Глава первая

К полудню в небе над побережьем стала скапливаться мглистая гора летней грозы. Словно к незримому магниту, устремились в точку зенита тучи, втягиваясь в медленный кипящий водоворот. С самого утра над Приморьем стояла белоснежная жара, из которой – в конце концов – вылупился зловещий птенец с косматыми крыльями, он уже пробовал силу клюва, и над горизонтом, над фиолетовым брюхом грозы, в платиновом просвете дня чиркали первые легкие молнии.

Так начался этот тысячелетний день –12 августа 1999 года.

Красный спортивный самолет сверкал в лучах солнца яркой пурпуровой каплей, он казался кровавой слезой мироздания. Взяв курс подальше от грозового прилива, пилот одновременно пошел на снижение, и внизу, с бетонного шоссе, можно было легко различить намалеванную на борту самолета гигантскую цифру «3» в окружении голубых полос; стальная стрекоза самым необычным образом была размалевана с головы до хвоста, даже на крыльях вместо обычных знаков вились яркие граффити.

Впрочем, это был знаменитый самолет.

Пилот хорошо слышит, как катится слева по курсу ленивое громыхание. Он крепко держит штурвал. На нем защитная куртка и авиашлем, на которых крупно на разных языках, в том числе на русском, одна и та же надпись: «Роман Батон». Сзади него два летных кресла. Там сидит женщина – жена пилота. Она молода и красива. На ней: спортивный комбинезон, по салатной ткани которого бежит все та же залихватская роспись: «Роман Батон».

«Роман Батон» – написано на крыльях самолетика, та же надпись на фюзеляже, на женской сумке, на клипсах в ушах, на ботинках пилота! Это парящее пиршество надписей, пир нахальства и вызова.

– Ром, гроза,– с тревогой повторила женщина.

– Эта тварь слишком ленива, не достанет.

Пилот посмотрел вниз: тень самолета, извиваясь, неслась по сверкающей громаде витазавода. Триада исполинских воронок каждую секунду выбрасывала в атмосферу кислород, и открытая кабина вкусно и сладко обмакнулась в прохладные массы свежего воздуха.

– Еще десять минут – и мы дома. Что у нас на вечер, Мария?

– Я чего-то боюсь с самого утра,– внезапно сказала женщина,– впрочем, извини, сегодня такой день, не стану приставать со своими страхами…– Она сняла с колен переносный телевизор, поставила рядышком на пустое сиденье, достала из сумки пластиковый блокнот и зашелестела страницами: – Днем пресс-конференция для журналистов… в 18.00 интервью для Евровидения, прямой репортаж. В 19.20 видеоразговор с Варшавой, с председателем «Клуба свидетелей 12 августа» Тадеушем Барантовским… в 20.00 ты заказал разговоры с Пузо и Мазилой. Уф! И, наконец, в 21 час банкет в твою честь в ресторане «Таврида». Недурно?

– Чертов денек. Я бы хотел провести его только с тобой.

– Ладно, брось.

– Честное слово.

– Эй, Роман,– ожил динамик бортовой связи,– ты слишком близко подлетел к грозовому фронту. Ветер северо-восточный, 9-10 метров в секунду.

– А, товарищ Кисунько! Вы что – за мной следите?

– Не хватало, чтобы ты грохнулся в такой день. Возьми правей!

– Есть, товарищ начальник крымской погоды!

Гора мрака угрожающе сверкала в лучах солнца.

Самолет плавно пошел вправо, мелькая алым росчерком на фоне черно-сиреневых круч. Мария включила телевизор как раз в тот момент, когда на мерцающем экране появилась заставка юбилейной программы.

– Итак,– ожил телевизор,– сегодня исторический день в жизни Земли. 12 августа 1999 года…

На маленьком экране возникли застылые лица солдат почетного караула. Мундиры. Трепет флагов. Сиянье труб духового оркестра. И оркестр и воины застыли почетным каре вокруг внушительного памятника, задрапированного белоснежной тканью. На маленькой трибуне для почетных гостей пока еще пусто. Трибуна утопает в гирляндах цветов. Зрители вокруг каре на площади размахивают разноцветными флажками. На плечах многих папаш – счастливые дети.

– До торжественного открытия памятника в честь двадцатилетия Великого посещения остались считанные минуты. Судя по очертаниям памятника работы выдающегося кубинца Санчеса…

Телерепортер поправил очки и сделал глубокомысленную паузу.

– Ребята, покажите крупнее нашим зрителям это чудо. Так вот, судя по очертаниям, мы увидим космическую ракету Пришельца. Ту самую, знакомую нам по сотням открыток, фотографий, рисунков и картин с самого детства,– летающий купол! Но может быть, я и ошибаюсь. Наш Санчес не меньшая загадка, чем Пришелец. Вот и он сам на трибуне среди гостей. Мы еще спросим его, что это такое он состряпал из мрамора. А пока я передаю телеэстафету своему коллеге из Сан-Франциско Ллойду Зимпелу… По-моему, он собирается взять интервью у сегодняшних излеченных. Ребята, включите Фриско…

На экране заставку Евровидения сменяет вид Сан-Франциско. Камера оператора летит над солнечным заливом. Там утро. Сияют серебристые переплеты Золотого моста над заливом. Радужной лаковой змеиной шкурой струится по мосту пестрый поток автомашин.

– Ром, я хочу туда,– сказала Мария. Пилот скосил глаза на экран позади себя.

– Я был там дважды, ничего похожего на эти картинки.

…. На экране вырастает исполинское здание в стиле типичной американской эклектики – нечто похожее одновременно на больницу, авиаангар, оперный театр и греческий Парфенон, с обязательной нашлепкой в виде купола вашингтонского Капитолия. На парадной лестнице репортер Ллойд Зимпел и трое излечившихся – двое мужчин и одна женщина.

– Привет! – начал репортер в камеру.– Мы с вами находимся, вы уже и без меня догадались, на ступенях, ведущих в здание Универсального исцелителя, где в бронированном кольце, под усиленной охраной, находится самый великий из Великих Даров.

Мелькают кадры, снятые внутри, здания: больничные палаты, коридоры, плавательные бассейны, санитарки, которые катят в каталках улыбающихся калек. Море улыбок, счастливые глаза, приветственные жесты. Меньше всего это заведение похоже на последнее прибежище у врат смерти, скорее это сам эдем, рай, где старость смывается с лица в кастальском источнике. И вот кульминация! Под звуки фанфар распахиваются двухэтажные двери, и взор проникает в белоснежный зал, посередине которого обычный операционный стол, над ним обычная хирургическая бестеневая лампа, но почему тогда вокруг него не хирурги, а автоматчики? Из стены внезапно вытягивается стальная рука, которая держит стальное кольцо, внутри которого сверкает и переливается всеми цветами радуги нечто круглое, похожее на драгоценный опал…

– Покажите в этот торжественный день миллиардам землян,– говорит репортер,– святая святых – Универсальный исцелитель. И ради бога, без рекламы! Покрупнее, ребята, я ведь тоже хочу полюбоваться на чудо. Без рака печени к вам не пробиться даже президенту. Ха, ха, ха…

Затем улыбка на тупом лице одного из автоматчиков. Затем торжественное появление трех хранителей, которые тремя ключами и электронной дактилоскопией отмыкают из бронированного заточения пленника – первый из Великих Даров – яйцо размером чуть больше обычного куриного с утопленной в поверхности кнопкой. Универсальный исцелитель в подрагивающих руках играет холодными бликами на муаровой стеклянно-стальной поверхности. Вспышки фотокамер. Старческая рука поднимает яйцо над головой. Весь мир, открыв рот, смотрит на чудо из чудес.

– Главный хранитель Универсального исцелителя Малькольм Нельсон показывает вам, ребята, дамы и господа, леди и джентльмены, Великий Дар космоса, который по решению ООН передан в пользование всего мира и хранится на территории Штатов, вот здесь, в медицинском центре Сан-Франциско.

– Сейчас будет про тебя,– сказала Мария и прибавила громкость звучания.

Самолет шел на посадку. Гроза осталась в стороне – лиловой горной цепью на горизонте. Внизу замелькали белые кубы пансионатов в гуще вечной зелени.

– Этот третий дар, а, по-моему, первый. Первый по сути, первый по значению для человечества дар догадался выпросить у Пришельца наш великий русский парень Роман Батон!

Мария качает головой:

– Ром, твоя фотография. Ты ни капли не похож на себя, вот.– Она протягивает телевизор через сиденье.

– Убери! Иначе я влеплюсь мимо полосы.

– А сейчас,– продолжал репортер, вновь стоя на парадной лестнице,– я представляю вам трех исцелившихся в столь знаменательный день. Перед вами французский фермер Жан Брюон, домохозяйка из Чехословакии Злата, а третий симпатяга из Сиднея бизнесмен Рой Портер. У Роя полгода назад обнаружили рак желудка с метастазами в кишки, но после Исцелителя все словно рукой сняло. Рой, чему вы так улыбаетесь?

– Я рад, что отделался легким испугом.

– Что вы почувствовали на операционном столе?

– Ничего. Абсолютно ничего. Я рассказывал анекдоты охране, замечательные парни!

– Может быть, нас смотрит сейчас Роман Батон. Что ты ему скажешь, Рой?

– Спасибо, Батон, ты был мозговитым парнишкой. Жду в гости в Сидней, он получше Сан-Франциско. Предлагаю охоту на акул.

– Тебя зовут в Сидней, Роман.

– Ну их к чертям собачьим, этих бизнесменов. Сквалыги все жуткие и скучны-ы.

– Жан,– приплясывал на ступеньках репортер,– покажите зрителям ваш памятный номер. Сколько на нем?

Жан из Франции показывает овальную металлическую пластинку с выбитыми цифрами: 8 156 042.

– Любуйтесь, перед вами восьмимиллионный стапятидесятишеститысячный сорок второй человек, которому оказана в этом году помощь Универсального исцелителя. Жан прилетел к нам позавчера из столицы Франции Орлеана, рак – наследственная болезнь в его семье. Сколько стоило лечение?

– Ни одного франка, если не считать дороги туда и обратно.

– Напомню всем, кто смотрит нашу программу, что с недавнего времени решением правительства Соединенных Штатов даже та чисто символическая плата 50 долларов за сеанс полного исцеления ликвидирована. Отныне пользоваться величайшим даром неизвестного разума может любой человек земного шара!

– Ты скажи, сколько ваши авиакомпании имеют с пассажиров,– буркнул Батон, закладывая вираж.

– А сейчас,– тараторил телерепортер в прежнем темпе,– несколько слов с профессором О'Брайеном, который возглавляет международный центр научно-технического изучения Пяти даров в мексиканском научном центре. Эй, Мексика…

– Роман, а он тяжелый?

– Кто?

– Ну, Исцелитель?

– Нет. Когда я первый раз взял его из рук Пришельца, он показался мне весом так с бильярдный шар, только теплый, но потом он набрал вес приличного кирпича… Прошу тебя, выключи эту тарахтелку. Мы садимся.

Алый спортивный самолет почти бесшумно скользнул над дачным пригородом Севастополя. Над верандами, где на белом крахмале вечерних столов золотятся натюрморты предстоящего ужина, над зелеными опустевшими кортами, над двориками в зелени с малыми фонтанчиками, где мерцают вынесенные на прохладу телевизоры, сегодня их смотрит большая половина человечества; самолет шел на бреющем полете над бассейнами в белой оправе из мрамора, где от движений одиноких купальщиц на воде раскрываются веера прохладных волн. Это был единственный самолет, который имел право шуметь в вышине над зоной отдыха, единственный – как и его хозяин, чье имя плыло сейчас в машине, написанное огромными буквами на крыльях. И его провожали восхищенные взгляды.

Услышав рокот подлетающего самолета, из гостиной на втором этаже дома, который принадлежал знаменитому пилоту, вышел человек, одетый слишком внушительно для столь душного, даже жаркого вечера – строгая фрачная пара, белоснежная манишка, крохотный бархатный галстук-бабочка, наконец, черные Лайковые перчатки. Он был похож на дворецкого или лакея из фешенебельного отеля, если бы не властные черты лица, если бы не маленькая тарелочка свежих вишен со сливками, которую он держал в левой руке, небрежно выуживая из белоснежно-розовой массы сочные ягоды и бесцеремонно выплевывая косточки на каменный пол террасы.

Отыскав глазами подлетающий самолет, человек на миг остановил у губ серебряную ложечку с порцией лакомства, усмехнулся и вдруг зашвырнул и тарелочку, и ложку в кусты цветущих роз с высоты террасы.

Звон разбитой посудины был не слышен в шуме низко летящей воздушной стрекозы.

Взлетно-посадочная полоса находилась тут же, рядом с домом.

Человек во фраке прошел назад в гостиную и вновь плюхнулся в кресло перед телевизором; на передвижном столике перед ним лежал пистолет необычной формы, почти квадратный, с овальным отверстием для пальца и еле заметным стволом. В тот самый момент, когда он опустился в любимое кресло Батона, на экране поползла белоснежная ткань с памятника, жители польского городка Бялогард подбросили вверх шляпы, флажки, шейные платки, почетный караул взял равнение на середину, сотни голубей взмыли вверх, и глазам человечества предстал памятник в честь 20-летия контакта: знаменитая ракета Пришельца, сваренная из листов легированной стали, ракета-пузан, ужасно похожая на цирк-шапито. Макушку монумента венчала символическая рука с пятью дарами, а на постаменте из черного мрамора были выбиты профили пяти Великих мальчишек. Корреспондент выходил из себя, стараясь быть на уровне столь значительной минуты:

– Внимание! Сегодня к нашему провинциальному городку приковано внимание всего мира. Бялогард – это имя отныне вписано золотыми аршинными буквами на скрижалях истории. Среди почетных гостей на трибуне наш дорогой земляк, наш Великий парень – Войцех Кула, которого мы привыкли звать его школьной кличкой Пузо, рядом с ним председатель международного комитета по использованию Даров при Юнеско Гильермо Перес де ла Сера.

Незнакомец отстегнул галстук-бабочку, небрежно, швырнул ее в угол гостиной на вазу с цветами, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки, подумав, взял с передвижного столика квадратный пистолет и спрятал во внутренний карман.

