-за необходимости накопить как можно больше информации. Герман усадил весь свой экипаж за учебники, а сам начал искать причины и закономерности совмещения порталов.

Идея не была праздной. Островитяне облюбовали себе миры по интересам, и «случайные» сквозняки никого не устраивали, в том числе самого Германа. Какой-то собственный интерес в мирках начал появляться даже у девочек, а для них хотелось сделать приятный сюрприз.

Работа предстояла грандиозная, и он, погрузившись в нее, забыл обо всем. Ну, почти. Были моменты, когда его рассуждения заходили в тупик, в очередной гипотезе образовывалась дыра, и в эту дыру лезли воспоминания, от которых он коченел. Раненая девочка на процедурном столе. Совершенное тело маленькой женщины, в тот момент абсолютно беспомощное. Снаружи. А под обманчивой оболочкой — идеальный механизм для выживания, наверное, в любых условиях… Неведомой рукой заброшенный в мир людей, где нашлось более изощренное оружие, от которого защиты нет. И это оружие — не только то, что разит огненными стрелами. Это оружие — в его, Германа, руках, и он уже использовал его против нее. Когда он это понял, то поддался порыву выяснить всю степень своей вины и сделал то, чего, наверное, потом стыдился бы… Если бы не считал, что имеет на это право, поскольку он и она — одно целое. Ей нужна защита.

Вот и все. От этой мысли наступал очередной тупик. Зато предыдущий оказывался уже пройденным. Пока он думал об Асе, его тренированный ум незаметно продолжал свою работу, уже интуитивно, исследования мирков сдвигались с мертвой точки и направлялись по более перспективному пути.

Иногда приходили парни и просили доступным языком объяснить какую-нибудь тему из естественнонаучных дисциплин. Герман объяснял, гениально упрощая, и это наталкивало его на еще более интересные мысли. Так дело и продвигалось.

Он составлял макет субпространства, в котором перемещались наколдованные мирки, отслеживая «орбиту» каждого, для чего постоянно просматривал реестры, в которых никто, кроме него, ничего бы не понял. Его внимание привлек мирок, который открывался неделю назад. Кто в него проник? Герман знал, кто, просто чувствовал. Он соскучился.

По расчетам получалось, что проход откроется снова с минуты на минуту. Искушение увидеть невозможное существо хотя бы мельком оказалось слишком сильным, и лишь только туман межвременья начал просачиваться в пещеру, Герман шагнул в портал.

 

II

Он оказался на пыльной площади, видимо, рыночной, заставленной столами, лавками и палатками, окруженной низкими, не выше чем в два этажа, каменными и деревянными домиками. День здесь был в разгаре, и торговля тоже, по площади, от прилавка к прилавку, оживленно перемещались пестро одетые люди. Благодаря их разномастным нарядам, что, наверное, нормально для базара, Герман, одетый в черные вельветовые брюки с небольшой сумкой на поясе и серую безрукавку, не привлекал к себе особого внимания. Он двинулся между рядами прилавков, внимательно оглядываясь, понимая, что вероятность увидеть искомый объект сразу крайне мала. Перед ним трясли отрезами тканей и металлическими побрякушками, красоту которых он не мог оценить, ему улыбались девочки в длинных платьях с облегающими лифами и широкими юбками, его рассматривали наметанными взглядами купцов, быстро теряя интерес, мужчины в добротно сшитых одеждах, пока он пробирался к выходу с рыночной площади.

Куда идти? Почему-то он был уверен, что попал сюда не зря, и его импульсивное пожелание оказаться в незнакомом мире было не таким уж безрассудным.

Никогда раньше он так не делал. Социум не интересовал его, и, попав на рыночную площадь в трезвом уме, он сразу повернул бы назад. Раньше он оставался лишь в тех пространствах, где видел что-либо необычное: неизвестных животных или растения, странный ландшафт или удивительные постройки. Или где шли бои. Всегда он знал, что делать — это диктовали ему его разум исследователя и ненасытный интеллект, а также необходимость практиковаться в боевых искусствах, на чем настаивала его команда при поддержке Королевы.

Сейчас было иначе. Его вел кто-то другой, а он чувствовал себя марионеткой, расслабленно следуя сигналам интуиции. Одна из узких кривых улочек, лучами расходившихся от рыночной площади, уводила его вглубь городка. Уже через четыре или пять кварталов он заметил родную миниатюрную фигурку возле крыльца каменного двухэтажного дома. Она стояла к нему спиной и словно чего-то ждала. Даже не видя лица, в непривычной одежде, он сразу ее узнал, точнее, его мозг правильно интерпретировал сигнал внезапно вздрогнувшего сердца. Он остановился в тени массивного балкона, не желая ей мешать.

С той стороны, куда она смотрела, к ней подошел бедно одетый подросток, явно чем-то расстроенный, и произнес короткую фразу на незнакомом Герману языке. Ася в досаде стукнула кулаком по стене дома, потом повернулась и прислонилась к ней спиной. Видимо, в ее планах что-то пошло не так — она размышляла, постукивая ладонью о стену. Наконец, она оттолкнулась от дома, повелительным тоном сказала парнишке несколько слов, и, дождавшись в ответ кивка лохматой головы, стремительно направилась в сторону Германа. Он решил, что еще не время обнаруживать свое присутствие, даже с целью предложить помощь, и отступил в тесный проход между двумя домами, в густую тень. Ася пробежала мимо, и он, успев лишь заметить мелькнувшие в разрезе длинной юбки до боли знакомые камуфляжные штаны, двинулся следом.

