На следующий день в лагерь Суллы доставили прочих предводителей, пытавшихся спастись бегством, – Марция Цензорина, Гая Каррину, Луция Дамасиппа. Им отрубили головы, которые обнесли вокруг Пренесте (Беллей Патеркул. II. 27. 3; Аппиан. ТВ. I. 93. 433; Дион Кассий. XXX–XXXV. 109. 4). И все же Марий продолжал сопротивление – либо он надеялся, что гибель нескольких вождей еще не означает разгрома армии, либо лихорадочно обдумывал способы спасения.

Сулла же тем временем занялся «наведением порядка». Под Антемной он обещал сохранить жизнь марианскому отряду, если его воины нападут на своих товарищей, – точно так же поступил Метелл Пий при переговорах с Альбинованом. Но если тот остался жив, когда выполнил поставленное условие, то теперь произошло по-иному.

3 ноября Сулла собрал сенаторов в храме Беллоны, за чертой Вечного города, которую не мог пересекать как проконсул. Первый раз за семь с лишним лет обратился он к patres с речью – очевидно, распространяясь о своих подвигах на Востоке, о тяжелом положении государства и о необходимости суровых и спасительных мер. Вдруг издалека стали доноситься чьи-то стоны и крики. Присутствующие, естественно, немного забеспокоились. Но оратор словно ждал этого. «Продолжим, отцы-сенаторы, – хладнокровно бросил он, – это по моему приказу убивают кучку мятежников» (Сенека. О гневе. I. 12. 2; Плутарх. Сулла. 30.4). Его воины умерщвляли несколько тысяч пленных в расположенной по соседству Villa publica – помещении на Марсовом поле, где работали помощники цензоров при переписи населения. Среди них были и те, кому под Антемной Сулла обещал жизнь, если они ударят в спину своим. Но кто упрекнет его в нарушении слова по отношению к бунтовщикам, которые вдобавок предали товарищей по оружию?

По всей видимости, именно на этом заседании Сулла предложил особым образом оформить расправу над побежденными: составить списки осужденных на смерть без суда – проскрипции – и опубликовать их. Нечто подобное уже имело место в 88 году, когда объявили врагами Мария, Сульпиция и десять их сторонников, и напуганные patres, несмотря на протест Муция Сцеволы, в тот раз утвердили предложение Суллы. Казалось бы, то, что происходило неподалеку, в Villa publica, подсказывало: шутить с победителем не стоит. Однако устрашить patres не удалось – ведь Сулла сам сказал, что убивают мятежников. Из присутствовавших себя таковым никто не считал; те, кто боялся его, давно покинули Рим. Остальные же сенаторы считали, что теперь, после свержения марианского режима, их власть восстановлена и не годится в обход сената составлять списки опальных. В итоге сенат отклонил предложение Суллы.

Остается только догадываться, какой бранью мысленно осыпал «неблагодарных» сенаторов победитель Италии. Он избавил их от этих мариев, карбонов и дамасиппов, а они вздумали умничать! Ну что ж, придется показать им, кто хозяин в государстве.

Мятежные трибуны – Гракхи, Сатурнин, Сульпиций – обращались к народному собранию, когда сенат не желал их поддерживать. Сулла боролся против смутьянов, убил одного из них, Сульпиция, но… теперь сам поступил так же, как они. Он созвал комиции.

В своей речи оратор много разглагольствовал о собственных победах, а также о трудностях в государстве. Он заявил, что улучшит положение дел, если ему будут повиноваться. Но враги пусть не ждут от него пощады: преторов, квесторов, военных трибунов и прочих высокопоставленных марианцев, как и тех, кто им помогал после того, как Сципион нарушил заключенное с ним, Суллой, соглашение, теперь ждет суровая кара. (Правда, соглашение не было ратифицировано сенатом и даже вторым консулом, Норбаном, а потому не имело силы, но никто, разумеется, и не заикнулся об этом.) После этого он обнародовал первый список осужденных (Аппиан. ТВ. I. 95. 441–442). Очевидно, с одобрения комиций.

Правда, некоторые авторы по-другому рассказывают о начале проскрипций. Орозий пишет, что Рим наполнился головорезами Суллы, которые убили множество людей из злобы или жажды добычи. Это вызвало всеобщее негодование, которое выразил Квинт Лутаций Катул, чей отец погиб во время марианских репрессий. Он обратился к Сулле с укоризненным вопросом: «С кем же мы будем жить, наконец, если на войне убиваем вооруженных, а в мирное время – безоружных?» Тогда по совету центуриона-примипила Фурсидия Сулла ввел проскрипции, чтобы упорядочить террор (V. 21. 2–3).

