ПРЕДИСЛОВИЕ

(Для взрослых)

С той поры, как существует мир, человеческая фантазия создает всевозможную невидимую силу, окружающую человека. Это сосуществование демонов, чертей, водяных, русалок и тому подобных сил с людьми у всех народов мира и по сегодняшний день остается, так сказать, актуальным. И надо полагать, что до того времени, пока человечество будет верить в Бога и ангелов, точно так же в той или иной воображаемой форме будут жить на земле, под землей, в воде и на небесах Сатана и другие темные и светлые духи. Одним словом, пока у людей будет вера, не погибнет и не исчезнет то, что мы, украинцы, обобщенно называем «нечистой силой».

И пусть интеллигентные люди относятся к «нечистой силе» с легкой и добродушной иронией, пусть не найдешь теперь образованного человека, который верил бы во всякую чертовщину, — все равно, даже самый просвещенный, интеллигентный человек нашего времени хоть и для формы поминает черта, дьявола и иную «нечистую силу».

Чаще всего это упоминание бывает только бранным словом, пустым звуком, не имеющим никакого содержания. И все же из наших мыслей, из нашей речи не исчезают наименования представителей этого несуществующего, невидимого мира.

Не исчезают они и из детских сказок и литературных произведений писателей всего мира и, наверное, не исчезнут, пока не канут в безвестность гениальные творения — начиная от «Божественной комедии» Данте, «Рая» Мильтона, «Фауста» Гете и кончая более поздними, такими как «Вий» Гоголя, «Потонувший колокол» Гауптмана, «Лесная песня» Леси Украинки и, наконец, — народное творчество, все эти сказки, легенды, апокрифы, которые еще и сегодня столь часто встречаются в жизни.

А коль уж не только мы и наши дети, но и дети детей наших будут знать и поминать всяких чертей и разную чертовщину, то не стоит ли нам подумать о том, как бы так сделать, чтобы вся эта мнимая бесовщина не причинила вреда юным поколениям? Ведь современное толкование «нечистой силы» в живой жизни, и в литературе, а тем более — в детской, безусловно приносит вред.

Начиная с Библии и кончая всемирно известными сказками братьев Гримм для маленьких детей, вся «нечистая сила» изображалась прежде всего как сила вредная, грозная, враждебная людям. Понимание «черта», воплощенное во всех данных ему названиях, должно непременно вызывать представление о зле. Разумеется, для взрослых людей, которые под влиянием современной этики или культуры усвоили тот или иной взгляд на добро и зло, ни одна характеристика черта, в которого не верят, не имеет веса. Но вряд ли разумно и педагогично преподносить детям реалистические образы всевозможной чертовщины, создаваемые специальной детской литературой, и тем самым прививать им бессмысленное и ненужное чувство страха перед выдуманными привидениями и несуществующими страшилищами.

И зачем, в самом деле, запугивать какого-нибудь малыша — вон, мол, там, под кустом, в тени сидят страшные Хухи, которые обязательно причинят тебе вред?.. А на кладбище ужасный Оборотень разрывает человеческие могилы, а Упырь пьет кровь да еще из самых близких ему существ, а Ведьма бросает в печь маленьких детей, а Черт… и т. д., и т. п… Зачем населять каждый уголок мира враждебными и злыми силами, вселять в нежную и чувствительную детскую душу чувство безотчетного ужаса, внушать ощущение опасности там, где ее нет и быть не может: в тишине зеленых рощ, в прозрачной поверхности чистой речки, наконец, на обычном чердаке собственного дома или в темной комнате?.. Стоит ли лелеять эти чувства в пяти-семилетнем ребенке, чтобы потом самому раздражаться, видя, что и в десять лет он не может от них избавиться?

И раз мы не можем изгнать бесовщину из нашего мира, то не лучше ли рассказывать о ней детям как о персонифицированных силах природы, лишая их, по возможности, элементов зла и враждебности?

Я не педагог и, возможно, ошибаюсь. В таком случае как результат моего заблуждения и появилась эта книга сказок, в которых я беру на себя смелость защищать перед детьми прежде всего нашу, украинскую, «нечистую силу», которая — на мой взгляд — бывает менее опасной, чем некоторые другие «силы», к сожалению, не называемые «нечистыми».

Из сказанного ясно, что сказки написаны для детей разного возраста.

 

НЕЧИСТАЯ СИЛА

Было это в девятьсот бедовадцатом году.

Уже с ранней весны на Лысой Горе, под Киевом, началась оживленная работа. Местные Черти строили новую большую светлицу. Хухи облицовывали ее мхом, блестящими ракушками, сосновыми шишками и другими украшениями. Ведьмы подметали двор, посыпали его песком, украшали стены. Лешие сажали деревья, пышные кусты и чудесные цветы. Мавки пропалывали цветники, красиво стелили барвинок, подвязывали бархатцы, вьюнки и высокие стебли крупных роз. Русалки носили из Днепра воду для полива и ухаживали за роскошным фонтаном, который соорудил Водяной. Этот фонтан был устроен так хитро, что мелкие брызги разлетались по всей светелке тонкой водяной пылью, создавая приятную прохладу…

К середине июня все было готово. Только Старый Бес со своими помощниками — Бесовыми Сыновьями заканчивал налаживать освещение, да еще не управились крошечные Беды-Напасти, которым поручили расправлять травинки и сметать пылинки.

В ночь на Ивана Купала вся середина Лысой Горы блестела. Горели тысячи разноцветных огней, все сияло не только в светлице, но и в каждом уголке сада и цветника. Чудно светились огненные цветы папоротника, а дорожки были словно из освещенного стекла: так сверкали они сине-желтым сиянием чистого, свежего песка.

В полночь со всех сторон начали слетаться гости. И кого тут только не было! Ведь это не обычный ежегодный сбор, а большое торжественное собрание всей невидимой силы со всего света, то есть «международный конгресс». Так, по крайней мере, говорили мудрейшие из ученых Чертей.

Кроме местных, украинских Чертей, одетых в пышные разноцветные казацкие кафтаны, кроме Ведьм — в шелковых цветистых кунтушах и драгоценных чепцах, Оборотней-Вовкулак — в синих чемерках и широкополых соломенных шляпах, Водяных, Леших, Упырей, чудесных Мавок и Русалок, хорошеньких пушистых Хух и тому подобных сил, в большом количестве прилетели на собрание иностранные представители, которых называли «господами делегатами». Были тут молодые прекрасные юноши — Дивы из Персии и их друзья Джинны — из города Мазандерана. За ними прибыли необыкновенно пригожие девушки Пери из жаркой Индии. Потом появились маленькие Тролли и Эльфы с прозрачными крылышками. Они прилетели из Германии и Швеции. Затем прибыла целая компания стройных изысканных Леди из Шотландии, Корриганы и Ночные Прачки — из Франции. Потом из Чехии приехал самый старый Водяной — Гастрман в сопровождении целой свиты из Шотеков и Скрщитеков. За ними, словно молния, появился знаменитый польский черт Борута с Водяной Гопланой. С другой стороны подлетели итальянские ведьмы — печальные, бледные Стриги и веселые, говорливые Бефаны…

Да разве всех перечислить?! Они летели и летели, и не было этому конца… А среди них суетились разнообразные элементалы: Саламандры, Ундины, Сильфы, маленькие бородатые Гномы.

К каждому гостю приставили по одной Хухе. Она сопровождала новоприбывшего к его месту в зале и оставалась при нем для услуг. Более значительным гостям прислуживали Мавки и Русалки. Проворный Перелесник обозначал места, а Ребята-Потерчата раздавали гостям программы заседания и разносили всякие сладкие замороженные лакомства.

Позже других прилетели наиболее уважаемые Духи: Гуд с Кавказских гор и старый-престарый Пан из Греции, с ним прибыла тьма резвых Фавнов и веселых Сатиров. Еще позже появились важные персоны: царица Рейна — немка Лорелея, чешская Мелюзина, трехглазая гречанка Геката, окруженная тремя сестрами Парками.

Когда все уже сидели на своих местах, двери соседнего хрустального зала отворились. Два стройных молодых Черта, одетые в блестящие казацкие наряды, медленно вывели под руки старейшего и самого почитаемого на Украине Чертового, Деда — Вия.

Он был в темно-синем длинном плаще, обшитом золотым галуном. Седые казацкие усы опускались чуть ли не до пояса, на котором бряцала украшенная драгоценными каменьями сабля. В руке он держал золотую сияющую булаву. Длинные-предлинные ресницы закрывали его глаза.

Степенным шагом Вий поднялся на возвышение. И в тот же миг все вокруг смолкло. В зале стало так тихо, что было слышно, как в садах шелестели листочки, как дышали травы, как шептали лепестки цветов, как струились из них ароматы.

Не садясь, Вий спросил:

— Все приглашенные прибыли?

