Итак, в первых числах мая армада Суллы – от 1200 до 1600 судов – подошла к берегам Италии. Население Брундизия (совр. Бриндизи) не оказало сопротивления – необъяснимым образом марианцы не позаботились о том, чтобы держать столь важный пункт под контролем. Легионы Суллы ступили на землю Апеннинского полуострова, чтобы начать его завоевание, а жители Брундизия получили освобождение от пошлин (Аппиан. ТВ. I. 79. 363–364; Плутарх. Сулла. 27.1).

Армия вторжения двинулась к Таренту (совр. Таранто) – очевидно, чтобы облегчить связь с Грецией. Здесь Сулла совершил жертвоприношение, во время которого на печени жертвенного животного будто бы увидели очертания лаврового венка с двумя лентами (Плутарх. Сулла. 27.7). Уж очень любил он этот символ триумфа – Плутарх рассказывает, как перед битвой при Херонее ему вынес лавровый венок какой-то военный трибун (Сулла. 17.9). Нетрудно догадаться, что оба рассказа восходят к мемуарам диктатора. Но вполне возможно, что воинам рассказали про результаты жертвоприношения – не будут же они, в самом деле, требовать, чтобы им показали жертвенную печень, на которой к тому же при желании можно увидеть что угодно.

Для устрашения врагов и поднятия боевого духа у сторонников Сулла выражал уверенность в грядущем триумфе. Именно в это время (или незадолго до того) увидели свет монеты, на реверсе которых был изображен Сулла на колеснице триумфатора, а над ним – летящая Виктория. Это было, возможно, первое изображение еще живущего человека на римских монетах. К тому же ему еще никто не назначал триумфа. Правда, еще в 196 году была выпущена аналогичная серия монет в честь победителя Македонии Тита Квинкция Фламинина, чей триумф также состоялся только через два года. Но эта чеканка была организована не Фламинином, а его доброжелателями, тогда как Сулла без лишней скромности прославлял себя сам.

Продолжая неспешный марш по Аппиевой дороге, войска Суллы достигли Сильвия (совр. Гравинади-Пулья), что на границе Апулии с Луканией. Диктатор писал в мемуарах, что ему повстречался здесь раб «некоего Понтия, одержимого божественным наитием, и сказал, что его устами Беллона возвещает Сулле успех и победу в этой войне, но если тот не поторопится, сгорит Капитолий, что и случилось в предсказанный рабом день», 6 июля 83 года (Плутарх. Сулла. 27. 12–13). «Очевидно, когда несколько часов спустя легионы узнали о случившейся катастрофе, они уверовали, что их полководец является воплощением бога на земле», – резюмирует Жером Каркопино. Но французский ученый забывает, что весь этот эпизод был рассказан Суллой в мемуарах, где он мог дать волю фантазии. К тому же пожар случился в июле, а в Сильвий его будущий диктатор прибыл уже в мае. Потому через несколько часов его легионы узнать ничего не могли.

И еще два момента. Хозяин раба, Понтий, – не кто иной, как самнитский вождь Понтий Телезин, с которым Сулле еще придется сразиться не на жизнь, а на смерть. А Беллона, богиня войны у римлян, – все та же каппадокийская богиня Ма, которая будто бы приснилась Сулле накануне похода на Рим в 88 году.

Войска продолжили путь. Солдаты соблюдали клятву, данную в Греции, и не чинили насилий над мирным населением. Поклонник диктатора Беллей Патеркул писал: «Можно было бы подумать, что Сулла прибыл в Италию не как зачинщик войны, но как провозвестник мира – с такой сдержанностью он вел войско через Калабрию и Апулию, такую заботу проявил о плодах, полях, городах Италии» (П. 25. 1). В это время к Сулле присоединился отряд Метелла Пия (Аппиан. ТВ. I. 85. 383).

Чтобы дойти до Кампании, его легионы должны были вступить в пределы Самния и, видимо, сделали это. Казалось бы, самниты, имевшие к Сулле претензий больше других италийцев, должны были бы попытаться отомстить ему. Но нет, они выжидали, получив от марианского режима, повидимому, меньше, чем желали. Однако и на соглашение с его врагом не пошли. Между тем вмешательство самнитов в ход событий могло многое изменить. Впрочем, они могли надеяться на истощение Рима в гражданской войне, после чего можно будет нанести по нему решающий удар. Через полтора года они попытаются сделать это, но… Впрочем, обо всем по порядку.

Наконец в Кампании Сулле преградила путь армия одного из консулов, Гая Норбана. Его легионы стояли на пересечении Аппиевой и Латинской дорог, одновременно прикрывая переправу через реку Вольтурн. Почему Норбан и его коллега не попытались разгромить врага совместным ударом, а действовали поодиночке, можно только догадываться. Возможно, армия Сципиона просто не успела еще подойти, в том числе и из-за умелого маневрирования Суллы, который действовал по внутренним линиям и потому имел больше возможностей для разъединения сил врага.

Сулла, однако, не спешил дать бой. Для начала он отправил к врагу послов. О чем они говорили с Норбаном, неизвестно. Ливии уверяет, будто послы «претерпели насилие» от консула (Периоха 85). Однако он опирается на явно просулланский источник, который мог исказить события как угодно. Словесная перепалка или угрожающие жесты вполне могли превратиться под пером недоброжелателей в избиение вестников мира. К тому же мы не знаем, как вели себя сами вестники.

Случившееся было, разумеется, на руку Сулле. Он лишний раз продемонстрировал, что пытался решить дело миром, но с ним не захотели иметь дело и даже оскорбили его послов. Но какие условия предлагал он? Существовали ли гарантии, что проконсул соблюдет договоренность? Ведь в 88 году он обещал сенату, что отсрочит поход на Рим, – и тотчас начал его штурм. Очевидно, Сулла прекрасно знал, что идти на соглашение с ним марианцы не захотят, а потому мог предлагать мир сколько угодно раз – собственно, соглашение ему было и не нужно, ибо не давало возможности расправиться с врагом. Впоследствии Цезарь взял на вооружение его тактику, хотя вообще-то не любил диктатора и противопоставлял себя ему – он не раз предлагал Помпею мир на условиях обоюдного роспуска войск, но встречал неизменный отказ, чего, надо думать, и добивался.

Первая битва этой войны произошла у Тифатской горы и принесла победу армии вторжения – Норбану пришлось отступить в Капую, столицу Кампании. Античные авторы пишут о шести и даже семи тысячах погибших и шести тысячах плененных марианцев, тогда как Сулла потерял будто бы лишь 124 или даже 70 человек (Аппиан. ТВ. I. 84. 382; Плутарх. Сулла. 27.10; Ливии. Периоха 85; Беллей Патеркул. II. 25. 4; Флор. III. 21. 20; Евтропий. V. 7. 4; Орозий. V. 20. 2). Совершенно очевидно, что подобное соотношение потерь – плод творчества Суллы и сочувствовавших ему писателей.

К тому же армия Норбана не была разгромлена полностью – ей удалось отступить в Капую и удержать город.