А вот какую историю рассказывает Плутарх: «Кровавым делам в городе не было ни числа, ни предела, и многие, кто и дел-то с Суллой никаких не имел, были уничтожены личными врагами, потому что, угождая своим приверженцам, он охотно разрешал им эти бесчинства. Наконец один из молодых людей, Гай Метелл, отважился спросить в сенате у Суллы, чем кончится это бедствие и как далеко оно должно зайти, чтобы можно стало ожидать прекращения того, что теперь творится. “Ведь мы просим тебя, – сказал он, – не избавления от кары для тех, кого ты решил уничтожить, но избавления от неизвестности для тех, кого ты решил оставить в живых". На возражение Суллы, что он-де еще не решил, кого прощает, Метелл ответил: “Ну так объяви, кого ты решил покарать". И Сулла обещал сделать это. Некоторые, правда, приписывают эти слова не Метеллу, а какому-то Фуфидию, одному из окружавших Суллу льстецов. Не посоветовавшись ни с кем из должностных лиц, Сулла тотчас составил список из восьмидесяти имен. Несмотря на всеобщее недовольство, спустя день он включил в список еще двести двадцать человек, а на третий день – по меньшей мере еще столько же. Выступив по этому поводу с речью перед народом, Сулла сказал, что он переписал тех, кого ему удалось вспомнить, а те, кого он сейчас запамятовал, будут внесены в список в следующий раз» (Сулла. 31.1–6).

У этих историй есть очевидные изъяны. Прежде всего их авторы не учитывают, что между битвой при Коллинских воротах и упомянутым заседанием сената прошло совсем немного времени, один-два дня, за которые сулланцы вряд ли могли совершить что-то из ряда вон выходящее. Но даже если так, возникает вопрос: а кого они убили помимо явных марианцев? Ни одного имени, ни одного эпизода. По-видимому, Плутарх и Орозий описали ситуацию, которая возникла ФУТОВ начала проскрипций.

Выходит, оба этих автора (или их источники) все выдумали? Ведь первый писал почти через 200 лет после событий, другой – через 500. Вряд ли речь идет о вымысле, но напутать вполне могли: коль скоро Плутарх и Орозий рассказывают о положении дел после начала проскрипций, то и возмущаться Катул и Метелл могли именно проскрипциями. А вот Фуфидий, возможно, имел основания заранее просить Суллу умерить гнев и ввести террор в какое-то русло. Флор пишет, что он даже спас кое-кого от гибели (III. 21. 25). Фуфидий, как уже говорилось, был центурионом-примипилом, а потому не принадлежал к верхам общества. И хотя он водил знакомство с весьма высокопоставленными римлянами, среди его знакомых людей, далеких от власти, было куда больше, чем у Метелла или Катула. В случае разгула бесконтрольного террора их некому было защитить, публикация списков осужденных внесла бы хоть какую-то ясность. Если именно такими намерениями руководствовался Фуфидий, то он жестоко ошибся.

Эдикт о проскрипциях предусматривал следующее: того, кто попал в списки «врагов», любой мог безнаказанно убить и даже получить за это награду – 48 тысяч сестерциев за голову. Имущество проскрипта конфисковывалось; за его укрывательство грозила смерть; его дети и внуки лишались гражданской чести, права на родительское имущество и не могли занимать магистратур, однако обязаны были нести повинности, связанные с их сословным положением (Плутарх. Сулла. 31. 7–8; Катон Младший. 17.5; Ливии. Периоха 89; Веллей Патеркул. П. 28. 4 и др.).

Таким образом, Сулла предлагал принять участие в избиении проскриптов всем желающим. Кроме того, он заявил, что пополнит список новыми именами, если кого-то забыл, и тем откровенно провоцировал доносительство. Сулла словно кидал кость толпе, которая, как говорил Саллюстий, считала честным все, за что ей платили (Югуртинская война. 86.3). Плутарх писал, что проскрипции были встречены всеобщим недовольством. Но он имел в виду скорее представителей высших классов, против которых в первую очередь и были направлены репрессии. Неудивительно, что Сулла, как указывает Плутарх, не посоветовался с магистратами – их избирали еще при марианцах, и многие из них сами попали в списки осужденных, а другие вряд ли одобрили бы новые бессудные расправы. Да и вообще их мнения не интересовали победителя, оружием доказавшего свое право карать и миловать. Из простолюдинов же кое-кто увидел в проскрипциях неплохую возможность подзаработать и не преминул воспользоваться ею Впрочем, таких «умельцев» было вряд ли много – львиную долю конфискованного захватывали приближенные Сулльг.

Чьи же имена значились в первом списке? Разумеется, вожди побежденной группировки: Гней Карбон, Гай Марий, Гай Норбан, Квинт Серторий, но также и Луций Сципион, к числу марианских лидеров не относившийся, но занимавший консульскую должность в 83 году и «нарушивший» соглашение с Суллой. О них сообщает Орозий (V. 21. 3). Но можно не сомневаться, что в списке шла речь вообще о всех сколь-либо заметных марианцах – Гнее Домиции Агенобарбе, Марке Марии Гратидиане, Марке Юнии Бруте, Марке Перперне Вейентоне, Квинте Валерии Соране и других. В последующих проскрипциях упоминались, очевидно, менее именитые люди – представители италийских общин, личные недруги сулланцев и т. п. «И всего более, – как ядовито замечает Аппиан, – свирепствовали против лиц богатых» (ГВ. I. 96. 447). Чего и следовало ожидать.

Свора убийц с энтузиазмом набросилась на своих жертв. Не вполне ясно, когда казнили Цензорина, Каррину и Дамасиппа – до публикации первого списка или все-таки после, но это, в сущности, не имеет значения. У сикариев, как называли в Риме головорезов, была и другая работа.

