Утром на ванной полке у зеркала его поджидали две жестяных коробки. В квадратной емкости Валентин обнаружил красное мыло с запахом земляники, а в круглой жестянке — зубной порошок с ароматом ландыша. Именно ландыша! Зубная щетка была сделана из натуральной свиной щетины.

Мелочи гигиены внушали: ты в 20-х годах прошлого века, парень.

Для бритья полагались станок из серебра с набором немецких лезвий в папиросной облатке и помазок с костяной ручкой в серебряной чашке для взбитого мыльного крема. Крем находился тут же в стеклянной банке под завинченной крышкой. А зеленый одеколон с запахом сосновой иглы обитал в пульверизаторе с тугой резиновой грушей. Ночью пульверизатор брызгал ароматом вереска, но, пока он спал, жидкость сменили. Сладкий дух земляничного мыла с пылью зубного порошка и уколами одеколона охватили голову, руки и щеки гостя культом свежести и гимнастики. Он становится немцем…

Изображение именитого монстра направило мысли сыщика в нужное русло. Валентин попытался разложить ситуацию на элементы по принципу игры в лего.

Итак, удачное проникновение в запретную зону сразу утяжелилось проблемами, порожденными сим маскарадом. Первая трудность — от него ждут некоего раритета.

Где же она, восклицал проныра-секретарь.

Где же она, единица из единиц, греза нашего любопытства, дама, за которую вам, кажется, мы заплатили что-то почти несусветное и охраняли, не смыкая глаз, ваш маршрут до этой точки, в которой мы встретились?

Первый вопрос: что должен был привезти в Хегевельд несчастный архивариус из Италии? Тут никакой тайны нет, проныра прямо сказал — единицу хранения, то есть какой-то документ. Где покойник мог его держать? Обшарь чемодан. Ты ж его толком не рассмотрел. Если тебя стерегут скрытые камеры, в твоем поведении нет ничего подозрительного, гость поутру раскладывает вещи по полкам. И развешивает одежду.

Валентин раскрыл чемодан, который — повезло — не был заперт набором кодовых цифр.

Так, смотрим.

Обычный набор путешественника: пара свежих рубашек, нижнее белье, несессер, носки, лекарства в прозрачной коробке, машинка для бритья, крем после бритья и прочая оснастка для немолодого тела.

Никаких реликвий и раритетов, вообще ни одной бумажки.

Может быть, двойное дно?

Но для этого нужен нож, что-то острое, внешние признаки молчаливы. Нет тут никакого двойного дна.

Такими же безликими оказались портфель и папка на длинном ремне.

В портфеле — путеводитель по Санкт-Петербургу. Карты. Словарь.

В папке — листы с изображениями мандрагоры. На обороте рисунков — пояснения на латыни. Колода для карт Таро, но без карт. Все.

Когда он брился раритетным станком, в дверь вежливо постучали.

— Да.

Вошел пожилой гарсон в униформе с шевронами VfB на рукаве, с телефонной трубкой в левой руке и петлей шнура в правой.

— Доброе утро. Вас к телефону.

Прошел к вилке и воткнул штепсель.

Надо было привыкать к иному.

— Алло.

— Это шофер. Мне велено доставить вас, мистер Клавиго, на КПП. Там два полицейских хотят вам задать вопросы. Князь велел отвезти вас туда и обратно.

— Я только начал бриться, нельзя ли господ полицейских подкатить к дому гостей и подождать меня в холле.

— Нет, к сожалению, посторонним у нас вход запрещен. (В сторону: «Он бреется».) Князь говорит: добреетесь после.

Валентин вышел к машине. Вместо элитной игрушки 27-го года на алых колесах, его поджидал открытый военный «виллис» времен сражений на Западном фронте.

Когда авто огибало левый выступ бассейна, Валентин заметил в полосатом шезлонге девушку в купальнике и зеркальных очках, которая, приложив руку козырьком ко лбу и вытянувшись стрелкой, смотрела в сторону автомобиля, пытаясь разглядеть — кто внутри? Затем встала, чуть небрежно демонстрируя идеальную фигуру, поправила бретельки, бросила очки в шезлонг, сделала несколько больших шагов к краю бассейна и, стильно подпрыгнув, солдатиком, без брызг вонзилась в воду, полную до краев облачных отражений.

День выдался жаркий, скорее летний, июльский, не майский.

Шофер стрельнул глазами в купальщицу.

Валентин перехватил его взгляд: «Твоя знакомая?»

Но тот мгновенно ушел от ответа: «Нет, гостья его сиятельства». И больше ни слова. Только навигатор снова бубнил: налево, прямо сто метров. Направо. Хотя узкая дорога, где с трудом разъедутся два встречных автомобиля, по-прежнему вилась идеальным серпантином в парковой чаще без единого перекрестка и отворота в сторону въезда.

На КПП его встретил секьюрити и провел в комнату для посетителей.

Там Валентина уныло поджидали два человека в штатском.

— Полиция края, — козырнул удостоверением старший.

«Оперативно сработали, — подумал детектив. — Впрочем, смерть в провинции всегда острое блюдо».

Еще в машине Валентин прокачал ситуацию и выстроил линию обороны. Труп Драго-Клавиго, конечно, обнаружили утром. Горничная пришла убрать номер и ах… (Он был неправ, еще ночью на ресепшен приполз хамелеон, ясно, что с хозяином гада что-то стряслось.) Ничего трогать не стали. Вызвали местных копов. Первый осмотр никаких загадок не дал. Отвезли тело в городской морг. Патологоанатом назвал примерный час смерти клиента. Около 23.00. Тогда только выяснили, кто из постояльцев уехал. А уехал в это время только один человек, господин Клавиго. Куда? В гостевой дом владельца клиники, господина Борриса. Ага! Есть законный повод заглянуть к Мандражу за железный занавес, заехать поглубже в охраняемый участок заповедного соснового леса, незаконно проданный миллионеру… Никаких подозрений о подмене тела у них наверняка нет.

— Вы кое-что забыли, мистер Клавиго, — старший поставил коробку на стол и приоткрыл крышку, там лежал хамелеон.

— Спасибо.

— Вы даже не взглянули. Он же мертв!

— И ради этого вы меня вызвали на допрос?

— Это не допрос. Это предложение.

— Какое?

— Мы думали, смерть любимой игрушки вас хотя бы расстроит.

— Я не люблю демонстрировать свои чувства.

— Вы что-то слишком спешили… Вас кто-то напугал? Уехали ночью.

— Меня никто не пугал. Позвонил секретарь господина Бориса. За мной прислали машину. Я еще не спал.

— Ясно. Вы приехали сюда на лечение?

— Для консультаций. Но к чему эти вопросы? Какое предложение?

— Ваш сосед, русский детектив, мертв.

— Печально. Он убит? Умер? Покончил с собой?

— Еще неизвестно… Мы думаем, отказало сердце.

— Патологоанатом дал заключение?

— Хм. Вы задаете вопросы как профи. Вы случайно не детектив?

— Нет. И все-таки ближе к делу, господа профи. В чем интерес ко мне?

— Вот, посмотрите…

Старший протянул паспорт РФ в знакомой обложке из кожи. Это был его собственный паспорт, выданный ОВД Васильевского острова… и раскрыл лист с фотографией.

— Не понимаю…

— Можно посмотреть ваш аусвайс.

— Нет, я оставил его в гостевом доме.

— Что ж, мы подстраховались. Вот сканер первой страницы вашего общеевропейского паспорта, присланный из русского посольства в Риме.

(Отвратительный оттиск)

— Да, это я.

— Всмотритесь внимательней, видите?

— Что?

— Это одно и тоже лицо!!! — выкрикнул старший.

— Действительно, мы похожи… хотя небольшие различия есть. Но разве случайное сходство может быть основанием для дела? Мы вчера даже пили с соседом по этому поводу на брудершафт в баре. (Бармен и проститутка, конечно, уже настучали.) Скажите, чего вы хотите? Вы подозреваете меня в чем-то? Учтите, я подданный Италии и нахожусь под защитой Евросоюза. Может быть, мне позвонить в консульство?

— Не дергайтесь, мистер Клавиго. У нас против вас ничего нет. Например, вы прекрасно говорите по-русски. Так говорить мог только покойник. Но мы знаем, что вы тоже знаете русский. Вы полиглот. Об этом есть отметка в посольской анкете. А еще вы забыли любимого хамелеона, с которым прежде не расставались ни на минуту, словно он вам чужой. Но нельзя же обвинить вас в том, что ботинки покойника оказались самому покойнику велики.

— Так велики, что свалились, когда санитары подняли тело, — поддакнул младший.

— Мои ботинки на мне, господин Шерлок Холмс.

Но старший коп продолжал напирать:

— Не нервничайте, кража ботинок слишком мелкий повод для разговора. Можно, конечно, взять и сравнить отпечатки ваших пальцев и покойного русского детектива из частной фирмы ООО Аргус, но зачем? Факт смерти от инсульта установлен абсолютно точно, длина тромба в сонной артерии 33 сантиметра. От таких ударов не выживают. Здесь нет речи об убийстве. Каюк. Точка. Просто я не хочу, — меланхолично подвел черту старший, уминая третью сигарету в пепельнице, — чтобы нас сочли дураками. Но тело немолодого человека в морге никак не совпадает с датой рождения русского сыщика.

Местный детектив направил наглый взор в глаза Валентина.

— Мы не знаем, по какой причине два близнеца поменялись местами. Скорее всего нам это приснилось. Но если все-таки наши фантазии вам интересны, и вы не никакой не Клавиго, а например Валентин Драго…

Тут он сделал выразительную паузу и обвел взглядом комнату.

Взгляд красноречиво сигналил: наш разговор слышат.

— Так вот, господин Клавиго. Если вы все же рискнули играть в кошки-мышки и выдавать себя за другого человека, учтите: Факт подмены службой секьюрити князя будет раскрыт всенепременно, если уже не обнаружен. Посему у вас есть последний шанс — сказать нам правду, и мы вас вытащим из капкана, прямо сейчас.

— Это и есть ваше предложение?

— Да. Оно самое. Задержим для проформы на 24 часа и отпустим, или…

— Или?

— Или ждите… Ждите, кто отыщет вас первым: волки, псы или охотники. Не стоит закладывать голову черту.

«Я приехал сюда на пару минут, — размышлял тем временем Валентин, — моя задача не стоит выеденного яйца. Увидеть на ужине пару близняшек, сообщить им волю папаши: ребята, вы стали наследниками! После чего я выложу карты на стол. Простите, князь, я проник незаконно. Ну, получу пендаля в жопу… да за такие бабки это не больно».

— Я решительно не принимаю ни ваших намеков, ни предложения.

— Что ж, вы сами выбрали свой конец… Чао-какао.

— Арриведерчи!

— Не забудьте любимца.

На этой угрозе неприятный разговор был закончен.

На обратном пути наш детектив попросил шофера притормозить у рабочего городка и выбросил проклятую коробку в бункер с горой строительного мусора.

Водила внимательно проследил за траекторией полета коробки, да и машину остановил с очевидною неохотой. На его физии демонстративно читалось: парень, спрятать концы не удастся.

Когда Валентин вернулся в дом для гостей, в холле его караулил вальяжный господин, который представился княжеским кутюрье и попросил разрешения подняться в номер, чтобы снять мерку…

— Зовите меня Маргарин. Хотя я Валерий Адонис.

— Маргарин? Странное имя.

— Да, князь дал мне его два года назад за одну бестактность и обещал сегодня простить. Я счастлив! Невероятно… Боюсь сглазить, но если князь что-либо обещает, то его слово — кремень… Что бы вы хотели надеть к ужину?

— Я… Ничего… Разве то, в чем я одет, нельзя поужинать?

— Поужинать можно, но только в одиночестве, в собственном номере. Между нами, ваш костюм нехорош. Рыжие замшевые штаны не подходят к пуловеру из кашемира. И у ботинок круглый носок. Сейчас такие не носят. И вы застегнули шнурки крест накрест, это нонсенс, шнурки должны быть параллельны друг другу.

