I

— Поговорим?

Хотя я произнесла это слово на его родном языке, он не сразу понял. Или не сразу поверил, что я здесь. Синие глаза на обтянутом белой кожей лице застыли, став беззащитно-огромными. Еще бы.

Легкий ветер, дувший в спину из пространственного сквозняка, пропал уже в следующий миг, хотя пробито было последовательно четыре мира. Хорошая работа, как сказал бы мой наставник. Будучи по натуре добрым духом, он часто хвалил за любые успехи, но таким пробоем и вправду можно гордиться — ведь я сама нашла Дарха, по одному лишь образу, запечатленному в памяти.

Одного взгляда на него хватило, чтобы понять: времени еще много, торопиться не стоило. Он был непритворно очень слаб и выглядел немногим лучше, чем мы с Денисом после воскрешения. Полулежащий на пестрой груде шелковых подушек, он, казалось, даже руку не смог бы поднять, даже повернуть голову. Расстегнутая рубашка обнажала изможденное тело, худое и болезненно-бледное, а черную ткань брюк волнами прогнал по тощим ногам вырвавшийся из сквозняка ветер.

Мне, привыкшей видеть мускулистые мужские фигуры, Дарх и в прошлый раз показался удивительно худым, но то, что лежало передо мной сейчас, вызывало острую жалость. Расчеты подтвердились: в бою над заливом он потратил непростительно много энергии. Значит, все, что я узнала о богах — правда.

Хотя знания эти были невелики.

Духи сами понимают их плохо, признавая свою слабость. Лишь Королева могла составить конкуренцию некоторым из богов, но она — яркое исключение из правила. Краеугольным камнем была и есть плоть… Плотное существо способно действовать в твердом мире, несравненно более богатом, чем мир бесплотный, и потому очень желанном для всех разумных существ. Бесплотные могли влиять на него лишь через людей или животных, заставляя их совершать нужные поступки малым числом доступных средств: подсовывая подходящие к случаю эмоции, мысли, или включая воспоминания.

Что-то такое я давно подозревала, поэтому новостью оказалась другая информация — для чего это все. Пища. Всем нужна энергия — силы, чтобы существовать. Духи впитывают эмоции, но это — приправа. Им необходима энергия, выделяемая людьми работающими, как физически, так и духовно. Поэтому они всегда там, где идут спортивные соревнования, и поддерживают интерес людей к этому казалось бы бессмысленному времяпровождению; поэтому они всегда на концертах поп-музыки, коллективных молитвах и, конечно, сражениях… Туда, где массово выбрасывается энергия, они оголтело прогрызают ходы сквозь ткани пространства и времени, оставляя множество порталов, в которые, бывает, попадают люди, оставаясь для современников пропавшими без вести.

Сам принцип существования духов, образ их действий я не поняла. Мы общались недолго, и единственной целью этого общения было научиться пробивать ходы в другие пространство-времена. Лучше них этому никто бы не смог научить: дух-наставник с легкостью вызвал те же самые ощущения, которые сопровождали мои прежние удачные пробои (испытывать только чувства, без связанных с ними зрительных или слуховых образов, без мыслей оказалось забавно), и сделал их доступными в любой момент по желанию — такими же легковоспроизводимыми, как мимика или жесты.

Первое, чего я захотела, освоив этот прием — оказаться на своей планете, Ледяной или Каменной, но ничего не вышло. Дух объяснил, что перемещаться в этом же пространство-времени, то есть преодолевать только пространство — совсем другое искусство, и мне его осваивать пока рано. Я задумалась, почему бы не сделать переход двойным: сначала с Земли попасть в другое пространство-время («наколдованный мирок»), а затем из него — на сестру-планету? Дух ответил сомнением, и это исследование пришлось отложить на потом.

