Короткая передышка на берегу моря. — Снова погоня!. — Волк идет по следу. — Чтобы уйти от смерти, я начинаю марафонский заплыв.

Скромные вьюнки были моей любовью. Где бы ни росли, не вились их гибкие бледнозеленые змейки, я всегда наклонялась над жемчужной чередой матовых цветов, успокаивая взор в нежной глубине лилейного граммо-фончика. Вьюнки почти не пахнут, тем сильнее таинство. Так веет прямо в сердце память о потерянном счастье. На глаза наворачивались тихие слезы. Там, в снежном водовороте нежности мерещилась любовь, которой я больше никогда не встречу. Кажется, что ты медлишь не над чашечкой вьюнка, а ждешь любящий голос у полуоткрытой двери, и в этом голосе будет столько отрады, столько ласки, но чу! — доносится подозрительный звук. Отпрянув от цветка и выпрямив спину, я поспешно оглядываюсь по сторонам — моя жизнь так ужасна! Я бреду по безлюдной улочке дачного поселка Верлиоккала, который вытянулся вдоль правого берега Финского залива. Залив языком выходит в Балтийское море, а там, там берега Финляндии, Швеции, Европа! Там мое спасение.

Но я сильно забежала вперед.

Начну все по порядку.

Увидев из окна отходящего поезда бегущего Марса с бандитами, я поняла, что каким-то образом погоня вышла точно на мой след. Одна надежда — они не успеют заскочить в уходящий экспресс. Й все же, раз началась полоса невезения, она долго не кончится.

Оцепенев от страха, я ждала когда они пойдут вдоль вагонов, открывая подряд все двери купе, все сортиры… Но ко мне никто не заглянул, кроме проводника.

И все же было ясно — поезд обязательно догонят и меня встретят в Питере, а может быть и еще раньше.

Как нарочно, мне, вдобавок, не повезло с соседом, который был то ли мертвецки пьян, то ли обожрался наркоты. Я безуспешно пыталась привести его в чувство, дала таблеток, наконец он забылся тяжелым сном и я вышла на разведку. Конечно это было глупо, птичкам в разгар охоты лучше сидеть в гнездышке и не высовываться. Я надеялась, что мой роскошный парик скрыл лицо, и отправилась глотнуть кофе в вагон-ресторан. Ничего подозрительного, если не считать, что соседи за моим столиком — пожилая пара — о чем-то гадко шептались, глазея на меня, с гадким карликом, который слишком долго вертел в руках меню с тремя блюдами. Я успела заглянуть туда и узрела фотокарточку… своего бедняги соседа! Что бы это значило? Я навострила ушки. Выпила вместо одной три чашки кофе, засекла еще одного малого с пистолетом в кобуре под локтем.

Пожилая пара говорила по-французски и до меня долетали слова об ужасном русском сервисе, о непрожарен-ном бигосе, о том, что вся минеральная вода газирована…

Вернувшись в купе я решила уносить ноги подальше от своего соседа. Пыталась растолковать ему об опасной слежке, но он соображал явно с трудом, спрашивал: кто я? Мужчина или женщина? Женщина! И я напялила на него свой парик. Зачем? До сих пор не знаю — действовала по наитию. Тут произошла одна кошмарная сцена, героем которой стал один подозрительный малый, но она настолько омерзительно кончилась, что меня до сих пор выворачивает на стенку как только я вспомню. Пропустим до другой оказии.

Единственное, что я успела в этом кошмаре — заглянуть на ходу в свою спасительную книжку, палец ткнулся в Золушку и я устремилась к золе! — бегом! — сломя голову! — стремглав кинулась прочь из ловушки по пустому коридору, но добежав до конца, умерила шаг, взяла себя в руки: мой бег в ночной час мог привлечь опасное внимание. Я шла к голове поезда, соображая как поступить. От проводника я знала, что по всей дороги от Москвы до Питера будет только одна пятиминутная остановка в Бологое, где вроде бы меняют бригаду. Но Марс тоже узнает об этом, и если его бандиты опоздали в Питере, то, наверняка, сядут в экспресс именно там… Я уже решила рвануть стоп-кран и прыгать с подножки, но… но пейзаж за окном был так дик — лес, ночные полустанки, водонапорные башни, снова лес… и я, с новой дорожной сумкой, в джинсовом жилете, в модном дождевике из бутика! Меня изнасилует первый встречный путевой обходчик, а потом будет трахать весь отдел железнодорожной милиции: держи в рот, московская бля… увы, моя родная Медведия существует не для ночных прогулок красивых девиц, а для мирового ужаса.

И, надо же, поезд стал тормозить.

И, дергаясь членами, встал на полустанке посреди леса.

Это могли быть бандиты Марса, подумаешь, дать красный сигнал на семафор! И все же я решила рискнуть. Была не была, и кинулась по земле к электровозу, прямо к машинистам. Если бы они были трезвы — туши свет! Но ребятки наподдавались пивка и мой куриный вид их не смутил, а баксы, которыми я семафорила в руке были сразу замечены. Я сплела историю о том, что ко мне в купе пристают сразу три кобеля, морячки-балтфлотцы, что я еле унесла ноги. Одним словом, машинисты потеснились, взяли деньги, угостили пивком. Разве такое возможно в Европе! Страх потерять работу превратил людей в сволочь… Я даже смогла подремать пару часов. А когда поезд стал медленно брести через привокзальные стрелки, развилки и чехарду семафоров, я сиганула с подножки локомотива на кучу шлака. Уйя! Ободрала локоть и припустила через рельсы со скоростью бешеного зайца.

Грязная, перепачканная сажей, я выбиралась из вокзального лабиринта чуть ли не целый час. Почистила перышки в отвратном туалете случайной кафешки. Проверила сумочку: деньги, паспорт, кредитные карты, оружие… все на месте, взяла такси и рванула сразу из Питера в Выборг! Аж за двести километров. Доллары в моей нищей расейской африке делают с людьми чудеса. Шофер гнал, как сумасшедший и пару раз мы чуть было не разбились. В Выборге я первым делом заглянула в магазинчик, где сменила свою разодранную шлаком и рельсами одежонку. Купила все те же тривиальные тряпки: джинсы, свитер, ветровку «Адидас», майку «Рафф». Было хотя и солнечно, но прохладно.

Неужели сейчас март?! Я никак не могла поверить, что провела в охотничьем домике Марса семь месяцев! Как я попалась? Кто меня опоил сонной дрянью? Почему принимала бандитов за людоедов? Каким образом сумела очухаться от наркоты?!

Из магазинчика я вышла типичной российской девушкой-туристкой без затей и претензий. Только дуры могут приехать на Балтику в такую рань сезона. Нашла автовокзал и на обычном рейсовом автобусе уехала в какое-то неизвестное Камелльсуу, если правильно запомнила название… Швырять деньгами, тем более валютой в приграничном Выборге — большой риск. Тебя хорошо запомнят и выдадут с потрохами первому любопытному бандиту. За окном автобуса шли пустынные обрусевшие виды бывшей финской глубинки. Холодное солнце. Серые крыши. До сезона было минимум два месяца — после зимы Балтика прогревается к концу мая, а то и позднее. Надо было как-то объяснить свое появление. Правда мне повезло, март стоял великолепный, большая редкость для тех мест: кое-где уже зацвела сирень. Воздух отливал серебром и золотом. Дышалось легко, полной грудью, жадно.

На конечной остановке из автобуса вышло только двое: я и моя будущая хозяйка — Термина Карловна — солидная красивая седая дама русско-немецких кровей. Она скрывала свою близорукость и приняла меня поначалу за молодого человека — в Выборге я остриглась почти под ноль: «Вы хотите снять комнату?» — «Нет, мне нужна целая дача». — «Тогда посмотрите мою, молодой человек». Она уселась на мопед, стоявший тут же у остановки без всяких цепей и снятых колес против угона, посадила меня сзади на жесткое сиденье. По дороге я размышляла — стоит ли мне воспользоваться ошибкой дамы и на самом деле выдать себя за молодого мужчину? Я ведь часто играла Арлекина в своих клоунадах… без грима, с плоской грудью я действительно походила на юношу.

Нет! Не стоит заигрываться — и мы вместе с ней посмеялись над «молодым человеком».

Приглядываясь к Гермине, я в тот день не почувствовала никакой опасности. Моложавая одинокая дама лет пятидесяти пяти, третий год как овдовела. Черные очки от солнца во все лицо. Ухоженная кожа, отполированная лосьонами. Крупные искусственные зубы. Нитка белого жемчуга на шее. Я не сразу заметила, что у нее нет левого уха. Эта столь пугающая безобразность была искусно спрятана под пышной прической. Гермина завивала волосы и подкрашивала брови — чувствовалось, она еще хочет пожить в свое удовольствие. Вот почему ей так нужны деньги. Вот почему она не задает лишних вопросов и держит язык на замочке: сдать дачу на пару месяцев раньше начала купального сезона! Да хоть черту с рогами… и она в пол-уха слушала мою невинную ложь о причинах столь раннего приезда, слабые легкие, депрессия.

Дача — сливочный финский домик на лужайке посреди скромного сада мне понравился с первого взгляда своим радостным обликом, он почему-то напомнил мне горсть разноцветных драже в зеленой ладошке. Внутри было и просто, и светло, и уютно. Обходя комнаты, я не почувствовала никакой опасности. После марсовой виллы под Москвой простота умиляла: закопченный камин, кривые полешки в очаге, голубой умывальник, чистые полотенца, вазочка из обожженой глины с букетиком душистых ландышей — я радовалась, как радовались сначала Гензель и Грета домику с леденцовой крышей, где жила ведьма.

— Ура, ваш домик, Гермина, настоящее чудо! Сколько?

Хозяйка не стала жадничать и назвала весьма умеренную цену. По рукам! Она попросила задаток. При виде гладеньких долларов ее глаза хищно встрепенулись острыми клювиками. Извинившись, Гермина при мне проверила валюту на детекторе фальшивок и окончательно успокоилась: у авантюристки были настоящие деньги. А ее словам про слабые легкие и депрессию — грош цена.

Сама хозяйка жила в крохотном домике-сторожке в глубине сада, что меня тоже устраивало — и рядом, и не на глазах.