— Почти все, Ваше Сиятельство! — ответил ему старый усатый Бес. — Нет только зимовиков, той же Бабы Студеницы и других, ведь их летом не добудишься. Нет представителей Африки и Австралии, уважаемых Дурдалов и Диемеев. Там еще не наступила ночь, и они вылетят позднее. Нет Морок и Привидений, которым я приказал стоять вокруг горы и не пускать сюда непрошеных. И не известно, почему не прибыл до сих пор еврейский Хапун. Все остальные тут, в зале, на своих местах.

— Хорошо. Начинаем заседание. Поднимите мне ресницы.

Молодые Черти, его есаулы, осторожно подняли Вию ресницы. Старик быстро оглядел зал и звонким, чистым, совсем молодым, звенящим, как струна, голосом произнес:

— Сердечно приветствую всех присутствующих здесь представителей невидимой силы со всего света! Прошу к моему столу досточтимых и дорогих гостей: Гекату, Лорелею, Мелюзину и господ — Пана и Гуда.

Все приглашенные вмиг очутились за столом.

— Вам известно, светлейшее собрание, почему мы сошлись сегодня на нашей славной земле… — начал Вий.

Но теперь уже он говорил не так, как произнес свое первое приветствие. Начал он, как и все люди. Теперь же по-другому. Невидимая сила общается между, собой без слов. Стоит ей только подумать, как тот, к кому она обращается, видит эти мысли. Поэтому самая продолжительная речь длится всего одно мгновенье.

Такой была и речь старого Вия.

А говорил он о том, что земная, небесная и водяная невидимая сила не может впредь мириться с обидами и оскорблениями неблагодарных людей. Ведь люди считают ее враждебной им «нечистой силой». Они понапрасну боятся ее, рассказывают о ней всякую чепуху и небылицы, приписывают ей самые отвратительные поступки. И ругаясь, люди всякий раз называют друг друга именами Чертей, Ведьм и иной невидимой силы.

— Терпеть это все очень и очень тяжело! — говорил Вий (если перевести его мысль-речь на обычный человеческий язык). — И втройне тяжело — потому что несправедливо и глупо. Но хуже всего то, что люди, беспрестанно глумясь над нами, в то же время уверяют, что мы не существуем. Ни один Черт не может без слез слушать, как они повторяют, что нас «не было, нет и не будет!», и тем самым нас живыми кладут в гроб…

— Правда! Горькая правда! — вздохнули как один тысячи присутствующих, а старый Домовой даже всхлипнул. Плакала также и Чертова Мать.

— Так вот, господа, на нашей славной земле, на земле, где живут люди, о которых чужеземцы говорят так же, как все человечество о нас, мы должны найти способ, чтобы добиться справедливости. Мы должны заставить их прозреть. Пусть, наконец, они узнают, что мы существуем, что мы — всегда были и будем им друзьями, хотя они и думают о нас так гадко и всегда стремятся нам навредить!..

— Верно, верно! — откликнулись присутствующие.

— Уважаемое собрание! У кого есть предложения, прошу высказываться! — закончил Вий и опустился в свое роскошное кресло.

По залу пробежал тихий шепот. Все смотрели на мудрого Гуда и хитрого Боруту. Ждали, что скажут они. Но тут у входа в зал послышалась какая-то возня. Все обернулись к дверям и увидели на пороге Хапуна. Лицо у него было перепуганное, из-под ермолки струился обильный пот, новый бархатный лапсердак запылился.

Он встал прямо перед Вием и дрожащим, будто козлиным, голосом промекал:

— Прости, батька! Случилось со мной неожиданное приключение. Что значит — неожиданное? Может, это очень важное происшествие, батька!..

— Говори, слушаем! — махнул рукой Вий.

И Хапун начал рассказывать, что когда он летел сюда, то встретил у синагоги в Кременчуге убогого еврея. Еврей тот громко плакал и причитал, что лучше ему умереть, чем так ужасно бедствовать. Хапун не мог равнодушно пролететь мимо несчастного и, как велит ему долг, схватил того беднягу, чтоб отнести в Еврейское королевство. Боясь опоздать на собрание, он решил по пути подбросить этого еврея на часок к Чертовому Батьке. Но, к удивлению, еврей не захотел улетать с Украины. Он кричал, просился и так сильно упирался, что выскользнул из рук Хапуна и полетел вниз. Хапун бросился за ним, словно коршун за голубем, и уже у самой земли успел схватить еврея за шиворот. Но, коснувшись земли, тот пустился наутек, а в когтях Хапуна остался только драный люстриновый лапсердак. И случилось так. Поскольку еврей падал в толпу и было уже совсем темно, то Хапун, ловя его, схватил по ошибке другого костлявого человека с такими же длинными волосами, как и у того кременчугского еврея. Схватил и стремительно взмыл в небо. И, летя уже высоко над облаками, обнаружил при лунном свете свою ошибку. Правда, он сразу почувствовал что-то неладное, потому что тот, новый, не спорил, не выкручивался, а наоборот, изо всех сил размахивал руками и ногами, как бы помогая Хапуну лететь вверх. Когда же Хапун хорошенько его рассмотрел, — то увидел веселые глаза и добродушную улыбку на румяном лице.

Теперь уже и сам Черт испугался ошибки, да так, что чуть было не уронил свою ношу.

— Ты кто? — спросил он у молодого человека.

— Писатель! Работаю в газете, — ответил тот усмехаясь.

— Что значит — писатель? Ты — еврей?

— Нет, я не еврей, я — украинец.

— А как же ты меня понимаешь, ведь я говорю с тобой по-еврейски?

— Я знаю двадцать языков и еврейский понимаю.

— Ой, вей мир! — закричал во весь голос Хапун. — Что же мне с тобой делать? Я же Хапун!..

— Что ты — Хапун, это я знаю! — ответил ему писатель. — А вот что тебе со мной делать, это уж твоя забота, — раз ты взял меня на прогулку.

— Что за наваждение? — удивился Хапун. — Ты знаешь, что я Черт, и не боишься?

— А чего мне бояться?! — в свою очередь удивился писатель. — Хватал меня кое-кто и похуже чертей, да я не пугался. Я — человек казацкого рода. И деды мои Чертей не боялись, и я не боюсь никакой напасти. А теперь я даже рад. Во-первых, это — интересно и обогащает новыми впечатлениями, которые мне, как писателю, необходимы. А во-вторых, — я, сколько живу, не летал над облаками. А это очень приятно!

Слушая его, Хапун вытаращил глаза, как баран на новые ворота, хлопал ушами и решительно не знал, что же ему делать с этим странным человеком. Отпустить его он не мог, ведь тот наверняка бы разбился. И погибла бы человеческая душа, чему еще никогда ни один черт не был причиной. Отнести его в Еврейское королевство тоже было нельзя, ведь там принимали только евреев. А возвращаться назад поздно: Хапун знал, что он и так уже опоздал на заседание на Лысой Горе. У Чертового Батьки было темно: видимо, тот давно отправился на собрание. Что же делать?..

— Послушай-ка, — заговорил снова Хапун. — Так ты и вправду не боишься того, что вы, люди, называете «нечистой силой»?..

— Ха-ха-ха! — засмеялся писатель. — Неужто ты хочешь, чтобы я побожился? Как по мне…

— И не сердишься на меня?

— Тьфу на тебя, Нечистый! Да постыдился бы ты, наконец. Должен же ты понять! Я ведь от души говорю, что очень тебе благодарен за воздушное путешествие. Вот вернусь домой и сразу начну учиться летать на самолете. Ведь теперь я знаю, что это совсем не страшно…

— Знаешь что? — сказал тогда Хапун. — Сегодня всемирное собрание невидимой силы на Лысой Горе. Я из-за тебя и так опоздал, некогда мне с тобой лясы точить, хоть ты мне и нравишься. Остается одно: позволь мне забрать тебя с собой, а перед рассветом я доставлю тебя, куда пожелаешь. Только одно условие; ты будешь сидеть там, где я тебя посажу, и молча ждать, пока я не приду.

— Годится. Я согласен, — ответил писатель. — Только и у меня к тебе одна просьба. Дашь мне бумаги и стакан чаю с лимоном. И пока вы будете совещаться, я напишу статью для газеты.

На том они и порешили. Хапун помчался быстрее ветра. Принес писателя на Лысую Гору и велел какой-то Потороче принести бумаги, чернил, чаю, посадил его в сторожке у Мороки, а сам поспешил к Вию за прощением…

Все выслушали Хапуна с огромным интересом. Ждали теперь, что ответит ему Вий. Но Вий не сказал Хапуну ни слова, только обратился к собравшимся:

— Досточтимое собрание! Все мы слышали о приключении Хапуна. Мне кажется, что это может быть нам полезным. А что, если этому человеку дать некоторые поручения? Что вы на это скажете, господа?

Первым откликнулся Гуд, старый дух Кавказа. Говорил он с придыханием, как обычно говорят кавказцы.

— Из того, что рассказал нам кунак Хапун, видно, что писатель этот — человек, заслуживающий доверия. Если он казацкого — то есть рыцарского рода, то конечно, сдержит слово. А если он ничего не боится понапрасну, как большинство людей, то, может, и согласится пожить среди нас. Узнав нашу жизнь, нравы и дела, он сможет своими книгами рассеять заблуждения людей о нашем брате. Да поможет ему Аллах, да и мы окажем ему всяческую помощь.