Тут вновь на пороге номера появился грум с телефонной трубкой в руках и обратился к новому постояльцу:

— С вами хотят говорить.

— Кто?

— Секретарь его сиятельства.

Операция подсоединения абонента к розетке повторилась.

— Добрый день, дон Клавиго, — громогласно ожила трубка. — Простите, что мне пришлось отправить вас на беседу с двумя надоедами.

Вальяжный костюмер при звуке голоса секретаря встал навытяжку, скроив рожу лакея.

— Я уверен, вы не сказали им ни слова правды.

— Зачем носить свое сердце на рукаве, чтобы его клевали вороны? — парировал реплику Валентин-Клавиго.

— Шекспир прав, — поддержал секретарь. — Костюмер у вас?

— Да.

— Передайте трубку костюмеру.

— Слушаю, мой господин, — отвечал тот по стойке смирно. — Да, мой господин… («К чему так лебезить?» — подумал детектив.) Нет, мой господин, я думаю предложить нашему гостю на ужин костюм для тенниса, брюки гольф на подтяжках. Как фрачную пару? С манишкой? Рукава на запонках? Но, позвольте, ведь тема застолья — бодрость духа, гимнастика Штайнера, лаун-теннис! Вот как… Ясно.

Костюмер Маргарин-Адонис скис, потеряно вернул трубку телефонному груму, который тут же ретировался, и обратил озабоченное лицо к гостю.

— Оказывается, князь сменил идею ужина, гимнастика духа отменяется, стол будет сервирован на тему наслаждения светом. Блеск, перламутр, луна, сияние, зогар! Блюда с икрой, трюфели, черная треска… В костюме допускается только черное, строгое, чуть чопорное, местами фальшивое, стразы, у дам перчатки с оттенками готики.

Что ж, — задумался костюмер, — спасибо за уточнение. Вот было бы смеху, дон Клавиго, если бы вы явились к готическому ужину, задуманному в стиле Эдгара По и Лигейи, в укороченных бриджах, в гольфах до колен и спортивных туфлях на каучуке. В подтяжках. Ха-ха-ха! И с ракеткой для тенниса.

Костюмер отрешенно снял с шеи клеенчатый сантиметр.

— Так, уважаемый дон, разрешите ваше плечо… Объем воротничка… Отлично… Талия… Животика нет? Значит, черное! Никаких накладных карманов! Нет ничего изысканней черного цвета, черный — король спектра. Судите сами, черный цвет русской икры, чернильный цвет трюфелей, все черное говорит об изысканном вкусе. Черная слива, черный брильянт, черная вдова, черная смола ада, черный конь…

— Скажите, Маргарин, а кто будет на ужине?

— Наши гости. Одну вы наверняка видели у бассейна. Юную леди с талией Марлен Дитрих в сплошном купальнике, черный низ, синий верх. Это Магда. У нее потрясающие сиськи. Я вижу их каждый раз, когда сочиняю ей новый наряд. Хм… Иногда она разрешает мне облизнуть обе вишенки… Так, кольцуем ваши бедра…

«А он селадон, — сказал себе Валентин, — и разговорчив…»

— Но, молодой человек, предупреждаю, она равнодушна к мужчинам… Вы меня поняли?

— Еще бы. Тут намекать нет нужды. Скажите, а близнецы… Близнецы за столом будут?

— Конечно, куда они денутся. Без них князю скучно, я это заметил.

— А кто еще?

— Обычный суповой набор: судья, жребий, повар, любовник, палач. Ну и близняшки… Впрочем, случаются перестановки, если хозяин не в духе. Кстати, иногда он садится на мое место, а меня сажает на свое. И я могу приказать что угодно. Например: Магда, разденьтесь! И она раздевается как миленькая. Погуляй-ка, душка, по столу! В нижнем белье! В поясе с резинками для чулок. Ха-ха-ха! Подайте-ка мне свои винные вишни… а ты, это я повару, добавь к вишням свежие сливки… И он обмазывает ее сиськи взбитыми сливками. Обожаю. Ха!

На этой картинке назойливый господин откланялся и исчез.

Оставшись один, Валентин переоделся и вышел из номера.

Но!

Вот так штука… на глаза не попалось ни одного человека.

Валентин обошел весь гостевой дом. Ни души, ни звука, только цепь штрихов говорила о том, что кто-то мгновенно исчезал, услышав его шаги. В холле первого этажа на стойке портье в квадратной пепельнице догорала тонкая дамская сигаретка в длиннющем мундштуке из слоновой кости, кончик мундштука был испачкан губной помадой. Ни хозяйки мундштука, ни портье… Детектив вышел к бассейну. И тут никого, только по воде бегут круговые следы, словно некто при виде гостя нырнул в глубину. Но видна была только шахматная плитка на дне… ни пловца, ни пловчихи… Когда он вошел в библиотеку отеля, ветерок шелестел листами рекламной брошюры, словно нарочно оставленной на подоконнике открытого настежь окна. Он машинально взял книжечку, чтобы погасить неприязненный шорох страниц… выглянул наружу. Окно библиотеки смотрело на дом хозяина, где чья-то рука поспешно задернула штору в круглом иллюминаторе на втором этаже…

Детектив перевел взор на страницу.

Клиника доктора Гиперболоида фон Борриса применяет уникальную методику лечения, которая помогает в борьбе с самыми ужасными болезнями ХХ века, среди которых рак, аутизм, болезнь Паркинсона и Альцгеймера…

Ну и ну! Он перелистал страницы.

«Наша методика проста, мы замещаем тело больного его здоровой копией, для которого особой методикой медитации достаем образец из космической библиотеки тел».

Что за чушь?

«Чем тяжелее твоя болезнь, тем больше шансов.

Главное — ваша готовность рискнуть и стать другим веществом.

Да-да! Все клиники мира лечат существа, т. е. людей, это ошибка.

Мы лечим лишь вещество!»

Бред какой-то!

«У нас очень дорого, но спасение гарантировано! Для тех, кто не может оплатить дорогостоящее лечение сразу, предусмотрены шаги для оплаты частями. Среди больных, принятых к исцелению в стационар, проводится лотерея «Твой шанс»: тот, кто выиграет счастливый билет, лечится бесплатно.

Выиграй свой миллион долларов! За последние пять лет таких людей набралось семеро! 7 любовников Рока!»

Ну и ну…

Он бросил книженцию хвастовства с рекламной чепухи на пол…

В бильярдной комнате по бильярдному сукну разбегались на излете движения шары, и один закатился в лузу. Валентин достал из сетки гуляющий шар и поставил у бортика. В зале релаксации, на белоснежном рояле колыхались курчавая тень. Это качались цветы в ярко-синей вазе саксонской работы. Чья-то рука только что поставила в центр композиции длинный черный тюльпан… Внезапно что-то стукнуло сзади, детектив оглянулся, из жерла пневматической почты на пол выпал в прозрачном пенале бумажный сверток. Валентин поднял посылку. Извлек содержимое. Это был свежий номер журнала мод «Just Shoot me» за 1927 год. Детектив присмотрелся внимательней, в его руках был не оригинал, а первоклассная цветная ксерокопия номера, явно снятая сегодняшним утром с оригинала в библиотеке. Выходит, в доме существует служба по обеспечению фантомного времени — недешевое удовольствие.

Валентин полистал журнал — на страницах шла нешуточная война с французской модой: немкам немецкую одежду! Обнаженная спина дамы предлагает забавы с хлыстом! Глупо красить губы! Немка, не будь парижской шлюхой с бульвара Пигаль!

Тут над ухом грянул звонок. Трещал телефон, старомодно подвешенный на стене. Из чистого любопытства детектив снял трубку: «Алло». Голос молодой телефонистки сообщил: «Герр маршал, Берлин на проводе». — «Я не маршал, и не вызывал Берлин», — ответил Валентин. «Извините», — телефонистка дала отбой. Послышался легкий топот. За окном близко-близко пробежал со смехом ребенок: девочка. Он успел увидеть промельк белого банта в алый горошек на незримой макушке, но когда подбежал к окну, дорожка была пуста…

Внезапно в окно влетел белый мячик для гольфа, пущенный сильным ударом клюшки и, угодив в стену, стал метаться, отскакивая рикошетом по залу, сухо щелкая белыми щечками, пока не подкатился к его ногам.

Валентин машинально поднял кругляш и опять подбежал к окну.

Никого. Пустой простор стриженой травы. Безмолвный особняк хозяин. Шарик солнца в зените. Рябь синевы от ветерка на коже воды в бассейне.

«Постой, а как тебе удалось прочесть немецкий журнал»? — удивился он с опозданием, торопливо раскрыл страницы и успокоился только тогда, когда убедился, что не понимает ни строчки.

А как ты понял слова немки телефонистки?

«Кто-то видит мое передвижение», — подумал Валентин.

Что ж…

Гуляя, гость обнаружил кинозал, где на экране появился финальный титр и погас, как только он открыл дверь. Пусто! А на пути к лифту обнаружил зал домашнего казино с рулеткой и парой игральных столов. При появлении человека вращение колеса остановилось, шарик угнездился в ячейке 11. Казалось, игроки при звуке шагов стали призраками.

Валентин поднялся в лифте на круглую крышу. И тут ни души. Круглый глубокий бассейн с отвесной лесенкой вдоль мраморной стенки. Несколько шезлонгов расставленных в беспорядке под зонтиками. Ах! Наконец-то гость увидел море. Оно уходило вдаль до самого горизонта сонным простором. Ночной шторм сменился легчайшим бризом. Солнце царило. Ни облачка.

Хегевельд!

С высоты было прекрасно видно устройство и расположение запретной зоны. Прямо — кайма реликтовых сосен по борту высокого берега, правее — зловеще безмолвный трехэтажный краснокирпичный особняк князя с пентхаусом цвета снега в кольце мокрого зеленого цветника на макушке. Перед фасадом виллы на расстоянии 300 метров — дугой на земле — стеклянный ангар гидропонной оранжереи для мандрагоры, где ночью побывал Валентин, вокруг простор территории в узорах стриженого боскета, а дальше — зигзаги бетонной ленты автомобильной дороги, идущей к корпусу клиники с носатым строительным краном, с живыми фигурками рабочих на строительных лесах. Подойдя к барьеру, кольцевавшему крышу, детектив принялся изучать загадочный акведук, который узким металлическим руслом соединял гостевой дом с балюстрадой хозяйского особняка. Точно такой же акведук шел на дугообразных опорах от особняка в сторону моря, минуя оранжерею, уходя стальной тропой в кроны сосен на кромке берега. И точно такой же стальной маршрут из серии арок соединял дом с далекой стеной частной клиники.

В чем предназначение сей паутины? Почему особняк играет роль паука, что сторожит сеть, раскинутую над землей?

Тут краем глаза Валентин заметил блестящий предмет в шезлонге.

Это было как раз то, чего ему так не хватало.

В шезлонге кто-то намеренно оставил массивный морской бинокль. Хочешь шпионить? Держи! Детектив приложил к глазам окуляры, покрутил колесико резкости и, устремив заточенный взгляд в сторону моря, начал шагами взора отслеживать панораму местности. Вот в разрыве сосен увиделся галечный пляж и уходящий от берега мол, вот в стеклах появился глиссер, пришвартованный к молу, глиссер красили три матроса, окуная кисти в цветные ведерки. Левее вдруг обнажилась поляна, по которой промчались гончие в травле дичи и мелькнули в зеленом просвете два всадника. Когда окуляры ушли вправо, в чащобе показался пряничный домик с крышей малого солярия, где он увидел голую девушку, лежавшую животом на топчане, покрытом восточным ковром. Служанка — или подружка? — в полосатом пляжном костюме 20-х годов полировала ее плечи и задницу косметическим маслом из сверкающей на солнце баночки. Обе смеялись, устремив взор на особняк князя. Гость полюбовался сырыми от поливки рододендронами, окружившими стеклянные стены пентхауза и в подробностях разглядел домашнюю астрономическую обсерваторию: телескоп, деревянный глобус звездного неба на полу, телефон Телефункен с трубкой из черного эбонита. Разглядывать рабочих на лесах вокруг клиники наш детектив не захотел, а повернулся в противоположную от берега сторону. Единственным объектом, привлекшим внимание, была псарня, где на прогулочной площадке с сетчатыми стенами резвилась, покусывая друг друга, парочка доберман-пинчеров. Короче, бинокль кормил его глаз видами на кипучую жизнь вдалеке: моряки красят борт глиссера, охотники и гончие преследуют дичь, девушки загорают на солнце… А вблизи ни души.