Я съежилась над белоснежным букетиком ландышей. Боже, его аромат так страдал, так болезненно таял душистым ледком на солнце, его тень на столе так мелка, что похожа на капли росы. Я забыла, что на свете есть нежность. Ландыш! Твой символ — чистота, вспомнила я строчки из гороскопа цветов, а твое щедрое открытое сердце угрожает собственной природе, ты можешь быть сорван беспощадной рукой собирателя гербария или просто любителя тонкого аромата. Женщине-ландышу необходим надежный защитник…

Тут я опомнилась — хозяйка следила за мной во все глаза.

Почему я сразу не насторожилась!

В доме имелся телефон. На всех окнах — решетки. Вдобавок, снаружи можно было закрыться ставнями. Что ж, в случае нападения я смогу обороняться как в маленьком форте.

Я попросила Гермину только унести клетку с кенарем. Его пение могло бы скрадывать шаги непрошеных гостей.

Чистенький дачный поселок с трудным названием — Верлиоккала, или Вермяоккала — змеился вдоль холодной речушки Веймолы, берега которой поросли ольхой. Сделав два зигзага, речка впадала в морской залив. Море! В тот солнечный мартовский денек оно смотрелось хмурой холодной далью и только на горизонте вдруг начинало маняще и жарко сверкать солнцепеком ртути. Волны набегали на песчаный берег с орлиным клекотом и жадно клевали мою маленькую красную руку. Закатав джинсы и сняв кроссовки, я забрела в воду. Бррр! От холода к коленям побежала гусиная кожа, и все же я ощущала дуновения солнца, а подошвами — нагретую рябь волнистого дна. Боже, еще никогда я не была так одинока — никто не любил меня, кроме одной Фортуны. Эй, великая сука фарта! Я посмотрела на запад. Там, там осталась моя свобода. Там, мои друзья-клоуны из театрика на колесах, там афиши на. которых хохочет во весь крашеный рот клоунесса Катя Ку-Ку, ау, мои дорогие дружки, я бросила вас на улице Млада Гарда в Праге, в комнате с ковром во весь пол для занятий гимнастикой… Свобода, ау! Она ждет свою блудную дочь.

В морской пустыне виделся только пограничный катер с двухглавым орлом на борту. Отсюда до границы с Финляндией было что-то около десяти километров. Рукой подать!

На обратном пути я подобрала прямо на тропинке раненую птицу. Это оказалась пестрая кукушка. Какой-то хищный зверек покалечил ее крыло острыми зубами. Я принесла несчастную птицу домой — не могу видеть как страдают наши меньшие братья! Обессиленная птица доверилась мне, я кое-как залатала бинтом ее крылышко. Напоила чистой водой. Отыскала корзину, в которой соорудила гнездо из мягкой травы-и свежих листьев. Затем поискала проса или пшена в кухонном шкафчике и нашла полную жестяную банку: насыпала щедро в крышку от чайника, а сама пошла к Термине рассказать о кукушке. Термина тоже любила всякую беззащитную мелюзгу, но когда я довела свой рассказ до жестянки с просом, переменилась в лице. «Господи, что вы наделали, Лиззи! это зерна против мышей. Они отравлены!»

Мы бросились в дом, но было уже поздно — несчастная птичка была мертва.

Я чуть не разрыдалась. Боже, мне всегда не везет! Зачем ты напичкала бедную раненую пеструю кукушку своей судьбой?

Мне тут же пришлось брать лопату и хоронить птицу в неглубокой ямке под садовой яблоней. Когда я стала прибирать корзину, то нашла яйцо, которое снесла кукушка. Оно было еще чуть теплым.

Это единственная смерть, которая лежит на моей совести. Пусть нечаянно, но я была виновата… А утром яйцо кукушки съел хорек.

Если не считать этой грустной истории, все шло нормально целых полтора месяца.

Полтора месяца покоя! Утром завтрак, затем городской бассейн, ужин в ресторанчике на берегу, ночь с книгой в руке и револьвером под подушкой. Словом, я лежала песчинкой в жемчужной раковине, рядом с жемчужиной покоя, щекой к щеке с прохладной полированной гладью, у уютной настольной лампы, на самом донышке судьбы.

Первые признаки адской погони появились только лишь в конце апреля.

К тому времени в моей голове окончательно сложился план дальнейшего бегства. Я ни минуты не сомневалась в том, что Марс с его связямрг в самых верхах московской власти надежно перекрыл мне все легальные выходы из России. Стоит только взять билет на португальский паспорт и я буду арестована в аэропорту, как террористка, аферистка и круглая идиотка. Боюсь, что он и в Европе перекрыл мне ходы с помощью Интерпола — выдать меня за наркокурьера?! Да, раз— плюнуть! И все же там достать меня за шкирку было намного трудней, я могла обратиться к властям. Здесь такой бред исключен. Воб-щем, мне нужно уходить из России нелегально и только там — в Европе! — искать защиты от мужа-убийцы и мафиози. Но как пересечь границу? Я решила — только не смейтесь — сделать это вплавь. Ведь плаваю я гениально. Накупив в курортных палатках местных карт, я тщательно изучила берёг Финского залива, примыкающий к границе Суоми. К несчастью у меня не было карты Финляндии. Но как всегда на помощь пришел случай — заворачивая мусор в бумагу, чтобы отнести сверток в мусорный бак на заднем дворике, я обнаружила, что держу в руках старую финскую карту времен легендарной зимней войны сорокового года. Надписи были сделаны на двух языках — финском и английском. Сличив ее с последними картами я провела фломастером новую линию границы.

Изучив карту и линию берега, я поняла, что можно вполне попытаться по широкой дуге, на что уйдет около суток, проплыть по воде около тридцати километров, скажем, из района маяка на мысе Ристинями до финского побережья где-то в окрестностях Фредриксхема, откуда добираться до станций на железной дороге или автостопом на попутках прямо до Хельсинки. Мужчины марафонцы проплывают 25 километров за пять-шесть часов, но мне не нужна скорость, я вполне могу проплыть это расстояние за время в три раза большее. Примерно за пятнадцать часов. Конечно, это адская трудность! Но у меня нет другого выхода.

К несчастью, финны выдают беженцев обратно, и потому в Суоми нельзя засвечиваться, а нужно мотать дальше, в Швецию. Лучше всего по морю, рейсовым паромом например. Для того, чтобы кататься по Европе мне — свободному человеку свободного мира — не надо никаких виз, это облегчает задачу.

Но как продержаться в воде не меньше половины суток! а то и больше! Нужно обязательно, хотя бы раз, выбраться на берег и передохнуть. А берег — это сплошная граница, собаки-, заставы, наряды и прочий фашизм. Но главное даже не это, не земля проблема, проблема — вода! Даже в самый разгар лета — в июле — балтийская вода едва-едва прогревается до Г7 —20 градусов по Цельсию. Ты замерзнешь живьем, дура!

Значит нужен гидрокостюм. Современный эластичный гидрокостюм с автономным подогревом, плюс компас, водонепроницаемые часы, очки для плавания и наконец — ласты, без ласт такой марафонский заплыв нереален. Хорошо еще бы маленький надувной плотик для отдыха… мммда… а еще нужна хорошая погода, а главное — настоящая удача. Фарт нужен!

Лизочек, ты же абсолютно заговоренный человек, убеждала я свои страхи, с тобой случаются только мелкие пакости, а по крупному счету у тебя всегда полный большой о'кей!

Решено: плыву!

И судьба мне тут же пришла на помощь в виде милого силача, спасателя Юкко, который днем одиноко мотался на катере вдоль пустых пляжей, а по ночам сторожил бассейн, где я часами тренировала свое тело на водной дорожке за сумасшедшие деньги. Готовилась к заплыву. В день я старалась проплывать не меньше пяти километров и вылезала на бортик, только отмотав кило-метрину. Юкко знал толк в плавании. Его восхищал и мой баттерфляй, и длинный кроль, и дельфин, а особенно — вольный стиль, где его изумляла моя манера гребка. Кроме того, я всегда волную мужчин, и Юкко был вовсе не прочь закрутить курортный романчик и вставить ма-нюрке пару крепких болтов. Я не лишала его туманных надежд, но понимала, что поиски гидрокостюма здесь — в двух шагах от государственной границы с Финляндией, в зоне пограничного режима, не смогут не вызвать подозрений и потому пошла ва-банк: Юкко, мне надо уйти за кордон. Здесь мне — хана. Выплыву и меня подберут в нейтральной зоне, на трассе Питер — Хельсинки. Минимум десять часов в воде. Нужен гидрокостюм с подогревом, спасательный жилет, надувной плотик, плавающий фонарик… За все плачу десять тысяч баксов авансом и еще десять тысяч зеленых потом. Открою счет на твое имя в «Дойче банке».

Юкко изменился в лице.

Я страшно рисковала — все местные спасатели — сексоты гэбэ и Тру, но я знала: Юкко сам промышляет контрабандой и 20 тысяч долларов для него огромные деньги.

— Ты что, шпионка? ЦРУ? Моссад?

— Уймись, Юкко, уймись. У шпионов на таможне нет проблем, зеленый коридор вип в обе стороны. Я обычная сука. Жена одного туза. Его банк лопнул. Но ему удалось бежать, а мне — нет. Кредиторы с бульдогами идут по пятам. Мне здесь не жить. Через границу голяком тоже нельзя. Моя рожа нарисована во всех файлах Интерпола, пора делать пластическую операцию и вообще менять пол.

Юкко задумался; молодой жулик конечно не верил ни одному моему слову. В России предательство абсолютно исключено — никто никому заранее абсолютно не доверяет… но понял, что мои дела не шпионские, а уголовные.

Сомневался он и насчет счета в «Дойче банке». Если я уйду, зачем держать сучье слово?

— Только не вздумай меня мочить. Если я не приплыву, тебя на шашлык порежут.

Словом, Юкко согласился помочь за Г5 тысяч зеленых!

А если бы я не выиграла в баккара?

Юкко обещал достать все что нужно через недельку, максимум дней через десять: все гидрокостюмы на спецучете. . .

— Юкко! не пудри мозги — учет был только при Ленине.

Он даже не стал просить аванс. «Отдашь все сразу, на месте».

Я насторожилась — все складывалось на редкость удачно, значит, жди гадостей. Ведь они всегда шли голодной стаей на огонек удачи. И не ошиблась: адская погоня снова вышла на мой след!