Боги совмещают преимущества людей и духов, тем самым оставляя далеко позади и тех, и других. Как люди, они могут пользоваться благами твердого мира и перерабатывать в энергию эти блага: пищу, воду, прочее… Как духи, они не считаются с расстояниями и условностями вроде неизменной формы или веса. Волей, силой мысли они влияют на природные явления, начиная от погоды и заканчивая ландшафтом; манипулируют эмоциями людей и животных, наводя то безотчетный страх, то безмятежный покой, заставляя тем самым действовать или бездействовать в своих интересах или, хотя бы, допускать и обрабатывать нужные богам мысли. Их воля ослабевает, лишь сталкиваясь с чужой волей. В конфликте интересов выигрывает тот, кто сильнее.

Сила — это сила и есть, она в энергии. Сильным оказывается тот, кто умеет ее собирать, накапливать и с наибольшим эффектом расходовать. Теоретически это может быть и человек, и дух, и другой бог, но люди как серьезные конкуренты богами не рассматриваются, поскольку в большинстве своем ничего этого не умеют; духи, за редким исключением, тоже.

Редкое исключение — Королева Сидони. По слухам, она когда-то была богом, но в твердом теле погибла. Слухи требовали осмысления…

Что нужно богам? Энергия и нужна. Чем больше людей с их мыслями и чувствами находится под контролем, тем сильнее бог, которому они молятся. За сферы влияния, то есть за наиболее эмоциональных и упрямых, иногда приходится бороться, причем даже с другими богами, а человеческие лидеры, не только излучающие энергию, но и зажигающие других — вообще ценный приз, ради которого можно пойти на что угодно.

Быть богом увлекательно и приятно.

Стать богом почти невозможно.

Через это «почти» просачивается очень мало людей, и лишь единицы — самостоятельно. Чаще боги сами подбирают и готовят себе компаньонов: изменяют их мысли, а потом тела, клеточку за клеточкой, делая прочными, чувствительными ко всем видам энергии и способными на метаморфозы. Полного изменения никогда не дожидаются, а неизменившиеся клетки просто убивают. Все в один миг. Эта смерть человека становится началом рождения бога. Как-то так.

Дарху не повезло. Всё, что нужно, не успело в нем измениться к моменту гибели ненужного, и он остался неспособен к кое-каким важным божественным фокусам. Он не мог брать энергию отовсюду, как нормальные боги, и это составляло его главную проблему.

Второй проблемой была невозможность влиять на события — «строить вероятности», как это называет Капитан-Командор. Иначе меня давно обложили бы несчастья.

 

II

Он не ответил. В его положении у него оставалось только это — гордость. Испуг отступил, и теперь синие глаза приняли обычное для меня выражение ненависти.

Я села на пол, скрестив ноги, и огляделась. Оглядеться, безусловно, следовало раньше: место, как обязательно сказал бы Тим, было очень странным.

Большие гладкие куски белого мрамора, которые я сначала приняла за обломки, торчали из покрытой невысокой травкой земли, обрывающейся в никуда. Горизонт тут был слишком близко, метрах в десяти вокруг каменного, заваленного подушками ложа Дарха. А дальше — лишь солнечное сияние да редкие пушистые облачка.

Дарх возлежал на вершине горы, окруженной только небесами. Неужели Олимп? С богов станется. А я без приглашения… Наскребу еще врагов на свою…

Но ни людей, ни богов здесь не было. Периферическим зрением я уловила хаотичное движение воздуха и поняла, что здесь, где его мало, наконец-то смогу увидеть духов! Надо, наверное, как-то по-особому настроить глаза! Сощуриться и смотреть сквозь… на Дарха, к примеру. Или на дальнее облако. Ой, а ведь действительно что-то различается! Так, запомню состояние глаз, а потом, на Острове, потренируюсь.

Уголки губ Дарха, понявшего, чем я занята, презрительно дернулись. Он-то духов видит.

— В прошлый раз у нас с тобой беседы не получилось, — как можно спокойнее начала я.

Его лицо застыло. Попробую продолжить.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Давай, ты поймешь, что чувствую я?

Разговор не в русле божественной логики, уж точно. Дарх не выдержал.