Тут кто-то пустил прямо в окуляры бинокля солнечный зайчик. Вспышка света была так сильна, что озарила пещеру черепа. На миг наш детектив ослеп и не смог понять, откуда прилетел яркий снежок. Но расслышал детский смех и, оттерев слезы, разглядел колыхание боскета, где кто-то прятался.

Шалунью выдал белейший бант с алым горошком.

Пора! Валентин проголодался.

Положив бинокль на матерчатое сиденье шезлонга, Валентин вернулся в свой номер и позвонил портье. Нельзя ли чего-нибудь перекусить?

Ответ последовал сразу, вежливый голос лакея:

— Чего бы вы хотели? Порцию сардин или тунца с какой-нибудь зеленью? Горячей отварной картошки? Пива? И чего-нибудь остренького к пиву? Темное или светлое?

— Темное. Остальное на ваш выбор.

Через пять минут в дверь постучали, вошел грум с корзинкой, которую поставил на столик напротив дивана: «Ваш завтрак, месье». И сразу ушел, предоставив гостю право самому извлекать еду. И — внимание! — выкладывая на столик сардины, хлеб, сыр, масло, Валентин обнаружил на дне корзинки оружие. Что это? В глазах потемнело. На донной салфетке отливал смертоносным металлом — не может быть! — из такого точно застрелились сначала отец, а затем его старший брат Константин… парабеллум… Пистолет был издевательски перевязан ленточкой. Мол, это тебе остренькое к пиву. Вот так номер! Душа облилась кровью, не прошло и суток с его появления в гостевом доме, а служба секьюрити не только раскусила, кто он, но и влезла рылом свиньи в абсолютные тайны его семьи. А именно — в роковую склонность рода Драго к самоубийству. После отца и старшего брата, которые застрелились, вульгарно повесилась любимая тетка Валентина — тоже Валентина, кстати… Наконец, он сам, сам! В юности дважды пережил эти жуткие приливы уйти, немедля уйти вон, восвояси, на фиг, на фиг! Не жить, живо… Его спасло чудо. Первый раз внезапно вернулась мать и, мгновенно раскусив его умысел, на коленях умолила дать клятву не уходить из жизни. Клятвы он не сдержал, но в тот второй раз ему опять удалось пережить искус: в гости без звонка заявилась любимая девушка. В тот знаменательный день он потерял, наконец, унылое девство. Кажется, была и третья попытка. После чего он прошел сеансы внушения и курс психотерапии. Искушения вдруг прекратились. Он спокойно прожил последние десять лет. И все же, все же из-за страха подчиниться проклятию рода Валентин до сих пор живет холостяком, отвергнув двух замечательных женщин, которые были готовы разделить с ним судьбу. Он продал квартиру отца, где стены глазели провалами черепа, купил другую в другом районе, избавился на фиг, на фиг от коллекции оружия, которую отец собирал с дерзким безумством, опасно играя с родовым роком…

Больше тянуть было нельзя. Если эти люди из секьюрити князя будут играть в кошки-мышки с его роковой тягой — он покойник. Черт с заказом, надо сдаваться… руки вверх, я не тот, кто я есть.

Валентин поднял телефонную трубку.

— Алло, — ответил голос телефонистки на телефонном узле.

— Я бы хотел поговорить с господином Боррисом.

— Минуточку, соединяю.

— Да, — ответил секретарь, — какие проблемы, профессор?

— Я бы хотел немедленно объясниться с хозяином.

— Сейчас это невозможно. Князь занят. А если уж совсем честно, он еще в самолете над океаном и будет только к ужину, через четыре часа.

— У него свой самолет?

— Нет, это самолет зарегистрирован на троих владельцев. Князь и его компаньоны по бизнесу. Но что за спешка?

— У меня небольшая проблема. Но это очень личное.

— Тем более потерпите, князь любит признания. Как только он будет на месте, я вам сразу же позвоню. Уй, шеф обожает тайны.

— Ладно, жду.

— А вы не ждите. Напишите ваше признание на бумаге. Очень рекомендую. Это вам зачтется.

— Не давите, вы слишком усердны.

— Бумага у вас в столе в среднем ящике, отличная бумага верже с водяными знаками в виде парабеллума. Нам удалось купить на аукционе три пачки. Пишите золотым пером авторучки фирмы…

Детектив бросил трубку.

Ему почудился тайный смех в голосе секретаришки.

Как ни странно, этот порыв к исповеди привел Валентина в чувство…

Он словно избавился от морока. Дудки! Ведь чтобы узнать то, что узналось, нужно: а) найти его мать в клинике, б) за час вылечить от болезни Альцгеймера. Кроме нее никто не знает полного объема семейной истории. Как выудить из тьмы марку оружия?

«Не буду ничего я писать, говнюк».

Потеряв аппетит, он отрешенно поклевал закуски, отведал пива…

Машинально глянул в меню.

Названия большинства блюд ему ничего не говорило.

Например, хоменташен.

Или профитроли.

Или мусс парфе.

Или ласси и смузи.

По утрам он всегда перекусывал в Макдоналдсе напротив своей конторы: бигмак, чизбургер, картошка фри, горчичный соус. Обедал там же, да и ужинал, честно говоря, чаще всего опять там же. Именины желудку выпадали только на выходные и в командировках.

Но досада на иронию секретаря не уходила.

«Он еще издевается, сучий потрох. Что это он блеял про водяные знаки?»

Валентин потянулся к корзинке, чтобы проверить, заряжен ли роковой пистолет.

Что за чертовщина: никакого пистолета он не обнаружил. Хотя чувствовал краем глаза какую-то пылинку в глазу… Поискав червоточину зла, он вдруг понял истинный источник тревоги. На листке меню для завтрака (меню лежало на дне корзинки) в левом углу был крупно напечатан фирменный значок гостевого дома, контур пистолета размером чуть больше почтовой марки, парабеллум образца первой мировой… он был обвит веселенькой декоративной ленточкой, на коей по-латыни значилось:

«Клуб бывших самоубийц».

Как же он так обдернулся? Милостивый государь, ваша дама бита.

Уф. Он перевел дух.

Видно, он надышался миазмами мандрагоры.

А та вставила в очи по увеличительной линзе.

Кстати, а разве могут существовать на свете бывшие самоубийцы?

Закрыв глаза и расслабившись в кресле, Валентин впервые выпал из ритма рока и в темноте век осмотрелся внутри опасной ситуации. Он вспомнил, как в детстве ждал операцию. Была с ним такая история. В школьной столовой ему стало плохо. После порции сосисок с пюре вдруг затошнило, вызвали «скорую», привезли в больницу, осмотрели и сказали: «Мальчик, тебе нужна операция, у тебя воспален аппендикс». Он уже чувствовал себя нормально, однако дети врачам не возражают. Вызвали мать, она была очень пуглива и дала согласие: «Оперируйте». Консилиум врачей решил: завтра. Так Валя оказался в детской палате, где одному толстому мальчику позавчера уже сделали операцию, он лежал, скучал и пугал всех операционной комнатой в конце этажа.

Там тебе вырежут кишки и закинут на лампу. Какую лампу? Есть там круглая лампа над операционным столом, где из тебя выпустят всю кровь. Зачем? Чтобы разлить по пакетам и заморозить. Зачем? Чтобы продать другим врачам. Зачем? Всем нужна детская кровь. И так далее.

Чушь злого негодяя подействовала на мальчика Валю. Ночью с ним случился приступ лунатизма, каким он страдал в самом раннем, раннем детстве. Ровно в полночь он вышел из палаты в окно, бесшумно прошел по карнизу до нужного окна в коридор, открыл и спустился на пол лестничной клетки прямо перед железной преградой с надписью «операционная». Привстал на цыпочки, дотянулся рукой до двух валиков с цифрами, распечатал запертую на код дверь, наитием вора подобрав нужные цифры, и вошел в пустую операционную. Хотя свет был погашен, Валя отчетливо разглядел жуткие внутренности своей завтрашней смерти — и стеклянные шкафы со скальпелями на прозрачных полках, и просторный стол для операций, и страшную лампу, на которую намотают совсем скоро, уже завтра, его кишки. Тут он потерял сознание и был найден на полу только утром.

Обычно тревога нагоняла на Валентина дремоту. Он погрузился в спасительный полусон и проснулся от прикосновения чей-то руки.

Это был коридорный слуга.

— Пора. 22.00. Вот ваш костюм. Все уже собрались на ужин. Ждут только вас.

— А хозяин вернулся?

— А разве он уезжал?

Тут до них долетел явственный гул вертолета.

— Слышите? — сказал Валентин.

— Да, — удивился слуга, — это вертолет его сиятельства.

— У вас есть вертолетная площадка?

— Да. Только отсюда не видно.

Фрак был в самую пору.

В зеркале Валентин увидел свой новый облик. Ну и жук! Лацканы были украшены стразами. В манжетах белой рубашки запонки из рубинов. В галстуке булавка из серебра в пыльце бриллиантов (подделка?).

Слуга подал мужские бальные туфли.

— Черный цвет, сэр.

— Как удалось так быстро пошить? — Валентин пытался запрятать тревогу.

— У костюмера в коллекции тысяча разных костюмов, подобрать подходящий к вашей фигуре несложно, он кое-где только поправил.

У крыльца ждал мерс, хотя идти было триста метров.

— К дому хозяина принято подъезжать, — сказал водила, опережая вопрос.

Сели. Подъехали.

Свет ярко горел только в нижнем этаже, в левой стеклянной лапе бесстрастного сфинкса. Именно там он вчера засек длинный стол.

— Туда, — указал шофер.

У входа гостя караулил грум, который провел Валентина из вестибюля к высокой двери. Все! Он вошел в залу для ужина. Из-за стола к нему устремилось множество взглядов. Ого, да тут расселась куча народу, где они только прятались? Новая рука показала свободное место с табличкой «гость № 3». Та же рука отодвинула венский стул цвета слоновой кости. Валентин уселся и бегло огляделся, стараясь сдержать дух. За просторным овальным столом сидела целая компания, десять — одиннадцать человек. Но!

Но никаких близнецов, никаких похожих друг на друга молодых мужчин среди гостей не было. Хотя…

Хотя были два симметричных лица, две девушки-близняшки, блондинка и брюнетка в туниках с бретельками на голых плечах, в черных атласных перчатках до локтя. Они сидели прямо напротив него. Одна тут же водрузила на нос темные пляжные очки. Это были те самые девицы, которых он видел в бинокль. Надо же! Валентин пережил тайный шок. Он-то думал, что до конца миссии осталась минута. Увидеть двух близнецов-братьев, подойти, объявить прилюдно волю родителя отверженной паре: «Вы наследники», — признаться в обмане хозяину и дождаться поджопника… бай-бай, господа.

Во главе стола сидел… — вот так номер — секретарь. Только он сильно постарел за минувший день. Вчера и утром это был молодой гибкий предупредительный человек лет двадцати пяти, интеллектуал-проныра, жук с усиками комика, а сейчас это был повелительный безусый господин под сорок с мрачным нелюбезным лицом. Неприятный субъект с горькими складками властного рта и глазами дирижера классического оркестра. Такие глаза всегда караулят. И все же! При всей разнице лет это был секретарь, только вдруг состаренный гримом на 20 лет…

— Вы чем-то удивлены, дон Клавиго? — спросил хозяин. — У вас такое лицо, словно мы с вами прежде встречались?