 

III

Прокручивая в голове новость, принесенную Катеком, я бежала на рыночную площадь. Значит, Гертруду уже арестовали. Не завтра, а сегодня! Неужели зря я развернула такую бурную деятельность, чуть ли не колдовством нашла ее родственников, разработала всю операцию, чтобы они смогли проникнуть в этот город-мышеловку под прикрытием ярмарки?! От злости у меня дымились волосы. Судя по тому, что за ней пришла не городская стража, а тюремная охрана, она все-таки попала под действие общего заочного приговора всем «чужим». Исполнить его недолго. Нужно спешить. Тут есть еще один общий заочный приговор на немедленную казнь — ведьмам, и мне не остается ничего другого, как взяться за старое.

Очень часто на ярмарках работают лекари, и я должна составить им конкуренцию. О! Вот! В самом центре площади, на помосте — разодетый в шелк и бархат с золотом, в шикарном тюрбане, прихваченном изумрудной брошью и с выражением бесконечной снисходительности на лице. А на груди, гордо выпяченной, сверкает знак в виде звезды, наверняка что-то вроде лицензии! За такого должны заступиться. Так, что мы еще имеем… Один болезный находится в процессе пользования, сидит перед лекарем на низеньком стуле. Что беспокоит? Некое повреждение кожи головы и шеи. Покатит. На лестнице — очередь из страждущих. Вокруг помоста — радостная толпа. Ну, правильно, людям нравится смотреть, как выдирают зубы и заливают кипящим маслом язвы. Казни-то здесь не публичные, производятся без помпы в тюремном дворе.

Как мало времени! Гертруду с сыном забрали еще утром, значит, их минуты сочтены. Если я узнаю, что они погибли… Нет, не могу даже думать об этом. От картины, нарисованной воображением: безжизненные тела хрупкой белокурой женщины и малыша, лежащие с веревками на шеях в пыли тюремного двора, — мне стало так отчаянно жутко, что в глазах ощутимо сверкнули молнии. На самом деле! Люди заметили вспышку света и повернулись ко мне. Ну что ж, пора действовать.

— Эй, кто ж так лечит! — крикнула я и вспрыгнула на помост. — Надо вот как!

Я смахнула с пациента пропитанную вонючей ерундой корпию и провела ладонью взад-вперед в нескольких сантиметрах над рожистым образованием. Черт, надо же было так разозлиться: от моих пальцев к коже мужчины потекли тоненькие голубые струйки, видимые даже нормальным зрением. Толпа ахнула. Рожа исчезла. Лекарь попятился.

Нужно закрепить эффект. Я втащила со ступеней следующего больного. Не спрашивая, уловила сигнал его боли, но уточнила:

— Зубы болят?

Больной, тщедушный старичок, в изумлении раскрыл рот, полный гнилых обломков. Светящимися пальцами я ухватила самые безнадежные экземпляры и легко вытащила из десны, остальные… не знаю, что я сделала, просто вылила на них падающие с пальцев капли сияния и закрыла рот. Дальше на очереди была бабулька с гноящимися глазами. Я помогла ей подняться на несколько ступеней и положила руку на глаза. Почти сразу из-под плотно сжатых век начал прибиваться белый свет, и веки очистились. Старая женщина открыла свои помолодевшие глаза и на выдохе произнесла:

— Ты ангел!

Перелет. Опять придется выкручиваться.

— Даже не крещенная, — торжествующим тоном ответила я. Кстати, чистую правду. Потом обернулась к толпе и громко добавила: — Это во славу Сатаны, истинного господина и владыки вселенной!

Всё замерло. В абсолютной тишине у меня за спиной кто-то темный, подтянувшись на руках, взобрался на помост и встал рядом.

— Ведьма! — громоподобно заорал лекарь.

— Ты это серьезно? — спокойно спросил по-русски чей-то знакомый голос.

Я повернулась на пол-оборота и уперлась носом в широкую грудь, обтянутую тонким серым трикотажем, однозначно нетипичным для этих мест. Еще до того, как поднять глаза, я догадалась, кто стоит передо мной. Из толпы стали раздаваться не то возмущенные, не то испуганные вопли, а я словно приросла к доскам помоста, не понимая, что происходит.

— Я что-то услышал про отрицание ангела и сатану, — пояснил Герман. — Эти слова во всех языках похожи. Хочешь, чтобы тебя растерзали?

— Нет, мне надо в тюрьму, — глупо ответила я и, поняв, что краснею, опомнилась: — Ты что здесь делаешь? Уходи быстрее, меня не надо сейчас спасать!

Герман хмыкнул и огляделся.

— Ну вот еще, — по-прежнему бесстрастно отозвался он. — У меня к тебе дело, и если я отпущу тебя сейчас, то где потом буду искать?

— Какое дело? — вне себя от удивления и досады, поинтересовалась я.

К нам уже направлялись стражники. Герман повернул меня к себе спиной и обнял за талию.