Одним из первых убили претора Марка Мария Гратидиана, родственника победителя кимвров. Его вытащили из козьего хлева, где он прятался, привели на могилу Катула и совершили своеобразное жертвоприношение манам коллеги Мария. Сказать, что смерть несчастного была мучительной, – не сказать ничего. Ему выкололи глаза, отрезали уши, вырвали язык, отрубили руки, перебили голени, чтобы он «умирал постепенно, теряя один член за другим» (Флор. III. 21. 26; Сенека. О гневе. III. 18). И лишь после, насладившись мучениями обреченного, палачи разрубили его на куски. Как писал полтора века спустя поэт Марк Анней Лукан, Марий Гратидиан стал «жертвой, способной снискать лишь одно отвращение тени» Катула (Фарсалия. П. 175–176). Голову Мария отослали под Пренесте вместе с головами Цензорина, Каррины и Дамасиппа (Орозий. V. 21. 8).

Конечно, и на совести марианцев немало жестокостей. Но ни о чем подобном со стороны последних источники, пристрастно фиксирующие каждое их злодеяние, не сообщают. В чем же причина такой свирепости? Конечно, Марий Гратидиан был известным деятелем своей группировки, возможно, участвовал в операциях по разгрому сил сената в 87 году, однако чем-то особенным вроде бы не отличился. Но так только кажется. Ведь именно он стал автором закона, который стабилизировал денежное обращение и тем отнял у должников надежду на уменьшение долга из-за инфляции. А их среди нобилей, в том числе и сторонников Суллы, было более чем достаточно. Впоследствии Макиавелли скажет: «Люди скорее простят потерю отца, чем потерю имущества». Теперь посягнувшим на святое приходилось платить сполна.

Античные авторы уверяют, что расправой руководил Луций Сергий Катилина, будущий знаменитый заговорщик. По словам Плутарха, он отнес голову убитого Сулле, после чего отправился к храму Аполлона и омыл руки в священной кропильнице (Сулла. 32.4). Он, как уверяет тот же автор, расправился с Гратидианом в благодарность за то, что Сулла позволил ему внести в проскрипции собственного брата после того, как тот уже был убит Катилиной (Сулла. 32.3; Цицерон. 10.3). Однако все это вызывает сомнения. Цицерон и Саллюстий, которые при своей неприязни к Каталине вряд ли упустили бы такую колоритную подробность, как братоубийство, молчат о нем. Плутарх же, рассказывавший эту историю, жил почти два столетия спустя и поверил явно вымышленной истории – биография легендарного заговорщика еще в Средние века продолжала обрастать самыми невероятными подробностями. Не совсем ясно также, почему Саллюстий не упомянул о роли Каталины в дикой расправе с Марием Гратидианом, а Цицерон говорил о ней лишь перед собственным избранием в консулы, но не упомянул в речах против Каталины в 63 году. Высказывалось предположение, что казнь Мария совершил друг будущего заговорщика, Катул-младший, мстивший за отца родственнику победителя кимвров. Это вполне возможно, но вряд ли Катилина вообще не был причастен к расправе. Ему также приписывали убийство Квинта Цецилия, Марка Волумния, Луция Танузия, а также кого-то из Нанниев (Квинт Цицерон. О соискании консульства. 9; Асконий. 84С). Сейчас уже трудно проверить, насколько верны эти слухи, но вряд ли они были совершенно безосновательны.

Почему именно Катул руководил расправой? На сей счет сведений нет. Позволим себе еще одно предположение. Дело в том, что Марий Гратидиан, как уже говорилось, был, видимо, трибуном 87 года, который и вызывал в суд Катула-старшего (Бернские схолии к Лукану. П. 173). Погибли также Марк Плеторий, Лукреций Веспиллон, Венулей, Бурриен и многие другие люди сенаторского и всаднического ранга. Аппиан пишет, что людей убивали там, где настигали – на улице, в домах, в храмах; некоторые в страхе бежали к Сулле, надеясь на его заступничество, но и это их не спасало (ГВ. I. 95. 443).

Античные писатели сохранили несколько историй о гибели римлян, никак не ожидавших расправы. Про некоего Лоллия рассказывали, что он подошел к списку проскрибированных и стал читать его, ничего не подозревая, однако увидел там свое имя и попытался улизнуть, покрыв голову. Его убили тут же, на форуме (Орозий. V. 21. 4). Другой, не названный по имени человек, читая первый список, отпускал язвительные замечания по адресу внесенных в него, но когда увидел, что сам попал во второй, также попытался бежать с покрытой головой и также был застигнут и предан смерти (Диодор. XXXVIII. 19). Может, речь шла все о том же Лоллии, а с другой стороны, всякий, заметив свое имя среди проскриптов, захотел бы бежать неузнанным, а посему такое могло произойти не с одним и не с двумя людьми.

Среди пострадавших оказался и Квинт Аврелий. «Человек, чуждавшийся государственных дел, полагал, что беда касается его лишь постольку, поскольку он сострадает несчастным. Придя на форум, он стал читать список и, найдя там свое имя, промолвил: “Горе мне! За мною гонится мое альбанское имение!” Он не ушел далеко, кто-то бросился за ним следом и прирезал его» (Плутарх. Сулла. 31. 11–12). А кто-то, очевидно, завладел альбанским поместьем Аврелия.