Потом попросил слова знаменитый польский черт Борута.

— Прежде всего хочу спросить уважаемого коллегу Хапуна, — начал он, учтиво кланяясь, — как одет тот человек: по-господски или по-мужицки?

— В одежде господской, а в белье сельском: в вышитой сорочке с сине-желтой лентой.

Тогда Борута повернулся к собранию и сказал:

— Светлейшее собрание! Прекрасные дамы! Сиятельные господа! Видно, кто это — не барин. Иначе, я бы поостерегся. Весь свой век я имею дело только с барами и не встретил ни одного, который не хотел бы меня надуть. Человек же, который носит свою национальную вышитую сорочку, это — хороший человек. Поэтому я советую пригласить сюда господина писателя.

Все единодушно с этим согласились.

— Приведите сюда человека! — приказал Вий.

Писатель вошел в зал. Глаза его загорелись восхищением при виде этого чудесного зрелища, этого блеска, великолепия и роскоши. Он вышел на середину, учтиво поклонился старому Вию, потом всем присутствующим и сердечно поприветствовал собрание.

— Уважаемый Человек! — обратился к нему Вий, пристально его разглядывая. — Скажите нам, что вы Думаете о невидимой силе? Только прошу вас говорить коротко, не так, как обычно это делают люди, у нас нет времени для болтовни.

— Я думаю, господа, что живая невидимая сила, обитающая в воде, на земле и на небе, вполне возможно, подобна электричеству. Никто из нас не видел самого электричества, но все знают его проявления и свойства: молнию, гром, свет, силу. Для всех, кто умеет с ним правильно обращаться, оно полезно, для тех же, кто не умеет, — вредно. Так я думаю и о невидимой силе.

— Прекрасно, славно! — откликнулся зал.

— А не согласились бы вы, господин писатель, пожить некоторое время с нами, быть нашим дорогим гостем? Вы увидели бы собственными глазами нашу жизнь и труды, а потом могли бы написать книги, интересные людям и полезные для нас — сказал Вий.

— Это было бы очень интересно. И написать — не проблема, но найдется ли издатель для моих книг?

— Ну уж в этом мы вам поможем! — отозвался Домовой.

— Тогда с превеликим удовольствием принимаю ваше приглашение, господа! — Только зачем вы спрашиваете, если, как я понимаю, можете читать мои мысли?

— Это — правда. Нам известны ваши мысли, но, разговаривая с людьми, мы хотим от них самих услышать, что они думают.

Затем Вий обратился к собранию:

— Так все согласны, уважаемое собрание, просить господина писателя быть нашим гостем?

— Согласны! — донеслось отовсюду.

Вий посмотрел на восток.

Небо там уже светлело.

— Время наше истекает! — проговорил он. — Скоро начнет светать. Благодарю всех присутствующих. Закрываю заседание и прошу всех, а также и вас, господин писатель, в сад, к ужину…

Зазвучала нежная музыка, послышалось чудное пение Русалок. Они пели:

В саду стало светло как днем. Это старый Домовой засветил свои огни. На больших полянах сами собой появились длинные, роскошно накрытые столы. Гости расселись по местам, и вмиг перед каждым появилось его любимое кушанье.

Три года гостил писатель у невидимой силы. Повидал все таинственные царства духов, познал их обычаи и дела и начал уже было писать об этом книгу…

Но наступил тысяча девятьсот кувыркнадцатый год. В мире началась страшная заваруха. Люди творили такие дела, на которые никогда бы не отважился и худший из чертей. И было им уже не до книг о невидимой силе.

Писатель, видевший за это время только добро, сильно опечалился. Прожив долгое время среди чертей, невзлюбил он плохих людей. Пришел он к Вию и начал просить, чтобы тот повелел доставить его в покинутую людьми африканскую столицу, к старейшему и мудрейшему Сфинксу. Вий охотно исполнил его желание.

И вот, перед тем, как улететь в Африку, писатель на часок забежал ко мне, ведь мы были приятелями и работали когда-то в одной газете. Он коротко рассказал мне о своих необычайно интересных впечатлениях за последние три года. Тараторил он быстро, как черт. И поэтому я многое забыл. Но кое-что все же запомнил и описал в этой книге. Не за все могу твердо поручиться, ведь своими глазами я этого не видел и, возможно, кое-где немного ошибся…

Не беда! Когда мой товарищ издаст свою книгу «О невидимой силе», тогда вы и сами увидите, в чем я ошибался. А до того времени узнаете хоть немного правды о тех созданиях, которые невидимо живут вокруг нас и нам помогают.

 

ХУХА МОХОВИНКА

Она была последней.

Родилась не ранней весной, как все ее сестры и братья, а теплым, ясным и веселым летом. Поэтому и была она самой маленькой в семье, «мизинчиком». И очень ее жалели и любили, но не только за то, что она такая крошечная, как котеночек. Она была доброй, ласковой, кроткой, вежливой, послушной и работящей. А играя с другими маленькими Хухами, охотно присоединялась к любой забаве. И никогда никто не видел, чтобы она сердилась, раздражалась или капризничала.

Короче говоря, это была славная Хуха. Может быть, самая милая в этом лесу.

Звали ее — Моховинка.

Мы, люди, всех Хух зовем просто Хухами, так же, как и они нас — просто людьми. А между тем Хухи бывают разные. Те, что живут в лесу, называются лесными; те, что в оврагах и скалах, — пещерницами; вдоль речек и озер селятся камышевки; в высокой траве и бурьяне — бурьянницы. Бывают еще: степные, буерачные, луговые Хухи. Не бывает только болотных. Ведь все Хухи, как и кошечки, не любят сырости.

Моховинка была лесной Хухой, и не просто лесной, а еще и боровинкой, и родилась она в густом-прегустом старом бору, где испокон веков жил весь ее славный род. Известно, что Хухи из поколения в поколение живут в одних и тех же местах. Переселяются же только тогда, когда облюбованную ими местность кто-нибудь разорит.

И если такое случается, то они очень печалятся и горько плачут. Правда, люди обычно не слышат их плача, а думают, что это стонет ветер, или скрипят деревья в лесу, или мыши пищат в поле. Люди редко замечают чужое горе и сочувствуют ему…

Но большому бору, в котором жила Моховинка, пока ничто не угрожало. Лесничий строго следил, чтобы никто не бросал спичек, дети боялись заходить далеко в чащу, а лес рубили только небольшими частями, и он быстро вырастал снова.

В этом бору между корнями большой сосны и соорудила себе к осени Моховинка домик. Заблудиться она не могла: эту сосну было легко узнать, ведь у самых корней она делилась на три толстых ствола. Моховинка заложила все дыры сосновыми веточками, а щели — и внутри, и снаружи — мягким зеленым мхом.

Она и сама была такая же пушистая, как мох. Шерстка у нее была длинная и, словно шелк, покрывала все тело. И только мордочка была голенькая и напоминала желто-фиолетовый садовый цветочек — фиалку. Да и на лапках, розовых с внутренней стороны, тоже не было шерсти.

Как и у других Хух, Моховинкина шерстка меняла свою окраску и вмиг делалась того же цвета, что и предметы, находящиеся рядом с ней. Чаще всего она была зеленой, потому что редко отбегала от своей зеленой хатки. Но когда она бежала по старой сосновой хвое, устилающей землю, то становилась рыжевато-красной. Вблизи воды она становилась голубой; на песке — желтой; среди кустов шиповника — розовой; на вереске — лиловой; на снегу делалась белой.

Вот почему люди так редко и замечают Хух. И еще нужно сказать, что люди вообще очень невнимательны: они мало что видят вокруг себя. К тому же далеко не каждый способен заметить Хуху.

Однажды Моховинка проснулась спозаранку, когда еще не начало светать. Проснулась, потому что ей стало холодно. Она выглянула в оконце и увидела, что в лесу, на хвое и на деревьях, лежит какая-то серебряная пелена. Сначала она подумала, что это мгла, но когда присмотрелась получше, то заметила, что это не похоже ни на мглу, ни на густой туман, который иногда окутывал бор. А был это первый снег, ведь уже наступала зима.

Чтобы не замерзнуть, Моховинка достала из своих зимних запасов сухой мох и плотно прикрыла им вход в домик. Потом снова свернулась клубочком и уснула. Но спала она недолго. Ее разбудил какой-то странный звук. Она услышала, будто бы кто-то сильно топнул возле нее, даже в ушах зазвенело. Сама она так и подпрыгнула на кровати, даже ножки ее утонули во мху, а малюсенькая подушечка из мягкого одуванчика скатилась на пол. В ту же минуту что-то стукнуло еще сильнее. Хуха мигом отворила окошко и увидела человека.

Это был дед в большущих валенках, которые почти полностью заслонили ей свет. Он качнулся, что-то блеснуло в воздухе, и это блестящее ударило по сосне. От звонкого удара разошлось гулкое эхо, а сосна жалобно застонала.