— Лучше убей, — чуть напрягая горло, но ясно и четко произнес он.

Это сейчас проще простого. Это даже оправдано обстоятельствами, и никто, пожалуй, не осудил бы такое убийство, ведь Дарх мне угрожает. Но.

— Ты, конечно, знаешь, что я не могу. Я не желаю ничьей смерти.

— Почему? — вызывающим шепотом спросил он.

Обсуждать с богом жизненные принципы — наверное, не самое умное занятие. Прозвучавший в его вопросе скепсис указывал, что все объяснения уйдут в пустоту. И все же дать их придется — только потому, что он об этом спросил, кинув единственную ниточку, которая могла бы нас связать чем-то получше ненависти и страха.

— Я не хочу приумножать боль.

Говорить Дарх уже не мог, хотя очень желал. Я попыталась направить на него все свое внимание, чтобы ему было легче кидаться мыслями, и тут же получила: «Тогда убей безболезненно».

Это просто игра словами. Дарх не может не понимать, о чем на самом деле я говорю. Он просто использует возможность подраться со мной хоть на словах. Что ж, ненависть есть ненависть, и раз другого не дано, придется добиваться цели ее средствами.

— Будет больно тем, кто тебя любит.

«Таких не осталось».

Не может же он в действительности ждать, что я сей момент сверну ему шею!

Стоп. Он хитрый. Он ждет не этого. Он ждет, что я заведу душеспасительную беседу, раскроюсь и расскажу о тех, кого люблю сама. И правда: порыв покопаться в памяти, с чего вдруг ценность человеческой жизни взвилась в абсолют, у меня возник, и даже вспомнились мамины сумасшедшие от тревоги глаза в те дни, когда Алешку срочно готовили к внеплановой операции, и настоящее, физическое, действительно невыносимо болезненное ощущение этой ее тревоги, тогда впервые передавшееся мне и оставшееся навсегда… А что, если Дарх прав, и тех, кого никто не любит, можно убивать?..

— Не может быть, — совершенно искренне, неконтролируемо, вырвалось у меня.

Эта уверенность, кажется, сильнее разума, который под ее давлением отказался допустить такую вероятность.

Дарх посмотрел с интересом, что-то ища в моем лице, а потом, после недолгого раздумья, стал один за другим посылать образы из своей памяти. До того, как воспринять их, я успела подумать, что или его ментальные способности уже восстановились, или на них вообще не отразилось энергетическое истощение. А еще о том, что я не люблю воспринимать чужие умозрительные воспоминания. Неприятно это, как заноза в теле, как кусок уже кем-то прожеванной пищи. Даже воспоминания Капитана-Командора, которого я считала частью себя самой, вызвали сначала порыв отторжения, и лишь потом, переработанные собственным сознанием, они стали мне дороги.

Побороть брезгливость к воспоминаниям Дарха оказалось еще труднее. Он вырос в обществе с традициями, далекими от привычных мне, и разобраться по зрительно-эмоциональным картинкам, кто и насколько был ему близок, сходу не получилось. Я отключила свои чувства, чтобы понять.

Конечно, он любил. Конечно, его предали. Без таких переживаний не встать на путь к совершенству, это постулат. Только критически сильные эмоции способны возмутить и увеличить душу так, чтобы она вышла за человеческий предел, а этот выход — единственное, чему невозможно научить. Эта странная истина ужалила мои мысли, но, для Дарха обыденная, она сразу унеслась прочь с потоком событий его жизни.

