Генерал дает мне второй урок практического ясновидения — урок о допросе спящих. — Незнакомец из сна. — Марс и Герса — история любви и ненависти. — В руках ясновидца личная вещь Гер-сы! — Она вплавь добралась до финского побережья. — Я вылетаю в Хельсинки с приказом уничтожить врага на борту морского парома «Крепость Суоменлинн».

Итак, нам удалось узнать имя врага — Гepca!

Осталось — пустяк — заполучить в руки любую личную вещь девушки, и маэстро мгновенно обнаружит ее местонахождение мысленным взглядом гениального медиума.

Правда, я не могу понять, откуда взялось столь странное имячко? Среди русских имен такого нет… я заглянул специально в словарь. Может быть она иностранка?

Я с нетерпением ждал следующего утра, чтобы увидеть Учителя и обсудить ситуацию, но… но прошло целых долгих четыре дня прежде чем он назначил мне новую встречу в полночь!

На все мои попытки дозвониться по внутренней связи офицер охраны холодно отвечал, что генерал занят.

Чем?

И вот, наконец, я впервые вхожу в аппартаменты Августа Эхо. Офицер безопасности проводит в личную комнату генерала и уходит, оставляя меня одного. Неслыханная честь! Я здесь никогда раньше не был. Самая спартанская обстановка: одинокий рабочий стол, кресло на винте с высокой спинкой, компьютер, диван, обитый вишневой кожей с брошенным поверх ложа клетчатым пледом, музыкальный центр у окна в стенной нише… единственная роскошь — восточный кальян на резной азиатской подставке из яшмы. Эхо иногда курит гашиш для шлифовки воображения.

Но где сам маэстро?

Я в недоумении разгуливаю по комнате. Сначала мое внимание привлекает единственная папка на рабочем столе. Она лежит лицевой стороной вверх, и я могу прочесть титульный ярлычек: «Герса. Операция возмездия»… Надо же! Эхо уже завел дело на врага, имя которого мы узнали четыре дня назад. Но тут я замечаю четыре цифры: 197Г… Это уже указание года? Но как понимать это? Выходит ее имя было известно ясновидцу еще тогда! почти двадцать пять лет назад…

Эта загадка в тот час осталась так и неразгаданной. Если бы тогда я мог знать, как ужаснет меня разгадка. Если бы знать!

Затем мое внимание привлекает зашторенный предмет на стене. Подхожу и нахально раздергиваю занавесочки — там под стеклом старинная гравюра самого непристойного содержания: над обрывом борются два гермафродита. Слева — грудастый курчавый юноша с женскими прелестями и кудрявым лоном, справа — длинноволосая девушка с мужским естеством такой непомерной длины, что фаллос оплетает змеей ногу соперника и дотягиваясь до пояса, глядится в круглое зеркальце на лоне юноши, выбрызгивая из змеиной головки двузубое жальце свежего семени… Брр!

Внезапно я слышу стон и, оглянувшись, с испугом замечаю, что оказывается Учитель спит на диване. Я не разглядел под клетчатым пледом очертания человеческого тела. Но бог мой! Как-страшен был его вид — черты благородного лица искажены дьявольской гримасой. Он силится проснуться. Вдруг вскрикивает: женским голосом! Ему снится кошмар! Глаза приоткрылись, мышцы лица стали дергаться от нервных судорог, рот раскрылся, язык выпал на подбородок.

— Учитель! — я стоял ни жив, ни мертв.

Эхо вскрикнул опять. Женский голос словно исходил из утробы как у чревовещателя. Это был неистовый вопль немолодой женщины, которую перерезало трамваем!

— Учитель, проснитесь! — я словно прикипел к месту.

Внезапно он очнулся и закрылся руками. Когда нервные судороги прошли, и лицо приняло осмысленный вид, маэстро увидел меня.

— Что с вами? Вы так кричали… — я хотел сказать женским голосом, но поостерегся задевать тайны великого человека.

— Меня убьет обезьяна, — произнес он заплетающимся языком, — паршивая смрадная обезьяна с откушенным хвостом… что-то вроде крупного павиана. Бабуин или гамадрил… Обезьяна засунет мне в глотку раскаленный нож… по самую рукоять засунет, повернет и конец!

— Очнитесь, генерал! — мне показалось он либо пьян, либо одурманен порцией курева.

— А, Герман… — он вытер с лица капли пота и спустил ноги.

Маэстро был одет совершенно по-домашнему: махровый халат, голые ступни в шлепанцах. Он заметно осунулся после того ужасного дня, когда подвергся нападению гюрзы, появились мешки под глазами, горячий взгляд выдавал недомогание.

— Ну и приснится же… — он откинулся на спинку дивана.

— Но вам же никогда не снятся сны, маэстро!?

— Сны нет… мне снятся только кошмары, Герман… фу, какая мерзость — нож во рту… ты никогда не пробовал?

Ирония — первый признак — маэстро приходит в себя.

— Я вижу тебе не понравился офорт Шонгауэра? Черт! меня выдали раскрытые занавески.

— Похабная работенка, — ляпнул я скорей от растерянности, чем от душевной наглости.

— Остерегись, Герман! И задерни офорт от солнца. Это оригинал…

Я исправил ошибку профана.

— Ты не узнал самого себя? — продолжал насмешки маэстро, — тот, что слева — грудастый юноша с дамскими сиськами — это же ты собственной персоной. ПосмоГ-ри-ка получше!

— Что это? — но я не стал вглядываться, а демонстративно отошел от стены.

— Это ребес, — Эхо стал серьезен и мрачен, — знак двуполости бога и знак человека, его творения. Это две стопы Эроса, которыми он ступает по земле: левая — страсть и соитие, правая — смерть. Тайна в противоположном. Твоя изнанка — женщина, Герман. И теперь ты знаешь ее имя…

— Я не понимаю ваших намеков, — мой обиженный голос выдал настроение души: любимый ученик задет за живое оскорбительным сравнением с грудастым юношей, с гермафродитом.

— Не дуйся, Герман, — усмехнулся маэстро, — Я тоже — ребес. Моя оборотная сторона — женщина. Мы вещество, а не существа, Герман. Все мы — пленники Сал-макиды… Она была очаровательной нимфой, а ее прохладный ключ был чудом Карий. Я любил там купаться…

Глаза Учителя заблестели, он явно все еще был не в себе.

— Поверхность воды в том ключе делила купальщика на две части — мужскую и женскую. Всплываешь и видишь в воде свою девичью грудь, ее можно даже пощупать руками. Ныряешь — и становишься юношей. Эти переливы плоти, игра столь разных чувств — ни с чем не сравнимое ощущение. Наслаждение упоительное… В молодости я купался там часами и Нимфы парили в воздухе, любуясь тайной жизни… Ммда…

Эхо замолчал, на его просветленном лице играли блики отраженной воды.

Он что спятил? Что он несет?

— Кто здесь? — вздрогнул Эхо.

— Это я.

— А! Герман, — он окончательно очнулся и наконец поднялся с дивана.

— Так вы в порядке, маэстро?

— Нет. Температура тридцать восемь и две. Кашель. Но это не мешает мне думать о Гepce!

— Но откуда взялось столь странное имя? — перешел я с места в карьер, — Оно явно не русское. Это иностранное имя?

— Кис, Кис, Кис, — зовет маэстро кота, и тот сонно вылезает из-под дивана, выгибая спину и сладко зевая.

Я впервые вижу любимца генерала сиамского кота-альбиноса, о котором слышал от офицеров охраны.

— Это имя античное, древнегреческое, — ответил Эхо, взяв на руки своего любимчика, — но в нашем случае это не само имя, а его изнанка. Нужно его перевернуть лицевой стороной.

— Как это, перевернуть?

— Вспомни, Герман, что нам известно о Герсе. Она сирота. Следовательно не знает имени, которое получила при рождении. Вспомни, что в интернате ее держали под именем Серафимы Крюковой. Но как известно человека под таким именем нет. Сейчас у нее снова другое имя. Так она обороняется от меня. Ведь для ясновидца нужно только две вещи — подлинное имя и личная вещь человека. Подлинное имя найдено— Герса. Пожалуй, она сама не знает, что это имя ей дали при рождении… впрочем, я не буду это утверждать. Одним словом, нужно перевернуть ее имя и тогда мы обнаружим изнанку, какую-нибудь Катеньку или Машу, Марину или Розалин.

— А не пора ли перевернуть и мое имя, Учитель?

Я воспользовался ситуацией, чтобы затронуть то, что меня так долго мучит— настоящее имя и настоящая судьба.

— Разумеется, давно пора, Герман! Давным-давно пора, — сказал Эхо, впиваясь рукой в загривок кота с такой силой, что тот дернул хвостом и зло посмотрел на меня зелеными монетами.

— Только раньше, — продолжил он с раздражением, — ты перевернешь ее имя! И он сбросил кота на пол.

— Брысь!

Кот тряхнул искрами и пошел прочь, сохраняя достоинство.

— Надеюсь, Герман, ты уже вычислил его имя?

— Да, Учитель, вашего кота зовут Ребес.

— Ха, ха, ха… браво, ученик! Ты почти угадал. Но он не двупол, он — кастрат, то есть совершенно бесполое создание.

И внезапная вспышка раздражения:

— Мы теряем время впустую. Пора тебе взяться за дело и сорвать маску с врага!

— Но как? — я был растерян и не скрывал этого.

— Это твоя задача, а не моя.

— Но, почему бы вам самому не перевернуть ее имя, Учитель?! У нас действительно времени в обрез. Дорог каждый день…

— Оболтус! — вспыхнул маэстро, —неужели ты до сих пор не понял, что я пытаюсь уйти от судьбы! До меня такое не удалось никому, даже самому Зевсу! Мне удалось почувствовать приближение преждевременной смерти. Мне удалось установить, откуда исходит угроза. Мне удалось понять, что моя смерть прячется в молодой девушке по имени Герса. Как игла Кощея в яйце! Герса! Ее настоящее имя стало наконец добычей мага! Но я бессилен сам отвести удар. Я не вижу эту суку, не знаю толком, кто она и где прячется, и откуда нанесет мне удар. Это можешь сделать только ты, идиот! Ты, а не я. Потому что ты ее зеркальный двойник, и я нашел тебя. И ты не промахнешься, как отражение никогда не промахивается в зеркале мимо лица. У тебя будет другой конец, дурила! Против тебя Герса бессильна!

Я был поражен столь яростной вспышкой гнева, никогда еще Август Эхо не оскорблял меня с такой силой и отвращением.

В ярости генерал засвистел нечто грозное, но вспомнив свой последний зарок — не свистеть! — врубил сте-реоколонку и грозовые раскаты «Мессии» — оратории Генделя — на полчаса прервали наш диалог.

Эхо слушал музыку, заткнув уши пальцами, чтобы выдержать впечатление и не брызнуть кровью из губ на шахматный пол.

— И вы знаете мой конец? — спросил я, когда стихла музыка.

Мой голос дрогнул. Эхо не глядел в мою сторону.

— Да, и если ты справишься с задачей, я открою тебе все твои тайны, Герман… И все правила борьбы с тайнами… Но ближе к делу! Идем! Ночь ждёт.

Он пошел к выходу и соизволил заглянуть мне в глаза:

— Забудь все, что я наболтал со сна… О ребесе, о Салмакиде. Я насмешничал. Только насмешничал.

Но я не собирался ничего забывать, тем более того, что велено забыть!

Забегая вперед напишу, что больше я ни разу не видел той злосчастной гравюры за шторками на стене, даже крючок на котором она висела был вынут, а отверстие зашпаклевано.

Мы стремительно шли по коридору в сторону лифта.

— Я уверен, что ты еще сегодня узнаешь кто она и укажешь, где наш враг прячет личные вещи от моего взгляда! Ведь ты чертовски одаренный балбес, Герман!

Для этого не нужно никуда уезжать, бежать или звонить. Ты просто-напросто уляжешься спать.

Мы спустились на первый этаж и вошли в просторную ванную комнату, где уже была приготовлена горячая ванна — глубокий квадрат, утопленный в пол и облицованный черным мрамором.

Над водой мини-бассейна курился пар.

Лопалась пена.

Пахло орхидеей.

— Все, что я сейчас скажу — это смесь банальностей и откровений… Сон — изнанка человеческой жизни. Тайна, в которую ты погружаешься: каждую ночь вместе с миллионами других спящих. Если днем все мы отличны друг от друга, то во сне люди слитны и неразличимы. Сон гипнотической силой сплавляет наши личности в одну жидкую полумистическую бесформенную субстанцию сновидения. Она обнимает земной шар мыслящей магмой. Имя ее — сносфера. Это мистический продукт человечества не менее важен, чем цивилизация, которую оно создает. И ясновидец может путешествовать по этому слою из одной души в другую с легкостью призрака!

— Где-то в этих сновидческих облаках, — продолжал он, — спрятан сон человека, которому снится наша Гepca. Думаю, что таких людей даже несколько. Она хороша собой. Она угрожает благополучию семьи, которая ее предала… Наверняка есть и человек, который любит ее. Словом, надо найти того, у кого сон самый яркий. Нужно увидеть этот сон и, обернувшись оборотнем внутри сна, разглядеть спящего хорошенько, запомнить его лицо, внимательно осмотреть его комнату, попытаться запечатлеть все до самых мелочей, ведь днем эту комнату надо будет отыскать. Еще лучше — выйти из сна и осмотреть весь дом спящего. Выйти наружу, запомнить номер дома, название улицы. Ведь это может быть дом за тысячу километров от нас. Если бы это был мой сон, я бы просто допросил спящего. Проснувшись утром, он все забудет. Но тебе, Герман, такое еще не под силу.

— Учитель! — воскликнул я в отчаянии, — Я не справлюсь. Я ничего не понимаю в снах. Я никогда их не помню. И как я найду один нужный сон среди тысяч сновидений?!

— Раздевайся! Вода начала остывать. И смерь температуру, — Эхо неумолимо протянул градусник.

Вид термометра меня просто рассмешил:

— Я здоров. К чему эти физические фокусы?

— Температура воды в ванной будет поддерживаться строго на уровне температуры твоего тела. Тогда ты не будешь чувствовать воду, а станешь как бы парить в воздухе. В состоянии невесомости. Это поможет глубине твоего поиска и ты сможешь управлять галлюцинацией.

— Да я никогда не засну в воде!

— Тебе сейчас сделают один ма-аленький укольчик… — палец Учителя грозно навис над кнопкой вызова.

— Постойте! Ответьте только на один вопрос, маэстро… Что стало с той дьяволицей, которая сначала хотела убить меня, а затем убила вашего спящего мальчика?

Мой вопрос был крайне неприятен Эхо, но я выбрал удачный момент и он, поколебавшись, ответил:

— Тут еще много загадок, Герман. Кто-то использовал сомнамбулу, чтобы следить за Герсой по всем правилам специальной психоразведки. Не только в России идут опыты по дальновидению, у американцев есть подобная программа «Золотые ворота», у англичан, в МИ-6, существует мощный отдел анормальных операций… Они знают кто я такой, но бессильны остановить и подавить Августа Эхо. Так вот, эта маленькая дрянь управлялась опытным кукловодом из-за занавеса. Кто он, мы еще не знаем. Выслеживая Герсу, свою подружку по интернату, это маленькое чудовище увидело, что я тоже выслеживаю Гepcy с помощью своего, дивного спящего Адониса. И тогда она приняла решение уничтожить конкурента по слежке. Ты попал в ее руки только потому, что взял из кармашка убитого офицера электромагнитный ключ. Без твоей помощи она бы не справилась, девочке — хотя ей на самом деле столько же лет сколько Гepce, примерно двадцать, двадцать два года, — девочке нельзя пройти в институт без сопровождения и пройти посты охраны.