Перепуганная Моховинка опрометью бросилась к двери и между дедовыми ногами выскочила наружу. Вокруг собралось уже немало других Хух. Они с грустью смотрели, как дед рубит дерево. Им было больно слышать плач этой красивой высокой сосны. Но что могли сделать они, такие маленькие? Чем могли ей помочь?

И только старый, мудрый и опытный Хо Суковик сообразил, что нужно делать.

— Судя по тому, как дед торопится и озирается, — проговорил Суковик, — он, видимо, делает что-то недозволенное! А ну-ка, дети, бегите к лесничему, пищите, скребитесь в его окно, пока он не проснется. По дороге пусть кто-нибудь забежит к Лешему и все расскажет ему, а он что-то да придумает…

Хухи бросились к сторожке лесничего. Там они пищали, хрюкали, стучали в окна до тех пор, пока лесничий не проснулся.

— Что бы это значило? — проговорил он сам себе. — Деревья стоят — не шелохнутся, а что-то шумит и пищит. Уж не Хухи ли это?

Тогда Хухи принялись еще отчаяннее царапать стекла.

Лесничий набросил на плечи тулуп и вышел на крыльцо. Тут его чуткое ухо уловило отдаленный стук топора. Он схватил ружье и побежал в лес. Перед ним мчался его гончий пес, а впереди всех неслись счастливые Хухи. Но дед, еще издали заслышав опасность, пустился наутек. И успел-таки убежать.

А домик Моховинки был разрушен, разорен. Одна его стена совсем отвалилась, мох был выворочен и разбросан, а внутрь невозможно было попасть: так много валялось там всяких щепок и коры.

Так пришла к Моховинке беда…

* * *

Что было делать? Проситься к кому-нибудь в хатку было неловко: такой уж у Хух обычай, что каждая взрослая Хуха должна иметь свое отдельное жилище. Поэтому они и строят крошечные домишки, где и вдвоем удобно не разместишься. А обременять даже самых близких — родителей, сестер или братьев — не позволит себе никакая Хуха. Оставалось только одно: искать новое пристанище, хотя все родные и знакомые приглашали Моховинку жить к себе.

Розовые лапки ее закоченели, а Моховинка все бежала и бежала по белому холодному снегу, заглядывая под каждое дерево, под каждый кустик. Но в этом лесу было полным-полно Хух. Всюду, в каждом дупле или норке, уже жила Хуха или Хо.

Моховинка бежала все дальше и дальше. Пришло время обеда, а она с самого утра ничего не ела. Отощала, обессилела, замерзла. Она едва передвигала ножками, но упорно шла дальше. Наконец лес кончился, Моховинка вышла на опушку и увидела странные огромные белые холмики. Издали они были похожи на то, в чем жил лесничий. А когда она приблизилась, то учуяла, что оттуда тянет теплом и чем-то очень вкусным.

С одной стороны меньшего холмика она заметила дощатую сосновую стену, а под ней — несколько щелей, в которые можно было пролезть. Моховинка заглянула в дырочку и увидела большое теплое помещение. Там лежали два больших белых зверя, похожих на диких коз или серн. У них были рога и длинные, как у Водяного, бороды, но смотрели они на нее своими желтыми глазами очень ласково.

Моховинка часто видела диких коз, а летом даже играла с козлятами, поэтому и не испугалась этих незнакомых ей существ: они были немного похожи на тех, которых она встречала в лесу. Поздоровавшись, она пролезла в щелку под дверью в козий хлев.

Здесь было тепло, много душистого сена, которое так же приятно пахло, как и любимый мох. Хозяева были приветливы, с большим сочувствием выслушали рассказ с постигшем ее несчастье и пригласили остаться с ними жить. Хотя обычно Хухи не живут в хлеву, но у Моховинки не было другого выхода.

Вот так и стала Хуха-боровинка Хухой хлевной.

* * *

Через некоторое время дверца открылась и в хлев вошла девочка. Она была хорошенькая, светловолосая, с голубыми глазами и сразу понравилась Моховинке.

Девочка вошла с подойником и кусочком хлеба, очень вкусным, — Хуха потом нашла на соломе три крошки и вдоволь наелась. Девочка ласкала коз, целовала в розовые мордочки, потом подоила их, плотно прикрыла дверцу и ушла. Каждый день приходила она в хлев по нескольку раз. Приходил и сам хозяин и приносил козам еду. А когда выдалось несколько теплых деньков, то с девочкой появился и маленький мальчик. Он был таким же милым, как и его сестричка…

День проходил за днем. Тихо и спокойно жилось в козьем хлеву Хухе Моховинке. Тут было тепло, у нее была мягкая постелька и хорошая, вкусная пища. Здесь было вдоволь душистого сена, и почти каждый день она находила несколько хлебных крошек, а часто могла еще и выпить капельку молока, которое выплескивалось из подойника на сено.

Одного только недоставало Моховинке: не было поблизости другой Хухи. А ведь каждому известно, как тяжко жить вдали от родных на чужбине…

И Хуха мечтала и днем, и ночью о том времени, когда сможет вернуться в родные края. Но об этом могла она только мечтать, ведь с каждым днем становилось все холоднее, а Моховинка боялась высунуть на мороз даже свою желто-фиолетовую мордочку. Она еще не знала, что после зимы наступает весна. Хуха надеялась на то, что когда совсем вырастет и шерсть на ее шубке сделается очень густой, она сможет, не страшась мороза, вернуться в родные места.

Однажды в хлеву случилась беда.

Когда вечером хозяин пришел с большой охапкой сена для коз, его неожиданно позвали. Впопыхах он забыл забрать с собой сетку, в которой обычно приносил сено. И вот ночью в этой сети запуталась старшая коза Лиска. Чем больше она металась в ней, тем сильнее запутывалась. Утром Моховинка увидела Лиску совершенно беспомощной. Та лежала со спутанными ногами, голова тоже запуталась в узелках. Бедная коза не могла даже пошевельнуться, только жалобно блеяла. Меньшая козочка Аришка ходила вокруг своей подружки, лизала ее, обнюхивала, блеяла, но ничем не могла помочь.

Моховинка бросилась звать на помощь детей. Выскочила в щель под дверью и побежала к дому. Она визжала, мурлыкала под окнами и у двери, но в доме никто не слышал ее нежного голосочка. И только когда хозяин, выходя во двор, отворил дверь, Хухе удалось проскочить в дом и забраться к детям на кровать.

Но Хухи не могут разговаривать, пока остаются невидимыми. Они только пищат, как мышки, или мурлычут, как коты. Сил у них тоже мало, ведь они легонькие, как пушинки, и мягкие, как вата. Как ни старалась Моховинка растормошить детей, ничего не могла поделать. Они ощущали сквозь сон ее пушистое тельце, чувствовали, как нежно она щекочет лапками их лица и, улыбаясь, продолжали спать.

Проснулись детишки лишь тогда, когда мама приготовила завтрак. Встали они веселые и начали рассказывать, какие хорошие сны они видели.

— Мамочка! — говорили они, перебивая друг друга. — К нам в постель забралось что-что такое, как котик. Только это был не котенок, а что-то хорошенькое-прехорошенькое, мягонькое-премягонькое. А мордочка, словно цветочек, а голос, как у мышки.

Но мама ответила:

— Такое может только во сне привидеться. А в жизни этого не бывает. Ешьте-ка лучше, детки, кулиш.

А бедная Хуха бегала вокруг детей и не могла рассказать им о Лиске, которая, запутавшись в сети, лежала в хлеву. И только когда родители вышли из комнаты, Моховинка отважилась показаться детям. Она могла это сделать, потому что ребятишки были добрыми. Ведь известно, что только очень добрые дети, которые никогда никого не обижают, могут собственными глазами увидеть Хуху.

И как обрадовалась детвора, когда перед ними появился тот милый зверек, которого они видели во сне! Мальчик наклонился к Моховинке, чтобы взять ее на руки, но она проскочила между его пальчиками и тоненьким, как струна, голосочком прозвенела:

— Скорей! Скорей! У нас — несчастье! Коза Лиска запуталась в сети! — и с этими словами она побежала к двери, а за ней заторопились и дети…

Так Хуха спасла свою приятельницу Лиску, позволившую ей жить в теплом хлеву.

* * *

Дети были очень благодарны Хухе. Теперь они приносили Моховинке крошки от всего самого вкусного, что им давали. А Хуха, когда поблизости не было никого из людей, показывалась им, играла с ними и очень их забавляла.

Прошло еще немало времени. Как-то на Масленицу отец с матерью поехали в другое село в гости к бабушке. А дети пригласили Моховинку в дом. Они весело резвились, ведь Хуха была проворной и умела придумывать всякие забавы. В тот момент, когда она показывала, как по деревьям скачет белка, дверь неслышно отворилась, и в дом вошел тот самый старик, который хотел срубить сосну с Моховинкиным домиком.

— Бегите, дети! Это же — Хуха! — закричал он страшным голосом, увидев Моховинку, и бросил в нее топор, чтобы убить.