Еще более драматично описывает царившие безобразия Дион Кассий, опиравшийся на повествования о репрессиях эпохи Империи. Те, кто подходил к спискам опальных, обвинялся в излишнем любопытстве, а те, кто этого не делал, – в пренебрежении распоряжениями властей. Карали даже за слезы или улыбку, появлявшиеся на лицах людей, читавших проскрипции (XXX–XXXV. 107.14–16). Как тут не вспомнить знаменитый рассказ Тацита о соглядатаях Нерона, которые запоминали имена и лица тех, кто не слишком усердно посещал спектакли с участием императора, и о воинах, которые били зрителей, не аплодировавших властителю с должной стройностью! (Анналы. XVI. 5.)

Конечно, в этих рассказах немало чисто литературных черт, что-то в них наверняка преувеличено, но факт остается фактом: убивали зачастую людей, не имевших отношения к политике. С одними сводили счеты недруги, других погубило собственное богатство, вызывавшее у многих желание завладеть им путем устранения владельца. Любопытно, что античные писатели, много и охотно повествовавшие об ужасах марианских убийств 87–86 годов, таких сюжетов применительно к ним не рассказывали. Сулла, несомненно, знал о «перегибах», но неизвестно, чтобы он хоть раз отнял у убийц нажитое подобным образом, не говоря уже о каких – то наказаниях. Так что попытки объяснить садистскую жестокость Суллы во время проскрипций тем унижением, которое пережил он, когда его объявили врагом, разрушили его дом, чуть не погубили семью и т. д., не вполне удачны. За это логично было карать недругов, но как объяснить гибель невиновных? И все же доля истины в таких рассуждениях есть: Сулла с немалым трудом добился славы и почестей, добился консулата, недоступного его фамилии почти два века, и вот его захотели лишить плодов заслуженного успеха. И те, кто не понял, на чьей стороне справедливость и вовремя не перешел на сторону Суллы, для него просто не существовали. Их судьба его не волновала.

Ничтожному опасно попадаться Меж выпадов и пламенных клинков Могучих недругов.

Источники называют разные цифры погибших во время проскрипций. Аппиан пишет о 40 сенаторах и 1600 всадниках, внесенных в списки опальных уже в начале террора, а затем о 90 сенаторах и 2600 всадниках, убитых и изгнанных при Сулле (ГВ. I. 95. 442; 103. 482). Но сколько из них было уничтожено, неясно. К тому же речь идет, видимо, о жертвах не только Суллы, но и марианцев. Валерий Максим сообщает о 4700 умерщвленных проскриптах (IX. 2. 1). Вряд ли, однако, кто-либо вел точную статистику погибших и выживших. К тому же среди палачей было немало простолюдинов, которые имели прекрасную возможность сводить счеты с такими же низкородными людьми – мало ли с кем они смогли в свое время поссориться или подраться? Вряд ли имена таких жертв попадали в проскрипции. В списки имело смысл вносить состоятельных людей, чтобы завладеть их имуществом, а бедняки никого не интересовали.

Таким образом террор носил, как обычно это и бывает, бесконтрольный и «неформальный» характер. И когда мы говорим о проскрипциях, мы, конечно, имеем в виду жертв сулланской резни независимо от того, были они внесены в списки или нет. Дионисий Галикарнасский пишет, что при Сулле погибло, не считая убитых в сражениях, 40 тысяч человек (V. 77. 5). Конечно, эта цифра носит условный характер и, по-видимому, преувеличена, поскольку никто всерьез подсчетом жертв не занимался. Но то, что речь должна идти о пятизначных цифрах, сомнений не вызывает.

Это тем более вероятно, что от проскрипций пострадал не только Рим. Страшный удар обрушился на несчастную Италию, подобно тому, как события Варфоломеевской ночи не ограничились одним Парижем. Приспешники Суллы рассыпались по ее городам и селениям, грабя и убивая тех, кого считали нужным (Дион Кассий. XXX–XXXV. 109. 9). Яркую картину одной из таких расправ нарисовал в речи «За Клуенция» Цицерон. В самнитском городе Ларине некоего Оппианика обвинили в том, что он организовал убийство своего сонаследника Марка Аврия. Обвинение выдвинул родственник погибшего, Авл Аврий, который стал настраивать жителей Ларина против Оппианика, но тот бежал в лагерь Метелла Пия и присоединился к сулланцам. После их победы он приехал в родной город во главе отряда и навел там «порядок»: отстранил от власти кваттуорвиров – членов коллегии четырех, избранных населением и управлявших общиной, – и назначил себя и еще трех человек на их место, ссылаясь на волю Суллы. Затем Оппианик внес в проскрипции и казнил двух Авлов Авриев, в том числе и своего обвинителя, сына одного из них, Гая, а также некоего Секста Вибия. Граждане Ларина не смели и слова молвить, боясь разделить их участь (За Клуенция. 19–25). В другой речи Цицерон рассказывает, что тесть плебейского трибуна Сервилия Рулла округлил свои земельные владения под Казином в Лации, проскрибировав многих видных людей (Об аграрном законе. III. 14).