А вот голос хозяина сыщику был незнаком.

На фоне строгости дресс-кода для гостей сам мэтр был одет очень свободно: апельсиновой корки свитерок из кашемира с горловиной до подбородка и просторная куртка из черной замши, кое-где отделанная осколками вшитых зеркал. На хозяина с потолка был то ли случайно, а скорее с умыслом, направлен острый луч подсветки, и, когда тот шевелился, от зеркальной чешуи начинали отскакивать капли света, как на дискотеке. «Дешевка», — подумал Валентин. И тут заметил брюки хозяина. Они были из рыжего вельвета, точь-в-точь такие носил покойный Клавиго. Это странное совпадение ему не понравилось.

— Нет, нет, мы не встречались, — поспешно ответил обманщик.

Князь заметил эту поспешность и, пометив спешку выразительной паузой, продолжил:

— Я полиглот. Свободно говорю на семи языках: русском, немецком, английском, итальянском, французском, иврите… но на нашем ужине собрались люди, говорящие на разных наречиях.

Князь, говоря по-русски, мгновенно переводил сам себя…

— Как же мы будем понимать друг друга? Очень просто, в моем доме и парке разлит аромат мандрагоры, это уникальный проводник для чтения мыслей. Каждый из нас уже притянут друг другу незримой паутиной того, что я называю мандраж. Но чтобы паутина окрепла и не рвалась от пустяков, предлагаю тост за нашу встречу.

С двух сторон стола появились два гарсона: на подносах узкие бокалы с чернильной жидкостью.

— Пьем до дна. Я выпью первым. Волшебный вкус вина Кортон Шарлемаль, куда добавлено несколько капель блаженной отравы, — и мы будем около двух часов отлично понимать чужие слова, и проживем без переводчиков. За мандраж!

Хасид в широкополой шляпе, сидевший напротив хозяина на другом конце стола, вежливо отказался пить непонятно что:

— Виктор, я тоже говорю на главных языках Европы.

Князь не настаивал:

— Идея кошерной еды безупречна…

Все прочие взяли бокалы.

— Добро пожаловать, профессор, в наш совершенный мир, — сказал фон Боррис, — в Хегевельд, в мой заповедный лес, на остров гармонии, в мой дом, на очередное застолье в нашем клубе бывших самоубийц. Вы можете подумать: разве могут на свете существовать бывшие самоубийцы? Могут. Так мы называем тех, кто хотел свести счеты с жизнью, но ему помешала роковая случайность. И после нескольких неудачных попыток они решили жить до конца и вылечились от тяги.

«Он словно прочел мои мысли», — подумал детектив.

— Здесь мы все чуточку помешаны на смерти, но это исключительно ради остроты разговора. Здесь никто не умрет. А если верить моему приятелю Витгеншейну, то смерть вообще нас не коснется, поскольку не может быть фактом человеческой жизни. Пока ты жив, ее еще нет, а когда она есть, тебя уже днем с огнем не найти.

О, черт, досадовал про себя Валентин, весь первоначальный план пошел насмарку. Тех, кого он искал, на ужине не было. Может, близнецы появятся позже?

Тем временем хозяин продолжил:

— Знакомьтесь господа, это дон Клавиго, которого я давно поджидал. Итальянский филолог. Наполовину испанец. Родом из Кордовы. Архивариус. Библиотекарь. В недавнем прошлом директор одного закрытого ватиканского архива. Специалист по средневековой алхимии. Профессор. Ныне обитатель Турина. Консультант Туринского египетского музея мумий. Автор замечательной работы о том, что философский камень вовсе не выдумка, а один реальный зашифрованный артефакт. А еще он специалист по корням мандрагоры. Наш гость привез мне в дар редкий корень из своего частного огорода в Гареццио, который, надеюсь, добавит эффекта в работе нашей клиники нетрадиционных методов лечения. Клиника в августе возобновит работу и начнет прием клиентов. Ремонт почти завершен. Корень в подарок — это так называемый Палач. К сожалению, Книга Комментариев к Палачу пока недоступна. Господин Клавиго почему-то поостерегся привезти мне купленный и оплаченный загодя на треть раритет… Но не будем спешить. Пятнадцать лет я ждал этой минуты, подожду еще Пятнадцать минут. Вот-вот позвонит мой секретарь и прояснит ситуацию.

«О чем это он?» — подумал Валентин.

— Знакомьтесь, профессор, это моя падчерица Герда.

Девушка-блондинка, сидевшая напротив Валентина, кивнула и соблазнительно улыбнулась.

Он узнал в ней красотку-купальщицу с осиной талией.

И тоже кивнул. И улыбнулся. Как смог.

— Это еще одна моя падчерица Магдалина. Магда, сними очки! Покажись.

Девушка-брюнетка, сидевшая слева от Герды, сняла пляжные очки в квадратной оправе по моде 20-х годов и в свою очередь улыбнулась… насмешливо и враждебно. Две юные фурии были настолько похожи, что Валентин не смог скрыть своего удивления. Его растерянность была тут же замечена.

— Да, очень похожи, даже я, формальный отец, путаю, кто есть кто. Но я называю девушек дочками и прошу своих баловниц носить опознавательные знаки, хотя бы перчатки, очки, заколки. Другая стрижка, а еще лучше парик. Скажем, у Герды седой фокстрот в духе Мэри Пикфорд, а у Магды смоляной слоуфокс из перьев черного лебедя с оглядкой на Полу Негри…

— Но, папа! Перчатки. Парики. Заколки. Их же так легко поменять, — рассмеялась Герда. — Нет, нет, Клавиго, есть более верное средство нас не путать. Магда, покажи ему свой язык.

— Прекрати!

— Ну, покажи… Я тебя очень прошу…

— Покажи, я разрешаю, — сказал князь.

— Черт с вами! — Магдалина зло показала кончик языка новичку.

Ну и клюв…

«Она определенно меня невзлюбила…»

— А вот мой, смотри, — и Герда с наслаждением выпустила из просвета между зубов несоразмерно длинный язычище. Настолько непристойный и влажно сверкающий розовым, что Валентин невольно отвел глаза. На конце языка сверкало ядрышко пирсинга.

— У меня пирсинг, у Магды нет. А еще нас можно узнать по родинкам, — продолжала дерзить Герда. — Смотрите, Клавиго, у Магды родинка на щеке, а у меня на груди.

И она, оттянув край туники, показала крупную махровую родинку на вершине правого полуокружья.

— Браво! — зааплодировал еще один участник застолья. Это был уже знакомый Валентину господин костюмер Валерий Адонис. Он сидел на расстоянии двух пустых стульев от хозяина.

Князь хмуро сдул взором овации родинке и языку.

— С господином костюмером, дон Клавиго, вы уже знакомы. Хотя Валерий Адонис не входит в наш ближний круг, и людей из обслуги я обычно к ужину не приглашаю, но сегодня день абсолютных исключений. Это старший егерь Мак Око, рядом мой старший псарь Вася Цап, далее наш старший конюх Тимур Фишер, а замыкает ряд наш старший садовник Цезарь Череп, впрочем, с ним вы уже познакомились.

Валентин не успевал поворачивать голову, чтобы не отстать от беглого списка хозяина. Впрочем, никто из названых господ ни единым движением не выдал себя, и кто есть кто, гость не разобрал, за исключением смотрителя оранжереи, которому ночью вручил корень покойника.

Все четверо были одеты точь-в-точь, как он сам: фрак, белая рубашка, уголок платка во фрачном кармашке, заколка для галстука.

Тут хозяин взял многозначительную паузу.

— Господин Клавиго. Слева от меня мой близкий друг, певец, владелец уникального голоса в три октавы, контр-тенор, тоже наполовину итальянец, но обрусевший, из славного рода Фаринелли, где были, слава Богу, не только кастраты. Неподражаемый Аир Фаринелли! По кличке Фарро.

Обрюзгший безобразного вида большеголовый толстяк с шевелюрой Бетховена, с веками льва на бабьем лице, с огромным пивным животом, над которым покоилась грушей вислая грудь, толстяк, облаченный в необъятный концертный фрак с волнами из шелка на манер жабо, вяло кивнул, практически не поднимая глаз. Он не скрывал своей скуки и отрешено вертел в руках головоломку, пытаясь разобрать медные петли.

— Фарро, будь любезней к профессору, подними-ка свою задницу, корифей.

Певец подчинился, привстал и кивнул, слегка развернув к новичку свою скучную физию. Но изобразить любезность не смог.

— Сядь, невежа, — сказал фон Борисс и продолжил представление гостей. — Наискосок от вас, профессор, наша домашняя пифия, ее настоящего имени мы не знаем, вот почему ей разрешено носить маску. Хотя, согласитесь, сидеть в маске во время ужина некрасиво. Потому мы наказали пифию немотой. Говорить за нее будет моя внучка Катя по прозвищу Кукла. Вместе они составляют единое тело пифии. Голову и рот. Эта двойка — самая важная пара за нашим столом. Они воплощают нашу цель — избавить человечество от тайных мыслей. Вскрыть черепа лжецов и отменить все тайны мира.

«Ого!» — насторожился Валентин-Клавиго.

— Пифии принадлежит право пророчества и делопроизводство малого суда. Не спешите попасть ей на язык, профессор. Это всегда сюрприз.

«Если есть суд малый, значит, есть и большой», — подумал обманщик и втайне поежился.

Немолодая высокая дама в венце из стекляруса, в горжетке из перьев, в бархатной полумаске любезно кивнула гостю и обняла рукой в перчатке прелестную большеглазую девочку лет семи с большим белоснежным бантом на круглой макушке. Только алый горошек сменился черным.

«Так вот кто пробежал утром мимо окна», — сказал себе Валентин.

— Ты настоящий профессор? — важно спросила Кукла.

— Да, — ответил детектив как можно приветливей.

— Жаль, лучше бы ты был шпионом, — сказала девочка.

Все рассмеялись, а князь погрозил пальцем.

— Итак, дон Клавиго, мои падчерицы-близняшки Герда и Магда, мой певец Аир Фаринелли, моя Пифия в двух лицах — это мой малый двор. Моих верных слуг я уже назвал. А это наш дружеский круг. Знакомьтесь. Художник Гай Розов. Его задача — закончить, наконец, портрет малого двора. Мы стоим группой в большой зале. Там осталось дорисовать только мое лицо. Увы, я не умею позировать. Эта храбрая девушка — фотограф Катрин Аис, она снимает альбом интерьеров нашей виллы и парка для издательства «Галлимар», а заодно шлепает репортаж о клинике для журнала «Шпигель». И, наконец, беллетрист Даниил Протей, который делает для издательства «Ферлаг» книгу моих интервью. Она будет называться «Лекарство от рака, или Диалоги успеха».

— Диалоги триумфа, — поправил беллетрист.

Валентин бегло отмечал про себя: художник — бледнолицый юнец в стиле готов с губами вампира, в шлеме авиатора; фотограф — бритоголовая девушка-панк с тату на плече, писатель — человек без примет, с шеей красного индюка.

— Там наш связник, бравый солдат Курц, — показал князь в сторону, где у стеклянной стены за столиком сидел радист в наушниках из черного эбонита. Перед ним громоздилась нескладная военная рация 20-х годов, сам он был в новенькой форме с пилоткой, просунутой под матерчатый погон.

Связник сдернул наушники, вскочил и щелкнул каблуками сапог.

— Напомню, друзья, у нас сегодня на календаре 21 мая 1927 года, мы находимся в восточной Пруссии, в гостях у прусского общества немецких охотников. Так, Курц?

— Так точно, ваше сиятельство! — отчеканил солдат.

— Вольно, вольно, дружище.

Было видно, что вышколенная свита идеально вписана в причуды хозяина.

Тут князь поднял палец.

— Внимание, шутки в сторону, не будем обижать дона Клавиго, но вот центральная фигура нашей сегодняшней встречи. Мой палестинский гость, равви Барух Кац.

Так прояснилось присутствие за столом внушительного хасида в широкополой шляпе. Он невозмутимо сидел на другом конце прямоугольного стола прямо напротив князя, и уже самим местоположением создавал некий вызов хозяину.