В тот субботний день вдруг зарядил нудный дождь, барометр пошел вниз — Гермина вернулась из города с ужасными вестями:

— Лиззи, — она меня звала Лиззи, — какой кошмар. Представляешь, позавчера волк перегрыз прутья клетки и сбежал из городского зоопарка. Крупный степной волк. Нет, чтобы бежать за город, в лес, в горы — он принялся рыскать по улицам и охотится на людей. Сначала на автобусной остановке загрыз пожилую женщину. Затем в районе театра нанес рваные раны трем школьникам. Их доставили в госпиталь в тяжелейшем состоянии: откушены уши, кисти рук. Огрызены носы. Один мальчик уже скончался от потери крови. А сегодня волк напал на мужчину, кассира из отделения сберегательного банка и загрыз его прямо на служебной лестнице. Буквально растерзал на куски!

Я похолодела: это неспроста. Спальный вагон— СВ, — которым я бежала от Марса и степной волк — СВ — стоят в одной строке моей судьбы:

— Его поймали?

— Еще нет.

Только тут я вдруг впервые заметила, что у моей доброй хозяйки нет левого уха. От волнения пряди сбились, она забыла поправить прическу, и я увидела черную дыру вглубь черепа и кожу со следами шрамов, словно от зубов.

Гермина мгновенно перехватила взгляд и сказала спокойно о том, что однажды в молодости стала жертвой насильника, который искалечил ее, но ничего не получил от ее тела. И добавила мрачно, что несчастья — проклятья в ее роду, ее мать бандиты выбросили из машины на полном ходу под колеса грузовика, и там она нашла свою смерть.

Я перевела дух и посочувствовала, но в душе не Поверила ни одному слову… а что если ухо ей тоже отгрыз волк?

Мы тут же включили радио: местная радиостанция предлагала жителям сохранять спокойствие, не выпускать на улицу детей, не покидать в одиночку жилище. Волк-убийца еще не пойман, сказал диктор, по тревоге поднята.на ноги вся милиция, пожарники и работники зоопарка. Мужчин, имеющих охотничье оружие, продолжил диктор, просят выйти на добровольное патрулирование улиц и дорог.

Шел девятый час вечера.

Дождь прекратился. Небо опустело от туч. Дачный поселок озарил розовый шар закатного солнца над западным лесом.

Внезапно диктор сообщил, что два часа назад степного волка-убийцу видели на дороге, идущей от города в сторону Вальмесуу. Зверь напал у водокачки на водителя автобуса, который вышел из кабины — сменить спущенное колесо. Волк разорвал горло человеку прямо на глазах пассажиров и, встав на задние лапы, пытался выдавить боковое стекло, но потом убежал в лес. Свидетели сообщают, что зверь настоящее чудовище, что они никогда в жизни не видели столь крупного волка.

Термина сказала, что та водокачка стоит как раз на половине пути от города к дачному поселку, что волк может свернуть по развилке шоссе в нашу сторону, на Вермиокку. Она боялась идти к себе в домик. Я тоже была в панике, но старалась не выдавать страха. Шутила. Мне нельзя терять голову, нельзя! Термина же от боязни была сама не своя. Я чуть не ляпнула, что у меня есть оружие — револьвер, но что-то наложило печать на уста. Мне показалась ее боязнь как бы наигранной, она старалась, как дурная актриса, и перебарщивала.

Мы закрыли окна. Я вышла за крыльцо, чтобы, закрыть ставни снаружи. Солнце уже зашло, стояла пора белых ночей, небо светилось ясным перламутровым блеском. Было видно как днем каждую веточку в саду, каждый листочек. Стояла покойная вечерняя тишина, но сердце не верило ей и билось в груди раненой птицей. Что за темная сила преследует меня по пятам! Я искала хоть какие-то знаки судьбы, хоть малейший намек как себя вести. Близость огромного степного волка внушила мне глубокий ужас, я с детства боялась волков больше, чем тигров и змей. Тигры живут в Индии, змеи — в пустыне. А волк есть в каждом лесу. Тут мой взгляд упал на череду цветочных чашечек, это мой любимый вьюнок вился на стене гирляндой жемчужин, застенчиво цепляясь за ржавые гвоздики. Самый верхний граммофончик — еще утром он был бел и свеж —был черен, словно его обожгли коптящим языком зажигалки. Это знак! Это волк смотрел на цветок из глубины сада! Он уже здесь!

Затаив дыхание, я впилась глазами в тесные окрестности вокруг домика: здесь негде было спрятаться. Яблоневый сад стоял слишком редко, за ним шел декоративный штакетник, на котором я заметила чуткую белку; зверек сновал спокойно и деловито. За штакетником проходила узкая тропка, а там, за кустами жимолости, уже горел свет в окнах соседней дачи. Только, пожалуй, дальний угол участка, где тесно росло несколько елок, мог бы спрятать чудовище. Но тихо висели хвойные гребни на елочных лапах. Ни одна игла не упала на землю от зверя в засаде.

Вдруг я заметила, что Термина подглядывает за мной. из окна. Что она прячется за косяк и придерживает рукой слегка отогнутую занавеску. Я, скорее от испуга, чем намеренно глупо стукнула ногтем в стекло и выдала себя. Термина лихорадочно облизнулась, мелькнул красный кончик языка в слюнявой щелке рта, и сделала вид, что ничего не случилось: «Лиззи, идите быстрей, — крикнула она через стекло, — его поймали!»

Мне стало окончательно ясно, что они заодно. И мои страхи разом прошли: нет ничего хуже неизвестной опасности. Теперь я знала, что делать и как себя вести!

Вошла совсем беспечно: «Неужели поймали?»

— Да, только что передали по радио. Но когда я зашла, радио молчало.

И опять мелькание свекольного кончика в щелочке рта… Как же я сразу не узнала этот рот! Точно такой же крупный красный мокрый рот был у нашей врачихи в детском доме, мы звали ее Мамуля Падловна. Эта садистка никогда не трогала руками, а издевалась только словами: я получила письмо от твоей мамули, пойдем прочитаю, и, затащив в лазарет наивного ребенка, читала ему выдуманное письмо полное нецензурных ругательств и проклятий против несчастного дитяти. Многие падали в обморок.

Я стала приводить в чувство молчащее радио, крутить колесико настройки звука и к тайному удивлению хозяйки приемник ожил. Диктор сообщил, что полчаса назад волк-убийца напал на окраине поселка Вермиокка — он рядом! — на двух женщин, ехавших домой на одном велосипеде. Видимо, они ничего не знали об объявленной тревоге. Одной жертве нападения удалось спастись на дереве, пока зверь убивал ее подругу, которую загрыз насмерть.

И тут радио снова замолчало. Я поняла, что где-то перерезан проводок. А вот и мои маникюрные ножницы. Я обычно держу их на ночном столике, а они вдруг оказались на комоде.

— Но, Гермина, — корчила я из себя дурочку, — диктор ни слова не сказал, что волка поймали?

Тут радио вновь захрипело: «Экстренное сообщение! Тревога отменяется, волк только что застрелен милицией на железнодорожных путях за станцией».

Гермина не успела скрыть свое растерянное удивление, после чего подарила мне фальшивый поцелуйчик и пошла к себе в домик, пожелав мне спокойной ночи. Казалось, что смерть волка ее озадачила и расстроила тайный умысел.

Но я уже не верила никому, даже радио, и не собиралась ложится в постель. Глаз не смыкать всю ночь, Лизок! Где твоя книжка-спасительница! Вытащив заветную книгу, я как обычно наугад ткнула пальцем в страницу. Что делать? Спасай! И угодила точь-в-точь в финал самой страшной сказки, где волк съедает Красную Шапочку… Палец отметил: две фразы: «Сказав эти слова, злой Волк бросился на Красную Шапочку и съел ее». Но поверх этих ужасных слов я еще в детстве написала крупными буквами другой финал, а страшный конец зачеркнула. Там было накарябано: «Тут дровосеки услышали крик девочки, ворвались в дом и убили злого Волка. Разрезали Волку живот и выпустили бабушку и Красную Шапочку на свет целыми и невредимыми».

А так я сделала потому, что в другой сказке прочитала именно этот правильный конец и, зачеркав плохой, вписала от руки хороший финал… Русским переводчикам Шарля Перро никогда не нравился подлинный текст страшной сказки, где волк съедает глупую дурочку и они переиначивали Перро на свой манер.

Как мне тебя понимать, милая книжка?!

Видимо, вот как — Лизок, смелей! Действуй по-своему, зачеркивай все плохое, даже если оно напечатано взрослыми буквами! И ты победишь судьбу!

Я погасила свет, чтобы казалось, что в доме все спят. Уложила на постель вместо себя одеяло и прикрыла его простыней, а на подушку приладила шиньон Термины — издали кажется, что это будто бы я сплю в постели. Проверила оружие. Сварила в темноте крепкий кофе и уселась в углу на пол, у окна, которое специально не прикрыла ставнями. Приоткрыла щель в опущенном жалюзи — просто вставила стоймя спичечный коробок между двумя полосками. Отсюда был хорошо виден подход к входной двери… Белая ночь продолжала ясно освещать каждый уголок спящей земли. Мне видны и сад, и кусты жимолости, и тот темный елочный угол. Внезапно мое внимание привлекли две желтых ягоды в глубине темной хвои. Ягоды на елке? Я не верила своим глазам — но вот же они: круглые, крупные, сочные, ярко блестящие, еще мокрые от недавнего дождя, в черно-зеленом лапчатом хмуром мраке. Боже мой! Это же зрачки волчьих глаз. Я спустила предохранитель — щелчок был еле слышен даже моим ушам, и все же глаза в чаще разом пропали. Я припала к окну. Где он?

Белая ночь продолжает хранить полное молчание. Только еловые лапы качаются, словно от порыва ветра.

И вдруг крик. Один, второй. Душераздирающий, жуткий крик.

Я узнала голос Гермины. Хозяйка звала на помощь меня: «Лиззи! Лизззззззиииии!» Что это? Ловушка? Но крик был так умоляюще страшен, что я без колебаний вышла из дома — все таки у меня в руках оружие! — и побежала к домику-сторожке. Будь, что будет.

Вижу — в единственном окне горел свет ночника. Дверь была приоткрыта. Я шла по скользкой от дождя глинистой тропке, держа револьвер перед собой на вытянутых руках. Палец на притопленном курке. Контролирую дверь прицелом. Держу ствол примерно на высоте головы зверя: метр в холке.

