в которой император ромеев Никифор Фока пытается справиться с народным недовольством, русский князь Святослав отправляется в поход на дунайских болгар, в результате чего в скверном положении оказывается болгарский царь Петр.

«Если и имеется какое-либо из благ, приносящих пользу в жизни, то во всяком случае не меньше, а больше всего оказывает нам услуги, является необходимой и полезной история. Она вскрывает разнообразные и многоразличные деяния, которые возникают и естественным порядком, под влиянием времени и обстоятельств, и в особенности по произвольному решению лиц, занимающихся государственными делами, и учит людей одно одобрять и ставить себе в качестве образца, другого же гнушаться и избегать, чтобы не осталось в неизвестности и проводилось в жизнь все полезное и ценное и чтобы никто не делал попыток ввергнуть себя в ужасные и вредные начинания. Таким образом, история словно воскрешает или вдыхает новую жизнь в умершее, не позволяя ему погрузиться и исчезнуть в пучине забвения, и признана важнейшей среди всех полезных людям вещей» – так начал свою «Историю» придворный дьякон Лев, имевший репутацию человека образованного, «книжного». Ему было около сорока лет, и за свою жизнь он стал свидетелем правления пяти императоров Византии: Константина VII Багрянородного, Романа II, Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия, Василия II. Лев Диакон повидал много необычайных и чудесных событий. Вспоминалось, как «на небе являлись устрашающие видения, случались ужасные землетрясения, разражались бури, проливались неистовые ливни, бушевали войны и по всей вселенной бродили вооруженные полчища, города и страны сходили со своих мест, так что многим казалось, будто наступает перемена жизни и к порогу приближается ожидаемое второе пришествие Бога-спасителя». Но среди этих «полных ужаса и достойных удивления» событий, умолчать, не поведать о которых в назидание потомкам было невозможно, особое место заняла русско-болгаро-византийская война конца 960-х годов. Ее описанию Лев Диакон посвятил шесть из десяти книг своей «Истории».

В 967 году, когда только завязывался очередной конфликт на Балканах, Льву было около шестнадцати лет (он вспоминал, что у него уже пробивалась бородка). Выходец из зажиточной провинциальной семьи, он был отправлен родителями из своего Калоэ, что на реке Каистр, во Фракисийской феме («прекрасное местечко в Азии»), в Константинополь учиться. Императором ромеев был тогда Никифор Фока, потомственный воин, неоднократно побеждавший арабов, завоеватель Крита. За несколько лет до того, как Лев прибыл в столицу империи, скончался погрязший в разврате и роскоши 25-летний василевс Роман II, оставивший двух маленьких сыновей – Василия и Константина. Про вдову Романа, красавицу Феофано, ловкую дочь трактирщика, очаровавшую падкого на всевозможные удовольствия сына императора-интеллектуала Константина Багрянородного, ходили нехорошие слухи. Всякое рассказывали про образ жизни, который императрица вела в юности. Говорили и то, что по ее совету Роман отравил отца, а затем, продержавшись у власти три с небольшим года, сам был отравлен женой, после чего «причалил к пристани смерти». Впрочем, злопыхатели могли излишне демонизировать красавицу. Из того, что она не любила свекра и свекровь, вовсе не следует, что ей был несимпатичен ее муж. Роман был молодым, красивым мужчиной, весельчаком и затейником. Если Феофано и была порочна, то молодой император явно превосходил ее испорченностью натуры. За шесть с половиной лет брака у супругов родилось пятеро детей (кроме двух вышеназванных царевичей еще и три дочери), причем за два дня до смерти мужа Феофано родила последнего ребенка – дочь Анну. Травить мужа ей было незачем. Может быть, стоит поверить в версию о том, что молодой василевс – страстный наездник – умер от внутренних повреждений, полученных во время бешеной скачки на охоте? После его смерти Феофано хотела править сама, но не вышло. Никифор Фока поднял мятеж в войсках и, облачившись в царственное одеяние самодержца и воссев на горячего белого коня, украшенного царской сбруей и пурпурными коврами (царский цвет), въехал в Константинополь. Восторженно приветствуемый народом и вельможами, сопровождаемый патриархом, увенчавшим его главу царственной диадемой, Никифор вошел во дворец и занял царский трон. Немолодой вдовец, суровый солдат, он не смог устоять перед прелестями Феофано (она была моложе его более чем на 30 лет) и вступил с императрицей в брак. По Константинополю пошли разговоры о том, что их супружество нельзя считать законным, так как Никифор был восприемником детей Романа и Феофано и, следовательно, находился в духовном родстве с императрицей. Впрочем, злые языки замолчали, как только новый император выступил походом на Восток и начал крушить арабов. Сначала пали крепости Адана, Анаварза и еще свыше двадцати подобных им укреплений, затем Никифор взял Мопсуэстию и, наконец, Таре, казавшийся неприступным. В конце 966 года император вернулся в столицу и был вновь восторженно принят народом.

Льву, будущему придворному дьякону и хронисту, довелось увидеть императора спустя несколько месяцев, весной 967 года, уже после этого триумфа. Василевс в сопровождении свиты шагом проезжал на коне по городу. Юный провинциал жадно всматривался в лицо владыки мира. Никифору Фоке было далеко за 50 лет. Запомнились смуглый цвет лица, черные грустные глаза, прятавшиеся под мохнатыми бровями, слегка крючковатый нос, черная, аккуратно подстриженная борода с проседью. Император имел брюшко, вообще плотную комплекцию, очень широкие грудь и плечи, выдававшие в нем человека недюжинной силы. Невеселым был его путь. Восторги жителей столицы остались в прошлом. Виной тому явился начавшийся голод. Брат императора Лев Фока, пользуясь случаем, начал искусственно повышать цены на хлеб и пускать его в продажу со своих складов. Хлеб вздорожал в несколько раз. В народе стали обвинять братьев в том, что они обращают бедствие народа в свою пользу. Недовольна была и церковь: Никифор принял закон, направленный против сосредоточения большой земельной собственности у монастырей и богоугодных заведений. Духовенство потеряло многие льготы. В ответ императора обвиняли чуть ли не в возобновлении иконоборчества. Непрекращающиеся войны побуждали Никифора повышать налоги. На улицах шептались, что василевс безжалостно разоряет своих подданных. Императора обвиняли и в более страшном – в желании оскопить маленьких сыновей Романа II, которые были его соправителями, чтобы лишить их возможности иметь наследников и тем самым закрепить императорскую власть за своей семьей. Всех вдруг стало раздражать хозяйничанье солдатни Никифора на улицах столицы. Показательный эпизод произошел во время устроенных императором конских ристаний. До начала состязаний Никифор приказал бывшим при нем воинам сойти на арену, разбиться на противостоящие отряды, обнажить мечи и шутя наступать друг на друга, демонстрируя таким образом свое воинское искусство. Но зрители решили, что началась настоящая резня между разбушевавшимися солдатами василевса, и в панике ринулись из театра, давя друг друга. В городе потом долго еще подсчитывали число покалеченных и затоптанных до смерти в возникшей давке. Те же, кто разобрался в произошедшем на ипподроме, все равно не одобряли поступок императора, считая, что Никифор решил напугать недовольных горожан демонстрацией военной силы.

Беспорядки в столице происходили постоянно. В день, когда Лев Диакон смог лицезреть василевса, родственники и друзья погибших на ипподроме устроили драку с наемниками-армянами, составлявшими столичный гарнизон. Произошло настоящее побоище, в ходе которого армяне ранили многих горожан. На глазах у юноши в адрес проезжавшего мимо императора из толпы посыпались жестокие оскорбления. Никифор, окруженный поносившим его народом, сохранял удивительное самообладание. Впрочем, когда одна из женщин забралась на крышу дома вместе со своей дочерью и обе принялись бросать в императора камни, его спокойствию пришел конец. А затем толпа бросилась на василевса. Никифор едва вырвался из рук разъяренных горожан. К ночи беспорядки прекратились. Баб, едва не убивших императора камнями, уже на следующий день сожгли на окраине столицы. Устроить, как это было принято, казнь преступниц, покушавшихся на василевса, в центре города, поместив их в особую металлическую полую статую, имевшую форму быка, Никифор не решился. Он старался успокоить себя, списав все на опьянение городских низов по поводу праздника Вознесения Господня. Однако дворец василевса был на всякий случай обнесен неприступной стеной.