Хуха вмиг стала невидимой. Но она не успела вовремя отскочить, и острие задело ее заднюю лапку. Она жалобно запищала и, прихрамывая, прячась под лавками, побежала к двери. А злой дед начал ругать ее и проклинать весь Хухин род.

— Это — плохие звери! — говорил он детям. — Они только то и делают, что вредят людям. Да и чему удивляться, это же — нечистая сила!

А дети хоть и слушали, но не верили ни одному его слову. Они хорошо знали Хуху и сами убедились, что она милая, добрая и совсем безвредная. Видели, как сочувствовала Моховинка тем, кто попал в беду, как спасла их Лиску. Они не хотели верить словам злого старика, который говорил о том, чего сам не знал, а только слышал от других, таких же, как он, невежественных людей.

Напротив, дети очень жалели бедную Моховинку, всюду искали ее, звали, приносили ей самую вкусную еду. Но пища оставалась нетронутой. Хуха не отзывалась…

* * *

Раненая Моховинка тихо ждала под лавкой, пока кто-то не открыл дверь. Тогда она выскочила во двор. На минутку забежала в хлев, поблагодарила гостеприимных козочек за приют и ласку и, прихрамывая, отправилась в свой родной бор.

В лесу уже начинал таять снег, понемногу пригревало весеннее солнышко. Но теперь Моховинка уже не боялась холода, ведь она стала совсем взрослой. В лесу она нашла маленькую ямку под камнем, наскребла из-под снега мягкого мха и сделала себе временное жилище. Там она пробыла до самого лета, когда уже могла найти себе удобный дом.

Все Хухи-боровинки радовались ее возвращению. Они с удовольствием слушали ее увлекательные рассказы о том, как целую зиму она прожила с козами и людьми. И с того времени начали звать ее домовой Хухой, иди хроменькой Моховинкой.

* * *

Прошел целый год. В лесу снова выпало много снега. Но теперь Моховинка уже не боялась зимы. С помощью родных она построила себе хорошенький домик, натаскала полный чулан припасов: сушеных грибов, меда, вяленых ягод, кореньев, земляничного чая. И жилось ей очень хорошо. Днем она хлопотала по хозяйству, а по вечерам ходила в гости к подружкам. А еще она делала все, что Хухам поручали Мавки.

Как-то пришлось ей идти далеко, в другой конец леса на именины старого, мудрого и уважаемого всеми Хо Суковика. Было очень холодно. Разыгралась такая вьюга, что и света Божьего не увидишь. Моховинка неслась с холма на холм и уже добежала до середины леса, когда услышала вдруг стон. Прислушалась и поняла: стонет какой-то человек. Она метнулась в ту сторону и увидела в сугробе злого старика, почти полностью занесенного снегом. Рядом с ним лежала срубленная сосна. Он обессилел, закоченел и, чувствуя приближение конца, неистово молился.

— Господи! — стонал он. — Прости мне грехи мои тяжкие… Не дай умереть, не покаявшись…

И он начал перечислять все неправды и злодеяния, которые совершал в своей жизни.

— Клянусь, — говорил он, — если мне удастся спастись, то до самой смерти не сделаю ни одного дурного поступка. Не стану красть, браниться и никого, даже мухи, не обижу.

Жаль стало Моховинке старого, беспомощного деда. Забыла она и о том, как он разрушил ее дом и заставил скитаться по свету, как хотел убить ее топором и на всю жизнь сделал хромой. Поскорее помчалась она к Хо Суковику, зная, что встретит у него целое общество Хух. Там она рассказала об увиденном и попросила помочь. Ей не пришлось долго ждать, ведь у всех Хух доброе сердце. Они бросились к старику, который уже едва дышал. Одни прикрыли его со всех сторон своими теплыми шубками, другие разгребали лапками снег вокруг него.

Деду стало теплее. Он почувствовал, как застывшая было кровь снова заструилась по жилам. Потом протянул освободившуюся руку, ухватился за сучок, подтянулся и выдернул из сугроба сначала одну, g потом и другую ногу.

Радостный и счастливый вылез он из сугроба и встал на ноги.

Все вокруг было серым. Вьюжило так, что невозможно было догадаться, где — право, а где — лево… Старик постоял, а потом снова застонал.

— Что из того, что я выбрался из снега? Все равно в такой пурге не отыскать пути домой. Видно, суждено мне помереть, ведь некому показать мне дорогу!

Тогда перед ним появилась Хуха Моховинка.

— Хуха! — закричал он не своим голосом и, дрожа, стал искать топор.

Старик оступился и снова увяз в глубоком снегу. От страха он не мог сдвинуться с места. И тогда услышал тоненький голосочек:

— Да, я — Хуха! И даже та самая, у которой ты в прошлом году разрушил хатку, а потом в доме у добрых детей хотел убить меня топором…

Старик затрясся еще сильнее. Он был уверен, что теперь Хуха отомстит ему.

— Но ты не должен бояться меня! — продолжала Моховинка. — Знай, что никогда Хухи не вредят людям, а наоборот — очень часто им помогают. Мы — добрые и не помним зла. Это же мы, Хухи, помогли тебе выбраться из сугроба. А теперь я выведу тебя из лесу Ничего не бойся и ступай за мной.

Но дед все не двигался с места. У него дрожали губы, он стучал зубами и не мог вымолвить ни слова.

— Ну, не теряй же времени. Пойдем! — сказала ему Моховинка и потихоньку побежала вперед.

На опушке, откуда были видны мигающие сельских домах огоньки, Моховинка остановилась.

— Вот теперь я доберусь до дома! — радостно проговорил старик. — Как же мне тебя отблагодарить? — спросил он Xvxy.

— Хухи не нуждаются в благодарности. Делать добро — наш долг. Но в память об этом дне я прошу тебя вот о чем. Не забудь, что ты обещал, замерзая в сугробе. И еще: расскажи людям, что с тобой приключилось; А теперь будь здоров!

В тот же миг Моховинка исчезла, но она слышала, как старик от души благодарил ее.

Она поспешила туда, где собрались все Хухи и где ожидала ее веселая вечеринка у старика Хо.

А дед благополучно добрался до своего дома и с тех пор стал убеждать и детей, и взрослых, что не надо бояться маленьких, добрых и симпатичных Хух.

 

ПОТЕРЧАТА

Дьячиха Евпраксия хлопотала возле печи. Она сердилась. Ужин давно уже перестоял, пора бы и спать ложиться, а дьяка Аверки все нет и нет. А для хозяйки, нет ничего хуже, чем ждать кого-то, а он все не идет.

— Не иначе, как угодил в болото! — сказала дьячиха сама себе и от досады бросила в печь целую охапку дров.

Дрова громко зашипели и затрещали так, будто бы там, в печи, кто-то щелкал орехи. По окнам, полу и потолку бегали розовые зайчики. За печкой застрекотал сверчок, комната наполнилась теплом. Стало светло и весело. Большой кот поднялся с лежанки, сначала выгнулся дугой, а потом потянулся, вздохнул и взобрался на колени к дьячихе. Тут он так славно начал мурлыкать, что у дьячихи отлегло от души. Она засмотрелась на огонь, перепрыгивающий с одного полена на другое. Казалось, что кто-то цепляет к поленьям белые, синие, розовые и желтые клочки блестящего и трепещущего шелка. Она положила на стол руки, склонила на них голову, вздохнула разок-другой и задремала.

Ждал дьяка-хозяина и Домовой. Он привык к тому, что дьяк, как и сам Домовой, редко уходил из дому надолго. И еще Домовой любил старого хозяина за веселый нрав и говорливость. Если дьяк и бывал чем-то недоволен, то забавно пел тоненьким, словно у мальчика, голоском: «Трижды, Господи, помилуй!» — по три раза кряду.

«Ишь ты, попискивает, словно комарик!» — усмехался тогда Домовой, тая от удовольствия.

Теперь, он загрустил…

Дьяк Аверка вышел из дому еще на рассвете и отправился в соседнее село на Храм. Давно уж стемнело, во многих домах погасили свет и легли спать, а Аверки все не было и не было…

Домовой забрался на крышу дома и уселся на теплую печную трубу. Оттуда его приятно обдувало легким дымком березовых дров и вкусным запахом ужина. Он осмотрелся, выхватил искру из дымохода, раскурил трубочку и продолжал наблюдать.

— И правда, не провалился ли он, случаем, в болото? — подумал Домовой именно в тот момент, когда внизу, у печи, то же самое проговорила дьячиха Евпраксия.

Он ещё немного посидел на трубе, загасил трубочку, чтобы на соломенную стреху не упала ненароком искра, потом заглянул в трубу, хорошо ли там горит, и начал спускаться с крыши.

Как и всякий уважающий себя Домовой, он долго колебался, стоит ли ему уходить со двора? Все ждал, что вот-вот дьяк скрипнет калиткой. А тем временем заглянул в собачью конуру: не спит ли Бровка? Посмотрел, заперла ли Ведьма хлев с коровами, снял ведро со сруба, чтобы оно не упало в колодец. Домовой чувствовал, как с каждой минутой в сердце его растет тревога за хозяина. Тогда он решил, что о хозяйстве можно не беспокоиться, ведь в доме была рачительная хозяйка, а на дворе — Бровка, и быстро вышел за ворота.