И снова крики из дома. Но не крики о помощи, нет! А близкие яростные крики возбуждения. Я не слышала в них ни страха, ни боли, ни мольбы. Скорее по инерции натиска я проникла в домик. Бог мой, хозяйка была не одна. В постели с ней был мужчина. Я разглядела только, что он лежал в позе снизу, а голая безобразная Гермина, извиваясь, как червяк, навинчивалась сверху на мужское естество потным крупом. Еще заметила сильные мужские руки, волосатые как у зверя, которыми он тискал ее мокрые сиськи. Бррр… «Лиззи! Лиззззииии! Лизззи-ии!» — вскрикивала от сладострастия моя мегера.

В полном ошеломлении я отступила назад. Меня не заметили.

Пулей промчавшись по тропке, я вбежала в дом и захлопнула дверь. Закрыла ее .на два поворота ключа.

Тут-то и началось самое страшное.

Включив свет, я как в беспамятстве прошла на кухню выпить стакан холодной воды. И уже допивая стакан, заметила краем глаза пятно на желтом ленолиуме. Неряха! Я взяла тряпку стереть грязь и внезапно разглядела что это глинистый след огромной звериной лапы.

Волк в доме!

Потеряв голову от страха, я вскочила на табурет, оттуда — на стол, а со стола влезла, срываясь, наверх большого старого буфета, где расположилась между буфетной крышей и потолком, в узкой расщелине просвета.

Полетели на пол жестянки с лечебными травами! Такой грохот разбудит и мертвого… но он уже слышал как хлопнула входная дверь и знает — жертва попалась в ловушку.

Я взяла на прицел дверь из кухни в столовую. Никогда еще я так не боялась: до пота на лбу, до дрожи в руках.

В ответ на грохот — полная тишина. Но она. не обманула меня. Я уже прекрасно чувствовала что в доме кто-то есть. И это он — тяжелое злобное косматое чудовище с окровавленной пастью. В привычном цветочном травяном запахе дома явственно прорезался тошнотворный душок человеческой крови и мокрой псины… За дождливый день зверь изрядно промок.

Зверь не подавал никаких признаков жизни. Он охотился за мной и прекрасно чувствовал, что я вооружена. Это была умная бестия. В доме стояла мертвая тишина. Почему так тихо? И тут же, словно мои мысли были подслушаны, я услышала странный скулеж, словно в комнатах пряталась собака, а затем — чу! — раздались крадущиеся звуки — кто-то передвигался наверху, по полу пустой мансарды. О боже, это была поступь огромного зверя. Клацанье когтей по доскам надо мною. Ближе. Ближе. И вот он стоит прямо над головой. Я слышу как он дышит. Как со свистом втягивает ноздрями женский запах сквозь пол. Перевернувшись на спину, я уперлась в потолок револьвером. Где же сердце зверя? Но выстрелить не успела.

— Лиззи! — испуганно постучала по стеклу Термина. Я разглядела только ее темный силуэт за окном.

— Бегите! Он в доме!

Но было уже поздно: засада наверху сорвалась в перестук страшных лап. Хлопнули рамы мансардного окна. И какая-то тяжкая тень накрыла несчастную женщину. Гермина захрипела протяжным свистом перекушенного горла, длинно, безнадежно и одиноко. Это был голос самой смертной тоски. Падая вперед, она разбила вдребезги оконное стекло и повисла на прутьях оконной решетки. Волк вдавил тело с такой силой, что прутья раскроили человеческий череп, а зубы человека перекусили собственный язык пополам. Кровь хлынула из открытого рта на подбородок. Но самого зверя я не увидела! Волк словно прятался за телом Термины, разрывая когтями убийцы плоть от затылка до пояса и перекусывая до конца трахею и шейные позвонки. Я слышала только отвратительные звуки вспоротого мяса, когда оно пищит на разделочной доске под напором лезвия.

И вдруг все стихло. Словно зверь понял — ошибся.

Я и Термина остались наедине друг с другом. Теперь ее жемчужные глаза стали похожи на кровавые маки. А уродливая голова без левого уха вылезла из волос. Оказывается, она носила парик. Несчастная была абсолютно лысой. И сегодня надела мой клоунский рыжий парик, который видимо стащила из дорожной сумки. Зачем? Хотела навести на мой след? А эти вопли на всю округу: Лиззи! Лиззи! Что ж, ты добилась того, чего хотела: смерть услышала призыв и пришла на порог твоего дома.

Теперь настал мой черед.

И мы оба знали об этом.

И снова по дому расплылся тихий скулеж.

Еще сильнее вжавшись в стену я снова взяла на прицел распахнутую дверь из кухни. Труп Гермины потрясенио смотрел в дом, повиснув на оконной решетке.

И вдруг я увидела его. Волк бесшумно возник на пороге — огромный, страшный, чуткий — и сразу посмотрел вверх прямо в мои глаза. Меня поразил именно этот чисто человеческий взгляд снизу вверх. Ведь в кухне было столько предметов, но он знал, куда я взобралась. И еще меня потряс его взгляд — язвительный, полный презрения. Казалось, своим взглядом он снимает с тебя кожу. При этом это был взгляд неописуемой злобы.

Да это же человек! Убийца в волчьей шкуре! Сатана на четвереньках с чуткими ушами на огромной лобастой голове зверя.

И в кромешной пасти он держал соседского щенка! Так вот кто скулил? Он был еще жив и жалобно постанывал розовым зевом. Волк держал щенка перед собой живым заслоном! Я… я не могла стрелять. Палец примерз к курку. Насладившись моей паникой, он угрожающе рыкнул, хрустнул косточками щенка и швырнул на пол мертвую тряпочку. И пропал. В приступе отчаяния я открыла стрельбу по пустому дверному проему: бах, бах… Эхо так ударило по барабанным перепонкам, что я тут же опомнилась: из 7 в барабане осталось 5 патронов.

Больше волк не появился.

Я ждала, что выстрелы услышат соседи. Выстрелы и мой крик о помощи: «Помогите! Спасите!»

Гермина дрогнула и закрыла рот. Она была мертва, но жилы еще конвульсировали. Куда делся ее мужик?

Прошла минута, вторая. Прошло полчаса. Оставаться наедине с трупом Гермины на прутьях не было больше сил. Я стала медленно спускаться со шкафа. Спустилась, поводя стволом словно змея жалом. Спрыгнула со стола на пол. Закрыла глаза Термине. Прости, что я убегаю… мы встретимся на небесах. Осторожно вышла в столовую. Телефон! Волк перегрыз провод.

Белая ночь была все так же светла, тиха и безмятежна. Небесный перламутр струил легкую нежность. Приближался рассвет. Даже в еловом углу стало светло и пусто. Бежать! Я схватила дорожную сумку, где всегда — на всякий пожарный случай — держала самое необходимое для бегства и поспешила к домику несчастной Термины за мопедом.

Я уходила не оглядываясь. Вид Гермины на оконной решетке был кошмарен — волк содрал с нее кожу до пояса: кровавый шлейф мяса отогнулся языком беса до самой земли.

Вбежав в домик, где хозяйка держала мопед в тесной прихожей, я страшно перепугалась: волк!… нет это была какая-то косматая шкура, брошенная поверх постели. Может быть и волчья. А поверх шкуры валялся огромный вибратор, шнур которого тянулся к розетке. Так вот с кем ты занималась любовью, Термина!

Схватив мопед, я укрепила на заднем сидении сумку, давнула педаль газа. Раз, второй… Только не откажи! Моторчик нехотя чихнул, недовольно заурчал, как сторож, разбуженный ночью, затарахтел. Я оседлала сидение и поехала к калитке, держа руль левой, а револьвер правой рукой.

Конечно он прекрасно слышит мой громкий выезд в ночи, а может быть и видит из чащи, как я мчусь по середине пустой дороги через спящий дачный поселок на шоссе. Догоняй, гад! Я выжимала из мопеда все, на что он был способен и — черепахой — летела по сырому асфальту. Чтобы не упустить меня, преследователь должен открыто выскочить на шоссе и пуститься вдогонку. Ломиться вдоль дороги, сквозь деревья —бессмысленная трата времени.

Словом, я неслась во весь опор чахлого создания, привстав с сидения и налегая на руль. День тоже привставал на цыпочки, стараясь выглянуть из-за плеча ночи: кто там спасается бегством?

Как назло, на шоссе ни одной живой души. А ведь здесь так рано встают. Спасите! Я чуть не разрыдалась: я снова убегаю! Почему меня всегда убивают?!

Чих. Чих. Чих… Мотор зачихал. Кончился бензин! Проклятье! Я налегла на педали.

И тут же сзади появился автомобиль. Новенький «БМВ». Цвета мечты. Авто властно посигналил — я ехала по середине дороги. Резко свернув на обочину, я швырнула мопед к ногам и принялась отчаянно размахивать руками и орать: помогите!

Авто просигналил еще более властно: отвяжись, и, не сбавляя хода, уже пролетел мимо, как вдруг стал резко тормозить и проехав метров на двадцать, даже стал любезно пятиться задом в мою сторону. Хватаю сумку, вперед!

Но подбежав к дверце, я обмерла: за рулем сидел тот самый черный верзила, которого я видела в Праге, а на заднем сидении маячила та самая дама, спустница африканца, что следила за мной у собора Св. Вита! Это в ее номере мы побывали с Марсом! Это в ее ванной плавала спящая Вера Веревочка!

Моя рука обожглась об автомобильную ручку. Я не знала, что сказать. Язык прилип к зубам.

— Что с вами? — дама слегка опустила боковое стекло. Как она была похожа на тетушку Магду! Крашенная богатая сука.

— У меня… у меня кончился бензин. И я могу опоздать на поезд.

Может быть меня не узнали. На голове дурной ежик волос. Загар.

— Вы очень неосторожны, молодой человек. Нельзя так выскакивать на дорогу. Пабло чуть не сбил вас.

Меня не узнали! Но как близко, близко стала кружить погоня…

Африканец молчал, изучая меня в зеркальце заднего вида. На его могучей шее боксера желтел небрежный платочек из желтого шелка в леопардовых пятнах. Внимание — опасность.

— Я заплачу, — я стараюсь говорить как можно ниже. На удачу мой голос со страху сел, навалил в штаны.

— Не нужно. Вы приехали отдыхать?

— Да. Снимаю тут комнату, но вот получил телегра-шку: у бабушки плохо с сердцем. Это уже второй инфаркт, — врала я напропалую, — Показать телеграмму?