— Барух, можно я буду так тебя называть?

— Да, Виктор, да…

Первый раз прозвучало напрямую имя хозяина.

— Равви Кац, мой давний друг, автор исследований по еврейской мистике. Комментатор книги книг «Сефер иецира», «Шаарей Кдуша», автор монографии «Цфат и испанская каббала Авраама Абулафии», автор трактата о рабби Леоне и рабби Ицхаке Луриа. Кстати, он наш бывший клиент. С приездом, дорогой Барух, ты из тех, кто не хнычет, ты господин тайны.

Господин в шляпе хасида прошел к хозяину, с пылом раскинув руки, они сердечно обнялись и расцеловались, после чего гость вернулся на свое почетное место.

Судя по всему, список гостей назван полностью, а близнецы так и не появились.

— У Баруха была саркома легких, но мы ему помогли…

— Мы — это ты и Всесильный, да будет он благословен, — добавил хасид.

— Не возражаю рукопожатию творца, ребе, но все же замечу. Барух получил отказ клиник США, Германии, Иерусалима, а мы, провинциалы из глухого немецкого леса, тут, в русской Пруссии, на окраине мира, мы справились. Как ты?

— Анализы устойчивы. Рецидивов нет. Я работаю на всю катушку. Правда, наша клиника в Израиле утверждает, что ее диагноз был поставлен ошибочно.

— Ну, еще бы. Твоя опухоль весила 370 грамм. Четвертая стадия. Ты еле дышал. Но это был, конечно, обман зрения. Фантом рентгенографии. Ошибка сканера. Поддельные анализы. Да этим сукам просто нечем крыть.

— Их можно понять и простить, — заметил хасид.

— Всех можно понять и всех можно простить, но кому по силе такая ноша амнистий? — бросил князь.

— Есть один Сильный, которому все ноши по силе, потому что он сам ноша мира. Да будет он благословен.

— Что ж, Барух. Подхватим и мы непосильную ношу. Постараемся стать близнецами Бога… Итак, дорогой гость, — обратился хозяин к новичку, — наверное, мой прием кажется немного экзотичным, но скоро, дон Клавиго, вы привыкните. Никаких секретов в нашем времяпровождении нет. Просто мы все кроме, пожалуй, Фарро, не выносим скуки и хотим со вкусом, изобретательно тратить деньги, которые мне приносит клиника. В печь их. Ату. Кусай. Гори огнем.

Огромный смоляной ньюфаундленд, лежащий у ног, настороженно поднял голову.

— Фу, Клавиго, фу… Все спокойно.

— Клавиго… — встрепенулся наш герой. — Вашего пса зовут Клавиго?

— Ну конечно! Когда он родился, я же позвонил вам в Ватикан и попросил взаймы ваше имя…

Он пристально посмотрел на Валентина.

Слишком пристально.

— Хм. Вы и это забыли? Но мимо. Сейчас позвонит секретарь, и все объяснится. Кто вы есть, полуночник, человек без лица и как вас звать. А пока расслабьтесь. Итак, мой дорогой гость, у нас за ужином происходят самые чудесные вещи в мире. Разговоры, встречи. Очные ставки. Игры. Шарады. Плюс блюда из кухни моего французского повара. Он прилетает к нам из Парижа вместе с нашим парикмахером. За такие прихоти приходится много платить. Но. Друзья, ради вас я хочу умереть нищим, а для этого нужно успеть потратить целую гору золота.

— Папа, мы поможем! — в один голос сказали близняшки.

Стол зашумел. Кое-кто зааплодировал. Фотограф вышла из-за стола и принялась щелкать камерой. Художник что-то черкал карандашом в блокноте, щуря глаз… словом, свита отрабатывала задание.

Между тем Валентин был в раздрае. Еще минуту назад он мысленно отрепетировал сцену прощания: он входит, видит двух близнецов за столом (мужчин, разумеется, а не языкатых девиц), объявляет им о наследстве, приносит публичные извинения хозяину, сообщает о смерти дона Клавиго, и просит немедленно выставить его из дома, потому как он никакой не профессор, а частный сыщик из Питера Валентин Драго… Ну, наорут, ну сдерут фрак, отметелят в худшем случае на КПП… зла-то в его розыгрыше ни капли.

Он старался ничем не выдать своей тревоги, но ситуация внезапно вышла из-под контроля. Ему предстояло на ходу, с бухты-барахты, полностью перестраивать свое поведение. Видимо, близнецов придется отыскивать, и еще не факт, что они где-то рядом. Если они спрятаны от чужих глаз, то, вполне возможно, что они не гости эксцентрика, а его пленники. Старик заказчик был прав: придется ишачить и потеть.

Мда…

Но ему удалось перевести дух и впервые тайком оглядеться… Огромный длинный обеденный стол без единого прибора, накрытый белой скатертью, стоял посередине двухэтажной галереи, внутри левой стеклянной лапы хозяйского особняка между двумя рядами декоративных веерных пальм, посаженных в строгие кадки. Ни одна не была выше или ниже соседки. Интервалы были строго рассчитаны. Даже тени были похожи. Все выдавало патологическую страсть хозяина к геометрии. Горящие люстры на потолке были также маниакально похожи.

Взор Валентина тайно искал свободы.

За стеклом галереи белая ночь переливалась блеском близкого моря. Ветер теребил стрижку боскета. Бледные звезды складывались в узоры угроз.

Две молодых фурии, Герда и Магда, не скрывали своего интереса к Клавиго, с любопытством изучали новинку и о чем-то горячо перешептывались.

Пес-тезка, побродив вдоль стола, вдруг уселся почти за спинкой его стула, потом разлегся, открыв пасть с льющимся языком.

Этот почетный караул действовал Валентину на нервы.

Репортер из «Шпигеля» Катрин Аис тут же улеглась животом на пол, стараясь сделать снимок хозяина с ньюфаундлендом на первом плане.

Ее непосредственность никого не озадачила.

Мда… князь ценит раскованность.

Шалунья-девочка достала пудреницу из маленькой матерчатой сумочки в виде конверта на лямке и, щелкнув, раскрыла пыльное от розовой пудры зеркальце.

Стало понятно, кто пустил в бинокль солнечный зайчик.

Дама в полумаске тут же отобрала у проказницы игрушку и велела сидеть ровно и не болтать ногами.

Кукла в ответ скорчила рожицу, но подчинилась.

А хозяин говорил любопытные вещи:

— Итак, прежде чем перейти к разговору о Блеске, добавим застолью капельку воображения. Друзья, русские, европейцы, немцы, один чех, один англосакс и один иудей — все мы сбежали от проблем с евро и Евросоюзом, от ожидания конца света по календарю майя и прочего хаоса в блаженную паузу между двумя войнами. Притворимся богами. Забудем про век двадцать первый! На дворе 1927-й год! Первая война кончилась девять лет тому назад. О второй еще никто не догадывается. Европа в кризисе. Германия в упадке. У власти президент Гинденбург. Гитлер сидит в тюрьме за мюнхенский путч. И хотя он уже написал «Майн Кампф», немцы его не знают. Тоже, кстати, будущий самоубийца. Зато какой расцвет творческой силы. Не так ли, дружище Гай?

— Еще бы! — подхватил тезис хозяина молодой бородач в авиашлеме. Ив Танги в двадцать седьмом написал свой шедевр из орущих капель «Мама! Папа ранен!».

— Фуй, — сказали близняшки, — это не про папу.

— А Гессе выпустил в свет «Степного волка», — поддакнул писатель Протей, жилистую шею которого Валентин сравнил с выей старого индюка.

— Барток написал балет о чудном мандарине, — бросила реплику фотограф, продолжая ползать по-пластунски и щелкать камерой.

— Виктор, — веско вмешался хасид, — добавь сюда Хайдеггера. «Бытие и время» напечатано как раз в двадцать седьмом. Ум немца догнал гений Раши.

— А еще, — важно объявила Кукла, загибая пальчик, — в ту зиму появились елочные игрушки из ваты, раз, под елку поставили большого деда мороза, два, и сделали елочных зайчиков из картона, три. Их зовут дрезденские зверьки.

— Умница, — рассмеялся фон Борисс, — первый раз слышу.

Маска поощрительно чмокнула девочку в лоб. Князь позвонил в колокольчик. Лишь один Фарро оставался безучастным и вялым, как кусок сырого теста, забытый поваром на кухонном столе.

Метрдотель церемонно выкатил в зал ресторанную тележку, а два официанта споро расставили блюда, на которых сияли гранями льда разные причудливые фигуры, составленные из зеркальных шаров, кристаллов, призм в духе тех, что рисовал Босх на своих изображениях рая.

— Ой, папа, но мы ж-жутко голодны! — накуксилась Герда.

— Я бы съела ростбиф, — капризно потыкала пальцем в несъедобную геометрию Магда.

— Потерпите, дурехи. Еда будет только в финале. А сейчас мы будем питаться блеском.

Тут замигал рыжий глаз рации.

— Тишина. — Хозяин поднял руку.

Связист поправил наушники и стал что-то быстро записывать на бланке. После чего встал и доложил:

— Господа, получена радиотелеграмма. Читаю. Герда, перестань заигрывать с доном Клавиго, твоя выходка с родинкой просто вульгарна.

— Это Клара! Тетя Клара! — захлопала Герда в ладоши.

— Да, — кивнул связист, — подпись: твоя тетя Клара.

Валентин не стал даже обдумывать, каким-таким образом неизвестное лицо узнает, что происходит за столом князя, находясь, скажем, за сто километров. Это, конечно, фокус. Предварительный сговор. Тетя Клара такая же фикция, как и эта полевая рация, и этот ряженый солдатик-связист. Даже его веснушки наверняка работа гримера.

Метрдотель расставил порции света. Перед Валентином сияла ломким светом композиция из трех кристаллических фигур, сложенных в пирамиду и увенчанных сверкающим набалдашником. Оказалось, вдобавок, что каждое блюдо подсвечивается лучом с потолка галереи. Так обычно устроен потолок над танцполом в ночных диско-барах, где важно, чтобы стробоскопический свет для всех не гасил твой частный угол…

Этот луч придал кристаллам особое магическое сияние.

Сразу стало ломить виски.

А от запаха чернильных незабудок в глубоких белых кубиках на столе чуть закружило голову. Валентин знал, что у него аллергия на цветочные запахи: на руках и теле сразу появляются пятна. Но призрак аллергии медлил показать свой норов… руки были чисты, и во рту не проступала оскомина, как от горсти свежей черемухи.

— Итак. Обратимся к нашему первому блюду, — начал князь. — Это блеск. Аристократ питается переливом сияний в бокале. Египетский жрец — светом солнца с макушки обелиска. Звездочет — уколами звезд. В детстве это получалось почти у всех. Все дети обжираются цветом. Цветом светофора. Три кружка мороженого: вишнево-красное, лимонно-желтое и зеленый шарик шербета. Цветом арбуза на картинке в азбуке. На букву «А». Арбуз. Алый разрез с черными семечками внутри. Арбуз в азбуке гораздо вкуснее, чем в жизни. Черный цвет классной доски, нарисованной в азбуке, мог испачкать язык черносливом. Подчеркиваю, мы питались цветом в физическом смысле. Пили свет, как его пьют полевые цветы. Как листва. Как трава. Свет и немного воды. Что может быть легче для желудка, чем эта упоительная легкость? Ее не надо переваривать, она сразу входит в мозг, как яд змеи, легко смешивается с медом, как молоко. Но, увы, глаза ребенка недолговечны. Мыльные пузыри лопаются. Мы взрослеем. Теперь, чтобы вернуть остроту восприятия, нужен соблазн. Не так ли, мой костюмер? Валерий, скажи.

Кутюрье князя Валерий Адонис отвесил общий поклон.