Кажется, удар нанесла мать. Или какое-то другое существо женского пола, без которого маленький мальчик жизни не мыслил, которого ждал с надеждой, превратившейся в жестокого палача, в те жуткие месяцы, пока срастались кости в сломанных железным колесом ноге и руке. Она так и не пришла за ним, и он понял потом, вспоминая ее ускользающий в даль взгляд — она не собиралась приходить. Та, кого он любил, гораздо больше, чем любят мать, для кого он мог стать крепчайшей опорой в жизни, ответила ему ледяным холодом. Его боль — он не мог ей простить оставленной надежды-палача. Ему казалось, что без мучительного ожидания он легче перенес бы разлуку, но она даже не простилась, выбросив его, как сломанную вещь… Словно не только он сам, покалеченный ребенок, не имел больше значения, но и эта жаркая, огромная и прекрасная любовь — тоже. Я нырнула в мальчишечьи переживания поглубже, задержав поток образов, и ощутила горячий стыд, будто была той женщиной, будто сама совершила нереальную подлость… Дарх видел во мне ту женщину. Пропуская через себя другие события, я продолжала ощущать унизительное жжение, и даже убежденность в собственной безгрешности от него не избавляла. Один лишь факт того, что я тоже женщина, сделал меня причастной к греху, и это даже не показалось странным.

Он вырос в казарме — там, куда его кинули мягкие нежные руки, о которых он долго еще грезил. Собиравшийся в поход командир, очарованный красотой на миг заскочившей незнакомки, приказал лекарю позаботиться о мальчике. Может быть, тоже понадеялся, что она вернется? Но ему достался только мальчик-калека.

Жизнь с полудикими вояками, воспитанными на ближайшей помойке, и действовавшими скорее инстинктивно, чем разумно, могла бы закончиться очень быстро, но много раз попадавший под шальную руку (да и не только руку), Дарх постоянно возвращался от порога смерти. Заболев в возрасте девяти лет сразу тучей принесенных ими из последнего похода инфекций, в предсмертном забытьи он увидел мир духов, чем-то вызвал их интерес, и был спасен. Потом появился бог-покровитель, показательно расправившийся со всеми обидчиками, и с тех пор уже никто и ничем не смел задеть богоизбранного.

Командир, с которым жил Дарх, был капитаном подводной лодки, впечатлившим меня выдержкой и хладнокровием. Он умер на дне моря. А связывало их нечто большее, чем служба. Ой… Это я смотреть не хочу.

— Прости, — глупо сорвалось с языка.

Дарх окатил меня презрением. Да уж. С его позиции, я виновата во всем.

Но с моей…

— Что я должна была делать?! — сбрасывая остатки транса с обрывками видений, возмутилась я.

Ответ был предсказуем: «Просто умереть».

 

III

Удачно закончившаяся для нас история не оставила у меня вопросов. А должна была. Три года назад я была еще ребенком и принимала все события, как данность, не задумываясь о воле, по которой они происходили. Но ведь я так и не узнала, зачем меня похитили. Тим говорил, что это был ход некоего соперника Королевы, то есть борьба шла не против лично меня или царевича, а за обобщенные сферы влияния. Царевича убивали, чтобы разуверить саротановцев в ее могуществе и обратить к богу-покровителю, а я должна была умереть, потому что считалась «любимой игрушкой Сидони», которую, очевидно, следовало у нее отобрать, чтобы, наверное, расстроить. Вдобавок собирались похитить, судя по описанию, Капитана-Командора — фаворита, о котором, как и обо мне, знали очень мало.

Ясно. Похищение меня было вообще отсебятиной, с богом-покровителем не согласованной. Теперь мне во всех деталях вспомнилось, как уже на подводной лодке старший из похитителей оправдывался перед кем-то невидимым, и насколько трагичным было для него молчание вместо ответа… Бог-покровитель в тот момент понял, кто я такая, и чего от меня ждать. Он оставил своих верноподданных в моей власти. Бросил. Почему?

— Неужели он ничего не мог сделать?

Не настолько же я крута…

Но для Дарха было немыслимо сомневаться в поступках высшего существа. Он не думал об этом, он лишь вспоминал, как неотвратимо и обидно рушилась его жизнь и будущее. Он посылал мне эти воспоминания толчками, играя на только что обнаруженной способности сострадать.