А вскоре по столице поползли слухи о готовящейся войне с болгарами. Оказывается, еще во время празднеств по поводу взятия Тарса, зимой 966/67 года, к Никифору явились болгарские послы и от имени своего царя Петра потребовали обычную дань, которую византийцы платили им уже 40 лет. Речь послов неожиданно рассердила всегда невозмутимого императора. Более того, он, говорят, впал в ярость и воскликнул необычным для него громким голосом: «Горе ромеям, если они, силой оружия обратившие в бегство всех неприятелей, должны, как рабы, платить подати грязному и во всех отношениях низкому скифскому племени!» Он еще что-то кричал, обращаясь к окружающим вельможам и своему отцу – старому полководцу Варде Фоке, а затем отказался выплачивать что-либо этому «нищему грязному племени». Мало того, император приказал отхлестать послов по щекам, вышвырнуть их из дворца, прибавив к уже сказанному: «Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников».

В июне 967 года жители Константинополя узнали, что император выступил в поход на болгар. Вскоре, правда, он вновь появился в столице, а конфликт с болгарами сам собой прекратился. Четверть века спустя, составляя «Историю», свидетель всей этой военной горячки Лев Диакон записал, что Никифор Фока, собрав боеспособное войско, выступил в поход против болгар и с первого же приступа овладел всеми пограничными с Византией укреплениями. Но, осмотрев лежащую перед ним страну, Никифор обнаружил, что она гориста и покрыта лесами, в ней много рек и болот. Решив, что вести туда неподготовленное войско не стоит, император отправился восвояси. Позднее стало известно, что Фока возвел в достоинство патрикия некоего Калокира и отправил его к русам, снабдив золотом в количестве около 15 кентинариев, с приказанием, как пишет Лев Диакон, «распределить между ними» золото и привести их в Болгарию, с тем «чтобы они захватили эту страну». Сам же император деятельно начал готовиться к новому походу на арабов.

Калокир прибыл к Святославу, завязал с ним дружбу, успешно «совратил его дарами и очаровал льстивыми речами», а затем уговорил выступить против болгар. Святослав, сообщает византийский хронист, был «не в силах сдержать своих устремлений», он мечтал овладеть страной болгар и, будучи «мужем горячим и дерзким, да к тому же отважным и деятельным», поднял на войну «все молодое поколение», собрав войско, состоявшее, «кроме обоза, из шестидесяти тысяч цветущих здоровьем мужей». В августе 968 года русы двинулись на болгар. Время для похода было выбрано не случайно: урожай в Болгарии собрали, и Святослав был уверен, что его огромное войско будет обеспечено продовольствием. Болгары узнали о приближении врага, когда Святослав был уже на Дунае, готовясь к высадке на берег. Они собрали войско из тридцати тысяч человек, но русы, выбравшись на сушу, сомкнули щиты и, обнажив мечи, бросились на врага. Не выдержав первого же натиска, болгары обратились в бегство. Русы осадили их крепость Доростол. Так начался поход Святослава на Балканы.

В рассказе Льва Диакона много неясного и даже странного. Прежде всего, странным представляется поведение Никифора Фоки. Император, который вообще был человеком мрачным, расчетливым и потому уравновешенным, вдруг срывается на болгарских послов, явившихся к нему с вполне законными требованиями (чем удивляет, кстати, самого Льва Диакона), унижает их. Затем в затянувшемся припадке бешенства готовит армию к походу, начинает войну с болгарами, штурмует города, но, испугавшись дальнейших трудностей, отступает, решив натравить на болгар русов.

Следует учитывать, что в отношениях с болгарами Византия обычно проявляла исключительную осторожность. Болгария была не той страной, на переговорах с которой давали волю чувствам. Когда-то Византия и Болгария являлись непримиримыми врагами. При царе Симеоне Великом болгарские войска не один раз стояли под стенами Константинополя и болгары ставили свои условия византийскому правительству. Симеон значительно расширил границы Болгарии, но ему было мало увеличить свои владения. Этот правитель получил воспитание при византийском дворе, проникся обычаями ромеев, и именно это значительно усложнило жизнь Византии, после того как восторженный ученик стал царем болгар и начал мечтать об императорской короне. Во время осады столицы Византии в августе 913 года Симеон почти добился признания за собой титула василевса болгар, уравнивавшего его с византийским императором. Патриарх Николай Мистик отправился в лагерь к Симеону, чтобы возложить на голову болгарского вождя царский венец. Правда, хитрый грек обманул болгарина, вместо венца водрузив на его голову свою накидку и сделав, таким образом, акт коронации недействительным. Болгары тогда отступили, но мира не было до самой смерти болгарского царя. Последний раз Симеон осаждал Константинополь в 924 году. Не получив признания от византийцев, он сам провозгласил себя василевсом болгар и ромеев. Амбициозный болгарский царь мечтал объединить под своей властью оба государства. Но Болгария была разорена непосильным для нее соревнованием с Византией, бесконечными войнами. В конце концов, начались неудачи: в 926 году войско Симеона было разбито хорватами. А в мае 927 года сильно переживавший свое поражение шестидесятилетний царь умер.

Симеон был женат два раза; от первой жены у него остался сын Михаил, от второй трое – Петр, Иоанн и Вениамин. Старший сын не пользовался расположением родителя и был пострижен в монахи. Иоанн и Вениамин также не были близки отцу. Воспитанный в Константинополе, Симеон во всем старался подражать византийскому двору. А младшие сыновья царя твердо придерживались болгарских обычаев и даже носили только болгарское платье. Вениамина, или как его называли чаще, Бояна, вообще считали колдуном и оборотнем. Рассказывали, что однажды он превратился в волка или какого-то похожего на него зверя. Преемником Симеона стал близкий отцу по духу Петр, которому к тому времени было около двадцати лет. Советником и опекуном молодого царя стал его дядя по матери Георгий Сурсувул.

Исходя из того, что при Петре Болгария прекратила давление на Византию, а правление этого царя закончилось крушением державы болгар, в литературе весьма распространен взгляд на сына Симеона Великого как на неудачника, погубившего дело жизни отца. Его считают человеком мягким и робким, по-монашески благочестивым, стремившимся держаться подальше от мирской суеты. Эта характеристика не вполне верна. Петр причислен в Болгарии к лику святых, посему и биография этого правителя, составленная в духе жития, приписывала ему те черты, которыми наделялись герои подобного рода литературы. Петр попытался было поначалу продолжать политику отца, но вскоре убедился в невозможности этого. Ему досталось плохое наследство – разоренная страна. Уже в последние годы правления Симеона из Болгарии десятками тысяч начало разбегаться население, а после смерти страшного царя окрестные народы (хорваты, венгры и др.) стали нападать на болгарские земли. Из-за нашествия саранчи Болгария была поражена сильным голодом. В октябре 927 года правительство Петра заключило мирный договор с Византией, по которому Империя ромеев признала за болгарским правителем царский титул, Византия обязалась выплачивать болгарам ежегодную дань, была признана независимость болгарской церкви, возглавляемой патриархом. В Константинополе состоялось венчание Петра и Марии, внучки императора Романа I Лакапина, дочери его сына и соправителя императора Христофора. Мария сменила имя (теперь она была названа Ириной, – что значит «мир», – потому, что именно благодаря ей между болгарами и греками был заключен прочный мир) и отправилась с мужем в Болгарию, увозя в качестве приданого всевозможное богатство и бесценную утварь. Сам факт этого брака показывает, сколь необходим был ромеям мир с болгарами, ведь брак с соседними государями считался недостойным для византийской принцессы. В дальнейшем в течение нескольких десятилетий византийские императоры оправдывались тем, что отец невесты – Христофор – не был багрянородным (родившимся в императорской семье) императором, а его отец Роман I узурпировал власть, пользуясь малолетством законного императора Константина VII Багрянородного. И вообще Роман I Лакапин – человек неграмотный, невоспитанный, даже не вполне православный ромей (он по происхождению армянин) – самовластно совершал поступки, понимание последствий которых в силу косности было ему недоступно. Хотя, конечно, благодаря этому миру и браку много плененных болгарами византийцев получили свободу. Однако Мария-Ирина вовсе не была отторгнута от семьи и родины. В течение последующих почти двадцати лет, пока Роман I правил Византией, она часто приезжала из Болгарии навестить отца и деда, сначала одна, а потом со своими тремя детьми. После свержения Романа I отношения охладели. Константин VII Багрянородный стеснялся родства византийских василевсов с болгарскими царями, но забыть, что сам он женат на дочери Романа I Елене, а Мария-Ирина является двоюродной сестрой его сына, будущего императора Романа II, вряд ли мог.