Маленькая сволочь видела, где находится аварийный запасной тоннель института. Он выходит в подвал одного из обычных питерских домов. Взяла тебя под контроль внушения и привела сюда. Остальное известно: мальчик был убит, и я на время ослеп. Он помолчал.

— И еще неясно, Герман, зачем судьба привела тебя ко мне? Может быть, ты заодно с Герсой и хочешь меня укокошить?

Он рассмеялся таким смехом, что у меня волосы встали на голове. Смехом Сатаны.

— Вобщем, за Герсой следит человек из западной спецслужбы. Как видишь, наша девочка — нарасхват. Я думаю, он как-то связан с ее ложной семьей.

— А где сомнамбула?

— Я велел ее отпустить. Допрос сомнамбул безнадежное дело, она тут же впадет в летаргический сон на пару лет… Ее сунули в тот самый желтый чемоданище на колесиках, упрятали в багажник «жигуленка» и доставили машину на стоянку недалеко от вокзала, где ты сел за руль.

— Зачем?!

— Пусть у них тоже будет оружие против Герсы. Ее враги — ;мои друзья. Если они прикончат ее вперед, я не стану обижаться, что опоздал.

И палец ясновидца вонзился в звонок вызова.

И тут я почувствовал, что моя жизнь висит на волоске.

И я оказался прав!

Вошла врач, и уже через минуту мне был сделан внутримышечный укол.

Сначала я еще сохранял сознание.

— Десять микрограмм ЛСД, — меланхолично улыбнулся Учитель, — всего десять жалких микрограмм ди-этиламида лизергиновой кислоты, чтобы понизить уровень серотонина в головном мозге. О, серотонин, — протянул он с мечтательной издевкой, — великий медитар, только благодаря ему мы отличаем явь от сновидений.

Без серотонина человек сразу станет трофеем галлюцинаций. Он будет спать наяву, на ходу, на бегу. Он не различит дня от ночи.

Я почувствовал приступ сонливости, сразу как только разделся.

— Но я утону здесь, — пробормотал я, давя зевки.

— Не бойся. Видишь…

Только тут я заметил, что в воде — чуть ниже поверхности — натянута мелкая сетка.

Опустившись по пояс в теплую воду, я блаженно растянулся на неудобном ложе и сразу затсрыл глаза. Чувство смертельной опасности улетучилось.

— Один момент! — Эхо уселся в полосатый шезлонг, стоящий у края бассейна на сверкающей полосе черного мрамора, снял со спинки трость из слоновой кости и тронул мой живот холодным кончиком.

Я видел все это сквозь закрытые веки и с трудом заставил себя открыть глаза — зачем? — пространство вокруг уже начинало вибрировать светом. Лицо Эхо показалось отвратительно зеленым, а по всей длине трости я увидел гусениц, вяло ползущих к руке генерала: ого, я вижу галлюцинации.

— Когда тебе, Герман, приснится ипподром, ты должен сразу остановить сновидение и оглянуться внутри именно этого сна. Но ни в коем случае не просыпайся — иначе все пропало. Останови сон и поищи вокруг себя глазами пожилого неопрятного субъекта среднего роста, в сером габардиновом плаще с пятнами йода на ткани. Он будет небрит и одна пуговица на плаще — верхняя — будет оторвана. Будь с ним вежлив и спроси льстиво: какая лошадь придет первой? После чего я тебя разбужу. Пока: бай-бай, Герман. И не вздумай умереть!

И действительно, после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами полосой ночных молний, мне приснилось, что будто-бы я нахожусь на ипподроме. В толчее людей. На правой трибуне. Под открытым небом. Пасмурно. Только что прошел дождик и беговые дорожки в сырых пятнах влаги. Титаническим усилием воли я удержал это сновидение — и вот так раз! — действительно проснулся внутри сна. Понимая, что все это мне только лишь снится, я подошел к деревянному барьеру у края бегового поля и принялся искать среди зрителей человека, похожего на описание, данное мне генералом. И буквально через минуту нашел его: незнакомец неприятной наружности, небритый, с папироской в прокуренных зубах, в низко надвинутой на лоб засаленной шляпе, низкого роста, и в светлом габардиновом плаще, с пятнами йода на обшлагах рукава, стоял буквально в двух шагах от меня и нервозно изучал какие-то листочки, которые тискал в руках. Я никогда раньше не видел этого человека. Точно такие же листочки я держал в собственных руках, но не понимал, что это такое, потому что в жизни никогда не бывал на ипподромах и не играл в тотализатор. Я сделал шаг в его сторону и спросил — почему-то не своим звонким голоском: «Скажите пожалуйста, какая лошадь придет первой?» На мой голос обернулось несколько человек, а субъект только покосился в мою сторону хмурым глазом и ничего не ответил. Я почувствовал, что готов провалиться сквозь землю от стыда, что щеки мои заливаются пунцовой краской… «Вам бы лучше.уроки учить, молодой человек, — ответил мне вдруг незнакомец, — а не играть с фортуной.»

Только тут я сообразил, что мне, наверное, двенадцать или тринадцать лет и заметил свои ноги в коричневых летних сандалях и белые короткие гольфы. И еще! Во сне я говорил на английском и мой спутник — тоже, хотя мне казалось, что я не знал языка.

Но тут незнакомец неожиданно подмигнул как заговорщик и взяв твердой рукой из моих ладоней листочки — ага! — это список лошадей, бегущих в заездах — молча оттчеркнул ногтем какое-то имя, и вернул взятое.

Я принялся тут же поспешно искать глазами отчеркнутое, но уже почему-то не мог справиться с английским текстом.

Сон заканчивается!

В ужасе я вцепился ладошкой в рукав джентльмена, не зная что сказать. Но тот как-то сразу проник в мои затруднения и быстро наклонившись к моему уху, пунцовому от стыда, шепнул: «В большом заезде победит Эйборн.»

— Эйборн! — с этим возгласом я пробудился от сна. Это Август Эхо ткнул ледяным кончиком ,трости в мой живот.

Он сидел все так же в шезлонге.

Судя по тому, что его поза не изменилась, я спал от силы несколько минут.

— Ты спал три минуты, Герман. Ну рассказывай. Быстро и четко.

Легко сказать, я елегеле ворочал языком и на связный рассказ о том, что только, что видел потратил чуть-ли не целых десять минут. При этом я отчаянно боролся с галлюцинациями: мохнатые гусеницы бражника с трости уже заползли на правую руку генерала — и гадкой гурьбой расползлись по рукаву полувоенного френча вверх к плечу и на грудь. Люминесцентные лампы под кафельным потолком были облеплены мерзскими усатыми насекомыми с кисейными крылышками. Стены бассейна были забрызганы пятнами йода.

— Эйборн! Не нужен нам никакой чертов Эйборн! — гремел надо мной голос Учителя, — Нам нужна Герса. Ты промазал, Герман, промазал. Это был легендарный заезд в Ливерпуле, 1958 года! Самый большой выигрыш за полвека. К финишу пришел никому неизвестный Эйборн. Шансы лошади оценивались как 1 к 66. В тот день он выиграл целое состояние — триста тысяч фунтов стерлингов.

— Кто он? — выдавливаю я из губ с отвращением горячие и липкие слова.

На полу, прямо под шезлонгом Учителя, между деревянных ножек копошились зеленоватые кролики с белыми глазами. Они громко жевали бумагу. Меня подташнивало от чувства гадливости.

— Но ты ему понравился, Герман. Это факт. Он отчеркнул ногтем имя. Эта жадина поделился с тобой выигрышем… Спи дальше. И спрашивай, спрашивай его. И помни, Герман, ты уже не мальчик. Спи!

И я опять провалился в сон, и после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами со скоростью ночной молнии, снова оказался на ипподроме. Во сне мои чувства расцвели и обострились необычайно. Бог мой, если бы я мог выбирать между жизнью и сном, я бы выбрал последнее: как глубоко дышит грудь, как пьянит воздух, как свежи краски, как прекрасна толпа людей вокруг меня на трибунах. Я переживал исключительный подъем чувств, и только тогда, когда на беговой дорожке вдруг появилась стайка бегущих рысаков под седоками — стипль-чейс! — я опомнился и принялся лихорадочно искать глазами незнакомца… Вид бегущих лошадей, их округлая масса, чередование бегущих ног, красота быстроты — готовы были разорвать ткань сновидения.

Я с огромным трудом оглядывался внутри сна.

На этот раз я оказался на левой трибуне. И вместо осеннего денька надо мной высился купол яркого летнего неба без единого облачка. Солнце веером светило в затылок. Я впивался в десятки лиц, но человека в шляпе и светлом плаще в йодных пятнах нигде не видел. Кроме того, публика была одета совершенно по летнему. Кто в такую погоду носит плащи! Я уже впал в отчаяние, когда вдруг кто-то дотронулся до меня сзади грубой рукой. Я оглянулся. Это был он! Только без плаща. Незнакомец держал плащ перекинутым через руку, а в пальцах — шляпу… Неприятный взгляд. Небритый подбородок. Папироска в прокуренном рту. Рубашка третьей свежести.

— К чему такой маскарад, мадемуазель, — сказал он скрипучим голосом, — я бы все равно узнал вас.

Мадемуазель? Как это понимать?

Только тут я заметил, что мои стройные ножки обуты в легкие туфельки, с белыми ремешками вокруг щиколотки, и почувствовал на голове тесноту легкой шляпки.

На миг я потерял дар речи и вдруг торопливо заговорил, вцепившись руками в лилейных перчатках в локоть незнакомца: «Ради бога, не говорите мне ни слова! Молчите. Умоляю, молчите, от этого зависит моя жизнь».

Во сне я говорил голосом молодой девушки. Й по-французски!

— Не отвечайте мне! Ни на один вопрос!

— Я не понимаю о чем вы просите, — холодно отстранился незнакомец.

По его лицу пробежала световая складка. Сон заканчивается!

Невероятным усилием воли я сумел перебить ее голос.

— Мьсье, на какую лошадь поставить? Умоляю, от вас зависит вся моя жизнь. Иначе я пущу пулю в лоб. Я проиграл казенные деньги! Венчание завтра!

Субъект помолчал, затем вдруг подмигнул и погрозил пальцем:

— А вы шалун, мьсье, — и полушепотом добавил, — Ставьте на Арктик Принца.

— Арктик Принц! — этим возгласом я пробудился от сна. Это Август Эхо ткнул морозным кончиком трости в голый живот.

Он сидел все в той же скрюченной позе в шезлонге, на самом краю бассейна, но мне показалось, что минула целая вечность.

— Ты спал тридцать минут. Несколько раз звал на помощь. Что случилось?

Вцепившись слабыми руками в сетку, я приподнял огромную тяжелую голову над водой и, как смог связно, перессказал содержание сна.

Зеленые гусеницы покрыли копошащимся слоем руки и грудь генерала, а несколько самых смелых уже карабкались, сгибаясь петлями, вдоль шеи на подбородок. Тадкие кролики с кровавыми глазами грызли ножки шезлонга. По стенам ванны струились струйки йода, похожие на венозную кровь. По воде вокруг моего тела носились стаи черных водомерок. Мир выглядел отвратительным кошмаром!

— Проклятье! — Учитель откинулся на спинку шезлонга и хлопнул по воде тростью. — Ты приснился этой суке, Герман. Она хотела помешать нам. Она до смерти напугана. Арктик Принц! Это еще один ложный след. Он же проиграл тогда, Фаворит пришел вторым и разорил тысячи игроков.

Удар трости разбрызгал по стенам ряску стоячей воды.

— А какой был шанс! Он сам — сам — подошел к тебе. Жадный недобрый старик. Больше он ни за что не подойдет. Ты снова промазал!

— Кто он такой? — снова давил я по капле тягучие липучие слова.

Но Эхо не слышал мой лихорадочный лепет, а я почти не различал его слов — так громко хрустели зубами мерзкие кролики.

— У тебя последний шанс, Герман, — орал Эхо, наклонив лицо над водой, и я видел, как несколько раз его очи, наливаясь кровью, вылетали из орбит и плюхались в воду, — Теперь тебе придется его искать. И знай, я больше не стану тебя будить. Ты сам должен проснуться, сам. Проснуться или умереть. Прощай, мой мальчик.

Я увидел слезы в его глазах — слезы! — он плакал, и с отчаяньем снова ушел на дно сновидения.

Прошло несколько десятков самых разных картин, которые подобно ночной молнии озарили мой бедный мозг, прежде чем я вновь — ура! — не очутился на ипподроме.

На этот раз я находился на центральной трибуне. Публики было мало. Денек выдался пасмурный: значит он будет в плаще!

На этот раз я вел себя с крайней осмотрительностью: одно неверное движение и ипподром исчезнет из глаз. Понимая, что все это мне только, снится, я вел себя так, словно вокруг меня все настоящее. Осторожно пошарив в карманах пиджака, я обнаружил зеркальце. Но во сне нельзя безнаказанно посмотреть в зеркало, нужно обмануть его и я поискал расческу. Ага! Вот она. Так, не выдавая себя, я спокойно достал зеркальце, расческу и, поправляя пробор, мельком заглянул в отражение. Это был я! Я сегодняшний. И даже костюм на мне был тот же самый, в котором я приехал в Питер.

Итак, я — не мальчик и не девушка в шляпке.

Равнодушно спрятав зеркальце и расческу, я осторожно огляделся по сторонам сна. И увидел вдали, в пасмурной хмари контур московской высотки.

Ага, я в Москве.

Сон сторожил каждый мой шаг.

Я прислушался к голосам зрителей на трибунах — мне снилась русская речь. Ты напал на след, Герман! Я заглянул вялым взглядом усталого игрока в программу бегов и успокоился еще больше, увидев там русский шрифт и колонку лошадей третьего заезда с-именами. жокеев.

Арктика

Султан

Лаванда

Надир

Северный черный

Центрифуга

Гepca! Седьмой в заезде значилась Гepca!

Я боюсь дышать.

Осторожно оглядываюсь по сторонам в поисках человека в плаще. Но как сегодня мало народу! Вдобавок стал накрапывать дождь. Теплый. Весенний, Дождь пополам с солнцем. Тут же над трибунами раскрылись зонты, скрывая фигуры и лица.

Нечто важное явно пряталось от меня, отворачивало лицо в сторону.

В двух шагах стояла девушка с собакой на поводке. Но собакам вход на трибуну ипподрома, вроде бы, запрещен? Ни в первом, ни во втором поиске я не видел на трибунах даже маленькой болонки на руках, а тут на натянутом поводке — огромный и злой, как черт, остроухий дог.

Где-то я уже видел такую вот точно собачину?

Я чувствую, что девушка сама дрожит, как струна.