— Согласен на все сто с тем, что сказал мой командир. — Костюмер встал из-за стола и начал обходить гостей. — Роль манка играет одежда. Вот наша Герда. Ее соблазнительный стальной шарик на кончике языка подобен кончику хоботка у бабочки, которой можно посасывать свет…

Польщенная вниманием красотка вновь высунула язык, чтобы показать пирсинг, выбрала холеными пальцами сияющий обломок призмы, поднесла осколок ко рту и провела стальной каплей по зеркальной грани.

Скрип был так сух, что Валентин поежился.

— Я усилил аппетит ее тела скользким шелком ее зеленого платья на узких бретельках. Украсил маковую головку обручем. А к волосам ее очаровательной двойняшки Магды прибавил защипку фирмы Зауфеншталь… Следуя желаниям дорого князя держаться в рамках 1927 года позапрошлого века в стиле Чикаго…

Князь кивнул: одобрямс.

— Покажите…

— Пожалуйста. — Магдалина вынула из волос защипку, распустив по спине ручей русалочьих волос, и показала застолью свое украшение. Попугай из прозрачного плексигласа струился игрой голубых и алых искр.

— Правильная бижутерия — это новые губки, тайные пожиратели блеска. Бусы из крупного жемчуга, перстни из серебра, райские перышки, обрызганные стразами, наборные диадемы от Версаче накормят аристократку на балу или в театре лучше любого повара. Сверкая, она будет кормить взоры мужчин и в свою очередь питаться светом люстры или блеском глаз кавалера, шитьем на погонах маршала Гинденбурга, а брильянты…

Костюмер сделал шаг к пифии в полумаске.

— Разрешите, мадам. — Узкую руку немолодой дамы украшало кольцо с крупным розовым бриллиантом. — Этот солитер в пять каратов может выпить в концертном зале целую люстру перед началом симфонии, а когда свет пригасят, будет всасывать блеск рояля. Алмаз выпьет, как сливки, все медовые блики на медных духовых или захлебнется в ледяном ручье струнных…

— Браво, — зааплодировал князь, — да вы не костюмер, вы поэт!

Костюмер, довольный похвалой его сиятельства, направился к Валентину, но тут снова ожила рация, и связной подал знак внимания. Прошло долгих пять или семь минут записи, после которых тот кивнул.

— Я готов…

— Читайте.

То, что он прочел, окатило Валентина ужасом.

— Валюн. Точка. Я почти умерла. Точка. Меня спасает только вид из окна на стену соседнего корпуса. ЗПТ. Там видна тень какого-то дерева… Многоточие. Черное на белом никак. ЗПТ. Не могу вспомнить его название… Отточие. Помоги…

Валюн, так звала Валентина только мать.

Боже… Но мать потеряла память уже целых три года… Превратилась в овощ, и вся его шпионская работа — оплата непомерных расходов на частную клинику.

— Валюн… — удивленно повторил князь. — Кто среди нас Валюн?

В ответ недоумение.

— Господа, кому адресовано это послание?

Стол молчал, но под взглядом хозяина, который снова обратился лицом к новичку, все взоры дружно устремились к Клавиго.

— Господин Клавиго, вы что-то скрываете?

— Нет, мне нечего скрывать, — взял себя в руки Валентин.

— А чья подпись под радиограммой, Курц?

— Твой овощ… Отрапортовал связной.

— Странное имя…

— Итак, господа среди нас нет никого, кто бы мог прочесть смысл этой загадки. Но, как вы знаете, наш поиск симметрии практически не знает сбоев… ответ будет найден.

— Это мне… — вдруг объявила Магда и смерила сыщика насмешливым взглядом…

— Валюн… Это ты? — недоверчиво протянул князь.

— Да папа, когда мы занимаемся с Гердой любовью, она называет меня Валюн, а я ее Ален.

Возникла неловкая пауза.

— Приехали, — с раздражением молвил хозяин. — Ваши секреты, глупые шлюшки, никому не интересны.

И к кутюрье:

— Вы закончили?

— Да. Скажу только, почему я выбрал профессору Клавиго бледно-розовый колер запонок из рубина. Они помогают правильно пить белые сухие французские вина. В тот миг, когда рука подносит бокал к губам, блеск запонок, попадая в зрачок гурмана, слегка подслащивает сухое вино, придавая глотку оттенок полусладкого …

Но Валентин почти не слышал сей спич, он думал о матери.

Фокус с рацией и телеграммой демонстрировал чье-то реальное шпионское знание, ведь его несчастная мать находилась в угловой неудобной палате, о чем он уже дважды говорил врачу, — из окна была видна только мертвенно-белая стена напротив, на которую, словно в насмешку, падала широкая тень от клена, растущего чуть поодаль.

Врач отвечал, что больные болезнью Альцгеймера не смогут справиться даже с малейшей переменой мебели в комнате, все должно оставаться на своих местах, как опора для разума, скрепа для восприятия, что стоит хотя бы переставить холодильник в другой угол — все пропало! Больной никогда не найдет себя самого в привычном месте и окончательно переправится умом на тот свет.

Если бы мать могла думать и говорить, она бы сказала сыну что-то именно в этом духе: «Валюн, я почти умерла, меня спасает только вид из окна, там на стене качается тень какого-то дерева… никак не могу вспомнить его название… Помоги…»

«Мамочка, это клен…»

Тем временем князь продолжал свой монолог о смаковании света.

— …хотя, повзрослев, мы потеряли способность наедаться лучами, мироздание ведет себя, как дитя, и до сих пор кормится светом творения, что легко увидеть на примере нашего тела. Оглянемся в бездну. Внимание, смотрим! Что же мы видим? А вот что. В начале творения — после акции цимцум — над расступившимся местом для пространства повисает палящая точка света. Но это не свет, а смысл мира, который пока еще стиснут до диаметра мелкой монеты достоинством в один шекель…

И князь, клюнув тремя пальцами по блюду камней, достал матовую жемчужину и поднял над головой.

— Всем видно?

— Да, — неожиданно для самого себя открыл рот Валентин, — но, князь, ваша точка совершенно черна.

Сказал и не понял, почему так сказал.

— Браво, профессор! — возликовал хозяин. — Действительно, она совершенно черна, потому что свету в начале мира еще нечего освещать, он свет в себе, чернильная неразменная монета. Роль изначального шекеля исполнит в моей руке вот эта жемчужина. Жемчужина Полы Негри. А теперь позвольте напомнить вам современную теорию рождения мира, а именно теорию Большого взрыва. Установив факт разбегания галактик, ученый мир мысленно запустил картину разбегания назад, в прошлое, и сравнительно просто установил факт невероятной концентрации всей вселенской материи всего лишь в крошечной точке пространства. Именно тут и случилось нечто такое, что можно сравнить только с исполинским космическим взрывом. Ба-бах! За считанные микросекунды размер нашего шекеля увеличился до величины и веса всей исполинской вселенной, и этот разлет бомбы продолжается уже двенадцать миллиардов лет. Объяснений этому феномену у науки нет и никогда не будет, но картина творения в общих чертах видна…

— Князь, позвольте нарушить распорядок вашего дома жить в двадцать седьмом году, — вмешался хасид Барух Кац, встав из кресла. — Как я понимаю, режим касается только деталей, а мыслить мы можем по-современному. Не так ли?

— Да, это игра для желающих, — ответил фон Боррис. — Хотя, если честно, на декор моей прихоти брошены очень большие деньги, и я бы на вашем месте смаковал прошлое, как хорошее немецкое светлое пиво, как правила лаун-тенниса. Так, как дамы меряют шляпки, а вуайеристы посасывают фильмы студии УФА, где девушки на пляже входят в воду в полосатых глухих трико. Какой цимес перед трагедией! Перчатки до локтя, бледная кожа, темные тени и прочие сласти нового века, когда он еще только чуть-чуть обуглился и не стал страшным, как ад.

— Спасибо за понимание, — ответил гость, — благодарен князю за сравнение начала вселенной с иудейским шекелем, за упоминание цимцума и за воздаяние хвалы существованию Блеска. Я вижу в этом ваше упоение еврейской мыслью и поклоны в сторону того единственного, кто сумел разобраться с замыслом Бога, да будет он благословен, я о рабби Ари, великом льве Каббалы из Цфата, Ицхаке Лурии.

Гость сделал паузу, ожидая реакции согласия или возражения.

Хозяин кивнул: согласен.

— Спасибо, — кивнул в свою очередь гость. — Да, друзья, черное сияние этого смысла вполне сравнимо с закрученной в каплю массой вселенной, но это только краешек тайны. Всмотримся в вашу жемчужину стоимостью в один шекель, князь. Следите, ведь их уже две. Та, что в руках, и ее тень на столе, на белой скатерти слева от блюда, в сантиметре от основания фужера. Всем видно? Итак, жемчужина родила тень жемчужины. Точно так же и сияние смысла в истоке мироздания создает тень восприятия. Сфира Кетер отдается эхом отдачи в сфиру Хокма. Эта тень и есть место для размещения мира, за краем той тени — ничто. Тень, спасительная сень, она же гладь, которая тут же принимает извержение луча. Ари учит, что эта гладь есть особого рода ровность, которая, будучи идеально плоской, при этом соткана из той же жемчужной воды, которая кожей блеска обтягивает нашу жемчужину в руке князя, который уподобил себя этим жестом власти Творцу, да будет он благословен…

Князь снова кивнул: согласен.

— То есть цимцум не только сжатие божьего места для размещения места миру, но еще и отражение, которое принимает порцию Блеска. Тем самым, отразившись, следствие порождает причину, потому что в точке творения нет промежутков.

На этих словах хасид царственно опустился в кресло.

— Спасибо за уточнение, мой дорогой Барух. Конечно же, речь идет об отражении, каковое рождается над водным зеркалом одновременно с жемчужиной. А теперь внимание. Смотрим, как появляется время. Луч света, который спускается из Айн соф на ровность, лучше всего сравнить с падающей жемчужиной. Так будет проще, а значит, точнее. Мысленно замедлим это падение…

Князь поднес пальцы к бокалу с водой и уронил жемчужину.

Брызги задели сонное лицо Фаринелли, и тот брезгливо встряхнул бетховенской гривой.

— Не спи, соня, — заметил хозяин. — Мысленно рассмотрим поведение глади. При замедленной съемке видна поразительная картина. Упав в воду, жемчужина образует жидкую корону из семи побегов, каждый кончик короны увенчан крохотным шариком, точной копией упавшего шара, а из центра вырывается ответный побег, который становится все выше и выше пока на пике не выбрасывает из своей глубины ответный шар, который достигает стартовой точки. Видите, мои пальцы мокры.

Князь показал влажную ладонь и торжественно обтер салфеткой.

— Так тень отвечает упавшему свету. Здесь ставим точку. Этого образа нам вполне хватит. Теперь смотрим на человека. А если свести наше бренное тело к этой великой схеме творения? Сначала лужица плоти. Затем в нее жемчужиной падает смысл. От падения лужица становится чашей. Из ее центра вылетает ответный побег, он же наш позвоночник, который тянется вверх до тех пор, пока не порождает в кульминации взлета пузырь. Это череп! Череп, который, вращаясь вокруг оси, брызгая в разные стороны светом, пробил в разных местах кожицу пузыря и породил наши глаза и наш рот, наши уши и ноздри, глотку с язычком для глотания и, наконец, вскипел пеной мозга. И замер на долю секунды, оглядываясь окрест в изумлении разума, прежде чем не обрушиться вниз. Эта секунда, увы, равна длине нашей жизни. А наши ноги и руки, наш позвоночник — всего лишь слияние брызг, запечатавших миг творения. Что вы на это скажете, мой уважаемый Барух?

Хасид снова царственно встал, подхватив речение хозяина.

— Да, Виктор, соглашусь, я тоже струйка плоти в фонтане вселенной. Хвост крови в облатке кожи, с головой, обтянутой панцирем черепа, где пена создала дары глазниц, расщелину рта и лабиринты для слуха. Сквозь эти отверстия смотрит и разговаривает наш мозг, взбитая падением смысла морская пена творения, капля с перста Его.

Раввин развел руками в знак восхищения и согласия.