В условиях непрекращающихся войн с арабами Византии был нужен мир с Болгарией. Да и договор 927 года только на первый взгляд может показаться удачей для Болгарии. Конечно, византийская сторона соглашалась выполнить все, чего добивался Симеон в ходе своих войн. Однако болгарам пришлось возвратить часть территорий, захваченных отцом Петра, а в договоре имелось косвенное указание на то, что царь Болгарии все же ниже по своему статусу императора Византии. Как показали последующие события, этот договор оказался стратегическим поражением Болгарии. Далеко не все в Болгарии приветствовали установление дружественных отношений с Византией. Недовольны были прежде всего бояре, относившиеся к поколению, жившему при Симеоне и воспитанному в духе военных походов на Византию. Нужно учитывать и то, что болгарская знать была очень сильна на местах, этнически неоднородна, а потому угодить всем не представлялось возможным. Духовенство в целом было довольно миром, однако произошедшее в связи с независимостью от Византии изменение его статуса привело к порче нравов священников и в результате к распространению ереси богомилов, отвергавших поклонение кресту, не признававших таинства священными действиями, сообщающими благодать. Богомилы отрицали храмы и церковную иерархию. Мало того, еретики учили не повиноваться властям, хулили царя и бояр, не признавали власть господ. Простой народ был недоволен усилением поборов (в ходе войн Симеона казна была разорена). Недовольство служило базой для тех многочисленных мятежей и волнений, которые начали вспыхивать в Болгарии еще в правление Симеона. Первый заговор против Петра раскрыли уже в 929 году. Заговорщики хотели низложить царя и возвести на престол его младшего брата Иоанна. В наказание Иоанна подвергли экзекуции и заключили в тюрьму, а позднее постригли в монахи. Когда об этом узнал император Роман I Лакапин, он приказал выкрасть Иоанна и привезти в Константинополь. Здесь Иоанн скинул монашеское платье, женился (при этом на устроенной пышной свадьбе одним из дружек был император Христофор, тесть болгарского царя), получил от византийских властей дом и много всякого имущества. В 930 году мятеж поднял другой брат Петра – сбежавший из монастыря Михаил. Он захватил одну из крепостей, со всей Болгарии к нему начали стекаться сторонники. Мятежники предполагали создать особое княжество в западных областях царства. Это движение прекратилось только из-за неожиданной смерти Михаила. Его сторонники вторглись в ромейские земли, опустошили несколько областей, да так и остались в пределах Византийской империи. Власти империи дали местным жителям компенсацию за захваченные болгарами-переселенцами земли. В 931 году от Болгарии отделились сербы, помощь которым оказала опять-таки Византия. К внутренним проблемам прибавились внешние. С 30-х годов X века не прекращалось давление венгров, совершавших постоянные набеги на болгарские земли. Особенно разорительны были нападения, совершенные в 943, 948-950 и 961-962 годах.

В течение сорока лет, прошедших со смерти Симеона, Византия, даже поддерживая и укрывая мятежников и отнюдь не испытывая к болгарам теплых чувств, свято соблюдала мирный договор 927 года. Между странами не было ни одного вооруженного конфликта. И вдруг такой срыв у всегда спокойного василевса ромеев! Можно предположить, конечно, что в Константинополе решили, что Болгария, как говорится, «созрела», и оскорбление болгар было только поводом к давно готовившейся войне. Но тогда тем более непонятно, почему осторожный и опытный полководец Никифор Фока подумал о трудностях похода в Болгарию, об опасности войны в горах только в самый разгар кампании. Да и собственно, чего ему было бояться, ведь Никифор всю жизнь воевал в горах Анатолии против арабов, этим же занимались и его предки. Фокой была даже написана книга о военном искусстве, посвященная боевым действиям в горах. Наконец, почему бездействовали оскорбленные болгары, как будто пассивно ожидавшие, пока император отправит Калокира к Святославу, тот соберет войска и высадится на болгарском берегу? Почему они не предпринимали никаких ответных действий в отношении Византии?

Приведу один интересный факт. С 4 июня по 2 октября 968 года, спустя год после оскорбления Никифором болгарских послов, в Константинополе находился посол непризнанного Византией «римского» императора Оттона I, уже упоминавшийся выше кремонский епископ Лиутпранд. Миссия у Лиутпранда была сложная, вернее сказать невыполнимая: ему предстояло добиться согласия Никифора Фоки на брак Оттона II, также коронованного императором сына и соправителя Оттона I, с одной из дочерей Романа II. Успеха хлопоты епископа не имели, и в 969 году, вернувшись из окончившегося провалом посольства, он дал подробный отчет о нем обоим императорам Оттонам – отцу и сыну. Среди массы любопытной информации содержится и сообщение о том, как 29 июня 968 года посол Оттона I был приглашен к столу византийского императора. Каково же было возмущение Лиутпранда, когда он обнаружил, что болгарского посла, мерзкого дикаря и вчерашнего язычника, обритого наголо по венгерскому обычаю и опоясанного бронзовой цепью, прибывшего в Константинополь накануне, посадили на более почетное место за столом, чем его, епископа Кремоны. Посчитав это бесчестьем для своих государей, оскорбленный Лиутпранд покинул стол. Его догнали брат императора Лев Фока и протасикрит (начальник императорской канцелярии) Симеон. Бранясь, они попытались объяснить епископу, что иначе поступить византийский двор и не может: «Когда Петр, василевс Болгарии, женился на дочери Христофора, было подписано symphona, то есть соглашение, клятвенно подтвержденное, о том, что болгарские апостолы, то есть послы, должны пользоваться у нас предпочтением, почетом и уважением перед послами всех прочих народов. Хоть этот болгарский посол, как ты справедливо заметил, острижен, немыт и опоясан бронзовой цепью, он все же патрикий, и мы решили и постановили, что было бы неправильно предпочесть ему епископа, особенно франкского. И так как мы знаем, что ты счел это недостойным себя, то не позволим тебе сейчас, как ты собирался, вернуться в гостиницу, но заставим тебя принять пищу в отдельном помещении вместе со слугами императора». Обижало и то, что в этом объяснении болгарский царь Петр был назван тем титулом («василевс»), который греки упорно не желали признавать за Оттоном. В качестве утешения Лиутпранд получил от Никифора Фоки к столу жирного гуся, «восхитительно вкусного, начиненного чесноком, луком и пореем, а также пропитанного рыбным соусом, которого он сам прежде отведал». По прошествии восьми дней ненавистные послу Оттона I болгары покинули, наконец, столицу Византии.

Из отчета Лиутпранда можно сделать вывод, что никаких изменений в отношениях между болгарами и ромеями и отступлений от договора 927 года не произошло и отношения, по крайней мере внешне, были самыми теплыми. Вряд ли это было бы возможно, если бы произошел конфликт, описанный Львом Диаконом. А ведь до нападения Святослава на Болгарию оставался месяц. С русами, кстати, империя также сохраняла хорошие отношения – Лиутпранд наблюдал 19 июля того же года отправление в Италию византийского флота, в который входили и два русских корабля.