— Так будет понятно, что мы вместе? — озабоченно спросил он.

Колени у меня начали подкашиваться, и я лишь пожала плечами. Толпа волновалась вокруг нас, но никто не порывался даже швырнуть камень. Какие тут все дисциплинированные!

— Дело? Да хочу попросить тебя вспомнить, когда и в каких мирках ты бывала, и что там видела. Составляю атлас.

До чего же он безмятежен… Неужели он настолько уверен, что все и всегда сможет преодолеть? Что его интеллект сильнее любых неприятностей? Я кивнула.

— Хорошо, сегодня же займусь.

— На всякий случай я побуду рядом, если не возражаешь.

Ну, что-то внутри меня, конечно, возразило бы, зато всё остальное растворилось в его руках и никаких возражений не допускало. Хотя бы недолго, пару минут, пока стража не разодрала нас в разные стороны, побыть вместе…

 

IV

Лязг засова потонул в собственном многократном эхе. Когда оно стихло, вернулось и зрение, тем более, что мрак в тюрьме не был абсолютным. Я огляделась. Камера была сплошной: длинный коридор, тянувшийся вдоль другого, по которому меня только что провели, поделен на отдельные клетки решетками из толстых прутьев. В соседней клетке разместили Германа. Я увидела его стоящим напротив меня — сложив руки на груди, он наблюдал, как я озираюсь.

— Кого ты на этот раз спасаешь? — с ироничным фатализмом в голосе поинтересовался он.

Только его насмешек мне не хватало! Вот поэтому все, что я делаю в наколдованных мирках, я делаю одна!

— Тебя это не касается.

Я села на лавку, узкую деревянную лавку, одновременно, надо полагать, кровать. Долго здесь находиться не придется. Глазам надо привыкнуть к темноте настолько, чтобы появилось «фильтрующее» зрение, оно позволит мне в этой анфиладе клеток найти Гертруду. Куда бежать, там разберемся.

— Что ты собираешься делать? — спросил Герман, усаживаясь на свою лавку рядом со мной.

— Горько плакать! — огрызнулась я, думая о том, что его ведь тоже придется выручать. В соседях-то мы теперь из-за меня, хотя я и не виновата. Не бросать же его здесь…

— Ты не можешь плакать, — спокойно информировал он.

Когда это он успел заметить? Наверное, кто-то из братьев сказал.

— У тебя нет слезных желез, — тем же спокойным тоном, пристально глядя на меня, сообщил он. Прозвучало это, как удар.

Что такое «слезные железы», я представляла себе слабо, но ясно поняла, что у меня имеется какой-то серьезный дефект, и почувствовала себя неполноценной. В склонности к дурацким шуткам Германа никто не уличал.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросила я.

Его взгляд перестал быть таким острым. Он прошел мимо меня, и Герман глухо, словно нехотя, ответил:

— Я знаю каждый сантиметр твоего тела.

Второй удар. Он произнес эту фразу так, словно интерес к моему телу был для него мучительным, словно он сделал признание в чем-то сокровенном. И эта загадочная интонация затронула внутри меня те музыкальные струны, на которых мог играть только он. Чудесная вибрация охватила все чувства, приковав внимание целиком к нему. Но хотя бы инстинкты на этот раз не подвели — по сигналу памяти они встали в боевую стойку. Как это он познакомился с моим телом? Что-то не припомню. А когда я теряла память? Сознание отключалось, было дело, — когда, прорываясь вместе с Женькой к сквозняку под обстрелом, мне в спину прилетела пуля из винтовки. Очнулась я в медицинском отсеке «Тайны»… Очевидно, Женька притащил меня туда, он мирно спал на койке рядом.

Вот поэтому-то все, что я делаю в наколдованных мирках, я делаю одна!

— Никогда Женьке этого не прощу, — прошептала я. Мне было стыдно, очень стыдно, за тело, которое оказалось дефектным.

— Почему? — быстро спросил Герман и упер в меня взгляд, пронизывающий, теперь казалось, насквозь. — Он не должен был тебя спасать? Это лишь твоя прерогатива? Больше никто не вправе быть бесстрашным и великодушным?

Ой! Что это он такое говорит?

— Пусть спасает кого угодно, только не меня.

И только не с твоей помощью…

— Почему? — опять спросил Герман. — Тебе не хочется быть благодарной?

Он словно кидал в меня мелкие камни. Вообще-то, не хочется… да и зачем? Что с ним стряслось? Почему он бросается обвинениями?

В тот момент мы оба забыли, куда ведет единственная выходная дверь каменного коридора. И я утратила ощущение важности выбранного испытания, находясь вне всяких миров. Гертруда и ее сын напрочь выпали из моей головы.

— Да, не хочется, — ответила я. — Ну и что? Я не хочу быть обязанной — это ограничивает свободу, и, кстати, сама не требую благодарности ни от кого!

Герман сощурил свои темные глаза, словно сужал до толщины иглы собственный взгляд, и так уже проникший в самые потаенные уголки меня.

— Ты ни с кем не хочешь себя связывать, — как очередное обвинение, произнес он.

— А ты?! — крикнула я, потеряв самоконтроль. — Почему ты не хочешь связать себя со мной?!

Пронзительный взгляд вновь потускнел.