Но это не имело принципиального значения. Сулла выиграл первый бой, а все остальное – детали. Позднее он писал, что именно благодаря победе при Тифатской горе его воины исполнились уверенности и не стали расходиться по домам (Плутарх. Сулла. 27.11). Разумеется, высадившись в Италии, они прекрасно понимали, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть, и разбредаться в любом случае не собирались. Но сам Сулла, очевидно, до сих пор сомневался в их верности и только теперь вздохнул с облегчением. Впоследствии он рассказывал, будто накануне сражения у Тифатской горы дрались два огромных козла, воспроизводя движения сражающихся воинов. Затем они воспарили над землей и видение исчезло. Существовала и другая легенда – еще до войны в тех краях слышали шум битвы, а потом обнаружили следы людей и коней и измятую траву, что сочли предзнаменованием будущей распри (Обсеквент. 57). Диктатор уверял, будто не стал строить войско, а бросил его в бой, полагаясь на всеобщее воодушевление (Плутарх. Сулла. 27. 8-11). Вновь мы сталкиваемся с любимой легендой Суллы о самом себе – у него-де лучше получалось то, что он делал не после тщательного обдумывания, а по внезапному побуждению. Странно, конечно, слышать такое от столь опытного военачальника, но ведь он говорил так, когда закончились все бои и походы. Их счастливый исход показывал, что «внезапное побуждение» – это нечто вроде божественного наития, знак свыше. Разумеется, Суллу могли уличить в том, что на деле все было иначе, что он поступал вполне обдуманно и лишь теперь описывает дело так, будто ввязывался в бой «по вдохновению» и т. д. Но какое ему дело до таких разговоров? В конце концов, он – победитель, чье имя будут помнить многие века, а любители копаться в «мелочах» – лишь скучные болтуны, которых забудут раньше, чем истлеют их кости.

Желая возблагодарить богов за победу, Сулла передал местному храму Дианы Тифатской целебные источники и оставил две соответствующие надписи, внутри святилища и снаружи (Беллей Патеркул. П. 25. 4; CIL. X. 3828). Шаг был довольно смелый: с одной стороны, Сулла проявлял благочестие, а с другой – праздновал победу над согражданами. Однако его это не слишком беспокоило. Главное – показать, что он пользуется благосклонностью богов и умеет это ценить, не приписывая все лишь собственным заслугам. И действительно, боги явно держали его сторону: Брундизий не охранялся марианцами, его жители беспрепятственно впустили воинов Суллы и дали им возможность начать завоевание Италии, самниты проявляли странное бездействие, Норбан и Сципион действовали поодиночке. Как тут не поверить в милость бессмертных!

Продвинувшись на северо-запад, победоносный проконсул столкнулся между Калами и Теаном с армией Сципиона. Однако и здесь он не стал торопиться с битвой. Его новым «внезапным побуждением» была отправка нового посольства. Трудно решить, почему Сулла поступил именно так. С одной стороны, конечно, перед ним стояли легионы второго консула, а в Капуе оставалось не разгромленное до конца войско Норбана. С другой, можно было рискнуть – уничтожить армию Сципиона одним ударом, и Норбан не успеет помочь коллеге. Казалось бы, Сулла с его авантюрной жилкой под влиянием недавней победы так и должен был поступить. Но это мы знаем исход борьбы, а ему оставалось лишь строить прогнозы. Элементарная логика подсказывала: Норбан в военном деле далеко не первая величина, но полного разгрома все-таки избежал. Сципион же имел опыт масштабных операций и потому мог если и не выиграть, то свести дело к ничьей, которая в победных реляциях превратится в шумный успех. А истиной, как известно, часто становится та ложь, которой все поверили {Курций Руф. VIII. 8. 15). Иными словами, мнимое поражение не менее опасно, чем подлинное, ибо повлияет на настроения в Италии. Тогда могут вступить в дело самниты, чьи земли совсем недалеко. Воспрянет духом армия Норбана. Так зачем рисковать? В ходе переговоров можно приглядеться к противнику да и вообще продемонстрировать свое миролюбие – хотя бы на словах. Если переговоры кончатся ничем, все можно списать на неуступчивых сулланцев.

С виду все шло своим чередом. Сулла заключил перемирие, прислал Сципиону заложников, по трое делегатов с каждой стороны начали обсуждать вполне серьезные вопросы – власть сената, вопросы римского гражданства, распределение новых граждан по трибам. Но между тем агенты Суллы начали успешно разлагать войско консула – кого разговорами о бесполезности войны, кого подкупом, кто-то находил старых друзей. Прежде всего, надо думать, «обрабатывали» центурионов. Кое-кто из офицеров Сципиона взирал на это с неудовольствием – все знали о том, что случилось с армией Фимбрии. Среди подчиненных Сципиона был Квинт Серторий – тот самый, что по приказу Цинны перебил три года назад рабскую «гвардию» Мария; возможно, он участвовал в переговорах. Он советовал консулу прекратить переговоры, которые являются лишь ширмой для вредной агитации. Понять Сертория можно – в случае победы Суллы он имел все основания опасаться за свою жизнь. Но Сципион, видимо, чувствовал настроения армии – после поражения при Тифатской горе она отнюдь не горела желанием биться со столь опасным врагом. К тому же недавняя битва показала, что силой одолеть Суллу не так-то просто.

Наконец какое-то промежуточное соглашение было достигнуто. Сципион отправил Сертория к Норбану, чтобы спросить его мнение. Однако произошло неожиданное: Серторий отклонился от своего пути и захватил Суэссу Аврунку, державшую сторону неприятеля. Шаг был на первый взгляд экстремистским, поскольку ставил под угрозу переговоры. К тому же, сколь коварно ни вел бы себя Сулла, агитируя воинов Сципиона, захват города во время перемирия выглядел вопиющим вероломством. Причем если о разложении Сципионовой армии изнутри мало кто знал, то поступок Сертория был на виду.

Но пропагандистская сторона вопроса в столь опасной ситуации имела мало значения. Если бы противникам Суллы потребовалось отступать, то обладание Суэссой обеспечивало безопасный отход по Аппиевой дороге. И еще один момент: по всей видимости, город перешел на сторону Суллы не до, а во время переговоров. Тогда уже в вероломстве в самую пору обвинить жителей Суэссы, а не Сертория.

Так или иначе, произошло то, что произошло. Сулла заявил протест. Сципион выдал ему его заложников, «чего никто не требовал», как ядовито замечает Аппиан. Вскоре победитель Митридата придвинулся к самому лагерю противника, и тут воины Сципиона начали переходить на его сторону. Ливии уверял, будто Сулла собирался даже штурмовать лагерь, но это, очевидно, толкование задним числом – взять римский лагерь приступом – дело крайне трудное. Скорее всего, он просто хотел пожать плоды своей агитации. Многие античные писатели уверены, что Сулла с самого начала собирался переманить на свою сторону вражеское войско, но вряд ли он настолько мог все просчитать заранее – такой исход мог рассматриваться лишь как один из многих вариантов развития событий.