«Так происходит всегда, — заключил он, отвлекаясь от картин памяти и мучительных ощущений. — Спасая одних, ты обрекаешь других. Боли не становится меньше».

— Так вышло только единственный раз! — запротестовала я, но Дарх осадил:

«Ой ли? А ты часто задерживаешься, чтобы увидеть последствия?»

Моя очередь вспоминать.

Бригантина! Где она сейчас? Решать ее дальнейшую судьбу я предоставила Герману и Капитану-Командору, но их миролюбие под вопросом… Что за ерунда в голову лезет? Они не стали бы причинять вред без необходимости защищаться — нерационально это в понимании Командора, стало быть, не нужно. Бригантина наверняка вернулась туда, откуда взялась. А что еще?

«Ты никогда не видела, как поступают с побежденными те, кому ты обеспечила победу? Оставляя беспомощным противника, никогда не оборачивалась?»

Я хотела тут же возразить, что в этом и необходимости не было, ведь я защищала слабых, но так и застыла, набрав в грудь тощий местный воздух. По спине пробежал холод от внезапной догадки, от уверенного понимания, что Дарх прав. Такое не просто могло быть — оно БЫЛО. Не всякий раз, за это я отвечаю, но не единожды.

От оцепенения меня спасла мысль о том, что не на пустом месте случились мои бои. Среди тех пострадавших не найти невиновных — все они знали, на что шли с оружием и воинственными гримасами.

— Вы первые начали, — выдохнула я.

«Думаешь, без причины?» — тут же парировал Дарх.

Он все же загнал меня в глухую оборону. Вопрос:

— И чем вам успел навредить маленький мальчик? — прозвучал, как попытка оправдаться.

«Из-за него страдали наши маленькие мальчики и девочки. Какая разница, желал он им зла, или нет?»

Подумав это, Дарх вновь окунул меня в образы прошлого.

Между Саротано и его страной существовала давняя вражда, они ненавидели друг друга традиционно, без конца захватывая и отвоевывая друг у друга территории. Родине Дарха, укрепившейся по обе стороны удобного морского пролива, не хватало острова, принадлежащего Саротано, пропускавшего торговые суда без пользы для ее казны, а также его железных гор. Сограждане Дарха были уверены, что жили бы гораздо богаче и лучше, если бы все это принадлежало их владыке. И они были правы. И их убежденность в собственной правоте основывалась не только на жадности, но и на истории, в дебрях которой все было наоборот.

Вершить историческую справедливость я бы не взялась.

— А еще раньше? — пришла спасительная мысль. — До того, как остров и горы были вашими? Чьими они были?

Дарх не ответил. Он не знал. И не хотел знать.

Какая разница, какие события остались в истории? Истории нет. Есть коллизии интересов. Есть аргументы в споре, звучащие убедительно и красиво. Есть силы и возможности.

Дарх смотрел на облака за моей спиной. Его лоб и губы напряженно сжались. Он больше ничего не хотел мне сказать и демонстрировал пренебрежение, таким образом прогоняя.

Ветер требовательно потрепал волосы у меня на затылке. Сначала я подумала, что это дружественный Дарху дух применяет силу в меру своих скромных способностей, но сейчас же в волосах зашептало:

— Идем. Тебя ждут.

Это подоспел вслед за мной кто-то из духов Королевы. Обучение, с ее точки зрения, еще не закончилось. Нужно подчиниться.

Я попыталась оценить состояние Дарха — сколько времени у меня есть, пока он слаб и не может метать молнии в моих друзей? Предпочтительнее все-таки не оставлять его без присмотра…

Дух затеребил волосы настойчивее.

Думаю, время еще есть. В крайнем случае, снова найду его по мыслеобразу.

— Продолжим потом, — вместо прощания пообещала я и прошла к сквозняку, видимому по искаженной в форме длинной вертикальной раны картинки.

Взгляд Дарха в миг, когда я проходила мимо, странно изменился. В нем, все еще обращенном на небо, появилось неподдельное, нескрываемое, выражение боли.