— У меня есть достаточно веская причина.

— И что во мне не так?!

Он вдруг растерялся.

— Что? Почему «не так»? В тебе нет ничего плохого.

— И даже отсутствие слезных желез идеально, — не смогла не съязвить я.

— Дело не в тебе…

— А что, ты еще хуже, чем я, неблагодарная?

— Да, я хуже.

Вот она, слабинка в броне! Он не может подобрать определения своему «пороку»! Так, продолжай растерянно смотреть мне в глаза… Что это там, такое черное и безнадежное… Обреченность.

О, боже!.. Нет, не болезнь, это я легко нахожу. Что тогда?

Мы уже стояли друг напротив друга, разделенные двумя рядами грубых металлических прутьев.

Появилось «фильтрующее» зрение. Гертруда с сыном прямо подо мной, этажом ниже…

У Германа нет будущего. Даже вероятного. Все линии вероятностей, разноцветные и светящиеся, — очень короткие, они обрываются, натыкаясь на какую-то черную дыру.

— Сколько тебе осталось? — севшим голосом спросила я.

— Какая разница? Немного. Нам не хватит.

Это черное — не дыра. Это сгусток отрицания. Проклятие. Что можно с ним сделать? Герман не позволит и попробовать, ведь он не хочет быть вместе со мной даже недолго. Надо забрать этот сгусток себе — если он будет под рукой, я сумею найти способ его побороть. Забрать. Я протянула к нему руки. Проклятие создано словами с жесткой вибрацией, нужно только их подобрать.

— Я отнимаю твой рок.

— Я забираю твой рок себе.

— Он теперь мой.

Черный сгусток качнулся и покатился в мою сторону, словно сам давно этого хотел. Линии вероятностей протянулись вдаль. У меня за спиной, на уровне шеи, поселился кто-то живой, похожий на мохнатого толстого паука. Сидит себе, вроде не мешает.

Герман что-то сказал, но беззвучно, я не расслышала. От него хлынула мощная волна серебристо-голубой энергии, и на ее гребне он шагнул ко мне, легко раздвинув железные прутья. Он даже не заметил, что на его пути была такая преграда! Он схватил меня своими каменными руками и сжал, как будто хотел выдавить обратно утраченную часть своей судьбы. Его взгляд, вместивший всю нежность и всю тревогу мира, парализовал мое сознание и остановил время. Я впитывала его, инстинктивно зная, что когда-нибудь сама память о нем может меня спасти.

За Гертрудой пришли. Сжимаемая руками Германа, я в панике топнула ногой, и мы упали, с треском проломив доски пола, на этаж вниз.

Гертруда сжалась в углу, закрыв собой ребенка, и это уберегло ее от нашего «десанта». Мы свалились аккурат на конвой. Я рванулась к Гертруде, одной рукой схватила ее за локоть, другой подхватила Фредика и бросилась в коридор, пока там хоть какая-то дверь отперта. Нам повезло: выход на эшафот еще не открыли, зато выход в город не успели закрыть, и мы помчались по коридору назад, быстрее ветра преодолевая расстояние до неумолимо закрывающейся двери. Она бы и закрылась — тяжелая, кованая, на трех засовах, но Герман просто вышиб ее ногой, и мы оказались на лестнице, которую никто не охранял.

Бешеная гонка до западных ворот на одном дыхании заняла буквально несколько мгновений. Гертруду и Фредика еще ждали, погони за нами не было, но, запихивая их в повозку, я вполголоса предупредила ее мужа:

— Не теряйте ни минуты, мы сбежали из тюрьмы. Гертруда уже приговорена.

В его глазах появилось то же, что было в глазах Германа — отчаянье и решимость, он кивнул, и обоз тронулся с места, быстро набирая скорость.

— Всё, — сказала я, смахивая со лба скользкие капельки пота. — Теперь нужно искать портал.

Герман взглянул на «компас»:

— Пять километров на юго-запад, сквозняк через два часа. Пойдем, я не хочу снова в эту тюрьму. В другую тоже.

Он взял меня за руку, как ребенка, и мы отправились к порталу.

 

V

Он молчал, а я не пыталась влезть в его мысли. Мне очень нравилось чувствовать его теплые сильные пальцы на своем запястье, мне нравилось, что на его хребте не сидит больше мохнатый паучок, превращая линию его судьбы в липкую бестолковую паутину. То, что паучок присосался ко мне, не имело значения. Я справлюсь. Или умру, что ж тут такого? Оказывается, совсем не тяжело нести чужой крест, если знать при этом, что кому-то — исключительному и важному — теперь ничего не угрожает. Странное дело, мысль о близкой смерти дала мне ощущение свободы. Мне ничего больше не надо делать для своего будущего. Это здорово! Будущее обязывает, а я, оказывается, всегда хотела жить только сегодняшним днем. Пальцы Германа скользнули по руке и переплелись с моими.

Торжество переполняло меня. Классная была схватка!

— Зачем ты это сделала? — глухо спросил он. — Если ты умрешь, я жить не буду. Меня не волновало это раньше, понимаешь? Мне моя смерть мешала лишь в одном. А что мне теперь делать? Запереть тебя на «Тайне» и постоянно контролировать твое здоровье? Приковать тебя к себе железом?