Между тем во весь экран раскинулось крупное мясистое лицо председателя комитета по Дарам, тучного одышливого испанца, который выкрикивал с необычайным темпераментом:

– Граждане мира, дорогие земляне, вы, жители Бялогарда, сегодня, в этот торжественный день двадцатилетия со дня Великого посещения, мы невольно уносимся памятью в тот далекий день 12 августа 1979 года, когда здесь, на бывшем теннисном корте международного лагеря «Сирена», состоялась историческая встреча. (В кадре появились две знаменитые фотографии, которые успел сделать на хвосте использованной почти до конца пленки один случайный свидетель из числа взрослых: космическая ракета, приземлившаяся прямо на зеленую траву корта, этакое странное сооружение, непостижимым образом похожее на старинное передвижное шапито, даже с балкончиком-райком у макушки; Пришелец, стоящий на этом самом балкончике, человек в парике образца восемнадцатого века, с цилиндром на голове, и бегущие к чуду мальчишки с ракетками в руках.) Встреча Внеземного разума, принявшего эксцентричные внешние формы для облегчения контакта с детьми, с пятью юными представителями человечества. С пятью ныне хорошо всем известными Великими мальчишками, которых мы до сих пор ласково и любовно называем по их школьным прозвищам, так, как называли себя они сами в те исторические дни. Назовем их еще раз – Джанни Кастелло по кличке Мазила, Роман Толстов по прозвищу Батон и стоящий рядом со мной и всеми любимый Пузо – Войцех Кула, ура ему! … В этот день мы почтим минутой молчания и тех двоих, кого сегодня нет с нами, двух Великих парней, трагически погибших Майкла Саймона и Ульриха Арцта.

Смолк оркестр. Минута молчания поплыла над планетой.

Незнакомец в кресле Батона усмехнулся и, повернув голову к балконной двери на террасу, отметил про себя стихший рев спортивного самолета. Через минуту-две пилот спустился на бетон взлетно-посадочной полосы.

– Здесь,– продолжал кричать на весь мир председатель комитета по Дарам,– итальянец, русский, поляк, бельгиец и американец, представляя символически Старый и Новый Свет, встретились с представителем могучей таинственной суперцивилизации. Я не буду повторять хорошо знакомые нам подробности этой встречи. Скажу только, что в результате Земля стала обладательницей пяти замечательных достижений космического разума, трех великих – Универсального исцелителя, Универсального садовника и Универсальной машины времени – и двух малых даров – Универсального пятновыводителя и Универсальной ракетки… уже в этом странном перечне видны души наших молодых землян, где рядом мирно уживаются прагматизм и альтруизм, самые высокие помыслы и сиюминутные ценности…

Незнакомец уже спускался по винтовой лестнице на первый этаж и не слышал этих слов.

Спортивный самолет тем временем подруливает к ангару. Гофрированная дверь автоматически поднимается вверх, воздушная машина медленно въезжает под свод, вспыхивают под потолком лампы дневного света. Батон откидывает на землю трап, но не спешит вниз, а поворачивается к жене:

– Ты ничего не заметила?

– Днем в гостиной горит свет… ты об этом?

– Да… Может быть, это Костя. Сегодня его дежурство.

Батон медлит выходить из самолета, что-то ему не нравится. Он пристально смотрит на открытый автомобильчик для поездок от ангара к дому. Дверцы машины распахнуты, одна из подушек сиденья выброшена на пол. Рядом валяется опрокинутая канистра в лужице бензина…

– Что за чертовщина. Кто здесь хозяйничал?

Мария тоже медлит выходить из кабины. Ее сердце вздрагивает от приступа тревоги, хотя подумаешь – брошенное на пол сиденье. Внезапно лампы под потолком гаснут.

– Этого еще не хватало!

В полной темноте они на ощупь выходят из самолета, бредут к автомашине. Наконец вспыхивают фары, оживает мотор, двери нехотя поднимаются, заливая ангар неистовым светом предгрозового солнца и выпуская машину, которая мягко катит к двухэтажному особняку в купах вечной зелени, в клубах тревожной дымки. Как они ни уходили от грозы, гора продолжает вспухать на горизонте фиолетовым утесом и отбрасывать холодную тень, в которой зло сверкают горящие окна гостиной.

– Странно,– сказала Мария,– Костя не имеет привычки бродить по дому. И почему он нас не встретил? В такой день.

– Готовит сюрприз.

– Твоя охрана отбилась от рук. Ты слишком мягок.

Остановив машину у крыльца, Батон хмуро посвистел, подзывая собаку:

– Лерри, Лерри…

Нет, все это ему решительно не нравилось. Поднявшись по ступеням к двери, он хотел было набрать на диске код, но… что за черт – диск был вдребезги разбит! Мария, все больше пугаясь, всматривалась в дальний конец дорожки у оранжереи, где ей вдруг померещилось нечто лежащее на прессованном песке, нечто похожее на пятнистое пятно, пятнистое, как их любимый спаниель Лерри… Она поежилась от тревожного холода: пятно, брошенное на песок, словно мятый плед.

– Это ты? – ожил голос в динамике на двери.

– Что за шутки! – заорал Батон, рванув ручку.

Щелкнул запор, и дверь распахнулась. Батон и Мария замерли в шоке – прямо за дверью, на паркете, лежал ничком человек в военной форме с погонами лейтенанта. Отшвырнув сумку, Батон рванул тело на себя. Мертвое лицо откинулось. Это был Костя. Мария вскрикнула.

– Здравствуй, Батон! С приездом.– Это сказал незнакомец, который стоял на верхних ступенях винтовой лестницы.

– Ты?!– опешил Батон, роняя тело.-Умник?.. Ты жив?!

– Да, Батон, я, к несчастью для вас, жив, и даже очень жив.

Батон шагнул в ярости вперед, но тут же заметил, что в холле кроме Ульриха Арцта, по кличке Умник, находились еще два типа по углам, два типа с безлико-одинаковыми манекенными лицами в странных фиолетовых трико, буквально прилипающих к телу. В руках типы держали автоматы. На трико пестрели желтые клейма с профилем Арцта и надписью по-латыни: Умник-1.

– Увы, ты попался, Батон,– кивнул с ядовитой ухмылкой Умник на убитого лейтенанта охраны,– вот тот был так невежлив, что его пришлось вульгарно застрелить. Еще один, в звании поменьше, лежит за ангаром под брезентом. Мы спрятали, чтобы тебя сразу не огорчать в такой день… м-да, во какие мы с тобой стали важные шишки, Батон, без охраны ни шагу… а мне хотелось поговорить с тобой как раньше, без свидетелей, по старинке.

За спинами раздался скрип гравия, и Мария, оглянувшись, увидела третьего манекена в трико, который бесстрастно держал оружие наперевес.

– А кто эта бабенка?

При этом Умник достал из кармана пачку сигарет вместе с маленькой странной коробочкой, из которой извлек тонкую палочку с коричневой капелькой на кончике, быстро провел концом с каплей по одной из сторон коробочки.

На палочке вспыхнуло пламя, от которого Умник и прикурил.

– Скажи своему болвану, чтобы он убрал автомат! – крикнул Батон, прижимая к себе побледневшую Марию.

– Хорошо, что эта штука не понимает оскорблений,– заметил Умник,– но если у ней вдруг откажет черепушка, тебе, Батончик, будет очень больно… эй, четвертый, убери пушку!

Субъект, стоящий сзади, послушно убрал автомат, но тут же оружие вскинули оба типа в холле, до этого они держали его стволами в пол.

– Вот видишь, мой дорогой,– рассмеялся Ульрих Арцт,– они страхуют друг друга.

– Что все это значит, Умник? – сказал Батон.– Ты, видно, спятил там, на том свете.

– Ты даже не догадываешься, Роман, ты и не знаешь, как прав. Я действительно с того света… Эй, третий, пошарь-ка, что у него в карманах. Стоп, Батон! Без шуток. Они продырявят твою дамочку навылет. Сначала ее, учти.

– Скотина! Жаль, что я тогда не расколол тебе башку!

– Сочувствую, мне тоже жаль, Батон. Со мной только одни неприятности. Самому осточертело.

Третий тип механически обыскивал дрожащего от ярости Батона, выбрасывая на пол зажигалку, расческу, коробку сигарет, авторучку, именной золотой жетон, блокнот, карманный калькулятор, и, наконец, сдернул с глаз солнцезащитные очки и тоже швырнул на пол. Очки разлетелись вдребезги.

Мария с ужасом смотрела в мертвые скучающие глаза убийцы.

Ее трясло.

– Мария…– прошептал Батон, крепко прижимая ее к себе.

– Странно, мой дружок, нам положено по инструкции носить оружие. Я с ним не расстаюсь, вот (он показал пистолет), именной, специального выпуска, в золоченом корпусе. «От вооруженных сил Соединенных Штатов Америки Великому американцу Майклу Саймону…»

– Если ты думал меня удивить, то проехали. Я знал, что Головастик на твоей совести. Кончай ломать комедию! Чего ты хочешь, в конце концов?!

– Тсс-с, Батон. Не спеши, футболист.

Издевательски приложив палец к губам, Ульрих фон Арцт оглянулся на шаги в одной из комнат второго этажа, откуда спустя минуту вышел еще один – четвертый по счету – субъект с каменным лицом и автоматом на плече. Подойдя к Умнику, он вывалил у лестничных перил груду предметов: охотничий нож, пистолет, нож для рубки мяса, сечку, топорик, детский автомат из пластмассы.

– Это все оружие?

Субъект молча кивнул.

Присев на корточки, Умник достал из кучи пистолет Батона, спрятал в карман, затем выудил детское оружие и показал субъекту:

– Это игрушка для маленького беби, понял? Она не стреляет.

Выслушав пояснение, субъект бесстрастно повернулся, увидел на пороге людей, Батона и Марию, молниеносно вскинул автомат.

Грянула очередь, и стрелявший, сам дымясь, повалился на ступени – это два манекена внизу успели перехватить его движение, выстрелили первыми. Перестрелка длилась один миг, и вновь дула автоматов нацелились на женщину.

– Безмозглые идиоты! – наклонившись над телом упавшего, Умник вырвал внезапным движением из спины моток проводов, разноцветные витые шнуры.– Это всего лишь роботы, Батон. Лучшие из тех, что удалось достать, представляешь?

Мария покачнулась.

– Слушай,– сказал, багровея, Батон,– тебе нужен лишь я. Так? Пусть она уйдет.

– Тише, а то я передумаю, дурачок! Поднимайтесь! Живо, и учти – это последний шанс для всех нас… нас, Батон, нас…

– Успокойся, Роман,– шепнула Мария и сделала неуверенный шаг вперед. Это было первое, что она сказала.

В гостиной было светло от дневных ламп, от сияния светлого неба, еще полного солнечной позолоты. В приоткрытые окна и дверь влетал свежий ветер. Донеслись далекие раскаты грозы.

«И когда в этот торжественный де…»

Арцт выключил телевизор.

Три фиолетовые фигуры встали по углам.

– В этом углу явно чего-то не хватает,– с досадой бросил Умник, плюхаясь в кресло,– я и взял-то его только для симметрии. Садитесь. Чувствуйте себя как дома. Извините, что без спроса влез в холодильник, пригубил коньячку. Устал с дороги… а вишни со сливками ужасны…

Умник пристально посмотрел на Марию. Его глаза буквально ощупали по миллиметру ее лицо, но женщина выдержала движение этих рыбьих, холодных глаз.

– Надеюсь, милая дама, вы не приставлены к Батону? – спросил он как бы сам себя и так же загадочно продолжил: – Впрочем, если бы она была из опекунской разведки, то машина б у меня отказала, не так ли, товарищ?.. Послушай, представь нас друг другу, не будь мужланом, Батон.

Батон, не обращая внимания на его слова, протянул жене сигарету, щелкнул зажигалкой, закурил сам.

– Ну что ж, тогда представлюсь сам. Можно называть меня по-разному – Христом, Сатаной, Мефистофелем, Умником тоже можно… на худой конец, просто Ульрихом, но лучше всего обращаться запросто – ваше величество, ха-ха-ха… А вас, милашка, я буду звать Агафья… нет, Акулина!

Батон саданул кулаком по ручке кресла так, что чуть не лопнула обивка.

– Мою жену зовут Ма-ри-я! Запомни, ублюдок!

Лицо Умника на миг окаменело, он даже закрыл глаза, чтобы сдержать собственную реакцию. Рука Марии впилась в ладонь мужа.

– Машенька,– процедил сквозь зубы гость в черном,– принесите-ка нам какой-нибудь закуски. Я ужасно проголодался с дороги. Парочку бутербродов, нет, лучше десяточек бутербродов с икрой, с осетринкой и прочими утехами истинно русской кухни. Она хоть и грубовата на мой бельгийский вкус, но зато сытна и эксцентрична. И пива, ради всех святых, пива. Я искал – не нашел. Это поможет нам всем задержаться на этом свете.

Мария вопросительно посмотрела на мужа – тот устало кивнул.

– Четвертый, проводи даму через коридор второго этажа на кухню. Ты ведь у меня самый симпатяга… Одна просьба к вам, мадам, не делайте резких движений, не подходите к телефонам и выключателям. Этот дурак вас тут же продырявит.

Когда Мария и один из фиолетовых вышли, Батон обеими руками долго протирал лицо, пытаясь оправиться от кошмара.

– Слушай,– сказал он,– а почему тебя прозвали Умником? Я ведь всегда называл тебя Маргарин.

– Это Головастик приклеил. Умник звучит намного лучше.

– Ты все время сопливился… У тебя были такие большие клетчатые платки, и как ты оказался в ту минуту на корте, ума не приложу? Ты и ракетки в руках держать не умел, слабачок.

– Зато у меня черепок варил, в отличие от вас. Это ведь я потребовал не что-нибудь, не ракетку глупую, как безмозглый Мазила, а вещь эпохальную.

– Умник, отпусти Марию.

– А ты давно ее знаешь?

– Что за вопрос?

– Есть у меня подозрение, что она не та птичка, за которую себя выдает.

– Что за чушь, я знаю ее третий год, дурилка, у нас как раз медовый месяц.

– Поздравляю… впрочем, наверное, я излишне подозрителен. Архонты черта с два позволили б мне тебя сцапать.

– Отпустишь… зачем она тебе?

– Нет. Тогда мне придется убить тебя. А она как нельзя кстати подвернулась. Если честно, я уже пожалел, что решил поболтать с тобой.

Внезапно один из фиолетовых поднял автомат.

– Дурак, это ручка телевизора!

Батон положил пальцы на колесико дистанционного управления видеостены.

– Отставить, первый! И все ж таки поосторожней, Батон. Твои мозги забрызгают меня с ног до головы.

Они замолчали, уставившись в видеостену, которая воссоздавала объемное изображение.

– Сейчас, когда первые посетители устремились в только что открытый музей Контакта, мы прокрутим вам видеозапись, сделанную накануне нашим корреспондентом Анжелой Лелиньской. Она была первым посетителем уникального музея…

– Человечество стало еще более глупым, чем тогда,– заметил Ульрих фон Арцт, вновь прикуривая не от традиционной зажигалки, а от странной огненной палочки,– пора поставить на Голгофе обелиск в честь распятия Христа, раз он спас нас.