Сципион и его сын попали в плен. Но в отличие от их воинов, отказались перейти на сторону неприятеля – их, знатнейших людей Рима, слишком унизили, и служить тем, кто так поступил с ними, они не могли. Тем не менее победитель отпустил их – пусть другие аристократы увидят, как он милосерден со знатными. Сулла даже дал им конный эскорт – жест великодушия, которое, впрочем, можно толковать и как презрение. Он будто бы взял со Сципиона слово не выступать против него, которое тот потом нарушил (см. ниже). Впоследствии Сулла хвастался, что с 20 когортами, как на подсадных птиц, переманил 40 неприятельских. Видимо, диктатор, как обычно, преуменьшил свои силы (Плутарх. Сулла. 28. 1–5; Аппиан. ГВ. I. 85–86; Цицерон. Филиппики. XII. 27; XIII. 2; Ливии. Периоха 86; Диодор. XXXVIII. 16; Беллей Патеркул. П. 25. 2–3; Эксуперанций. 7.45Z).

Но как ни толковать события, Сулла одержал тройную победу – он не просто лишил врага целой армии, но увеличил за ее счет собственные силы, не потеряв ни одного человека. Кроме того, марианцы были унижены – чего стоит их власть, если целое войско при первой же возможности изменяет ей? Наконец, появился отличный предлог для того, чтобы изменить характер войны – сколько же можно удерживать воинов от грабежей? Надо, наконец, дать им вкусить плодов своей доблести! Да и мягкостью войну все равно не выиграть.

Но перед тем как начать воевать «по-настоящему», Сулла сделал еще один демонстративный жест примирения, вновь отправив делегацию для переговоров к Норбану в Капую. Тот не удостоил чересчур ловкого мастера дипломатии ответом – как пишет Аппиан, боясь, что его армию переманят так же, как переманили армию Сципиона (ГВ. I. 86. 388–389). Недаром Папирий Карбон говорил, что в Сулле уживаются лев и лисица, и от лисицы ему, Карбону, приходится терпеть гораздо больше неприятностей, чем от льва (Плутарх. Сулла. 28.6).

Теперь можно было с «чистой совестью» вести привычную войну – с насилиями, грабежами, убийствами. Как только вернулись послы из Капуи, Сулла предал огню и мечу окрестные селения. Норбан поступил так же с теми областями, которые поддерживали неприятеля.

Тем временем Карбон прибыл в Рим и добился принятия решения, объявлявшего врагами тех сенаторов, которые присоединились к Сулле, – в первую очередь Метелла Пия, остальных источники не называют. Приходится удивляться, что такое постановление было принято лишь через год после выступления Метелла против марианцев. Примерно в это время (6 июля) сгорел Капитолийский храм, что, естественно, восприняли как дурное знамение. Обе стороны, разумеется, обвиняли в случившемся друг друга (Аппиан. ТВ. I. 86. 390–391; Плутарх. Сулла. 27.13; Цицерон. Против Каталины. III. 9; Дионисий Галикарнасский. IV. 62. 6; Тацит. История. III. 72; Обсеквент. 57).

Видя, что победителю Митридата сопутствует успех, в Пицене активизировался молодой Гней Помпеи. Ему исполнилось тогда только 23 года. Он воспользовался той популярностью, которой обладал в Пицене как сын Помпея Страбона, и захватил власть в данной области. В знак этого в городе Ауксиме он воздвиг судейское возвышение – трибунал. Особым эдиктом он повелел покинуть Ауксим сторонникам Карбона – братьям Вентидиям. Этим он, с одной стороны, продемонстрировал свою враждебность марианскому режиму, а с другой – нежелание идти на крайние меры. Остальные приверженцы Карбона также бежали из Пицена. Судя по всему, никого из них не казнили. Помпеи набрал три легиона и двинулся на соединение с Суллой, причем, по словам Плутарха, не как бессильный беглец, умоляющий о помощи, а как глава войска, оказывающий Сулле важную услугу (Помпеи. 6).

Против молодого полководца выступило сразу три марианских военачальника – Гай Каррина, Гай Целий Антипатр и Луций Юний Брут Дамасипп. Помпею грозило окружение. Однако он не растерялся и сам выступил навстречу Дамасиппу. Возглавив атаку своих всадников, он метнул дротик в командира отряда галльской конницы врага и поразил его. Лишившись предводителя, остальные неприятельские кавалеристы повернули назад и расстроили ряды пехотинцев. В конце концов марианцы были разбиты, опасность окружения миновала, поскольку вражеские военачальники поссорились и не смогли согласовать свои действия. Правда, подоспела еще одна армия противника во главе с Луцием Сципионом, который после катастрофы под Теаном решил вновь попытать счастья в ратных делах. Но его преследовал злой рок: воины вновь изменили консулу. Увидев солдат Помпея, они начали братание и перешли на их сторону. Недаром Цицерон называл Сципиона «злополучным» (За Сестия. 7). Если под Теаном Сулла хотя бы агитировал его войско, то здесь оно покинуло консула сразу. Объяснить это можно лишь тем, что он набрал его тут же, в Пицене, жители которого держали сторону Помпея. Молодой полководец отправил Сулле сообщение о своих победах и двинулся на соединение с ним (Плутарх. Помпеи. 7; Диодор. XXXVIII. 10).

Плутарх утверждает, будто Сулла испугался за Помпея, зная, что ему приходится сражаться с несколькими вражескими армиями, но не ведая еще о его победах, и двинулся ему на помощь. Трудно сказать, так ли это, ибо Плутарх, рассказывая о юности Помпея, склонен сильно преувеличивать его роль. Юный военачальник, желая произвести впечатление на главнокомандующего, устроил настоящий парад. Когда Сулла соскочил с коня, Помпеи приветствовал его титулом императора… и в ответ услышал то же самое, хотя ни по возрасту, ни по положению этого не заслуживал. Главнокомандующий даже обнажил голову перед молодым военачальником, что нечасто делал даже перед ближайшими соратниками (Сулла. 8. 1–4).

Почему вдруг Сулла проявил такое почтение к «мальчишке»? Конечно, тот показал себя умелым военачальником, избежав разгрома в достаточно сложной ситуации. Но только ли в этом было дело? Конечно, нет. Помпеи контролировал стратегически важный Пицен, который благодаря этому оказывал поддержку антимарианскому блоку (Цицерон. Филиппики. V. 44). А Сулла, как писал сам Плутарх, обычно «обхаживал тех, в ком имел нужду, и чванился перед теми, кто имел нужду в нем» (Сулла. 6.14).

По словам того же автора, главнокомандующий предложил молодому военачальнику отправиться в Цизальпинскую Галлию, где Метелл Пий, «по-видимому, не совершил ничего достойного тех огромных сил, какие находились в его распоряжении. Помпеи заявил, что неблагородно было бы лишать командования человека, старшего годами и превосходящего его славой. Однако если Метелл сам пожелает и сам потребует, то он, Помпеи, готов ему помочь. От Метел – ла пришло соответствующее письмо, и молодой полководец отправился в Галлию, где „не только совершил удивительные подвиги, но и сумел подогреть и разжечь почти угасший от старости воинственный пыл и отвагу Метелла“ (Плутарх. Помпеи. 8. 5–7).