Я хихикнула и замотала головой:

— Ты с ума сошел? Мне и так мало осталось. Кстати, а сколько?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Когда Капитан-Командор покинет Землю. Он не собирается ее покидать, но Жадный Бог говорил об этом, как о неизбежном. Мне казалось, что рок должен свершиться в мои шестнадцать, не позднее. Меньше года.

— Это очень много. Я успею дожить до четырнадцати.

Дальше мы шли молча. Молча сидели на траве и ждали сквозняк.

Мы не стали ближе, между нами все еще стояла его смерть, украденная мной. Но я и не ради нашего сближения ее украла. Я не могла не сделать этого.

Уже на Острове, когда мы тупо стояли в зале пульта перед недоуменными физиономиями Коли, Славы и Тима, и я чувствовала, что Герман просто не в состоянии разжать пальцы и отпустить мою руку, я сказала:

— Забудь. А если не можешь забыть — не верь.

Освободилась от его тисков и ушла к себе.

 

VI

Вечером Герман позвал Юру на пляж жарить рыбу. У Юры были другие планы, но он уловил нетипичное настроение Германа. Нетипично мрачное. Герман и сам не мог бы объяснить, почему ощутил острую потребность в компании брата — уж точно не за тем, чтобы изливать душу, — может, чтобы заразиться его бесшабашностью… Юра понял направление его мыслей, когда Герман поинтересовался состоянием Али, и, ответив, что «Аля как обычно», кинул пробный камень:

— Вы с Асей сегодня вернулись вместе.

Герман кивнул, глядя в огонь. Что-то такое в интонации Юры говорило, что он не поймет.

— И наэлектризовали зал пульта, — с улыбкой продолжил Юра.

— Ничего не загорелось? — отозвался на иронию Герман.

— Только воображение, — рассмеялся в ответ Юра. — Может, расскажешь, что у вас произошло?

Что произошло… Девушка, ради которой очень хотелось жить, решила ради него умереть. Пламя костра легко объясняло ее поступок, рассказывая о силе, разрушающей и создающей, но Герман не знал языка пламени.

— Чудо, — ответил он Юре.

Юра и не сомневался, что произошло чудо — иначе у брата с Асей и не могло быть, но что это за чудо на сей раз?

В свете Луны они увидели фигуру, движущуюся к ним от поселка. Узнав Толю, Герман напрягся.

— Привет, — сказал Толя и присел по другую сторону огня. — Слышал, моя сестрица опять учудила.

Герман сдержался и ничего не ответил.

— Может, отослать ее все-таки домой? — словно размышляя вслух, спросил Толя.

— Как ты ее заставишь? — спросил Юра.

Толя безразлично пожал плечами.

— Возьму за руку и уведу.

— А дома пристегнешь наручниками к батарее? Или сам будешь сторожить?

Толя вежливо улыбнулся, давая понять, что оценил юмор.

— Нужно объяснить Асе, что на Острове ей не рады. Она гордая, на такие вещи реагирует правильно. Вы с Капитаном-Командором могли бы с ней поговорить.

Герман сквозь мгновенно подступившее раздражение начал понимать. Но решил удостовериться:

— Скажи, — со шипящей в голосе злостью спросил он, — каким образом можно сделать так, что человеку, одному из лучших на Земле, комфортнее жить, считая, что он никому не нужен? Боясь благодарности? Ища смерти?

Толя обалдело уставился на него.

— Ты это про Аську? Она же просто девка. Недоразумение по жизни…

Юра удивленно фыркнул, а Герман мысленно констатировал наличие еще одного индивида, способного вывести его из равновесия.

— Ты считаешь недоразумением способность лечить любую болезнь, разве что мертвого не воскрешать? Или отторжение жестокости в любом проявлении? Отчаянные попытки спасти хоть кого-то из миллионов истязаемых и гибнущих? Тогда недоразумение — это ты… Это тебе я не рад на Острове.

Толя бросил в него взгляд, не то испуганный, не то злобный, вскочил и пошел прочь.

— Ошибаешься, — обернувшись, крикнул он. — Она может воскрешать мертвых!

В кулаке Германа раскрошился камень.

— А если бы у нас была сестра, — с тоской спросил он Юру, — мы бы тоже ее презирали?

Юра всерьез задумался, потом поерзал, разминая ноги.

— В их роду по линии отца никогда не рождались девочки, — вспомнил он. — У них есть еще один брат, старший, уже взрослый, всего пять парней. Вроде как их отец этим очень гордится. Вот и объяснение. Матери у них разные, его умерла, разные бабки. Плюс зависть и ревность. Она ведь круче: умнее, сильнее, великодушнее, и любит больше всех братьев явно не его. Второй брат, Алешка, ее боготворит. Это его она воскресила, еще в глубоком детстве. Правда, они не дружат. Дима с Тимой хорошо к ней относятся, но смотрят в рот Толе. Семейка…

Герман сквозь огонь смотрел на море. Кое-чего о братьях Тигор он не знал, и легче от этого не стало.

— И ведь ее уже не изменить, — своим мыслям ответил он.