Я пытаюсь разглядеть ее лицо под густой старомодной вуалькой на краю круглой шляпки.

Тщетно.

Видны лишь ее чувственные губы.

Заметив мой пытливый взор, она вздрагивает и чуть-чуть прикусывает губу. Мне кажется, что она тоже не спит. Кто она?

Я медленно иду вдоль трибун в поисках незнакомца.

Слышны удары гонга: Тинь! Динь! Динь! Звук так резок, что сон на миг гаснет, но снова вспыхивает, на том же самом месте, где был прерван. До меня доносится далекий конский галоп — это стартовал седьмой заезд, в котором бежит лошадь Гepca под седьмым номером. Я вижу краем глаза скачущих коней и коляски жокеев. Это бега, а не скачки.

По небу проходят световые складки. Сон вот-вот оборвется!

Я в отчаянии — субъект в плаще провалился сквозь землю — но, удача! — дождик кончается, публика закрывает зонты. Только один зритель продолжает прятаться под зонтом с края, на первом ряду. Я начинаю спускаться по заплеванной лестнице. Мне кажется, что зонт раскрыт неспроста.

Когда осталось полшага — зонт вдруг был закрыт и на шум моего приближения оборотилось знакомое небритое лицо. Человек в плаще!

— Опять вы?! — сказал он то ли с удивлением, то ли с досадой, вынимая из желтых зубов потухшую папироску.

— Я ищу Гepcy.

— Эта лошадь была снята с заезда.

— Не делайте вид, что вы не понимаете моих слов. Мы единственные, кто сейчас бодрствует! Я ищу Герсу, а не лошадь.

Тут мимо нас промчались летящие рысаки, и удар гонга объявил окончание заезда.

Удар гонга опять на миг разорвал ткань сновидения. Я почувствовал, как вода в бассейне заливает мне уши, но удержался в рамках рокового сна.

— Выиграл Надир, — сказал незнакомец.

— Не морочьте мне голову, — страх и ярость сделали меня хамом, — и не притворяйтесь спящим. Мы оба не спим. Где Гepca?

Он помолчал, а затем с явной неохотой быстро пробормотал:

— Спросите об этом хозяина. Вот он.

И субъект незаметным кивком указал человека, который стоял на беговой дорожке у служебного выхода и манил рукой коляску с жокеем. Лицо человека закрывали очки от солнца. На майке жокея чернела семерка. Чуть подергивая возжами, он выруливал к выходу белую кобылу с черными глазами.

— Его зовут Марс, — добавил субъект.

— Марс! — крикнул я громким голосом на весь ипподром.

Солнечные очки от солнца стремительно оглянулись в мою сторону.

— Марс! — я очнулся от сна. Боже, я лежал на дне бассейна, раскинув руки на белых кафельных плитках и видел, что вода надо мной темна от кишащей массы снующих водомерок. Насекомые покрыли поверхность воды толстой копошащейся коркой. Бррр… Я закрыл глаза и очнулся в полумраке просторной комнаты. В ее самом темном углу, противоположном от раскрытого окна. Я сразу заметил, что сон стал исключительно устойчивым. Ага! Чувство страха, что видение кончится, исчезло, наоборот — я испытал глубокий восторг: сон перенес меня в точку поиска. Я вижу дом того, кому снится Гepca! И вспомнил слова Эхо: сон мага исполняет все его желания. Обернись внутри сна и выйди за его пределы в мир.

Итак, я находился в полутемной комнате, в неизвестном доме: возможно это дом нашего врага. Дом Герсы.

Затаив дыхание, я попытался сначала разглядеть себя, но решительно ничего не увидел. Ни тела, ни тени, ни слабого свечения призрака. Однако я отчетливо ощущал свое местонахождение, чувствовал в темноте свои руки, ноги. Я был бос и наг, ведь на самом деле, я лежал сейчас в проклятом бассейне под взглядом великого ясновидца. Больше того, не видя себя, я ощущал как сильно бьется мое сердце, как вздымаются легкие, слышал свое лихорадочное дыхание, но был бестелесен — черт возьми! — не чертыхайся, Герман, и никогда не свисти…

Итак, затаив дыхание я огляделся и прислушался. Сквозь окно виднелась глухая ночная даль какого-то то ли парка, то ли сада. Я видел верхушки деревьев, край звездного неба, из чего заключил, что нахожусь на втором или третьем этаже неизвестного здания. И, пожалуй, оно расположено за городской чертой.

Но где я?

Сделав несколько шагов босой ногой — я чувствовал, что она сырая и прилипает к полу, не оставляя при этом мокрых следов! — я прошел по паркету и совершенно вышел из угла, где стоял, и снова внимательно огляделся. Вот оно что! Я оказался в домашнем спортивном зальчи-ке: несколько тренажеров, шведская стенка, а вот и балетный станок вдоль большого настенного зеркала. На перильцах висело махровое полотенце. Я сунул в него нос и почувствовал тревожный запах цветочных духов, холодные струйки жасмина. Запах Герсы!

Зеркало в полумраке таило величайшую опасность.

Поколебавшись — была не была! — я посмотрел на себя в зеркальную стену и успокоился, ничего не увидев — итак, Герман, ты стал привидением…

Три шага, и я вплотную подошел к окну. Отсюда виден все тот же просторный полу-сад, полу-парк вокруг дома. Ночной ветер шумел кронами. В небе белели ватные тучки, среди которых кралась луна.

Я прошел к закрытой двери и машинально взялся за ручку. Ладонь почувствовала прохладный металл и, обманувшись, попыталась повернуть ручку вниз, вверх…

Тщетно.

Пальцы легко прошли сквозь железо.

Тогда я осторожно поднес указательный палец к двери и, чувствуя смутное присутствие преграды, стал вонзать его внутрь, все глубже, глубже…

Палец уходил в дерево как в спокойную воду. Сопротивление материи было исключительно слабым, его можно сравнить, например, с сопротивлением стены из стриженого декоративного кустарника, когда рука входит в толщу зеленых курчавых листочков… вот уже вся моя рука по самое запятье утонула в двери. Я чувствовал, что ладонь вышла наружу, но все еще не решался шагнуть.

Рраз!

И я впервые в жизни прошел сквозь закрытую дверь. Потрясающее чувство победы! Оглянувшись, я увидел на двери нечто вроде кругов от камня, брошенного в воду. А нажав посильнее левой ногой на пол, я легко погрузил ее по самую щиколотку в паркетные плитки и почувствовал, как она там — внизу — вылезла из потолка, черт возьми!

Герман, не свисти! И не чертыхайся.

Ты можешь проходить сквозь стены.

Но как долго?

Выйдя из тренажерного зала, я оказался в ночном коридоре, где горела пара контрольных ламп.

Вдоль коридора шли закрытые двери.

Одна, вторая, третья.

Я крался вдоль дверей — хотя кто мог услышать мой шаг? — и наслаждался тем, что, приближая лицо к плоскости, погружал его до ушей в дерево, заглядывая в спящие комнаты.

Ни души..

Комната для гостей. Музыкальный салон. Гардероб-ная комната. Детская. Библиотека.

Последняя дверь в коридоре была приоткрыта. Я насторожился. Оттуда сочился слабый свет ночника.

Это была спальня.

Я сделал несколько шагов в сторону сонного дыхания и увидел на просторной постели двух спящих в обнимку мужчин.

Один из них был как раз тот самый тип — Марс — которого я видел пять минут назад на ипподроме.

Стараясь не дышать, я наклонился над душной любовной постелью, в запахи пота и туалетной воды, думая

хорошенько его запомнить — и надо же, он что-то почувствовал сквозь сон и застонал, приоткрыв на миг веки, где мелькнули белки спящих глаз.

Напрасно. Я хорошо запомнил тебя.

Вторым был гибкий женственный юноша в плоском ажурном лифчике на голой груди.

Правда этих объятий была ясна с первого взгляда… но, дрогнуло мое сердце, в таком доме нет и не может быть места для женщины. Не так ли? .

Наконец, кто эти типы?!

Снова, обманутый подлинностью ощущений, я попытался было обшарить карманы пиджака из желтого шелка, брошенного прямо на ковер, нащупал портсигар, записную книжку — ага! — но я не могу ее никак взять, а это что — ого! — пистолет.

От волнения я кашлянул и внезапно увидел, что гибкий юноша в лифчике проснулся и, подняв голову с подушки, смотрит в мою сторону твердым взглядом агатовых глаз с подкрашенными веками.

Признаться, я струхнул.

— Кто здесь? спросил он нервозным голосом, затем вытащил из под подушки радиотелефон и потанцевав пальцами сказал кому-то: «Виталик, пройди по этажу.-Тут что-то нечисто».

Только теперь я окончательно убеждаюсь, что наблюдаю не собственный сон или фантом, а — реальный дом с живыми людьми. И подумал вот о чем, может быть устойчивость восприятия объясняется тем, что я вижу этот дом вместе с Эхо?

Учитель смотрит мой сон!

Как оказалось — я был недалек от истины…

Падшее создание, стараясь не разбудить любовника, выскользнуло из-под простыни и, нашарив рукой пачку сигарет, встает у раскрытого окна. Он гол, как и я, если не считать упомянутого выше лифчика. Его ягодицы украшены татуировкой.

Я слышу как щелкает зажигалка.

Слышу шум ночного ветра.

Чувствую сладкий дымок сигареты.

Нет! Он меня не видит, но чувствует неясную тревогу.

Аккуратный стук в дверь.

Это охранник. Самая настоящая горилла!

— Маша, все спокойно. Никого. Горилла одета в бронежилет. Ого! Это же мафия!

Он говорит — МашА, — делая ударение на последнем слоге. Так это женское имя звучит почти по-мужски.

Они говорят полушепотом, чтобы не разбудить хозяина.

— Извини, Виталь, у меня месячные, — шутит юнец, не оглядываясь.

Он бодрится, но я чую, как кошки скребут у него на сердце. Вижу отражение лица на створке окна — глаза полны слез. Какая интуиция! Он ощутил, что в дом пришла смерть и тайно звякает столовым серебром, считая ложки и вилки, щупает простыни — приданое мертвеца… что живыми уже не быть.

Мордоворот прикрывает дверь.

Толчком силы я погружаюсь по щиколотки, по колени, по грудь, по шею! — в паркетный пол и — спрыгиваю с потолка в темноту нижней комнаты. Это первый этаж. Кабинет! Но я не могу открыть ни одного ящика. Не могу перелистнуть листочка календаря на рабочем столе. Нажать клавишу компьютера!

Куда я попал, черт возьми? Не чертыхайся, Герман… Как узнать, где находится этот проклятый дом, его адрес, его координаты, имя хозяина? Номер телефона?

В надежде отыскать ярлычок с номером, я обнюхиваю кнопочный телефон, стоящий тут же на столе. Напрасно! В таком доме дураков нет.

И никаких признаков присутствия женщины!

Сквозь просторное стекло я выхожу в парк и, отойдя сто метров, внимательно оглядываю дом снаружи, запоминаю местность. Это типичный загородный дом новых русских — кичливая помесь псевдоготики с гаражем. И стоит он в дачной местности… Судя по отсутствию сосен и елей, по обилию кленов и прочей листвы — это средняя полоса России.

Но где? Эта полоса равна двум Франциям!

Вокруг меня колыхание ветра, но я не чувствую холода. Я гляжу на звездное небо. Ватные тучки растаяли, небосвод чист от пыли, луна кругла и бесстрастна: Господи, если ты есть, вряд ли тебе по душе ясновидцы… Эта мысль так неожиданно приходит в голову, что я теряюсь от ее внезапного броска.

Пифию или ясновидящего побей камнями… нашептывает подлая память из древних речений.

Еще десять минут осмотра и я выясняю, что дом хорошо охраняется, что центральный пост наблюдения расположен в холле первого этажа, еще один пост перед гаражем, последний у въезда в парк. На деревьях — скрытые телекамеры. Камеры расположены и на этажах, в коридорах особняка. Охранников — шесть человек. Все в бронежилетах и вооружены до зубов. По нескольким репликам я понял, что мордовороты охраны готовятся к нападению.

В огромном доме на двадцать пять комнат только два обитателя: та самая мужская пара в спальне на втором этаже.

И ни малейшего следа женщины!

Ни фото. Ни портрета. Ни одного платья в шкафу.

Признаюсь, я даже заглянул в туалет с биде… пусто. Стерильная чистота, как в кабинете врача. На полках у зеркала ни зубной щетки, ни лосьона для кожи, ни крема для лица. Ничего кроме, возможно — того махрового полотенца, забытого в тренажерном зале на балетном станке… тревожный запах жасмина, страх цветка при виде огня.

Ужас охватывает меня — голым голодным призраком я сдохну, сдохну здесь через пару дней… в этом парке сдохну… Я ощущаю жажду. Я хочу пить; в глупой надежде напиться, я пытаюсь снова открыть кран в туалетной комнате.

Напрасно!

Тогда я пытаюсь с перепугу поймать незримой ладонью скудные капли, которые летят из хромированного носика.

Капли простреливают навылет мои пальцы и уползают змейками жидкого серебра в решетку сливной трубы.

И Эхо видит мои муки! Видит, но не будит меня!

Я сдохну здесь завтра! послезавтра! послепослезавтра!

Меня привел в чувство храп коня.

Светает.

Я в парке в двухстах метрах от дома, который сверкает за колоннадой лип как стеклянный аквариум.

Прямо на меня по плюсны в траве бредет белая лошадь с черными глазами. Та самая, которую я видел час назад на ипподроме. И хотя я полон отчаяния, я не могу не подумать о том, как она прекрасна. Грациозное животное, с лебединой шеей, пепельной гривой, круглыми копытами и маленькой головой с чуткими стрелками ушей.

Герса… шепчу я.

Лошадь вздрагивает всей матовой кожей и, вскинув голову, смотрит прямо в мою сторону. В мои глаза. Она видит меня.

Неужели?

Я вскидываю незримую руку, которую только лишь чувствую, но не вижу — всхрапнув от испуга лошадь уносится прочь.

Тут я вспоминаю одно из предупреждений маэстро: если ты в состоянии прозрачности заметишь испуг жи-вотного; значит оно тебя увидело. Если я, Герман, воображу что в углу моей комнаты сидит собака, мой кот немедленно ретируется прочь из комнаты. Он видит ту самую собаку, которую я вообразил в своем уме. Запомни, Герман, испуг животного это знак, что оно не просто увидело тебя, нет, а стало добычей мага. Не упускай своей добычи из рук, заставь жертву подчиниться собственной воле!

Стой! Я легко догоняю скачущую лошадь и, слившись-с белой трепетной массой, разом чувствую как широка моя грудь, как много сырого лесного воздуха — мешок! — набирают огромные просторные глубокие легкие, как высоко-высоко над землей взлетают мои круглые глаза величиной с яблоко — ветки летят им навстречу! Чувствую как круто уходит под торс мой бесконечный живот и как раскрывается в моем паху глубинное жерло кобылы.