Он кинул коробочку на столик, и ею почти машинально заинтересовался Батон, сначала просто повертел в руках, затем приоткрыл… внутри ровным рядком лежали тонкие деревянные палочки с каплями твердого коричневого вещества на конце.

– Что это?– так же машинально спросил он, заметив ироничный взгляд Умника.

– Это мои следы в вечности, Батон,– рассмеялся тот,– это то, чем мне удалось наследить в истории… Ха-ха-ха… Это спички, которых больше не стало.

В гостиную вошла Мария, вкатив передвижной столик с торопливо наставленной снедью. За ней – бесстрастный охранник.

– Так вот, мой дорогой коллега, это спички. Самый обычный предмет многомиллионного ширпотреба. Устройство для зажигания огня не высеканием искры на фитиль, как это принято нынче, а воспламенением серного состава в результате трения головки о стенку коробочки, покрытые тем же самым составом. Ясно излагаю?

– Когда ты так навострился говорить по-русски?

– Я никогда не говорил по-русски! Там, где я живу уже давно, изобрели вот такую кроху.

Он достал из нагрудного фрачного кармашка тонкую пластинку, поверхность которой была покрыта сотнями микроотверстий:

– Это автопереводчик.

– И все же ты говоришь с акцентом.

– Ничего. Машина скорректирует ударения по твоей речи, и увидишь, скоро я начну говорить с такой же правильностью, как ты, но не лучше тебя. Твоя речь образец для этой безмозглой твари.

Мария подкатила столик поближе к Роману, села в кресло, поймав незаметным успокаивающим жестом его руку. Охрана угрожающе подняла стволы автоматов. Руки расцепились.

– Никаких подозрительных жестов, мои друзья, иначе наш легкий обед будет испорчен… Благодарю за пиво. Надеюсь, оно свежее?

– После того как в печати распространились слухи о том, что в автокатастрофе, где погибли два Великих парня – Ульрих фон Арцт и Майкл Саймон, не все ясно, и есть подозрения на предумышленное убийство…

Умник выключил видеостену. В гостиную докатился далекий гром – гроза приближалась, сумерки становились гуще, резче запахло в душном воздухе цветами.

– Ты заметил, они ничего не говорят об Универсальной машине времени? – Умник открыл пиво и наполнил свой бокал. Пышная пена пролилась на стекло.

Батон посмотрел на него непонимающим взглядом.

– Она похищена, Батон! Два года назад. И они до сих пор молчат об этом, свиньи!

Только после этих слов что-то похожее на настоящий страх шевельнулось в сердце Батона. Он, дернувшись, провел по лицу рукой и налил себе пива, налил до краев, полный фужер и тоже залил стекло столика.

– Ближе к делу, Умник. К чему весь этот маскарад?

Он сразу поверил, что тот не лжет: Машина похищена, и он ничего не знает об этом…

– Второй,– бросил Арцт фиолетовой фигуре с цифрой «2» на груди,– дай-ка сюда портфель.

Безропотное исчадье поднесло портфель, стальной дипломат с клавиатурой на ручке.

– Ну, Батон, только не дрейфить. Зрелище не для слабонервных. Смотри. Специально захватил для тебя… с того света… кое-какие раритеты на память. Вот. (Арцт достал из портфеля географическую карту.) Это обычная школьная карта. Когда-то она была отпечатана миллионным тиражом. Политическая карта мира, типичный вкладыш в учебник. Читаем заголовок: политическая карта мира после второй мировой войны. Обрати внимание вот сюда, на эту надпись,– Атлантический океан! Да, дамы и господа-товарищи, это не ошибка. Атлантический! Так он назывался не только 20 лет назад, до Контакта, так он назывался еще в средние века. Сейчас это Колумбийский океан… Колумбийский! Ха-ха. Это, согласитесь, уже почище спичек… Или еще одна географическая шутка. Глянем на Францию. В центре крупными буковками обозначено: «Париж». Но ведь мы прекрасно знаем, что столица Франции Орлеан! Орлеан, черт возьми, а не какой-то Париж! Так, Мария?

– Париж,– враждебно отвечает Мария,– не столица, в средние века он был столицей, но в ходе столетней войны город был захвачен англичанами почти на полстолетия, если не больше. Королевский двор странствовал по Франции, пока окончательно не обосновался в Орлеане. Париж за годы английского владычества окончательно зачах, и когда Франция, в конце концов, вышла из войны, ее столицей был провозглашен Орлеан.

– Ха-ха-ха! – расхохотался Арцт.– Париж приказал долго жить.

Он поднял над головой лаковый томик.

– А Эйфелева башня? А Лувр? А Дом Инвалидов? А Центр искусств имени Жоржа Помпиду? А площади Согласия и генерала де Голля? А Триумфальная арка? Ау! Где они? А куда подевался Монмартр? Эй, кретины, может быть, это ваших рук дело? – Он оглянулся на фиолетовых манекенов.

Лаковый томик хлопнул о столик – так швыряют козырную карту.

Батон несколько минут рассматривал обложку путеводителя по Парижу – исполинскую ажурную башню из стальных балок. Затем бегло пролистал страницы – там фотографии прекрасного города… кажется, он сошел с ума. И все же что-то похожее на смутное воспоминание проступило на один только миг в его мозгу и тут же исчезло. Ему показалось, что все это он действительно когда-то знал.

– А ведь мы с тобой в школе зубрили, что Париж, Париж – столица буржуазной парламентской республики Франции. Зубрили, зубрили, а потом – р-раз! – и забыли. Как так? Почему? Что за бред собачий? Да я сам, сам не раз бывал в Париже, где у отца была банковская контора, филиал его бельгийского банка!.. Ты еще ничего не понял?

Запах цветников вокруг дома был невыносимо душен и приторен. Это тень наступающей грозы, словно подошва мироздания, давила на цветы, на крышу, на сердце…

– Крушение Парижа – это пока вершина моих дел… Самое зловещее творение вот этих дьявольских рук,– сказал Умник и вздохнул.

– Перестань паясничать, трус.

Арцт пропустил эти слова мимо ушей, на его лице пролегли мрачные черные тени. Он был похож в эту минуту на мертвеца:

– Да я пай-мальчик по сравнению с тем, что сделали они. И меньше всего, Батон, я лезу в начальники мира. Так вышло, помимо меня. Я не враг человеческий, нет. Просто я хочу разобраться в том, что с нами стряслось. А вся эта буза, пальба по твоей охране, трупы в шкафах – мираж, галлюцинация. Кончится развилка, и они оживут. Пойми, Батон, куклы не умирают. А мы все давно куклы в чужих руках.

– Я не верю ни одному твоему слову,– соврал Батон. Соврал глухим, не своим голосом.

– Не веришь? Жаль. Я давно хочу исповедаться, Батон. Это единственная цель, с которой я и отыскал тебя в Крыму. Кстати, почему ты живешь в этой дыре, а не на Ривьере? Она-то ведь уцелела, в отличие от Парижа.

– Не тяни резину,– чуть ли не простонал Роман.– Зачем я тебе нужен? Что все значит?

– Пока не знаю. Хочу потрясти мир, как спелую грушу. Постучать райскими плодами по черепам дураков. И хватит трусить, ты прав, пора бросить Земле открытый вызов. Пора! Что я и делаю своим визитом. Ха-ха…– раскатился Умник заливистым мелким смехом.– Я вызываю Землю! Я – король вечности! Ха-ха-ха. Я – повелитель истории. (Он снова стал мрачен, в глазах появилась печаль.) Знаешь, у меня всегда была эта мелкая зависть к пыльным королевским регалиям, пышным титулам, к свите, гербам. Есть что-то восхитительное в древнем деспотизме. Когда я увидел кавалькаду Карла VII, у меня невольно перехватило дыхание, я завидовал ему… ха-ха! Тебе в моей свите, Батон, отведена роль шута.

Если бы не Мария, Роман давно бы решился на отчаянную попытку… во всяком случае, он бы не снес столь терпеливо и толики умниковской иронии на грани оскорблений.

– Так вот,– продолжал Ульрих фон Арцт,– я стал могучим, когда сообразил прихватить Машину времени. Бедный Головастик, он так никогда и не понял, что с ним случилось. Просто вдруг моя Машина пошла под откос прямехонько в бетонный столб, и нас обоих разнесло вдребезги… только я оказался жив, ха!

Внезапно вся комната, где они находились, наполнилась странным свечением, словно тихая грозовая вспышка озарила предметы.

– Спокойно! – крикнул Умник и, отдернув рукав пиджака, глянул на массивные квадратные исполинские часы на руке.

На странных часах не было стрелок – отметила про себя Мария, а Батон вдруг закрыл глаза, и его лоб покрылся испариной.

Свечение продолжалось около двух минут, как будто незримая молния не собиралась гаснуть.

– Быстро они меня засекли,– сказал Умник загадочную фразу и впился в лицо Батона испытующим взглядом, ему доставила явное удовольствие минутная растерянность. Когда тот справился с собой, Умник сказал:

– Ну, теперь у тебя нет сомнений? Ты ведь узнал ее?

Он похлопал себя по руке.

– Пока Великий Дар здесь, вы все у меня в кармане… Однако нужно торопиться: стража застукала нарушение… Так вот, Батон, на этой дьявольской штуковине я канул в Лету. Там, в толще времени, я мог отныне безнаказанно творить все, что захочу, например, новую земную историю. Прошлое оказалось такой беззащитной мякиной, такой кучей хрестоматийного дерьма, что управиться с ним под силу ребенку. Нужно только обнаружить точку приложения силы, развилку во времени, когда возможны те или иные альтернативы. Можно, например, сбросить авиационную бомбу на Лондон образца 1502 года, укокошить пару сотен человек и ничего этим не добиться, кроме еще одной легенды про божью кару или комету с лицом дьявола. Но можно взять напрокат в фирме Роботиндкорпорейт парочку этих тупых парней и отправиться, скажем, в осень 1428 года. Почему туда? Да потому, что сия когда-то знаменитая дата красовалась в любом школьном учебнике по истории моей любимой Франции. Это мое практическое руководство. Итак, осень 1428 года, я с моими баранами занимаю укромное местечко на дороге из вонючего Домреми в не менее вонючий городок Вокулер… Дождливый такой денек, дорога по колено в грязи, а вот и полусумасшедшая девчонка, которая слышала голос: «Спаси короля и отечество». Эй, девочка, не спеши… И нету тебе никакой Жанны д'Арк, и никто не защитит Орлеан, и трусливый дофин Карл не коронуется в Реймсе, и столетняя война идет на пятьдесят лет больше. И нет тебе никакого Парижа, ау, Париж… А нужен всего-то лишь один щелчок по босоногой девке из Домреми! Нет, Батон, власть над людьми ничто по сравнению с властью над временем. Пощечина громыхает, как Большая Берта. Дырочка величиной с маковое зернышко спустя триста лет становится огромной, как жерло вулкана. В царапине на лице вечности – может утонуть Атлантида. Тебе ведь уже давно страшно, Батон? А вам, дамочка его сердца? У вас ведь тоже постукивают зубки от мысли, что вся ваша история – это всего лишь многоточие от моих дыр, ха-ха-ха! Но вот беда, я всего лишь жалкий жучок-древоточец. Так, грызу потихоньку наше прошлое, и ни одна душа спасибо не скажет. Кто и знает обо мне, так это они, стражи вечности, нечто вроде нашей полиции, только в космических масштабах. Я для них мелкий преступник, не более… вот что обидно. А ведь Париж стоит лаврового венка? Или набившая с детства оскомину Джоконда: была когда-то такая особа на пакетах, на джинсах, на лифчиках, на платках. Черт знает, на чем только не красовалась эта мордашка. А нынче одно фу осталось. Возьми любую биографию Леонардо – там черным по белому сказано: утонул в молодости, так и не достигнув высот собственных способностей.

Мертвая долгая пауза. По лицу Арцта проходят темные тени от темных мыслей. Гроза между тем уж вовсе близко. Ее злобное громыхание уже отчетливо и подробно. Все запахи цветов за окном перекрыла вонь белых флоксов. Их прелая сладкая духота затопила гостиную до самого потолка. Беспокойная бабочка вязнет, влетев в окно, в сонном сиропе. Капли на лбу Батона сверкают, словно его уже задел дождь. Лицо Марии остекленело от жути происходящего.

– Черт знает,– продолжал Умник,– почему-то исчезли спички. Или вдруг узнаешь, что Атлантический океан испокон веков зовется Колумбийским, а лимоны никто не выращивает, никто абсолютно не пьет чай с лимоном. Грандиозные удары оборачиваются чепухой… По-видимому, наша машина – учебная модель. Пятьсот лет назад – и баста! Глубже 1400 года уже не проникнуть. А жаль… Представляешь, если б взять за горло самое-самое начало Европы? Вот где удары могли б достичь подлинной силы! Юлий Цезарь никогда не переходил Рубикон, Герострат не жег храм Артемиды, да и Рима не было… А однажды, когда бы мне надоело гадить по мелочам, я бы нашел, наконец, ту теплую дымную лужу, полную слизи, первую белковую лужу на нашей молоденькой Землице, питательный бульон, из которой начнется жизнь. Одна-единственная струя огнемета – и большой бэмц!

– Прекрати… Чего тебе надо?

– Ниче-го-о. Мне нужен просто свидетель, Батон. Хоть одна живая душа должна знать обо мне. Это первое.

– А второе?

К дому подъехала машина. Раздались шумные голоса, хлопанье входной двери, затем чей-то вскрик.

– Кто это? – спокойно спросил Умник.

– Корреспонденты. У меня по расписанию – пресс-конференция.

– Предупреждать надо, приятель,– бросил Умник и повернулся к своей свите.– Эй, спуститесь вдвоем вниз – первый останется здесь,– наведите порядок. Они наткнулись на труп охранника. Спрячьте его и третьего в шкаф. А я включу игрушку на пару минут.

Он поднес к глазам пустой циферблат Универсальной машины времени и осторожно повернул кольцо настройки. Затем вынул плотные солнцезащитные очки и сказал:

– Советую закрыть глаза.

Батон вздрогнул от ослепительной кольцеобразной вспышки, но глаза не закрыл; Мария прижала руки к лицу отчаянным и беззащитным жестом.

