Я прилетаю в Хельсинки для расправы с врагом. — Поиски Герсы на борту «Посейдона». — Бой с Герсой. — Катастрофа. — Я в больнице острова Форей. — Конец Августа Эхо. — Я теряю всякие надежды узнать свое прошлое, у меня есть только будущее.

Я прилетел в Хельсинки ночью, прилетел не один, а с группой офицеров нашего «Вольфшанце» — волчьего логова, — их обязанности — охрана моей персоны, помощь в операции и бесперебойная связь с генералом с борта корабля. Внешне, разумеется, мы похожи на стайку туристов.

Остаток ночи — в отеле на набережной.

А утром первая неожиданность — она пришла по спецсвязи из Питера. Эхо увидел, что Герса передумала плыть морским паромом «Крепость Суоменлинн» до Стокгольма, сдала билет в агенство и там же приобрела билет на круизный теплоход «Посейдон» до Дублина. Каюта класса «люкс», двухместная, на первой палубе. Номер каюты — А 5.

Мне покупают каюту такого же класса и рядом с врагом, А 6.

Я остаюсь отсыпаться в номере, там же и обедаю. «Посейдон» уходит в рейс вечером, в 20.00.

Я поднялся на борт корабля чуть ли не одним из первых пассажиров. Мне не терпелось увидеть Лизу Розмарин. Офицеры разошлись по своим каютам. Признаться, не без волнения я торчал все время поблизости у трапа, пока шла посадка, оглядывая всех прибывающих пассажиров.

Но Герсы я среди них не заметил.

Ни одной девушки — даже близко похожей на тот незабываемый образ.

Сам я никак не маскировал свою внешность — Эхо считал, что подобная тактика может сыграть роль приманки… а может быть и нет…

И все же она была на корабле!

Можете представить мое изумление, когда в потоке пассажиров я увидел свою спутницу по кошмару, дьяволицу из ночного экспресса! Больная девочка в черных очках сидела в кресле-каталке, которую катила молодая сиделка. Голова ее безвольно свесилась набок. Судя по всему, сомнамбула либо спала, либо была в состоянии транса. Сиделка вела себя беспокойно, вертела головой по сторонам, она явно кого-то высматривала. Я немедленно дал приказание офицеру из группы взять под контроль маленькую бестию. Выяснить номер каюты и поставить внутренний телефон на подслушивание. Все было исполнено молниеносно и четко.

Это первая ласточка Герсы!

Мое волнение нарастало. Девушки нигде не было видно.

Тем временем корабль отошел от берега. Погода стояла распрекрасная — чистое небо, переполненное до краев светом закатного солнца, свежий бриз, легкое волнение на море. Причем, ветер явно стихал, и волны выравнивались, обещая полный штиль.

Вторая ласточка не заставила себя ждать — офицер, бледнея доложил, что связь с Эхо неожиданно оборвалась! Я приказал сделать все возможное и невозможное и восстановить канал…

Итак, я остался один на один с врагом.

Кстати, даже это Учитель предусмотрел — в крайнем случае он установит со мной телепатическую связь. Но для этого мне понадобится бассейн с водой, хотя бы такой, какой расположен на верхней палубе.

Странно, но с потерей связи я почувствовал себя сразу уверенней и свободней. Все же постоянная опека Учителя сковывала по рукам и ногам.

Я прошел к стойке дежурного стюарда-портье: «Мы путешествуем компанией друзей. Мадемуазель Розмарин на корабле?»

Палец в белой перчатке завальсировал по списку пассажиров: «Мисс Лиза Розмарин? Да, она здесь».

И стюард назвал мне уже известный заранее номер каюты — А5.

Я ликовал в очередной раз потрясенный гением Эхо! Читать будущее! Этому дару нет цены…

— Э… мистер, — окликнул меня стюард, — Лиза Розмарин сняла еще одну каюту. ДС 008. Это в третьем классе, нижняя палуба.

А вот этого великий ясновидец не прочел!

Что ж, лиса проделала запасной выход из норы… понятно. Пожалуй, пора переходить к делу. В атаку, Герман!

Я направился к себе, но, проходя мимо каюты Розмарин, той что была расположена рядом с моей, вставил свой ключ в замочную скважину. Спокойно. Словно иду к себе в каюту. На всякий случай попытался открыть. Замок, разумеется, не открылся. Тогда я громко постучал в дверь.

Мне открыл… стюард.

Фраза, которую я заготовил: «Мадемуазель, я ваш сосед…» костью застряла в моем горле.

Стюард смотрел на меня с какой-то пытливой наглостью.

Белая рубашка, галстук-бабочка на горле, фирменный жилет бордового цвета и… лилейное родимое пятно во всю щеку.

Я был удивлен такой враждебностью во взгляде и все ж таки сумел вывернуться:

— Какого черта вы делаете в моей каюте? И почему закрылись!

— Вы ошиблись, — холодно улыбнулся тот, — эта каюта занята.

И он выдернул мой ключ из замка.

— Ну конечно. Посмотрите; на брелок… Ваша каюта рядом. Здесь указан номер — А6.

— Простите, — я успел бегло оглядеть каюту через его плечо: пусто. Заметил только спортивную сумку на полу у постели, да столик, накрытый стюардом для кофе — один прибор.

Вдруг из туалетной комнаты вышла незнакомая женщина в глухих зеленых очках. Худощавая, холеная женщина средних лет. Пепельная грива волос до плеч, сухой крашенный рот и… лилейное родимое пятно во всю щеку.

Я похолодел. Любые знаки симметрии в охоте мага — неслучайны.

— В чем дело? — неприятно изумилась она.

Случилось самое страшное, то о чем предупреждал меня Учитель: «Ты должен только узнать ее, Герман, остальное я сделаю сам.» Я не узнавал Гepcy!

Я смешался. Выручил стюард: «Ваш сосед, мадам, перепутал номер».

Я угодил в фантом восприятия, вот так номер! И я еще смел улыбнуться в душе над маэстро — что значит узнаю? Да я насмерть запомнил Гepcy… длинноногую серну.

Извинившись, я прошел дальше по коридору. Два стюарда подносили к номеру незнакомки переносной сейф… а сейф нужен только Герсе! Прятать змею… Я вошел к себе и бросился с ногами на постель, игнорируя диван, пытаясь собраться с мыслями. В дверь постучали — офицер доложил, что связи с берегом по-прежнему нет, что пишет телефон сиделки с девочкой; пока только один звонок в бюро погоды и один в медицинский салон о таблетках против бессоницы. Я старался не выдать собственной паники: жаль, но не страшно. Я выйду на связь с генералом сам. А пока подберите мне ключи от обеих кают Розмарин. Соседней и той, что в трюме. И приготовьтесь вскрыть сейф.

Есть!

Итак, я не могу узнать Гepcy! Слава богу, что я хотя бы сумел подметить обман восприятия — два родимых пятна на щеках зеркальных двойников… Трижды прав Учитель: чем больше сила, тем сильней уязвимость мага!

Оставалась только одна ниточка к Герсе — спящая девочка в черных очках.

Я вышел на палубу, причесать нервы. Золоторозовый закат был бесконечно прекрасен. Облачка свежи, как поцелуй ребенка перед сном. Ветер совершенно стих.

Куда ни кинь взгляд — ровное зеркало, в котором отражаются закатные тучи, похожие на колоссальную курагу из оранжевого снега.

Штиль!

Я искал глазами свою соседку по номеру каюты, но увидел ее только во время первого ужина. Она оказалась со мной за общим столом. Я еще раз извинился за недавнее вторжение, дама с лиловым пятном в зеленых очках держалась сухо, разговор никак не поддерживала, а все внимание отдавала своей маленькой декоративной собачке — мальтийской болонке, которую держала на коленях и потчевала кусочками лобстера. Пренеприятная особа! Пользуясь тем, насколько она увлечена собачкой, я еще раз исподтишка внимательно рассмотрел соседку, пытаясь узнать Герсу — ни малейшей зацепки, ни малейшего сходства, рост, возраст, черты лица… все не то.

Тут за наш стол подсела еще одна пассажирка: молоденькая девушка в мини-шортах и майке, с декоративными наколками на плечах в виде сплетенных змей… Внимание, Герман! Незаметно оглядываю девицу. Коротт кая стрижка, наглый рот, круто заверченные ушки макаки… ничего похожего на дивное лицо отвратительной Герсы.

— Это моя падчерица, — сказала дама. Оказывается она тоже следила за мной и сумела подглядеть как внимательно я изучаю черты девушки.

Этими словами дамы передо мной раскрывалось еще одно зеркальное отражение: мачехи и падчерицы. Слова из жизни Герсы! Но кто из них Розмарин я решительно не мог понять… Я тут же откланялся под каким-то благовидным предлогом и устремился в номер соседки по коридору. Расторопный офицер уже подобрал отмычку и приготовил инструменты для вскрытия сейфа.

В номер мы входим вдвоем, пока он возится с сейфом, я бегло осматриваю содержание спортивной сумки — ничего примечательного, одежда, нижнее белье, вот только очки для водного плавания… массивные очки на прочной застежке… Сердце дает толчок! Герса только что завершила марафонский заплыв через морскую границу, это ее очки! Осматриваю каюту дальше. Но больше никаких примет Герсы не нахожу. Зачем-то роюсь в пепельнице, полной пепла. Зачем-то заглядываю за схему расположения кают и служебных помещений «Посейдона» в рамочке под стеклом…

Наконец офицер открывает сейф — там ничего кроме дамской сумочки из крокодиловой кожи. Открываю застежку: зеркальце, духи в мешочке из желтой парчи, а что это?! О! О! О! Я вижу святая святых — щит обороны Герсы! — потрепанную книжку сказок Перро в линялой картонной обложке красного колера с наклеенным названием, вырезанным когда-то из разодранной суперобложки. Я с волнением бегло осматриваю страницы, многие из которых исчерканы цветным карандашем. На титуле прямоугольный синюшный штамп 1930 года:

Детский дом имени Крупской г. Тверь

Вспоминаю один из принципов Августа Эхо: любое высказывание, заключенное в специальную рамку, становится ложным, потому что в нем подразумевается вовсе не то, о чем сказывается. И легко нахожу в ложной цепочке слов опорные буквы слова «смерть»: детСкий-доМимЕникРупскойгТверЬ.

Я ищу вклеенную страницу из «Пестрой ленты» Ко-нан-Дойла.

Вот она!

Ей подклеили с обратной стороны разодранный рисунок, иллюстрацию к Красной Шапочке — ту самую гравюру, где злой волк в чепце бабушки лежит в ее постели рядом с внучкой, положив лапы поверх одеяла.

Генерал — вы гений!

Замечаю, что кто-то подчеркнул на взрослой страничке слова

— НЕТ, КОШЕК МЫ НЕ ДЕРЖИМ. ЗАТО У НАС ЕСТЬ ПАНТЕРА И ПАВИАН.

Листаю дальше. И вдруг, как ожог — я вижу исправления в тексте сказки. К финальной решающей сакральной строке истории о Красной Шапочке. К той самой смертельной строке, на которую мой Учитель ясновидец Август Эхо делал решающую ставку, а именно к той, где напечатано черным по белому:

И СКАЗАВ ЭТИ СЛОВА, ЗЛОЙ ВОЛК БРОСИЛСЯ НА КРАСНУЮ ШАПОЧКУ И СЪЕЛ ЕЕ.