Так что же, выходит, конфликта византийцев с болгарами и не было вовсе? Кроме Льва Диакона ни один византийский источник не сообщает об оскорблении болгарских послов и походе императора к границам Болгарии. В хрониках византийцев Иоанна Скилицы («Обозрение историй», конец XI века), а также повторявших его рассказ поздних компиляторов – Георгия Кедрина («Обозрение историй», конец XI или начало XII века) и Иоанна Зонары («Краткая история», первая половина XII века) история зарождения болгаро-византийского конфликта изложена иначе, чем в «Истории» Льва Диакона. Согласно Скилице и Кедрину, Никифор Фока вовсе не ходил в поход на болгар, а лишь ездил на переговоры с Петром, которые действительно носили сложный характер: Никифор Фока направил письмо болгарскому царю с просьбой, чтобы тот воспрепятствовал венграм переправляться через Дунай и опустошать владения ромеев. Но Петр не исполнил просьбы императора и отказал ему, предоставив разные на то объяснения. Тогда-то Никифор и пожаловал Калокира, сына херсонского протевона (так называлось местное выборное должностное лицо – глава местного самоуправления), званием патрикия и послал к Святославу. Зонара повторяет изложение Скилицы и Кедрина, поясняя, что Петр отказался исполнить просьбу Никифора Фоки, так как «был недоволен императором за то, что тот не подал ему помощи при подобном случае за несколько лет перед этим. Он отвечал Никифору, что, не получив от него войско против этих самых угров (венгров. – А. К.), принужден был заключить с ними мир и теперь не может без причины нарушить его». В данном случае более позднее, сравнительно с трудом Льва Диакона, составление указанных хроник вовсе не свидетельствует о том, что им следует меньше доверять. В основе повествования хронистов XI-XII веков лежал источник X века, не дошедший до нас.

Перечисляя сообщения источников о русско-болгаро-византийских отношениях второй половины 60-х годов X века, нельзя не вспомнить арабского писателя середины XI века Яхъю Антиохийского. По его словам, появлению русов на Балканах предшествовал болгаро-византийский военный конфликт и Никифор сначала пошел на болгар походом и «поразил их», а уже потом договорился с русами. Правда, арабский автор пишет и о том, что в произошедших событиях были виноваты сами болгары, так как они «воспользовались случаем, когда царь Никифор был занят воеванием земель мусульманских, и опустошали окраины его владений и производили набеги на сопредельные им его страны». Ничего подобного на самом деле не происходило, иначе византийские хронисты обязательно отметили бы это.

Яхья Антиохийский был во всех отношениях далек от описываемых событий. Но зачем же нужно было очевидцу Льву Диакону выдумывать факт оскорбления болгарских послов и превращать поездку Никифора Фоки на переговоры с Петром в военный поход против него? Отличительной чертой Льва Диакона как историка является стремление показать свою ученость, в погоне за красивым оборотом несколько приукрасить рассказ, а в ряде случаев даже выдать желаемое за действительное. Но в данном случае он ничего не выдумывал. Скорее всего, стремительно терявшему популярность императору могло показаться, что вернуть ее поможет быстрая и легкая победа, желательно недалеко от столицы, чтобы обывателям было понятнее ее значение. И после отъезда зимой 966/67 года ничего не подозревавшего болгарского посольства в столице империи начала искусственно нагнетаться истерия, были запущены слухи о скандале, якобы произошедшем во время переговоров, а затем заговорили и о пограничной войне. В данном случае известный трюк с целью переключить внимание народа с внутренних проблем на внешние не сработал, но Лев Диакон, тогда неискушенный юный провинциал, запомнил все так, как это с подачи официальной пропаганды обсуждалось на улицах Константинополя, и спустя десятилетия описал в своей «Истории». Все дело тут в произведенном впечатлении. Несколькими страницами выше приводилось описание со слов Льва Диакона внешности Никифора Фоки, который видел василевса ромеев во время проезда того по улицам столицы. А вот Лиутпранду, встречавшемуся с византийским императором всего полтора года спустя, тот показался «довольно нелепым человеком, пигмеем с тупой головой и маленькими, как у крота, глазками», которого «уродовали и безобразили» «короткая, широкая и густая с проседью борода, а также шея в палец высотой». И далее: Никифор – «мохнатый из-за обильно и густо растущих волос, цветом кожи – эфиоп», «с которым не захочешь повстречаться ночью» (тут интеллектуал-епископ цитирует Ювенала) – «имел одутловатый живот и тощий зад; бедра сравнительно с его малым ростом были слишком длинны, а голени – слишком коротки, пятки и стопы – соразмерной длины; одет он был в роскошное шерстяное платье, но слишком старое и от долгого употребления зловонное и тусклое…». Описание Лиутпрандом Никифора выглядит карикатурой на картину, нарисованную Львом Диаконом, Возможно, император проезжал мимо своего подданного верхом и потому выглядел гораздо величественнее? Но и в таком положении Никифор не произвел на епископа Кремоны должного впечатления. Более того, увиденное даже заставило Лиутпранда рассмеяться, таким нелепым показался василевс ромеев «на нетерпеливом и необузданном коне – столь маленький на столь огромном». Это напомнило послу «куклу», которую зависимые от Оттона I славяне «привязывают к жеребенку, позволяя ему затем следовать за матерью без узды». Все дело во впечатлении – недовольному результатами своего посольства Лиутпранду Никифор виделся гадким карликом, а восторженному юноше Льву Диакону – коренастым крепышом. Вот и слухи о войне Лев принял за правду. Возможно, и Яхья Антиохийский, говоря о болгаро-византийском конфликте, имел в виду те же демонстративные военные приготовления Никифора и состоявшиеся затем переговоры василевса ромеев с царем Петром.

Но вернемся к истории конфликта на Балканах. Зачем нужно было отправлять к русам Калокира с 15 кентинариями золота, если война с болгарами была фикцией? Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно принять во внимание, что причиной отвратительного приема, который устроили Лиутпранду в Константинополе, было не только сватовство Оттона II к византийской принцессе. Немецкий король Оттон I, государь Лиутпранда, в 962 году вступил в Рим и торжественно короновался императорским венцом в храме Святого Петра. Мало того, создавая Священную Римскую империю германской нации, Оттон начал захватывать владения Византии в Италии. Никифор, связанный войной с арабами, не имел возможности остановить наступление немцев; происходил обмен посольствами, но безуспешно. Война шла с переменным успехом. В этих условиях ссориться с болгарами было незачем. Но сама Болгария начала с большим интересом посматривать в сторону Оттона. В 965 году при дворе последнего в Мерзебурге было замечено болгарское посольство. Возможно, Петр пытался с помощью германского императора, победителя венгров в битве на реке Лех в 955 году, прекратить венгерские набеги на свою землю. Судя по сообщению византийских хронистов, болгары в этом преуспели, Петру удалось заключить какое-то соглашение с кочевниками, что не понравилось Никифору Фоке. Но главное – сама возможность сближения Оттона и Петра не могла не беспокоить Константинополь. Важно было оторвать Болгарию от немцев, а лучший для этого способ – напугать болгар. Нападение русов должно было показать Болгарии, кто ее верный друг, и заставить просить помощи у Византии. Вряд ли Никифор рассчитывал при помощи русов завоевать Болгарию. Для этого надо было быть наготове, чтобы вступить в ее пределы, когда настанет подходящий момент, но василевса это как будто и не интересовало – в конце июля 968 года он отправился походом на восток. Скорее, император хотел преподать болгарам урок. Как увидим дальше, расчеты Никифора Фоки полностью оправдались.