Как уже говорилось, по римским законам тому, кто хотел избежать смертной казни, позволялось уйти в изгнание. Однако проскрипции этого не предусматривали. Если Сулле было угодно, то проскрипта преследовали повсюду. Консул 83 года Гай Норбан после падения Аримина прекратил борьбу и отбыл на Родос, но это его не спасло – жестокий победитель потребовал выдачи беглеца. Пока местный совет обсуждал, как поступить – ведь под угрозой оказывалась репутация их города как убежища для изгнанников, – Норбан покончил с собой на городской площади (Аппиан. ТВ. I. 91. 422). Ливии уверяет, что его уже хотели схватить, но он успел пронзить себя мечом (Периоха 89). Этот пример показывал, что проскриптам нет спасения, что они, выражаясь словами Саллюстия, «стерты с лица земли» (История. П. 14).

Впрочем, не ко всем Сулла был так суров. Коллега Норбана по консулату Луций Сципион, которого Сулла обвинял в нарушении мира и внес в проскрипции одним из первых, удалился в изгнание в Массалию (Цицерон. За Сестия. 7). Его там никто не тревожил, и он спокойно дожил там остаток дней – оказавшийся, по-видимому, не столь уж большим. По-видимому, Сципиона спасла его знатность, а так же то, что к лидерам марианской группировки он все-таки не принадлежал – Сципион лишь верно служил им. Повезло и некоторым другим, менее родовитым проскриптам – Гнею Децидию, Авлу Требонию, Луцию Фидустию. Фидустий оказался личностью в своем роде уникальной, попав в проскрипции вторично – уже во времена второго триумвирата. На сей раз, однако, ему спастись не удалось.

Стоит отметить, что Сулла расправлялся не только с живыми. Он велел вырыть останки Мария и бросить их в Аниен. Памятники его побед были разрушены; восстановление их молва приписывала Цезарю (Цицерон. О законах. П. 56; Валерий Максим. IX. 2. 1; Светоний. Юлий. 11).

Террор позволил обогатиться очень многим приспешникам нового режима. «Сулла, овладев Римом, стал распродавать имущество казненных… и стремился сделать соучастниками своего преступления возможно большее число лиц, и притом самых влиятельных» (Плутарх. Красе. 2.4). Не исключено, конечно, что Плутарх немного преувеличил – Сулле ни к чему было толкать своих сторонников к участию в дележе «трофеев», ибо они и сами проявляли к тому немало охоты. Во всяком случае, неизвестно, чтобы диктатор склонял к этому кого-то конкретно. Но суть событий от того не меняется.

Богатейшие поместья Секста Росция, стоившие, по словам Цицерона, 6 миллионов сестерциев, вольноотпущенник Суллы Корнелий Хрисогон купил за 2 тысячи (Цицерон. За Росция. 6). Центурион Луций Лусций, если верить Цицерону, нажил себе состояние не менее 10 миллионов сестерциев. В 64 году его, правда, осудили, но, очевидно, лишь потому, что он не мог похвастаться знатным происхождением и не имел политического влияния (Асконий. 90-91С). А вот более родовитым сулланцам это вполне сходило с рук. Особенно «прославился» умением делать деньги на крови Марк Лициний Красе. Про него говорили, что он скупает за бесценок или выпрашивает себе в дар громадные состояния, а в Бруттии, на юге Италии, внес кого-то в проскрипции без разрешения Суллы, который-де после этого перестал пользоваться его услугами (Плутарх. Красе. 2.4; 6.8). Но причины размолвки могли быть самыми разными – недаром же Плутарх осторожно пишет: «говорили». Одни говорили одно, другие – другое. Вполне возможно, что Красе преувеличивал свою роль в битве при Коллинских воротах, приписывая весь успех себе. Нажился на имуществе проскриптов и вовремя перешедший на сторону победителей Марк Эмилий Лепид (Саллюстий. История. I. 55. 18). Прибрал ли что-либо к рукам сам Сулла, неизвестно. Но очевидно то, что он сквозь пальцы смотрел на «проделки» своих приближенных.

Несмотря на то, что имущество проскрибированных уходило за бесценок, общая выручка от его «реализации» составила 350 миллионов сестерциев (Ливии. Периоха 89). Подлинная же стоимость проданного, по самым скромным подсчетам, составляла никак не менее 2,3 миллиарда сестерциев. Для сравнения заметим, что минимум, которым должен был обладать представитель всаднического сословия, составлял 400 тысяч сестерциев. Конечно, казненные владели куда большими деньгами, но даже в этом случае масштабы конфискаций впечатляют. Сулла не стесняясь говорил, что продает свою добычу (Цицерон. Против Верреса. П. 3. 81; Об аграрном законе. П. 56).

Тем не менее проскрипции затронули лишь какую-то часть правящего класса, а убитые в италийских городах мало интересовали римлян. Подавляющее большинство их жило своей жизнью, беспокоясь не столько о своей безопасности, сколько о хлебе насущном. Кто-то, наверное, радовался тому, что «богатые тоже плачут». Кто-то погрел руки на несчастье ближних.