— Что вы! Не нужно. Но ваш мопед?

— Черт с ним. Он старый, плохой. Дешовка.

— Пабло, рткрой.

Черный протянул свою мощную лапищу и открыл заднюю дверь.

«Быстрей открывай. Быстрей же». Торопила я его про себя, близость волка превратила меня в истеричку.

И я полезла в пасть к врагам.

Авто мягко помчался вперед, оставляя позади чудовище в волчей шкуре.

— Ранним утром, на старом велосипеде, посреди леса… — хмыкнула дама, — вы слишком беспечны, молодой человек.

Ага, она знает о волке!

— Я не первый раз здесь еду, — отвечаю как можно развязней.

— Надо слушать радио…

— Мэм, — вдруг перебил черный на французском, — я чую, что этот юнец — вовсе не парень. Посмотрите внимательней.

Дама вздрогнула и обернулась ко мне:

— Вы говорите по-французски?

— Нет, — ответила я.

— Кажется Гepcy в детстве учили французскому, — рискнула она прошипеть шоферу.

Герса! Это мое второе имя.

Дама нервно щелкнула зажигалкой и, закурив тощую сигарету, покосилась в мою сторону в глубочайшем замешательстве.

— Мы ищем одну девочку, — сказала она наконец и достала из сумочки на коленях фотокарточку.

Тут настала очередь моей растерянности — с фотографии, сделанной «Полароидом», на меня смотрела несчастная Вера Веревочка… в белом больничном халате с куцыми рукавами она сидела на больничной же постели на фоне больничного кафеля. Ее причесали и умыли. Разглядывая снимок, я снова убедилась в том, что за все прошедшие годы она не выросла и не изменилась.

— Эта тяжело больная девочка единственная дочь наших друзей. Она похищена из частной клиники медсестрой, которая требует с родителей большой выкуп. Наши друзья согласились платить. Но медсестру нашли убитой на одной даче недалеко отсюда. А девочка исчезла.

— И давно сделан этот снимок? — медлила я стараясь унять дрожь в коленках.

— Перед самым похищением. В день рождения. Месяц назад. А вот та медсестра, — и дама толкает в мои пугливые руки второе фото, на котором я вижу собственное лицо.

Но постойте! Где сделан этот снимок? Я в вечернем платье для коктейля — с черным лифом на тонких бретельках. На голове — диадема. Ну конечно же! Я надевала его когда мы жили в Лувесьене, под Парижем. И снимок сделал сам Марс. Хорошо помню тот вечер…

— Постойте, постойте, — оживляюсь я с неестественной живостью, — кажется, я видел ее на пляже… Ну да. Она загорала без лифчика. Классная девочка! Вы говорите она убита?

Сомнения рассеялись, этот снимок они могли получить только от Марса. И случилось это недавно. Значит теперь они заодно.

Мамочка! Весь мир против меня…

— Да, убита.

— И давно?

— Две недели назад.

— Странно. Я видел ее вчера утром на пляже. Потом началась эта паника с убежавшим волком и пляж опустел.

— Пабло, — переводила дама мои слова чернолицему громиле, — он утверждает, что видел Герсу вчера на пляже… Нас обманули, она еще жива.

Что значит «еще»1 Я буду жива «всегда», падлы!

— Мэм, я не верю ни одному слову, — ответил черный. — Он вовсе не тот за кого себя выдает. Присмотритесь, этот парень ни разу не брился. Воняет туалетной водой для баб. По-моему, это сама Гepca.

Его мрачные глаза полыхали в зеркальце белками быка.

— Гepca.,. — дама старалась не глядеть в мою сторону. Она была в замешательстве.

— Она прекрасно понимает все, что мы тут болтаем, но не подает виду. На ходу ей не выскочить — машина идет слишком быстро. Руки держит на коленях. Джинсы в обтяжку. При себе оружия нет. Если только в сумке, но сумка застегнута на молнию. Если она дернется я раскрошу ей череп из «Магнума». А вы заслонитесь, мэм. Будет много кровищи.

— Извините, что мы перешли на французский, — дама скосила глаза в мою сторону, начиная узнавать мои черты, — но Пабло так волнуется за меня. Этот ужасный волк…

— Пожалуйста. Французская речь так красива. Даже если не понимаешь ни слова.

— Где наручники?

— В отделении для перчаток.

Черная лапа тянется к ящичку на передней панели.

Я напряглась — никогда еще судьба так не смеялась: угодить из огня в полымя… тут никакой фарт не спасет…

Тут машину резко дернуло и авто пошел резко вихлять по дороге. Шофер сбросил скорость. Наверняка лопнула шина.

Чертыхаясь, громила остановил «БМВ» и полез за домкратом в багажник — менять колесо.

В полном молчании мы с дамой остались сидеть на заднем сидении и все, что случилось потом видели, прикипев к месту.

Слева от дороги широко качнулись еловые ветки и на шоссе, — мягким и прицельным взлетом тяжкого тела — выпрыгнул волк.

— Волк!

Расстояние от обочины до машины он преодолел в два прыжка. Первый прыжок был прыжком засады, второй — прыжком нападения. Прижав уши к черепу, не сводя желтых кругляков с человека, зверь оттолкнулся задними лапами, и волчья туша на один миг повисла в воздухе. Направляя удар, волк нацелил когти в лицо, и стал оттягивать от пасти кожу в окровавленной шерсти, обнажая клыки, огромные и острые, как сосулины на краю крыши.

Шофер оглянулся сначала на автомобиль, на звук нашего крика, и только затем обернулся в сторону зверя. Поздно! Волк уже падал с отвесной стены прыжка прямо на грудь. Человек успел только вскинуть руки и растопырить пальцы, словно мог оттолкнуть падение живой глыбы. Напрасно! Лапы вонзили когти в правое и левое плечо жертвы, а пасть — изгибаясь — во весь алый размах зубов повисла на лице несчастного стиснутым сгустком клыков, желваков, жил, шерсти, слюны… Тьма усмехнулась. Под невыносимой тяжестью когтей одежда и кожа на плечах человека затрещала по швам, и рваными ранами, рывками устремилась вниз, а лицо, скомканное пастью волка и скрученное в кусман боли, брызнуло паром. Кровь! При этом задние лапы волка, махом скользнув по коленям жертвы, прочно уперлись в асфальт и резко прибавили силы клыкам. Я закрыла глаза. Лицо было сорвано со всеми подробностями бровей, глаз, носа, ноздрей и губ до грубого откоса из лохмотьев орущей человечины. Умирая, тело упало сначала затылком на капот машины, затем — спиной на бампер и эти жуткие костлявые костяные перестуки по металлу показались мне стуком самой смерти в окно моей жизни.

В тот миг, когда стоя на задних лапах и раздирая грудь, волк, мотая мордой, сдирал с лица кожу, зверь показался мне опять человеком, в звериной шкуре, а его страшный укус — поцелуем. Так целует тот, кто одержим сатаной.

Только тут я почувствовала как глубоко вонзились от страха ногти соседки в мою ладонь. Шок объединил нас.

Порывшись мордой в перекушенном горле, волк достал пасть из алой норы, отгрызнул налипшую кожу, отряхнулся от брызг крови, как собака от дождевой воды и, подняв морду до уровня бокового стекла, совершенно осмысленно поискал глазами ада меня, и, только лишь чуть мазнув взглядом по лицу женщины, устремил на меня взор нечеловеческой злобы. Он светил в полумрак кабины двумя желтыми лучами из фонарика дьявола. И я почуяла как свет глаз озарил мои щеки. Ты обречена, говорил этот взор.

Я онемела — оказывается зверь прекрасно запомнил меня!

Между нами оставалось только лишь тонкое стекло; Вскинув передние лапы, волк ударил костяшками когтей по стеклу со всей силой преследования — стекло покрылось густой паутиной из трещин. Оттолкнув даму, я — мамочка! — принялась шарить рукой в боковом кармане дорожной сумки, достать револьвер.

Прильнув к стеклу, волк пытался сквозь трещины рассмотреть, что творится внутри и, перехватив мой поиск, вспрыгнул на крышу. Машина просела на рессорах. Я — мамочка! — выхватила наконец пушку, но стрелять не пришлось. Опять!.. Донеслись крики. Гудок автомобиля. Зверь спрыгнул на дорогу и исчез в лучах солнца. Я оглянулась на заднее стекло — по шоссе к нам катил милицейский газик с мигалкой на крыше. И отчаянно гудел, отпугивая хищника.

В состоянии полной истерики я обрушилась на незнакомку: «Зачем ты меня ищешь, сука?! Говори, гадина?! Кто ты? Кто? Отвечай, падла! Считаю до трех!»

Дама была в полной прострации.

Я колотила ее кулаком левой руки по голове, а стволом раздирала крашенный ротик. Я так глубоко толкну-( ла оружие, что она зашлась от рвотных судорог. Голова моталась как у куклы, глаза остекленели. Она была невменяема.

Тут накатил вой милицейской сирены. Я опомнилась и спрятала револьвер. Дрянь потеряла сознание.

Что дальше?

Дальше я потратила не меньше часа, втолковывая двум лейтенантам в погонах обстоятельства трагедии.

Шофер был еще жив, и его умчала скорая помощь. Даме было так дурно, что ее тоже увезли в больницу. Я на всякий случай запомнила, куда именно, но это не пригодилось. Только лишь в семь утра меня отпустили и даже любезно посадили на проходящий мимо рейсовый автобус до города.

Я позвонила Юкко с автовокзала. Он ждал моего звонка и назначил встречу в кафе на набережной. На море было неспокойно. Волна шла на берег с пургой пены и колошматила гальку о гальку. Я пришла вовремя, а мой обалдуй опоздал. Все, что я просила, было исполнено. Ура! Дай я тебя расцелую, говнюк… Юкко отвез меня на спасительную станцию, где в полутемной комнате для лодок показал гидрокостюм. Это был классный костюм для диверсантов-подводников, только без акваланга. Особенно мне понравились ножны, в которых к правой ноге пристегивался замечательной красоты и остроты кортик. Я самым тщательным образом осмотрела эластичную резиновую тжань — нет ли порезов?

В нудных подробностях осмотра моя душа невольно успокаивалась. А близость бегства унимала заячий перестук сердца. Адский волк не выходил из головы.