История эта особого доверия не вызывает. Трудно себе представить, чтобы Сулла предложил не занимавшему даже квесторской должности Помпею заменить двоюродного брата своей жены. Разговоры о старости Метелла и вовсе противоречат фактам – ему было тогда примерно 45 лет. Сомнительно также, что под его командованием находились «огромные силы» – очевидно, именно их нехватка и помешала ему добиться больших успехов в Цизальпинской Галлии. Очевидно, вся эта история была придумана Помпеем или кем-то из его доброжелателей.

На сторону Суллы перешел и один из самых влиятельных сенаторов, консул 91 года и цензор 86-го, «победитель» Ливия Друза Луций Марций Филипп. Это было важнейшим успехом Суллы, в лагере которого консуляры до сей поры отсутствовали, а самым высокопоставленным из его сторонников являлся претор с проконсульскими полномочиями Метелл Пий. Ему было поручено захватить Сардинию, наместник которой Квинт Антоний Бальб держал сторону марианцев. Филипп справился с задачей – Антоний был убит, остров перешел под власть сулланцев (Ливии. Периоха 86). Та же участь, вероятно, постигла Корсику. Западное Средиземноморье оказалось словно рассечено надвое.

Еще одним нобилем, примкнувшим к будущему диктатору, был Марк Лициний Красе. Если Помпеи не пострадал от марианцев и ему угрожало разве что лишь отсутствие особых перспектив в карьере, то у Красса в 87 году погибли отец и брат. Плутарх сохранил патетический рассказ о том, как Сулла напомнил ему о долге перед их памятью: «Сулла, желая использовать всю бывшую с ним молодежь как усердных соратников, каждого из них приставил к какому-нибудь делу. Красе, которому было поручено отправиться в землю марсов для набора войска, просил дать ему охрану, так как дорога проходила вблизи неприятеля. Сулла же, разгневавшись на него, резко ответил: "Я даю тебе в провожатые твоего отца, брата, друзей, родных – за них, незаконно и без вины казненных, я мщу убийцам!” Получив такую отповедь, задетый за живое Красе тотчас же отправился и, отважно пробившись сквозь неприятельское расположение, собрал многочисленное войско, а затем ревностно помогал Сулле в его борьбе» (Плутарх. Красе. 6. 3–4).

Смешно думать, что Красса послали в столь опасное путешествие без воинов – вопрос об охране здесь, конечно, лишь повод для эффектной фразы. Однако в словах Суллы содержался важный смысл – он лишний раз напоминал, что выступает в качестве мстителя. Он взывал к чувствам родичей убитых – Катулов, Цезарей, Лентулов и других.

Но ведь эти и другие подобные речи слышали также и марианцы. Они знали, что пощады им ждать не приходится, хотя никого из них еще не настигла месть Суллы. Вместо обанкротившихся Норбана и Сципиона консулами избрали Карбона и 26-летнего Гая Мария Младшего. Последний не имел права занимать высшую должность в силу возраста, но он мог пренебречь такими мелочами. Ливии даже уверяет, что Марий стал консулом с помощью насилия (Периоха 86). Веллей Патеркул говорит, что он унаследовал отцовскую силу духа и «никогда не ронял славы своего имени» (П. 26. 1). Однако ему недоставало талантов и удачи прославленного родителя. Да и времени у него было совсем немного.

Правда, не обошлось без трений в лагере марианцев. Серторий, в свое время приближенный Цинны, а ныне отошедший в тень, был недоволен избранием «мальчишки» Мария – он явно метил на высшую должность сам. Однако ему быстро нашли дело подальше от Рима, отправив наместником в Ближнюю Испанию и поручив попутно навести порядок в Нарбонской Галлии, где назревали волнения. Серторию пришлось подчиниться (Плутарх. Серторий. 6. 1–4; Аппиан. ГВ. I. 86. 392; Эксуперанций. 8. 49-50Z). Между тем его опыт и способности могли бы пригодиться в борьбе с Суллой.

Консулы решительно взялись за подготовку к новой кампании. На основании сенатского постановления они изъяли запасы драгоценных металлов из храмов. Это с лихвой обеспечило финансовые потребности марианцев, поскольку даже после войны в казне оставалось не менее 14 тысяч фунтов золота и 6 тысяч фунтов серебра. В армию стали записываться ветераны Мария. Италия выказывала верность консулам (Аппиан. I. 86. 393; Диодор. XXXVIII. 12; Плиний Старший. XXXIII. 16; Валерий Максим. VII. 6. 4).

Однако и Сулла не терял времени даром. Он не обольщался по поводу своих первоначальных успехов, понимая, что главная борьба еще впереди. А потому лучше не рисковать попусту – память о Союзнической войне была слишком свежа. И будущий диктатор решил подстраховаться, пообещав италийцам, что сохранит за ними права римского гражданства и распределение по всем 35 трибам (Ливии. Периоха 86). Его вербовщики рыскали по Италии и иногда даже сталкивались с вербовщиками марианцев (Диодор. XXXVIII. 13). Однако последние имели больше успеха, и попытка провести набор в италийских общинах не дала Сулле тех пополнений, на которые он рассчитывал.

Молодому Марию предстояло оперировать в Лации и Кампании, Карбону – в Этрурии, Умбрии и Цизальпинской Галлии. Первому противостоял Сулла, второму – Метелл и Помпеи. Зима не давала противникам продолжить боевые операции, но с наступлением весны они ринулись в схватку (Аппиан. ГВ. I. 87. 394).

Первое и едва ли не самое важное сражение произошло уже в марте. Сулла выступил из Кампании и двинулся в Лаций. По-видимому, он наступал по Латинской дороге на Рим, и задачей Мария Младшего было, разумеется, остановить его. Сулла захватил Сетию, а Марий счел нужным отойти на некоторое расстояние. Сражение произошло, видимо, у пересечения Латинской и Лабиканской дорог. Незадолго до боя Сулла собирался соединиться с одним из своих легатов, Гнеем Корнелием Долабеллой, однако это ему не удалось – тот был слишком далеко. Решив не терять времени, Сулла вступил в сражение с Марием (Плутарх. Сулла. 28. 7–9; Аппиан. ГВ. I. 89. 397). В воспоминаниях он писал, будто накануне ему приснился старший Марий, убеждавший сына остерегаться наступающего дня, который несет несчастье. Мемуарист даже советовал своему верному соратнику Луцию Лицинию Лукуллу «ни на что не полагаться с такой уверенностью, как на то, что укажет ему ночью божество» (Плутарх. Сулла. 28.8; 6.10).