Большими детскими печатными буквами от руки дописано другое окончание, то самое с каким — вопреки оригиналу — печатают французскую сказку в России:

НО ЕЕ КРИК УСЛЫШАЛИ ДРОВОСЕКИ, КОТОРЫЕ КАК РАЗ ПРОХОДИЛИ МИМО ДОМИКА. ДРОВОСЕКИ ВБЕЖАЛИ, УБИЛИ ТОПОРАМИ ЗЛОГО ВОЛКА, ВСПОРОЛИ ЕМУ ЖИВОТ, ОТКУДА ВЫШЛИ НА СВЕТ — ЦЕЛЫЕ И НЕВРЕДИМЫЕ — БАБУШКА И ЕЕ ВНУЧКА КРАСНАЯ ШАПОЧКА.

А оригинальный финал, подлинный был густо-густо зачеркан карандашом. Но желтым цветом, сквозь который напечатанный текст был хорошо виден.

Вот так номер! Кровь бросилась к моему лицу — ловушка на Герсу, поставленная магом будет пуста — она опять — опять! — ускользнула из расставленного капкана в дремучий священный лес заветного текста. Эхо, Эхо, неужели, ваша ставка бита?!

— Что там? — спросил офицер. На мне не было лица.

— Постойте в коридоре, — отрезал я. — Хозяйка вот-вот может вернуться.

Я захлопнул проклятую книжку, запихнул на дно, защелкнул замок и спрятал сумочку в сейф. Там в книжке было еще одно письмо, на французском, но я не знал языка и оставил на месте до следующего раза. Только переложил его с седьмой страницы на тринадцатую, поближе к черту.

Поворот ключа, и мы с офицером поспешно расходимся.

Я растерян. Мне нужно срочно связаться с Эхо — кажется наш план, воспользоваться оружием врага, поймать Гepcy в тексте Перро никуда не годен?! Она давным-давно — еще в детстве, когда украла сказки из библиотеки Смерти, — переписала единственную смерть в историях Перро и убила волка… Все эти поступки — поступки настоящего мага.

Мне необходимо срочно связаться с Учителем и получить инструкции в свете этих событий! Захватив плавки, полотенце и купальную шапочку спешу в бассейн на верхней палубе «Посейдона». Я надеюсь, что в этот достаточно поздний час, после ужина, перед сном я увижу не слишком много купальщиков. Тщетно! В обеих бассейнах полно людей. Все пользуются прекрасной погодой.

Я смогу выйти на связь с маэстро только ночью.

Возвращаюсь к себе в каюту. Телефонный звонок. Мой ушлый офицер сообщает, что только что записал разговор с сиделкой. Неизвестный женский голос приказал ей быть готовым доставить тело в красную кают-компанию на второй палубе.

Что понимать под словом тело? Спящую сомнамбулу?

Но мне некогда размышлять.

Офицер понял из разговора, что заинтересованные лица соберутся там к десяти часам вечера.

Смотрю на часы — уже половина десятого.

Сломя голову мчусь на вторую палубу и нахожу красный зал кают-компании. Стол уже накрыт, но стюард — повезло — вышел мне навстречу с озабоченным лицом и помчался на кухню. Я оглядываю мрачноватое помещение. Этюд в багровых тонах. Стены обшиты панелями красного дерева. В тон обшивке — настенные бра с фестончиками из тяжелого рубинного стекла. Большой овальный стол накрыт тревожной скатертью, окрашенной в цвета винного пурпура. Только рояль почему-то совершенно белый.

На столе четыре куверта.

Где спрятаться?

Сначала открываю нишу с пожарным шлангом. Если открутить шланг и вытащить хобот наружу, то здесь можно вполне сидеть, поджав ноги к лицу… но насколько хватит моего терпения таиться в столь скрюченной позе? А это что за дверца? Я распахиваю высокую металлическую створку в стене рядом с входом в кают-компанию. За ней оказалась ниша для электрополотера — узкий пенал в человеческий рост. Отлично! Здесь вполне под силу уместиться одному человеку! И главное — можно стоять в полный рост, а вентиляционные прорези позволят не только слышать, но и видеть что происходит в зале. Втискиваюсь рядом с полотером. Я только-только успеваю закрыть дверцу, как сначала возвращается стюард, а затем в кают-компании появляются люди и раздаются голоса.

Я прижимаюсь лицом к просвету в дверце.

Ммда, никогда еще я не видел более мрачного собрания… Первой за стол уселась моя соседка в глухих зеленых очках. Она и тут не расстается со своей пушистой мальтийской болонкой и, уложив собачонку прямо на стол, рядом с собой, то и дело поглаживает рукой обеспокоенное животное. Около нее уселась и молоденькая падчерица в цветастом жилете поверх майки, который скрыл татуировки на плечах. Но бог мой! Я вижу, что на ее щеке появилось точно такое же лиловое пятно, как у мачехи. Но ведь еще час назад — во время ужина — ее юные щечки были чисты. Я закрываю веки и даю передохнуть глазам… С моим зрением происходит черт знает что… Девица весьма бесцеремонно сосет алыми ноздрями кокаиновый снежок с поверхности огромного алого ногтя на большом пальце.

Напротив женщин усаживается тот самый наглый стюард, который указал мне на дверь моей каюты. Выходит, я верно почувствовал что его вызывающий взгляд не похож на взгляд нормального лакея, готового всегда услужить. А это кто, черт возьми! В полуоборот ко мне на стул усаживается тот самый едкий господинчик карликового роста с густой бородой, в купе которого я попал тогда в России, спасаясь от бестии, в ту роковую ночь в международном экспрессе! Он свешивает с сидения короткие ножки и раскладывает перед собой исписанные листочки бумаги.

Выходит я не заметил среди пассажиров и его тоже!

Казалось бы, запас моего досадного изумления исчерпан до дна, но как я был потрясен, напуган, ошарашен до спазм, когда во главе стола — последней — уселась… покойница Ирма! Та самая сука в черном плаще и черном берете, которая, умирая, корчилась в агонии на бетонном полу подземного гаража, и, вскипая розовой пенкой на губах проклинала меня: «Кто ты такой, Герман? Почему я умираю из-за тебя, подонок?»…

Ирма!

На ней все те же черные очки, поднятые на бледный лоб, и вороного цвета берет на смоляных волосах, и черный узкий галстук с белой рубашкой и наконец при ней тот короткий стек, которым она постучала в стекло моего купе, стуком смерти. Она положила стек между фужером и тарелкой.

Она держала себя жестко и уверенно, как полновластная хозяйка: наглый стюард кинулся придвигать ее стул, разговоры разом стихли, она достала сигарету из портсигара и закурила в полной тишине.

Где сомнамбула и ее сиделка?

Что означает это сборище?

Кто они?

Мертвецы?

Тогда кто ты сам, Герман?

Тут меня осенила догадка: Герман! это люди из параллельной команды тех самых убийц, которые ведут охоту за Лизой Розмарин, о которых рассказывал Марс…

— Итак, — сказала Ирма или лицо, которое я принимаю за покойницу, — кажется сегодня мы наконец можем поставить точку в нашей многолетней охоте. Лиза мертва! И я могу с чистой совестью сообщить об этом клиенту.

— Мертва или нет? — продолжает она, — Окончательно, бесповоротно, по-настоящему мертва! Или есть другие мнения?

— Есть, — вступила в разговор моя соседка, унимая собачку, — Я бы очень хотела поздравить своих коллег из группы с успехом, но… но дело слишком исключительное. Мы обманывались столько раз, что чисто внешнее сходство этого трупа с Лизой Розмарин не может служить доказательством ее смерти. Отпечатки пальцев? Но как известно, Розмарин практически не оставляет отпечатков и нам не с чем их идентифицировать.

— Глупости! — перебивает коротышка, подскакивая на стуле, — У нас есть ее детские отпечатки. А дактилоскопический оттиск с возрастом не меняется.

— Там есть отличия, — продолжает дама с собачкой, — в двух местах паппилярный узор иной. Группа крови? Это еще не доказательство. Она могла просто совпасть. Зубы? Их состояние у оригинала нам неизвестны. Медицинская карточка из детского дома сгорела со всеми документами.

— У девочки был шрам на ладони, — вскипает карлик, — у трупа шрам на том же самом месте. На бугре Венеры, под указательным пальцем левой руки.

— Стоп! — Ирма властно хлопает стеком по столу, — Я думаю, нам нужно показать тело.

Над столом нависло напряженное молчание.

— Слабонервные могут выйти, — усмехнулась бестия. — Нет, нет, — заговорили вдруг все разом возбужденными голосами.

Прошло три, пять, семь, десять полноценных напряженных минут. Я боялся, что собственный стук сердца выдаст меня с головой в тайном убежище — и вот! : тссс… — в кают-компанию вкатывают металлическую каталку на четырех колесиках, на котором видны очертания человеческого тела, накрытого простыней. Я был так возбужден, что не заметил тех, кто вкатил тело. Тело перекладывают на стол. Все, покидая свои кресла, окружают стол тесным кругом. Только Ирма осталась на прежнем месте в бесстрастной позе курильщицы травки.

Теперь командует парадом мерзкий карлик, патетически вскинув розовые ручки, он торжественно сдергивает простыню и бросает на пол.

Гepca!

Я оцепенел, все чувства были так обострены, что мне на миг почудилось: ты не один прячешься в этом пенале, кто-то дышал у моего уха…

На багровом ложе я увидел обнаженное тело мертвой девушки с закрытыми глазами. Я сразу легко узнал ее: эти скулы богомола, узкие ушки с приросшими мочками, тонкий нос, — где ноздри были заткнуты ватными тампонами, — посиневшие губы, которые даже сейчас сохраняли чувственную полноту линий, шея, как античная колонна, руки из мрамора, широкие прямые плечи воина… ниже, сокрытое: маленькая грудь с кончиками стрел, впалый живот с узким щелястым пупком, пах львицы, затянутый золотистым курчавым дымком, узкие бедра, мощные балетные шарнирные ноги, увенчанные ступнями, больше похожими на лапы хищной птицы — так резко были загнуты к подушечкам пальцев крупные когтистые ногти…

Мертвое, закоченевшее в холодной камере тело Спящей Красавицы.

Даже лампа под потолком кают-компании вытаращила циклопический глаз из орбиты.

— Это она! — хрипло воскликнула Ирма, откинувшись на спинку стула.

Наглый стюард устремил свой указательный палец к губам покойницы и бесцеремонно оттянул голую губу, за которой матово блеснули ровные зубы.

Я был поражен, каким счастливым возбуждением охвачены все, кто столпился у мертвого тела, они даже не старались скрыть похоть победы. Вслед за циничным жестом стюарда к телу прилетели цепкие ручки падчерицы. Не удержавшись от прилива эмоций, она изо всех сил ущипнула мертвую в грудь: «Мама, она сдохла! Сдохла…» — крикнула она, сверкая кокаиновыми глазами.

Дама в глухих зеленых очках, соблюдая внешнюю сдержанность, скрыла свое ликование, но при этом так стиснула свою собачонку, что она завизжала.

— Но в чем причина ее смерти? — спросила она трезвым голосом, обращаясь к карлику.

— Вот, смотрите сюда, — над телом была видна только его гадкая голова — и коротышка показал победным пальчиком на незаметный лоскут телесного пластыря под грудью.

Насвистывая что-то из Штрауса, карла отрывает пластырь и торжественно демонстрирует кровавое пулевое отверстие, а здесь… он переворачивает труп на бок и, отлепив второй пластырь между лопаток… пуля вышла.

— Вот она! — оставив труп в первоначальном положении, ликующий Мальчик-с-пальчик достает из нагрудг ного кармашка пулю в прозрачном пакетике, поднимая свинец высоко над головой, — Это пуля от «Магнума». Она прошла прямо сквозь сердце. Разорвала оба желудочка, предсердие, аорту… Одним словом она мертва уже четвертые сутки. Мертва!

Все зааплодировали, все кроме дамы с собачкой.