Однако все это, разумеется, не дает повода преуменьшать отрицательное значение проскрипций. Это была самая масштабная к тому времени акция по уничтожению одних римских граждан другими. Апологет Суллы Беллей Патеркул писал: «Ничто не было бы более жестоким, чем эта победа [Мария], не последуй за ней Суллова… В этом государстве, где назначают судебное следствие по поводу оскорбления любого гистриона, открыто устанавливается вознаграждение за убийство римского гражданина, и наибольшую выгоду имеет тот, кто больше убьет; вознаграждение за убийство врага было не больше, чем за убийство гражданина, и каждый должен был сам оплачивать свою смерть» (П. 28. 1 и 3).

Иными словами, террор морально развращал римлян. И хотя большинство их в расправах не участвовало, они привыкали к тому, что жестокость, произвол и несправедливость даже в таких крайних формах вещи вполне обычные и безнаказанные. «Плохая политика портит нравы», – как сказал поэт. Платоновский Сократ рассуждал о том, что заботящиеся о государстве должны «сделать сограждан как можно лучше. Ведь без этого… любая иная услуга окажется не впрок, если образ мыслей тех, кому предстоит разбогатеть, или встать у власти, или вообще войти в силу, не будет честным и достойным» (Горгий. 513е – 514а). Если соотнести эти слова с делами Суллы и его сторонников, то остается лишь горько улыбнуться – о какой честности и о каком достоинстве могла тут идти речь? Царило право сильного, декларации о необходимости наказать марианцев вряд ли воспринимались всерьез – просто те, кто взял верх, пользовались правом победителя и делали что хотели. Конечно, при Марии и Цинне происходило много неприятного, но чтобы такое?!

Подобным образом понимал случившееся и Саллюстий: «Все начали хватать, тащить; один желал завладеть домом, другой – землями, причем победители не знали ни меры, ни сдержанности и совершали против сограждан отвратительные и жестокие преступления… Удачи ослабляют дух даже мудрых. Как же, добившись победы, могли оставаться умеренными люди с испорченными нравами?» (Заговор Катилины. 11.4 и 8). Падение нравов не происходит само по себе, оно начинается, когда для того появляются благоприятные условия. И Сулла, безусловно, этому способствовал.

Слово «проскрипции» стало нарицательным. Его стали применять и к марианским репрессиям (Валерий Максим. V. 3. 3; Евтропий. V. 7. 3). А Евтропий, желая выгородить Суллу, дошел до того, что не только назвал проскрипциями убийства, совершавшиеся марианцами, но и умолчал о сулланских. Но тем он лишь еще раз подтвердил тот очевидный факт, что оправдать их невозможно.

Согласно эдикту о проскрипциях, они должны были закончиться 1 июня 81 года (Цицерон. За Росция. 128). Но не закончились. Как часто бывало в истории, палачи и доносчики вошли во вкус и продолжали творить свое черное дело без принуждения со стороны диктатора, а иногда и помимо его воли. Между тем гражданская война еще не завершилась. Продолжали оказывать сопротивление многие италийские города – Норба, Нола, Эзерния, Волатерры и, конечно, Пренесте. Марианцы по-прежнему удерживали богатейшие провинции – Сицилию, Африку, Ближнюю Испанию. Туда стекались их товарищи, спасшиеся от резни в Италии.

Однако все это уже не могло изменить главного – Сулла и его приверженцы победили. И новым веским доказательством этого стало падение Пренесте. Возможности обороны города были исчерпаны. Марий попытался спастись по подземному ходу. По одной версии, его убили, когда он пытался выйти наружу, по другой – он покончил с собой вместе с младшим братом Понтия Телезина, когда увидел, что подземный ход занят врагами. Публий Цетег, бывший марианец, а ныне перебежчик, уговаривал пренестинцев довериться Сулле и сложить оружие. Измученные голодом и безнадежностью, они сдались на милость победителей {Ливии. Периоха 88; Беллей Патеркул. П. 27. 4; Плутарх. Сулла. 32.1; Аппиан. ТВ. I. 94. 434).

Когда голову Мария Младшего доставили Сулле, он саркастически процитировал «Всадников» Аристофана, издеваясь над молодостью консула: «Сначала надо научиться грести, а потом уже браться за руль» (Аппиан. ТВ. I. 94. 435). То, что сражавшийся на его стороне Помпеи командовал армией в еще более юном возрасте, разумеется, значения не имело: своим – можно, врагам – нельзя.

Жителей Пренесте ожидала суровая участь – «время милости прошло». После капитуляции Офелла немедленно казнил марианских командиров сенаторского ранга, а остальных взял под стражу. Вскоре в город прибыл Сулла, который начал вершить над ними суд – разумеется, «скорый и правый»: обвиняемые были казнены. Кое-кого из прочих – вероятно, имевших знакомых среди победителей, – сразу отпустили. Остальных пленников – 12 тысяч человек – он разделил на три группы: римлян, самнитов и пренестинцев. Первых Сулла отпустил, произнеся перед ними речь, в которой объявил им: хотя они и совершили поступки, достойные смерти, он все же прощает их. Испытывали ли помилованные благодарность или затаили злобу? Мы этого уже не узнаем. Но совсем скоро они смогли убедиться в том, как им повезло – всех пренестинцев и самнитов Сулла приказал перебить (Плутарх. Сулла. 32.1; Аппиан. ТВ. I. 94. 436–438).