Юкко демонстрировал ручной компас, слитый с часами, непроницаемыми для морской воды, узкий карманчик с иглой — ее нужно вколоть в икру, если схватит судорога; пояс-патронташ с капсулами питьевой воды — пластмассовый кончик легко открывался зубами, — и пей, спасательный жилет исключительной добротности: он способен держать на плаву в самый жестокий шторм и в то же время не мешает плыть вперед, надевается поверх костюма; наконец ласты, литые, гибкие, с высокой горловиной, их не сдернет шальная волна. Словом, полный кайф!

Ночью мы поехали в бассейн.

Я примерила новый наряд Золушки. Ну, рыба рыбой! Поплавала по дорожке. Скорость заплыва немного выросла. Опробовала технику подогрева. Уйя, тепло! Осмотрела, обнюхала, ощупала руками, попробовала на зубок все, что только смогла. Ведь речь шла о моей жизни и смерти.

Стараясь подружиться с новыми вещами я, плавая, целовала резиновую кожу, компас, ласты, даже иголку против судорог покрыла поцелуйчиками — это мой стиль: все вокруг нас живое, в каждой вещице есть тайное сердце, и ее надо приручать, влюбить в себя. Мертвым на земле может быть только человек.

Юкко нервничал больше меня. Он боялся двух вещей — что у меня нет денег, раз, и что погода вконец испортится, и я затяну с побегом, два.

Для расчета я повезла его в банк, к банкомату, где по пластиковой карточке Visa сняла со своего счета Г5 тысяч зеленых. За меньшую сумму Юкко не стал бы стараться. Кстати, гладкие красивые денежки напугали его еще больше. Отныне он становился моим соучастником. Море между тем — как нарочно! — продолжало штормить. Для конца мая — большая редкость. И речи не могло быть о выходе в море — ведь надувной плотик Юкко добыть не смог. Кроме того ему предстояло выйти на спасательном катере как можно дальше от берега в Финский залив и только там — в точке Икс — я начну свой марафонский заплыв, спрыгнув с бортика в воду. Вообщем, надо было переждать погоду. Отель? Дача? Городская квартира… все слишком опасно, мой враг вышел на след. Дама давно очухалась, и Марс уже знает район моего спасания. Прошли времена, когда Балтика ломилась от туристов. Сегодня это пустыня, любой новый человек заметен. Выход нашел Юкко — старый маяк! Там работали его друзья — метеорологи: Тоже контрабандисты.

Старый маяк!

Это была живописная романтическая башня с маленькой круглой комнатой наверху — бывший маячный фонарь — сплошное стекло во все стороны, где располагалось нехитрое хозяйство метеостанции. Наверх вела крутая винтовая лестница из железных ступенек. Маяк был построен еще финнами до зимней войны сорокового года. Русские по назначению его не использовали. Новый, более мощный маяк был построен дальше, на краю каменного мыса Растиоми. Но он тоже бездействовал как маяк и использовался пограничниками для ночной подсветки воды. На нем был установлен Первый прожектор!

Бтухая пустынная местность. В ней было свое грозное очарование. Я смотрела из стеклянной башни — сквозь грязное окно — на море и видела, что оно начинает стихать и разглаживаться рукой Господа. Мелеет ветер. Крики чаек все гуще и слышнее. Набег волны на камень сменяет гнев пены на милость глади. Кайма шторма подшивается сияющей ниткой ровного контура. Юкко обещал вернуться засветло. Пахло морем, солью, камнем, прогретым деревом. Сегодня ГГ июня —шторм гулял почти две недели. Расстелив на дощатом столе свою старую карту Финского побережья, я запоминала очертания береговой линии, стрелки течений, расположение островов. Зловещая багровая полоса русско-финской границы — жирным нажимом фломастера — пугала как пропасть преисподней, где всегда горит жаркий огонь. От старого маяка до границы — я измерила линейкой — было примерно девять километров. Мой ноготь чертил по синеве линию заплыва чуть ли не в тридцать километров — самоубийство! — и, оробев, упирался в уютное рыльце мягкого финского берега в окрестностях Фредрик-схема, откуда шла дорога на Хельсинки. Имей в виду, Лизок, говорила я сама с собой, тебе нужно легкое волнение на море, с мелкой рябью и низкой волной, но только не штиль. При штиле человека на воде видно как муху в паутине паука… Я говорила вслух, чтобы не думать о том кошмаре, который то и дело догоняет меня… гибель Гермины… смерть черного… горящие глаза зверя в полумраке салона машины… трещинки на боковом стекле от согласного удара когтей… не трусь Лизок! Пробьемся!

Мой план был таков: выплыть около 9 часов вечера — до включения Первого прожектора — и выплыть как можно дальше по прямой в море. Сначала с Юкко на лодке, затем уже вплавь. Нужно отплыть на такое расстояние, чтобы контролировать берег глазами и, в то же время, не заплыть дальше, в зону, где шныряют погранкатера. Сейчас главная задача уйти от прожекторов и плыть в сторону границы до утра, курсом на запад и с максимальной скоростью. Прожекторов будет не меньше пяти, говорил Юкко, последний самый мощный. Нырять глубоко тоже нельзя — можно потревожить сонары. Раньше миновать их было просто невозможно, сонар засекает даже треску покрупней, не то что человека. Но сейчас, после развала Союза, здесь на границе такой же бардак, как по всей России. Сонары частью отключены, частью вышли из строя, а те, что следят за водой вдоль границы слышат вполуха. В лучшем случае, за ночь я сумею проплыть — при низкой волне и попутном ветре — семь, максимум девять километров. И окажусь у самой границы за один, два прожектора до роковой черты. Здесь-то меня и застанет рассвет — самое опасное время!

До начала дня я должна выбраться на берег и отлежаться до сумерек в любой щели.

Ты с ума сошла, Лизок?! Там нет берега! Это сплошная зона охраны. Пограничная полоса вдоль пляжей. Собаки на поводке. Люди на цепи!

И я полезла посоветоваться с заветной книжкой.

Увы, мне придется расстаться с сумочкой, придется прятать другое барахло, с собой я возьму только оружие, свой золотой револьвер, да книжку сказок, куда спрячу письмо отца. Вложу ее в целофановый пакет. Нет, в два пакета! И примотаю к животу лентой скотча. Если мы утонем, то вместе.

Закрываю глаза, распахиваю книжку, здравствуй, моя подружка! Тычу вслепую пальцем. Но боюсь открывать глаза — я должна буду подчиниться ее решению, каким бы оно ни было! — иначе гадание потеряет всякую силу. И рраз! — бросаюсь с краешка вниз…

Мой палец уткнулся в рисунок к любимой Золушке, тот самый, где нарисована Золушка и ее волшебница Крестная мать. Золушка держит в руках свечу. Неяркий свет озаряет таинственную комнату в доме феи. На полках целебные коренья. Под потолком клетка с пойманной птичкой. А на полу огромная тыква, в которую чистит от мякоти добрая старуха в чепце и очках. В руках волшебницы широкий плоский нож, которым она вырезает тыквенное нутро. Скоро она превратит тыкву в золотую карету, чтобы Золушка могла поехать на бал в королевский дворец… Так вот мой палец угодил точнехонько в блестящее лезвие ножа в руках волшебницы. Первое чувство-испуг. Нож это всегда — смерть. Но ведь его держит в руках добрая сила. Этот нож помогает сироте, значит он — друг. Вглядываюсь дальше и внезапно замечаю то, что никогда б не заметила при других обстоятельствах — край тыквы изрезан точно так же как изрезана береговая линия в районе границы! И чем больше я вглядываюсь, тем больше вижу поразительное сходство… вот залив, где стоит старый маяк, а здесь мыс с первым прожектором. Дальше идет пологая линия и нож, озаренный свечой сироты, вонзается именно там, где на карте обозначена граница между двумя странами, дальше идет уже финский берег… сначала очертания берега и тыквы совпадают, затем сходство теряется, так как это уже не имеет значения для ответа на мой вопрос.

Значит… значит на рассвете я должна буду повернуть прямо к берегу, скользить по гладкому лезвию точно туда, где на карте горит адская полоса границы. И там, в темноте волшебной тыквы ждать спасения. Доверься лунному свету, Лизок!

Хорошо! Я рискну, поплыву по прямой, такой же отвесной, как лезвие ножа в руках Крестной.

Дззынь!

Кусок стекла вылетает из кругового окна.

Я падаю на пол. Это выстрел!

Но меня уже не застать врасплох. Кубарем качусь к двери, на ходу вынимая оружие, и замираю на корточках на верхней ступеньке винтовой лестницы под защитой каменной стены.

После выстрела тишина невыносимо безмолвна. И хотя слышен крик чаек, плеск волны, стук собственного сердца, кажется что в башне тихо, как во сне.

Проходит несколько минут, прежде чем я ползком добираюсь до стола, стягиваю морской бинокль и, привстав с корточек, осторожно шарю окулярами в той стороне, откуда прилетела пуля. Ее свинцовое рыльце засело в штукатурке под самым потолком. Выстрел был сделан явно наугад… Вот они! Вижу на проселочной дороге, идущей от сосновой рощицы к маяку, низкий жукоподобный черный авто и одинокую фигуру стрелка у открытой дверцы. Он положил винтовку с оптическим прицелом на крышу и тоже шарит по маяку окулярами бинокля. Вот он опускает бинокль, открывая лицо, и я узнаю проклятого Машу. Ты пришел по мою душу, говнюк!

Наклонившись к кабине, он что-то говорит шоферу. Пытаюсь различить за стеклом бандитские рыла… Маша забирает винтовку, лезет в жучиное кутро, беззвучно хлопает дверца, беззвучно колеса трогают с места. Авто разворачивает и уползает назад по дороге пока не скрывается в частоколе сосен.

Я вытираю со лба пот.

Что за идиотская выходка?! Гораздо умней было бы ехать прямо к маяку, на растояние слышимости мотора, затем высаживать тайный десант и ловить птичку, пока она в клетке.

Нет, Лизок, это не глупость. Это угроза. Прямая и беспощадная. Это сигнал полной уверенности в себе. Ты окружена! И никуда не уйдешь, сука!

Это типичный жест уголовной истерики.