Стояла поздняя осень. Ночь была чернее сажи. Небо затянуло плотным темным сукном, сквозь которое не пробивался свет ни от одной звезды.

Домовой по-деревенски нахлобучил шапку на уши и быстро зашагал навстречу хозяину к большому болоту У дороги…

А в это время дьяк Аверка, на славу повеселившись на Храмовом празднике и слегка на подпитии, вышел из соседнего села и подошел к болоту с другой стороны.

За селом выскочила перед ним из-под ольхи маленькая, словно темный клубочек, луговая Хуха. Она заметила, что дьяк немного под хмельком, и побегала предупредить Потерчат, чтобы те заранее зажгли свои фонарики. Ведь только Потерчата могли показать дьяку Аверке путь в этом опасном месте. Иначе он — пьяненький — мог легко сбиться с дороги, оступиться и увязнуть в болоте.

А дьяк, шатаясь, понемногу продвигался вперед. Он постукивал палкой по твердой, промерзшей дороге, чтобы определить, где начинается болото. От нечего делать и чтобы было веселей, он потихоньку напевал церковные Псалмы:

«Бла-а-ажен му-у-ж, иже не идет на сове-е-т не-че-стивых. Аллилуя, алли…»

Вдруг дьяк умолк, увидев, как перед ним мигнул маленький зеленоватый огонек.

— Свят, свят, свят! — вскрикнул дьяк Аверка, останавливаясь и протирая глаза. — А не хватил ли я лишнего? Может, допился до «зеленого змия»? Недаром же у меня перед глазами зеленые огоньки прыгают!..

Тем временем зажегся другой огонек, потом — третий, четвертый, десятый, двадцатый… Это Потерчата зажигали свои фонарики и бежали вдоль дороги, чтобы указать дьяку путь домой. Потерчатки были крошечные, совсем голенькие, с большими блестящими глазами и торчащими синими чубчиками на головках. Бежали они резво, но их маленькие кривые ножки позволяли им делать только небольшие шажки, и потому они продвигались вперед очень медленно. А дьяку казалось, что огоньки эти тихо плывут над болотом и колышутся, как лампадка в церкви, задетая головой. Еще он видел, как огоньки то подпрыгивают вверх, то опускаются вниз. Это происходило из-за того, что Потерчата бежали не по ровной дороге, а по болотной топи, перепрыгивая с кочки на кочку.

У дьяка от этого зрелища хмель как рукой сняло.

По коже побежал мороз, а за шиворот будто насыпали холодной дроби. Волосы, хотя и было на его блестящей лысине всего одиннадцать волосинок, встали дыбом, из-за чего шапка съехала набок.

— Да это ж завлекает меня нечистая сила! — подумал перепуганный дьяк, и так решил бы на его месте всякий, столкнувшись с чем-то странным и непонятным.

Покачнувшись, дьяк подобрал полы своего длинного кафтана и, неизвестно зачем, кинулся вправо от дороги. Потерчата сразу увидели, что он сбился с пути. Испугавшись, что Аверка увязнет в болоте, а им не под силу вытянуть его оттуда, они все вместе двинулись к нему и преградили ему путь.

Дьяк Аверка совершенно ошалел. Не помня себя от страха, он метнулся теперь уже влево. И, сделав несколько шагов, вскочил на кочку. Кочка качнулась под ним, но не слишком, потому что по краям была слегка подмерзшей. Тут он уже и сам заметил, что угодил в трясину. В ужасе он застыл на кочке и затаил дыхание. Потерчата подумали, что он решает, как ему выбраться, и снова побежали на дорогу. А дьяк смотрел на огоньки и думал:

— Погибает моя душа! Приближается конец!..

Он начал истово молиться и дрожащей рукой крестить невидимую силу, манившую его к себе.

Потерчата не знали, что им теперь делать. Минута проходила за минутой, а дьяк все стоял, как столб, не двигаясь с места. Потерчата возвратились к нему, встали кругом и начали хором петь. Их пение напоминало шелест сухого камыша. Но это не камыш шелестел, это пели ребята-Потерчата:

Тут они снова начали продвигаться вдоль болота, освещая ему дорогу.

Но дьяк ничего не понял. Он все стоял и дрожал, как осиновый лист. Потом ущипнул себя за нос, чтобы убедиться, что не спит и не грезит.

— Ой, ой! — громко вскрикнул он, потому что ущипнул себя довольно-таки сильно.

Когда же он заметил, что огоньки отдаляются, то немного успокоился.

— Нет уж!.. Не обманешь меня, бесовское наваждение! — сказал он сам себе. — Дудки! Я — особа духовного звания, в алтаре бываю, в церкви я — свой человек!.. Да, в такую темень, конечно, лучше бы дома сидеть, чем блуждать, подобно лунатику, или торчать посреди болота, словно черт. Не зря в Святом Писании сказано, что «блажен муж, иже не идет на совет…»

И, не закончив свою мысль, он потихонечку слез с кочки и осторожно двинулся вправо. Но теперь, блуждая в темноте из стороны в сторону, он окончательно потерял нужное направление и пошел прямиком в болото. Тут под его ногой чавкнула грязь, и он полетел вверх тормашками в ледяную воду. Шапка с него слетела, а гарусовый шарф сполз с шеи. Дьяк стал барахтаться, но длинные полы ватного кафтана, намокнув, сделались тяжелыми, облепили ноги и не давали выбраться из глубокой топи.

В отчаянии он начал молиться, ведь был человеком богобоязненным, но, почувствовав, что его еще сильнее затягивает в трясину, закричал что есть мочи:

— Помогите! Спасите, кто в Бога верует! Тону в болоте, как фараон-Гонитель!..

Крик этот услышал Домовой. Еще издали он увидел, как в том направлении побежали Потерчата с фонариками, и сразу понял, что случилось. Словно козел, поскакал он по кочкам. Подскочил к застрявшему в болоте дьяку, обернулся старой вербой и протянул ему прямо в руки толстый сук. Дьяк Аверка ухватился обеими руками за этот сук и начал вылезать из топи. Тем временем Домовой помахал другой веткой Потерчатам, чтобы те поскорее погасили свои огоньки, которых дьяк так испугался.

Полегоньку подталкивая своего хозяина, Домовой вывел его на сухое место. Тут он поставил дьяка лицом к дороге, вытащил из болота шапку, незаметно привязал ее к шарфу и прошептал на ухо так, чтобы дьяк подумал, что он сам так решил:

— Теперь, Аверка, иди прямо и ничего не бойся.

Почувствовав под собой твердую почву, мокрый, промерзший дьяк, позабыв о шапке, изо всех сил бросился бежать домой. Вскоре впереди на дороге он увидел три тополя у околицы села. А дальше — белую колокольню своей церкви, рядом с которой стояла его хата.

Дьяк облегченно вздохнул. Он только побаивался того, как встретит его дьячиха Евпраксия, — пришедшего так поздно и с головы до ног выпачканного в грязи. Он вытащил из кармана мокрый красный платок и стер со лба холодный пот. Потом понюхал табаку, чихнул, даже искры из глаз посыпались, и подошел к своей калитке. Домовой проскочил вперед и открыл ему ворота. Потом помог их плотно закрыть, а дьяка пропустил в дом впереди себя. Тут он снова затворил за хозяином дверь, потому что сам дьяк был сильно взволнован всем происшедшим и забыл это сделать.

Домовой также радовался, что он вовремя отправился спасать хозяина, ведь в том небольшом болотце не было ни Водяного, ни Русалок, а маленькие Потерчата не смогли бы сами помочь дьяку. Но когда дьяк Аверка встал у печи на свету, Домовой не смог удержаться от хохота. А смех его звучал так, будто скрипит мебель.

И было от чего посмеяться! Дьяк был весь в черной болотной тине, грязь размазалась по лицу, сам он был похож на мокрую курицу, а к кончику носа прилип ком грязи…

Хохот Домового разбудил дьячиху. Она моргнула раз, другой и подскочила, словно ошпаренная.

— Матерь Божья Почаевская! Что за наваждение такое?! — всплеснула она руками. — Аминь, аминь! Рассыпься!..

— Да не кричи ты так громко, старуха! — ласковым голосом проговорил дьяк. — Это — не привидение, это — я, живой и невредимый раб Божий, дьячок Аверкий! — и он искоса посмотрел, нет ли в руках у дьячихи метлы, ведь хорошо знал, что набедокурил.

И действительно! В тот же миг она наклонилась к шестку и схватила веник.

— Ах, ты ж такой-сякой, бродяга, пьяница! Вот я тебе покажу «раба Божьего»! Посмотрим, будешь ли ты теперь «невредимым»! — закричала она.

— Угомонись, Евпраксия! — придержал ее дьяк. — Не гневись, не карай, дай слово вымолвить… Водила меня нечистая сила, хотела в болоте утопить!..

Но дьячиха не дала ему закончить.