Это была уже вторая резня такого масштаба после битвы при Коллинских воротах. Плутарх рассказывает на сей счет еще одну драматическую историю. Сулла даровал жизнь хозяину дома, у которого остановился. Но тот гордо заявил, что не желает быть обязанным спасением палачу родного города, и, смешавшись с обреченными на смерть согражданами, погиб вместе с ними (Сулла. 32.2).

Жестокую расправу учинили сулланцы и в городе пелигнов Сульмоне. Он был полностью разрушен безжалостными победителями (Флор. III. 21. 28). Судьба его жителей неизвестна, но обычно в таких случаях мужчин убивали, а женщин и детей продавали в рабство.

Еще одним успехом сулланцев стал захват Сицилии Помпеем. По всей видимости, у него была тайная договоренность с наместником острова Марком Перперной Вейентоном – тем самым, который похвалялся, что высадится в Италии и освободит от осады Пренесте. Перперна не оказал никакого сопротивления и без лишнего шума покинул Сицилию, избавив ее от тягот бессмысленной войны. К слову сказать, столь же благоразумно поступил в 49 году, во время войны с Цезарем, Катон Младший, не желавший подвергать остров ненужному разорению (Плутарх. Катон Младший. 53.4; Аппиан. ГВ. П. 40; Дион Кассий. XLI. 41. 1). Плутарх пишет, что на Сицилии «Помпеи карал, и то лишь по необходимости, наиболее знатных и явных врагов Суллы, захваченных в плен, остальным же, насколько было возможно, позволял скрыться, а некоторым даже сам помогал бежать» (Помпеи. 10.10). Имен бежавших писатель не называет, но главным из тех, кто спасся таким образом, был, очевидно, сам наместник острова – Марк Перперна.

Иной оказалась участь Гнея Папирия Карбона. Ливии пишет, что он бежал на остров Коссуру (ныне Пантеллерия). Оттуда он послал Марка Брута к Лилибею, что на западе Сицилии, чтобы разведать положение дел. Лодку Брута окружили враги, и он покончил с собой. Вскоре люди Помпея захватили в плен Карбона и привели его к своему командующему. Античные писатели сурово порицали Помпея за то, что тот заставил стоять перед собой пленника, трехкратного консула, а сам, не бывший даже квестором, сидел перед ним. К тому же в 86 году Карбон помог молодому человеку во время судебного процесса. «Но Помпеи всегда без колебания предавал старых друзей, если того требовала ситуация. Связь с Карбоном была для него лишним поводом подчеркнуть преданность Сулле актом примерной суровости». В сущности, выбора победитель не имел – если, конечно, рассчитывал на дальнейшую карьеру. Рассказывали, будто обреченный попросил перед казнью дать ему возможность справить нужду, чем, естественно, вызвал насмешки врагов. А Ливии и вовсе писал, будто Карбон умер, «рыдая, как женщина» (Периоха 89; см. также: Валерий Максим. VI. 2. 8; Плутарх. Помпеи. 10. 4–6; Флор. III. 21. 26; Аппиан. ГВ. I. 96. 449; Евтропий. V. 8. 2). Увы, историю писали победители, а Карбон принадлежал к числу побежденных и потому не мог рассчитывать на их снисхождение даже посмертно.

Помпеи казнил также и Квинта Валерия Сорана – по-видимому, плебейского трибуна 82 года. Он был известен своей ученостью, но совершил чудовищное святотатство, огласив тайное имя богини – покровительницы Рима (Сервий. Комментарий к «Энеиде». I. 277; Плиний Старший. III. 65; Плутарх. Римские вопросы. 61). В его гибели видели воздаяние за этот поступок. Друг Цезаря Гай Оппий рассказывал, будто Помпеи принял Валерия милостиво, во время прогулки выспросил у него нужные сведения, а потом приказал предать смерти. «Однако к рассказам Оппия о врагах и друзьях Цезаря следует относиться с большой осторожностью», – благоразумно оговаривается Плутарх (Помпеи. 10. 7–9).

Но в целом Помпеи вел себя достаточно умеренно. Так, в Гимере он пощадил вожака промарианской группировки Стенния, а тех из своих воинов, которых уличил в грабежах, разоружил. Это, конечно, не означает, что в отношениях между посланцем Суллы и сицилийскими общинами царили идиллические отношения, но в целом провинция отделалась, что называется, легким испугом (Цицерон. Против Верреса. II. 2. 113; Плутарх. Помпеи. 10. 11–14). Помпеи завел здесь обширные связи, в том числе, как это было со Стеннием, в среде бывших марианцев.