Сначала вокруг циферблата без стрелок появилась радужная пленка, словно там надулся мыльный пузырь, затем на глазах он увеличился до размеров арбуза, огромного шара, пока не расширился за пределы гостиной. Причем радужная сфера, испуская яркое сияние, меняла при этом цвета: бледно-голубой, фиолетовый, темно-красный, стальной… Низкий воющий звук, казалось, проник до мозга костей, и Батон увидел, что изображение на включенном телевизоре (без звука) устремилось вспять, как в мультике.

Вой перешел в курлыкающий гул, затем яростный клекот и свист. На черных очках Умника играли причудливые адские всполохи. Пятясь назад, толпа корреспондентов вернулась в малолитражный автобус, а роботы из углов, странными движениями пловцов, устремились в густом и спрессованном воздухе вниз, в холл у двери.

– Прекрати, хватит…– мычал Батон, извиваясь в кресле,– чего тебе над-д-до?

– Ничего-о. Мне нужен просто сви-де-тель, Ба-тон. Хо-оть одна ж-жива-я душа должна знать обо мне. Эт-то перво-е.

– А вто-ро-е?

… К дому подъехала машина. Раздались шумные голоса, хлопанье дверцы. Из «рафика» у подъезда ватагой высыпали журналисты и направились к дому, увешанные камерами. Их было семь человек.

– Батон, вежливо принимай гостей, и не стоит им болтать о нас. Мария, вы пройдете с нами в кабинет. У тебя минут пятнадцать – двадцать, Батон. И смотри, без фокусов… Да, включи видеостенку и прибавь яркости, чтобы они не заметили вспышек. Ведь если ты скажешь, что это попытки стражей вечности прорвать временной колпак, они, боюсь, тебе не поверят. Вали все на грозу. И без фокусов!

Умник подтолкнул Марию вперед, она обреченно оглянулась на мужа. Тот, собрав все свои силы, спокойно кивнул: не беспокойся…

На лестнице загремели шаги, донеслись голоса, смех.

Мария в сопровождении Ульриха фон Арцта и одного из охранников поспешно прошла по коридору в кабинет.

Как только они втроем вошли в кабинет, Умник заклеил ее рот полосой клейкого пластыря.

– Извините за грубость, мадам, но у вас слабые нервы.

 

Глава вторая

– Ром, привет! Почему ты отключил телефон?

– Замучили звонками. Рассаживайтесь, но предупреждаю – у меня от силы полчаса.

В просторной гостиной шумно рассаживались журналисты. Щелкала аппаратура, мигали фотовспышки, ввинчивались сменные фотообъективы, настраивались телекамеры. Кто-то запросто пустил по рукам бутылки из бара, банки пива со столика. Гости не церемонились. Чья-то рука включила видеостенку, и на экране вылупилось исполинское объемное лицо Войцеха Кулы по кличке Пузо, которого потрошили журналисты там, в Бялограде, городе Первого Контакта:

– Пузо, ну как это было?

– Я уже сколько раз отвечал «как». Не надоело слышать одно и то же?

– Но ты каждый раз что-нибудь присочиняешь! – наседала упорная потрошительница с кассетным магнитофоном.

Батон выключил видеостенку.

– Вам кто нужен – я или Пузо, ребята?

– Роман, а что сказал Пришелец в первую минуту?

– Он сказал: «Парни, привет. Я – Пришелец. У меня мало времени, ребята, но я с собой кое-что привез для вас. Проси все, что придет в голову, но только один раз. Идет?..» Вот его первые слова, для меня. Ведь выяснилось, что с каждым он говорил немного по-разному.

– Он говорил по-русски?

– Он говорил так, что все мы его прекрасно понимали,

– А как он выглядел для вас?

– Выглядел он для всех одинаково… Смешной такой дядька. Толстяк. На макушке – черный цилиндр, из-под цилиндра – парик в буклях до плеч, старинный. Носатый. За плечами что-то вроде тряпичных ангельских крылышек, и на йогах смешные клоунские ботинки в виде гусиных лап. На это и было рассчитано: детям нравятся клоуны.– Батон задумался и вдруг резко сменил ход интервью: – А теперь у меня вопрос к вам. Кто такая Жанна д'Арк?

По лицам журналистов прокатилась волна недоуменных гримас.

– Пошевелите извилинами, поройтесь в памяти. Неужели никто не знает?

– Я первый раз слышу,– ответил один,– лучше покажи нам свою Мари, Батон.

– Как проходит медовый месяц?

– Отвечу только в ответ на свой вопрос,– отрезал Роман; эти милые болтуны начинали выводить его из себя.

– Дорогие зрители,– мигом влез в кадр телекамеры один из телерепортеров,– переадресуем этот вопрос вам. Поможем нашему Великому парню. «Кто такая Жанна д'Арк?» Так будет называться новый конкурс нашей программы «Уикенд» по 16 каналу Си-би-эс. Победителя ждет приз!

Но это еще не все. Батон прислушался, пытаясь проникнуть через стены к Марии и Умнику: как идут дела у парней из общества «Будьте вы прокляты, данайцы!»?

Сначала гробовая тишина, затем новая волна замешательства – хозяин затронул абсолютно запретную тему.

– Батон, вот Кинг Томас писал недавно о них. Спроси его.

– Напомню зрителям,– буквально взорвался все тот же ушлый телерепортер,– что это общество неврастеников и паникеров было создано лет десять назад священником О'Доллом. Цель этой темной компании – постоянная критика Великого Контакта, ошельмовывание Даров и ругань в адрес героев Земли!

– Прикусите язык,– оборвал поток красноречия Батон,– кто мистер Томас, я жду ответ.

– Ты застал нас врасплох, Роман,– ответил молодой бородач в очках,– ведь известно, что любое упоминание об этих деятелях вам неприятно. По моему, дела у них идут плохо. Членов общества 120 человек. Центр в Лондоне. Недавно я был там. Они выпустили книжечку «Долой Универсальный исцелитель!» Они начали раздавать ее бесплатно на собраниях, но тут выяснили, что книжка имеет успех у коллекционеров, и им удалось выгодно сбыть тираж вместе с набором. Это было одним из условий продажи.

– А о чем там?

– Они считают, что Исцелитель парализовал напрочь земную медицину и наши знания о человеке. Если внезапно Исцелитель откажет – нам придется начинать с нуля. По их словам, это ловушка Сатаны и нам всем грозит кара.

– Согласитесь, Кинг, эта тревога обоснованна. И не так уж она абсурдна.

– Нет, Батон,– покачал головой бородач,– я не нахожу здравого смысла в этих криках. Наши больницы надежно законсервированы. Кроме того, в поликлиниках работают тысячи врачей, лечащих, скажем, зубы и насморк. Не будем же мы использовать Исцелитель на мелочи тела? Мы всегда сможем продолжить научный путь, если он вдруг откажет. А пока освобожденные миллионы помогли нам поднять благосостояние во всем мире. Наконец, Исцелитель спас не только мириады людей – он спас сотни гениев. Труд одного только Краевского продвинул мировую физику на невероятную высоту, а ведь он был обречен.

– А вы думали, что может натворить с нами и нашей историей Машина времени? – этот вопрос Батон задал всем.

Только крайним напряжением воли он сдерживал свои чувства. Несколько раз ему хотелось закричать о помощи, обратиться через прессу к миру, но… но это ж полное безрассудство… Дьявольский аппарат Умника вернет событие вспять, и тогда что сделают его бестии с безоружными людьми? И первой, конечно, погибнет Мария. Проклятье! Черные круги ходили в глазах, несколько раз мерещился женский крик.

– Машина времени,– отвечал тот же Кинг Томас с убежденностью человека, уже задававшего себе этот вопрос,– находится под строжайшим контролем специального комитета при ООН. Ты сам знаешь, что в ходе трех испытательных путешествий в XVI и XV века комиссия выяснила, что вмешательство в прошлое невозможно.

– Чушь! – Батон все ж таки сорвался.

– Тебе что-то известно?

– Роман, брось парочку фактов,

– Эй, парень, не темни…– зашумели наперебой удивленные гости.

– Нет у меня фактов, нет.– Роман поднял руку.– И все-таки!.. Что, если в историю можно войти и напакостить в прошлом? Что будет с нами?

– Нам нужны не догадки, а факты, только факты,– упорствовал тот же Томас.

– А ты слышал что-нибудь о так называемых развилках времени?

– Да. Эта гипотеза весьма популярна среди членов антиданайского общества… Они утверждают, что история уязвима в поворотные моменты, и если тут приложить силу извне, то можно изменить лицо будущего мира. Помнишь, у Паскаля: если бы нос Клеопатры был короче, то наш мир был бы совсем иным… Они и сейчас собирают подписи против Машины под воззванием: «Уничтожим ядерную бомбу над Карфагеном».

– И подписываются?

– Да, но в основном юнцы, тинейджеры.

– Баста, ребята!– Роман встал.– Полчаса истекли, и не беда, что разговор был так короток. Сейчас я скажу такое, что вам и не снилось. С каждого по ящику шампанского за сенсацию.

Все замерли.

– Я вступаю в общество против Даров.

– Это сенсация!– завопил телерепортер в камеру.– Смотрите подробности в нашей вечерней программе!

Оставшись один, Роман несколько минут стоял, закрыв глаза и покачиваясь на носках ботинок,– верный признак душевного смятения, затем бросился в кабинет, где его встретили сухие аплодисменты.

– Браво, хозяин,– аплодировал Умник.– Я все слышал.

Мария лежала в кресле, закрыв глаза, с мерзкой лентой на губах. Ее лицо напоминало холодный могильный мрамор – так она была бледна.

– Что с ней?

– Только не делай резких движений. Осторожно сними ленту. Ей просто стало дурно от духоты. Вот-вот накатит гроза…

Жерла автоматов в лапах безликих убийц стерегли каждое движение. Роман бережно отодрал от лица липкую ленту. Мария легко открыла глаза; нет, ее взгляд был спокоен и строг:

– Со мной все в порядке, Ром. Просто я не хочу смотреть.

– Хо, хо,– встал Ульрих фон Арцт,– с моим визитом ваша любовь стала острее.

Но почему-то в его лице было больше тоски, чем насмешки.

– Пора кончать нашу комедию,– заметил Батон.

– Пора! Запомни, мне отвратительна анонимность. Бить матушку планету кастетом из-за угла слишком нечестно. Числиться в мертвых, будучи живым,– ужасно. Такое чувство, что ты мертв на самом деле. Так вот, Батон, я жив. Жив! Вот все, что я хотел сказать.

Умник на миг прервался и тревожно прислушался, в доме стояла мертвая тишина.

– Понятно, что заявиться с того света слишком опасная затея. Что ж, Роман Толстов, я готов дорого заплатить за каждую свою прихоть. Я бы, пожалуй, мог вернуть тебе Машину. Не усмехайся, я не шучу. Но, увы, дурачок, я уверен, что точно такая же Машина будет у тебя. И совсем скоро, не позднее чем через полчаса после нашего горячего расставания. Видишь! Это они, они, Батон!

И вновь все предметы в кабинете, все корешки бесчисленных книг в шкафах, все паркетные шашечки на полу, все мелочи на письменном столе вдруг озарились золотым мерцанием пронзительного света. Света, идущего ниоткуда. Световые брызги превратили комнату и людей в один узорчатый ковер.

Мерцание длилось долю секунды и погасло. У Батона было чувство, что он только что видел суть вещей.

– Это ломится стража вечности, вот они и помогут тебе.– Его лицо исказила гримаса отчаяния и злобы.– До встречи в кишках времени! Эй, умники, нам пора.

Ульрих фон Арцт поднес к глазам циферблат без стрелок. Макушка треугольной пирамидки в центре Машины времени горела раскаленным огнем. Три фиолетовые тени сделали то же самое. Батон не верил тому, что видел: у всех монстров на запястьях так же зловеще чернели кусками полированного мрака Машины. Но ведь Великий Дар был один-единственный? Тут, в комнате, брызнули столбы желтого огня, четыре луча пронзили навылет потолок, и Батон с Марией остались одни.

Уже совсем рядышком прокатился гром; ветер все сильней рвал портьеру на приоткрытом окне. Ткань бурлила на стекле шелковым потоком. Только полуденное солнце продолжало ускользать от наползающей тьмы и озаряло гору мрака лихорадочным блеском. Ожидание дождя становилось невыносимым, только ливень мог разрядить столь тягостное кипение черно-лиловых пучин. Из оцепенения обоих вывел обычный телефонный звонок.

Звонил внутренний телефон в столовой. Кто-то был в доме!

– Не ходи, Ром, я боюсь.

– Пойдем вместе.– Батон выдвинул ящик стола в поисках оружия, но ничего не нашел и с досадой толкнул ящик на место.

Проклятый телефон не умолкал.

Они вышли в коридор пустого и ставшего страшным дома, спустились в холл, уставленный цветочными вазами,– Мария страшилась наткнуться на тело убитого Кости, но холл был пуст – звон телефона ввинчивался в виски.

– Алло,– Роман надавил клавишу связи.

– Добрый день,– донесся сдавленный мужской голос из телефонного диска.

– Кто вы?

– На Земле меня зовут по-разному. Для вас я тренер по виндсерфингу… Вспомнили? Недавно я помог вам с женой выбрать устойчивый поплавок. В Мисхоре.

– Не помню. Вы звоните из ангара?

– Нет. Я в доме, неудачно застрял в стене на первом этаже. Та, что между кухней и детской комнатой. Он как раз отключил силовое поле.

– Ничего не понимаю!

– Роман, пройдите в комнату и помогите мне выбраться, и я все объясню.

– Ром, это он… – шепнула испуганная Мария,– страж…

– Если это шутка, то вам не поздоровится.– Батон отключил телефон.– Останься здесь.

– Но мне страшно одной.

– Я прошу тебя – останься!

Толкнув прозрачную дверь, Толстов в полном напряжении всех чувств прошел по коридору налево. В доме стояла странная тишина, если не считать близких раскатов грома. Сначала он открыл дверь на кухню – никого. Батон внимательно огляделся – ничего подозрительного. Затем остановился у детской комнаты; детей у них еще не было, а комната была по проекту. И здесь тихо. Роман прислушался и резко распахнул дверь. Из правой стены в полутора метрах от пола торчала… рука. И эта рука приветственно помахала Батону.

– Привет,– гулко раздалось в голове.– Подойди ближе и передвинь пирамиду на одно деление по ходу часовой стрелки.

Внимательно оглядевшись, Роман бесшумно подошел к стене. На запястье человеческой руки он увидел массивный черно-золотой квадрат Машины времени на таком же чернильно-золотистом браслете. Рука, кроме того, была плотно обтянута тончайшей серебристой сеткой, похожей на вуаль. В центре золотого квадрата поднималась многогранная пирамида.

– Сожмите пальцы в кулак и не вздумайте меня схватить!