Сталкивая Русь и Болгарию, василевс ромеев стремился сохранить видимость нейтралитета и дружественные отношения с обеими странами. Это была привычная практика византийской дипломатии. Однако обычно ромеи использовали для нападений на болгар печенегов, играя на их корысти или стремлении услужить византийскому императору. Почему же на этот раз византийцы решили обратиться к русам? Возможно, это случилось потому, что император Никифор Фока прекрасно знал качества русских воинов – еще в 960 году, когда он был назначен главнокомандующим силами, посланными на Крит, чтобы отбить его у арабов, в числе его войск находились русы. Это была опасная экспедиция. Арабы захватили остров лет за 150 до высадки здесь Никифора Фоки. Только за первую половину X века ромеи предприняли пять попыток вернуть Крит, но безуспешно. Критские арабы беспрестанно совершали морские набеги на владения Византии, каждый раз захватывая большую добычу, продавая затем пленников на восточных рынках. Хандак, столица Крита, представляла собой первоклассную крепость. Русы тогда прекрасно показали себя в деле опустошения ее окрестностей и уничтожения мелких отрядов неприятеля, состоявших из жителей, которые оказались отрезанными от города. Столица критских арабов была полностью изолирована и лишена возможности получать помощь и провиант. Для того чтобы подорвать моральный дух осажденных и ухудшить санитарное состояние города, Никифор приказал вкладывать в баллисты камнеметных орудий отрубленные головы и обезображенные тела убитых арабов и трупы ослов и забрасывать их в город. И все-таки жители Хандака держались. А когда началась зима 960/61 года, казавшаяся бесконечной, русы под стенами города стоически переносили и дожди, и стужу, и недостаток продовольствия, и изношенность одежды – в общем, делали всё, что требуется от хороших солдат. Вместе с ними, а также армянами и славянами, участвовавшими в походе, ромеи разделили радость победы, когда в марте 961 года они взяли Хандак штурмом. Именно возвращение Крита под власть Византии принесло Никифору Фоке ту популярность в народе и войсках, которая в конечном счете предопределила его восшествие на престол.

Но кроме того, что русы были прекрасными воинами, имелась еще одна причина, заставившая василевса ромеев отправить к ним посла со столь щекотливым поручением. В прошлой главе мы остановились на том, что Святослав достиг Керченского пролива и опасность нависла над византийскими владениями в Крыму. Яхья Антиохийский сообщает, что незадолго до заключения союза с Никифором русы воевали с византийцами. Не в Приазовье ли? К сожалению, подробностей арабский автор не сообщил. Ромеям важно было переключить внимание Святослава на другой объект. Недаром на переговоры с ним был послан сын херсонского протевона. Направляя русов на Балканы, Никифор одним выстрелом поражал несколько целей – отвлекал внимание Святослава от Херсона, давал урок начавшей проявлять строптивость Болгарии и, наконец, столкнув Болгарию и Русь, ослаблял обе стороны. Но зачем было русам стараться для Никифора Фоки?

Как уже было сказано, и византийские авторы, и Яхъя считали, что русы напали на Болгарию по договоренности с Византией, проще говоря, за плату. Святослав, согласившийся помогать Никифору, на первый взгляд может показаться безумным авантюристом и грабителем, ради наживы и за плату мечущимся со своими воинами по Восточной Европе от Тамани до Балкан. Как увидим, сходно оценивали действия князя и киевляне (в тексте «Повести временных лет» под 969 годом). Правда, летопись описывает и то, с каким равнодушием позднее отнесся Святослав к дарам, присланным ему греками. Но и здесь летописец, следуя традиции, изображает Святослава идеальным князем-воином, чуждым мелочным, материальным заботам. Повторяю, каким был Святослав на самом деле, определить по летописи трудно. Вот и на болгар он напал внезапно, без предупреждения, вновь противореча летописному «хочу на вас идти».

Если согласиться с византийскими хронистами, уверенными, что русы появились в Болгарии в роли простых наемников Византии, нанятых за 15 кентинариев, мы вновь неизбежно столкнемся с противоречиями. 15 кентинариев – много это или мало? На первый взгляд может показаться – много. Известно, что кентинарий – крупная денежная единица, равнявшаяся 100 литрам или 7200 номисмам (солидам) – золотым монетам. Это более 450 килограммов золота. Нельзя не вспомнить в связи с этим о посольстве синкела Иоанна (синкел – титул духовного лица, входившего в состав синклита), отправленном византийским императором Феофилом к арабскому халифу Мамуну в Багдад около 829-830 годов. Тогда, по сообщению византийского источника, император дал Иоанну «много того, чем славится Ромейское царство и чем восхищает оно инородное племя, а к этому прибавил еще свыше четырех кентинариев золотом». Золото было предназначено для раздачи приближенным халифа, и, имея четыре кентинария, посол ромеев завоевал огромное уважение арабов, поскольку одаривал каждого, кто по какой-нибудь причине являлся к нему, серебряным сосудом, наполненным золотом. Арабам казалось, что он сыпал золотом «словно песком». Что уж говорить о Калокире, прибывшем к русам со значительно большей суммой!

Однако если сравнивать эту сумму с тогдашними расценками труда наемников, то получится «другая арифметика». Плата греческого солдата составляла от 20 до 50 солидов в год, а каждый из русов, участвовавших в войнах византийцев с арабами, получал ежегодно по 30 солидов. Если платить русам Святослава по этому тарифу, то всей заплаченной Никифором Фокой суммы хватит только на 3600 человек. Между тем численность русского войска была значительно большей. Лев Диакон, напомню, сообщает, что Святослав повел на войну с болгарами 60 тысяч «цветущих здоровьем мужей». У позднейших византийских хронистов, писавших о балканских войнах Святослава, появлялось желание увеличить численность русской армии, воевавшей с болгарами (а позднее и с византийцами). Например, Иоанн Скилица в своем «Обозрении историй» доводил число русов, убитых только в двух сражениях с ромеями, до 638 тысяч. Разумеется, эти цифры изрядно преувеличены. «Повесть временных лет» оценивает численность воинства Святослава скромнее. В 971 году Святослав сообщил грекам, что у него 20 тысяч человек, причем прибавил лишних десять тысяч – русов было тогда всего около десяти тысяч. Но такова была численность его войска после трех лет войны. В начале похода армия Святослава была, конечно, более значительной. Напомню, что Игорь повел в поход на Константинополь около тысячи кораблей, то есть примерно 40 тысяч человек. Вряд ли можно было решиться на войну с болгарами, имея меньшее войско. Возможности сына были большими, чем у отца, – к моменту начала войны с болгарами Святослав победил вятичей, хазар, ясов и касогов. Его внук Мстислав, князь Тмутаракани, в 1022 году зарезав князя касогов Редедю и возложив на касогов дань, уже через год, собрав войско из хазар и всё тех же касогов, начал войну против своего брата Ярослава Мудрого и чуть было не взял Киев. Располагая силами побежденных им народов Подонья и Приазовья, Святослав мог начать войну с таким сильным противником, как Болгария. Скорее всего, князь и двинулся-то на болгар из Приазовья, со своей базы на Керченском проливе. Еще раз подчеркну – не случайно к нему был отправлен для переговоров именно Калокир. Если бы Святослав вернулся к матери в Киев, Никифор Фока мог избрать для этой миссии другого человека, не возводя в сан патрикия никому не известного провинциала. Именно близость Калокира к местопребыванию Святослава и нависшая над владениями империи в Крыму опасность выдвинули на роль посла сына херсонского протевона. Святослав, без сомнения, привлек к участию в походе и силы Среднего Поднепровья.

У Киева был год для того, чтобы подготовить ладьи к отплытию, собрать большое войско, привлечь в него молодежь из земель славян-данников и, возможно, бросить клич в более отдаленные страны.