— Герса! — вскрикнув, я просыпаюсь. Боже! Я лежу на дне пустого бассейна, раскинув руки крестом на шахматной клетке и весь весь, с головы до пят, покрыт живой колючей коркой копошащихся насекомых. Содрав с лица горсть насосавшихся тварей, я пытаюсь пятачком кожи разглядеть Учителя, но вижу только больничный свет синей лампы под потолком, да пустой шезлонг на краю моей квадратной могилы; драный, обглоданый кроликами и гусеницами остов, в котором чернеет нечто жуткое, гадкое, невыразимое словами.

— Пить… — шепчу я горячими губами.

И кошмар вновь выбрасывает меня в предрассветный парк. Сброшенный лошадью я падаю навзничь, но не разбиваюсь, а мягко приземляюсь в высокую траву, где замираю в позе сидящей лягушки.

И эта поза тут же превращает меня в зеленую жабу, которая ползет мимо меня в сырой траве. Черт возьми! Ты опять чертыхаешься, Герман… я превращаюсь в полужидкое конское пучеглазое яблоко, в комок живой слизи и бородавок и, тяжело вздымая боками, замираю перед черной лужицей ночной лунноватой воды.

Герман, ты можешь напиться.

Жаба открывает мокрую липкую щель и я пытаюсь с помощью этой щели сделать хотя бы один глоток агатовой вязкой червивой жижи, но уже первая сопливая пиявка, попавшая в рот, вызывает у меня сухое извержение рвоты. Жабу трясет от мук человека. Но я не отпускаю лягуху из власти галлюцинаций и, неуклюжими шлепками направляюсь к дому врага, пока не выпрыгиваю из густой травы на асфальт перед входом-. Здесь жаба становится сразу жертвой лунной мошкары, которая зеленым дымом окружает глазастый брюхатый шар слизи. Мошкара налипает на кожу.

Чего же я добиваюсь от жалкой и тяжкой твари?

Я хочу заставить ее… позвонить по телефону.

Заставить нажать на клавиши кнопочного телефона в кабинете.

Мне осталось от силы прошлепать двадцать метров. Сначала пересечь бетонную дорожку у входа в особняк, затем — вдоль стены — проковылять до окна в кабинет, окно приоткрыто! Я это хорошо разглядел — один прыжок с земли до подоконника — это самое трудное— высота не меньше метра, с подоконника на пол, затем вспрыгнуть на кресло, с кресла — на стол, сбросить трубку и набрать нужную комбинацию из двадцати цифр, после чего я выхожу прямо на номер генерала.

Пусть разбирает мое кваканье!

Прыжок. Еще один прыжок. Мошкара не отстает. Ресницами слизи висит на глазах жабы.

Прыжок. В живот попадает острый камешек гравия.

Из дома выходит охранник — рыжий детина с банкой пива.

На бетонной дорожке, освещенной яркими фонарями, я виден, как на ладони, но гад засек меня раньше — на мониторе наружной телекамеры.

Свинья смотрит в— мою сторону плотоядными глазами. В детстве он любил вешать кошек. Я узнаю такие взгляды машинальной ненависти к живому.

Я пытаюсь спастись — тремя огромными высокими прыжками влево, в бок, в темноту, в густоту высокой травы. От страха я выбрасываю анальным каналом струйку слизи.

Напрасно!

Сонный садист настигает неуклюжую жабу и с наслаждением школяра, с содраганием онаниста, пуская клей в трусы, давит несчастную амфибию подошвой армейского ботинка. А затем долго отмывает струей баночного пива красно-зеленые лохмы и сопли лягушиной кожи с рифленой резины.

На сладкую гадость поживы из светлой чащи лунного парка, с капители дорической колонны вылетает ворон, черный как смоль, и голодный, как волк. Он начинает рыться клювом в теплых потрохах поживы и становится добычей мага! Ворон от ужаса вздыбил перья. Я заставляю птицу лететь прямо к заветному окну с такой силой и страстью, что ворон разбивает ударом клюва стекло в форточке.

Тесс!

Ворон не может моргать и от страха гадит на кабинетное кресло, на стол, белым пометом. Перья дыбом стоят на голове птицы. Клюв широко раскрыт. Сердце размером с черную сливу отчаянно стучит в переплете легкой грудной клетки.

Если вы увидите птицу на своем столе ночью, знайте, ваша песенка спета.

Я пытаюсь овладеть лапкой ворона, этим четырехпалым уродцем под слоем морщинистой кожи — птица сопротивляется магу!

Напрасно!

Я с силой отрываю лапку от стола — ворон сразу валится на бок, пытается опереться на хвост, затем выбрасывает левое крыло и, опираясь крылом, сгибая перья, восстанавливает равновесие и стоит перед телефоном на краешке рабочего стола, балансируя на одной лапе. При этом со стола на пол скатывается красавец «Паркер».

Тесс!

Качаясь из стороны в сторону на столь непривычной опоре как птичья лапка, страхуя откинутым левым крылом равновесие, скользя маховыми перьями по столешнице, я — трепеща с головы до ног — устремляю правую лапу с раскрытыми коготками на телефонную трубку, обхватываю массивную рукоять птичьим захватом, и резким движением сдергиваю трубку с телефонного ложа.

Это стоит мне падения на стол. Упав на спину, ворон вскакивает, пытаясь взлететь, но я прижимаю его голову к столу с такой яростью, что птица закрывает глаза мутной пленкой. Пернатое вот-вот отдаст концы! Тогда я начинаю орудовать клювом. Это тяжелый предмет из отполированной до чернильной синевы кости.

Из сброшенной трубки я слышу сосущий зуммер: телефон готов к работе. Надеюсь, телефон хозяина в доме никто не прослушивает и охрана сюда не ворвется.

Растопырив оба крыла, одновременно опираясь на хвост и цепляя гладкую поверхность лапками птицы, я начинаю осторожными клевками по квадратным кнопкам «Панасоника» набирать бесконечный код — я не знаю, где я нахожусь, но прямой сверхсекретный телефон генерала экстрасенсорной разведки России нельзя набрать безнаказанно. Ты будешь тут же засечен, подслушан и рассекречен!

81086610809… щелчок в аппарате, звук резко усилился. Я вышел на уровень космической связи и теперь мой звонок выходит на ретрансляционный космический спутник земли… 33 16 11 88 1! Еще один щелчок тумблера. Я вышел на пульт института. Все! «Попался, который кусался!» Телефон неизвестного абонента схвачен пастью самой кошмарной в мире змеи.

Ворон уже еле дышит.

Я не успеваю следить за дыханием кипящей птицы. Тлаза ее закатились и подернулись пленкой. Сердце бьет с перебоями.

Она вот-вот сдохнет. А вместе с ней сдохну и я!

Последние четыре клевка:

0 0 0 1 — личный телефон Августа Эхо.

— Алло, — я слышу удивленный голос Учителя. Птица замертво падает навзничь на стол и сучит в воздухе лапками. В клюве трепещет желтый флажок гибели.

Я наклоняюсь к трубке и шепчу обугленным пересохшим ртом:

— Разбудите меня…

— Герман!

Кончик слоновой трости тычет меня в живот, прямо в пупок. Я открываю глаза.

Эхо стоит на коленях на краю бассейна, прижимая к уху радиотелефон. Его взор победно сверкает!

Я лежу на спине в воде, посреди натянутой сетки. Вода доходит мне до кончиков ушей. Я бессилен что-либо сказать. Единственное, что я могу, это повернуть голову вправо и пить, пить, пить, пить до потери сознания.

Через пару часов меня окончательно привели в чувство и вывели из состояния транса.

Стрелки на часах показывали семь утра…

— Ты спал пять часов!

Эхо возбужденно подводит предварительные итоги поиска:

— Я был с тобой от начала до конца. Не сразу. С того момента, как ты вышел из сферы ипподрома в дом врага.

— Учитель, я это почувствовал.

— Иначе бы ты не стал моим учеником! Я не хотел, чтобы чертов старикашка меня заметил, поэтому сначала ты был один.

— А кто этот тип в плаще?

— Всему свое время… Ты прекрасно держал сон и управлял поиском. Ни одного серьезного разрыва. С первого раза такое мало кому удается. Ты сплоховал только с лошадью. Зачем стоило овладевать такой тушей? Этой помпезностью? Какой прок от лошади в таком деликатном деле как набор телефонного кода?

— Учитель, я увлекся задачей. Это было грандиозное чувство.

— А вот взяться за жабу — это дорогого стоит. Ты преодолел чувство брезгливости. Мне бы такой фокус не удался. Фуй… Как она гадко шлепалась белым животом на бетон. Я не выдержал и раздавил ее сапогом.

— Так это были вы?!

— Нет. Но я заставил охранника выйти на подозрительные звуки из дома. И наказал пролитием пива на подошвы.

— Но если вам, маэстро, под силу такое! Зачем ждать моих жалких подсказок? Охранник сам бы вам позвонил и сообщил адрес дома, да еще спасибо сказал.

— Нет, Герман, это была твоя задача, а не моя. И ты проник сквозь ее оборону…

— Неужели она так изощрена в столь адских делах? Эхо поморщился от столь морального определения.

— Нет, и еще раз нет, Герман. Сама сучка Герса ничего не подозревает, вот почему ее удар так неотвратим. Я не могу перехватить желание, которого нет. Это оборона моей смерти! Защита неба! Атаки его величества Рока! А она только перчатка на руке скелета, — маска из кожи на черепе моей смерти… Но ты молодец, настоящий молодчина, Герман! Ты гениально подчинил себе птицу. А ведь мозг ворона меньше грецкого ореха. Среди птиц нет телепатов, считал я… и надо же! Ты заставил пернатое отродье долбить клавиши. Мы засекли телефон. Это Подмосковье. Дача в окрестностях Подольска, на территории госзаказника. Она уже полностью окружена. Ее хозяин некто Марсий Волынцев по кличке Марс. По всей видимости, один из авторитетов мафии в Европе и у нас. Скоро привезут его досье. Это серьезная фигура. В зоне его влияния Австрия, Словакия и Чехия. Но нам это все равно. Главное узнать, кто она наконец. И найти любой ее личный предмет. Я просто возьму его в золотые рученьки и — бац! Бац! Бац!

Давно не был маэстро так весел и возбужден. Его веселила гонка борзых за серым зайцем.

— Объясни ему, козлу, спокойно и тихо, что он встал на пути государственных интересов и угрожает национальной безопасности России…

— Я?

— Да, ты. Твой вылет в Москву через сорок минут. В доме установят прямую телесвязь, и я поговорю с ним. Команда дана строгая — брать живым и беречь как зеницу ока. Впрочем, он далеко не дурак и все расскажет. Пока! Доспишь в самолете.

И вот я уже лечу в личном самолете генерала с пятью офицерами безопасности — подо мной облака, а перед глазами — холодная вареная курица на подносе, которой я вяло пытаюсь подкрепиться, запивая белое мясо горячим кофе. Офицер связи докладывает, что на объекте под Москвой заметили полную блокаду дома и среди охраны началась паника. Но всякая радиосвязь, телефонная, пей-джинговая и прочая забита полностью. Электричество и вода в доме отключены, действует только городской телефон, но действует только по нашей команде — и он протянул мне микрофон для связи.

— Алло, — сказал я спокойно.

— Да, — ответил знакомый голос юноши с татуировкой на заднице.

На часах около девяти утра, сегодня воскресенье, они еще в постели.

— МашА, разбуди Марса, — сказал я с ленивой угрозой в голосе.

Пауза.

— Кто его спрашивает?

— Пушкин…

— Позвоните через час.

— А ты подними с коврика белую туфельку с золотой пряжкой (я заметил ее ночью) и ткни каблучком в ухо.

— Не хамите, Александр Сергеевич. Мы люди обидчивые, злопамятные, все книжки ваши порвем на кусочки.

— Я вижу Маша — я перестал менять ударение, — ты еще не выспалась. Видно лифчик черненький тебе все еще жмет в сиськах. А ведь Виталик тебе уже маячит с порога о том, что тревога в доме и фиговый абзац полный.

Нечто дрогнуло на том конце связи. Я угадал — маячит.

— Словом, буди хозяина, а сама отойди к окошку и пососи сигаретку с ментолом. Только задницу прикрой халатом, не сверкай розами.

Пауза.

Незнакомый голос: «Я слушаю».

— Господин Марс, это Пушкин вас беспокоит с того света.

Чувство власти над людьми ни о чем не сравнимо!

— Здравствуй, Саша.

— Одним словом, обстановка у тебя такая: вся твоя норка окружена очень серьезно, под самые яйки — офицер подсовывает мне аэроснимки, переданные по факсу, — А на опушке слева стоит на виду боевая машина пехоты, чтобы ты ее хорошо видел и понимал, что дело тут не блатное, не воровское, а государственное, и что интерес к тебе серьезный. Надо поговорить.

Пауза.

Слушая самого себя, я невольно думаю, откуда в моей голове сидит воровской сленг? Может быть я раньше сам был из такой же шайки?

— Хорошо. Я жду вас. Когда?

— Я прилетаю через 20 минут, а с аэродрома прямо к тебе — на вертушке. Сядем перед домом. Отгоните машины от входа, два «Джипа» и серый «Опель». Искать ничего не будем, так что не суетись и бумаги не сжигай.

— Ясно… Дайте электричества на полчаса — кофе сварить.

— Придется без кофейка. Разлей остатки джина с тоником и ополоснись, — бутылка стояла на журнальном столике, жаль, что я не разобрал в темноте ночью марку джина.

Я отключил связь, а уже через пятьдесят две минуты выходил из вертолета на бетонную площадку перед загородным домом. Да это был дом из моего сна! Я невольно замедлил шаг и оглянулся на мокрое пятно в шаге от бордюра — все, что осталось от моей жабы…

Первым вошли в дом офицеры безопасности и разоружили охрану. Затем они же установили телекамеру и антенну космической связи, чтобы генерал мог вступить в разговор.

Я выделялся несколько глупым видом — на моей голове сверкал мотоциклетный шлем с опущенным матовым забралом. Специальное стекло — я вижу все, а вот меня разглядеть невозможно. Никто не должен видеть любимого ученика в лицо!

Я последним вошел в кабинет, где установили камеру… да, это была та самая комната, где я чуть не спятил нынешней ночью.

Труп птицы со стола был уже убран, только помет со столешницы стерли неаккуратно, и я различил полосы. Вот он! Три часа назад я чуть не подох на этой самой столешнице! Я с наслаждением взял телефонную трубку и легко поднял и опустил ее несколько раз. Затем, с таким же наслаждением, резко открыл и закрыл ящик стола. Вытащу и с силой задвину! Офицеры с удивлением заметили столь бессмысленные манипуляции, и я оставил проклятые вещи в покое.

Когда привели Марса, он несколько минут никак не мог взять себя в руки. Еще бы! Он больше не хозяин в собственном доме и свита видит его унижение и слабость. И где! В святая святых, своем жилище. В кабинете установлена телекамера, протянут по паркету кабель к наружной антенне, а за столом власти сидит яйцеголо-вый недоносок — то есть я — в зеленой военной рубашке без погон, заправленной в линялые джинсы и играет его фирменным «Паркером» с золотым пером смерти.

Марс оказался мощным и высоким человеком с демоническим лицом и опасными глазами убийцы. Он был подтянут, прекрасно одет для утренней паники. Взгляд выдавал недюжиный ум. Он был почти красавец, если бы не лиловое родимое пятно во всю щеку, которое выдавало темную изнанку души. И глаза — взгляд их было трудно поймать, так они были подвижны и прозрачны до белизны… Пальцы обеих рук были безобразно унизаны массой великолепных перстней. Чуть ли не по кольцу на каждом волосатом пальце. Обезьяна!