– Пожалуйста.

– А теперь: кто вы?

– Сначала освободите меня. Мне неудобно разговаривать вниз головой.

– Что это у вас на руке?

– Разве ты не узнал? Это Машина времени средней ступени, она намного мощнее черной учебной серии, которая есть у Умника. Ею вооружены все стражи вечности, только у Архонтов настоящие Машины высшей белой серии.

– Ой! – вскрикнула Мария, показавшаяся на пороге комнаты.

– Я же русским языком сказал!

– Оставьте ее в покое! Женщине страшно. В доме спрятано тело, а тут еще я…

– Где оно спрятано, всезнайка?

– В кладовке под лестницей из мастерской в подвал. Там же остатки робота.

Батон, не теряя осторожности, прикоснулся к руке, взял в пальцы холодный корпус.

– Поверните регулятор на один поворот до первого щелчка по ходу часовой стрелки. Только не спутайте. По ходу. Иначе я окажусь в преисподней.

– Ты его тоже слышишь, Мария?

– Да.

– И что он сказал тебе?

– Сказал, чтобы я ничего не боялась. Он – наш друг. И еще попросил стакан вина со льдом.

– У меня многоканальная связь.

– А с кем ты еще болтаешь?

– Ну помогите же!

Батон резко повернул пирамидку вокруг оси по ходу часовой стрелки, раздался сухой щелчок, из стены, словно из плотной толщи воды, мягко вылетел головой вниз человек, закутанный с ног до головы в ажурную золотистую мелкоячеистую сетку. Плавно упав на палас, он пролежал без движения около минуты, затем встал во весь рост и стянул странное одеяние.

Да, это был человек.

И человек еще молодой, почти что юноша, одетый, как и тысячи его сверстников, в потертые макроновые джинсы, с белыми адидасовскими шузами на ногах, в аляповатой майке с акриловым покрытием. Если бы не загадочный золотой квадрат на запястье его левой руки, его можно было бы принять за студента на каникулах или за спортсмена – так он был прожарен на солнце – стоп! В глаза Батону бросилась еще одна деталь: голову незнакомца обтягивала тонкая полоска металлической ткани и там, где она пересекала лоб, в центре над переносицей, сверкало зеркальце, диаметром с пятикопеечную монету. Подобные, только более крупные зеркала надевают отоларингологи, пуская световой зайчик в рот пациента.

– Вот ваше вино и лед.– Мария протянула поднос с бокалом шампанского и льдом на глубоком блюдце.

Для молодости у неизвестного были слишком зрелые глаза. Они даже несколько портили его облик тяжкой умудренностью. Это были нечеловеческие глаза.

– Спасибо.

У него высокий голос, а в чертах лица заметно что-то древнее, чуть ли не египетское. Скулы. Миндалевидный разрез глаз. Тонкие губы. Желтоватый оттенок кожи.

– Кто вы?– повторил с нетерпением хозяин.

И тут ударила гроза. Вода и тьма одновременно опрокинулись на землю, сливаясь в один мрачный поток. Водопады пролегли между землей и небом. Молнии вставали из волн мирового потопа обломками золотых колонн.

Где-то на втором этаже послышался звон разбитого стекла.

– Я сейчас.– Мария опрометью бросилась наверх к раскрытым окнам в кабинете, в гостиной.

Мужчины остались одни.

– Прежде всего я должен заявить, что официально уполномочен Архонтессом принести вам извинения за вторжение в ваш параллельный мир. Если у вас, Роман, факт моего появления или сумма сведений, которыми вы станете располагать, вызывает резкое чувство тревоги и дискомфорта, если вы предпочитаете остаться на прежних позициях по отношению к устройству вселенной, то я исчезну немедленно и сотру из вашей памяти все шоковые воспоминания. Ваш ответ?

Молодой человек с золотистым зеркальцем на лбу стоял посередине комнаты абсолютно неподвижно; хозяин ходил из угла в угол – ему казалось, что от событий сегодняшнего дня вот-вот расколется голова.

– Валяй дальше,– сказал он.

– Возражений не последовало. Предупреждаю, что весь наш разговор записывается, в том числе и визуально, и будет представлен в Архонтесс для контроля за правильностью моих действий.

– Нельзя ли без формальностей?

– Нет, Батон, нельзя. Это первый законный случай контакта на Земле, и все формальности должны быть соблюдены.

– А разве вы не от пришельцев?

– Вы имеете в виду контакт 12 августа 1979 года?

– Да.

– Это было преступление против вечности, расследовать которое поручено мне…

Внезапно гость прервал свои слова и вздрогнул. Это было так неожиданно для его полной неподвижности и невозмутимости, которую даже гром небесный не мог вывести из себя. Его взгляд уперся в невинную репродукцию на стене детской комнаты. В расхожую картинку под стеклом в дешевой пластмассовой рамочке.

– Откуда это у вас?

– Вы о чем?

– Я об этом.– Он сделал два напряженных шага к стене.

– Не знаю,– пожал плечами Батон,– какое это имеет отношение к делу?

Пришелец замолчал, затем сказал решительно и резко:

– Внимание, контакт временно прекращается для выяснения новых обстоятельств нашего дела. Я оставляю вам один экземпляр золотой серии Машин, пользоваться ею можно точно так же, как и черными экземплярами: по часовой стрелке – будущее, против – прошлое. Ваш экземпляр настроен на след Умника, который сейчас готовится к акции, связанной с завоеванием Американского континента конкистадорами. Вот вам ваша Машина и экземпляр учебной кассеты по истории Завоевания. Я прихватил его с собой, чтобы вы не теряли зря времени. Если Архонтесс сочтет, что данная ситуация – ловушка, аппарат будет у вас изъят, а события стерты из памяти…

Его глаза окатила яркая и уже знакомая вспышка радужного пламени; Батон остался один. На журнальном столике сверкал золотой квадрат и обычная магнитофонная кассета.

Гроза между тем явно потеряла силу, так много ярости было вложено в первые удары. Тьма стала разрываться на клочья, открывая куски звездного неба, напор струй заметно ослабел. Раскаты грома еле слышны, а вспышки молний шире и бледнее. Они уже не подпирали небосвод, а струились короткими зигзагами, слабые следы родовых мук полуденной мглы.

Когда Мария, запыхавшись, обежала дом, закрыла окна и вернулась обратно, Роман был один. Он стоял перед маленькой репродукцией на стене и покачивался на носках.

– Откуда это у нас?

– Ты о чем?

– Вот об этой чепухе.– Роман кивнул на репродукцию.

– Ты в своем уме?

– Да, еще в своем. Единственное, о чем он спросил, это вот об этой ерунде, и сразу прекратил контакт… Это ведь ты повесила?

– Да. Я люблю Брейгеля. Это его «Детские игры»… И что дальше? Ты меня в чем-то подозреваешь?

Батон схватил себя за голову и застонал, как от сильнейшей боли:

– Они сделали из нас подопытных кроликов! Сволочи! Сволочи!.. О, о… Мария, они сделали из нас подопытных крыс! Подонки! Не хочу, не хочу, а-а…

– Милый мой, возьми себя в руки. Ну что ты?!

– Ты знаешь, что случилось 12 августа?– стонал Батон.

– Что?

– Пре-еступление против вечности… Все пошло коту под хвост! Все прахом… Будьте вы прокляты, сволочи!

Роман был страшен. Глаза выкатились из орбит. Рот дергался. На губах проступила кровь, с такой силой он скрипел зубами. Пинком он опрокинул журнальный столик, и золотой квадрат полетел на пол.

Мария еле успела выхватить из-под его подошвы кассету. Она стояла на коленях и со слезами смотрела, как он мечется по комнате, рыча как раненый зверь. Только боль привела его в чувство, боль и кровь на костяшках руки после того, как он саданул кулаком по невинной картинке и разбил вдребезги хрупкое стекло.

Если бы какой-нибудь сторонний наблюдатель оказался в этот момент напротив репродукции в рамочке, то при внимательном взгляде он мог заметить нечто не укладывающееся в сознании: после удара одна из комических фигурок на картинке с Брейгеля, а именно та, что выглядывала из крайнего левого окна на втором этаже странного замка на арочных опорах, внезапно отпрянула от подоконника в глубокую тень и скрылась в глубине нарисованного дома.

 

Глава третья

«… Сегодняшний урок,– ожил магнитофон,– посвящен одной из самых трагических страниц в истории человечества – захвату испанскими конкистадорами в XVI веке древнего государства ацтеков, драматической истории гибели древней цивилизации, которая, несомненно, могла бы необычайно обогатить человечество ныне навсегда неизвестными нам идеями, открытиями, которые были подвластны именно такому складу ума и подходу к реальности, достижениями, которые, может быть, были бы достоянием Земли намного раньше, если бы не стремительная гибель уникальной культуры, цель которой была именно мысль, а не война и золото. Гуманитарный характер этой цивилизации при всех жестокостях ее религиозного сознания привел к тому, что многотысячное войско ацтеков, вооруженное копьями, стрелами, в панцирях из хлопка, не смогло оказать достойного сопротивления малочисленному отряду мародеров, которых насчитывалось всего около 600 человек. Победили не люди, а техника. Конкистадоры были вооружены огнестрельными аркебузами, пушками, стальными мечами, а латы и шлемы надежно защищали от стрел. Всего двух лет хватило испанцам для полного уничтожения великой и беззащитной цивилизации, которая (за исключением одного дьявольского дара, оставленного словно для отмщения) принесла человечеству несколько уникальных достижений. Вот, например, известное всем слово и продукт под названием шоколад. Откуда он? Да, вы уже догадались, и правильно,– его подарили миру ацтеки. Шоколад – это искаженное индейское слово «чоколатль». А обыкновенный томат? Томатный сок? Помидоры? Да, и с этим чудом нас познакомили они – ацтеки! И томат опять же искаженное от индейского «томатль». В тот роковой март 1519 года, спустя 27 лет после открытия Америки, когда испанский отряд под командованием Эрнандо Кортеса отплыл на одиннадцати каравеллах от острова Эспаньола – нынешняя Куба,– государством ацтеков правил вождь Монтесума…»

Батон нажал на клавиш и прокрутил ленту вперед.

– Мы не в школе,– буркнул он.

«… Там, где сейчас находится столица Мексики – город Мехико,– продолжал чеканить голос старой девы,– четыреста лет назад на острове посредине озера Тескоко находилась столица ацтекского государства Теночтитлан. Уникальная планировка, прямые, как стрелы, искусственные дамбы, соединявшие столицу с берегами, исполинские многоступенчатые дворцы и храмы делали этот город, пожалуй, самым прекрасным городом планеты в шестнадцатом столетии. По цельности общего градостроительного замысла Теночтитлан, в котором насчитывалось до 200 тысяч жителей, явно превосходил, например, тот же Мадрид. В городе был первый в мире зоопарк (еще одна идея ацтеков), в нем были собраны сотни, да-да, сотни животных. Ко дворцу Монтесумы примыкал уникальный птичник, зоопарк только для птиц…»

– Ну и черт с ним!– Батон опять щелкнул клавишем, пропуская кусок ленты. Он пытался найти в этом потоке школьных сведений скрытый смысл, планы Умника, определить свое поведение, но ничего не понимал, кроме общей идеи – покончить с вмешательством в историю.

«… Варварская религия ацтеков,– вновь ожил учительский голос,– была обагрена кровью. Они считали и глубоко верили в то, что их бог – Солнце – нуждается в ежедневных человеческих жертвах, что яркость и сила Солнца зависит впрямую от человеческой крови. Поток жертв струился каждое утро на вершины ацтекских храмов, где жрецы приносили жертву сверкающему Солнцу…»

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Ясно, что вторжение Кортеса – один из поворотов истории. Помнишь, он говорил о развилках времени? – ответила Мария, разливая кофе по чашечкам,

– Но что здесь для меня? – И он с досадой прокрутил пленку еще дальше, «… победу принесли не только 32 аркебузы и четыре малых фальконета, а еще и 15 лошадей. Без Преувеличения можно сказать, что Новый Свет покорила лошадь. Дело в том, что в Америке, по странному стечению биологических условий, не было лошадей. В кровавых сражениях с завоевателями суеверные индейцы не могли воспринять всадника и лошадь отдельно друг от друга, а видели их единым двухголовым и шестиногим чудовищем, у которого вдобавок имелись еще две руки, которыми человеко-звери извергали убийственный огонь. Аркебузами как раз была вооружена конница. Панический страх перед скачущим божеством лишил ацтеков мужества, и тысячелетняя цивилизация пала в трагически короткий срок, оставив как проклятье на века, как последний залп мщения – табак, отравленную стрелу, которой они сумели поразить вечность».

Раздался щелчок, и голос пропал.

– Это все? – удивилась Мария.

Роман молчал. Ему тоже было недостаточно этих сведений для действий – главное: чему помешать и как? – это оставалось неизвестным. Он перебирал в памяти слова Умника, короткую информацию стража, данные из истории и снова возвращался к началу мысли, пытаясь вычислить свою стратегию, но сегодня ему это было явно не под силу. Ясным было только то, что март 1519-го – это развилка времени… что ж, на первое этого было достаточно.

Спустя полчаса они подъехали к ангару.

Батон перенес в самолет канистры с бензином. Распихал в кабине, где только смог, съестные припасы. И ровно в полночь взлетел.

Только влюбленные мальчик и девочка, которые тайком от родителей целовались на террасе, услышали, как на взлетной полосе сначала глухо взревел стартующий самолет. На миг оставив в покое вспухшие губы, они подняли головы и различили в темных клочьях ночного неба силуэт знаменитого самолета в рубиновых огоньках. Внезапно мглу прорезала ослепительная световая вспышка, пространство вокруг самолета превратилось в распухающий на глазах радужный шар, шар увеличился на глазах до размеров огромного голубого диска, затем вдруг стремительно сжался, меняя цвет от ослепительно белого до черного, сжался вместе с самолетом до размеров звезды, а затем и она погасла, оставив только булавочный укол на слепом зрачке Тьмы.

Здесь тоже была ночь, только уже разбавленная молоком рассвета. Ночь над побережьем Колумбийского океана, марта 1519 года от рождества Христова, ацтекский год Тростника. Самолет потонул в ленивой мгле. Гул мотора далеко и страшно разносился в девственной тишине целого столетия. Мария сидела, откинувшись на спинку сиденья и устало закрыв глаза, она была настолько вымотана тем, что стряслось, что не могла пошевелиться. Батон вглядывался в звездный узор. Ночь выдалась ясной, и он прикидывал, в какой точке находится самолет, затем развернул машину вдоль линии морского побережья на север и включил автопилот.