Только тут я вдруг вздрогнул, словно очнулся — боже, идиот, ведь Гepca мертва. Ее застрелили! Мертва! И значит моя миссия выполнена. Не надо никого душить. Жизни Учителя больше никто не угрожает.

— И все-таки она жива! — упрямо перебивает аплодисменты змея в зеленых очках, брезгливо касаясь головы кончиком пальца в висок, — Это не Лиза.

Свою собачку она вручила падчерице, освободить руки, чтобы обыскать голое тело.

— Почему вы не сделали вскрытие? — палец зеленой мадамы полез в мертвое ухо.

— Это желание клиента, — вмешалась Ирма.

На этом месте общее ликование было прервано самым, внезапным страшным образом — красная адовая лампа, похожая на налитый кровью глаз циклопа во лбу, разрывается с оглушительным звуком и кривые багровые, пунцовые, рубинные осколки стекла, кружась, вертясь и прыгая в воздухе — по непонятной игре случая — все до одного ударяют, вонзаются, впиваются, ввинчиваются штопором исключительно только лишь в голое мертвое тело девушки, не задев никого из тех, кто столпился у трупа.

Дальше происходит еще более невероятное, я отказываюсь верить своим глазам! От падения осколков и острых ударов, мертвая вдруг пронзительно вскрикивает, испуская страшный тоскливый вой, веки ее на один миг открываются — это хорошо видно в свете настенных бра — потому что зрачки давно закатились под надбровные дуги черепа и открытые глаза сверкают белками!

Вместе с истошным криком из уст белоглазой бестии вырывается леденящий душу скрип раскрываемых челюстей, хруст замороженного мяса, а затем синий — жалом — язык.

Багровые осколки впились в ее лоб, щеки, рассекли ухо, густо-густо врезались в обе груди, протаранили живот, воткнулись в ноги и даже застряли между пальцев.

Страшно вскрикнув, тело, что казалось абсолютно мертвым, изогнулось дугой, словно в припадке бешенства, и слепо вскинув руки, стало шарить пальцами по коже в поисках жал и выдрало несколько стекол из мяса, пока окончательно не испустило дух.

Спина рухнула на столешницу. Руки упали на бедра. Веки закрылись. Только рот продолжал, осклабившись, жутко сверкать синеватой эмалью зубов.

Все потрясение смотрели как сочится живыми струйками кровь из бесчисленных ран.

Первой опомнилась эсесовка Ирма:

— Доктор, немедленно расчлените труп. Мы должны быть уверены, что она совершенно мертва! Я уверена, клиент одобрит мое решение. Расходимся по каютам! Все… — и стюарду, — а вы уберете все следы крови.

После чего все в панике кинулись к выходу.

— Это она, она! — лихорадочно шептала зеленая дама, прижимая испуганную собачку к груди.

Тело накрыли простыней и укатили. На этот раз я успел заметить сиделку сомнамбулы — она толкала ручки стальной тележки. Через минуту кают-компания опустела. Последним ушел лже-стюард, он переставил все куверты на рояль, сдернул багровое сукно с поверхности стола и оставил за собой голый овал столешницы. За ним и я осторожно покинул свое убежище.

Я вышел на палубу в полночь.

Над морем и миром царила луна. Балтийская белая ночь была так жидка, что больше походила на пасмурный вечер, чем на полнокровную тьму. И луна была так же туманна и бестелесна. Она почти растворилась — таблеткой сахарина — в небесной воде. На море по-прежнему царил полный штиль, вода остекленела, и если бы не напор корабля, на всем просторе подлунного катка глаз не заметил бы ни одной морщины.

Впрочем, было в панораме стихий одно тревожное пятнышко. Слева по борту, у самого горизонта, я заметил темное штормовое облачко. Оно быстро двигалось в нашу сторону и странно переливалось оттенками лунного камня.

Не смотря на полночь, в бассейне плескалось несколько любителей ночного купания, среди которых я заметил мальчишескую фигурку кокаиновой падчерицы с наколками на плечах: она явно пыталась смыть с души недавний кошмар.

И все же я вполне мог распластаться крестом на воде и, сосредоточившись, услышать голос Августа Эхо. Я уже взялся было за поручни, чтобы нырнуть в глубь бассейна, как вдруг стал свидетелем еще одного чуда, но не кошмара, а — волшебного зрелища. То, что я принял за штормовую тучку оказалось облаком перелетных бабочек голубого цвета и балетных очертаний! Какой античный бог собрал их в миллионную стаю и бросил над морем? Можно понять, как они устали от перелета! Ведь до ближайших Аланских островов не меньше пятидесяти километров… тысячи серповидных летуний стали опускаться на палубу. Вскоре на корабле не осталось ни

одного свободного клочка — куда ни кинь взгляд, всюду легкие голубые каскады трепещущих цветов. И лазоревый прибой все прибывает. Нежное бесшумное порхание перешло в такой же призрачный ливень, а затем водопад лазури. Я стоял как очарованный. Сотни психей из резной бирюзы покрыли бассейн толстым слоем гибельной красоты. Я сам превратился в изваяние, увитое живыми гирляндами голубого вьюнка с хрупкими плоскими листьями. И каждый листок норовит перелететь на мое лицо и заглянуть в душу аквамариновыми глазками.

А сколько бабочек — трепеща — повисло в воздухе! Казалось, «Посейдон» с головой накрыла волна неземного шторма. Казалось, что лазоревый шторм набрал силы за считанные минуты. Казалось, что корабль тонет в кипящей пучине небесных порханий, что «Посейдон» утонул и сейчас лежит на дне синеватой зыби, среди откосов голубой воды.

Не только я, все свидетели чуда, были поражены красотой внезапного налета. Только татуированная дрянь вопила от омерзения, выскочив из бассейна и обдирая налипших бабочек.

Каким стремительным был спуск психей, таким же быстрым и взлет — внезапно, словно по команде, вся масса серпокрылок, как один бесконечный мотылек, поднялась в ночной воздух и — вихрем лазури понеслась дальше, в прозрачные сени светлой балтийской ночи. И вот уже облачко мелеет, меркнет и затухает в пространстве лунного сна.

На палубы высыпают матросы ночной команды и принимаются наводить порядок. Тысячи мертвых бабочек не смогли взлететь. Из бассейна пришлось спустить воду. Гибель лазури швабрами сгребали в грязные груды… одним словом, прошел еще целый час прежде, чем я смог уплыть на середину бассейна с новой водой и, перевернувшись на спину, раскинуть руки крестом!

Я весь сосредоточился на желании услышать голос Учителя.

Все силы души собрались в одной точке, в солнечном сплетении.

Теперь я был один на один с куполом звездного неба.

Зрение настолько острое, что я замечаю как шевелит лопастями последняя серпокрылка на самой макушке корабельной мачты с норвежским флагом. Наш корабль приписан к порту Кристиансанн… Я отчетливо вижу как серпокрылка взлетает. И вот она — плавно и страстно опустилась на мой лоб; я поднял руку, чтобы спугнуть бабочку — она перелетела смело на кончики моих влажных пальцев и вдруг я узнал в ней… Августа Эхо… непостижимым образом это крохотное двухкрылое создание из голубой слюды с парой синеватых глазков посередине порхалок было как две капли похоже на — скомканную в карикатуру, — фигуру генерала, который смотрел на меня из бездны через старинный голубой лорнет, что твердо держал за ручку из белой слоновой кости.

Его глаза приблизились.

Огромное лицо заглянуло через край бассейна, заслоняя головой луну и корабельную трубу теплохода. По выражению лица я понял — маэстро в гневе, но он еще не видит меня. Поворачивая перед глазами лорнет, он пытался разглядеть сквозь голубые линзы поверхность бассейна. Взгляд его злобно шарил по углам — и мне стоило огромных усилий перебороть страх и заставить себя подать генералу знак — хлопнуть по воде рукой: я здесь, Учитель!

Услышав сырой хлопок и мой комариный писк, он наконец разглядел через огромное расстояние копошение на водной глади. И как только он засек мое шевеление, и глаза его вперились в одну точку, туда где был я, и как только наши взгляды встретились, я сразу услышал его голос в царапинах радиопомех и треске эфира.

Эхо был обозлен не на шутку:

— Кровь слона охлаждает кровь дракона, Герман! Единорог склоняется перед светлой девой и на лбу его сверкает круглое зеркало… Ну, здравствуй! Я все вижу и все знаю, мой глупый мальчик. Ты обманут — она жива, Герман, жива. И не пугайся исправлений, которые Герса сделала в тексте дрянной книжонки. Текст судьбы пишется клыками мойр на незримых скрижалях и никому не дано его переписать, Херман. Никому! Она заметила, что ты рылся в сумке и ушла в запасную каюту. Ты знаешь какую. Спеши туда, Герман! Живо! И помни —ты убьешь ее, следуя правилам охоты на Гepcy: только уложив в постель, только перекрыв кислород! Задуши ее, Терман! И смотри на нее через зеркало, идиот!

И ясновидец стал оттуда из бездны протягивать ко мне пальцы с лорнетом, и, наклонив его, опускать левую линзу, чтобы зачерпнуть меня стеклом вместе с водой и вышвырнуть на палубу. Вращаясь вокруг оси, голубой диск — шипя и свистя —врезался в воду бассейна и, окутанный паром, помчался, подскакивая на глади, в мою сторону. Я не успел ни отпрянуть, ни выскочить на бортик — жуткая стеклянная линза, диаметром с диск дискобола, прошла точно между моих раскинутых на воде ног и, посвистывая от вращения, вошла режущей кромкой в пах и идеально разрезала мое тело на две половинки по центру. Видя, как диск движется сквозь тело к лицу, я не испытывал ни капли боли и все же орал благим матом от ужаса до тех пор, пока не заметил, что разрезанные части тутже сливаются намертво, без следа, словно палец проходит сквозь воду… диск рассек мою голову и замер в ней.

Я вылез на край бассейна.

Я представлял из себя теперь странное существо — острый край стеклянного диска выходил из головы подобием гребня — от адамова яблока в горле, через губы, линию носа — огибал голову и уходил в затылок, чтобы снова показаться спереди. Я чувствовал, что он медленно вращается вокруг своей оси, но это никак не мешало, и только, пожалуй, неясное удвоение глаз в отражениях стекла перед самым носом было помехой для восприятия. При этом я почувствовал, что к диску нельзя прикасаться руками, щупать на предмет вульгарной проверки: есть ли он на самом деле или только мерещится. Я понимал также, что со стороны никто кроме мага не заметит ничего особенного в моем облике. Наскоро обтерев влагу махровым полотенцем, чувствуя необычайный прилив бодрости и исключительной концентрации восприятия, уже ни капли не обеспокоенный диском, закатившимся в голову, даже тихонько посвистывая что-то из Россини, из его увертюр, я помчался к себе в каюту.

Переодевшись в сухое, я предупредил дежурного офицера группы, что спускаюсь в трюм, в запасную каюту Розмарин. Но от всякой помощи и страховки решительно отказался. Чем может обыкновенный офицер помочь магу? После сеанса связи с маэстро я чувствовал себя абсолютно уверенным в победе над Гёрсой.

Поколебавшись, я выбрал в качестве оружия обыкновенный обрывок шпагата, которым легко смогу затянуть горло врага. Только смерть Герсы освободит меня от кошмарной потери памяти, и беспамятству будет положен конец. Эхо твердо обещал это.

А теперь внимание!

Охотник ходит тихо.

Было ровно без двух минут два часа ночи, когда я подкрался к двери каюты на нижней палубе. Прислушался. За стальной дверцей — смертельная тишина. Мой офицер успел побывать здесь дважды — вскоре после отплытия и в полночь, — но ничего и никого не обнаружил,-никаких вещей, никаких следов присутствия женщины. Стюард сообщил, что хотя данная каюта действительно продана, но пассажир еще до сих пор не появился.