Ход битвы описан в источниках по-разному. Плутарх пишет, что воины Суллы были измучены ливнем, «отдыхали на земле, подложив под себя щиты, и просили отложить сражение. Но когда Сулла нехотя согласился, а солдаты стали насыпать вал для лагеря и рыть ров, на них напал Марий. Гордо скакал он перед строем, надеясь, что рассеет войско, в котором царит замешательство и беспорядок. И тут волею божества свершилось то, что Сулла слышал во сне. Гнев овладел его солдатами и, бросив работу и воткнув свои копья в землю подле рва, они выхватили мечи и вступили в рукопашный бой с противниками. Те долго не продержались, но обратились в бегство, и множество их было убито. Марий бежал в Пренесте, но нашел ворота запертыми. Он обвязался спущенной ему веревкой и был поднят на стену. Некоторые… говорят, что Марий и не заметил, как началось сражение: отдав все распоряжения, измученный бессонницей и усталый, он прилег на землю и заснул где-то в тени, лишь потом, когда началось бегство, его с трудом разбудили. В этом сражении Сулла, говорят, потерял только двадцать три человека, а врагов перебил двадцать тысяч» (Сулла. 28. 10–15).

Аппиан гораздо более сух и краток. Он пишет, что Марий храбро сражался, но в какой-то момент левый фланг подался под натиском врага, и пять когорт и две турмы перешли на сторону врага. Войско обратилось в бегство и пыталось укрыться в Пренесте. Однако его жители пустили лишь первых беглецов и потом закрыли ворота, чтобы враги не ворвались в город на плечах отступающих, поэтому Мария втащили на веревках. У стены произошла резня, многих взяли в плен. Среди захваченных были и самниты; Сулла приказал перебить их (ГВ. I. 89. 397–400). Спаслось, если верить Диодору, 15 тысяч марианских воинов (XXXVIII. 15).

В рассказе Плутарха мы вновь узнаем тот же «почерк», которым написаны мемуары диктатора. Опять сновидение, внезапное начало битвы, победа исключительно благодаря порыву воинов. Хотя рассказ принадлежит перу полководца, профессиональных деталей нет – командующий не принимает никаких специальных мер, его заслуга только в том, что он понял волю богов и призывал солдат следовать ей. Автора не смущает даже очевидная нелепость: только что прошел ливень, а Марий во весь опор мчится на врага. Что же за волшебный конь нес его, если он не увязал в грязи? Ведь во всех школьных учебниках рассказывается, что французские рыцари не могли наступать в конном строю в битве при Креси во время Столетней войны, ибо копыта их лошадей вязли в грязи после дождя. Но разве могли смутить Суллу такие мелочи? Он и не рассчитывал на понимание излишне придирчивых читателей. Люди же, способные проникнуть в суть вещей, должны понять: на его стороне боги, а в таких случаях все становится возможным.

Неудивительно, что мы вновь читаем у Плутарха о незначительных потерях армии Суллы и тысячах убитых врагов, но ничего не узнаем об измене воинов Мария на левом фланге и резне пленных самнитов под стенами Пренесте. Автор сообщает, что под началом Мария находилось 85 когорт (42 500 человек), но умалчивает о численности армии Суллы. Очевидно, она была все-таки больше.

Впрочем, не совсем гладок и рассказ Аппиана. Он явно намекает, что бой был проигран из-за предательства некоторых воинов на левом крыле – так же впоследствии Наполеон сваливал вину за свое поражение под Лейпцигом на измену саксонских войск. Но ведь в нашем случае речь идет лишь о пяти когортах и двух турмах, то есть максимум о 2500 пехотинцах и 60 всадниках. Оказать решающее влияние на ход битвы их позиция вряд ли могла, поскольку они составляли не более чем Уго сил Мария. К тому же они не обратили внезапно оружие против товарищей, а просто сбежали к врагу. Да и левое крыло марианского войска стало пятиться еще до этого. Главной причиной его поражения явилось, очевидно, общее превосходство армии Суллы, равно как и его талант военачальника. Тем более что прорыв осуществил ее правый фланг, которым как наиболее почетным, надо думать, командовал сам полководец.

И еще одна деталь: самниты не причинили Сулле никакого зла, когда он наступал на юге Италии в прошлом году. Это весьма облегчило ему успех в Кампании. Тем более щедро он «отблагодарил» их, перерезав самнитов, взятых в плен под стенами Пренесте, – они выступили против него, пусть теперь пеняют на себя! И дело было, очевидно, не только в жестокости Суллы: он хотел подчеркнуть, что ведет борьбу с исконными врагами Рима, а стало быть, войну не гражданскую, а внешнюю. И виноват в ней, разумеется, не он, а те, кто выступает заодно с недругами римского народа – самнитами.

Разгром при Сакрипорте наряду с другими победами сулланцев означал перелом в войне. На реке Эзин в Умбрии сошлись армии Метелла Пия и претора Гая Каррины. Марианцы были обращены в бегство и понесли тяжелые потери. В результате окрестные общины начали переходить на сторону победителей. Карбон поспешил из Аримина против Метелла. Ему удалось задержать дальнейшее продвижение последнего, однако в это время пришло известие о битве при Сакрипорте, что изменило ситуацию (Аппиан. ТВ. I. 89. 395–396). Если исходить из Аппиана, то именно после этого Карбон начал отходить в Аримин, причем в ходе отступления его кавалерия была разгромлена Помпеем. По-видимому, именно в этот момент к сулланцам сбежал, прихватив казну, квестор Карбона, Гай Веррес – тот самый, который впоследствии «прославится» разграблением вверенной ему в управление Сицилии и против которого произнесет свои знаменитые речи Цицерон. Меньше помнят о его конце – алчного Верреса казнят в 43 году по приказу Антония, который позарится на его вазы из коринфской бронзы (Плиний Старший. XXXIV. 6; Сенека Старший. Свазории. 6.3; Лактанций. Божественные установления. П. 4).

Не один Веррес перешел на сторону сулланцев. О Марции Филиппе мы уже говорили. Так же поступили, очевидно, его коллега по цензуре Марк Перперна и принцепс сената Луций Валерий Флакк. Против марианского режима выступил брат последнего, Гай Валерий Флакк, консул 93 года, а ныне наместник Трансальпийской Галлии. Среди перебежчиков оказались и менее видные фигуры: Квинт Лукреций Офелла (Афелла), Луций Сергий Катилина (тот самый!), Публий Корнелий Цетег – один из тех, кого по инициативе Суллы объявили врагом вместе с Марием в 88 году (Аппиан. ГВ. I. 60. 271; 80. 369). Несмотря на это, будущий диктатор не отказался от его услуг – пусть все знают, что он готов к сотрудничеству даже с бывшими врагами, если они проявят добрую волю.

Но не все были столь податливы. Не уезжал из Рима один из самых уважаемых сенаторов, великий понтифик Муций Сцевола, на которого совершил в свое время покушение Фимбрия. Как мы видели, отказался перейти на сторону Суллы Луций Корнелий Сципион. Когда будущий диктатор предложил то же самое наместнику Сицилии и сыну цензора 86 года Марку Перперне Вейентону, тот ответил, что вскоре высадится в Италии и освободит от осады Пренесте (Диодор. XXXVIII. 14). Правда, свою угрозу он так и не исполнил.