Странно, ночью я их не заметил.

Он молчал с видом самоубийцы, а между тем, против него у нас в деле Герсы были пустые карты — ничего кроме сна про белую лошадь под седьмым номером и слов человека в плаще; это он… Но видение к делу не пришьешь…

— Скажите, Марс, а как зовут вашу белую лошадь?

Из-под козырька шлема ему виден только мой рот. Рот молодого человека и небритый подбородок. Я чувствую, что внушаю ему отвращение. Но сила нашего удара так сокрушительна, что отвращение граничит с тайным страхом. Он не понимает, почему и кто взял его так круто за жабры.

— У меня три белых рысака орловской породы, и одна соловая кобыла.

На камере вспыхнул красный огонек, теперь его увидел Эхо.

— Как их зовут?

— Султан, Надир, Полярный и Арктика.

— А Герса?

Теперь он понял, откуда дует ветер.

— Такой среди моих лошадей нет.

— Ну как же, — накручивал я, — молодая красавица кобылка, с голубыми глазами и револьвером с рукояткой из чистого золота. Где она?

— Молодой человек, брось этот развязный тон. Дело слишком серьезное, чтобы говорить об этом так запросто. Судя по телекамере, ты — шестерка. Настоящий хозяин сидит на другом конце провода. Я тоже хозяин, и буду говорить только с ним. С шестерками я не разговариваю.

И он наотрез отказался что-либо говорить.

Так закончился мой дурной опыт перекрестного допроса, и офицеры еще примерно полчаса возились с аппаратурой, налаживая двустороннюю связь. После чего в кабинете — из микрофона — раздался ясный, холодный как ветер, слегка хриплый после бессонной ночи и злой от предчувствия смерти голос генерала.

— Здравствуйте, Марс.

— Здравствуйте.

— Вы не справедливы к моему любимцу, Марс, поверьте на слово, хотя он и бывает глуповат, у него поразительные способности. Ведь это он нашел вас всего по одной единственной реплике. А вот я вас найти не смог.

Марс церемонно кивнул в мою сторону, отдавая должное сказанным словам.

Но вся его светскость была липовой, от страшного свистящего, воющего голоса великого ясновидца у него разом выступил на лбу пот.

— Вы не будете возражать, если он поучится сейчас, как нужно правильно разговаривать с авторитетным человеком?

Марс пожал плечами — воля ваша.

— Офицеров связи прошу выйти из кабинета. Мы остались одни.

— Итак, я буду говорить вам «ты», потому что намного старше …итак, ты умный человек, Марс, и уже понял главное — увы, увы, ты нас нисколько не интересуешь. Мы не из милиции, сударь, и твоя фабричка по расфасовке героина останется на твоей черной совести, как и незаконная торговля оружием, почками, селезенками и глазами. Ты случайно оказался втянут в дело государственной безопасности и поэтому, если не хочешь принять от меня смерть лютую, страшную и провести остаток своей жизни в собачей конуре, пожирая собственный кал и лая на своих больных соседей по палате… если не хочешь, чтобы твоя душа вечно мучалась на берегу Стикса, потому что никто не положит под язык мертвеца монетки расплатиться с Хароном за перевоз…

Я поморщился, Учитель опять впал в патетику.

— Если не хочешь, чтобы тебя пользовали твои враги на потеху дружкам, то ты мне все скажешь, как было и есть на самом деле. Итак, ты любил ее?

Пауза. Марс собирает для ответа все свои силы.

— Я не могу любить женщину, которая не нуждается в моей защите, и которая во многом превосходит мужчину.

— В чем?

— Ей страшно, чудовищно, просто неправдоподобно везет. Я не сразу это понял, но когда понял — мне стало не по себе. Иногда я думал, не марсианка ли она, и прочие глупости… Однажды мы зашли с ней в казино на Ривьере. Она никогда не была в казино. Как известно, новичкам везет, но так! Она выигрывала подряд около полутора часов, не зная как выходят из игры. То есть не зная слова «пас». В тот вечер она сорвала банк почти на полтора миллиона долларов. Если бы я не остановил этот кошмар, ее бы прикончили. Правда, убить ее тоже невозможно.

— Ты пробовал?

— Да. Один раз, ради смеха, отравил практически все блюда на столеА,за исключением двух-трех пустяков. . Я еще не знал, захочу ли ее спасать, если она возьмет в рот отравленную пищу. Не знал, колебался… так вот, вы не поверите, она взяла на свою тарелку только то, что было съедобно. Машинально, быстро, не раздумывая. Единственную конфету из огромной коробки отравленных трюфелей. Я глазам не верил. Она сущий дьявол! И у вас с ней будут проблемы.

— Как ее зовут?

— Лиза Розмарин.

— А имя Герса ей было известно?

— Да. У нее сохранилось письмо отца к тетке, где он упоминал это имя. Она считала, что у нее два имени: Лиза и Гepca. Впрочем, ее прошлое — сплошная тайна. Девочкой провела несколько лет, в детдоме, под другим именем. Потом ее разыскала тетка и сказала ей, что она Лиза. Там сам черт ногу сломает.

— Не упоминай имя нечистого, Марс! Что еще она рассказывала о себе?

— Почти ничего. По натуре она скрытный человек. И всегда настороже. Она говорила, что с самого детства ее не раз пытались прикончить. Думаю, это правда.

— А как ты сам узнал про нее?

— Два года назад на моих людей вышел анонимный заказчик, который просил отыскать одну молодую девицу, двадцати двух лет, которая, по его предварительным сведениям, скрывается где-то в Восточной Европе, возможно в Чехии, возможно в Австрии. Ее требовалось найти и немедленно ликвидировать. Обычное дело. Удивляла только сумма — убийство какой-то девчонки оценивалось в 500 тысяч долларов. Это говорило о том, что заказчик человек посторонний в таких делах. И сумму назвал глупую, слишком заметную. Таких вот зассых у нас шлепают за десять тысяч зеленых, а то и за тысячу. Шлеп — и никого не интересует, в чем дело. А здесь называется дикая сумма, которую можно заплатить, например, за убийство президента или королевы… Мои люди сразу поставили меня в известность. Обычно я сам шлепками никогда не занимаюсь. Обдумав ситуацию, я понял, что девчонка может стать козырной картой в игре против заказчика. И что с него можно вытряхнуть и миллион долларов, раз такая острая нужда.

— А что ты можешь сказать о заказчике?

— О, это очень осторожный человек. Возможно женщина. Во всяком случае, я никогда не разговаривал напрямую. Только через посредника. Кстати, это тоже были всегда разные женские голоса. Связь была исключительно односторонней. Клиент выходил на моего связного, тот соединял нас. И разговоры были всегда очень короткими.

— Итак, ты решил найти девушку, понять в чем дело и попробовать сыграть против клиента. Поднять — шантажом — сумму оплаты.

— Зачем так грубо. Я понял, что из заказного шлепка я могу сделать хороший бизнес. Я бизнесмен в первую очередь, я делаю деньги. А тут пахло серьезной суммой.

— Дальше.

— Клиент знал, что я опекаю наших людей в Праге и Вене и только потому вышел на нас. Первый шаг сделать всегда несложно. Я дал согласие на ликвидацию и взял дело под личный контроль. Получил по почте ее фотографии. Тут же был перечислен аванс — Г50 тысяч долларов. Сразу, без всяких оговорок. Горячо, Марс, горячо… говорю я себе. Но ей уже повезло! Разглядывая снимки, я про себя отметил, что Лиза — девушка замечательной красоты. Но и нам повезло, мы быстро нашли ее. Очень быстро. Она играла в уличном театрике. Три клоуна и четвертая она — клоунесса. Ходила по проволоке. Жонглировала булавами. Глотала шпагу, и прочая мура.

Я обложил девушку с десяти сторон. Мы сняли о ней целый фильм для передачи клиенту: она! Конечно, кассета потом пропала, на квартире нашего видеопирата случился пожар. Он тоже сгорел. Когда его привезли. в морг, в обугленных руках он держал обугленную кассету. Сейчас я думаю — ее кассету.

— Оставим эту мистику. Дальше!

— Я подкупил одного из ее дружков-клоуна и узнал, ну полную чепуху: девчонка из самой обычной совковой семьи, сирота на воспитании у тетки, жила в Москве, сбежала с театром и вот уже пару лет колесит по Европе. Денег — ноль. Все вещи при себе в одной спортивной сумке. А за шлепок назначена такая дикая цена. Я в полном недоумении. Звонок клиента: фотографии получил, это она, приступайте к исполнению заказа!

Но тут новый фокус — мои топтуны сообщают, что девочку кроме нас пасут еще одни пастухи — какая-то полуафриканская банда, во главе с белой женщиной. И они делают то же самое, что и мы — снимки скрытой камерой, сьемки на видео. Тут я не выдержал. Я был по делам в Праге, и сам пришел на площадь посмотреть на самую дорогую русскую девушку… Это была ошибка! Я всерьез увлекся Лизой… может быть мы не будем трогать наши чувства?

— Не будем. Пока ты соврал только один раз. Продолжай!

— Позвольте когда? Я говорю чистую правду.

— Ты сказал, что подкупил одного клоуна. Ложь. Ты купил их всех трех, и они обещали помощь в ликвидации Лизы.

— Мда… Вас не обманешь… Впрочем я просто забыл эту мелочь. Мы познакомились. Я остановил ликвидацию. Больше того, открыл ей слежку соперников. Там творилась какая-то чертовщина. Африканцы следили за Лизой с помощью ее бывшей подружки, которая обладала ненормальной психикой. Психопатка была сверстницей Лизы, а выглядела девочкой десяти лет…

— Дальше! Я это знаю.

— Нет я закончу… мы выяснили, что черные тоже получили заказ на ее ликвидацию! Наш клиент дублировал убийство девушки и обещал им точно такую же сумму — полмиллиона долларов. Лимон за Лизу Розмарин! Тут я окончательно понял, что держу в руках огромный куш и стал беречь ее, как зеницу ока.

— А клиент?

— Дождавшись звонка, я сообщил, что девочка у меня, но я прикончу ее только за пять миллионов долларов.

— И он конечно же согласился?

— Да! Я был потрясен. С одной стороны я надеялся, что заказчик отступится и потребует назад аванс. Тем самым меня освободят от данного раньше слова. С другой стороны, подлая душа закипела: ты продешевил, Марс… Надо было выполнять заказ. Я не мог снова и снова тянуть резину и не держать обязательств. В нашем мире слово очень дорого стоит…

— В нашем тоже… Дальше!

— Но спрашивается, кому она так встала поперек горла? Почему ее жизнь и смерть так дорого стоят? За меня никто не даст таких денег. Может быть, она знает какую-то тайну? Может быть, она стала нечаянным свидетелем убийства, и ей хотят заткнуть рот землей? Может быть, ее преследует сумасшедший ревнивец, от венца с которым она сбежала из церкви? Может быть, она способна предъявить свои права на наследство?

— Тут горячо, Марс!

— Мы все открыто с ней обсудили. Я признался, что собирался ее убить, но не смог из-за чувства любви. И это тоже правда. Я прокрутил ее имя по своим каналам и выяснил, что в Европе по крайней мере, нет ни одного состояния, которое бы значилось под именем Розмарин… нет ни такого семейства, ни такой фирмы… Я ломал голову над загадкой и никак не мог решиться просто так нажать на собачку и превратить ее прелестную головку в шматок мяса. Кроме того, я был от нее без ума. Никогда я еще не обладал такой дорогой женщиной. Кроме того… Лиза была вообще моей первой женщиной в жизни…

— Мы договорились не трогать сферу твоих чувств. Ближе к делу, Марс!

— До звонка клиента оставалось десять дней. Я сам загнал себя в угол! Но тут вмешалось одно роковое обстоятельство…

— Не извиняйся, что она жива. Я вовсе не твой клиент, как ты думаешь. Ты мне ничего не должен. Марс!

— Я это давно понял… Словом, по причинам, которые вам совершенно неинтересны, я поссорился с компаньоном. Ссора вышла крутой, но я понадеялся, что смогу навести мосты. Однако мой друг счел себя обиженным насмерть и поторопился пустить меня в расход. Но я еще ничего не знал о приговоре. Мы жили с Лизой на Ривьере, под Монте-Карло, наслаждались счастьем. Она стала моей женой. Но из-за приговора ее жизнь сразу тоже повисла на волоске— ведь мы не расставались ни на минуту. А киллеры свидетелей живыми не оставляют.

— Это мне интересно. Давайте подробности!

— Киллер прилетел из Германии днем в субботу и уже вечером охота началась. Но все подробности мне стали известны позднее. Он ждал нас в маленьком холле у лифта на седьмом этаже отеля, где мы остановились. В тот вечер мы вернулись поздно, уже за полночь. Были на одной вечеринке, выпили. Киллеру сообщили, что мы входим в отель. Слежку вели из машины.

Лиза сама вызвала лифт. Она любит брать на себя разные мужские мелочи. Кнопка вызова вспыхнула и тут же погасла: глупый лифт вышел из строя. Выскочил ночной портье: пардон, мадам, пардон, месье… Мы пошли наверх по лестнице и благополучно дошли до номера, минуя лифт и холл, где скучал киллер. Он не сразу понял, что лифт отрубился и что он пропустил нас в номер, а когда понял, попытался.открыть дверь отмычкой.

Но тут ему опять — опять! — не повезло: Лиза забыла повернуть запор, дверь осталась незапертой. Надо было просто повернуть ручку в нужном направлении, а парень глупо вертел инструментом и не мог понять, в чем дело. Я тем временем пошел принять душ, а Лиза вдруг решила заказать чайку на ночь. Этак по-русски, чтобы утром не ломало голову. И звякнула вниз портье. Тот послал к нам гарсона — молодого новичка, — который перся с подносом на седьмой этаж. Ведь лифт не работал.

Киллер услышал его шаги, спрятался, а когда увидел, что тот стучит в дверь нашего номера, дрогнул с досады и выскочил с пушкой чуть раньше срока, чем так напугал новичка, что тот швырнул в него поднос и дал деру. И швырнул так удачно, что ошпарил ему фас кипятком для чая и совершенно вывел из строя: парень не мог стрелять потому что ни черта не видел…

— Не чертыхайся, Марс, это опасная привычка!

— Извините… Я ничего не слышу, напеваю под душем. Лиза, услышав шум в коридоре, глупо открывает дверь и видит только кинутый на пол поднос с осколками чашек и сахарницы, да куски от стеклянного чайника с кипятком. Чем все кончилось? Ошпаренный киллер, зажимая моргалы, убежал к лифту и нажал кнопку, и тут ему окончательно не повезло… Дверь лифта открывается, но кабины перед ним нет. Непрушник со слепу шагает вперед и падает с седьмого этажа на крышу лифта, который — помните? — Лиза вызвала на первый этаж.