Механизм набора десятков тысяч людей для подобного рода предприятий можно восстановить лишь предположительно. Наверное, и в подготовке к походу, и в самом движении русского войска на Дунай принял участие кто-то из тех примерно двух десятков князей, чьи послы подписывали русско-византийский договор 944 года и пировали с василевсом ромеев Константином Багрянородным в Константинополе в 957 году. Несомненно, эти князья или их сыновья сохраняли свое влияние на дела, происходящие в Русской земле и десятилетие спустя. Но подобного рода потрясения, способные взбаламутить дотоле спокойное течение жизни и отдельного человека, и целой страны, обычно выносят на поверхность и людей совершенно новых. Энергичный человек, которому было тесно в рамках городской или сельской общины, получив известие о том, что в Киеве собирается войско для похода куда-либо, вполне мог собрать военный отряд такого же сорта удальцов и отправиться с ним искать военного счастья. Масса людей, собранная и готовая устремиться на юг, вряд ли планировала по возвращении домой вновь заняться мирным трудом. Понимая, что многие из них погибнут, они всё же надеялись уцелеть и резко поменять свою жизнь. Археолог В. В. Седов по этому поводу заметил: «Прослужив по несколько лет в единой культурной среде, дружинники возвращались в свои родные места уже не кривичами, северянами, хорватами, словенами или мерей, а русами». Что-то похожее происходило и в смутные времена Богдана Хмельницкого, когда крестьяне толпами вступали в мятежное казачье воинство, используя открывшуюся возможность записаться в реестр и стать на жалованье к польскому королю или, позднее, русскому царю, попав, таким образом, в казаки – элиту среди православных Малороссии, местное «рыцарство»…

Участие Херсона в приготовлениях русов к войне с болгарами позволяло Святославу использовать фактор внезапности. Херсониты ничего не сообщили болгарам, когда корабли с пестрым воинством Святослава отплыли из Керченского пролива и, обойдя Крым, направились к устью Дуная. В назначенное время они встретились с ладьями русов, спустившимися по Днепру и двигавшимися обычным маршрутом вдоль Черноморского побережья к устью Дуная. Херсонские рыбаки, промышлявшие в устье Днепра, также молчали о появлении русов. Все это дало Святославу и его людям возможность подойти к берегам Болгарии столь незаметно, что болгары не успели приготовиться к отражению нападения.

Да, Святослав вполне мог собрать 60 тысяч человек и переправить их в Болгарию. Но даже если эта цифра и несколько преувеличена Львом Диаконом, сумма в 15 кентинариев являлась недостаточной для найма армии, способной победить болгар. Возможно, речь шла об авансе? Более вероятно, однако, что переданные через Калокира деньги были подарком от византийского императора русской знати, и подарком весьма значительным. (Если исходить из того, что 12 милиарисиев составляли 1 номисму, то при сложении общей стоимости даров, полученных Ольгой и ее окружением в Константинополе, получится около 2900 милиарисиев. 15 же кентинариев составляет 1 миллион 296 тысяч милиарисиев.) Передача кентинариев русам не была платой за труды, но не была она и простой данью уважения. Посол Никифора Фоки прибыл не вербовать русских наемников, а договариваться с русскими князьями о выступлении против болгар. Это золото должно было возбудить симпатии русов к Калокиру, заставить их воевать с болгарами, вспомнив о своем интересе к болгарским землям, куда, как позднее выразился Святослав, «стекаются все блага: из Греческой земли золото, паволоки, вина и различные плоды, из Чехии и Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы». Ранее я уже касался вопроса о русско-болгарских отношениях в 40-50-е годы X века. Напомню, что враждебными они стали задолго до встречи Калокира со Святославом. Кроме того, обращение Византии к русам – как и визит Ольги в Царьград и участие русских дружин в войнах ромеев с арабами – стало проявлением дружественных отношений, установившихся между двумя странами после заключения мирного договора 944 года.

Рассказав о победе русов над болгарами и осаде Доростола в конце лета – осенью 968 года, Лев Диакон более не упоминает о Болгарии в течение целого года. «Повесть временных лет», никак не проясняя причины появления Святослава на Балканах, сообщает: «Пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю, и сел княжить там в Переяславце, беря дань с греков». Из этого сообщения, кажется, можно сделать вывод, что Святослав с ходу прошел сквозь всю Болгарию, хотя направление его движения не вполне ясно – придунайские области составляли лишь незначительную часть Болгарии. Непонятно, и почему он начал брать «дань» с византийцев. Уж не идет ли речь о выплате Никифором Фокой русскому князю еще какого-то причитавшегося ему вознаграждения?

Впрочем, не стоит преувеличивать успехи русов на этом этапе военной кампании. Лев Диакон сообщает, что осенью 969 года Никифор Фока отправил в Болгарию посольство, возглавляемое патрикием Никифором Эротиком и епископом Евхаиты Филофеем. Судя по всему, византийские послы застали дела в Болгарии в большом расстройстве. Царь Петр тяжело заболел – несчастный старик был раздавлен известием о поражении и умер в январе 970 года, спустя несколько месяцев после появления в Великом Преславе (столице болгар) патрикия Никифора и епископа Филофея. В ходе переговоров обе стороны беспрестанно напоминали друг другу о том, что они одной веры, болгары молили о помощи против русов, ромеи обещали послать войска. Была даже достигнута договоренность скрепить заключенный союз браком девиц из болгарского царского рода (неясно, кем они приходились Петру – внучками или дочками) с сыновьями покойного императора Романа II – Василием и Константином. Мальчикам было около тринадцати и десяти лет соответственно. Их дед Константин Багрянородный, наверное, переворачивался в гробу – по его мнению, византийский император стоял столь высоко в сравнении со всеми другими государями, что браки представителей Македонской династии с варварами-соседями стали бы унижением для империи. Болгары начали готовить царевен к отправке в Константинополь, по-прежнему не уставая сообщать о своем бедственном положении. Известия, поступавшие из Константинополя, должны были как будто успокаивать Преслав. Никифор Фока снаряжал войско, занимался его обучением, приступил к реформированию конницы – одел всадников в железные доспехи. На башнях городской стены столицы ромеев были расставлены метательные орудия, огромная тяжелая цепь была протянута на огромных столбах через бухту Золотой Рог. Василевс ромеев усиливал оборону своей столицы, которой, в общем-то, никто не угрожал, но в поход «против русов» так и не выступил. Возможно, ему помешали боевые действия против арабов. А возможно, он посчитал, что момент для захвата Болгарии еще не пришел, и решил повременить с оказанием ей «дружественной» помощи. Этого мы уже не узнаем. В любом случае, время у него было – за прошедший год русы не заняли Великий Преслав, находившийся в Северо-Восточной Болгарии, всего в 100 километрах от Доростола, к которому войска Святослава подошли практически сразу после высадки в устье Дуная. Выходит, русы заняли только территорию нынешней Добруджи. Этому положению вовсе не противоречит загадочное сообщение летописца о восьмидесяти городах на Дунае, якобы захваченных Святославом. Просто речь должна идти о восьмидесяти городах в придунайской области Северо-Восточной Болгарии. Но почему их 80? К сожалению, однозначного объяснения у этой фразы нет. Скорее всего, мы имеем дело с каким-то поэтическим, фольклорным способом передачи информации о значительном числе городов, захваченных русами.

Но и приобретение Добруджи явилось крупным успехом. Расположенный здесь город Доростол был важным политическим, военно-административным, торговым и церковным центром Нижнего Подунавья, к тому же резиденцией болгарского патриарха. Овладение Добруджей давало массу торговых преимуществ. Во-первых, через нее проходили оживленные пути между Азией и Юго-Восточными Балканами. Во-вторых, это позволяло, направляясь в Византию, не зависеть от болгар, плохие отношения с которыми отрицательно сказывались на русской торговле.

Но почему Святослав не попробовал продвинуться южнее и занять Преслав? Возможно, потому, что по своим первоначальным целям война Святослава на Балканах была продолжением той антиболгарской политики Игоря и Ольги, о которой Никифор Фока наверняка знал. Византийский император не был настолько наивен, чтобы не понимать того, что русы, заняв земли Болгарии, с которой они враждовали еще в 940-950-е годы, пожелают их оставить себе. Скорее всего, зная об устремлениях русов, он потому-то и пригласил их в Болгарию вместо печенегов, аппетиты которых были непредсказуемы. (Кроме того, печенегов стоило оставить «про запас» и при случае натравить их уже на русов, если они в свою очередь окажутся неуправляемыми.) Возможно, по договоренности между сторонами русы и должны были занять Добруджу, регион, в котором они были заинтересованы. С этой целью Святослав и появился на Балканах. Если все это было действительно так, то вряд ли византийский император разочаровался в выборе союзника. Русы выполнили все условия договора – они не пошли дальше Добруджи, Болгарии было нанесено поражение, но она сохранила видимость независимости. Предложившей болгарам помощь Византии оставалось только «задушить их в дружеских объятиях». Вот уж действительно, можно согласиться с епископом Лиутпрандом, считавшим, что василевс ромеев «лжив, коварен, безжалостен, хитер, как лис, высокомерен, притворно скромен, скуп и алчен».