Сулланцы продолжали наступать. Метелл разгромил неизвестного помощника Карбона, причем пять когорт из побежденного войска перешли на сторону победителя. Помпеи нанес поражение Марцию Цензорину около Сены Галльской и разграбил саму Сену (Аппиан. ТВ. I. 88. 401).

Сулла же двинулся на Рим, оставшийся без прикрытия. Городской претор Брут Дамасипп, понимая, что удержать его не удастся, решил перед уходом «хлопнуть дверью» – уничтожить кое-кого из тех сенаторов, кто подозревался в сочувствии Сулле. К тому же, как уверяют многие античные писатели, соответствующий приказ поступил из осажденного Пренесте от Мария, желавшего насладиться местью перед гибелью; впрочем, это может быть позднейшей легендой. Так или иначе, Дамасипп созвал сенат на заседание, в ходе которого расправился с тестем Помпея Публием Антистием и кузеном консула Гнея Карбона Гаем Папирием Карбоном Арвиной. Консул 94 года Луций Домиций Агенобарб бросился бежать из курии, но был убит на выходе, а недалеко от него убили и великого понтифика Муция Сцеволу. Уверяли, что он припал к священному пламени Весты и сгорел в нем. Тела погибших бросили в Тибр. Жена Антистия Кальпурния, дочь консула 111 года Луция Бестии, узнав о гибели мужа, пронзила себя мечом, чем снискала похвалу сограждан и потомков как верная супруга (Аппиан. ТВ. I. 88. 403–404; Беллей Патеркул. П. 26. 2–3; Лукан. Фарсалия. П. 126–128; Флор. III. 21. 21; Орозий. V. 20. 4).

Происшедшее потрясло многих римлян – в особенности, конечно, нобилей. Античные авторы впоследствии писали об избиении почти всей знати (Ливии. Периоха 86). Это, конечно, было преувеличением – кроме названных четырех сенаторов никого не убили. Но достаточно того, что погиб Сцевола, который поплатился за свою неизменную лояльность марианскому режиму. Великий понтифик говорил, что предвидел то, что произошло, то есть смуту, но готов скорее принять свою судьбу, чем идти с оружием против отечества (Цицерон. К Аттику. VIII. 3. б).

Случившееся было Сулле на руку – вряд ли он забыл стычку со Сцеволой в сенате в 88 году. Но главное – появлялся лишний пропагандистский козырь в борьбе против марианцев. Представлялся, кстати, удобный случай заклеймить убийц гневной сентенцией, которая затем цитировалась бы историками последующих времен (вроде той, что Сулла бросил Крассу перед его поездкой в земли марсов). Тем не менее источники не сохранили никаких его патетических восклицаний на сей счет. Если Сулла промолчал в 82 году и лишь втихомолку порадовался, то у него была возможность приписать себе какое-нибудь изречение в мемуарах. Но нет, словоохотливый Плутарх, обильно цитирующий воспоминания диктатора, ничего подобного не сообщает. Почему? Ответа на этот вопрос источники не дают, однако мы вправе кое-что предположить. Уже говорилось, что к Сулле перебежало немало видных римлян. Однако нобилей высшей пробы среди них были единицы – бесспорно это известно лишь в отношении Марция Филиппа. И заполучить такого уважаемого человека, как Сцевола, к тому же родственника Мария, было бы очень кстати. Но тот упорно хранил лояльность ненавистным марианцам. То же касалось и Луция Домиция Агенобарба. Теперь обоих, равно как и двух их товарищей по несчастью, постигла заслуженная кара богов. И Сулла, видимо, не захотел проливать лицемерные слезы, а поступил по принципу de mortuis aut bene, aut nihil– о мертвых либо хорошо, либо ничего.

Взять Пренесте штурмом было невозможно, и Сулла поручил ведение осады Лукрецию Офелле, а сам двинулся на Рим. Города на пути к нему, понимая бесполезность сопротивления, сдавались без боя. Наконец Сулла подошел к столице. Жители ее страдали от голода – очевидно, из-за того, что сулланцы блокировали пути снабжения. Любопытно, что теперь победитель не стал вводить войска в Рим – в этом не было необходимости, да и зачем повторять 88 год? Лучше изображать уважение к закону. Легионы расположились на Марсовом поле (Аппиан. ТВ. I. 88–89. 405–408). Сам Сулла, согласно Аппиану, вошел в Вечный город. Однако вряд ли это так – проконсул не имел права пересекать городскую черту. Уж если играть роль блюстителясти, то до конца, посему полководец, вероятно, остался со своей армией.

Сторонники марианского режима бежали из города. Их имущество попало на торги. Сулла собрал комиции – вероятно, на Марсовом поле, ибо это позволяло принять участие в заседании, не пересекая померия. Да и соседство легионов гарантировало от эксцессов. Сулла обратился к собравшимся с речью, в которой сетовал на неизбежность всего происходящего, – не уточняя, разумеется, сколь велика его ответственность за все это. Он призвал сограждан потерпеть еще немного – вскоре в государстве водворится порядок. По-видимому, на том же собрании марианские лидеры были объявлены врагами римского народа. Не вызывает сомнений, что тогда же комиции отменили все постановления, направленные против Суллы и его сторонников. Любопытно, что перед сенатом он выступать не стал. Назначив ответственных за контроль над городом и оставив гарнизон, проконсул – теперь уже не самозваный – отбыл на фронт (Аппиан. ТВ. I. 89. 407–408).

Сулла направлялся в Этрурию, где шли жаркие бои. Он разделил армию на две части и взял на себя командование правофланговой колонной, которая наступала по Кассиевой дороге. На реке Кланис его кавалерия встретились с кельтиберской конницей Карбона, которую прислал из Ближней Испании ее новый наместник – Серторий. В бою, как утверждает Аппиан, погибло 50 испанских всадников, еще 270 перешли на сторону Суллы, остальных перебили из опасения, как бы не изменили и они. Другая, левофланговая колонна двигалась по Клодиевой дороге и нанесла поражение марианцам при Сатурнии (Аппиан. ТВ. I. 89. 409–410). Это был важный успех, поскольку Сатурния находилась вблизи Аврелиевой дороги, откуда шли пути к альпийским проходам и в западные провинции.

Карбон же, покинув ставку в Аримине и избежав столкновения с Метеллом и Помпеем, искусным маневром прорвался в Этрурию. Близ Клузия он столкнулся с армией Суллы. Казалось, он был обречен на поражение – ведь перед ним не знавший неудач проконсул и его грозные ветераны. Но сражение, длившееся целый день, закончилось вничью. Как подчеркивает Аппиан, стороны сражались на равных. В стратегическом отношении Карбон победил, поскольку наступление Суллы остановилось. Это была его первая неудача в гражданской войне. Но, в общем-то, и последняя.