К бою!

Я принял первую позу подготовки мага к бою — закрыл глаза. Печальный опыт показал, что прямым взглядом я не могу узнать живую Гepcy и постоянно становлюсь жертвой оптических обманов и визуальных ловушек. Вслепую — наощупь — я вставил поддельный ключ в замочную скважину и открыл дверь. Войдя в каюту, я тутже принял вторую позу боя — отвернулся от каюты лицом к двери, которую закрыл за собой и только после этого открыл глаза, ожидая нападения сзади.

Нападение всегда с головой выдает врага и бесповоротно обнаруживает его местонахождение и вид оружия нападения… но ничего не случилось. Оставаясь в прежнем положении вызова — спиной к врагу, провоцируя атаку, — я вставил ключ с обратной стороны в дверь и аккуратно и медленно закрыл замок на два поворота, отрезая всякую возможность отступления и уж тем более, бегства. И снова ничего не последовало. Полная абсолютная неподвижная тишина за спиной… Но мага не так легко обмануть, я заметил кровь на ключе и убедился, что попал в логово Герсы, ведь именно кровь на ключе — лейтмотив истории Перро о Синей Бороде. Увидев в секретной комнате убитых жен мужа, бедняжка в испуге обронила ключ на пол, залитый кровью, и уже больше не смогла смыть с ключа кровавую каплю… Тогда я посмотрел вправо от себя и обнаружил на стене то, что искал — плоское туалетное зеркало размером с раскрытую книгу. Отлично! Зеркало — главное оружие мага; и я спокойно, четко и открыто повернулся к нему лицом. Есть! Правило взгляда сработало — я увидел за своей спиной, в зеркале отражение змеи на полу каюты.

И я резко повернулся лицом к врагу.

На паркетном полу тесной каюты без иллюминатора, посреди комнаты, — открыто и бесстыдно — раскинув руки и ноги лежала мертвая Гepca. Та самая, которую я видел на столе в кают-компании. Обезображенный осколками багрового стекла труп был просто брошен с размаху на пол.

Я оставался стоять в прежней позе, у порога каюты, спиной к зеркалу, — в полной боевой готовности — пристально и подробно оглядывая распростертое неподвижное женское тело. Сердце билось ровными толчками, — я не испытывал ни страха, ни отвращения. Нет! Я испытывал чувство величайшей опасности. Впервые в жизни я явственно понимал, что жизнь отныне висит на волоске, я уже не Герман, а куриное яйцо между молотом и наковальней. Но я только кажусь куриным, на самом деле я — змеиное яйцо! Если Эхо прав, — а он прав, прав — и Гepca жива, то труп отлично видит меня и только лишь гениально имитирует смерть и окоченение членов, чтобы напасть на мага в решительный момент атаки.

Я стоял непоколебимо как скала, прижавшись к зеркалу, заслонив тыльную сторону воина от нападения, у порога каюты, и с неослабным вниманием охотника хладнокровно рассматривал труп в поисках признаков жизни врага. Труп явно готовили к вскрытию, как было решено в кают-компании после вопля покойницы, и в области солнечного сплетения сверкала стальная рукоятка скальпеля. Хирургический скальпель патологоанатома был глубоко всажен в тело… но сам вид его, незамутненный пальцами блеск стали, сверкание ножа в центральной точке жизни был слишком демонстративен, словно охотника хотят убедить во чтобы то ни стало: я мертва, мертва, Герман! Я продолжал выдерживать внимание с хладнокровием зверя, следящего из засады за жертвой. Я не верю твоей смерти, Герса! Сначала я заметил, что пальцы ее левой руки, отброшенной к ножке дивана, — указательный и большой палец — словно бы в агонии сжаты, и между подушечками пальцев виден острый край красного — опять лейтмотив крови! — стеклышка. При нападении этот острый клювик стекла может сыграть роль адского лезвия. А на правой, на правой руке, я заметил, что нижняя фаланга среднего пальца обвита прядью густых черных волос. И я сразу узнал их — это был клочок волос, вырванный из бороды гадкого карлика… Не теряя выдержки, я осторожно перевел взгляд с мертвого тела на диван и увидел то, что и должен был увидеть — убитого коротышку, завернутого в одеяло. Из тюка торчали наружу только его узловатые ноги в красных носках. А на столе у дивана сиял набор хирургических инструментов в раскрытом хирургическом кейсе из алюминия. Мне Словно предлагали протянуть руку к такому богатому выбору оружия и выбросить из рук никчемный обрывок шпагата.

Тут я наконец заметил первое движение, словно бы что-то шевельнулось в нагих губах. Я присмотрелся внимательней. Я не ошибся! На нижней губе покойницы появилось несколько черных штрихов, затем точно такие же штришки — числом три — возникли на верхней губе.

Первая струйка пота скользнула по спине. Поза воина — такой же труд, как сам бой! Неужели она хочет что-то сказать?

Но нет! Раздвигая оголенные губы, цепляясь лапками, из глубины рта на лицо покойницы вылез огромный сверкающий жук-носорог. Вторым движением стал его прыжок. Напружинив лапки, он мощно скакнул в мою сторону и, разломив надкрылия, брызгая кисеей махалок, стремительно полетел к лицу, целясь прямо в мой рот. Я дрогнул и инстинктивно отпрянул, больше от отвращения, чем от страха. Берегись, Герман! Жук налетал с адским железным скрежетом жвал, налетал, оглушая грохотом крыльев. Налетал, и слепил меня гадким смарагдовым брюшком, под которым трещали мохнатые крючья лапок. Боже! Я видел жука словно через увеличительную линзу — так он был огромен и мерзостен. От мысли, что жук целит мне в губы, чтобы проникнуть в мой рот, словно я тоже покойник! — чуть не вырвало прямо на голую Герсу.

Третье движение жука оказалось последним — налетев на преграду в виде ребра магического стеклянного диска, он распался на две равных половинки, которые упали на пол с тяжелым звуком отстрелянных гильз.

Четвертое движение! Герса открыла глаза —там среди распахнутых век по-прежнему виднелись только белки в оправе из кожи, сами зрачки в кляксе радужки закатились глубоко под черепную кость. Но как слезно и живо сверкали два мокрых слепых жемчуга посреди орбит! Она прекрасно видит меня. Поджав ноги, она легко, как акробатка, перевернулась на спину и, оперевшись на руки, молниеносно приняла вертикальное положение и, обернувшись мертвым лицом с белыми глазами, вырвала из тела скальпель и метнула в мою сторону. Прямо в пах. Она хотела оскопить меня. Я легко отбил летящее острие, подставив ладонь. Скальпель пробил ее, но застрял в сухожилиях. И тогда на меня обрушился целый град острых осколков стекла, какие Герса вырывала из ран с непостижимой быстротой осы и силой ада. И с такой же ответной силой и быстротой я каждый раз подставлял под бросок свою левую ладонь до тех пор, пока вся она — сплошь — не была утыкана стеклами наподобие адской щетки, способной вычесать огонь и угли из шкуры самого Цербера. Увидев свою беспомощность, она испустила гортанный яростный клекот хищной птицы, от которой уходит добыча. А я сделал первый шаг в ее сторону. Шаг и удар чудовищной мощи. Бог мой! Ты перешел в другую жизнь, Герман… удар левой мертвой рукой и стеклянными крючьями легко разодрал ее тело от солнечного сплетения под грудью до пупка. Герса издала истошный вопль роженицы, роженицы дающей жизнь своей смерти! — и, вскинув ногу с зажатой горстью стекла, попыталась снова меня оскопить, но ее удару не хватило подобающей цели силы. И я рассмеялся ей прямо в лицо: она хотела всего лишь оскопить меня, а я приготовился принести ее в жертву Плутону. Я вел себя как жрец перед алтарем, а она всего лишь как жертва — и проиграла!

Сделав второй шаг в ее сторону, я запустил обе свои руки по самый локоть в холодные мерзлые внутренности и, разорвав легкие, как завесу в храме, обхватил пальцами правой и крючьями левой руки ее мертвое сердце, холодное и скользкое как кусок треугольного льда. Гepca лязгнула челюстью и вцепилась зубами в край магического диска, пытаясь остановить вращение и обломать край, и ей это удалось — на краю линзы осталось несколько зазубрин. С истошным хрустом, перемалывая стекло в пасти, она принялась выплевать мне в лицо осколки похищенной силы, и хрустальное крошево вонзилось в мои щеки и лоб, заливая глаза кровью.

Тогда я вырвал ее мертвое сердце и, сжав его левой клешней ударил тяжелым красным последним камнем в висок Герсы. Она упала навзничь.

Упала, и я впервые услышал не хрип, не вой, не клекот орлицы, а человеческий стон…

— Берегись, Герман! В тебе нет ничего человеческого, — крикнуло в ответ на жалость все мое существо,

и я швырнул ее на постель и склонился над жертвой, опустив колено в нутро протекающей лодки, в ее морозные внутренности, и, прижимая к сетке кости таза и трость позвоночника, взял в руки священный шпагат удавки.

— Мне больно, Герман, — прошептала она, выталкивая языком остатки стекла.

— А мне нет, — ответил я и накинул на горло потлю.

— Значит ты не Герман, — и я увидел, что в белом снежном просвете среди век наконец-то показались зеленоватые живые зрачки и они ежились., словно от сильного света.

Она смотрела на меня в упор.

— Кто ты?

— А ты? — и я натянул веревку.

— Я Герса — невеста Германа.

— Вот как! — мне стоило огромных усилий затягивать петлю.

— Помнишь, как мы стоим на южном склоне Панопейского холма, — горячо зашептала она, — между двумя прекрасными падубами, но оба не можем сделать и шагу, чтобы спрятаться в благодатной тени…

— Замолчи! — мои руки были готовы вот-вот ослабить удавку. Убитая рассказывала мне мой единственный сон. Ведь других я не видел.

И я затянул до конца петлю на шее.

— Ты убил меня, Герман, — сказала она от всего сердца, которое я стиснул в руке, и с такой душераздирающей силой, что я разрыдался.

Она была мертва!

И вдруг морок кончился — словно пелена спала с моих глаз, а из ушей вытащили заглушки.., я стоял над убитой девочкой в кресле-каталке посреди тесной каюты третьего класса без иллюминатора. И за бортом раздавались близкие громыханья штормовых волн. Боже! Я задушил ее обыкновенным обрывком шпагата. И сделать это было легко — так тонка была ее лилейная шейка.

Отшатнувшись, я видел, что с ног до головы залит кровью, что руки мои исполосованы стеклом, а лицо искусано до синевы. Она сопротивлялась до последнего. Но, что она могла сделать одна против двоих, человека и мага.

Я никогда и никого не убивал, и шок отвращения к себе был так глубок, так ошеломляющ, что я не захотел больше житъ! Проклиная свою судьбу, в полном отчаянии я вылетел в коридор и добежал до лифта на верхнюю палубу. Сначала я попытался умереть, зажав пальцами собственный нос и стиснув ладонями рот. Но молодое тело не хотело умирать, и тиски разжались. Тогда я кинулся из лифта на палубу и прыгнул за борт. Но шок сыграл со мной злую шутку — вместо моря я угодил в нижний бассейн. Тело пролетело несколько метров и с такой силой ударилось в воду, что едва не разбилось головой о шахматное дно. Я захлебнулся. Я бы не всплыл. Я бы остался лежать на дне, если бы не был замечен матросами.