— Сам ты — нечистая сила! А водила тебя по болоту водка, безбожник!..

«Ну и умная женщина моя хозяйка!» — подумал Домовой.

Но жаль ему было и доброго дьяка, и он незаметно выдернул из рук дьячихи веник. Потом еще раз громко засмеялся и прыгнул на теплую лежанку к толстому коту.

А дьяк Аверка, умывшись и переодевшись, еще долго рассказывал дьячихе Евпраксии, как его манила зелеными огоньками нечистая сила, как хотела утопить в болоте, да испугалась его истовых молитв…

 

ОБОРОТЕНЬ ХРЕБ

Оборотень Хреб, как и все другие Оборотни, был сыном древней старухи Смерти. Один из первых ее сыновей, он тоже был старым, немощным и не отличался проворством.

Уже много тысяч лет скитался Хреб по земле. И где только он ни побывал! Сначала служил на больших кладбищах, а потом ему поручали кладбища поменьше и поспокойнее, где работа была по легче и где он мог дать отдохнуть своим старым косточкам.

Более трех тысяч лет жил Хреб на Украине и знал все наши знаменитые кладбища. Знал, где покоится прах того или иного выдающегося человека; видел знаменитые битвы, где казацкая кровь текла реками. Много заботился он об останках благородных воинов-запорожцев. Теперь же — сидел на маленьком сельском погосте и добросовестно исполнял свои нехитрые обязанности.

Но, по правде говоря, нечего было и исполнять. Спокойным и тихим было это село. Народу было немного. Моры случались редко. Да и Смерть надолго забывала о нем. Поэтому и люди умирали тут нечасто. А если кто и умирал в глубокой старости, — родные и односельчане долгие годы хранили память о покойном. Они посещали умерших не только в поминальные дни, но и по воскресеньям, и в праздники, и старательно ухаживали за могилками. К тому же кладбище это располагалось в безлюдной живописной местности, между двух заросших буераков, на старом лугу, над тихой серебристой рекой.

На кладбище у Хреба всегда был полный порядок, и старый степенный Оборотень мог спокойно отдохнуть на склоне лет.

Каждую ночь выходил он из своего жилища, что под могильным крестом казака-запорожца Заграйдуды. Это было здесь самое старое захоронение. Тихо и степенно обходил он все могилки. Кое-где останавливался, чтобы поправить цветок, наклоненный или примятый ветром. Там сдует пыль со старого креста, а здесь подровняет дорожку между могилами. Потом он взбирался на косогор и, положив на землю блестящую лопату, садился на свой любимый пенек и любовался речкой, седыми холмами и голубой мглой, застилающей дальнюю даль…

А в тихие лунные ночи с полей и из буераков сходились к нему Хухи и Мавки. Бывает, и соседний Упырь заглянет или прилетят несколько стареньких Ведьм. А иногда, чаще всего накануне весны, когда ручей в овраге еще не пересыхал, с речки приплывали чудные задумчивые Русалки. Все они были рады послушать замысловатые рассказы мудрого Хреба, так много повидавшего за свою долгую беспокойную жизнь. Даже Леший — тоже старый и мудрый — уважал Оборотня, ведь тому довелось побывать не только в степях и лесах, но и в больших городах. Потому-то и Водяной, уважаемый всеми бородатый старик, не называл Хреба иначе, как «дедушка», хоть и у самого была не одна тысяча лет за плечами. Известно, Водяные меньше других знают о мире, ведь они, как и Домовые, почти весь свой век сидят на одном месте — в реке, озере или болоте.

И старый Хреб рассказывал до поздней ночи…

Однажды хмурым днем на кладбище принесли нового покойника. Собралось там столько народу, сколько в бытность свою хозяином этого кладбища Хребу еще не приходилось видеть. Здесь толпились не только местные и соседние крестьяне, но и многие незнакомые господа, понаехавшие из дальних мест.

С большими почестями погребали богатую госпожу из соседнего села, которая, умирая, завещала похоронить ее непременно здесь, на тихом кладбище, в этой чудесной местности.

Всякий раз в дни похорон Хреб грустил: ему было жаль людей, которых приводила сюда его Мать-Смерть, но еще больше — плакавших и убивавшихся по покойным. Не ведали они, что мудрая Смерть забирает к себе тех, кому на свете худо жилось, или тех, кому в скором времени угрожала страшная опасность или беда…

Но сегодня Хреб не только горевал, он был еще и очень раздосадован. Оборотень не любил барских прихотей и кричащей пышности, с которой предавали земле умерших господ. Не любил, считая, что мертвые не нуждаются в земной роскоши. Он полагал, что там, где появляется его справедливая мать-Смерть, уместна лишь тихая искренняя скорбь, а не громкое показное отчаяние…

Вот и теперь он с досадой смотрел из своего укрытия на все это суетное великолепие. Слушал, как господа, пришедшие якобы оплакивать покойную, рассказывали друг другу всякие забавные истории и незаметно смеялись, а до покойницы им не было никакого дела. Слышал он, как они хулили и осуждали ее, ругали за то, что она пожелала быть похороненной на маленьком кладбище глухого села, до которого им далеко и неудобно добираться. Больше других негодовали наследники почившей. Отойдя в сторону, они во весь голос гневно упрекали покойную за то, что еще при жизни она раздала бедным так много своего добра. Особенно возмущало их то, что хоронили покойницу в дорогих одеяниях и драгоценных украшениях. Ведь все это они могли бы продать за огромные деньги и хорошо нажиться.

— Мало того, что она потакала всем своим прихотям при жизни, — ворчали они, — так еще на тысячи забрала с собой в могилу всякого добра! Это же просто грабеж! Грабеж бедных родственников!..

Слушал Хреб такие речи и все больше хмурился. Но утешало его то, что эта госпожа была при жизни доброй и раздавала беднякам свое имущество. И тем горше было ему слышать брань, которой потчевали усопшую ее родственники над открытой еще могилой. Тогда он решил усердно ухаживать и за могилкой доброй госпожи, и за всеми цветами, которые посадит на ней специально привезенный из города садовник.

Разговоры на кладбище слышал не только невидимый Оборотень, но и два грабителя, пришедшие посмотреть на пышные похороны в надежде что-нибудь украсть в большой толпе. Увидев, что покойницу погребают вместе с множеством драгоценностей, они задумали лихое дело.

Той же ночью, когда стало темно, как в погребе, два разбойника появились на кладбище с лопатами. Как раз в тот вечер Оборотень Хреб долго трудился. Ему нужно было поднять примятую во время похорон траву, утрамбовать землю на свежей могилке, заровнять все щели и отверстия, поправить цветы и ленты на венках. Как только он управился с этим, то услышал, как кто-то скрипнул калиткой. Он остановился у господской могилы и стал ждать. И тут прямо к нему подошли двое.

— Кажется, здесь! — проговорил один, указав на новый белый крест.

Другой склонился над могилкой, ковырнул пальцем свежую, еще не слежавшуюся землю и ответил:

— Она самая… Ну, скорей — за работу!.. Ночь — лучше не придумаешь. Ни один мертвец не захочет вылезать из теплого гроба, да и никакого черта сюда не принесет! — глумливо сказал грабитель.

— Наверняка и сам Оборотень боится бродить в такую темень! — засмеялся другой, раздеваясь и берясь за лопату.

Они дружно принялись копать.

Недолго думая, Хреб расставил свои когтистые, как лапы коршуна, руки, высоко поднял лопату и встал перед грабителями во весь рост.

— Нет! Бездельники!.. Не боюсь я темноты, так же, как и вас… — крикнул он так громко, как позволял ему его старческий голос. — Вон отсюда!..

И он замахнулся на них лопатой.

Его седые, словно вечерняя мгла, волосы засветились лиловым огнем. Он распрямил свое костлявое тело и стал очень высоким. С лопаты посыпались искры. Волосы у злодеев встали дыбом. Они остолбенели. Но в этот миг в селе захлопал крыльями первый петух и громко прокричал:

— Ку-ка-ре-ку-у!..

Хреб задрожал, и кости его зазвенели так, будто кто-то встряхнул мешок со стеклянными бутылками. Его волосы померкли, лопата перестала светиться, и он поспешно скрылся в своем убежище. И лишь в воздухе все еще звучал его грустный, тоскливый, словно вой вьюги, плач. Ночь закончилась, и Оборотень вмиг утратил свою силу.

Когда Хреб исчез, грабители, наконец, опомнились. Волосы еще стояли торчком у них на головах, как щетка, зубы стучали, руки и ноги тряслись, но они были отъявленными злодеями и потому быстро пришли в себя.

— Тьфу! — сплюнул один. — И привидится же такая чертовщина!.. Надо работать быстрее, ведь уже петухи кричат. Можем не успеть до рассвета.

И они принялись быстро копать мягкую землю.

Хреб тихо плакал в своем жилище. Он видел, как грабители разрыли могилу, разрубили топором золоченый гроб и сняли с покойницы все драгоценности: перстни, серьги, кресты. Утром, когда начало светать, злодеи скрылись.