Мгновенная смерть. Я выхожу из ванной. Лиза уже спит. Гашу свет. Убийство не состоялось. А киллер был из числа самых классных профи. Идеально исполнял заказы почти семь лет подряд. Работал без сучка и задоринки. Убил полсотни человек. Немецкая киллер-машина… Не слишком ли много случайностей?

— Как раз ровно столько, сколько нужно. Ни больше, но и не меньше. Дальше!

— На следующий день мы едем в казино, где Лиза выигрывает смаху, полушутя полтора миллиона долларов. Я в шоке! Она может сама постоять за себя. Зачем ей нужен я? Кроме того, в голове гвоздем сидит еще пара мыслей. Зачем тебе, Марс, убивать курицу, несущую золотые яйца? Да она выиграет тебе не пять, а все пятьдесят пять лимонов! Наконец, как она это делает? Не может быть такого дурного везения. У Лизы наверняка есть своя система… В тот день я уже возненавидел ее, но сам не знал этого и продолжал жить по инерции.

В четверг мой обидчик удвоил ставки. В покушении действовало уже два киллера. Я все еще ни о чем не подозреваю. Думаю, как найти мир, А он уже режет паровозом по шее.

Мы были на маленькой яхте типа «Бавария», с одним парусом. Стояли на траверзе островка Монт-нуар. На якоре. Великолепная погода. Отличная рыбалка. Прекрасный секс. Киллеры подошли на обыкновенном шверботе, но подплывать близко не стали, а дождались, когда стало смеркаться и вплавь подплыли к яхте. Взобрались на корму. Два ствола против моей полной беспечности — казалось у меня нет никаких шансов. Но со мной была Лиза! Которая решила устроить какой-то особый японский ужин — кусочки свежей рыбы вымачиваются в соусе и тут же поджариваются на огне. Огонь горит в специальной стальной чаше фон-дю. Колдует над рыбой. Но хозяйка из нее нулевая. Чаша с огнем опрокидывается на пол в тесной кухне. Пламя начинает пожирать пол. Я хватаю ее в охапку и выскочив на палубу прыгаю в воду. Ведь на кухне газовый баллон!

Плавает она прекрасно.

Мы еле успели отплыть метров на десять, как баллон взорвался. Никогда я не видел такого кошмарного взрыва. Казалось там бочки с порохом. Пламя взлетело к небу метров на двадцать! Вся яхта вспыхнула, как дерьмовый коробок спичек. Только моторист со швербота видел их адскую гибель. Они горели синим пламенем даже в воде. Но ни я, ни она не видели смерти — киллеры спрыгнули с противоположной стороны яхты, а вопли заглушил пожар. Мы поплыли к островку, но тут нас подобрал спасательный катамаран — огонь увидели с берега… А если бы она чиркнула спичкой секундой позднее? А если бы они минутой раньше влезли на палубу? А если бы я не поймал макрель?

— Скажи, Марс, ей всегда так фартит? Спички не обжигают пальцы? Соринки не залетают в глаз? Зубы никогда не болят?

— Нет. Ей фартит только в исключительных обстоятельствах. Фарт идет против ее смерти. Но вне опасности Лиза — самая обычная женщина. Наоборот, ей вечно не везет по мелочам. Она не может сесть в машину, чтобы не стукнуться головой. Все занозы — охотники до ее рук. Она вечно рвет колготки. Режет руки на кухне. Цепляется платьем за гвозди. Помню ее раз покусала пчела, да так жутко, что бедняжке раздуло лицо. В тот день я любил ее без памяти — женщина должна плакать, бояться темноты, быть слабой… Я носил ее на руках и баюкал. Мне так нравился мой несчастный уродец в слезах…

— Сколько раз ты тайком стрелял в нее?

— Только один раз. В Лондоне, когда она спаслась от отравы. Навернул на пушку глушитель, иду в спальню, звонок по мобильнику. Он всегда со мной — узнаю крайне неприятную новость. Иду к бару, чтобы запить такую вот новость. Выпил и захожу в спальню. Снова трень-брень. Алло! Сообщают, что отец при смерти. Срочно вылетай. Возвращаюсь к бару. Запиваю водкой звонок. Опять иду к ней. Малышка спит сном ангела, а я уже жду… только вынул пушку, опять мобильник чирикает. Сестра кричит, что полчаса назад мать потеряла сознание и лежит в коме. Вот как судьба вмиг меня обложила заложниками! Черт с тобой, сатана, живи… иду назад к бару выпить. Снова трень-брень. Сестра: мать очнулась. Словом, у вас тоже будут проблемы. Вагон и маленькая тележка.

— Не каркай! Как ты увернулся от гибели в третий раз?

— Опять благодаря Лизе. Я собирался ехать по делам из отеля, а она, прощаясь, вдела мне в петлицу гардению. Она обожает цветы… Выхожу к машине, которую арендовал, открываю дверцу, и цветок падает из петлицы на тротуар. Поднять или нет? Ладно — возьму. Она его поцеловала прежде, чем обломила стебель. Наклонился за гарденией — бля! — вижу под брюхом машины взрывное устройство! Коробку с пластиковой начинкой и леску от взрывателя к карданному валу — : поворот колеса — и ты в дамках.

Только тут до меня дошло, что идет война. Выяснил заказчика, и когда мы помирились — он не стал упрямиться — и узнал про детали двух предыдущих попыток меня устранить, которых мы с ней и не заметили. Полный ступор — все три раза меня спасла Лиза. Она мой талисман! А я человек суеверный. Я верю в судьбу. В фарт. В Провидение. В разные штучки-дрючки, приметы. В моем бизнесе все зависит от мелочей.

— Это мудро. Бог — в подробностях.

— Но я ненавижу талисманы! Их надо беречь вею жизнь, трястись до самой могилы над ерундой… На следующий день звонок от клиента: заказ исполнен? Отвечаю, что девочка от меня сбежала, что я возвращаю аванс и прикончу ее бесплатно, потому что не люблю оставаться с носом.

— Вы не пытались засечь звонок?

— Пытался. Каждый раз звонили из самых разных мест Европы, или умело имитировали такой разброс… Клиент спокойно выслушал мою ложь. Это была женщина. Сказала, что больше звонков не будет — заказ анули-руется, и что аванс я могу оставить себе как плату за долгие хлопоты. Больше клиент не звонил.

— Зачем ты солгал?

— Не знаю… я раздумал ее убивать. Я решил научиться использовать ее дар в своем деле. Иной раз она давала поразительные советы. Но понимал, что не смогу долго скрывать свое охлаждение, даже страх перед Лизой. Она сука! величайшая сука фарта!

— Как ей удалось сбежать?

— Ей это не удалось!

— Вот как! Неужели Гepca способна потерпеть неудачу в таком важном деле как побег? Ведь это вопрос жизни и смерти? Не так ли, Марс?

— О, мне пришлось поломать голову, прежде чем я раскусил механизм ее защиты. Чувствую, вам это весьма интересно! Я понимал, что если она пойдет на побег, удержать Лизу невозможно. Что охрана, конечно, ее проспит, что телекамера в нужный момент выйдет из строя, что пистолет заклинит, что сотни неожиданностей. придут ей на помощь, как только жизнь повиснет на волоске. Это же ведьма! Что я сделал? Во-первых, я поклялся самому себе никогда не покушаться на ее жизнь. Черт, который ее охраняет… простите, судьба, которая ее так охраняет, должна знать, что я ей не опасен. — Ты стал мистиком, Марс!

— Не думаю. Я вмонтировал в ее любимую сумочку электронный датчик, который мог включаться по команде с пульта слежения и подавать сигналы. Так засекалось местонахождение Лизы.

— Стоп! Расскажи подробней об этой сумочке?

— Обычная дамская сумочка. Несколько старомодная, но классная. От «Шанель». Крокодиловая кожа. Два отделения внутри. Короткая ручка…

— А что в ней хранилось?

— За исключением револьвера с рукояткой из чистого золота с розовыми бриллиантами на рукоятке — пустяки. Мелочи из детства: круглое зеркальце, флакончик духов в мешочке, который якобы принадлежал ее покойной мамочке, конверт с письмом отца на французском… пожалуй все…

— А не было ли там книжки?

— Ах да! Конечно была. Какие-то сказки. Потрепанная старая книжка в картонной обложке с закладкой. Нечто вроде амулета. Лиза утверждала, что она помогает ей в трудную минуту. С самого детства.

— Шарль Перро? Сказки матушки Гусыни?

— Не помню точно. Помню рисунки: волк и Красная Шапочка, Кот в сапогах, Спящая Красавица…

— Достаточно, Марс. Это Перро! Теперь расскажи о побеге.

— Она сбежала полгода назад. Нет больше… в августе. Седьмого числа. Ночью. Я давно готовился к этому и расставил несколько ловушек. Например, дал ей ключ от двери в подвал, но категорически запретил туда заходить. Элементарный расчет на женское любопытство и чувство вызова. «Ах, так! Ты мне запрещаешь?!» Разумеется, она пошла через запретную дверь. Тут у меня самая строгая охрана — шаг нельзя ступить без телекамер. Но, разумеется, ей повезло — в ту самую ночь разразилась дикая гроза. Такой силы, что молнией пробило центральный кабель и дом остался без тока. Она легко прошла сквозь самое пекло и спустилась в водосток. Выплыла к подъемной решетке…

— Минуту, Марс. А что она взяла с собой из вещей?

— Рюкзачок, куда положила самое необходимое плюс свою заветную сумочку.

— В доме не осталось ее личных вещей?

— Нет. Мой друг уничтожил любое напоминание о том, что здесь жила женщина.

— Итак, она выплывает к подъемной решетке, идет гроза, системы слежения отключены, датчик не фиксируется… дальше!

— Без света решетка заблокирована, но как раз к тому моменту охрана включает аварийную систему электроснабжения, и она угадывает комбинацию цифр, с помощью которых срабатывает замок, и решетка уходит в верх.

— Какую комбинацию?

— Не помню!

— 616?

— Да! Да вы сами сущий дьявол!

— Не поминайте всуе имя нечистого, Марс!

— Когда наш клоп в ее сумочке заработал, она как раз шла напрямик через ночной лес к шоссе на Москву. Я трухнул. Дело в том, что в лесной полосе вокруг дома насажены противопехотные мины. Не густо, но достаточно, чтобы оторвало ступни. Причем если она шла легко, а порой даже бежала по опасной полосе, то мои мордовороты шли за ней с помощью миноискателя, делая в час по чайной ложке! И она ушла от погони. Но я видел, что она идет прямиком к моему капкану.

— Какому капкану?

— Я исходил из того, что раз ей ничего не угрожает кроме уймы пустяков, то ловить ее надо именно чепуховиной. И она непременно угодит в пустяк, как всегда, когда ударяется лбом, садясь в машину и набивая шишки.

— Очень умно! Обручальное кольцо никогда не остается пустым — в него всегда угодит хоть один глупый палец.

— Это был самый ерундовый капкан, на зайца. Если бы я поставил волчий капкан, она бы ушла. Вдобавок я специально осветил его фонарем. Она должна была угодить туда по закону подлости. Так и вышло. Лиза угодила именно в это игольное ушко. Она боится любых прикосновений в темноте, особенно укусов. Однажды в детдоме ее покусали мыши в карцере, и она панически боялась нападения мышей. Зубчики капкана сымитировали укус. Ведь он тяпнул ее всего лишь за палец. Вскрик. Она теряет сознание. Мы настигаем беглянку и, пока она не в себе, вкалываем дикую дозу наркотиков.

Всю зиму мы продержали ее в полубессознательном состоянии в моем охотничьем домике.

— Зачем?

— Мой знакомый нарколог обещал, что под действием ЛСД Лиза расколется и раскроет свои секреты: кто она такая на самом деле? Почему ее ищут? Каким способом она выиграла в баккара гигантскую сумму?

— Узнали?

— Нет! На все вопросы она твердила: отвяжитесь, я Гepca! Гepca… Гepca… неужели не понятно?

— Действительно, чего уж тут не понять… мда… она сбежала снова, как только ты решил ее ликвидировать?

— Нет! Я же поклялся не трогать! Я к ней уже совсем охладел. Ничего в душе кроме злости — оказалось, что я могу любить только того, кого могу пощадить… На эту глупость решился мой врач, тот самый нарколог. К весне она превратилась в полусумасшедшее существо. Ходила под себя… И он тайком от меня решил ее замочить. Он не знал, что это опасная затея. Вышел из дома, сел в машину. Сначала лопнуло колесо. Он сменил колесо. Затем треснуло на ходу лобовое стекло. Он упрямится. Его останавливает гаишник, потому что стекло в абсолютную клеточку. Он газу! У него в бардачке «Макаров» с парой запасных обойм. Приметы машины передают по кольцу. Погоня. Парень ввязывается в перестрелку. Получает ранение в руку, бросает машину и уходит дворами. Берет тачку. Пока рядом с ним шофер, невинная душа, судьба его милует. Но вот полный расчет. Он выходит из машины и бегом пытается пройти мимо стоящего рядом трайлера с экскаватором на прицепе. Идет тихо…

— Внезапно ковш срывается с запора и от дурилы остается одно мокрое место. Так?

«Когда я пойду убивать Герсу — меня ждет тоже самое!»

— Да, его так размозжило, что в гробу лежало то, что удалось соскрести с ковша… Пока он приближается, она приходит в себя, встает, принимает душ, обедает, находит свои вещи, заводит машину и под конец вырубает моего друга, который случайно заглянул в охотничий домик. Слава богу, он жив. Ну, Лизок!

— Лизок?

— Она себя называла Лизок или Лизочек… помните: «мой Лизочек так уж мал, так уж мал, что из скорлупы яичной фаэтон себе приличный заказал…»

Эхо впервые ответил свистом мелодии.

— Узнав о побеге я снова включил дистанционный датчик. Клоп был в порядке, и мы проследили ее до поезда в Санкт-Петербург. Я принимаю решение расправиться с ее помощью с одной кучей питерских отморозков. Даю заказ на ликвидацию. Прошу встретить у поезда, взять живой, кое-что якобы выпытать, а потом пристрелить суку и слить в унитаз.

— Твое красноречие, Марс, тут не годится.

— Я знаю, что взять ее нельзя и через день узнаю, что вся куча успешно прикончена…

— Это уже известно. Перейдем к волку!

— Вам и это известно? Пауза.

Голос Эхо меняется, он словно вдруг начал бредить:

— …волк… о, волк… его магическая сила беспредельна. Только волк умеет охотится на охотника. Он может подражать клекоту орла… ммда… он может стать белым, как снег, как лепестки гиацинта, белым как череп становится белым от ветра… О волке лучше ничего не знать. От колдовства волка пуля никогда не попадает в цель. Волк усыпит охотника, сидящего в засаде. А сон — душа мертвеца…

— Опиши место, где она его пристрелила? Ведь ты наблюдал за ней через бинокль?

— Да, я вижу, от вас ничего не скроешь. Датчик работал, и мы нашли ее в местечке Райволла, на берегу Финского залива. Она пользовалась приютом местных контрабандистов на заброшенном маяке. Готовилась плыть через границу. Это было под вечер. Она отплывала на старой резиновой лодке, куда загрузила гидрокостюм и рюкзак…

— Ты заметил, как она положила револьвер поверх руки?