Остальное мелькнуло как вспышка ночной молнии: меня вытащили на бортик и откачали, утащили на носилках в медицинский бокс, где напуганная медсестра сделала перевязку и замотала голову так, что я превратился в белоголовую куклу. Я не мог ничего сказать, мой язык был так искусан, что не помещался во рту. Затем я снова оказался на палубе, у ног санитаров, которые опустили мои носилки прямо на стальной пол, а сами закрывали лица от потока сильнейшего ветра. Неужели начался шторм? Нет, этот вихрь поднимали лопасти патрульного вертолета с красным крестом на палубе корабля. И меня погрузили в вертолетный салон вместе с тремя другими такими же куклами, у которых была замотана бинтом голова, и на марле чернели кровавые пятна. Кто они? Куда нас увозят? Я пытался что-то сказать, но язык совершенно не слушался. Я не хотел жить дальше! Наконец, когда я оказался внутри, головой у стальной стенки в крупных заклепках, по кораблю ли, по небу ли, по миру ли вдруг прокатился удар такой силы, что меня кинуло виском на холодную сталь, после чего свет погас, и я провалился в кромешную тьму.

* * *

Я очнулся в маленькой больничной палате.

Первое впечатление — острая белизна стен, настолько резкая после ночного мрака, что я зажмурился.

Я один в комнате на больничной койке, мои руки сплошь забинтованы, но боли не чувствую, а чувствую зверский аппетит. Ворочаю языком — нормально… Я лежу лицом к двери, а головой к окну и потому приходится изгибаться, чтобы выглянуть наружу — там благодатный солнечный день, зеленые кроны деревьев. Слышу пение птиц. По паркету стелется золотая солома солнечных лучей. Недавний кошмар проносится перед глазами памяти, мозг озаряется светом тревожной зарницы, но мрак заслоняет одна единственная мысль: я жив! Жив! Здравствуй, Герман!

От прилива глупого бездонного счастья, я складываю губы дудочкой и пытаюсь подсвистывать птицам.

Но губы еще не слушаются.

Свисти, Герман. Свисти!

И тут я вспоминаю, что задушил сомнамбулу… и душа моя содрогнулась: я убил невинную дурочку. И тут же сомнения: может быть тебе это все померещилось? И попытка оправдания: она внушила тебе, Герман, нападение Герсы, ты попался на удочку, она выдала себя за врага. И следовательно — твоей вины в этом нет! Но, как ни крути, ты не справился с охотой, Герман… ты потерпел поражение, и Герса дивная, ужасная, неуловимая, страшная и отвратительная в своей красоте, жива! И по-прежнему угрожает Учителю!

Я продолжаю насвистывать, размышляя над ситуацией.

За этим занятием меня и застает медсестра — рыжеволосая девушка с пугливыми детскими глазами.

— Мистер Радоф! — обращается она ко мне.

Радоф? Ах, да! Мой фальшивый заграничный паспорт был оформлен на это имя. Следовательно: — мистер Радоф — это ты, Герман.

— Не свистите! Это неприлично! Хотите есть?

Я машинально киваю, хотя не понимаю, каким образом я успел выучить английский язык, на котором сестра обратилась ко мне… еще один фокус внушения Учителя?

— Где я?

— Все в порядке, мистер Радоф. Вы в больнице на острове Форей.

— Это Швеция?

— Да. В Стокгольме все больницы переполнены и несколько пассажиров доставили к нам. Но уверяю вас, наша больница ничем не уступает столичным.

Я настораживаюсь, что означают эти слова? Пока моя версия событий такова: после сеанса связи с Августом Эхо, я спустился в запасную каюту Лизы Розмарин, где вступил в бой… но не с Герсой, а маленькой бестией, ее подружкой по детскому дому, которая приняла удар на себя и… и погибла. При этом она сама чуть не прикончила меня и нанесла множество ран. Мелких и не смертельных, но достаточных для того, что я был весь залит кровью. Только придушив дьяволицу, я оборвал гипноз и увидел с кем на самом деле вступил в бой. Мне повезло — я вышел незамеченным из каюты и попал на глаза стюарду далеко от места преступления. Остальное известно: меня унесли на носилках в медицинский бокс судна и вскоре отправили на вертолете с корабля на материк. В вертолете от потери крови я потерял сознание…

— А что… что с кораблем?

— Как что? — изумлена медсестра, но только на один миг, взгляд наполняется сочувствием, — Бедняга! Вы ничего не помните! «Посейдон» затонул во время сильного шторма… ужасная трагедия. В трех странах: у нас, в Финляндии и Дании объявлен день траура. Погибло не меньше трехсот пассажиров… Остальных удалось спасти. Вас доставил на остров патрульный вертолет с другими пассажирами. Считайте, что вы родились в рубашке.

У меня разом пересохло во рту: шторм? гибель морского лайнера? Но я помню другое — полный штиль, безмолвную ночь, море ровное, как стекло, озаренное луной, налет перелетных бабочек-серпокрылок, разговор с Эхо… холодное сердце Герсы, которое я вырвал из мертвой груди… Я закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.

— Вам плохо?

— Нет, все в порядке. Долго я был без сознания?

— Двое суток. Но доктор считает, что это был просто глубокий сон. Адаптация психики после шока.

Итак, в больнице считают, что я поранился при катастрофе… что ж, это намного облегчает мое положение.

— Но есть и плохие новости… Ваша киска умерла… Какая к черту киска? Но я не подаю вида, что не понимаю о чем идет речь. Изображаю — неумело — волнение.

Медсестра глубоко вздохнула:

— Вы столько сделали, чтобы ее спасти… я тайком похоронила ее в одном месте, в нашем парке… только тсс! — она приложила палец к губам, — у нас это строго запрещено. Но у меня дома две сиамские кошки.

Я закрываю лицо руками, изображая скорбь — Запад помешан на любви к четвероногим, — и одновременно пытаюсь сообразить, о чем идет речь, какую кошку я спас? Единственный известный мне сиамец, это выхолощенный кот генерала Ребес…

— Надеюсь, она не долго мучилась? — сказал я.

— Нет. Она захлебнулась в воде. Вы ни за что не хотели выпускать кошку из рук… Мы еле-еле разжали ваши пальцы. О, я вас так понимаю.

От чувства счастья, с каким я очнулся, не осталось и следа: кошмар в два прыжка догнал меня и вцепился в затылок. Что со мной происходит? Я не могу отделить явь от наваждения… Я не видел ни шторма, ни гибели корабля, ни проклятого кота в собственных руках.

Но закон совпадений неумолим: гибель сиамской кошки и ее похороны не случайны, Герман. В жизни мага случайностей не бывает. Миром управляет симметрия.

— Не думайте о плохом, — заметила тень на моем лице кошколюбивая рыжуха, — Я сейчас принесу вам завтрак. Сэндвич с ветчиной и жареной картошкой. Кофе или чай?

— Кофе.

— Гляссе? Эхспрессо?

— Экспрессе, — и я остался на несколько минут один. Голова не могла родить ничего вразумительного, кроме вопросов: что делать дальше? Как связаться с генералом? Чем расплачиваться за лечение в больнице? Где группа связи? Кто уцелел после катастрофы? Что с моим помощником офицером? Что с Герсой? Жива или утонула, ушла на дно вместе с кораблем? И где, наконец, находится этот самый остров Форей?

Сестра вкатила столик с ароматным завтраком. Я жадно впился зубами в сэндвич:

— Боюсь, сестра, мои деньги утонули вместе с кораблем. Извините, мадемуазель, я не спросил как вас зовут. Голова идет кругом.

— Мисс Эллен… Не волнуйтесь, ваше лечение оплатит русское посольство. Они очень беспокоятся за вас и посылают к нам помощника консула. Он прилетает завтра.

Я обжегся глотком кофе — это еще что за новость! Моя миссия — абсолютная тайна. Никто, кроме ведомства Августа Эхо, не знает, не должен знать и знать не может о том, кто я и зачем послан за кордон.

— О'кей, — я выдавил на губах вялую улыбку.

— Сейчас вас посмотрит доктор Ройлотт.

Гм, Ройлотт, Ройлотт где-то я уже слышал это имя?

И надо же! Рассыпал нечаянно весь душистый карто-фель-фри с тарелки на постель и на пол!

А вот и он собственной персоной.

Поздоровавшись, доктор Ройлотт — высоченный субъект в халате и белоснежной шапочке — бесцеремонно прервал мой завтрак и весьма въедливо осмотрел меня с ног до головы, прочитал показания приборов, к которым я был подключен разными датчиками.

Медсестра Эллен тем временем собрала рыжую россыпь картофеля с пола, ушла и вернулась с новой порцией.

— Доктор, каков характер моих ран?

— У вас не было никаких психических заболеваний? — ответил вопросом на вопрос доктор.

— Нет, я нормален.

— Вот и отлично. Вы перенесли сильный нервный шок. Наглотались соленой воды. У вас легкое сотрясение мозга, а в остальном вы в совершенном порядке.

— А что с руками?

— Мелкие пустяковые порезы… да еще пара царапин на шее. Ваш любимец изо всех сил цеплялся за жизнь. Я извлек три кошачьих когтя из вашего затылка.

И я снова рассыпал весь картофель на пол!

— Это была моя порция, — укоризненно сказала сестра.

Я пошел пятнами от досады.

— Мы сделали вам укол от столбняка, а ваше сокровище, увы, сожгли в крематории. Таков порядок, мистер Радоф.

И они переглянулись с сестрой.

Тут что-то нечисто, подумал я, перехватив эти быстрые взгляды. И тут же получил подтверждение своей догадки — доктор огорошил следующими словами:

— Мистер Радоф, с вами хотел бы поговорить инспектор нашей полиции. Я сообщил ему, что вы проснулись, и сейчас он заглянет к вам.

— …у меня кружится голова, — я изобразил боль на лице и тут — бац! — из под моей подушки на пол плюхнулась книжка. Доктор поднял ее. Это было карманное издание «Лолиты» с голенькой нимфеткой на обложке.

— Хм, — усмехнулся доктор, — я вижу, вы вполне здоровы.

Ну все как нарочно! То медсестра входит в тот момент, когда я насвистывал, то валится на пол первая тарелка с картофелем-фри, за ней — вторая, то наконец шлепает в самый неподходящий момент книжка, которую я не читал. Закон подлости…

Судя по тому, как покраснела медсестра, это ее ночное чтиво во время дежурства: больной спит, и самое удобное место спрятать ароматное чтение от чужих глаз — под подушку спящего!

Доктор вернул книгу и погрозил острозаточенным пальцем:

— Инспектор уже здесь. Он всю ночь провел в машине, чтобы сразу поговорить с вами.

Кажется я в опасной ловушке, и все на самом деле далеко не так безоблачно и солнечно, как хочет казаться. Делаю покорную физиономию; «Доктор, моя смерть будет на вашей совести.»

Медсестра пригласила в палату плотного пожилого господина с типичной внешностью чиновника, придвинула пустой стул к моей постели и оставила нас вдвоем.

Я приготовился черт знает к чему, но чиновник зашел совсем с другой стороны.

— Вам знаком этот человек? — и он показал мне фотографию моего помощника-офицера с «Посейдона».

— Что с ним?

— Извините, здесь вопросы задаю я.

Это была увеличенная низкого качества фотография с российского заграничного паспорта… следовательно другими снимками он не располагает, но если паспорт цел, значит офицер тоже уцелел и спасся, но… фотографию показывают только в том случае, если человек уже мертв… следов воды на снимке не видно… значит, еще день, два тому назад человек был жив.

Я задумался — если скажу, что не знаю, то, возможно, разговор на этом кончится. А я должен знать что случилось, чтобы сделать правильные выводы.

— Да, я кажется видел его на корабле… И все-таки в чем дело? Почему я его должен знать, инспектор?

— У нас есть подозрение, что этот человек хотел вас застрелить.