Поколдовав над картой, объявил:

– Прямо по курсу – остров Косумель. Первая точка высадки Кортеса на Американском континенте.

Мария не отвечала, ее лицо было залито светом луны, и только губы прошептали что-то беззвучное и печальное.

Как только решение было принято, Роман преобразился, от неуверенности не осталось следа. Он был вооружен самолетом, Машиной времени, наконец, знанием. Он мог в любую минуту вернуться обратно. Тревожная мысль о неких стражах вечности хотя и поражала воображение, но гораздо меньше, чем перелет – бац! – через три столетия. Кроме того, он мог, видимо, рассчитывать на их поддержку, иначе б не было ни этой ночи, ни золотого квадрата на руке. Да, он был возмездием в незримых руках. Возмездием и… игрушкой. Но о последнем Батон старался не думать, чтобы не сойти с ума от отчаяния: его дергают за ниточки! Он понимал, что эмоции сейчас только помеха. Найти Умника, помешать Кортесу – вот что было важно!

Внезапно внизу над поверхностью океана, там, где мерцала многотонная слизь пены и волн, появилась алая стрела, которая показывала своим острием на северо-восток, туда, где секундой позднее возник голубой овал. Это таинственное зрелище длилось меньше десяти – пятнадцати секунд, Батон не успел даже окликнуть Марию, так как заметил в центре голубой окружности темные пятнышки судов. Батон положил самолет на крыло и через несколько минут разглядел внизу цепочку допотопных суденышек, идущих на всех парусах к побережью Америки.

Сомнений не оставалось, именно они – корабли Кортеса – и были его целью. Целью для уничтожения? Целью для боя?

– Мария, внимание! Достань ракетницу и приготовься стрелять вниз по кораблям… это конкистадоры.

– А ты уверен, что от тебя ждут именно этого?

– Да, уверен. Эти глупые ацтеки должны быть спасены, я не сомневаюсь, что у Умника прямо противоположная цель… А вот а первая историческая неточность. Сколько каравелл было у Кортеса по записи на кассете?

– Одиннадцать, кажется…

– А здесь ровно на две больше, тринадцать – чертова дюжина. Ну, держись, сейчас мы их пугнем для профилактики. Включаю весь свет!

Включив посадочные огни и бортовой прожектор, спортивный самолет с ревом пошел на снижение. Свет, хлынувший с неба, выхватил из полумглы цепочку парусников. Прожектор выделил первый корабль и стиснул его палубу в щупальцах слепящего света. Истошно заорал матрос-наблюдатель в бочке на верхушке мачты. Испуганные вопли разнеслись над океаном; человеческим крикам ответил рев животных – это страшно заржали лошади в стойлах посреди палубы. Взмыли вверх кованые копыта, выкатились огромные глаза, подковы забарабанили по дереву, полетели щепки. Человеческие вопли пожаром схватили всю эскадру. Кто-то полетел за борт. Сверкнула сталь обнаженных клинков. Налились кровью глаза. Тревога стряхнула предутренний сон, и корабли покрылись мурашиным кишением толпы.

– Мария,– крикнул Батон, показывая вниз,– под нами, видимо, флагманский корабль. Вон флаг! Огонь, дай им жару.

– Эрнандо! – ломится офицер в каюту главнокомандующего.– В небе дьявол! Вставайте.

На офицере гроздью повисла охрана Кортеса, клубок человеческих тел катается у входа в капитанскую каюту, рычит, плюется. Одна из лошадей вырывается из стойла и ошалело скачет по корме, падает, вскакивает и снова валится от качки, переворачивается на спину, лупит ногами в темноту, давит чьи-то кости. Белая спина покрывается кровью. На пороге каюты показывается бледный Кортес, он смотрит с ужасом вверх, где пылает летящий ангел смерти с двумя огненными мечами в руках.

Ангел плюется огнем, и дождь красной и белой крови повисает в небе сверкающим саваном. Переливы света заковывают эскадру в магическую сеть. В океане разверзаются темные пасти чудовищ, готовых проглотить все живое. Кортес видит самую глубокую глотку с зубами из кораллов и языками из пены, у него кружится голова.

Если бы не священник, отец Гильермо!

– Тихо! – орет он могучим голосом, который внезапно разносится над всеми кораблями эскадры.– Это же крест Божий. Восславим Господа нашего за святое знаменье!

И откуда взялся такой голос в этой невзрачной фигурке? Отец Гильермо простирает над головами матросов крест, и все видят, что он похож на небесное распятие посреди звезд.

– Слава Иисусу!

– Слава Господу Богу, спасителю и защитнику нашему! Слова святого отца разносятся далеко над океаном.

Паника мигом стихает. Солдаты бросаются к лошадям. Матросы, падая на колени в слезах, крестят лбы, тянут на свет нательные кресты, живая очередь ползет к священнику, впиться губами в серебряное распятие.

– Мария, это же мегафон!– восклицает Батон, разворачиваясь на новый заход.

– Умник там, Роман. Это его голос!

– Я постараюсь выпустить шасси и сломать мачту.

– У меня кончились все ракеты.

Самолет вновь готовится к пикированию, но…

Внезапно с кормы флагманского корабля раздается автоматная очередь, и веер трассирующих пуль проносится почти перед самой пилотской кабиной. От неожиданности Батон берет круто вверх. На кораблях вновь вспыхивает паника: струя пуль замечена всеми, и опять на помощь приходит патер Гильермо.

– Это святая Мария ответила своему сыну слезами радости,– орет он, и вновь его голос разносится над стихиями.

На корме среди пушек – походный алтарь Кортеса,– и слова священника звучат убедительно для паникеров. Вновь стихают испуганные вопли. Хор подхватывает молитву. В экстазе патер Гильермо начинает петь: «Помилуй меня, Боже, помилуй меня; ибо на Тебя уповает душа моя, и в тени крыл Твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды. Воззову к Богу Всевышнему, Богу, благодетельствующему мне…»

В этот момент первые лучи восходящего солнца брызжут над океаном божественным веером. Золотой холм появляется на востоке. Кортес выхватывает распятие у святого отца и, подняв его в двух руках над головой, вопит: «С нами Бог!»

Солдаты поднимают упавшую лошадь.

Падая на колени перед распятием в руках повелителя, матросы провожают глазами святой крест, который гаснет в светлеющем небе, уносясь к божественному престолу, пока не тает в вышине.

На этот раз Мария успевает заметить алую стрелу, которая вспыхивает и тут же гаснет над океаном. Батон молчит, и она не решается нарушить его мрачное молчание. Снова вспыхивает стрела пришельцев, указывая куда-то на северо-запад, но пилот словно не замечает знаки стражи и упрямо летит в сторону острова Косумель, который уже виден узкой полосой суши на горизонте.

Стрела больше не появляется.

Спустя полчаса Батон сажает самолет на широкую песчаную полосу бесконечного пустого пляжа.

– Это дыра от автоматной пули.– Роман хмуро воткнул палец в отверстие на краешке самолетного крыла.

Его слова обращены к самому себе, потому что Марии рядом нет.

Яркое солнце и безоблачный небосвод обещают жаркий день. Море покрыто гладким стеклом штиля и отвечает солнцу пыльным сиянием миллионов зеркал. Мария нагишом выходит из воды и счастливо бежит вдоль прибоя по упругому песку. Роман смотрит ей вслед, но что он думает об этом радостном беге?

– Ты только понюхай, как пахнет воздух! – она стыдливо кутается в махровую простыню,– вкусно как, морем пахнет, а еще цветами… массой цветов. А вода! Ром, я никогда не видела такой чистой воды. И рыбы меня не боятся, представляешь? Вон у того камня плавает большая рыбина. Полосатая, как тельняшка. Мне хочется остаться здесь навсегда! Чего ты молчишь? Глупо? Ну и пусть глупо. Вокруг никого на тысячи метров. 1519 год! До моего рождения почти пятьсот лет. Еще жив Сервантес. Зато Шекспир еще не родился. Башни Московского Кремля еще совсем новенькие. Жив Рафаэль. Голова кругом!

– А что, если это не Земля? – Батон, наконец, стягивает с себя защитную куртку.

– Земля! – восклицает Мария.– А там Америка! Там еще нет ни Мексики, ни Соединенных Штатов, ни Нью-Йорка, Нет ничего, только сельва да бесконечные прерии. Как странно! Все еще впереди: война за независимость, Вашингтон, Голливуд…

– И Гитлер еще впереди, и Хиросима,– мрачно вторит Батон,– и Великий Контакт…

– Роман, ты несносен! – И она награждает шлепком.

– Признаться, у меня в голове полная каша – если мы помешаем Кортесу победить ацтеков, то мир у нас изменится, так?.. Но он изменится в правильную сторону или нет? В школе я учил, что Кортес победил и что Орлеан – столица Франции… так какая история Земли настоящая? Там, где этот океан Колумбийский или Атлантический?

– Я не хочу больше об этом думать. Ром, давай переберемся сюда навсегда? А?! Перетащим по частям наш дом из Крыма. Поставим его вон там, под пальмами. Ты отрастишь бороду, я буду ходить нагишом, наши дети вырастут свободными.

– А где ты будешь слушать Вивальди? Здесь негде воткнуть электрическую вилку.

– Я не захочу его слушать.

– А душ ты захочешь принять? Смыть соль с кожи?

– Привыкну обходиться без него.

– Увы, Мария, мне нужен, пардон, унитаз.

– Ты просто невозможен! – вспыхнула женщина и вскочила с песчаного ложа.– Ой, что это?!

От самолета раздавались протяжные сигналы.

– Это бортовая связь.– Вскочил Батон и, подбежав к кабине, щелкнул тумблером.– Слушаю…

– С прибытием,– раздалось в тишине,– Как слышно?

Это был голос Умника.

– Ты?.. Как ты меня нашел?

– Очень просто, наши станции единственные на весь XVI век. В эфире ни одной радиопомехи… Ха-ха… А ты неплохо придумал с ночным налетом, Батон, и психологически рассчитал весьма точно, эти паршивцы порядком трухнули. Сам Кортес чуть не обмочился со страху. Поздравляю!

– Они повернули назад?

– Нет,– рассмеялся Умник,– тебя подвела форма самолета, он похож на крест. А крест – это ведь знак божий. Так я и объяснил.

– Слышал я твои заклинания. За святого отца себя выдаешь?

– Да. Это очень удобно во всех смыслах. Пока один – один, согласен?

– Я не на пинг-понг сюда забрался, Умник.

– Послушай, а почему стража сама не разделается со мной?

Батон замолчал.

– Почему они выбрали тебя? Ты не спросил?

– Проваливай, Умник, я собираюсь заняться любовью.

– Я знаю, что ты не один, знаю… я вообще знаю больше, чем ты подозреваешь… О, слышишь гул? Это гремят корабельные цепи – наша эскадра бросает якоря у полуострова Юкатан, милости прошу.

Голос пропал, но Роман долго еще не выключал бортовую радиосвязь, задумчиво покачиваясь на носках, в своей любимой позе размышлений… Он хотел мысленно оказаться сейчас там, где был его враг. Впрочем, того же самого хотел и Ульрих фон Арцт, задвинув складывающуюся антенну, он спрятал коробочку рации на груди, застегнул черную рясу и вышел из каюты на палубу. Он не заметил, что в зарешеченное оконце за ним наблюдают чьи-то выпученные глаза, глаза под густыми бровями, глаза на волосатом лице, где борода доходила почти до глазных мешков.

Здесь он был отец Гильермо.

Его оглушил шум океана, хлюпанье волн о борта корабля. Солнце поднималось к зениту. В полумиле от флагманского корабля «Сант-Яго» виделся незнакомый берег – густо-зеленая полоса джунглей, разорванная устьем широкой реки, втекающей в океан. На карте Умника она значилась под именем Табаско, но для эскадры это была неизвестная река, источник пресной воды, путь в глубь материка, тайна, засада, дорога к смерти… Борясь с течением Табаско, к берегу шла шлюпка, груженная пустыми бочонками для свежей воды. В шлюпке несколько матросов и один солдат-аркебузер в начищенных латах.

Все насторожены. Над палубой общее молчание.

Вот последние корабли эскадры заходят в бухту.

Гильермо подходит к свите главнокомандующего и в который раз цепко вглядывается в крепкую фигуру Кортеса. Ему повсюду мерещится стража вечности… Но стража ведет себя непонятным образом – она предоставила ему полную свободу действия, и сейчас он – патер Гильермо, он же Умник или Ульрих фон Арцт-негласно возглавляет поход конкистадоров, тот самый поход, который в настоящей истории закончился победой и гибелью цивилизации ацтеков. Посмотрим, чем закончится этот поход сейчас, когда он решил вступиться за ацтеков и подставить новую подножку истории…

Тут патер поймал на себе подозрительный взгляд капитана Алонсо Пуэртокарреро. Капитан пялил на него свои кровавые зенки и теребил лапой косматую бороду… Страж?!

– Если ты страж, то чего молчишь?! – издевательски сказал он капитану на английском.

Пуэртокарреро явно ничего не понял, а, прошептав какие-то неясные угрозы, отвернулся. Гильермо перекрестил его и подошел к Кортесу. Эрнан стоял над картой, положенной на спину слуги, золотые галуны на его камзоле пылали на солнце зелено-желтыми брызгами.

– Надо подняться вверх по этой реке в глубь земли и все хорошенько разведать,– говорил Кортес, тыча пальцем в примитивную карту, где была подробно обозначена только Эспаньола, а берег Новой Испании означала ничего не говорящая линия с устьями нескольких рек.

– Нет, Эрнан,– возразил решительным голосом Умник-Гильермо,– эта хитрая река уведет в сторону от цели, в глубь континента, в ядовитые джунгли, где живут змеи да обезьяны. Нам нужно подняться вдоль берега на север и высадиться вот здесь (его палец обозначил точку). Отсюда самый короткий путь до столицы ацтеков. Меньше месяца пешего перехода.

– Откуда тебе это известно, отец Гильермо? – хмуро спросил Кортес. Для него этот священник на Эспаньоле был всего лишь заурядным церковным служителем, однако в походе он вдруг разом переменился и словно стал другим человеком.

– От Бога! – ответил Гильермо, смело глядя Кортесу в глаза.

– А может, от дьявола? – воскликнул капитан Пуэртокарреро и потянулся к эфесу клинка.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б не странные гортанные крики с берега.

Гул изумления пробежал над палубой.