Начинаю лихорадочно сворачивать карты и заталкивать в печку. Искать спички. Уплываю сегодня, как только начнет темнеть! Когда огонь нехотя, кашляя дымом, стал пожирать бумагу, я услышала голос Юкко. Он поднимался по лестнице: «Эй, Лиза! Это я!» Я глянула вниз через стекло: у входа стоял велосипед. Оказалось, что он чуть не столкнулся с тем черным «Ауди». В машине было двое мужчин, а на заднем сидении маячил здоровенный черный пес. Увидев велосипедиста, они резко сбросили скорость и проехали, внимательно оглядев его с ног до головы. Рожи были самые бандитские, но он не рискнул запоминать и разглядывать, и уж тем более оглядываться.

Казалось бы появление Юкко должно было успокоить — но не тут-то было! — поведение приятеля показалось мне сначала подозрительным, а потом и просто опасным.

Обычно мы держались на маяке тихо и настороже. Ночью по пляжу проходил пограничный патруль. Но и днем так же старались лишний раз не брякнуть ложкой, не стукнуть дверью. Юкко словно забыл про осторожность! С грохотом вывалил из рюкзака на стол консервы, включил на полную мощь свой транзистор. Я сбавила звук, он вернул прежнюю громкость. Брякнул жестянкой пива о крышку-холодильника. Что ж… мальчик… я не спускала с него тайных глаз, хотя внешне держалась в тон: смеялась, хлопала дверцами шкафчика, стукала днищем железного чайника по электроплитке, даже стала пить с ним баночное пиво, хотя терпеть его не могу: моча с консервантами! Сообщник мой быстро захмелел и взгляд его становился все более наглым и откровенным. Но это был не взгляд мужчины, возбужденного приступом похоти, нет, — а взгляд голодного зверя. Порой он быстро облизывался, а в голубых балтийских глазах вдруг замелькали красные огоньки. Я видела такие же в глазах несчастной Гермины в ту роковую ночь. Вот оно что! Его твердые желтые ногти жестко скребли по столешнице, словно когти. Голова втянулась в плечи. Кончики ушей стали заметно подрагивать от каждого громкого звука. Мой милый жуликоватый силач Юкко на глазах превращался в одержимого злом. Теперь я знала, чего ждать дальше! Голова заработала с холодным треском счетной машины: путь вниз по винтовой лестнице мне, наверняка, отрезан — Юкко сторожит каждый шаг. Остается только лишь прыгать с башни маяка. Р-раз и в смятку! Стрелять? Но я не хотела ни пускать оружие против Юкко, даже если он спятил, ни выдавать свои подозрения. Зло — слишком коварный враг. Тут Юкко пошел по нужде вниз, демонстративно захлопнув дверь на лестницу. Он сторожил мой единственный выход. Заклиная судьбу, я с мольбой огляделась вокруг и заметила веревочную бухту. Это был крепкий, прочный морской линек. Идея! Я вытащила тяжелую бухту на круговой балкон, который окружил нешироким кольцом фонарь маяка, и сбросила вниз длиннющую веревку. К нижнему концу я предварительно привязала металлический прут для ровности отвеса, чтобы конец не мотало в воздухе, а верхний — закрепила за поручень тремя прочными узлами, выбрав такое место, чтобы узлы было трудно достать зубами. Я думала конечно о волке! Зверь где-то здесь! К моей досаде веревка не доставала до земли. Оставался внушительный зазор, чуть ли не в два метра. И все же с той высоты можно уже прыгать, не боясь превратиться в желе… Я ведь циркачка. Я умею вязать узлы какие хотите: двойные, флотские, страховочные и все же провозилась наверное с полчаса, а Юкко все еще не возвращался. Может быть препереть дверь изнутри? Но как назло под рукой ничего тяжелого, кроме стола, да и тот слишком легок. Один нажим плеча или удар волчьей лапы и дверь распахнется. Но где же Юкко?

Я обошла узкий балкончик по кругу. Белая ночь тиха, светла и свежа. Морской залив в вышине заливает землю каскадами отражений. Море совершенно затихло и отливало зеркальной гладью покоя. Только кое-где волна морщится складками. Нет, Лизок, в такой штиль плыть самоубийство: на зеркале заметно любое пятнышко. И, как в подтверждение моих мыслей, с военного маяка на далеком мысу ударил залп света. Заработал Первый прожектор. Луч был настолько ярок, а море так ровно, что я явственно видела, как взлетают с воды напуганные светом спящие чайки.

Где же чертов Юкко?

Наконец я заметила белую фигуру человека, который прятался в тени трансформаторной будки. Но бог мой! Юкко был совершенно гол. Встав на четвереньки и задрав голову вверх он завыл. Завыл долго, протяжно и тоскливо. Сверлящий воющий звук разбудил округу.

Проклятье! Он подзывал волка!

И тот не заставил себя ждать.

Волк бесшумно возник из полумрака дюн в конце пляжной дуги и помчался зверским мрачным наметом по полосе сырого песка прямо на воющий голос. Его прыжки были столь мощны, что я почувствовала слабое дрожжа-ние старой башни. Вмятины от лап на темном песке были так глубоки, что в следах заблестела вода. Лунная шерсть отливала сталью. Юкко оглянулся на набегающий скрип лап и хрип дыхания и в ужасе вскрикнул. В нем очнулся живой человек. И человек этот не смог шевельнуть и пальцем от страха. Он остался стоять, демонстрируя зверю несчастный фаллос, возбужденный гипнозом луны. И, глухо рыкнув, волк с налета вырвал причинное место. Юкко даже не вскрикнул — стоял словно статуя, и только алый ручей хлынул по мраморным чреслам. Античный юноша рухнул, словно подкошенный, на спину. И опять ни звука — беззвучное падение в смерть. Только курчавые завитки вьющейся крови говорили, что человек еще жив.

Отрыгнув, волк спокойно поднял вверх морду — он знал, где я прячусь — его взгляд устремился почти отвесно вверх, на высоту двадцати метров устремился! Я даже не успела отпрянуть от бортика! Наши взоры скрестились. Зверь сразу узнал меня. Волчьи глаза вспыхнули обручальными кольцами. Шерсть встала дыбом на холке. Я тоже уже — оцепенев — узнавала волчье лицо, исполненное лютой злобы. Поджав уши, зверь неистово зарычал и, не сводя с меня глаз, подвывая, злобно играя шерстью на холке, скалясь пастью, мокрой от крови юноши, затрусил с задранной головой к двери в башню маяка. Дверь на маяк Юкко оставил открытой. И вот я уже слышу его тяжкие скачки вверх по металлической лестнице. Башня разом тревожно загудела, задрожала железными поджилками от злобного натиска. Мамочка! Я перекинулась через перильца и, страхуя кроссовками скольжение вниз, обжигаясь голыми руками, полетела к земле вдоль длиннющей веревки. Захватывающее зрелище. Только не слышу аплодисментов. От рывков веревка стала вращаться, описывая широкий круг в воздухе.

Земля приближалась. Руки горели. Я была уверена, что чудовище еще на полпути вверх к моему убежищу на макушке старого маяка… как вдруг волк выскочил из двери и кинулся к концу веревки. Я забыла, что зверь одержим дьяволом! И все же, если бы его злоба была не так горяча, он бы выждал в засаде до тех пор пока я б не свалилась на землю. Но судьба хранила Красную Шапочку! Я вцепилась в веревку на самом конце пути. Как мне повезло, что она не доставала до земли! Два метра высоты до моих пяток. А какой удачей стал поперечный стальной прут, который я привязала флотским узлом для тяжести и отвеса! Ведь я — дура — смогла упереться в него подошвами и повиснуть над смертью, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, и, вдобавок, вращаясь вокруг оси, то в одну, то в другую сторону. Если бы не стальная опора, я бы не смогла висеть на руках столь долго и угодила в кошмарную пасть. А белая ночь все так же тиха, твою мать! И луна бела, как гондон! Туши свет, сука! Природе до фени наши боль и страдания.

Револьвер был, конечно, при мне, но стрелять при таком вращении — полная безнадега. И невозможно отпустить правую руку, я постоянно регулирую нажим тела на прут, иначе он может выскользнуть из узла.

Волк сначала пытался допрыгнуть с земли до моих ног. Первый прыжок. Второй. Особенно высок был его третий скачок. Зубы лязгнули, не достав буквально глотка. Я увидела, как лопается слюна на клыках! А с каким лязгом хлопал адский капкан; у меня до сих пор стоит в ушах этот зубовный скрежет. Четвертый прыжок был ниже, а последний еще ниже. Зверь понял тщетность своих попыток и взвыл, кружась волчком подо мной и кусая собственный хвост. Убийца был в припадке бессильной ярости.

Мамочка! Только не порвись, умоляла я линь, который отчаянно скрипел в вышине на ржавых перилах.

Внезапно, оборвав вой, волк насторожил уши и посмотрел в ночную даль, втягивая носом морской воздух. От вращения уже кружилась голова, а тошнотворный запах людской крови на волчей шерсти, дух псины, вызывали приступы рвоты. Меня мутило от отвращения.

Вытянув шею, принюхиваясь к темноте, зверь отвернулся в другую сторону и устремил взор туда, где темнел контур сосновой рощи. Он почувствовал опасность с двух сторон и, досадно рыкнув, побежал звериной рысью назад к дюнам, принюхиваясь к собственным следам на песке. Побежал и исчез.

Тут же на проселочной дороге появились фары далекого автомобиля. Появились и погасли. Машина остановилась в засаде. Ну почему, почему я всех так достала?! Это была отчаянная минута… Голый юноша с черной норой в паху на холодной земле! Он виноват только в том, что оказался рядом в проклятой жизни. Ямы волчьих следов на пляже! Честное слово, я хотела пустить пулю в висок. Лизок, тебя будут убивать до конца твоей жизни! Не знаю, что спасло в тот отчаянный миг, когда я со свистом вращалась на конце линя, над окровавленной землей… близкий лай собак, скрип гальки под сапогами солдат, огни фонарей. Пограничный патруль! Прыгаю вниз.

Моим убежищем на всю ночь стал ангар для лодок, щель между ржавым катером и металлической сеткой стены. Я завернулась в брезент и провалялась так до утра. Если бы не волчьи следы, овчарки конечно бы легко унюхали человека. Но почуяв зверя, они заскулили, заметались на поводках, подняли лай. Увидев голый труп, патруль поднял тревогу. В небо взлетела красная ракета. Молоденький лейтенант, матерясь, метался по кровавому пятачку земли, ругая солдат и вызывая подмогу по ручной радиостанции. Вскоре подъехал военный газик и увез бедного Юкко. Только через год я узнала, что он выжил в ту ночь, но вскоре покончил с собой… Маяк обыскали. На пляже обнаружили волчьи следы. Пустили по ним трусливых собак. Вся кошмарная канитель стихла только на рассвете. Около часа у маяка маячил временный пост, но вскоре его сняли, ведь речь шла не о нарушении границы, а о зверствах кошмарного хищника, который терроризировал побережье Балтики уже второй месяц и до сих пор не был пристрелен.