Успешнее действовали помощники Суллы. Красе, захвативший умбрийский город Тудер (Тудертию), поставил под угрозу левый фланг Карбона. Гай Каррина попытался помешать ему, но подоспел Помпеи, и в битве на Сполетийской равнине марианцы вновь потерпели поражение, потеряв до трех тысяч человек. Победители осадили лагерь Каррины. Карбон направил ему подмогу, но высланный им корпус попал в засаду, подстроенную Суллой, и потерял две тысячи человек. Каррина, правда, сумел вырваться из окружения, воспользовавшись дождливой погодой. Сулланцы заметили какое-то движение у врагов, но не обратили на него особого внимания, и те ушли (Аппиан. ТВ. I. 90. 413–414).

Важного успеха добились сулланцы на юге Италии. С помощью изменников они проникли в один из крупнейших городов Кампании Неаполь, перебили большинство жителей и захватили стоявшие в порту триремы. От избиения спаслись лишь те, кто успел бежать (Аппиан. ТВ. I. 89. 411).

Между тем положение в Пренесте становилось все хуже. Осажденные страдали от голода. Зная об этом, Карбон направил на помощь коллеге мощную армию Марция Цензорина – восемь легионов, больше, чем имел Сулла при высадке. Однако это была иллюзорная сила – реальная ее численность наверняка уступала штатной. Помпеи атаковал Цензорина в узком проходе между Нарнией и Окрикулом (Южная Этрурия) и обратил его воинов в бегство. Остальные укрылись на одном из холмов и были осаждены Помпеем. Однако марианцы обманули бдительность неприятеля, оставив гореть костры, и сумели уйти. Оказавшись в безопасности, солдаты устроили бунт: они обвинили Цензорина в том, что из-за него попали в засаду, целый легион, сохраняя боевые значки, покинул его и вернулся в Аримин – ставку Карбона. Остальные, за исключением семи когорт, разбрелись по домам. С ними Цензорин и вернулся к консулу (Аппиан. ТВ. I. 90. 414–416).

Тогда на помощь Пренесте двинулись объединенные силы италийских союзников. К городу направились войска луканца Марка Лампония, самнита Понтия Телезина и кампанца Гутты. Аппиан пишет, что под их командованием находилось до 70 тысяч воинов. Но Сулла сумел отрезать им путь к Пренесте. Любопытно, что в бой с ними он вступить не рискнул. Марий пытался прорваться из Пренесте собственными силами, но, несмотря на отчаянные усилия, потерпел неудачу (Аппиан. ТВ. I. 90. 416–417).

Успешно действовал и Метелл Пий. Не желая сталкиваться с основными силами Карбона под Аримином, он перевез армию морем, высадился в Равенне и отправился оттуда к Фавенции. Сюда же подоспели войска Норбана, усиленные подкреплениями от Карбона. Вероятно, в надежде на численный перевес Норбан атаковал Метелла всего за час до наступления темноты в местности, покрытой виноградниками и потому непригодной для сражения. В завязавшейся схватке марианцы были разбиты и потеряли девять-десять тысяч убитыми; еще шесть тысяч перешли на сторону победителей (это могли быть пленные). Остальные разбежались, и в строю осталось, согласно Аппиану, не более тысячи человек, с которыми Норбан и вернулся в Аримин (ГВ. I. 91. 418–419; см. также: Беллей Патеркул. П. 28. 1; Орозий. V. 20. 7).

В этих условиях луканский легион под командованием Публия Альбинована заволновался и готов был перейти к сулланцам. Альбинован, чувствуя ситуацию, решил не отставать от подчиненных и вступил в переговоры с врагом, предлагая свои услуги. Хотя он был одним из тех, кого объявили врагом вместе с Марием в 88 году, ему тем не менее гарантировали безопасность, если он совершит «нечто замечательное». Альбинован понял «тонкий» намек и пригласил на пир прочих марианских военачальников, Целия Антипатра Флавия Фимбрию (брата Гая Фимбрии) и других, менее важных командиров. Всех их перебили – кроме Норбана, который благоразумно воздержался от участия в пире. Альбинован со спокойной душой перешел к сулланцам, как и его воины (Аппиан. ГВ. I. 91. 420–421). Конечно, марианцы совершили немало гнусностей во время той войны, но таких подлых методов все же не применяли. Впрочем, это был не последний случай подобного рода.

Успешно действовал и другой сулланский военачальник – Марк Теренций Варрон Лукулл, двоюродный брат Метелла Пия. Осажденный марианцами, он прорвал вражеское кольцо и нанес им поражение под Фиденцией, что на Эмилиевой дороге между Плаценцией и Пармой. Плутарх рассказывает, будто перед битвой подул ветерок, который осыпал цветами с соседнего луга шлемы и щиты его воинов. Это воодушевило их, и они разгромили втрое превосходящего неприятеля (16 когорт против 50), перебив 18 тысяч врагов (Сулла. 27. 14–15). Рассказ этот, очевидно, восходит к мемуарам Суллы. Здесь вновь мы видим знакомые мотивы: численный перевес врага, доброе предзнаменование, воодушевление воинов и, конечно, полная победа (см. также: Ливии. Периоха 88; Беллей Патеркул. П. 28. 1; Орозий. V. 20. 8). Но детали сражения, в сущности, не так уж важны. Главное бесспорно: владычество марианцев на севере Италии рухнуло.

Карбон все еще не оставлял надежд на спасение Пренесте. Он отправил на помощь Марию Младшему два легиона под командованием Дамасиппа. И на сей раз Сулла не пожелал вступать в сражение и предпочел отрезать Дамасиппу пути на юг. Карбон после этого бежал в Африку, хотя, как замечает Аппиан, под Клузием он располагал 30 тысячами воинов, не считая двух легионов Дамасиппа и стольких же под началом Гая Каррины и Марция Цензорина. Продолжали сопротивление и самниты (ГВ. I. 92. 423–425). Мы слишком мало знаем о Карбоне, чтобы понять мотивы его в высшей степени неблагоразумного поступка. Проще всего, конечно, предположить, что консул устал от поражений и у него сдали нервы. (Хотя сам он, надо заметить, воевал не так уж плохо – достаточно вспомнить битву при Клузии.) Но думается, что дело несколько сложнее. Африка находилась еще под контролем марианцев, и Карбон, возможно, собирался привести оттуда подкрепления. Другое дело, что отъезд туда даже под таким удобным предлогом в столь ответственный момент все равно был бегством.

Положение марианцев стремительно ухудшалось. После разгрома под Фавенцией и измены Альбинована с его легионом на сторону сулланцев перешел Аримин, где находилась ставка Карбона. После этого Норбан, отчаявшись в успехе, бежал на Родос. Войска Карбона, стоявшие под Клузием, дали бой Помпею, но потерпели поражение и потеряли будто бы до 20 тысяч человек. Цифры эти наверняка преувеличены. Дамасипп, Цензорин и Каррина сохранили часть армии и попытались прорваться к Пренесте, но неудачно. Тогда они решили идти на Рим и овладеть им. 31 октября их войска разбили лагерь в 100 стадиях (18 километрах) от города в Альбанской области (Аппиан. ГВ. I. 91. 422; 92. 426–427; 94. 434).