 

VII

Надо все вернуть, как было. Герман не чувствовал, что в его будущем что-то изменилось, но в тот момент, когда Ася произнесла, глядя сквозь него: «Я забираю твой рок», он испытал абсолютно физические ощущения, как от вылитого на горячую голову ведра ледяной воды.

Он хотел не верить. Как не верил в его смерть Юрка, и как попросила она.

Но он должен был хотя бы попытаться что-то сделать.

Он рассчитал ближайший сквозняк с Багровым Каюком, рассказал о случившемся Капитану-Командору и попросил Асю в назначенный день быть на Острове и подойти к центральному порталу.

Они вновь оказались там, куда когда-то зареклись возвращаться, втроем. Ася с интересом озиралась, наверное, строя предположения, что в этом очень странном месте могло привлечь мальчишек. Багровый Каюк за несколько лет изменился — настолько, чтобы в полной мере оправдывать свое название. Вершины скал в сумерках окутывало розовое свечение, а их подножие тонуло в малиновом тумане. Ася ни о чем не спрашивала, видимо, по привычке путешествовать в одиночестве, когда спросить не у кого, а может быть, она просто не доверяла чужому мнению.

После двухчасового блуждания между скал они вышли к жилищу колдуна, добротному каменному дому, круглому, как гриб, с высоченной острой крышей. У крыльца были свалены «дары»: всякая посуда, закупоренные кувшины, корзины с едой, мохнатые шкуры, очевидно, поднесенные ему совсем недавно.

Он их ждал на крыльце, разряженный, как на прием, с выражением бесконечного удовлетворения на красном гладком лице, сложив ухоженные лапки на огромном пузе, одетом в парчу и бархат. Они остановились перед ним, и Герман начал без обиняков:

— Я сделаю все, что ты скажешь, чтобы стало, как раньше.

Жадный Бог взглянул на него удивленно, лишь мельком, и тут же принялся рассматривать Асю. Жирное лицо вдруг отразило восторг, и колдун перевел взгляд на Капитана-Командора. Снова, пригнувшись, уперев ручки в перстеньках в толстые коленки, вперил круглые глазки в Асю, потом вновь в Капитана-Командора, и наконец расхохотался неожиданно мощным, громким и раскатистым смехом, не оставлявшим сомнений в том, что на Жадного Бога невозможно ничем повлиять, что ни к кому он не испытывает ни жалости, ни симпатии.

— Сидони! — с трудом разогнувшись, выдохнул он. — Ты что, не заметила?!

И ткнул в Асю и Капитана-Командора двумя пальцами одной пятерни, другой придерживая все еще сотрясаемые хохотом жировые складки.

— Нет, — послышался рядом с Капитаном-Командором смущенный голос Королевы. Оказывается, она увязалась за ними. — Я ведь раньше никогда не видела их рядом… и такими раздетыми…

Ася и Капитан-Командор быстро переглянулись. Они были еще как одеты: в плотные штаны, свитеры и спортивные туфли, — и что имеет в виду Королева, не поняли. Зато Герман, похоже, не считал реплики колдуна и Королевы абсолютным бредом. Взглянув на друзей, он напряженно задумался.

Тем временем Жадный Бог отсмеялся.

— Ничего я тебе не скажу, мальчик, — серьезным, с оттенком снисходительности, тоном заявил он. — Я ведь бог, верно? Так вот запомни: боги свои подарки не забирают. Все идет, как надо.

И ушел в дом, закрыв изнутри дверь.

Герман, которого надежда заставила уцепиться за последнюю фразу, решил считать, что ничего не изменилось, и что Асе не удалось ее колдовство.

 

VIII

Я это поняла, но, ясно ощущая мохнатого «паучка» на шее, не стала разубеждать Германа. В конце концов, я сделала то, что сделала, не ради его благодарности. Кроме того, слова Жадного Бога разбудили во мне жгучий интерес к будущей смерти, я почувствовала, что меня ждет наикрутейшее приключение, наверное, самый классный бой, и решила не искать способов избавиться от «паучка». Подарок бога… Не так уж часто боги делают подарки!

Королева, конечно же, ничего не пожелала объяснять.

Судя по «компасу», сквозняка на Остров надо ждать три дня. По лицам Германа и Капитана-Командора было ясно, что желания столько времени находиться в Багровом Каюке они не испытывают. Значит, придется добираться кружным путем. Я видела, что Герман как раз занят тем, что просматривает возможные маршруты. В общем-то, меня в их компании ничто не держало, и я рассматривала собственный «компас», надеясь найти что-нибудь интересное поблизости. Хотя никто из нас еще не выбрал направление, мы уходили все дальше от дома Жадного Бога, двигаясь узкими, виляющими между скал, тропинками, туда, откуда пришли.

Мой «компас» никак не мог настроиться, и это начало меня раздражать, поскольку ходить за парнями мне уже надоело. И тут я услышала голос Жадного Бога в своей голове:

— А вот вам еще подарочек на прощание!

С минуту было тихо. Очень тихо. Зная о том, что сейчас обязательно что-то произойдет, я прижалась к скале. Издалека раздался гул. Парни замерли и подняли головы, пытаясь рассмотреть, откуда идет угроза, но было похоже, что горы шевелятся где-то под нами. Они дрожали сначала еле заметно, а потом сильнее, и к нашим ногам упало несколько небольших камней. Гул стих, но всего минуты на три, за которые мы только и успели оглядеться в поисках убежища, а потом горы затряслись по-новой, а шум поднялся такой, что уши заложило. Тропа в пять секунд оказалась завалена крупными осколками ближайшей скалы, и камни продолжали падать, обрушиваясь внезапно и неотвратимо. Но что-то в этом камнепаде было странное.