— Да. Она изготовилась к стрельбе. Чудовище уже несколько дней паслось в окрестностях маяка. Этот бешеный волк буквально терроризировал все побережье, людоед загрыз несколько человек насмерть. Когда он выскочил из леса…

— Из зарослей ивняка между дюн, — поправил Эхо.

— …из зарослей ивняка и бросился за Лизой, я впервые подумал, что ей конец. Дамское оружие среднего калибра — это не то, чем можно остановить мощного огромного зверя. Думаю, что в холке волк был выше метра. Ну совершенный монстр! Однако ее выстрел был на редкость удачным — пуля попала в мозг, и волк начал тонуть. Она прикончила зверя одной единственной пулей.

— Да, Марс, одной единственной пулей… и волк камнем пошел ко дну. Там довольно глубокое место. Вода подходит к скалистому мыску, на котором построен старый маяк… Выходит местечко называется Райволла?

— Да.

— Мелководье по краям овальной бухточки, в центре которой старый маяк с фонарем из грязного стекла. Так?

— Да.

— К маяку от соснового бора идет проселочная дорога?

— Да.

— Замечательно! Герман!

Я вздрогнул от неожиданности: какая глупость называть мое имя:

— Да, Учитель!

— Поблагодарили попрощайся с хозяином. И немедленно вылетай назад. У нас мало времени.

Мы обменялись холодными кивками, и я вышел из кабинета к вертолету, который уже запускал мотор; прыжок над подмосковным лесом, и я на аэродроме Внуково, откуда самолет стартует на Санкт-Петербург.

И вот я снова тоскую у иллюминатора нос к носу с холодной курицей и стаканом горячего кофе, один над облаками: откуда я заброшен в этот мир, кто я и зачем появился на свет?

Мое детство — это поезд и международное купе, где я очнулся для жизни, и прекрасная незнакомка стала моей повивальной бабкой. Какие кровавые роды!

Мое отрочество — бойня в подземном гараже.

А сейчас уже наступает моя старость… я помню только лишь неясные и бесформенные сырые пятна дождя на меловой стене, и я знаю — эти пятна — следы моих бывших чувств. От усталости я засыпаю как убитый, мертвецким сном, и вдруг открываю глаза в самом глубоком месте своего сновидения… О, я кажется помню и знаю свой сон…

Я снова вижу себя стоящим на южном склоне Панопейского холма между двумя прекрасными падубами. Я стою на самом солнцепеке, но не могу сделать и шагу, чтобы скрыться в их благодатной тени. Сон сковал мои члены крепким заклятием, и я могу только смотреть прямо перед глазами и, порой, шевелить зрачками, словно глаза принадлежат мраморной статуе на крыше невысокого храма.

Внизу подо мной выскобленным нутром темнеет небольшая заброшенная долина. Склоны ее поросли сухими копьями дрока, а дно усыпано комьями красноватой глины. Когда-то именно здесь в Фокиде под Панопеей, вот в этом самом овраге, мудрый Прометей вылепил из глины первых людей и они, обсыхая на солнце, играли в свои первые невинные игры на покатом склоне холма. А сегодня! Как пустынна и печальна выжженная солнцем дотла местность! Ни одного человеческого жилья вокруг, никто не взмолится Гелиосу умерить жар его беспощадных лучей, — только останки некогда грозной крепости, чьи стены кольцом развалин окружают вершину скалистого холма: — когда-то там сверкал белизной храм, посвященный Зевсу, теперь здесь зияние черепа, раздробленная челюсть титана, уронившая зубы в долину, в поток мелового ручья… Провалы бойниц и оскалы пробоин. Теперь у людей другой Бог, и Олимп опустел. В летучей гряде облаков глаз не видит ни одной божественной шалости.

Солнце нещадно палит мой затылок, моя широкополая шляпа — подарок отца — лежит у моей левой ноги, на которой — я опускаю глаза и вижу — жарко пылает крылатая золотая сандалия. По я не могу наклониться и поднять шляпу, чтобы скрыть свой затылок от света — так крепко сковал мои жилы мраморный сон. Скосив взор я вижу, что правой рукой сжимаю золотой жезл-кадуцей с белыми лентами. Его желтый блеск так неистов, что я поспешно отвожу взгляд вдаль, туда, где над гористым горизонтом простирается небо. Мой глаз купается в красоте панорамы: на юге гора Геликон, на западе — громада Парнаса с темным сосновым бором посреди склона. Сосновый лес там так высок и глубок, что кажется мне прохладным облаком на скате горы. Ниже — у подножья Парнаса — я различаю древние стены Давлиса, поросшие древним плющем. Давлис! Это имя заставляет вздрогнуть в груди мое бедное сердце из куска мрамора — здесь, в бывших чертогах дворца фракийца Те-рея разыгралась кровавая драма трех сердец: самого царя и его двух жен Прокны и Филомелы. Драма была так ужасна, что боги превратили всех трех в птиц.

Вот они!

Несутся в воздухе навстречу моим очам — чернокрылая ласточка, серебристый соловей и пестрый удод. Но тщетно ласточка реет кругами, тщетно поет в моих, кудрях соловей, тщетно удод клюет костяным шильцем золотые сандалии. Никто уже не в силах вернуть им человеческий облик — Олимп опустел. Храмы разрушены. Жертвенники пусты. В Греции не уцелел ни один эллин.

Мой взгляд смещается к северу — там, за широкой равниной, на которую холм, где я стою на крыше невысокого храма, спускается крутым и голым обрывом, глаз цепляется за горное ущелье, где бьется в теснинах камня извилистый пенный Кефис. Из ущелья река мчит свои мутные, быстрые, без отражений воды мимо бесплодных холмов из камня и глины, мимо серых от пыли и солнца ив, пока поток не глотает черное жерло известковой пещеры.

Осталось взглянуть на восток.

Там, на востоке, темнеет синяя даль горного хребта, виднеются еще одни молчаливые руины. Это развалины Херонеи, родины Плутарха, похожие на брошенное под стрехой гнездо ласточки. Ни один звук не возникает из груди истории, ни один птенец не распахивает поющего горлышка. А ниже, ниже видна — в сиреневой дымке безмолвия — гладь легендарной долины, где прошла роковая битва греков против македонских фаланг Филиппа. 338 год до рождества Христова! Победа Филиппа над коалицией греческих городов так ужасна, что отныне и навсегда Эллада брошена к ногам Македонии. Тут, тут началась гибель Олимпа!

Пиц, пиц!

Роу, роу.

Ити, ити… напрасно кричат несчастные птицы. Они погибли для вечной жизни. В отчаянии они слетаются к моим глазам и клюют в мраморный белок, целя клювиками в роднички двух зрачков. Боги бессильны превратить их в людей. Я навсегда закрываю тяжелые веки и просыпаюсь в слезах…

Что означает столь странный сон?

Я допиваю холодный кофе и отсылаю со стюардессой на кухню холодную птицу.

Генерал встретил меня в прекрасном настроении, но в черных очках!

Эхо снял очки и показал воспаленный глаз, оттянул указательным пальцем нижнее веко:

— Представляешь мне — мне! — в глаз попала соринка. Металлическая, — и он зловеще расхохотался.

Я разглядел кровавую черту на белке.

Он снова надел очки, и я уже не смог следить за выражением глаз и угадывать настроение маэстро, кото,-рое переменчиво как погода над морем.

— Ну-с, Герман, что ты сам думаешь обо всем этом? Впервые за последнее время Учитель поинтересовался мнением ученика. Вот мой ответ:

— Я думаю, что многое стало ясно. И главное — то, что она не приближается к вам, маэстро. Она все дальше и дальше. За границей. Она наверняка доплыла до финского берега. А личные вещи утопила в море… Это досадно, да. Но угроза уменьшилась, а может быть и вообще сведена на нет. Наконец, мы знаем о ней очень много. Знаем ее последнее имя — Лиза Розмарин. Она уже не может играть для вас роль судьбы. Судьба — всегда неизвестное с двумя нулями. Судьба неотвратима, если не угадана. В нашем случае этого нет. Мы видим — и ясно! — руку судьбы, а раз так, значит ее можно вполне отвести. Я думаю, можно теперь спать спокойно, она слишком далеко.

— Ммда, — засвистел Эхо мрачным посвистом, — если она не опасна, тогда в чем секрет ее чудовищного везения?

— С ней поступили так несправедливо, что сама судьба встала на защиту…

— Ммда… — Эхо стал еще более мрачным, — Ты смотришь на вещи слишком прямо. По-человечески, а не глазами мага. Пойми, воображение — враг анализа! Ты воображаешь истину, а не видишь ее, идиот… С ней поступили несправедливо? Наверное, это так. Но причем здесь я? Ответь мне, Герман. Я в жизни не видал никогда никакой Лизы Розмарин. Ей двадцать два года. Но я уже больше тридцати лет живу под охраной. В золотой тюрьме… Я знаком с очень ограниченным кругом людей. Ты — первый, с кем я познакомился за последние десять лет. Как я мог быть несправедлив к тому, кого не знаю? В чем моя вина? Почему наши судьбы пересеклись под таким смертельным углом?

Я не знал, что ответить напору гневливого голоса.

— Словом, дорогой Герман, думать ты еще не научился. И опасность не уменьшается, а, увы, глупец! — нарастает. Лиза Розмарин глупа как пробка, но Герса, живущая в ней, как младенец под сердцем матери, не спит и видит меня, и соблюдает все правила охоты на мага! Например правило первое: прежде, чем что-то поймать, отпусти… Или правило второе: только убегая прочь, можно вплотную приблизиться… Помнишь присказку? Смерть в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук на дубу, дуб на острове — Буяне в синем море… там смерть бессмертного, а не здесь, в моих тапочках у дивана. И эта сука прямым ходом плывет к острову!

— Да, ты прав, — продолжает он с холодной яростью, — если судьба угадана, то ее можно отвести. В самой угаданности есть шанс избежать судьбы ужасной и выбрать судьбу плохую, но не столь ужасную. Но я не собираюсь ждать, когда Лиза породит мстительницу Гер-су. Я побью ее ее же оружием. Неужели ты настолько слеп, что не видишь, как она спасается от гибели? Ведь истина лежит перед тобой на ладони, балбес!

Я что-то обидчиво промямлил.

— Она убегает в текст! — воскликнул медиум.

— Что?

— Гepca убегает в текст своей задрипанной книжонки. Она ведет себя как идеальный воин, и там скрывается каждый раз, когда смерть дышит в затылок.

— О чем вы, Учитель?

— О гадкой книжонке Шарля Перро, которую она как талисман таскает за собой с самого детства. Ты глух и не слышал слов Марса? Она держит ее под подушкой. Советуется с ней. Текст — ее оборона от нападения мага. Ты хоть раз прочитал внимательно эти выдумки?

И он злобно кивнул на стол, где лежали стопки листов с увеличенным текстом сказок Перро в пятнах крови из той книжки, что мы нашли на дебаркадере… страницы сплошного текста, страницы с заглавными буквами, страницы с гравюрами…

— В своей сумочке она держала точно такую же книжку, только в русском переводе, какую читала перед сном ее отражение — Сандрина Перро, дурень! Шевели мозгами!

— Я не могу шевелить мозгами, когда меня оскорбляют, — вспылил я, — или все объясните толком или разрешите уйти к себе!

Пауза.

Пальцы Августа Эхо нервно стучат по рукоятке слоновой трости, губы свернуты узлом, глаза гневно тлеют священным огнем.

— Хорошо, — говорит он, снизив градус раздражения, — твоя роковая ошибка в том, Герман, что ты пытаешься читать ее жизнь глазами человека, а не взглядом мага. Но ведь ты ученик ясновидца, а не сыщика. Ты ищешь причины ее несчастий, которые мне совершенно до фени, как выражается Марс. Поиск человеческого только ослабляет дух воина.

— Впрочем, — продолжает он, — если тебе важны пружины ее жизни, я уверен — все дело в наследстве. Марс искал в Европе некое семейство Розмарин. Но почему он решил, что имя Герсы такое же как у Лизы Розмарин? Герса Розмарин? Для такого вывода нет достаточных оснований. Наоборот, если учесть бесконечную чехарду с именами, то как раз следует ожидать, что у подлинного имени — Гepca — другое подлинное имя. И вот оно-то как раз широко известно. Ее семья контролирует громадный капитал и, возможно, ее имя написано миллионами неоновых букв в городских рекламах. Как «Реко» или «Сименс»… Заглянем с другой стороны. Вспомни подсказки из ее дрянной книжки: жила-была Золушка, у которой была самая маленькая и изящная ножка во всем королевстве, только одной ей была впору туфелька, отороченная мехом, или хрустальная туфелька, как в русских переводах. То есть Золушка, одна единственная из всех, имела тайное право на наследного принца и в один прекрасный день предъявила их в виде прекрасной ножки владелицы туфельки.

Как видишь, Герман, речь опять идет о праве на наследство, на царство. Но право это до поры до времени тайна, сама Золушка о нем и не подозревает. Так? Точно так же и Лиза Розмарин, она же Герса, не имеет ни малейшего понятия о своих правах. В лучшем случае, она о чем-то похожем догадывается и спрашивает себя: кому выгодна ее смерть? Только тем, кого она может лишить выгоды. Верно?

— Да, — соглашаюсь я, — если вспомнить, какую абсурдную сумму анонимный клиент готов заплатить за смерть девушки, речь идет только о колоссальном состоянии. Слишком высока плата за убийство.

— Добавь сюда и тень, которую бросает заповедная книжка Герсы. Все пятна крови на экземпляре Сандрины Перро отметили признаки родства. И это не случайно — мир слишком серьезная вещь, чтобы в нем было место случайностям. У самой Золушки, она же Сандрильона, была противная мачеха, вторая жена отца, и две гадкие сестрицы, дочки мачехи. Что-то подобное мелькает и вокруг Гёрсы. И закон отражений, который я открыл, тоже указывает на заговор семьи против наследницы. Вспомни историю похищения Сандрины. Это типичный семейный заговор. Мать против дочери.

— Вы не забыли о покровительстве крестной — феи — и любви отца к родной дочери?

— Не забыл. Но любовь слабого и безвольного отца — ничто против злобы мачехи. В жизни Герсы наверняка такая же ситуация зеркального отражения. И анонимный заказчик убийства вовсе не так глуп, как считает Марс. И сумма, назначенная клиентом за смерть Лизы, вовсе не абсурдна, как ты говоришь. Миллион за убийство девушки назначен по двум причинам. Во-первых, от отчаяния — ведь по словам Лизы, ее хотят укокошить с самого детства. Клиент уже понял на горьком опыте бесконечных препон, что она практически неуязвима, и намеренно назвал столь огромную сумму. Тут был скрыт и второй расчет — намеренно вызвать шантаж со стороны исполнителей заказа, чтобы круче завертеть мя-еорубку смерти. Рано или поздно кровавое болото засосет жертву с головой. Именно в расчете на шантаж была названа такая сумма — раскрутить гои борзых собак. Это очень умный враг, но ему не повезло — он бессилен. Почему? Потому что великие вершительницы судеб — мойры — переплели нить ее жизни с моею. И пока я жив — смерть Лизе не грозит. Чтобы покончить с ней, нужно подождать пока она прикончит меня!