Там, на берегу Новой Испании, внезапно из чащи леса вышел угрожающей шеренгой небольшой отряд индейцев. Это были воины – на груди красные узоры охры, на плечах силуэты священных птиц, знаки войны на лбу, головные ритуальные уборы из перьев. Они вышли из леса в тот самый миг, когда шлюпка причалила к песчаной полосе. Вышли с гортанными криками и бесстрастными лицами. В испанцев полетели стрелы. Индейцы были вооружены луками и стреляли с поразительной быстротой. Несколько испанцев было ранено, а один убит наповал. Среди криков и ругательств выделялся аркебузер, который, надвинув на лицо защитную пластину, спокойно установил на подставку свое оружие. Стрелы ничего не могли сделать с его стальными латами; прицелился и выстрелил.

Первый оружейный выстрел на Американском континенте!

Притом, что пуля сразила наповал одного из стрелков, выстрел, огонь из ствола, дым – все это произвело необычайно сильное впечатление на индейцев, некоторые из них попадали на колени, двое-трое метнулись в чащу.

Выстрелы из арбалетов продемонстрировали индейцам невиданную дальность полета и убийственную мощь стрел белого врага.

Все довершил оглушительный грохот бортовых пушек «Сант-Яго». Восемь фальконетов выплюнули, в клубах порохового дыма, свинцовые ядра, которые, с воем пролетев над водой и береговой полосой, уже на излете, вонзились с хрустом в зеленую стену сельвы. Лес ответил испуганным шумом птиц, одно из ядер угодило в человеческую стену, пробив кровавую брешь в индейских рядах.

Оставив на песке умирающих и убитых, отряд отступил в страхе и беспорядке.

– Бойся гнева Господня, Алонсо,– с угрозой сказал священник бородатому капитану и показал в небо, где высоко-высоко был виден летящий крест,– видишь, он весь в крови.

При этом он снова упал на колени и затянул псалом.

– С нами святая сила,– со страхом восклицали матросы и солдаты, заметив в небе распятие. Только Кортес, отвернувшись от чуда, задумчиво поглядывал на молящегося святого отца – власть Гильермо бросала неожиданный вызов его собственному могуществу. И бородач Алонсо понял это по глазам главнокомандующего.

Он не стал опускаться на колени и смотреть в небо, где мелькал над побережьем алый спортивный самолет.

К вечеру – наперекор увещеваниям и угрозам священника – высадка части войск была закончена, ночью вдоль берега пылали сторожевые костры, утром к Кортесу притащили пойманного в сельве индейца, который после пытки сообщил, что на испанцев наступает армия численностью в 2500 человек. Пока все складывалось именно так, как и произошло в тот первый поход Кортеса, и Умник-Гильермо выходил из себя: главнокомандующий решил перехватить инициативу и в момент боя обойти индейцев с конным отрядом в шестнадцать всадников и напасть сзади.

Как только солнце взошло повыше, отряд двинулся в обход – третьим вслед за Кортесом и Пузртокарреро скакал Гильермо: отныне с него не спускали глаз. Хотя ничто не могло причинить ему вреда, Умник уже готов был издевательски взмыть в небо вместе с тремя незаметными слугами, в которых трудно было узнать его фиолетовую свиту с электронными мозгами. Умник уже обдумывал, как это сделать поэффектней, как наперерез белому коню Эрнандо Кортеса из чащи метнулся Батон и в упор выстрелил в грудь конкистадора.

Испуганный конь делает свечку.

Кортес катится из седла, висит несколько секунд на стременах, затем шлепается в грязь, уставившись в небо мертвыми глазами.

Конь под бородачом Алонсо делает отчаянный скачок в сторону, и все пространство затягивает ослепительная серебристая вспышка. И вновь время стекленеет на глазах, становится тягучим, как мед, и медленным, как черепаха. Несколько секунд фигуры, свет сквозь листву, кони, мириады листьев, экзотические птицы, облачка в вышине застывают на месте, а затем начинают пятиться вспять, выполнять при этом фантастические рывки, сдвиги, шажки, перетекания.

– Это запрещенный прием,– крикнул Умник, прыгая на землю с оцепеневшего полукаменного коня, на коже которого переливались черно-белые волны остановленного света. Солнце напоило мир стробоскопическими вспышками.

Конь, опускаясь на задние ноги, начинает делать скачок вспять. Белая лошадь Кортеса вновь вступила в собственный след. Рот Пуэртокарреро стал закрываться.

– Болван! – заорал Умник, увидев, что Батон спокойно целится в его сердце и давит на спусковой крючок пальцем.– Две машины нейтрализуют друг друга. И потом – мы заодно, Батон!

Но только ощутив вялое сопротивление курка и увидев, что пуля лезет из ствола револьвера со скоростью зубной пасты из тюбика, Роман понял, что Умник опять прав.

– Брось пушку, Батон,– сказал Умник, хватая его за руки.– Кортес будет жить. Глянь – он взлетает в седло спиной вперед. Ха! Он не умнее других, и дело не в нем. Испанцы уничтожат древний мир. Его ничто не спасет. Убей Кортеса, и любой заменит его, хотя бы вот этот наглец – Алонсо Пуэртокарреро! Дело в свинце и порохе! В лошадях, черт возьми!

– Заткнись, Умник, я понял, в чем дело… Это не развилка во времени. Развилка была там, прошлой ночью, когда шайка могла повернуть домой. А сегодня мир неуязвим.

– Ого, я вижу, ты вооружен до зубов!

Умник заметил, что цвет Машины времени на запястье соперника – цвет золота.

– А задушить тебя я смогу! – Батон попытался схватить Умника за горло, но тот отскочил с ловкостью обезьяны. Зато на сжатых пальцах Романа повисла сорванная с груди псевдосвященника портативная рация.

– Я не один, дурень!

Умник показывает на свою могучую свиту, которая спокойно движется сквозь бетон остановленных минут по поляне с короткокрылыми автоматами наперевес.

– Считай, что твоя первая попытка не удалась: ха!

Кортес, взлетев с земли, наконец опускается в седло и начинает открывать глаза, брошенные поводья втекают в его ладони, пуля выныривает из груди и начинает ползти улиткой вспять, к точке вылета. Кровавое пятно на камзоле съеживается до размеров монеты, а затем и вообще исчезает.

Переливы света превратили джунгли в магический театр.

Тела скачущих на месте лошадей – скульптуры вокруг мраморных фонтанов. Зеленая толща сельвы – бастионы из яшмы. Насекомые в тропическом воздухе – полированные блестки на муаровых лентах. Миг набрал полные легкие вечности и не может сделать привычный выдох.

– Почему ты такой добренький, гад? На, стреляй, на! – орет в исступлении Батон.

– Потому что я тоже не хочу быть пешкой! – кричит в ответ Умник.– Как я оказался вместе с вами тогда? Как? Молчишь… Сейчас я знаю, что это было подстроено!

Их лица залиты перекатом волн, вспышками незримого пламени.

– Мы оба пешки, пешки, Батон, неужто ты еще этого не понял!

– Так оставь в покое историю, Умник. Займемся друг другом. У индейцев должен быть шанс на победу.

– Оставь свой тон. Я делаю то, что хочу. А вы все просто шуты, шуты, которые веселят меня в минуту скуки.

– Подонок!

Пуля беззвучно входит в канал ствола.

Гаснет мерцающее пламя.

Батон вытер с лица пот. Мимо него пронеслись всадники – первым на белой лошади Кортес в шлеме и в камзоле с золотыми галунами, за ним Алонсо Пуэртокарреро, третьим скакал священник Гильермо. Он один насмешливо смотрел в чащу, туда, где скрывался соперник. Комья жирной земли хлестнули Романа в грудь.

Где-то совсем рядом уже отчетливо слышны звуки сражения при Табаско: редкие выстрелы малых фальконетов, пальба аркебуз, печальные крики индейцев и нечто объемное, свистяще-шелестящее, некое звуковое облако, застрявшее в лианах,– эхо от сотен летящих в цель стрел.

Придя в себя, Роман выдвигает из рации антенну; ясно, что она настроена на волну бортовой радиостанции.

– Мария, Мария, ты слышишь меня?

В этот момент сухая ветка зацепила сутану отца Гильермо и, распоров ее на две полоски, содрала одеяние, до пояса обнажив сверкающий металлопластиковый свитер. Такое впечатление, словно из кокона вылетела на свет бабочка в серебристых латах.

– Дьявол! Это сатана! – с ужасом и ненавистью заорал капитан Алонсо и первым нанес удар мечом по телу священника.

Но меч не оставил никаких следов, а тело бородача вдруг поразила электрическая сила. Вскрикнув, он выронил меч из рук. Всадники сбились в кучу. Только один Кортес сохранил хладнокровие.

– А ты попробуй еще раз, собака! – крикнул Умник капитану и, срывая остатки сутаны, швырнул ее под ноги коня.

– С нами мадонна!

К псевдо-Гильермо устремились новые мечи и кинжалы.

Тогда Ульрих фон Арцт отделился от седла и взлетел в воздух. С ликующим хохотом он прицелился в голову капитана из странной коробочки с еле заметным дулом и разрезал его пополам лазерным жалом. Распиленные латы с глухим звоном покатились по земле, а сам капитан Алонсо упал разом по обе стороны коня.

Леденящий ужас охватил отряд конкистадоров при виде князя тьмы.

– Сатана!– громко крикнул Кортес.– Возьми его душу, но дай мне победу!

– Договорились, Эрнан,– безразлично ответил дьявол и вспышкой адского пламени указал в сторону битвы.– Вперед, мерзавцы, вперед, вас ждет победа!

И он вознесся еще выше, причем из леса к нему устремились в небо еще три бестии.

– Габриэль, поймай лошадь этого нечестивца,– приказал Кортес.

Пламя, зажженное сатаной, лизнуло верхушки деревьев, но тут же погасло.

 

Глава четвертая

– … А теперь,– сказал Батон после того, как Мария вышла из воды,– держи.

Он отстегнул золотой квадрат с руки и протянул жене.

– Что это значит? – Она смотрела на него со страхом и недоумением.

– Ты же у меня сильная?

– Но при чем здесь Машина?

– Кортес продвинулся вдоль побережья на север и расположился лагерем вот здесь.– Роман начертил ногой на песке линию полуострова Юкатан и обозначил пинком будущий городок Вера-Крус.– Я попытаюсь,– продолжил он,– угнать у них лошадей. Ацтеки должны знать, что это не дракон, а обычная скотина.

– И это надолго.– Она поняла, что решение окончательно.

– Несколько дней точно.

– А самолет?

– Лошадь в нем не перевезти, кроме того, мне нужно это сделать без лишнего шума.

Он решительно застегнул вокруг ее запястья золотой браслет. И вот что удивительно – он обтянул тонкую женскую руку так же плотно, как руку хозяина.

– Я настроил ее на точку входа. В случае малейшей опасности ты испаришься в XX век, прямо на наш аэродром в Крыму.

– Ты был прав, Роман, я мешаю. Ты проиграл Умнику только из-за меня… Прости.– Она поцеловала его в лоб.– Боже, почему это случилось именно с нами? Ну почему?

– Это и должно было случиться именно с нами. Это возмездие.

– Молчи. Молчи. Ничего не говори… Это неправда!

– Все будет хорошо. Я вооружен. Умник оставил Кортеса… А еще он подарил мне рацию. Может быть, действительно мы заодно?

Батон помолчал, обнял на прощание Марию:

– Держи бортовую связь включенной круглые сутки. Пока.

Он спокойно пошел вдоль берега.

– Ром!

– Что?

– А ты хоть раз ездил на лошади?

– Конечно. Возвращайся к самолету.

Легкие сумерки тем временем сгустились. Только над океаном было светло, словно он излучал рассвет.

Отыскав удобное место, Роман переправился сначала через один рукав реки, затем через второй, третий… Он плыл через устья, он шел вдоль берега всю короткую ночь и вышел к лагерю конкистадоров в предутренней дымке восхода.

Это было эффектное зрелище – лагерь, окруженный по всем правилам жестокой войны частоколом. Огни дозорных костров. Одинокие крики часовых в утренней тишине. Виселица, сколоченная наспех у ворот, на ней уже болтается первая жертва… Картину довершала цепь кораблей, посаженных по приказу Кортеса на мель,– дороги к отступлению нет!

Роман чувствовал себя зрителем внутри опасной живой картины, бродячей буквой на страницах школьного учебника по истории средних веков… В центре лагеря, высоко над частоколом, высился исполинский крест из двух грубо обтесанных стволов. В свежее дерево вбита железная плошка с восковой свечой, которая горит малым пронзительным огоньком.

Вера-Крус – значит истинный крест.

Часовые принялись тушить костры, над океаном всходило солнце. Занимавшийся день делал бессмысленной всякую попытку незаметно подкрасться к лагерю, и только на следующую ночь, которая, как назло, выдалась лунной, Батону все ж таки удалось прокрасться к стене из свежих кольев. На виселице у ворот уже качалось трое повешенных. Прошло, наверное, больше часа, прежде чем ему удалось при смене караула перемахнуть через тын и отыскать конюшню. Кони почуяли его приближение и тревожно заржали.

Он замер.

В двух шагах прошел часовой с арбалетом на плече. Как это было нелепо – стоять затаившись в тени, с пистолетом в руках, в спортивных полукедах образца XX века, посреди испанских конкистадоров в марте 1519 года.

Черная кобыла косила пугливым глазом и мелко-мелко подрагивала кожей.

– Тихо… тихо…– Но ее могла успокоить только испанская речь, а не это славянское шипенье.

Кони стояли оседланными, готовые в любую минуту мчаться по тревоге в лунные ночные просторы.

А вот и то, что он искал,– белоснежный конь Кортеса. Он стоял в отдельном загоне. Батон бесшумно перебежал открытое пространство.

Но на этом абсолютное везение кончилось.

Белый жеребец испуганно шарахнулся от протянутой руки и шумно всхрапнул. Тревожный храп заставил часового оглянуться, и, увидев человека, он сдернул с плеча арбалет. Но Батону удалось со второй попытки вскочить в седло и, со страшной силой натянув поводья, подчинить норовистую лошадь. Почувствовав силу, лошадь разом успокоилась. Только тогда арбалетчик пустил наугад стрелу. Роман ответил слепым выстрелом из револьвера, он не хотел убивать.

Ночной выстрел разбудил сотни спящих вповалку солдат. В лагере вспыхнула паника. В толчее накренился плохо вкопанный крест, и это еще больше усилило хаос и неразбериху.

Самым главным препятствием оставались запертые ворота. Батон уже думал бросить коня, но тот стремительно понес его к выходу. Горячий жеребец словно и не нуждался во всаднике. Он скакал с такой царственной мощью и натиском, что можно было принять его седока за самого Кортеса. Именно так и решила охрана, которая сначала ощетинилась мечами и копьями, а затем растерялась, не зная, что предпринять. Только начальник караула догадался выхватить из костра головню, чтобы разглядеть всадника.