Следующей целью Помпея стала Африка. В свое время ее наместник Фабий Адриан выбил оттуда Метелла Пия, но в начале 82 года он стал жертвой мятежа: жители Утики сожгли его в собственной палатке (Цицерон. Против Верреса. II. 1. 70; 5. 94; Диодор. XXXVIII. 4; Ливии. Периоха 86; Валерий Максим. IX. 10. 2; Орозий. V. 20. 3). Однако сама провинция осталась под контролем марианцев. Теперь сюда стекались уцелевшие враги Суллы. Их возглавил зять Цинны, молодой Гней Домиций Агенобарб. Возможно, его собственные силы не представляли большой угрозы, однако его поддержал нумидийский царь Иарб, который в свое время изгнал с помощью марианцев прежнего царя Гиемпсала и занял его место. Одна часть армии Помпея высадилась в Карфагене, другая – в Утике. На его сторону перешло семь тысяч вражеских воинов. Правда, вскоре кто-то из солдат Помпея добыл немало денег – как все считали, они нашли клад. Тогда остальные воины принялись перекапывать местность, надеясь найти там сокровища карфагенян. Полководцу ничего не оставалось, как с усмешкой наблюдать за достойными лучшего применения усилиями подчиненных, пока те не убедились в их тщетности (Плутарх. Помпеи. 11).

Зато куда больший успех сопутствовал им в борьбе с неприятелем. Несмотря на непогоду, войска Помпея не только разгромили Домиция и Иарба в ожесточенном сражении, но и захватили их лагерь. Оба они попали в плен и были казнены. Солдаты провозгласили своего молодого командующего императором. Однако он не остановился на достигнутом, но продолжил наступление и вторгся на территорию Нумидии, чтобы напомнить «варварам»: смута в Риме окончена, и мощь его велика по-прежнему. Царскую власть вновь получил Гиемпсал. К победам над врагом Помпеи прибавил победы над львами и слонами, на которых охотился несколько дней. Он говорил, что даже звери Африки должны почувствовать силу Рима (Плутарх. Помпеи. 12; Ливии. Периоха 89; Евтропий. V. 9. 1; Орозий. V. 21. 13). Но дело было, возможно, не только в страсти молодого полководца к кровавому развлечению. Любовь к охоте на столь крупных животных, как львы и слоны, – одна из черт настоящего царя, и успех в ней в глазах местных жителей значил немало.

Последним оплотом марианцев оставалась Ближняя Испания. Ею управлял в ранге проконсула Квинт Серторий – тот самый, что захватил в свое время Суэссу и дал Сулле повод прервать переговоры с Луцием Сципионом. Он показал себя примерным наместником – ограничил злоупотребления своих помощников, отменил постои войск в городах, снизил налоги, наладил добрые отношения с местной знатью. Заодно он активно готовился к войне с Суллой – вооружил римских поселенцев, запер проходы в Пиренеях, начал строить флот и даже, видимо, заключил тайный союз с киликийскими пиратами (Плутарх. Серторий. 6–7; Эксуперанций. 7.51Z).

Однако силы были неравны. Против него выступила армия проконсула Гая Анния Луска, которая после недолгой заминки миновала пиренейские проходы – оборонявший их Ливии Салинатор пал жертвой предательского убийства. Несмотря на всю свою подготовку к войне, Серторий в решающий момент оказался без армии – то ли римские поселенцы вообще не явились под его знамена, то ли разбежались, когда враг занял проходы в Пиренеях. Марианскому наместнику пришлось погрузиться с трехтысячным отрядом на корабли и уходить в открытое море (Плутарх. Серторий. 7. 1–4). Он еще напомнит о себе, но это будет лишь через год. А пока сулланцы могли праздновать победу – последняя провинция, находившаяся под властью их врагов, была покорена.

Борьба, как ни странно, продолжалась в Италии. К югу от Пренесте все еще держалась Норба (Норма), старинная колония латинского права. Однако в начале 81 года Эмилию Лепиду удалось проникнуть в город с помощью измены. Аппиан пишет, что жители, возмущенные изменой, начали убивать друг друга, сами кончали с собой, поджигали собственные дома. Поднялся ветер, пламя разрослось, и Норба сгорела, не оставив победителям добычи (ГВ. I. 94. 439).

Лишь в 80 году пала Нола. Оборонявший ее Папий Мутил, один из консулов восставших италийцев еще во времена Союзнической войны, каким-то образом сумел бежать. Закутав голову, он явился через черный ход в дом своей жены Бастии, но она не пустила его – за укрывательство такого гостя ей грозили крупные неприятности. Папий покончил с собой, обрызгав кровью порог дома жены (Ливии. Периоха 89; Граний Лициниан. 32F).

Еще позже, в 79 году, пала Эзерния в Самнии. Ее осадой и взятием руководил, по-видимому, Катилина. В том же году прекратили сопротивление и Волатерры в Этрурии. Во время осады бывший претор Гай Карбон, брат казненного Помпеем консуляра, руководивший осадой, пытался подтянуть дисциплину в войсках, но солдаты взбунтовались и забросали его камнями. Спустил с рук им это преступление Сулла, как в свое время убийцам Постумия или нет, – неизвестно. Однако он счел нужным на какое-то время прибыть в лагерь под Волатерры – неясно, впрочем, до гибели Карбона или после. Когда жители города сдались, из Волатерр вышли проскрипты – видимо, по условиям капитуляции. Однако их нагнали всадники, посланные консулами Аппием Клавдием Пульхром и Публием Сервилием Ватией, которые перебили проскрибированных (Валерий Максим. IX. 7. Военные примеры. 3; Граний Лициниан. 32F; Цицерон. За Росция. 20; 105).