Впрочем, дело могло быть и не в договоренности с Никифором Фокой. Просто русы не успели развить свой успех. Что-то им помешало. Хронист Иоанн Скилица считал, что сразу после своего нападения, захватив обильную добычу, русы возвратились к себе и появились в Болгарии вновь только спустя год. «Повесть временных лет» связывает возвращение Святослава в Поднепровье с набегом на Киев печенегов.

* * *

Прежде чем мы вернемся вместе со Святославом в Киев, я попытаюсь ответить на вопрос, который, возможно, уже давно занимает читателей книги. Мы оставили Киев в середине 950-х годов под властью Ольги, возглавлявшей союз из двух десятков русских князей. Святослав занимал при матери подчиненное положение. Но вот в середине 960-х годов он покоряет вятичей, крушит хазар, ясов и касогов, превращает в руины Саркел и Таматарху, угрожает владениям Византии в Крыму, наносит поражение войску дунайских болгар, вовлекая в движение на Балканы десятки тысяч человек. Не означает ли это, что его статус изменился? Среди исследователей распространено мнение, согласно которому к началу 960-х годов сын сумел оттеснить Ольгу от власти и занять киевский стол – ее-де крещение, заигрывание с христианской Византией привели к недовольству языческой партии во главе со Святославом и свержению княгини. Доказывая это положение, историки ссылаются на историю неудачной миссии на Русь епископа Адальберта.

Суть дела такова. В «Продолжении хроники Регинона Прюмского» под 959 годом сказано: «Послы Елены, королевы ругов (русов; княгиня Ольга после крещения приняла христианское имя Елена. – А. К.), крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю, притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников». Сообщение любопытное. Во-первых, из хроники следует, что крестилась княгиня в Константинополе не при Константине Багрянородном, а в период правления его сына Романа II. Неужели Ольга совершила еще один визит в Константинополь уже после 957 года? Может быть, княгиня надеялась добиться улучшения отношений с ромеями в связи со смертью Константина в ноябре 959 года? Нет, скорее всего, речь в хронике идет все о том же визите, описанном в трактате Константина Багрянородного. Дело в том, что Роман II еще при жизни отца стал его соправителем, а вот в момент обращения Ольги к Оттону I, тогда еще королю, Константин уже умер и его сын правил самостоятельно. Потому Роман и занял в сознании хрониста место своего отца, при котором Ольга приняла крещение. {375} Во-вторых, оказывается, что вскоре после крещения Ольга направила послов к Оттону I с просьбой прислать епископа. Менее всего исследователи склонны видеть в смене политических ориентиров русской княгини какие-то религиозные причины, только – прагматические. Б. А. Рыбаков даже считал, что «тайная христианка» Ольга, потерявшая власть в результате конфликта с язычниками во главе с ее возмужавшим сыном, искала поддержку у немцев. Обращение к Оттону оказывается ее личным делом. Вряд ли это так. Из хроники ясно следует, что как минимум до 959 года Ольга по-прежнему управляла Киевом. Да и странным кажется, если княгиня, вместо немецкой военной силы, ожидала поддержки от епископа и священников.

Немцы явно не спешили. Под 960 годом в «Продолжении хроники Регинона Прюмского» сообщается: «Король отпраздновал Рождество Господне (959 года. – Л. К.) во Франкфурте, где Либуций из обители Святого Альбана посвящается в епископы для народа ругов достопочтенным архиепископом Адальдагом». Ну а в 961 году «Либуций, отправлению которого в прошлом году помешали какие-то задержки, умер 15 февраля сего года. На должности его сменил, по совету и ходатайству архиепископа Вильгельма, Адальберт из обители Святого Максимина, который хотя и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, должен был отправляться на чужбину. С почестями, назначив его епископом народу ругов, благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался». И, наконец, запись о событиях 962 года: «В это же лето Адальберт, назначенный епископом к ругам, вернулся, не сумев преуспеть ни в чем из того, чего ради он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий. На обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он после больших лишений едва спасся. Прибывшего к королю Адальберта приняли милостиво, а любезный Богу архиепископ Вильгельм в возмещение стольких тягот дальнего странствия, которого он сам был устроителем, предоставляет ему имущество и, словно брат брата, окружает всяческими удобствами. В его защиту Вильгельм даже отправил письмо императору, возвращения которого Адальберту было приказано дожидаться во дворце».

Регинон был аббатом Прюмского монастыря в 892-899 годах. Изгнанный оттуда, он перебрался в Трир, расположенный севернее его монастыря, где оставался до своей смерти в 915 году. Здесь им и была написана хроника, повествование в которой доведено до 906 года. Продолжение хроники Регинона – о событиях с 907 по 967 год – написано уже другим человеком. Этим человеком был Адальберт – тот самый неудачливый епископ, отправленный по ходатайству архиепископа Вильгельма на Русь. Так что относительно миссии Адальберта мы имеем информацию, так сказать, «из первых рук». Неудача на Руси не сломала карьеру Адальберту. Возможно, ему помогло покровительство все того же архиепископа Вильгельма – внебрачного сына Оттона I и славянки. В начале 966 года Адальберт получает в управление Вайсенбургское аббатство, а в октябре 968 года становится магдебургским архиепископом. Работу над хроникой Адальберт более не продолжает. Скончался магдебургский архиепископ в июне 981 года.

О миссии Адальберта к русам имеется упоминание в «Хронике» Титмара Мерзебургского, написанной в начале XI века. Титмар сообщает, что Адальберта из Руси изгнали язычники. Информацию о произошедших с Адальбертом на Руси приключениях дают и германские анналы XI века, относящиеся к так называемой Херсфельдской анналистической традиции, но нового в них мало. Они, как и Титмар Мерзебургский, варьируют причины, по которым епископ потерпел неудачу: русы, обращаясь к Оттону, «как показал впоследствии исход дела, во всем солгали» (Хильдесхеймские анналы); «епископ едва избежал смертельной опасности от их происков» (Альтайхские и Кведлинбургские анналы); «едва ускользнул из их нечестивых рук» (Анналы Ламперта Херсфельдского). «Деяния магдебургских архиепископов» (середина XII века), продолжая линию, намеченную Титмаром Мерзебургским, отмечают, что «ожесточенный народ (русы. – А. К.), свирепый видом и неукротимый сердцем, изгнал его (Адальберта. – А. К.) из своих пределов, презрев благовествовавшего Евангелие мира».

Из этих сообщений видно, что во время посещения Руси Адальберт подвергся каким-то опасностям, некоторые его спутники погибли, а сам он едва спасся. А вскоре после изгнания епископа Святослав начал свои знаменитые походы. Причину или следствие бегства Адальберта многие историки видят в перевороте, совершенном «языческой партией». Этот переворот относят к 962 году.

Но из рассказа самого Адальберта вовсе не следует, что епископ потерпел неудачу из-за переворота в Киеве. Судя по сообщению его хроники, Адальберта обманули те же люди, что и пригласили. Сам епископ воспринял назначение к русам как незаслуженное наказание, отправился в свою миссию неохотно, и это могло стать одной из причин, по которым он потерпел неудачу. Не случайно Адальберт скромно умалчивает о причинах провала и ничего не говорит о насильственном изгнании. Из рассказа хроники можно сделать вывод, что он сам уехал, «убедившись в тщетности своих усилий». Ситуация на Руси действительно могла измениться за то время, которое прошло с момента приглашения епископа, но это не означает, что в Киеве произошел «языческий переворот». Кончина Константина Багрянородного в ноябре 959 года и начало самостоятельного правления Романа II могли привести к существенному улучшению русско-византийских отношений. В 960-961 годах во время войны за Крит мы видим в составе армии, осаждающей Хандак, и русские отряды – а ведь раньше, согласно «Повести временных лет», Ольга отказалась посылать их Константину. Отметим, что мотив изгнания Адальберта русами появился в источниках гораздо позднее посещения им Руси, когда возникла необходимость чем-нибудь оправдать неудачу епископа и обосновать назначение его магдебургским архиепископом. Что же касается известия о гибели спутников Адальберта, то он сам не связывал эти события с действиями русских властей. Лишения и гибель товарищей неудачливый просветитель русов пережил «на обратном пути», то есть речь скорее всего идет о дорожном происшествии.