— Князь нарисовал вдохновенную картину цимцума, ограничив его рамками появления тела. Ведь речь идет о первом Адаме, по имени Адам Кадмон, который есть шаблон человека для миллионов копий. Человек есть оттиск творящего падения печати Господа в мир. По сути, речь идет о волчке на кончике пальца. О стреле, которая держит мишень. Черенок! Он повсюду. Стрела черенка торчит из центра вишни, сперматозоид — из яйцеклетки. Яблоко! Стоит его разрезать на две половины, и мы увидим, как от падения смысла расходятся в противоположные стороны левая и правая волны мякоти, а в центре взлетающий от счастья к Господу черенок, ось творения, которую вы прекрасно сравнили со струйкой воды, но…

Оратор взял уважительную паузу, погладив благородную бороду.

— Но, князь, в вашей картине нет места случайности, она слишком стройна. В вашей картине имя Творца, да будет он благословен здесь и далее по ходу моей речи, слишком уж идеально творит мироздание, а весь фокус как раз в том, что требовалось сотворить не копию Бога, а его близнеца, созданного по образу и подобию. Вот почему, говорит Ари, Господь тут же отвернул свой взор от творения, чтобы дать выход случайности. Без его пригляда чаша, в которую ударил луч света, тут же разбилась от переизбытка лучей, и человек, увы, не идеальное яблоко, а всего лишь благородный мешок, набитый долями взрыва. Этот контур из кожи с трудом держит семь великих осколков: сердце, печень, желудок, кишки, отлетевшие почки, взбитую падением пену легких и вылетевший наружу шар черепа с мозгом. Едва-едва в последний миг пойманный шеей. Плюс семь миллионов малых осколков, из которых собрано все наше прочее месиво. Как видите, прекрасная картина сразу наполняется чувством отчаяния, потому что вышло то, что получилось, а не то, о чем мечталось…

Валентин, слушая слова хасида, испытывал невероятное возбуждение ума, он буквально умнел на глазах и, хотя никогда дураком не был, был, разумеется, чужд тонкостей иудейской мысли, что всегда ищет не истин, а возможности приумножить тайны… Пытаясь понять, что с ним происходит (надышался?), чувствуя легкое головокружение от пряного аромата, соображал, что слова хасида выдержаны в духе мистического гимна, а гимн есть род молитвы. А молитва — разновидность праздника. Что он не просто думает, а ликует по поводу того, что может думать о Нем.

Тут в голову Валентину пришла одна мысль, и внезапно к полному удивлению самого себя он вновь вмешался в таинственный диспут:

— Теория князя, на мой взгляд, близка к абсолютной истине. Вот рука. — Он вскочил с места, простер руку над столом и перевернул ладонь вверх: — Гляньте! Вот она, чаша, из которой брызнули пальцы. Пять струй!

Близняшки тут же показали ему язык и скорчили рожицы: фуй.

— Но я бы хотел сказать об ухе. Вот где исток нашей жизни. Падает капля рождения с ладони творца. На воде появляется всплеск короны, первая фаза сотворения человека. Посмотрите на ухо. Что это, как не всплеск? Всплеск в виде завитка ушной раковины. А сердцевина уха, слуховой тоннель — след от падения капли в центр головы. Вот, на мой взгляд, начало. Адам появился на поверхности глади сначала как ухо.

— Да… да, — перебил восхищенный хасид, — ухо! Именно ухо, чтобы услышать голос Творца. Вот почему Его можно услышать, да, но видеть нельзя. Так и было сказано Моше. Помните в Торе, в Пятикнижии, во второй главе Исход. Нельзя человеку увидеть меня и остаться в живых.

— Увидеть нельзя! — подхватил князь. — Но можно услышать…

— Да, глаза появляются позже. Глаза — дети ушей. Потому что от удара…

— Удара, который пробивает все мироздание насквозь…

— Вот откуда труба пищевода.

— Нет, нет, ее начало в родничке у младенца, прямая черта творения отвесна и не выделывает коленца в кишках перед анусом.

Это стали кричать наперебой разные концы стола.

— Вот почему родничок новорожденного — мягкий… — принялся пританцовывать на месте хасид.

— От удара! — продолжал вдохновенно наш герой Валентин, не понимая исток своего красноречия. — Жидкий череп, плеснув ухом, стал крутиться в воде и повернулся к каплепаду творения лицом. Стрелы лучей стали бить в фас, и, ура, раскрылся радужный глаз, окруженный малой короной всплеска. Я о ресницах! И о веках!

— А зрачок, зрачок! — в приступе вдохновения князь показал указательным пальцем правой и левой руки на собственные глаза. — Дырочка в центре глазного яблока, все тот же след от падения луча, божественный свищ пустоты, который пронзает мироздание навылет, порождая ось вращения вселенной вокруг мировой линии.

Даже безучастный толстяк Фаринелли сонно встряхнул головой с гривой Бетховена и уставился на хозяина, словно никогда не видел его в таком состоянии экстаза.

— Да, — вскочил на ноги и костюмер, — Бог отличный закройщик. Тело пошито без единого шва и кожа идеально натянута на скелет. Особенно хорошо отделаны ластовицы — кожа на лопатках.

Близняшки, хохоча, зааплодировали.

— Клавиго, но почему так много про ухо и ни слова о фаллосе? — насмешливо спросила Магдалина.

— И о манюрке, — поддержала нападение двойняшка сестра и показала язык с каплей пирсинга: мол, я Герда.

Валентин смутился; в жар плеснули водой.

— Отличный вопрос, — пожевал губами хозяин, — кто берется ответить?

— Может быть, наша маска подаст голос? — предложил кутюрье.

— Нет, — отказал князь. — Ее дело все знать и молчать.

— Тогда пусть скажет великий молчун Фарро.

— Ха-ха, — рассмеялся князь. — Единственный, кто ничего не знает об этом излишестве, это именно наш певец. Пенис и пение несовместны. А! Каков каламбур…

— Может быть, откроют рты важные молчуны… мой художник?.. Мой фотограф? Мой биограф?

Первые отмолчались, а беллетрист Протей кисло молвил:

— Ваше сиятельство, я атеист и агностик. Считайте меня немым.

В этой точке вечера вдруг подал знак связист за столиком у стены.

— Патрон…

— Что там?

— Патрон, пришла телефонограмма вашего секретаря.

— Читайте.

— Читаю… Шеф. Нашелся секретарь профессора Клавиго, он отделался легкими ушибами. Рад тому, что его хозяин уцелел в катастрофе, цел и невредим. Книга Комментариев при нем. Завтра его выписывают из больницы, и он поспешит доставить груз по назначению.

— Ну и чудно… Все объяснилось, мой друг.

— Да-да… — растерянно мямлил лжеКлавиго.

Куда только делось его красноречие.

Внезапное появление слуги и книги. Слова о некой катастрофе …Было отчего смешаться.

— А я-то подозревал, — продолжал князь, — что вы не тот, за кого себя выдаете. Рад тому, что подозрения пали. Больше всего ненавижу агентов, шпионов, сыщиков, соглядатаев, высматривающих мою линию Мажино. Осталось только выслушать нашу пифию. Прошу вас, оракул!

Маска с жемчужным горлом бесстрастно поклонилась гостям.

Крутанула с мужской силищей прозрачный барабан с карточками лото. Открыв крышку, наугад вытащила три картонки и вручила ребенку.

Девочка нахмурила лоб, спрыгнула со стула и торжественно прочитала голосом школьной отличницы, что сегодня утром во время моциона кутюрье раздавил улитку на асфальтовой тропке, куда по утрам вползают улитки погреться на солнце, и кончиком носка отбросил останки жертвы в кусты. Но выводы из гибели улитки не сделал. Не повернул назад. Не перешел на шаг. Не стал смотреть под ноги и раздавил еще восемь штук. Ошметки невинной девятки остались на коврике в номере, где он вытирал свои туфли.

Вторая карточка информировала о том, что ночью в 1.24 во время любовной сцены Герда исцарапала ногтем ухо Магды и, вместо того чтобы прижечь ранку настойкой йода, выдавила капельку крови из мочки и любовалась тем, как она алеет на полированном ногте. И материлась при этом.

В третьей карточке было записано, что в ровно полночь кастрат Фарро зло подумал о князе и добавил про себя: «Ужо тебе, фон-барон».

— У меня все, — сказала отличница и уселась на место.

За столом повисла тяжелая пауза.

— Что ж, — начал князь. Было видно, что он огорчен мелкой низостью ближнего круга, но старается подавить гнев. — Не будем злоупотреблять нашим всеведением. Господь все знает. Но молчит до поры до времени. Что ж, берем равнение на молчок. Чем провинились нежные робкие создания, выползая погреться на солнышко перед топающим слоном. Слепец! Простим дурня. Кок!

— Да, — ответил человек в колпаке, шагнувший из полумрака.

— Накорми сегодня до изжоги господина Адониса французскими улитками по-провансальски.

— Будет сделано, шеф.

— Бойся гнева терпеливого человека, глаголют китайцы, — усмехнулся домашний тиран и повернул лицо к близнецам.

— Теперь. По поводу шалостей моих любимых дочурок. Что ж, это моя вина. Я не подпускаю к ним молодых женихов на пушечный выстрел. Какая пошлость — любоваться пролитой кровью, словно новеньким лифчиком. Простим глупышек. Только прошу медсестру бассейна… Марина!

— Да, хозяин. — Из полумрака шагнула еще одна фигура.

— Пусть поздно, пусть. Дезинфицируй уши обеих проказниц доброй порцией йода.

Что было тут же исполнено с явным излишком: вид красавиц с коричневыми ушами всех насмешил.

— Остался мой бриллиант, царь моей жизни, любимый Фарро. Не будем карать любимца за обидные мысли. Думаю, они родилась сгоряча, не так ли, мой мальчик?

Бледный толстяк покаянно кивнул.

— Всесильный не ставит мысли в вину человеку — только дела. Правда, известно, что на Страшном суде мысли тоже будут преданы суду всесожжения. Но до Суда надо дожить. Не будем спешить и мы. Простим. Не отдадим на съедение псам его грех. Только с одним условием. Спой, Фарро!

— Спой, — зашумело застолье.

Толстяк покорно кивнул и, всколыхнувшись обильными телесами (два Паваротти внутри концертного фрака!), прошел к роялю. Магдалина села за клавиши, раскрыла ноты и уверенно начала фрагмент из оперы Генри Перселла «Актеон и Артемида», тот финальный фрагмент, где умирающий Актеон, загнанный псами богини-охотницы, молит Артемиду забыть про его вину, а богиня грозит наглецу терзать его душу даже в аду. Достав батистовый платок промокнуть лоб и опустив на край рояля пухлую руку, Фаринелли запел. При этом его грудь и живот затрепетали так сильно, что, казалось, он бьется в корчах. Словно в его телеса под батистом вцепилась пантера и рвет жилы певца. Вот-вот — и белизну сорочки зальет кровью.

Боже, как он запел!

Он пел поочередно двумя голосами Актеона (тенор) и Артемида (сопрано).

Но как такое возможно!

Из алой пещеры чудовищной глотки, годной для паровоза, вылетел страстный спиритуальный голос бесполого существа, струя чистой музыки, голос поющей луны, которая как раз к этому времени причалила за огромным окном столовой в нише между стволами. Он не пел, он умирал от печали и обиды на норов античного мира. Протягивая свою сдобную руку движением мольбы, он просил прощения у жестокой мужеподобной богини, которую его плачущий взор нарисовал в высоте небес, жестокую Астарту-девственницу, любовницу охотничьих псов. Протягивая платок, как нежное сердце Пьеро, он, тоскуя, лил из голоса слезы, а из снежного платка — горячую кровь, которая расцветала гиацинтами под его мольбой. Я не виноват, богиня, что нечаянно оказался рядом с твоей наготой. Что кастрату твоя нагота! Почему ты караешь меня за несовершенство подлунного мира? Прости и прощай… Умри, восклицала жестокосердая богиня, я и в аду буду терзать твою наглость зубами собак! От жалости к пленнику смерти у всех закипели слезы, князь закрыл лицо руками в припадке эмоций. Взяв высшую ноту, от которой зазвенела луна, напудренный болью, толстый Пьеро упал на колени, погружая голос прощания в купель лунного блеска, и вместе с ним в эту чашу кончины упали все жребии наших судеб, благодарно обнимая и принимая наказание богини охотницы — вечную смерть.