— Меня?! Но я с ним даже не знаком, — похолодел я. Неужели генерал отдал приказ о моей ликвидации?!

— Мы установили только несколько фактов, он как и вы, мистер, (инспектор не называет мое имя, уверен, что оно вымышлено) гражданин России и плыл с вами на корабле в составе одной туристической группы. Это мы проверили в турагенстве. И он занимал каюту недалеко от вас, и так же как вы имел билет на пол-тура. Мы обнаружили билет в его бумажнике..

— Он что мертв?! — перебил я.

— Да, к сожалению, мертв… так вот, мистер, мы обнаружили билет в его бумажнике, а так же все копии счетов на сделанные им траты. Возможно это работник русских спецслужб?

Чиновник сделал выразительную паузу и спокойно поглядел противным глазом, давая понять, что прекрасно знает, что я за птица. Знает, но не имеет против меня козырной карты.

— Почему спецслужб? — спросил он сам себя, — потому что у них принято сохранять счета и билеты для того, чтобы показать в отчете все денежные траты в командировке для кассы…

«А ты вовсе не дурак», — подумал я.

— Ему повезло, он был подобран в море спасательным судном, доставлен в Стокгольм, но благополучно сбежал из больницы, и был обнаружен уже здесь. Под вашими окнами, разорванный на куски.

Я сделал удивленное лицо: кем?

— Пантерой… Я в своем уме, мистер; и пантера — не плод моего воображения. Случилось нечто совершенно невероятное. Последние две недели у нас гастролирует передвижной цыганский цирк из Румынии. И с большим успехом. У нас на острове, в городке, мало развлечений. Передвижной шапито поставлен как раз недалеко от больницы, на окраине. Тут же рядом располагались автобусы для актеров и небольшой зверинец, откуда накануне сбежал павиан…

— Павиан! — вскрикнул я, еще сам не зная почему!

— Сейчас все будет ясно. Так вот, ваш убийца прибыл на остров под вечер, на пароме с материка. Припарковал машину у входа в больницу, на стоянке и, обойдя стороной домик дежурного, проник в больничный парк, прошел к вашему корпусу и затаился в маленькой рощице декоративной вишни прямо напротив вашего окна на втором этаже больничного корпуса. (Я перевел дыхание). По всему видно, что он хорошо знал, где именно вы находитесь, хотя в регистратуру не обращался. Начинало темнеть. Он ждал, когда погаснет свет в вашем окне — знак того, что дежурная медсестра ушла в приемный покой. Но тут ему не повезло. Можно даже сказать так — катастрофически не повезло! Бежавший павиан из цирка случайно выбрал для своего убежища ту же самую рощицу напротив корпуса. Он увидел человека и спрыгнул ему на голову. Ведь павиан был ручной обезьяной. (Вспомнил! Я на миг закрыл глаза.) Киллер был так напуган, что выстрелил в павиана из пистолета с глушителем. Звук выстрела, разумеется, никто не слышал. Но ваш преследователь не убил, а всего лишь ранил павиана. Ранил, и тем самым разозлил обезьяну. Что она сделала? Павиан повел себя как разумное и мстительное существо. Вы не поверите, мистер! Он вернулся к цирковому зверинцу и открыл клетку с пантерой. Это случилось около полуночи. Актеры отдыхали, и никто не заметил обезьяны у клетки. Черная пантера — молодая самка, страшное, крупное животное оказалось на свободе. Она была вольна бежать в любую сторону, но пошла по следу, который оставили капли крови раненой обезьяны. Запах и цепочка меток на земле привели ее к больничному парку, к той самой рощице, где укрывался ваш убийца. В ту ночь все было словно против него! Словно он был обречен. (В этом месте рассказа я нечаянно столкнул чашку из-под кофе со столика, и она разлетелась вдребезги! Инспектор усмехнулся: я с головой выдал свое тайное волнение.) Тем временем, убийца отыскал садовую стремянку и приставил ее к вашему окну. Оно было раскрыто. Свет не горел. Он стал подниматься по ступенькам, и тут-то она его настигла. Возбужденная свежей кровью кошка прыгнула ему на спину и перекусила горло. Он даже не вскрикнул. Не успел, — так силен был бросок пантеры. Но это еще не все, мистер… — инспектор демонстративно заглянул в блокнот на коленях, — мистер Радоф. Вы наверное родились в рубашке. (Я похолодел). Пантера с макушки лестницы прыгнула в открытое окно, в вашу палату. Слава богу, что вы были в глубоком сне после шока и не подавали никаких признаков жизни. Судя по следам, зверь вел себя очень аккуратно. Не забывайте, это все-таки дрессированное животное, а не дикий зверь. Она обнюхала вашу постель, прошла к двери, попыталась открыть ручку лапой, затем выпрыгнула в окно назад в парк. Приземлившись, она угодила лапами в тело человека и вдруг принялась с ревом рвать его на части. . Она оторвала ему руки, сняла скальп, содрала со спины ленту кожи в полметра длиной, наконец отгрызла голову и закатила ее в клумбу азалий. (Глаза инспектора сверкали от возбуждения.) Только тут рев зверя услышали санитары, вызвали полицию, те в свою очередь — дрессировщика. Пантера легко подчинилась кнуту, и зверя вернули в клетку.

— Я ничего не помню! — мой лоб покрылся мелким потом. Я стал в конце концов соображать, что все это значит, и какой смысл скрыт в рассказе инспектора уголовной полиции острова Форе? Форей?

— Вам невероятно повезло, вашему врагу — нет, — чиновник ел меня глазами, — Итак, подведем итоги. Кто-то очень ждет вашей смерти, очень… Вам, конечно, не известно, кто этот человек? (Я согласно кивнул: нет.) Вы, разумеется, не знаете, с какой целью он хотел нанести вам визит столь странным способом, имея в руках русский пистолет «ТТ» — 7,62 калибра — так?

Я опять кивнул. Я понял — полицейский чиновник явился ко мне исполнить формальности. Эта смерть российского подданного с целью покушения на жизнь другого российского гражданина нисколько не занимала шведа — речь идет всего лишь о соблюдении необходимых пунктов дознания. Уже к обеду он закроет дело и уйдет в паб, побаловаться пивком.

— Вот и отлично! — он встал, разминая ноги. — Когда вы нас покидаете?

— Я долго не задержусь, инспектор. Надеюсь, завтра.

— Я тоже надеюсь, — он улыбнулся понимающим взглядом и выходя из комнаты бросил, — Только не стойте долго у окна, мистер Радов, — простудитесь.

Он явно издевался.

Я с облегчением откинулся на подушку и вперил глаза в одну точку, мозг работал с холодным натиском: при словах инспектора о ручном павиане, свет озарил мою память, и я вспомнил, почему его жуткий рассказ кажется мне где-то слышанным. Ну конечно же! И ручной павиан, и пантера, и проклятый доктор Ройлотт, Гримсби Ройлотт! и сестра Эллен, Эллен Стонер! И цыгане! — все это отражения магической страницы из проклятого рассказа Конан-Дойла о змее, «Пестрая лента»! Недаром, проглядывая роковую книжечку Герсы на корабле и увидев взрослую страничку в детской книжке я заметил подчеркнутую карандашом фразу; на вопрос Холмса о том есть ли в доме кошка, Эллен отвечала: НЕТ, КОШЕК МЫ НЕ ДЕРЖИМ. ЗАТО У НАС ЕСТЬ ПАНТЕРА И ПАВИАН…

А все это нагромождение совпадений, отражений и подобий означает только одно — Гepca где-то рядом!: — и на меня упала тень ее магической обороны. Ведь недаром Учитель объяснял, что мы с ней зеркальные двойники.

Но!

Но почему на меня упала тень ее обороны, а не свет яростного нападения? Почему я все еще жив? Даже пантера только обнюхала мою постель?

Вывод может быть только один: она рядом и она взяла меня под защиту… Но почему я взят под ее опеку? Почему?

Я спустил ноги на пол и, стараясь не угодить в осколки чашки, встал во весь рост. В коленях еще таяла слабость, но столь долгий сон и сэндвич пошли мне на пользу — я был в силах сбежать. Подойдя к окну, я внимательно оглядел живописные окресности: аккуратный больничный сад с дорожками из белого гравия, кусты цветущих магнолий и жасмина, уютные скамеечки… а вот и та самая роковая купа декоративных вишен, где павиан прыгнул на голову убийцы. Офицер мог получить сведения о моем местонахождении в штабе спасателей. Столь масштабная катастрофа не могла обойтись без такого вот органа, куда стекаются сведения о всех кто погиб или чудом остался жив… Но санкцию на мою ликвидацию мог дать только сам генерал. Что случилось?!

Продолжая озирать окрестности я увидел сливочный домик у въезда на территорию больницы, а дальше — место для парковки автомобилей, где несчастный офицер оставил свою машину… Девушка-садовница хлопотала над клумбой белоснежных азалий, куда позапрошлой ночью пантера закатила человеческую голову и помяла стебли, испачкала кровью снежные пальцы цветов… Мой взгляд устремился вдаль — через зеленые холмы — и облетел панораму маленького городка в лощине, зацепил глазом конус пестрого шапито на окраине, там притаилась черная смерть… унесся к сладкой дали меловых террас в поисках моря, но из окна его не было видно, только омытое блеском небо говорило о близости водного зеркала.

Но как я ни пытался унять волнение — напрасно! Я был в полном отчаянии: почему Эхо принял решение меня уничтожить? Любимый учитель — против любимого ученика?! Что стряслось за те несколько дней, что мы не виделись? Неужели он так разъярился тем, что я не прикончил Герсу, и не смог — не смог! — ее увидеть…

— Мистер Радоф! — вошла медсестра, — немедленно в постель! Вы еще не окрепли… Вы опять насвинячили?

Вид осколков от чашки привел ее в ужас.

— Простите, сестра! Все валится из рук! Никогда раньше такого не было! Простите… я сам уберу.

Я так взмолился, что она сжалилась:

— Я вижу вам не везет в мелочах, что ж, лишь бы везло в крупном.

— Эллен, скажите, кто еще из пассажиров «Посейдона» есть в вашей больнице?

Это был первый правильный вопрос, который я задал с утра.

— Кроме вас еще пять человек.

— А есть среди них красивая девушка? Лиза Розмарин? Мы с ней знакомы…

— Нет, нет мистер Радоф. Все пятеро — мужчины. Но их положение не так хорошо как у вас… Может быть спросить в женском отделении?

— Ради бога, узнайте! Мне это очень важно!

— Хорошо, не волнуйтесь.

— А бассейн у вас есть? — я влез под простыню.

— Нет. Но есть в городе. И вас тянет к воде?! — она была поражена.

— Нет. Просто к слову пришлось… А как зовут доктора Ройлотта? Гримсби?

— Нет, его зовут Гариссон. Гариссон Ройлотт.

Тут вышла промашка, но совпадение заглавных букв имени не могло быть случайным… в истории доктора-убийцы были замешаны две жертвы, две сестры-близняшки Эллен и Джулия…

— Скажите, Эллен, у вас есть сестра?

— Да… была, — по лицу рыжухи скользнула тень.

Я понял, что вышел на след семейной тайны: в тексте Джулию укусила болотная гадюка, которую доктор Ройлотт держал в сейфе.

— Ее звали случайно не Джулия?

— Нет. Джоанна.

И опять повторилось совпадение первых букв имени! И это не могло быть случайностью… все пронизано величайшим символизмом говорил маэстро… а случайность — только лишь не понятая закономерность!

— Скажите от чего она умерла?

— Почему вы спрашиваете? — голос медсестры дрогнул еще заметней, выдавая семейную драму.

— Хотите я скажу сам, — и не дожидаясь согласия, — ее укусила змея. Ведь так!?