Мой испуг, несмотря на непрерывное разрушение повсюду, очень быстро прошел, и я поняла, что это наколдованное бедствие — не для меня. Меня не задел ни один камень, ни один осколок. Цель — Герман? Нет, для него момент смерти еще не наступил… Капитан-Командор! «Покинуть Землю» может означать «умереть»… Я бросилась к нему, прижавшемуся спиной к противоположной скале, стараясь не обращать внимание на летящие сверху камни, встала рядом и схватила за руку. «Э, так не пойдет!» — рассмеялся у меня в голове Жадный Бог. Камнепад прекратился, но скалистая порода под нашими ногами вдруг забилась крупной дрожью, и по камню между нами быстро пробежала трещина. Она стремительно расширялась, деля скалу напополам, и невероятная сила оттаскивала нас друг от друга. Я прыгнула через трещину к Капитану-Командору и вжалась рядом с ним в скалу.

— Да что ж ты будешь делать! — с досадой прошептал Жадный Бог.

Скала за нами пришла в движение и поползла назад, а мы вцепились друг другу в руки. Кусок камня под ногой Капитана-Командора раскрошился, и он начал падать вниз, увлекая за собой и меня. Поняв это, он разжал руки, но я, с размаху плюхнувшись на живот, уперлась коленями в остатки скалы и заставила окаменеть собственные пальцы на его плечах. Теперь он мог удержаться и подтянуться ко мне. Я сконцентрировала весь свой вес в ногах и старалась не думать о том, что у меня есть руки, и что они слабые и хрупкие.

— Отпусти же его! — взмолился Жадный Бог. — Я не собираюсь его убивать!

— Клянешься? — быстро спросила я.

Повисло молчание, и я поняла, что божара вовсе не ждал от меня ответа, а разговаривал сам с собой, словно смотрел телевизор.

— Ах ты чертовка! — взревел он.

В следующий момент, против всяких правил, небольшой каменюка рядом со мной поднялся с земли и аккуратно, но сильно приложился о наши головы. Свет погас, звуки стихли.

Впрочем, отключилась я ненадолго и пришла в себя оттого, что меня тормошил Герман.

— Ася, очнись, — кричал он. — У тебя только ушиб!

— Все, все, все в порядке, — прошептала я, чтобы он перестал меня трясти. Надо было еще унять боль в голове. Зрение восстановилось, и я увидела, что мы сидим посреди развалин, что все тихо, ничего не трясется, а рядом со мной лежит Капитан-Командор, и его голова залита кровью.

— Это я виновата, — простонала я.

— Ну да, ты же в ответе за все, — не сдержал усмешки Герман. — И за землетрясения, и за цунами…

— Нет, это твой Жабный Бог. Он что-то хотел сделать с Капитаном-Командором, но я не поняла и ему мешала.

Усмешка сползла с лица Германа, хотя я, прикусив язык, ожидала следующего подкола.

— Я думаю, все, что хотел, он сделал.

Я принялась осматривать Капитана-Командора и ощупывать его голову самыми кончиками пальцев, почти не касаясь, чтобы не причинить еще большей боли.

— Андрей! — позвал Герман. — Ты жив? Ты меня слышишь?

Я удивилась, что Герман назвал его таким именем, но Капитан-Командор открыл глаза и посмотрел на нас. Взгляд был пустым, он явно нас не узнавал.

В его черепе, около макушки, мои пальцы нащупали дыру. Прорвав кожу, из головы торчал осколок кости, и я осторожно достала его. Герман затаил дыхание. Он знал, как называется эта кость, как называется эта травма, и чем она опасна. Он, конечно же, знал, как ее лечить. Но ничего не мог сделать. До ближайшего сквозняка с Островом — несколько дней и километров, а тащить Капитана-Командора через четыре-пять миров — еще хуже, чем ждать.

Я вытерла кровь руками и накрыла ладонью рану. Так. Там камень. Крошечный, с кедровый орешек величиной. Застрял где-то в мозге. Я перестала дышать и отключила все ощущения вообще, кроме зрения на кончиках пальцев и восприятия его чувств как малейших изменений в его состоянии. Я погрузила пальцы в мозг. Еще. Еще немножко глубже. Нащупала камень и ухватила его. В следующий миг меня пронзила боль Капитана-Командора, очень острая, мощная, обездвиживающая. Я хотела быстро вынуть камень из его головы, но он вдруг схватил меня за руку и буквально вонзил мои пальцы вглубь своего мозга. Боль становилась нестерпимой, но он держал меня мертвой хваткой, и я впитывала ее всю, а Герман в ужасе смотрел ему в глаза, и, я видела по его лицу: там что-то происходило! Собственное зрение вновь изменило мне.

Вот она, грань бытия. Вот он, верхний порог боли, когда нервы уже не могут держать ритм ее импульсов и сдаются. Вот оно какое, блаженное состояние, когда ничего нет. Ни мысли, ни чувства не могут подступиться к истерзанному телу, они шныряют где-то рядом, но вне досягаемости. Это, что ли, смерть? Нет. Это нужно для жизни.