Утром прикатили на мотороллере мои метеорологи — муж и жена — и я вылезла из убежища. Честные контрабандисты были напуганы до смерти. А мой рассказ только подлил масла в огонь. Они потребовали, чтобы я уходила немедленно. Я дала твердое слово, что завтра меня здесь не будет. Тогда муж вытащил из ангара надувную лодку в весьма плачевном состоянии, подлатал пару дырок заплатами и накачал насосом утлое суденышко.

К вечеру я осталась одна.

Ночная паника с ракетной стрельбой спугнула засаду бандитов в черном «Ауди», гостей следовало теперь ждать к ночи. Но, надеюсь, они не застанут хозяйку.

Последние сборы.

Спускаю в воду неуклюжую черепаху. На Балтике легкий бриз — как раз то, что надо. Судьба временами щадит свою замарашку и отмывает лицо Золушки от золы… К надувной туше крепились на ржавых уключинах короткие весла. Верю, что резиновый блин выдержит выход в море и сможет отойти как можно дальше от берега. Погрузив гидрокостюм и личное барахло — мне нельзя оставлять даже окурок от сигареты! — проверяю в последний раз то, что беру с собой. Вот они, мои наивные амулеты: спасательная книжка сказок Перро, примотанная скотчем к животу, в ней спрятано письмо отца, как раз перед той страницей, где темнеет гравюра с изображением Крестной, вычищающей тыкву от мякоти под присмотром свечи в руках Золушки… флакончик духов в шелковом мешочке спрятан в потайной карман гидрокостюма, поближе к золотому дружку… круглое зеркальце в обложке из кожи втискиваю в ножны на костюме, поближе к морскому кортику… а вот с сумочкой Фелицаты придется расстаться. Я укладываю на шелковое дно увесистый камень, чтобы она не могла всплыть на радость моим врагам и указать мой след на воде.

Заполняю гильзы на поясе пресной водой. Проверяю батарейки подогрева. Паспорт! Кредитные карты! Ласты.

Очки для защиты глаз от воды… Съедаю через силу две плитки шоколада. Третью — прячу в нагрудный карман на резиновой коже. Кгла против судорог. Все на месте!

Солнечный шар вот-вот коснется линии горизонта. Пора!

Раздеваюсь донага. Сердце издает отчаянный стук: смотри, сволочь, на мои сиськи и донце, расшитое золотым узором парчи! Влезаю в грубое одеяние из шерсти под гидрокостюм, в нечто вроде тесного свитера и таких же колючих лосин в обтяжку. Все! Снимаю пистолет с предохранителя и делаю угрожающий жест в сторону дюн: пуля ждет тебя, ушастое рыло!

Я осторожно ступила на резиновое днище. Мою пирогу разом стало разворачивать по оси. Сажусь на дно теплое от солнца и берусь за весла. Плюх. Плюх. Кажется, что никто не видит мое отплытие в бездну, кроме закатного неба, чаек, стеклянного фонаря на гусиной шее старого маяка. Ко сердце не верит обманчивой тишине. Оно отчаянно бьет тревогу: тук, тук, тук.

Я знала кто следит за мной в круглые желтые дырки, что зверь ползет на брюхе, чтобы…

Волк выскочил из дальних кустов дюнного ивняка и кинулся к воде. Нас отделяло порядочное расстояние, и зверь мчался изо всех сил, стремительно пересекая по диагонали широкий плоский пустынный берег. На этот раз я устала бояться. Наоборот душа переполнилась самой жгучей и злобной ярости: давай, давай, жми, гад! Сволочь! Паскуда вонючая! Я методично контролировала каждое движение врага и соизмеряла с логикой точной защиты. Отплыв примерно на сто— сто пятьдесят метров, я быстро сложила весла и легла на дно, подложив локоть левой руки на резиновый бортик, а поверх удобно пристроила правую с наведенным оружием.

Волк явственно видел мою изготовку к стрельбе на поражение цели, я знала — он понимает что такое пули, и все же со всего размашистого разбега вбежал с брызгами в воду и, рыча, поплыл в мою сторону.

Догоняй, помойка!

Море в этом месте подходило к берегу с порядочной глубиной. Недаром именно тут был поставлен маяк, здесь ровную ширь песчаного пляжа разрезал каменистый гребень крутого мыска и лобастым утюгом выползал в залив. Вода тут прохладна и чиста. Зыбь не поднимает песчаную муть. В прозрачной толще хорошо видно, как основание мыска косо уходит на далекое дно. Глаз явственно различает скат из ракушечника с лохмами подводного мха, обломками мидий, бликами перламутра и сутолокой мелкой рыбешки. Словом, от глубины захватывает дух! Но серый черт не боялся утонуть. Волк плыл, уверенно и мощно работая лапами. В приступе ярости я уже не раз хотела нажать на курок, но решила стрелять наверняка. Я боялась лишь одного — что одержимого дьяволом не берут пули.

И вот уже огромная голова волка в двадцати метрах, в пятнадцати, в десяти… уже хорошо видны прижатые черные уши с белесой шерстью внутри, широкий лоб зверя, два седых симметричных пятна над глазами, страшные ноздри над стиснутой пастью. Наши взгляды встречаются. Исполинская голова мировой злобы смотрит на меня с нечеловеческой яростью. Я уже чувствую муторный дух псины над водой. Вижу, как чистая волна начинает ржаветь от смытой с меха человеческой крови.

Но как удивительно тихо он подплывает!

Выстрел!

Есть! В голове зверя, прямо промеж глаз, брызнул из шерсти кровяной фонтанчик. И принялся извиваться дождевым червем в смертельной дырке. Пьяный червяк жиреет на глазах. Вот его хвост уже хлещет по адским глазищам. Зверь дрогнул и погрузился с головой в воду. Но глаз не закрыл. Нырок. Еще нырок. Убийственный червяк расплывается в глубине дымной змеей смерти. Глаза продолжают пылать желтым золотом злобы. Волку стоило адских усилий вынырнуть на поверхность. Всего на один миг. И вот зверь погружается вглубь. Зевая клыками. Кусая умирающей пастью ненавистную воду. И по прежнему не смыкая глаз. Он так и не сомкнул век. Пока не коснулся лапами подводной стены и не покатился еще глубже вниз, на самое дно, вздымая пыль ракушечника, распугивая бестолочь мальков, изливая до капли в голубую глубь венозную волчью кровь. И ни звука, ни взвоя, ни всплеска, словно у смерти на закате заложило уши в воде.

Только тут я наконец разрыдалась.

Через час ритмичной гребли, стараясь не тратить лишних сил, я порядком отплыла от берега, чтобы луч прожектора доставал меня уже на излете своей яркости. Солнце давно ушло за линию горизонта и вокруг сгустились ненадежные сумерки белой балтийский ночи. Дальше темней не будет, наоборот луна наберет блеска и разбавит ночь натиском света. Дальше плыть на лодке в открытое море было опасно — я могла потерять из вида темную полоску низкого берега. Только один раз за этот час я заметила быстрый погранкатер. Но катер шел далеко. Мелькнул вдоль линии горизонта злыми огоньками и пропал из глаз. Я осторожно влезла в скорлупку гидрокостюма. Любой неосторожный жест и резиновая туша перевернется вверх днищем. Застегнув на молнию лягушачью кожу, я разом потеряла то острое чувство жизни, которое дает открытое ветру тело. Теперь я только плавучий снаряд. Торпеда Золушка. Красная Шапочка в резиновой шапочке. Надеваю очки, затягиваю плотней. ремешок на затылке. Нацепила ласты. О, какие у меня большие ноги, мамочка! Кажется можно прыгать, но я медлила, ожидая хоть какого-то знака. Судьба должна сама дать старт. На карту поставлена моя жизнь и так важно начать кошмарный сумасшедший марафонский заплыв в счастливый момент! Вдруг усталая чайка спикировала с темного пара небес не на волны, а на мой утлый кораблик, и уселась на резиновый бортик. Молчание. Птица косит в мою сторону круглым глазком. Она лакомится моей неподвижностью. Ее белый белый цвет — цвет моего лилейного вьюнка. Он шлет мне нежный привет ободрения… Проходит пара минут, прежде чем птица, почистив перья на спинке, расправила крылья, и, подпрыгнув, взлетела, поджимая под уютное брюшко складные лапки в малиновой кожуре. Пора! И перевалилась через борт. Вытащила из ножен на правой икре кортик и пропорола острием тугую резину. Прости… Оставлять лодку на воде нельзя, разом поднимут тревогу. С громким шипом: тсссшссссссшсссс… проткнутая туша пошла на дно. А вместе с ней и мои последние вещи: дорожная сумка с бельем, джинсы, кроссовки, жилет, плащ, косметичка… последней утонула черная сумочка из крокодиловой кожи. Прощай!

Я опустила на глаза водяные очки и окончательно превратилась в рыбину. О, какие у меня большие глаза, мамочка!

На часах фосфорические стрелки, зеленея, показывают 23.03.

Первый нечаянный глоток — вода в Балтике не так солона как в Средиземном, там море горькое-прегорькое.

Я поплыла вперед.

И тут же впереди вспыхнул Первый прожектор береговой охраны. Луч взмахнул в темноте ослепительным залпом и, упав на море, стал стремительно приближаться в мою сторону. Когда впереди вода закипела от света, я поднырнула под луч. Меч сверкнул над головой и ушел далеко назад в темноту.

Нет. Подныривать всякий раз не годится — так ты потеряешь много сил.

Когда луч помчался по морю обратно, я распласталась на спине и замерла, раскинув руки крестом. Мамочка! Вдруг вокруг стало светло словно днем. Волны ошпарило прожектором. Как он близко! Но ужас длился меньше секунды. Луч света помчался в морскую даль.

Только не дрейфить.

Я плыву на запад.

Я — рыба.

Море — мой дом. Я целую необъятную кромешную тушу в соленые губы мрака.