– Ll? vala al tel? fono!* (*Проведи к телефону!) – заорал Батон единственную фразу, которую знал по-испански.

Еще один револьверный выстрел.

Подъехав вплотную к воротам, Роман соскочил с коня, свободной рукой, не выпуская удил, вытолкнул гладкий запорный брус из кожаных петель. Путь был свободен, но тут пущенная стрела распорола ногу. Наклонившись, он выдернул острие из икры и пришпорил коня.

При этом его не оставляло странное чувство, что все это он уже переживал: и эту скачку в ночном мраке вдоль океана, и крики часовых, и даже острую боль в ноге, знакомую боль от попавшей стрелы.

Из лагеря донеслись звуки рожка, долетела отрывистая команда. Батон встрепенулся – погоня?! Но страх оказался напрасным. Прошло несколько минут, но ворота так и остались запертыми. Достав рацию, он шепнул в микрофон:

– Мария…

– Да,– ответила ночь ее голосом, и он вздрогнул.

– Ты хорошо меня слышишь?

– Да. Так, как будто ты рядом. Ты запыхался? Что с тобой?

– Все в порядке. Теперь нас двое.

– Ты увел лошадь.– Она счастливо засмеялась, и по лунному океану побежала трепетная дорожка.

– Как видишь, во мне оказалась капля цыганской крови.

– Крови? – спросила луна.– Ты ранен?

– Нет-нет. Все в порядке.

– Где ты?

– На вершине горы, которую назову в твою честь.

– Ты все смеешься?

По океану пробежал вздох ветра.

– Я тебя разбудил?

– Нет. Я ждала тебя. Теперь я сплю в самолете. Поближе к твоему голосу.

– Умница. В кабине безопасней. Но мне пора.

– Постой, поговори со мной еще минутку… Эта гора красивая?

– Очень. И отсюда такой великолепный вид на океан. Его еще никто не называл Мексиканским заливом… А на луне видно твое отражение.

– Вот уж не знала, что ты у меня поэт.

– Все. Извини, я спешу.

– До свидания.

– До связи.

Шумный вздох ветра пронесся над заливом.

Спешившись, Батон дал коню отдохнуть и почувствовал слабое головокружение. Все-таки он потерял много крови. Где-то невдалеке был слышен голос бегущей воды… Странно, но звук свежего речного потока был так ясен здесь, на плоском берегу океана. Звук шел со стороны одинокой темной скалы. Батону показалось, что он услышал подозрительный шорох, но его успокоил конь, который тоже слушал шум ночного ручья в темноте и тянул шею в ту сторону. Он был весь в мыле.

Доверившись чуткому животному, Батон направился в тень скалы, которая лежала посреди лунной ночи тенистым облачком. Он не знал, что звук воды – дело рук индейцев в засаде, льющих воду из одной сушеной тыквы в другую. Струя звонко звенит и бурлит в ночной тишине. Все случилось внезапно.

Неслышно взметнулась в полумгле веревочная петля, и Батон упал навзничь, перетянутый арканом. Он даже не успел выпустить из рук поводья и тащил за собой храпевшего коня. Но вот его окружили бронзовые смуглые ноги. Что-то тяжелое обрушилось на голову, и он потерял сознание. Все, что происходило с ним дальше, он ощущал словно сквозь толщу глубокого, почти бездонного сна: мелькание сочной листвы над лицом, путы, обвившие тело, мерное покачивание на жестких носилках, душное дыхание джунглей. Пятнистая ночь, сквозь которую проступает рассвет, последний рассвет его жизни. Крики обезьян, щебет птиц, коричневые спины носильщиков впереди. Стон. Гортанные голоса. Пальмовый лист, сырой и рыхлый, который скользит по лицу, как полог смерти. Внезапное конское ржание. Ржание, переходящее в крик и вопль раненого животного. Прикосновение бронзового ножа ко лбу. Холодное, зябкое и страшное прикосновение. Ритуальный надрез и теплая струйка, бегущая вдоль переносицы. На дыхание крови слетается невесомая стайка прозрачно-зеленоватых мушек. А вот и солнце сквозь волны листвы и жадных алых побегов. Сельва нависает над ним набухшим от соков чревом. Обрывки лиан, как вечнозеленые сосцы забвения. Бутоны тропических цветов похожи на птичьи клювы, они грозят разорвать на кусочки его обнаженное тело. Солнце стреляет в глаза сонными струями молока, тягучего клейкого сока. Молоко мешается с красным. Распускается желто-зеленое облако. На нем вспухают фиолетовые рубцы, и снова тяжелый сон, баюканье жестокой силы, коричневые спины убийц, на которых бродят тени от перьев, воткнутых в волосы.

Его сбрасывают на траву. Затем поднимают и сажают спиной к дереву, а лицом к пирамиде. Убирают волосы, чтобы он мог лучше разглядеть свое будущее – ступенчатая пирамида уходит к небу, ее вершину венчает жертвенник, нечто тяжко-каменное, в засохших ржавых потеках. Там ацтекские жрецы разжигают огонь, дым которого питает солнечную силу. Постепенно к Батону возвращается сознание, и он воспринимает масштаб реальности, замечает, как низка пирамида, как широки и круты ее ступени. Замечает взгляд жреца, который с тупым вниманием оглядывает его. Жрец наголо брит и толст, на нем яркий плащ – другого определения он не нашел – одеяние из тысяч невесомых перышек. На плечах – золотые украшения, на руках массивные золотые браслеты в виде змей и птиц. Он держит в ладонях ритуальный каменный нож из обсидиана с золотой рукоятью и смотрит на белого человека, беспрерывно ворочая тяжелой челюстью. Он готовится к трансу и жует вязкие листья пейота. Его рот сочится слюной, а глаза наливаются мистическим блеском. Роман отводит взгляд в сторону и замечает, что на поляне сотни людей, застывших в молчании на коленях, с головами, опущенными к земле, и понимает, что его взгляд на жреца – неслыханная дерзость, святотатство. Внезапно до него доходит, что рация так и осталась висеть на ремешке вокруг шеи. Если прижать ее с силой к дереву – можно включить тумблер, что он и делает, но не резко, а медленно и закрыв глаза. Рация шипит на его груди, словно автомат с газировкой.

От жертвенного капища на вершине пирамиды поднимается священный дым солнечному богу Хутцилопочтли, тяжкий аромат входит в ноздри лакированными пальцами из обсидиана, нечем дышать. На поляну выносит пернатое тело исполинского бога Кетцалькоатля. Миллионы радужных перьев льются по ступеням; пернатая змея вползает на вершину, свиваясь магическим кольцом вокруг камня в ржавых коростах крови.

– Мария…

– Наконец-то… Я чуть с ума не сошла. Почему ты так долго молчал?

– Я обронил рацию, и пришлось долго искать… Как ты?

– Что-то случилось?

– С чего ты взяла?

– Почему ты говоришь шепотом?

– Я говорю нормально, видимо, рация ударилась при падении.

– Поклянись, что у тебя все хорошо.

– Клянусь!

Жрец, продолжая жевать пейот, смотрит на белого человека, слышит, как он молится перед смертью своим богам.

– Я не верю тебе! – кричит Мария и внезапно замечает, что над самолетом у кромки прибоя повисает овальное летательное яйцо. У него прозрачные стенки, и она отчетливо различает лицо Ульриха фон Арцта.

– Все хорошо, Мария,– шепчет динамик бортовой связи.– А ты чем занимаешься?

– Сегодня ты мне снился… Веселый, в полосатой тельняшке, как тогда, помнишь?

– Помню… Я еще не смыкал глаз. Но я и так вижу тебя в рубашке с закатанными рукавами… Ворот расстегнут… На шее нитка жемчужин. Мария, если я не вернусь…

– Зачем ты так?! – восклицает она в отчаянии.

Умник в сопровождении одного электронного автоматчика направляется к самолету. Несмотря на столь жаркий день, он в строгом цивильном костюме, его остроносые туфли проваливаются в мягком песке. Так одеваются на похороны.

– Не перебивай… Так вот, если я не вернусь… Подожди еще до утра. Если меня не будет, немедленно – поклянись! – немедленно возвращайся и сделай заявление для мировой прессы. Бей во все колокола…

Татуированная рука с ножом перерезает веревки вместе с ремешком от рации. Батона освобождают от пут, бережно извлекают из веревочного кокона, начинают натирать остро пахнущей мазью, разрисовывают лицо цветными камешками.

Умник насмешливо машет рукой и стучит по обшивке самолета:

– Можно войти, мадам?

– Роман, Роман! – кричит она в оглохший микрофон, затем откидывает защитный колпак авиакабины и кричит Арцту с ужасом, отвращением и ненавистью:

– С ним что-то стряслось!

В ее ненависти – бессилие.

Умник замечает золотой квадрат Машины на ее руке.

– Стоп! – командует он своему молчаливому спутнику.– С милой дамой шутить не стоит. Иначе она растает как дым… Чего вы кричите?

– Помогите! Умоляю: спасите его, он где-то там, в сельве!

– Только без истерики,– орет в свою очередь Умник.– Внимание!

Мария смотрит на него, веря и не веря каждому его слову и жесту.

– Внимание! Осторожно снимите Машину с вашей руки. Как можно осторожней! И я вытащу вашего дурака из беды.

Мария покорно снимает с запястья золотой браслет.

– Опусти пушку! – командует Умник своему автомату.– Учись быть вежливым с красивыми женщинами.

Охранник покорно и равнодушно опускает ствол оружия в землю, кажется, что, прикажи ему застрелиться, он и это исполнит с тем же каменным равнодушием.

– Так,– кричит Умник,– умница! Теперь осторожно отдай ее мне… Нет, лучше положи сама на край крыла. Только чтобы не встряхнуть.

Женщина ведет себя как машина, выбравшись из кабины, она кладет золотой квадрат на крыло и покорно замирает рядом.

– А теперь, мадам, следуйте за нами к этому симпатичному яичку.

Он встает между ней и Машиной. Мария смотрит на него непонимающим взглядом.

– Успокойтесь, Мария,– говорит Арцт,– с ним ни черта не случится. Во всяком случае, здесь. Он под надежной охраной. Вот видите – я не успел и слова сказать.

Над золотым браслетом в знойном воздухе полудня проступила алая стрела, которая своим острием указывала в небо.

– Что это?

– Это знак стражи. Идемте!

– Куда? Куда вы меня ведете?

– Вы моя пленница.

Мария метнулась назад к Машине, но, на удивление, ни Арцт, ни его слуга с автоматом даже не пошевелились. Она схватила тяжелый квадрат.

Стрела разом погасла.

Раздался жестяной смех.

– Дуреха, это сигнал тревоги. Пока Машина на руке – стража не чешется. Бросьте ее! Бросьте… Они сами спасут вашего дурака. Жаль, что я не могу взять такую славную штучку. Она намного мощней моей дрянной черной серии.

Мария разжала пальцы, и буквально через несколько секунд над Машиной прорезался алый знак вечности.

– Я восхищен вашим самообладанием. Почему Батону так везет? Везет на удачу, на силу, на любовь…

Но она не слышит его, а мягко оседает на песок.

Через несколько минут прозрачное яйцо взмывает над побережьем и исчезает в стороне над океаном, который с прежним бесстрастным натиском продолжает набегать на гладкий берег.

Внезапно бортовая связь оживает, слышится голос:

– Мария… Мария, ты слышишь меня? Мария…

Алая стрела над слепящим квадратом Машины начинает колыхаться, как от горячих потоков воздуха.

– Мария,– шепчет Батон.

Минуту назад, когда его лицо и тело было расписано ритуальной символикой, чья-то смуглая рука не без страха положила рацию на грудь. Ацтеки считали ее частью тела белого человека, а в жертву великому Хутцилопочтли можно принести только целое, а не часть, иначе бог Солнца будет оскорблен.

По телу великой пернатой змеи проходит волна трепета – это на вершину несут голову, руки, ноги, уши и хвост молчаливого, неговорящего существа. Роман со стоном закрывает глаза – отрезанная голова коня смотрит на него мертвыми остекленевшими глазами. Жрец надевает ритуальную маску из золота и высоко поднимает над головой красный кусок мяса – сердце чудовища. Все гуще и гуще клубы священного дыма, солнце приближается к зениту, к великой точке кормления. Летит в пламя на вершине пирамиды конский хвост. Сладкий запах дразнит голодного Хутцилопочтли, он роняет на землю обильную слюну; жрец в золотой маске разбрызгивает над головами воинов сушеные зерна маиса, кукурузные зерна золотым дождем барабанят по коленопреклоненным телам – это слюна бога Солнца. Он жаждет пищи. В огонь летят уши чудовища. Жрец подает знак, и Романа, стиснутого десятками рук, торжественно поднимают по крутым ступеням. Солнце достигает зенита, и, принимая жертву, бог Хутцилопочтли сам спускается с неба в человеческом облике с пылающим солнцем над переносицей. Радужные волны света парализуют воинов, которые не могут закрыть глаза, чтобы не оскорбить зрением божественную кожу. Возложив руку на белого человека, Хутцилопочтли сам вынимает сердце из грудной клетки и показывает потрясенным воинам кусок золота, слепящий глаза. Воины в ужасе: это человеческое сердце превратилось в червонный слиток в руках бога. Затем Хутцилопочтли берет на руки белокожую жертву и медленно и безмолвно устремляется ввысь, в самую точку зенита, прямо к голодному Солнцу. Сияние гаснет, и воины, наконец, могут закрыть окаменевшие веки и упасть, как один, на колени: о, великий Хутцилопочтли! Ты собственными руками-лучами забрал жертву, спустившись с неба, а раз так, значит, люди-лошади будут побеждены.

Осоловелый жрец теряет сознание и катится вниз по ступеням зиккурата, словно мертвый, его золотая маска слетает с лица и со стуком ударяется в бронзовый жертвенник.

Роман очнулся на взлетной полосе. Он лежал ничком у входа в ангар, его руки завернуты за спину и связаны гибким обрывком лианы, лицо горит от жгучих красок ритуального орнамента. Со стоном он переворачивается на спину и глядит в небо.

Над ним в необъятном поднебесье высится лиловая грозовая гора.

Здесь все тот же полдень 12 августа 1999 года. Как он ни убегал от тьмы, она настигла неумолимо, и вот уже громоздит невдалеке мрачные откосы небесный свинец. Снова и снова в голове Романа прокручиваются слова, смысл которых доходит не сразу: «Внимание! Контакт прекращен. Времямашина изъята… Внимание! Я оставляю тебе память…»