Медленно-медленно рецепторы стали оживать.

Я лежу на камнях, не в силах даже пошевелиться, маленький камешек покоится в моей ладони. Какой он странный… прозрачно-черный, гладкий, с острыми правильными гранями. Здесь такие вряд ли водятся.

— Командор, — зовет Герман. — Командор!

— Командор, — слышится в ответ. — Командор ветра.

А дальше — такая же короткая фраза на незнакомом языке. И еще — непонятные, обрывочные фразы, как бред. Но это не бред. Командор в сознании и понимает, где находится, и что происходит. Он продолжает говорить, будто соскучился по этим «другим» словам, и я начинаю понимать их смысл.

— Ты вспоминаешь, — это говорит Королева. Она снова рядом.

Надо закрыть рану! Раз такая мысль мелькнула, значит, я уже в состоянии шевелиться. Хотя бы шевелить руками. Я прилаживаю к дырке в черепе Капитана-Командора отломившийся кусок кости, укрываю ссаженной кожей, осторожно разглаживаю, накрываю все это ладонью и засыпаю. Засыпая, посылаю воздушный поцелуй грибообразному дому.

— Спасибо, Жабный Бог, это царский подарок.

Сон — лучший способ восстановить силы и убить время.

 

IX

— Что она сказала? — спросил Капитан-Командор.

Герман пожал плечами и заглянул ему за спину.

— Не расслышал. Она спит.

— Когда проснется, я буду долго извиняться.

— За что?

— Я сначала не понял, что она перенаправляет мои болевые импульсы в свою нервную систему и отдал ей слишком много боли.

— Это возможно?

— Оказывается, да.

— Сегодня день взаимонепонимания. Ася не поняла, что Жадный Бог устроил землетрясение только затем, чтобы тебя покалечить, ты не понял, что она впитывает твою боль, осталось еще мне что-нибудь не понять. Что ты вспомнил?

— Все.

— Кто ты?

— … Продукт биологических и энергетических экспериментов двух звезд. Мама с папой пытаются создать человечество. Получается пока плохо.

— По тебе не скажешь.

— В том смысле, что мало. О качестве не могу судить. Нас пока всего трое: я и старшие братья, их называют Белый и Черный. Белый Командующий и Черный Командующий. Я, кстати, тоже Командующий, можно перевести — Командор. Великий Командор Ветра. Титул такой.

— Почему вы все командующие?

— Из нас получаются хорошие военачальники. Мои братья командуют объединенными армиями планет, я возглавлял собственную гвардию межпланетного правительства.

— Ого! Чего ж тут непонятного. Какими судьбами к нам?

— Я поссорился с межпланетным правительством и сложил полномочия. Начальство не согласилось и решило, что жить мне не надо. Задача убить меня оказалась слишком сложной: надо было сделать так, чтобы ни братья, ни родители не поняли, что случилось. Да и живучие мы… Они организовали диверсию на моем корабле, но ни корабль, ни я не погибли. Нас вынесло сюда, к Солнцу, и тут меня подобрала Королева. Как это случилось, не знаю, в тот момент я был без сознания.

— Где твой корабль?

— То, что от него осталось. Где-то на Острове. Даже если бы хотел, я не смог бы им воспользоваться.

— Давай починим. Мне не слабо.

— Не вижу необходимости.

— Великий Командор Ветра собрался лет семьдесят торчать на отсталой планете?

— …Земля не отсталая планета. Здесь просто развивается другое.

— Надо хотя бы известить твоих братьев.

— Это надо. Потом. Когда-нибудь потом.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ее ладонь у меня на голове? Я никогда в жизни не ощущал ничего подобного. Теперь я это могу сказать точно. Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

— Ты тоже в нее влюбился.

— …Нет. Я нежусь в твоей любви.

— Как это?

— Ты любишь ее так, что это чувствуют все. Энергия твоей любви разлита в пространстве. И она… не могу объяснить… Она сейчас лечит меня этой силой.

— Вот теперь и я ничего не понимаю. Что же между вами общего? Ты — инопланетянин, этим никого, пожалуй, не удивишь. Ася… был момент, когда я думал, что тоже.

— Почему?

— Я просканировал ее целиком, когда она была без сознания. В ее организме есть несколько особенностей, абсолютно нетипичных для человеческого тела. Я даже заподозрил в ней… чудовище-диверсанта, что ли, но выяснилось, что ей самой о собственной анормальности ничего не известно. Предпосылки «она — инопланетянка» и «она — такая же, как ты» несовместимы, поскольку в твоей расе народу наперечет, и все друг друга знают. Так что смысл слов Жадного Бога по-прежнему непонятен. Вас объединяет что-то другое, но что?

— Герман, ты мог бы любить монстра?

— … Похоже, что да. В Асе есть что-то такое, что мне очень нужно. Не знаю, что, наверное, для этого не придумали слово. Так вот, пока «это» в ней есть, не имеет значения, кто или какая она.

— А если «это» со временем пропадет?

— Тогда я буду знать, что «это» может в ней быть, и буду любить за такую возможность.