— Но ведь вы маг, Учитель! Великий ясновидец! На вас нельзя безнаказанно замахнуться даже в мыслях!

— Да, я— маг! И охота за моей жизнью может вестись только по правилам мага. И если красавица Лиза Розмарин решительно ничего не знает о ясновидце Августе Эхо, его прекрасно знает, видит и борется с ним отвратительная Герса, которую она носит под сердцем. Она нож, которым Бог наносит удары Августу Эхо…

— Бог? Какой Бог, маэстро? — удивляюсь я. — Ведь Бога нет.

— Ха, ха, ха, — сухо рассмеялся Учитель, — поздравляю, Герман, мы встретимся в аду. Не в Аиде, который давно пуст, после того как туда спустился Христос, а в преисподней Нового завета…

И тут же стал мрачен.

— Неужели ты до сих пор не понял, что я проклят? Да, да, Крман, не делай таких удивленных глаз. Ведь давно сказано: пифию или ясновидца побей камнями! И еще. Никому не дано знать времена и сроки! Вот почему я так уязвим. Сила моей уязвимости равна мощи моего нападения. В дерево, которое вырастает выше леса на три головы, сразу ударит молния.

Никогда еще голос Учителя не был так горек, как в те минуты, которые я запомню на всю жизнь.

— Так вот, — маэстро окончательно взял себя в руки, — вернемся к нашей охоте на врага. Гepca защищает себя по всем правилам обороны от нападения мага. Как только над ней нависает смертельная угроза, она убегает в магический текст своей паршивой книжонки, а когда опасность проходит, живет по правилам обычной человеческой жизни: любит, испытывает жажду и чувство голода, мечтает о счастье, борется с заговором семьи… Следи внимательно за моей мыслью, Герман! Вот она бежит из подмосковной крепости мужа. Седьмого числа. Почему именно в этот день? А не раньше или позже? Да потому что разом оказывается под покровительством текста — убегает в него, как я еще раз говорю, — где в гаденькой сказочке про Синюю Бороду написано…

И Эхо на память процитировал:

— «Она бросилась к ногам мужа, плача, прося у него прощения. Ее мольба тронула бы даже скалу, но у Синей Бороды сердце было более суровое, чем скала. „Вы должны умереть, сударыня, — сказал он ей, — и немедля.“ — Если я должна умереть, — ответила она: глядя на него глазами полными слез, — дайте мне хоть несколько минут — помолиться богу! — Даю тебе семь минут, — объявил Синяя Борода, — но ни мгновения больше…» Кстати, у страшной Синей Бороды — и это отмечено в тексте — не было наследников, и все его богатства после смерти отошло жене. Снова возникает тема богатства и наследования.

— Итак, — продолжает Эхо, — Лиза или Гepca бежит седьмого числа, и тем самым разом попадает под защиту молитвы, с которой текст обращается к Богу и растягивает эти семь минут на 7 часов. Почему на семь? Потому

что столько времени ей дала судьба на бегство из дома по водостоку, через лес, до ловушки. И бежит не одна, а как положено принцессе со свитой чисел. Царственную семерку — это число молитвы — окружают еще три цифры эскорта: цифры — 6, 1 и снова 6.

— 616! код подъемной решетки в водостоке под домом Марса!

— Вот именно! Но скажи мне, почему именно эти цифры, а не другие, Герман?

Я не знал, что отвечать.

— Балда, — миролюбиво бросил маэстро, — загляни в магический текст! К той же Золушке под юбку… вспомни, как фея собирает ее на бал. Сначала она просит крестницу: пойди-ка в сад и принеси мне тыкву. Тыкву Крестная превратила в карету. Обрати внимание, что карета по-французски — «купе», именно в купе или карете вы встретились. Два зеркальных отражения, слева и справа от зеркала. Теперь нужно было к карете подыскать лошадей, и Золушка отправилась к мышеловке, взглянуть — нет ли там мышек? В мышеловке оказалось 6 мышей, которых Крестная превратила в шестерку роскошных лошадей. «Получилась отличная упряжка в шесть лошадей, серых в яблоках». Что было потом?

— Потом фея сделала из крысы усатого кучера.

— Отлично. Это и есть наша единица. Ведь крыса была одна. Плюс шесть ящериц, которых Золушка поймала в саду, за лейкой. Что мы имеем: 6 мышей, 1 крысу, 6 ящериц или число свиты, число слуг, данное Золушке и нашей беглянке. 616! И решетка в водостоке открыта… Затем она оказывается в ночном лесу, точь-в-точь таком, в каком оказался Мальчик-с-пальчик: дождь, мрак, огромные корни деревьев, а впереди только один единственный огонек, да и то, это горит свеча в окне дома, где живет Людоед. Вокруг Герсы мины, но они ей не грозят, потому что текст ведет ее прямиком в другую ловушку, в капкан на зайца. Тут Марс гениально почуял. Ведь герою текста нельзя избежать этого текста. И все ловушки расставлены только там.

И Эхо процитировал новый пассаж из Перро, из «Кота в сапогах»:

— «Кот положил в мешок заячей капустки и стал ждать, чтобы какой-нибудь юный кролик, не искушенный еще в хитростях света, залез в мешок полакомиться.» Так и вышло: кролик угодил в мешок, a Гepca — в капкан на кролика. Цап-царап! Укол нарколога. И она улетает в другую часть текста, о «Спящей Красавице», где должна пролежать в постели энное время… Словом, тебе понятен принцип ее движения, Герман? Она тычет наугад пальцем в книгу и получает ответ: как себя вести, уловил?

— Да. Ведь преследуя Лизу, я угодил сам в текст кошмара и еле выбрался.

— Охота мага — опасная, богопротивная затея.

— Но если мы имеем дело с книгой Перро? Как вы и я влипли в текст «Пестрой ленты», в комнату злодея Ройлотта? На свидание с гюрзой?

— Очень просто: у Герсы старая книжечка, где рваный рисунок подклеен где-то с обратной стороны страницей из Конан-Дойла. Так, иногда, латают книжки в бедных библиотеках. И змея спряталась в сейф! Но пора спросить себя, где в тексте указана смерть Герсы?

Я перелистал в уме книгу, но… всюду был счастливый конец.

— Кроме одного раза! — перебил мои мысли медиум, — о Красной Шапочке. Волк сожрал ее, вслед за бабушкой!

— Разве? — удивился я, прицрминая что-то смутное из неизвестного детства, — Но ведь крик услышали дровосеки, ворвались в дом, прикончили волка, вспороли живот и выпустили на свет бабушку и внучку!

— Это в переводах, а не в оригинале! Русское сердце жалостиво: как можно убить девочку в книжке для детей? Мы не французы! А у Герсы — оригинальный текст, как у Сандрины Перро. Там переводчик оставил без изменений текст оригинала. Читай.

И Учитель протянул мне страницу ксерокопии, с увеличенными буквами:

ВОЛК, УВИДЕВ, ЧТО ОНА ВХОДИТ, СКАЗАЛ ЕЙ, СПРЯТАВШИСЬ ПОД ОДЕЯЛОМ: ЛЕПЕШКУ И ГОРШОЧЕК С МАСЛОМ ПОСТАВЬ НА СУНДУК, А САМА ИДИ, ЛЯГ СО МНОЙ. «КРАСНАЯ ШАПОЧКА РАЗДЕЛАСЬ И ЛЕГЛА В ПОСТЕЛЬ, НО ТУТ ЕЕ НЕМАЛО УДИВИЛО, КАКОВ У БАБУШКИ ВИД КОГДА ОНА РАЗДЕТА. ОНА ЕЙ СКАЗАЛА: „БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ РУКИ?“ —»ЭТО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЛУЧШЕ ТЕБЯ ОБНИМАТЬ, ВНУЧКА!" — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ НОГИ!» — «ЭТО, ЧТОБЫ ЛУЧШЕ БЕГАТЬ, ДИТЯ МОЕ!» — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ УШИ!» — «ЭТО ЧТОБЫ ЛУЧШЕ СЛЫШАТЬ, ДИТЯ МОЕ!» — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ ГЛАЗА!» — «ЭТО ЧТОБЫ ЛУЧШЕ ВИДЕТЬ ТЕБЯ, ДИТЯ МОЕ!» — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ ЗУБЫ!» — «ЭТО, ЧТОБЫ СЪЕСТЬ ТЕБЯ!» И, СКАЗАВ ЭТИ СЛОВА, ЗЛОЙ ВОЛК БРОСИЛСЯ НА КРАСНУЮ ШАПОЧКУ И СЪЕЛ ЕЕ.

— Вот здесь, — он стукнул пальцем по бумаге, — происходит смерть текста. И пожирает его волк. Здесь кончается глупая сказка, здесь убивается текст, съедается главная героиня, обрывается нить судьбы…

И вдруг, он привлек меня к себе одной рукой, снял очки, чуть ли не обнял меня. Неслыханная честь! В глазах маэстро сверкнули слезы.

Я был поражен таким необычным приливом чувств.

Если бы я мог знать тогда, что вижу Учителя последний раз в жизни!

— Пойми, Герман, — сказал он проникновенным тоном исключительного доверия, — Главная наша задача — убить текст. Заставить его кончиться. Породить финальную точку. Ты должен стать священным волком, пожирателем Красных Шапочек. Ты должен прикончить проклятый языческий однобожий дьявольский текст Герсы, подвести черту под ее жизнью и поставить точку.

— Если ты убьешь текст, который рассказывает о жизни Герсы, ее смерть последует немедленно. Она доживет только лишь до конца последнего предложения. Вспомни, что после слов о том, что волк проглотил внучку, текст дурной сказки с наивной моралью разом кончился! А если она уцелеет, — голос Эхо стал страшен, — если ты не прикончишь отвратительную, противную богам Герсу, то текст финала сразу сольется с началом книги и образуется кольцо, — ужасное бесконечное бесчеловечное кольцо-рондо. И историю Герсы придется читать заново, снова и снова блуждая по замкнутому кругу дурной бесконечности. Как по роковой ленте Мёбиуса!

— Змея вцепится в собственный хвост?

— Вот именно! И вернется в первоначальное зеркало! Где останется неуязвимой для охотника и будет жить вечно!

— Вспомни, Герман, — продолжил Эхо, обнимая за плечи, — мои слова о том, что любой текст, если его объявить священным и подвергнуть бесконечному числу прочтений, увеличений и комментариев, станет Библией. Любой! Даже телефонный справочник! Поэтому отнесись серьезно к детской книжонке у нее на груди и под подушкой… Знай, что на самом деле мы с тобой пытаемся убить Библию!

Тут в кабинет к генералу — без стука — вошел офицер связи с лицом победителя.

— Что?! — вскрикнул Эхо, бледнея.

— Нашли! — и офицер протянул коробочку, — труп волка был выброшен на пляж в Райволле. Спасатели оттащили тело зверя в дюны, подальше от берега, и закопали в землю. Мы вскрыли могилу зверя и извлекли пулю из черепа.

Генерал жадно схватил коробочку, сломал печать, глаза его хищно сверкали: пуля! — единственная личная вещь, оставленная дьявольской Гёрсой!

Офицер вышел.

— Итак, — сказал маэстро, извлекая пулю, и любуясь сплющенным свинцовым плевком. — Ты будешь убивать

Герcy, Герман, строго следуя тексту. Ее можно убить только в чужой постели, только изменив свою внешность под близкого человека, и только после того,, как она сама ляжет к тебе под одеяло, и только голыми руками и зубами — в горло! И ты сделаешь это!

Меня передернуло от отвращения, но я понимал, у Германа нет другого выхода, чтобы узнать о себе правду…

Ясновидец стиснул пулю в кулаке и закрыл глаза. Его лицо внезапно задрожало, как от ударов тока, веки затряслись, губы обнажили старые желтые зубы, язык — на миг — вывалился на подбородок. Никогда я не видел его столь отвратительным!

Я стал свидетелем инсайта.

Вдруг он открыл веки, но зрачков я не увидел — они закатились вверх под надбровную кость черепа, — сверкали только белки.

И человек с белыми глазами сказал:

— Вижу Гepcy! Она же Лиза Розмарин! Она же Катя Куку! Она же Сима Крюкова! Она доплыла до финского берега. Это окрестности Фредриксхема. Спит! Снова вижу ее! Она покупает билет! Это Хельсинки! Порт! У нее билет на морской паром «Крепость Суоменлинн»! Каюта 048, класс «люкс», вторая палуба! Отправление завтра утром, в Г0.00… Маршрут: Хельсинки-Стокгольм!

Признаюсь, я пережил чувство отвращения… бррр…

Только когда озарение кончилось, его зрачки опустились и глаза приняли нормальное выражение. Судороги лица прекратились. Наши взгляды встретились, видно я выглядел неважнецки и Учитель ободряюще улыбнулся:

— У тебя осталось всего пара часов, Герман. В полночь ты вылетишь ночным рейсом на Хельсинки. С тобой будет команда офицеров связи и службы безопасности. Они подчинены тебе полностью! Сейчас приготовят все необходимые документы и визу.

Пауза.

— И соберись с духом. Думай о том, что у тебя нет другого выхода. Только ее смерть поможет Герману выйти из этих стен тайны, и вернуться в прежнюю жизнь. Я обещаю, ты все вспомнишь. Все! Вот тебе мое слово и моя рука!

И он впервые протянул мне руку для рукопожатия.

Я направился к выходу, но на пороге замялся, мне ужасно хотелось задать один вопрос…

— Учитель, а кто был тот тип в плаще и шляпе. Ну во сне. На ипподроме?

Вопрос был— почему-то! — крайне неприятен для маэстро. И, пожалуй, в другое время он бы не стал на него отвечать. Но меня следовало подкормить истиной…

— …Это очень сильный медиум, некто Павел Кур-носов, который сошел с ума лет пятнадцать тому назад. У него раздвоение личности — он вообразил себя, ни много, ни мало, античным богом Гипносом, повелителем снов. Врачи держат его в психушке, хотя он совершенно безобиден. Они, разумеется, не верят больному, но я-то знаю правду: ночью, во время сна, его сознание просыпается от дневной спячки, и он действительно видит огромное количество чужих снов и способен целенаправленно перемещаться в этом хаосе. Днем он уже ничего не помнит, превращается в безобидное животное с полуоткрытым ртом… чаще всего ему снится ипподром, лошади, скачки, бега, заезды… Ведь до того, как сойти с ума, он был заядлым игроком, и очень успешно играл в тотализатор. Вот почему мы искали во сне ипподром. Он нашел сон Марса, которому снилась Гepca и указал тебе путь в дом врага… Но ступай! Тебе нужно хотя бы малость передохнуть. Я медлил.

— Я не маг, я всего лишь плохой ученик, — пробормотал я в слабой попытке отказа от столь страшного поручения.

— Я понимаю твое отвращение к убийству, Герман. Не бойся, тебе не придется ничего делать. Я буду с тобой! Тебе нужно будет всего лишь узнать ее. Узнать и только. Остальное предоставь мне… Мы с тобой теперь одно целое — змея с двумя головами. Ха.!

Он рассмеялся, но я видел, что смех его слишком нервозен, чтобы быть искренним.

— Ступай!

И генерал подписал мне пропуск — 21.15, — который я вручил при выходе из кабинета офицеру безопасности.