Овации.

Певцу помогли встать на ноги.

Отрешенный и равнодушный к тому чуду, которое всех потрясло, Фарро вернулся к столу и принялся промокать лоб от бисера пота и безучастно думать о чем-то своем, ковыряя в ухе толстым мизинцем.

Валентин был готов прикончить его за такой прозаизм. «Ведь он только что заставил меня разрыдаться!»

— Был исполнен дуэт Артемиды и Актеона из утраченной оперы Генри Перселла, — сказал князь. — Но два года назад мне повезло купить на аукционе в Лондоне архив Бенджамина Бриттена и Питера Пирса с найденной партитурой Перселла. Он написал ее после гениальной оперы «Дидона и Эней». В паузе между «Королем Артуром» и «Королевой фей», зимой 1691-го. И с тех пор это лакомство мы подаем к нашему ужину.

На этом застолье было закончено, хрустальные головоломки бесшумно убраны, поданы горячие блюда (в том числе и тарелка французских виноградных улиток в зеленом провансальском масле) и прочая пища.

Повар объявил, что за основу ужина в резиденции Хагевельд взят ужин, данный президентом Франции Франсуа Миттераном и его супругой в честь Его Величества Короля Карла Густава и Ее Величества Королевы Сильвии в резиденции Франции в Стокгольме в четверг, 17 мая 1984 года. А именно: паштет из гусиной печенки, бретонский омар и эскалоп из окуня с корнишонами, отварной молодой картофель с морковью, французские сыры и на десерт пирожное-пралине с глазурью и свежей клубникой.

Из вин гостям будут предложены: Шато Сюдюиро 1967 года, Кортон Шарлемань Л. Латур 1978, Нюи Ле Кай. П. Миссере 1969 года и Шампанское Кристалл Редерер 1979 года. Валентин выбрал Шато. Впрочем…

Впрочем, после дивного пения все потеряло смысл, вкус и цвет.

Настала ночь с понедельника на вторник.

Валентин вернулся в номер встревоженным и долго не мог заснуть. Во-первых, детектив был поражен собственным красноречием: никогда еще он не рассуждал вслух о вещах, о которых прежде даже не думал. Это пиршество ума удивляло и пугало. Причину своего странного вдохновения он все больше и больше видел в наркотическом аромате цветов мандрагоры. Надышался! Во-вторых, он был обеспокоен предстоящей встречей с секретарем покойного профессора. Его приезд грозил полным разоблачением: человек, столько лет знавший патрона, в секунду обличит самозванца. Валентин уже понял — гнев князя будет ужасен. Как он прорычал в сторону кутюрье: «Бойся гнева терпеливого человека!» И этот рык всего лишь по поводу пары глупых улиток. Что же с ним будет, когда он выведет на чистую воду не пустяк, а предательство: вторжение в частные владения, обман доверия, подмену имени, и все ради презренной алчбы и похоти сыска… На этом тревожном уступе скалы Валентин уснул, но только-только сон набрал в легкие забытья сонм сновидений, как в дверь постучали.

Валентин проснулся.

Постучали второй раз негромко, но настойчиво. Затем третий — уже с раздражением. Он запахнулся в самурайский халат, подтянул шелковый пояс и открыл высоченную дверь.

Это была Герда. В слезах. С наказанными ушами в следах йода.

Она показала свой пароль — язык с каплей пирсинга: «Это, я Герда». И приложила палец к губам: тсс…

На ней был точно такой же японский халат, затянутый поясом.

— Что случилось?

— Я прошу твоей помощи.

— Какой еще помощи?

Она встала на колени.

— Только без мелодрам… Я слушаю.

Он легко поднял девушку.

— Не здесь.

Она схватила его за руку горячей ладошкой и, миновав два холла и коридор, они оказались в бильярдной комнате.

— Тут не подслушивают.

— Отлично… Говори.

Она села на край бильярдного стола.

— Клавиго, помоги мне бежать.

— Разве ты в плену?

— Не перебивай… Тут все не так, как кажется. Да, я в плену. Я тут торчу уже второй год. Представляешь. Магде О’кей, но я не хочу жить в клетке. Даже такой роскошной.

— Но почему твой отец…

— Никакой он мне не отец. Не таращи вопросы, Клавиго. Думаю, ты тоже попал в переплет. На черта ты только приехал. Он… я про князя… собирает коллекцию темных личностей, чтобы приятно проводить время. Ему скучно! Я три раза пыталась бежать. Но он, гад, каким-то образом узнает обо всем, что подумаешь. Даже самый пустяк. Хочу поцеловаться с мальчишкой из охраны и — бах. Уже через день мальчишку переводят на охрану внешнего кольца. И тю-тю. А парень вообще ни при чем. Даже не знал, что я положила глаз на его петушка. Так, прижала пару раз в коридоре, расстегнула штаны, поиграла сарделькой, короче, ничего серьезного.

— Но тут же везде камеры слежения.

— Нет, в том-то и штука. Этой хрени в зоне почти что не надо. В гостевом доме камеры кое-где есть. И катит прослушка. Но в главном доме никаких жучков и гляделок нет. Папа их ненавидит.

— Папа?

— Ну, князь. Мне его отцом называть привычней. Это все причуды мачехи. Берегись, она тебя невзлюбила.

— Какая еще мачеха?

— Ну, та, что в маске. Карга старая. Якобы пифия. Это его вторая жена. Имей в виду, она медиум и может просечь кое-что. Особенно если ты затаил плохое в душе. Она тебя качает по полной программе. Хобот сунула в самое сердце. Я эту суку чувствую. Но она — тьфу. В доме есть еще какая-то чертовщина, и папа все узнает. Сам ведь слышал сегодня… И об улитках эти поганых, брр, видеть их не могу, и про то, что Фаринелли про себя ругнулся на папу. Они, по-моему, голубые. Кастрат с папой живет. Да. Да, не ойкай. Это лохматое чудо, этот ньюфаундленд Бетховен… Потрясающий голос. Я каждый раз кончаю, когда он кончает свое соло. Он первый контр-тенор мира, так все говорят.

— Герда, скажи мне, а где живут близнецы?

Для Валентина это был вопрос вопросов. Иначе бы он не стал разговаривать с взбалмошной эротоманкой.

— Никаких близнецов кроме нас с Магдой тут нет.

— Здесь нет внутренней тюрьмы? Тайной комнаты? Подземелья?

— Ах, так вот ты зачем тут! Берегись… Завтра папа все будет знать про твои мыслишки и умыслы.

— Но почему завтра? Медиум читает тайное сразу.

— Не знаю. Но я засекла, клянусь, что все узнается папой с погрешностью в два-три дня. Потому и пошла в свой первый побег. Угнала машину в жуткую грозу. Свет в зоне вырубили. Ну, я за руль. Псы сразу за мной. Имей в виду, Клавиго-врунишка, они так обучены, что не дают никому выйти из леса. Кстати, а как твое имя, парень?

Она закинула ногу на ногу, демонстрируя, что на ней нет ничего кроме белых чулок с голубыми подвязками и алых губ для греха.

— Герда, уймись. Я Клавиго.

— Клавиго, о-го-го! Тебе будет хуже. Значит, я прихватила с собой одного паренька из обслуги, трахалась с ним от скуки в подсобке, заклеила ему шары, мол, люблю без ума, показала капусту в сумке и кинула его из машины. Псы на него. Нехорошо получилось, конечно, но друзья девушки — только брильянты да презервативы, как считает бабуля Монро. Собаки стали рвать паренька на куски, а я выехала на КПП и — раз! — тараню шлагбаум. Гроза помогла. У них все системы зависли, и за мной кинулась только пара байков на хондах, а шобла не могла элементарно открыть гараж. Парням не повезло со мной, в машине был мой любимый пинчер ватрушка Рекс. Любил облизывать пальцы, подлец. Я остановила машину. Мол, бензин кончился. Фраера тормознули мотоциклы, уши развесили. Пушки наставили. Выходи или стреляю в ноги. Но я-то знаю, блефуют, дочь короля в сказке не трогают. Я сделала вид, что сдаюсь. Открыла салон. Стекла тонированные, снаружи ноль видимости. Пустила Рекса. Фас, душка! Он стал рвать парней на куски, они стали его кончать, а я ушла в полный отрыв. Зарылась в норе в Калининграде у пары знакомых блядушек. Села на паром до Питера, все чин-чинарем. Полная смена внешности и одежды. Косила под девушку-дауна в инвалидной коляске. Слюна с губы капает. Медсестру-монашку наняла катать меня на палубе. Вижу вертолет. Ну и фиг с ним. Облетел наш паром. Но ведь уже три дня прошло, как я сбежала. Билет на чужое имя. Улетела вертушка. Я расслабилась. А тут два стюарда из бара зырк-зырк на меня. А следом сам капитан. Представляешь, Клавиго, какой уровень слежки! Сам капитан снял мой парик, медсестру в сторону и даже корабль притормозил на полчаса, чтобы нас догнал глиссер, а там уже секретарь херов снизу мне ручкой маячит. Кто сдал? Как? Кому нужна девушка-даун? Там было две тысячи пассажиров.

— Может, у тебя датчик вшит под кожу.

— Я дуреха, конечно, но не до такой же степени, парень. Все проверила раньше. Тот мой дружок-трахальщик обыскал меня электронным щупом. Таблетки давал глотать — нет, Гердашка, на тебе ни одной блохи. Чистая ты…

Она прошлась по нему женским взглядом.

— Слушай, дай мне сока глотнуть, во рту все пересохло. Вон там в холодильнике. Джус апельсиновый.

Валентин достал прохладную банку и отстегнул замок.

Все больше распаляя себя, Герда соблазнительно запрокинула голову, открыла рот для глотка, вроде бы не заметив, как разъехались полы халата. Исправлять вид на тело она не озаботилась.

— Короче, Клавиго, если ты стукачок, ты влип. Никаких близнецов для тебя нет. Тут все гости на виду. Только те, кто за столом. Они все свободны уехать в любую минуту, все-все, кроме нас с сестрой и несчастного Фаринелли. А так в членах клуба много знаменитостей. Кутюрье. Актрисы. Режиссеры. Банкиры. Только они обычно под масками ужинают. Но если клеятся, то все же морду покажут. Я маскам не даю.

— Но какая цель у этого клуба?

— Они мечтают создать идеальное общество. Вроде масонов. А наш клуб самоликвидации — репетиция будущего.

— А при чем здесь мандрагора?

— Откуда я знаю… Тут такие вещи случаются, мало не покажется. Если папа тебя включит в коллекцию, ты такое увидишь… Короче, у нас с тобой один день для рывка. В среду он все будет знать про тебя. Тогда берегись. Но если ты все же реальный Клавиго, то у меня есть план. Обменяй меня на свою чертову книгу!

— Но он же ее купил.

— Но как он ее прочитает без тебя?

— Глазами.

— Дурашка, там написано закорючками, знаками, все сплошь зашифровано, без тебя она фук, пустышка. Вот тут ты и скажешь князю о том, что мы обручились, ну, вроде как жених и невеста, он ради шарады или загадки душу продаст нечистому… Слушай, чего тянем? Давно пора переспать… Ты ведь уже торчишь… Меня не обманешь…

Она заскользила гладким пальчиком по груди в щели халата от развилку у горла все ниже, ниже. Валентин попытался перехватить руку.

— Смотри, какой стол. Класс. Зеленое сукно. Экзотика. Погоняем, твои шары… слушай, со мной легче переспать, чем о чем-нибудь договориться. Трахни. И я отвяжусь.

Что ж, лжеКлавиго так и поступил.