Гипотеза о произошедшем в Киеве в начале 960-х годов перевороте основана на представлениях исследователей о том, что, во-первых, Ольга была всего лишь регентшей при сыне, хотя ее полномочия и несколько затянулись (что, как мы выяснили, неверно), а во-вторых, крещение киевской княгини было ее частным делом и язычники, возглавляемые Святославом (откуда это видно, непонятно), относились к ней и ее духовным исканиям с враждебностью. В действительности же из летописного текста следует, что, несмотря на расхождения в вере, Ольга любила сына, а отношение самого Святослава к христианам было насмешливым, но терпимым. А как к Ольге относились прочие русы? Встречала ли позиция княгини понимание в русском обществе? Много ли было христиан в Киеве? Играли ли они какую-нибудь роль в управлении Русью?

Среди историков нет единого мнения на этот счет. С одной стороны, большинство исследователей признают, что влияние христиан было велико в Киеве уже в середине X века. Об этом свидетельствуют упоминания в источниках о «крещении» русов до Ольги, наличие в Киеве христианской церкви, участие русов-христиан в заключении договора с греками в 944 году. Причем, согласно договору, христиане и язычники представляли в то время в Киеве равноправные общины. Некоторые авторы пишут даже о «нравственном преобладании христиан», а иногда к числу «внутренних христиан» относят и Игоря, мужа Ольги (последнее предположение, правда, ни на чем не основано). Однако не меньше историков, напротив, уверены в том, что в первой половине X века влияние христиан было еще слабым. Аргументы у них тоже имеются. При заключении русско-византийского договора 944 года среди русских послов не указано ни одного обладателя христианского имени. Ольгу не поддерживал даже сын, и она, по словам летописца, «светилась» среди язычников, «аки бисер в кале». В 969 году, будучи при смерти, княгиня просила не совершать по ней языческих обрядов, словно побаиваясь, что ее могут похоронить не так, как положено. Находившийся при ней священник и похоронил первую русскую княгиню-христианку.

Из этих двух точек зрения мне кажется более обоснованной первая. Действительно, среди имен русов-христиан в тексте договора 944 года византийских имен нет, но то, что среди русов-послов и русов-князей христиане были, – несомненно. Именно им, принявшим крещение, договор грозит возмездием от «Бога вседержителя» за нарушение установленного соглашения. Что касается истории похорон Ольги, то еще А. А. Шахматов отметил: рассказ «Повести временных лет» о погребении княгини тенденциозен и составлен из разных источников. Сначала сообщается: «Через три дня Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын ее и внуки ее, и все люди, и понесли, и похоронили ее на выбранном месте». И тут же добавление: «Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника – тот и похоронил блаженную Ольгу». Как видим, сначала летописец говорит, что Ольгу хоронили всем Киевом, а чуть ниже сказано, что ее хоронил только священник. Скорее всего, мы здесь имеем дело с вставленными в разное время в летопись особыми рассказами о погребении княгини. Летописцу было важно доказать, что святая Ольга жила и умерла, как христианка, окруженная язычниками и потому страдающая и одинокая. Иные картины рисуют поздние летописи и житийная литература. В их представлении Ольга энергично насаждает христианство, сокрушает кумиры и возводит церкви на Руси. По размаху просветительской деятельности она не уступает своему внуку Владимиру Святому. Возможно, в этих источниках отразилось стремление средневековых книжников несколько преувеличить успехи княгини-христианки. Но о широком распространении христианства среди русов еще до прихода к власти Владимира сообщается и в «Сборнике анекдотов и собрании блестящих рассказов» персидского автора Мухаммеда ал-Ауфи (первая половина XIII века). Да и рассказ летописи о том, как Ольга уговаривала сына креститься, можно понимать в том смысле, что княгиня не видела никаких препятствий к распространению христианства на Руси и предлагала принять крещение Святославу и его дружине.

Ольга не была «тайной» христианкой. Ей нечего было «таиться»: ведь стремление княгини к сближению Руси с христианскими странами поддерживали князья, входившие в союз и отправившие вместе с ней своих послов в Константинополь. Хотя христиан среди них, вероятно, было мало. В этих условиях «языческая партия» вряд ли могла совершить в Киеве переворот.

Учеными предлагается еще одна датировка «свержения» Ольги Святославом – 964 год. Начавшиеся стремительные военные переходы князя выглядят столь непохожими на размеренную и, как кажется, мирную политику Ольги, направленную на «обустройство земли», что возникает желание приурочить к этому времени и окончание правления княгини в Русской земле. Различия в характере матери и сына и, соответственно, в характере проводимой ими политики кажутся исследователям столь непримиримыми, что речь зачастую идет о том, что эти два родных человека воплощают в себе различные течения или даже разные общественные уклады русской жизни середины X века. Но если беспристрастно посмотреть на события, происходившие в 940-960-х годах, то устремления Ольги и Святослава не покажутся диаметрально противоположными. Святослав идет походом в землю вятичей и этим ничего принципиально нового не совершает – политика русских князей в общем-то и сводилась к покорению и эксплуатации славянских племен, зависевших от Киева. В рамках той же политики действует и Ольга, подавляя выступление древлян. При этом она уверенно демонстрирует, что не боится крови и не останавливается перед применением военной силы. Святослав разрушает Саркел, мешающий подчинить вятичей. Хазары представлены в «Повести временных лет» основным конкурентом русских князей в деле взимания дани со славян. В этих условиях гибель хазарской крепости на Дону вполне закономерна. Движение князя на Тамань может показаться целиком его инициативой, хотя какие-то интересы у русов в области Приазовья имелись задолго до его появления здесь. Несомненно, опасность, которую Святослав начал представлять для владений Византии в Крыму после выхода русских сил к Керченскому проливу, – это то, что идет вразрез с политикой союза с византийцами, проводившейся правительством Ольги с конца 950-х годов. Но именно после встречи с посланником василевса ромеев Святослав покидает Приазовье и устремляется на Дунай, в Болгарию. Русское Поднепровье его активно поддерживает. Преувеличивать влияние Калокира не стоит, а вот мнение Киева наш отчаянный князь не мог не учитывать. И правы исследователи, которые видят в договоренности, достигнутой между Святославом и Никифором Фокой, продолжение военного сотрудничества Руси и Византии, которое всеми силами укрепляла Ольга. Наконец, начало войны русов с болгарами в 968 году естественно вытекает из враждебных русско-болгарских отношений 940-950-х годов. Ольга продолжает занимать Киев до самой своей смерти, пока ее сын воюет вдали от «матери городов русских». Случись на Руси переворот, такое было бы невозможно. В сочинениях некоторых исследователей проглядывает стремление изобразить Ольгу в последние годы жизни как всеми забытую, одинокую старуху, тихо доживающую век в своем киевском тереме. Но этот образ старой княгини – какое-то причудливое соединение былинного портрета «матерой вдовы», который рисует летописец, и другого портрета, знакомого уже нашему современнику. Это – некий член Политбюро ЦК КПСС в отставке, проигравший в борьбе за власть и потому пребывающий на пенсии в своей московской квартире или на подмосковной даче, разумеется, под неусыпным надзором компетентных органов.

Ольга сидит в Киеве; она продолжает прежний курс во внешней и внутренней политике; ее, как и раньше, поддерживают несколько десятков русских князей-союзников. Речь может идти только о том, что она доверила Святославу руководство войском, что естественно, учитывая пол и возраст Ольги, характер Святослава и их родственные отношения. Но при таком «разделении функций» главенство принадлежит ей, Ольге. Военная активность Святослава была невозможна без ресурсов Киева, Русской земли, земель славян-данников. Неясно лишь, чего князь хотел лично для себя, к чему он сам стремился, отправляясь в тот или иной поход. Этот вопрос я постараюсь разрешить в следующих главах.