Медсестра отшатнулась к стене.

— Да… это случилось пять лет назад. Джоан связалась с хиппи и с друзьями-паломниками уехала в Индию. Змея укусила ночью, в палатке, в лагере под

Калькуттой. Укус болотной гадюки оказался смертельным… Вы опасный человек, мистер Радоф!

— Вы были близнецы? Не так ли?

Ничего не ответив, она поспешно вышла из палаты. На лице — глубокий испуг.

Итак, все сомнения рассеялись — ты в опасности, Герман!

Какие выводы можно сделать из всех этих примет?

Во-первых, налицо эффект присутствия Герсы. Сестры Стонер из «Пестрой ленты» были близнецами, а проклятый доктор Ройлотт до своего возвращения в Англию жил в Индии, в Калькутте. Именно оттуда он привез в усадьбу экзотических зверей — пантеру и павиана, которые по ночам бродили вокруг дома. Тут же, неподалеку от усадьбы Ройлотта, цыгане разбили свой табор.

Во-вторых, это кишение совпадений, эта густая тень присутствия Герсы лично тебе, Герман, — вот так номер! — никак не угрожает. Наоборот — есть все признаки того, что ты— вдруг! с чего бы? — взят под ее магическую защиту. Тебя не смог прихлопнуть офицер службы безопасности! Профессионал экстра-класса. По чудесному стечению обстоятельств его разорвала пантера в тот самый миг, когда он готовился спрыгнуть в твое окно, вооруженный пистолетом с глушителем. Такие штучки происходили раньше только с Герсой… Наконец — признался я сам себе — ты ничем ей не угрожаешь, Герман. Вспомни рассказ Марса о том упрямом придурке наркологе, который решил было прикончить Лизу Розмарин, вышел из дома, сел в машину и упорно двигался к цели, к загородному охотничьему домику несмотря на дикое количество предостережений и препятствий, пока наконец не угодил под слетевший ковш экскаватора и не превратился в фарш. Да, если бы ты был по-настоящему опасен для Герсы, Герман, тебя бы… тебя бы разорвала на куски мальтийская болонка за ужином на корабле, или бы задушил электрополотер в стальном пенале, где ты прятался от гостей в кают-компании!

Следовательно — третий вывод — на тебя нападает твой бывший учитель, Герман! Берегись, за упавшей на землю тенью врага всегда следует нападение. И тот, кто послал офицера из Стокгольма срочно прикончить меня, уже знает, что раз офицер не вышел на связь и не доложил о выполнении приказа, значит, я уцелел, и сегодня же повторит нападение! Ночью!

Единственное, что я никак не мог объяснить — это появление сиамского кота, который оказывается умер на моих руках… но я чувствовал, что вскоре смогу раскусить и эту загадку… Так оно и вышло.

Во время вечернего обхода я попытался убедить доктора Ройлотта сегодня же выписать меня из больницы, но тот решительно отказал, пообещав сделать это — возможно — завтра.

Его решение связало меня по рукам и ногам. Бежать в больничном халате? На острове посреди моря? Без документов и денег? Да вы смеетесь!

Оставалось одно — готовиться к визиту очередного убийцы.

После отбоя, около двенадцати, мне удалось обмануть бдительность санитаров и выйти в больничный сад. Стояла тихая лунная ночь. Воздух был по-морскому свеж и прохладен. Все мое оружие — зажигалка «Ронсон»! С бьющимся сердцем я прошел в пеструю темноту рощицы из декоративных вишен пополам с кустами лавра, что росла напротив моего окна.

На кожу легла узорная ткань лиственной тени.

На лицо наделась полумаска из черного бархата.

До полночи осталось полминуты. Все чувства тревожно раскрыты ночными цветами… ага! Началось. Первым признаком нападения стало легкое падение гусеницы на голову. Не удержавшись на волосах, она скатилась на шею, прямо за ворот больничного халата, и принялась там гадко сучить лапками и колоться щетинками. Но как стали липнуть ко мне всякого рода мелкие гадости! Два раза опрокинуть на пол картошку-фри! Раскокать чашку из под кофе! Преодолев отвращение, я вытащил голыми пальцами волосатую змейку и отшвырнул в сторону. Не тут-то было. Гусеница успела прилепить к коже клейкую нить и сейчас болталась в воздухе, корчась и кривляясь перед глазами. Мне на голову свалилась всего лишь мохнатая гусеница бражника — и такой вопль в душе! Можно представить чувства того бедолаги, которому на башку спрыгнула волосатая обезьяна…

Знак надвигающегося нападения проступил в мягкой и смутной форме намека.

Я стоял, стараясь намертво слиться с тенью.

Сейчас самое время появиться признаку автомашины, подумал я, и вскоре расслышал шум мотора со стороны шоссе из городка. По купам деревьев ясно скользнул луч от фар. Взвизгнули тормоза. Хлопнула дверца. Кто-то оставил машину на парковочной площадке у ворот больницы.

Я ждал, что враг повторит маневр первого убийцы и затаится сначала в моей рощице, напротив окна, где я специально раскрыл створки и, погасив верхний свет, оставил только слабое дрожание ночника, но… но тень человека с закрытым зонтиком в руках прошла прямиком к стене больничного корпуса и остановилась под моим окном. Это был молодой высокий мужчина в светлом летнем костюме. Длинный зонтик — трость — он держал в левой руке. Я не могу понять его действий. Вот он нагибается к земле и… и бросает в окно маленький камешек. Дзынь! Я слышу его отчетливый шопот: Герман!.. Герман. Еще один камешек летит в стекло.

Нет, убийцы так себя не ведут, убийца ни за что не выдаст своего присутствия — и я на цыпочках подкрался к незнакомцу.

— Эй, друг! — риск конечно.

Пришелец резко оглядывается и я узнаю офицера из Волчьего логова, того самого проштрафившегося офицера охраны генерала, которого Эхо приказал расстрелять после случая с нападением гюрзы. Если бы не мое заступничество, его бы наверняка расстреляли. Не стану называть полностью его имя. Обозначу его только буквой — К.

— Вы! — он улыбнулся, — Слава Богу, вы живы. — и К. протянул руку для рукопожатия.

— Руки за спину! Или стреляю! — блефовал я.

— Не пугайтесь, — он выполнил мое приказание, — Ради бога, не пугайтесь, Герман! Я не причиню вам вреда. Нет, нет! Я искал, чтобы отблагодарить вас. Если бы не ваше заступничество. Тогда. Меня бы, наверняка, пустили в расход. Я обязан вам жизнью. Я приехал спасти вас. Слово офицера!

Я тщательно обыскал К. — оружия при нем не было.

— Пройдемте в тень, — я кивнул в сторону рощицы, — здесь мы как на ладони.

Я сразу безоговорочно поверил словам К. Даже больше, был рад появлению человека, который обязан мне своей жизнью.

— Что случилось? — мы остановились под навесом деревьев.

— Генерал мертв!

— Что?! — я был так потрясен, что потерял дар речи.

— Он покончил с собой, выбросился из окна кабинета на асфальт. Четыре этажа! Умер мгновенно.

— Когда?! — над парком чиркнула далекая молния. В небе над островом собиралась ночная гроза.

— Трое суток назад. Его уже кремировали.

— Господи! — я осиротел, — вы совершенно уверены в этом?!

— Разумеется… Я могу закурить?

Я согласно кивнул: «И мне одну сигарету». Он стал прикуривать. Когда огонек зажигалки осветил ладони, я обратил внимание, что пальцы обеих рук К. пестрят заплатками свежего пластыря.

— Я как раз дежурил в ту ночь по первому блоку. Наблюдал на пульте охраны наружной стены института. Шел сильный дождь. Я не сразу заметил, что он распахнул окно. Но что толку! Человек решил свести счеты с жизнью! Эхо выпрыгнул из окна и полетел прямо вниз головой на прогулочную дорожку во внутреннем дворике. Бац! Камеры все засняли… Я был первым, кто подбежал к телу. Кошмарная картина — череп всмятку, все тело еще ходит ходуном, как кисель. Дождь льет прямо в рот. Он был совершенно гол! И выпрыгнул с котом на руках. Тот тоже сдох. Видимо, он сначала его придушил. Для кошек четыре этажа не высота… Ффуй! Я закрыл генералу глаза. Вот этими самыми руками.

Я обмер: неужели это я, я! — убил Учителя, когда решил покончить с собой?!

— Что тут началось, — продолжал офицер, — ведь часть персонала была зомбирована. Да! Да! А вы не знали? Несколько человек покончили с собой прямо на посту.. Вспыхнул жуткий пожар сразу в трех местах. Мы оттащили с напарником мертвое тело подальше от огня, в глубь сада, но огонь был так силен, что пришлось опустить его в воду, на дно фонтана. Помните в саду? Круглый фонтан с каменной чашей…

Он все-таки утонул. Как и я! И лежал на шахматном дне. Только меня откачали. Случившееся отдалось в душе рыдающим эхом.

— Тсс… — я дал знак офицеру молчать.

Из больницы вышла женская фигура в белом халате. Постояв с минуту на крыльце, она быстрой походкой устремилась к рощице. Я уже думал, что мы разоблачены. Но она остановилась в нескольких шагах и, присев на корточки, принялась украшать азалиями крохотный холмик свежей земли. Я узнал медсестру Эллен… даю голову на отсечение, что это была могила «моей киски».

Идиот! Это могила мага, Герман! И проклятый сиамец — есть отражение смерти великого ясновидца на твоей жизни. Вот почему у тебя до сих пор ноет затылок от кошачих когтей.

— Скажите, — обратился я шопотом к К., — что вы там видите?

— А, — тихо рассмеялся тот, — у меня бывает тоже самое: я в порядке? Или уже спятил? Ку-ку… Я вижу симпатичную блондиночку в халате и шапочке медсестры, которая украшает цветами холмик земли. А вы?

— То же самое, — я облегченно вздохнул. Снова и снова над парком чиркнули молнии, но гроза никак не занималась небесным огнем. Только сухо чмокнули по листве несколько капель и украсили листья лунными мочками.

Постояв у печальной могилы, медсестра вернулась в корпус.

— Так Учитель мертв? — я никак не мог и не хотел поверить в непоправимое.

— Да. Мы все присутствовали на кремации. Так решило начальство. Он горел почти два часа. Но зато все убедились — гений подох.

— Но кто тогда скажет, кто я! — прошептал я с отчаяньем — Что я здесь делаю? На этом свете? Каким чертом ли, ветром ли меня занесло в институт?!

— Не знаю, — К. пожал плечами, — но по слухам вы сильный медиум, Герман. И Эхо нашел вас в тюряге.

— В тюрьме? — взмолился я, — что еще вы слышали про меня?

— Очень мало… Вам влепили большой срок за махинации. Вы — букмекер. Срывали крупные ставки на ипподроме. Снюхались с жокеями. Ворочали большими деньгами. Чувствовали лошадей и умели угадывать выигрыши в забегах… все такие люди идут на особый учет, и Эхо вас легко отыскал… Пожалуй, все.

— Но почему я ничего не помню!

— Это случается с медиумами. Когда прошлое начинает мешать, медиум его забывает напрочь. Не вы один такой. Даже сам Эхо свихнулся в конце концов и малость спятил. Вы же видели сам, Герман, его измучила мания преследования. Помешался на какой-то Герсе! Он совершенно забыл, что в семьдесят втором году, по заданию Лубянки раскрыл двух наших перебежчиков на Запад. Они шпионили в Австралии, а затем решили делать ноги и разыграли собственную гибель. Имитация была что надо. Очень тонкая. Их считали покойниками два или три года. Но были какие-то сомнения в гибели и заказали проверку на подлинность смерти нашему институту. Эхо блестяще справился с задачей. Тогда он был в полном расцвете сил, не то, что в последнее время! Он отыскал ловкачей в Европе, увидел где они и чем занимаются.