С юга к Риму подступала 40-тысячная армия самнита Понтия Телезина и лукана Марка Лампония. Она остановилась в 10 стадиях от Коллинских ворот. Это уже было опаснее: самниты и луканы жаждали мести за обиды, причиненные римлянам как им самим, так и их предкам. Понтий Телезин будто бы даже говорил, что не удастся перебить волков, похитителей свободы Италии (то есть римлян), пока не будет вырублен лес, где они скрываются, а потому собирался разрушить Вечный город до основания (Беллей Патеркул. П. 27. 1–2). Отдать во власть столь лютых врагов Рим было бы страшным позором для Суллы – со времен галльского погрома 390 года иноземное воинство не ступало на священную землю города иначе как в качестве пленников. Правда, приходилось покинуть неуязвимую позицию, позволявшую блокировать как сам Пренесте, так и подходы к нему. Этого, возможно, и добивались Понтий и Лампоний, чтобы дать Марию еще одну возможность прорваться. Но другого выхода у Суллы не было, и он поспешил к столице, выслав вперед отряд в 700 всадников под командованием Октавия Бальба (Плутарх. Сулла. 29. 1–6; Аппиан. ГВ. I. 93. 428; Флор. III. 21. 23).

Молодые нобили, остававшиеся в Риме, предприняли с рассветом 1 ноября конную вылазку, но потерпели неудачу. «Многие из них были убиты, и среди других благородный и прекрасный человек Аппий Клавдий. В городе началось обычное в таких случаях смятение – крики женщин и беспорядочная беготня, как будто он уже был взят приступом, и тут римляне увидели Бальба: гоня во весь опор, он прискакал от Суллы… Остановившись ненадолго, чтобы дать передышку взмыленным коням, он приказал поскорее взнуздать их снова и напал на противника. Тем временем появился и сам Сулла» (Плутарх. Сулла. 29. 5–7). Он расположил свои легионы напротив Коллинских ворот, близ храма Венеры Эруцины (Аппиан. ГВ. I. 93. 428).

Плутарху не откажешь в писательском таланте – в немногих словах он красочно изобразил момент наивысшего напряжения. Враг у ворот, поражение храбрых юношей из аристократических семей, гибель многих (и, конечно, лучших) из них – и появление Бальба как deus ex machina, а затем и Суллы. Жители Вечного города, а вместе с ним и читатели Плутарха могли перевести дух.

Но опасность еще не миновала. Армия Суллы сильно утомилась после марша по Пренестинской дороге. Проквестор Луций Манлий Торкват и легат Гней Корнелий Долабелла уговаривали его дать людям отдохнуть – ведь перед ними не многократно битые марианцы, а грозные самниты (очевидно, в штабе Суллы еще не знали об объединении сил тех и других). Но главнокомандующий торопился начать бой. Около трех часов пополудни он дал сигнал к бою (Плутарх. Сулла. 29. 7–8). Картина напоминает ту, что диктатор изобразил в мемуарах применительно к битве при Сакрипорте. Спешка объяснялась, по-видимому, тем, что Сулла опасался подхода неприятельских подкреплений. Какое-то время для отдыха (часа два, не больше), конечно, воины получили, однако это был, так сказать, активный отдых – им пришлось оборудовать лагерь. Но затем – в бой.

Сулла, видимо, слишком уверовал в силы своих «чудо-богатырей». Однако он едва не поплатился за такую нерасчетливость. На правом фланге, которым он командовал сам, дела шли хорошо, но вот с левого стали поступать дурные вести. Оставив руководить правым крылом Марка Красса, он поскакал на своем белом коне на выручку. «По этому-то коню узнали его двое из врагов и направили на него свои копья. Сам Сулла этого не заметил, но его конюх успел хлестнуть коня и заставил отскочить его как раз настолько, чтобы копья воткнулись в землю у самого хвоста. Рассказывают, что у Суллы было золотое изваяньице из Дельфов, которое он в сражениях всегда носил спрятанным на груди, а в этот раз, целуя его, обратился к нему со словами: “О Аполлон Пифийский, ты, кто в стольких сражениях прославил и возвеличил счастливого Суллу Корнелия, кто довел его до ворот родного города, неужели ты бросишь его теперь вместе с согражданами на позорную гибель?”» (Плутарх. Сулла. 29. 9-12; см. также: Annum. ГВ. I. 93. 429).

Однако даже вмешательство главнокомандующего не изменило положения. Под натиском храбрых самнитов и луканов солдаты Суллы обратились в бегство. Они кинулись к Коллинским воротам. Но воины гарнизона вскоре закрыли их, видя, что в город вместе со своими проникают и враги. Беглецы получили хороший стимул к тому, чтобы драться до конца. Многие из них погибли, равно как и вышедшие посмотреть на битву горожане. Кое-кто будто бы помчался к Пренесте предупредить Офеллу, что Сулла разбит и погиб, Рим в руках врага и вообще нужно сниматься с лагеря и спасаться (Плутарх. Сулла. 29. 13–15; Аппиан. ГВ. I. 93. 430). Но кто знает, уж не самниты ли с марианцами подослали этих паникеров? А может, их и не было вовсе? Во всяком случае, Офелла продолжал осаду Пренесте и не думал никуда уходить.

Плутарх изображает дело так, будто разбитые воины левого крыла сидели в лагере, пока не узнали о победе солдат Красса (Сулла. 30.1). Но где же был в это время неприятель? Очевидно, писатель сгустил краски, чтобы пощекотать нервы своих читателей В ожесточенном ночном бою левый фланг обратил врагов в бегство и захватил их лагеря. Вероятно, на помощь им подоспели присланные Крассом подкрепления. На поле битвы остались Понтий Телезин и марианский командир Авл Постумий Альбин. Беллей Патеркул пишет, что лицо Понтия сохраняло выражение, подобавшее не побежденному, но победителю (Аппиан. ТВ. I. 93. 430–431; Беллей Патеркул. П. 27. 3; см. также: Ливии. Периоха 88; Флор. III. 21. 23; Орозий. V. 20. 9).

Глубокой ночью прискакали люди от Красса. Они сообщили, что войска правого крыла, разбив врага, преследовали его до Антемны и там расположились лагерем, а теперь не прочь получить продовольствие из основного лагеря {Плутарх. Сулла.). Хотя главнокомандующий не спал всю или почти всю ночь, он поспешил к Антемне. Там к нему прислали парламентера, прося даровать им жизнь, три тысячи уцелевших врагов. Полководец обещал им жизнь, если они нападут на другой отряд неприятеля. Те поверили его посулам и атаковали недавних товарищей по оружию. Уцелевших с обеих сторон разоружили солдаты Суллы (Плутарх. Сулла. 30. 2–3).

Битва за Рим была выиграна.