Показал точные координаты и подписал агентам высшую меру. Их нашли и ликвидировали… Так вот, эта операция возмездия носила кодовое название «Гepca».

— Он ни разу не сказал об этом!

— Говорю, вам, он малость спятил. Все время искал какую-то мифическую Терсу! И все то время, что искал ее, то самое дело лежало у него на рабочем столе! Он сам дал той операции возмездия такое название…

— Проклятье! — в отчаянии я кусал пальцы. Эту напку я видел, видел! На рабочем столе в его кабинете, сам читал титульный лист. Но чтобы заглянуть? Или спросить?

Офицер помолчал, пристально наблюдая за мной, затем я с облегчением сказал:

— Только не дуйтесь, Герман! Я так боялся, что вы все-таки зомби. У них обычно нет своей памяти. Но все, кто был зомбирован после смерти генерала получили команду на самоликвидацию. Сначала уничтожить друг друга, а тем, кто уцелеет в разборке, — покончить с собой. Но вы живы, значит он пощадил вас и не поставил жучка на мозги.

— Пощадил?! Но тогда какого черта меня хотят убить? О какой опасности вы говорили? От кого приехали спасать?

— Не буду скрывать, я бежал из России, — сказал К. мрачно, — институт закрыт. Кроме Эхо никто не давал наверх точных разведданных по дальновидению. Он не сумел создать своей школы.

— Вы ошибаетесь! Лично меня он многому научил.

— Вот как! Но в последние годы он сильно сдал. Мания преследования расстроила тонкий механизм поиска. Ошибки шли одна за другой. Блистательных ответов становилось все меньше и меньше. Держать тысячу человек вокруг одного гения стало слишком накладно. Кстати, Штаты тоже прикрыли свою программу «Золотые ворота». Их ясновидцы тоже наложили в штаны… Словом, контору закрыли.

— Я не заметил, что его гений поблек! Наоборот, Эхо достиг поразительных результатов… я хотел добавить в поисках Герсы, но не стал говорить о тайнах великого человека профану.

— Вы, Герман, были всего лишь его последним лекарством. Он внушил себе, что вы способны найти врага. Вольному воля! Пусть ищет! Никто не мешал генералу лечить самого себя от безумия. Он заслужил право на манию. Когда-то он мог заставить одним усилием воли де Голля вывести Францию из блока НАТО. Он был самым великим человеком эпохи, богом холодной войны! Что ж, пусть ищет свою химеру!

— Вы решили оставить Россию, но причем тут я?

— Все очень просто, Герман. Случайно именно я получил приказ на вашу ликвидацию. В хаосе никто не учел, что именно вам я обязан своей шкурой!

При слове «случайно» я опять насторожился: ничего случайного не происходит, говорил Учитель! Узнав, что маэстро не давал команды на мою смерть, я испытал и облегчение, и чувство вины, и скорбь от такой утраты. Слезы кипели в глазах, и все же я сохранял выдержку воина: мне не давали почему-то покоя пестрые заплатки пластыря на руках офицера!

— Но зачем меня убивать?

— Вы слишком много знаете о методах обучения, раз. И оказались за границей, обладая огромной информацией об институте, два… вся группа связи с «Посейдона», те кто уцелел, уже уничтожена. Если бы после катастрофы на море вас доставили в Стокгольм, — тут он сделал выразительный жест ребром ладони по горлу, — но вам повезло с этим островом, и со мной.

Он снова закурил и опять огонек зажигалки осветил пораненные пальцы.

— Что с руками? — спросил я.

— Да, — рассмеялся К., — не поверите. Я приехал днем, на морском пароме, но не хотел светится у больницы раньше времени. Кто знает, может быть задание на вашу ликвидацию дублирует еще один офицер… Заглянул в местный цирк, убить время. Сидел на первом ряду и надо же такому случиться! Меня покусал павиан!

— Павиан?! — я был ошеломлен.

— Он вырвался из рук клоуна и подбежал ко мне. Я хотел подшутить и помаячил обезьяне конфетиной. Но это был только фантик, конфету я съел. Павиан обозлился и укусил меня в пальцы. Дурила.

— Постойте! — и я бегло поведал офицеру об утреннем визите инспектора местной уголовной полиции и повторил рассказ о гибели его коллеги от зубов страшной пантеры.

— Что за чушь собачья! — изумился К., — Пантера, павиан! Да если бы такое случилось, цирк бы немедля закрыли и выставили в два счета. А я спокойно купил билет. Да вот он, смотрите, — оборвыш без контроля. И пантеру видел во втором отделении, в номере дрессировщика. Внушительный хищник… Опишите мне, как он выглядел?

Я попытался описать полицейского чиновника.

Но К. слушал невнимательно, в полуха, он явно занервничал, после моего рассказа. И как я теперь понимаю — не зря занервничал, не зря…

— Значит дублер убит! Вам повезло, два раза уже повезло, Герман. Но вам нельзя возвращаться в палату. Мало ли что. Впрочем, именно за тем я приехал — отблагодарить вас за тот случай. Я запасся документами на ваше имя. Они в машине. Там же новый костюм в коробке. Обувь. Немного денег. Вы можете вернуться в Россию, под другим именем и начать все сначала, Герман. Или искать счастья здесь, на Западе. Главное — вы свободны, дружище!

И он вдруг обнял меня, словно в порыве чувств:

На самом деле он проверял карманы — вооружен я или нет.

Никогда не верьте офицерам безопасности!

Он тянул меня в сторону машины и я уже почти поддавался.

Вдруг в окне моей палаты я увидел силуэт сестры.

— Мистер Радоф! — Эллен пыталась разглядеть меня в парке, — Не прячьтесь! Я вас вижу.

Наверное, она заметила острым зрением два красных зрачка в темноте — огоньки двух горящих сигарет в наших руках.

Ее крик подействовал на офицера К. как удар бича — отпрянув, он внезапно вскинул зонт — острием в мою сторону. «Подыхай, сука!»

Яд! Он целил отравленным кончиком трости в левую ляжку.

Удар!

Но укола не последовало — с дерева на моего убийцу с хохотом бросилось какое-то существо, похожее на отвратительного уродца-подростка, и, выхватив зонтик, принялось прыгать по земле вокруг человека, корчась и скаля зубы.

Это был павиан!

От его диких прыжков зонт звонко раскрылся. Металлический щелк и распах черных крыл напугали обезьяну. Отбросив зонт, она молнией вскарабкалась на ствол вишни и, прыгая с криком с ветки на ветку, скрылась из глаз.

Мой убийца, рыча, кинулся к зонту — но теперь идеальное оружие надо было сначала схватить за рукоять, поднять с земли, сложить крылья, перехватить за талию, вскинуть на изготовку, прицелиться и только после всего этого наносить смертельный удар.

А что я?! Я оставался стоять на месте, словно ожидая удара! Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Так вот что значит выражение: «остолбенеть от ужаса» — я буквально врос в землю, таким ошеломляющим, подлым, внезапным и отвратительным после такой откровенности было нападение врага! Все рассчитали точно! К. был единственным офицером Волчьего логова, которому бы я мог легко поверить и подпустить к себе: значит Учитель действительно мертв!

— А! — вскрикнула Эллен у окна, словно увидела сверху что-то ужасное, то, что мы внизу еще не успели увидеть.

Убийца схватил зонт за рукоять, поднял с земли черный круг на стальной оси, потянул на себя спицы, чтобы сложить крылья, сложил их, перехватил зонт за талию — я стоял по-прежнему как вкопанный, — вскинул отравленное оружие на изготовку, но ударить второй раз не успел…

Все дальнейшее прошло передо мной словно сомнамбулический сон: из лунной зелени больничного парка, от ворот, опустив голову к самой земле, словно принюхиваясь к следам обезьянней крови, прижав ушки, мощными прыжками вылетел черный сгусток. Это была пантера! Черная пантера с круглыми желтыми глазами огромной кошки. Несколько секунд она казалась мне ненастоящей — черезчур страшной, смоляной, кругл оглазой; и вдобавок еще приоткрытая маленькая глубокая алая пасть, усаженная по краям острыми клыками невероятной белизны, и еще — пружинные угольные лапы слишком невозможные здесь, среди стриженной травы, цветов, у стен спящей шведской больницы. Но это была самая настоящая правда! Зверь с затаенной яростью бежал прямо к нам, не сводя неподвижных магнетических глаз с офицера. Пантера изготовилась к прыжку. Тот стоял на пути ее злобы.

Инстинктивно, теряя самообладание, К. выставил перед собой зонт словно шпагу, и когда адская кошка, согласно оттолкнувшись всеми четырьмя лапами от земли, страшным комком взлетела в воздух, отчаянно и безнадежно ткнул ей в морду ядовитым острием, угодив в смоляную шею. Взревев, исполинская кошка обхватила на лету его голову — слева и справа — передними лапами, вонзив когти в глаза и щеки несчастного, и подтянув задние лапы почти к горлу человека, — он уже падал навзничь от тяжести зверя — разодрала внутренности жертвы, вываливая наружу кишки несчастного.

Меня вывернуло наизнанку от приступа рвоты, когда пантера принялась стряхивать с задних лап налипший кишечник.

Казалось, я тоже обречен — близость черной смерти была так явственна, что я чувствовал в воздухе кислый запах зверинца, которым воняло цирковое животное. Но!

Но тут наступил черед другой смерти — укол поразил мозг пантеры ядом. Без единого звука, зевая слюнной пастью, пытаясь, если нельзя вздохнуть, хотя бы отхватить клыками глоток свежего воздуха, зверь в агонии катался по земле, корчась от судорог, пытаясь рычать. Напрасно! Гремучая смесь выдавила из орбит глаза, на янтарные жемчуга наползли веки, и взгляд погас.

Истошные крики медсестры разбудили спящую больницу. В окнах стал вспыхивать свет. Вот-вот в сад выбегут санитары. Беги, Герман, беги! Полукашляя, полупрыгая от сухой рвоты, я нашел в себе силы подбежать к телу и обыскать пиджак мертвеца, его мокрые от крови карманы. Я искал ключи от машины. Искал. Нашел и кинулся опрометью к выходу, к месту парковки автомобиля. Это был взятый напрокат «Фольксваген». Я с полоборота завел мотор и рывком бросил машину на ночное шоссе, ведущее к городку.

В мозгу взрывалась только одна мысль — как искра зажигания — тебя спасли, Герман! Спасли!

Но я не спрашивал, кто это сделал с такой устрашающей силой?

Я знал ответ на вопрос.

И спасли тебя потому, что ты убил своего Учителя. Убил совершенно нечаянно, кинувшись с головой на дно. И маг повторил твои телодвижения, как раньше ты повторял каждый его жест! Все кончено, Герман! Змея вцепилась в собственный хвост и стала кольцом. А кольцо никогда не умирает!

Остальное можно изложить в двух словах. Я приехал в порт островного городка незадолго до отхода морского парома до шведского Вестеринка на материке. В машине офицера я нашел все о чем он говорил: одежду, обувь, деньги и подложные документы на свое новое имя, плюс наручники — мертвеца готовили к депортации. Мне удалось добраться до Стокгольма и — через Хельсинки — железной дорогой, вернуться наконец в Санкт-Петербург… И вот я снова стою на железнодорожном вокзале, как стоял в начале своей короткой жизни. Поезд пришел ранним утром. Теперь тебя зовут Виктор, а не Герман. Ты остался один на опустевшем перроне. Тебе некуда идти. Тебя никто и нигде не ждет. Ты не знаешь кто ты такой, откуда и зачем явился на эту грешную землю.