Из открытой могилы исходил запах тлена. Тут же, неизвестно откуда, появились лисицы, а потом приплелся из буерака большой серый волк, и стали обгрызать тело.

В тот день никто не приходил на кладбище, а несчастный Оборотень не осмеливался среди бела дня привести в порядок могилу. С нетерпением дожидался он ночи, рассчитывая позвать себе на подмогу кого-нибудь из ближайших соседей: сидящего в скале Упыря или старого Лешего с Хухами… Едва начало темнеть, Хреб не утерпел и вылез из своего убежища.

Он подошел к могиле, свистом отогнал лисиц, замахнулся лопатой на волка и прыгнул в яму. Но едва он склонился над останками, чтобы осторожно собрать их, как услышал наверху чьи-то шаги. Хреб мигом вскочил на ноги и оглянулся. Это был пастушок, который поздно возвращался со своими овцами с пастбища. Большой белый козел перепрыгнул через ров и кладбищенскую ограду и скакал по могилам. А мальчик гонялся за ним.

Оборотень замахал на козла руками, чтобы тот убирался прочь с кладбища, но козел смотрел в другую сторону и ничего не видел. Тогда Хреб выпрыгнул из могилы и хотел незаметно спрятаться за кустом. В этот момент пастушок приблизился к яме и заметил мелькнувшую возле нее бледную тень Оборотня. Он увидел разрытую могилу, искромсанное человеческое тело, обглоданные кости…

С жутким криком пастушок бросился прочь. В селе он рассказал об увиденном. Все сбежались на кладбище.

— Не иначе, как Оборотень разрыл могилу госпожи и обглодал ее кости! — говорили перепуганные люди.

Ни в чем не повинный Хреб, так старательно оберегавший покой умерших и так терпеливо поддерживавший на кладбище порядок, громко застонал от обиды и горя… А люди удивлялись, как гулко в этот вечер стонет ветер в буераках. И с той поры они боялись ходить на кладбище, особенно по вечерам…

А между тем ничего страшного там не было.

 

ЛЕТАВИЦА

Гаврилка был добрым и послушным мальчиком. За это его любили и отец с матерью, и бабушка. И потому, что все его любили и пестовали, он становился все лучше да милее.

Жилось ему прекрасно…

Однажды его мать занемогла. Работая в поле, она попала под сильный ливень и насквозь промокла. Придя домой, не сняла сразу мокрую обувь, простудилась и сильно захворала. Несколько недель проболела она, но никакие лекарства не помогли, и она умерла.

С тех пор жить Гаврилке стало худо.

Отец работал от зари до зари, а бабушка была такой старенькой и немощной, что едва управлялась с домашними делами, и за Гаврилкой некому было присмотреть. Теперь он часто ходил голодный, немытый, нечесаный, спал на грязной постели. Он помогал бабушке чем только мог. И лишь ненадолго брался за книжку, чтобы научиться всему хорошему, о чем там написано, и стать умным, способным помощником отцу, как завещала ему покойная матушка.

Вскоре умерла и старенькая бабушка, а в доме стало так тоскливо и одиноко, словно в пустыне. Гаврилка теперь был предоставлен сам себе и лишен всякого ухода и помощи. Отец приходил домой поздним вечером, уставший, грустный и недовольный. Он больше уже не играл со своим сыночком, не рассказывал ему сказок, не мастерил игрушек. Все чаще отец кричал на бедного Гаврилку за то, что тот всегда грязный, нестриженный и ободранный. Но мальчик был не виноват, ведь не мог же он сам себя постричь или поставить заплатки на прохудившуюся одежду. Отец сердился на Гаврилку потому, что очень страдал, ведь в горе люди часто становятся несправедливы к другим и иногда обижают невинных.

И Гаврилка понимал это. Он не только не роптал на судьбу, не только молча сносил незаслуженные упреки, а напротив — старался как-то утешить несчастного отца, заставить его улыбнуться.

Но, к сожалению, ему это удавалось нечасто…

Как-то раз отец не пошел на работу. Оставшись дома, он починил все во дворе, помыл и прибрал в комнате, повел Гаврилку постричься к цирюльнику и сам побрился. Когда вечером они вернулись домой, отец, как бывало, посадил Гаврилку к себе на колени, погладил его по головке и грустно сказал:

— Ну, сынок! Видно, не прожить нам одним, без мамки. Хорошая была у нас мама, да только оставила она нас, ушла на небо!

Глаза у отца заблестели, и маленькие слезинки одна за другой покатились по щекам на усы. Он вытер их платком и продолжал:

— Значит, нужна нам другая мама. Завтра она придет. Только, гляди, слушай ее, не перечь и люби, как любил родную мать. А тогда и тебе будет хорошо, да и мне тоже.

Гаврилка не знал, что и думать. Всю ночь не сомкнул он глаз. Горько было ему от того, что придет к ним «новая» мама, ведь любил он только ту, свою, родную мамочку… Он не знал, сможет ли отдать свое сердце той «новой», которую еще не видел. Но он был послушным, разумным мальчиком и понял, что отец поступает так для их общего блага. Потому и должен он подчиниться отцовской воле, если не для своего — то ради его, отцова, счастья…

На следующий день было воскресенье. Отец нарядился во все новое, одел и Гаврилку в лучшую его одежду, а потом привез из церкви «новую мать».

Это была совсем чужая для Гаврилки женщина, и он сразу почувствовал, что не станет она ему родной. Поначалу «новая мать» была добра к мальчику, а Гаврилка во всем угождал ей и всячески старался заслужить ее любовь.

Но так продолжалось недолго. Очень скоро мачеха переменилась. Она уже не ласкала его, не баловала, перестала обращать на него внимание, а потом начала вовсю бранить Гаврилку. Мачеха всегда была им недовольна, ругала за каждый шаг, за каждое слово.

Стоило ему взять в руки книжку, она уже кричала:

— И что ты в эту книжку уставился? Все равно останешься дураком. Только и норовишь от работы отлынить. Я, что ли, буду для тебя дрова носить?!

Так говорила она, хоть и дров у печи было довольно, и топила она для всех, а не только для Гаврилки.

А когда он носил в дом дрова и, случалось, задев дверной косяк, ненароком ронял полено, она кричала:

— Бросай, бросай, разиня! Недаром говорится: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет!..

Если когда-нибудь за обедом с его ложки случайно падала на скатерть капля борща, она била его своей ложкой по голове, приговаривая:

— Тебе только со свиньями из корыта есть, а не сидеть за одним столом с людьми!

И чем дальше, тем хуже… Казалось, чем покорнее становился Гаврилка, тем сильнее ненавидела его мачеха. И совсем плохо пришлось бедному мальчику, когда у мачехи родился сын. Тогда Гаврилке просто житья не стало в отцовском доме. С утра до вечера трудился он, не покладая рук. И по хозяйству работал, и ребенка нянчил, но мачеха только и делала, что бранилась, а частенько и била Гаврилку.

Если он случайно хлопал дверью, то она кричала, что он нарочно будит ребенка. Когда ходил на цыпочках — упрекала, что крадется, как вор. Спросит Гаврилка о чем-нибудь — она отвечает, чтобы «не лез не в свое дело», а молчит он — издевается, что «сидит, как чучело…»

Невыносимо горько было Гаврилке от нападок и обид, которые он терпел от мачехи. Но обиднее всего было то, что все реже и реже заступался за него отец. А когда, бывало, и пытался защитить сына, то и на его долю доставалось много брани, упреков, слез и чуть ли не побоев.

Так и жил теперь Гаврилка сам по себе один-одинешенек. И среди ребятишек не было у него друзей. Он так много работал, что некогда было ем выйти со двора. Только когда выдавалась свободна минута или когда мачеха уходила из дому, он мог встав на колени, вволю поплакать перед маленьким портретом своей матери. Гаврилка умолял свою маму чтобы она сжалилась над ним и забрала к себе на небо из этой нестерпимо трудной жизни.

А мать смотрела с высокого неба на страдания своего любимого сыночка, и рай был ей в тягость. Долго не знала она, что делать, чем помочь, раз уж нельзя оградить его от бед и обид. И стала просить она ангелов, чтобы сделали ее Летавицей.

Летавицей может стать только очень добрая человеческая душа, согласившаяся взять на себя страдания невинных. И мать Гаврилки знала, что принимает на свои плечи тяжкое бремя. Но не могла она болыше смотреть, как страдает ее любимый сынок. Вот и стала она Летавицей — сверкающей звездой, падающей с неба на то место на земле, где жестокие и несправедливые люди заставляют плакать других.

Мы часто видим, как летит в ночном небе светлая звезда. Это Летавица спешит на помощь к несчастным, чтобы дать им утешение и надежду, тешит их счастливым, радостным сновидением, стоя ночью у постели обездоленного. Так она разделяет с ним его горе и хоть на краткий миг облегчает его страдания…

И вот начала Летавица прилетать к своему бедному сыночку. Когда она бывала рядом с Гаврилкой у него становилось легче на сердце. Мальчик чувствовал, как кто-то нежный, ласковый, добрый невидимо любит его, дарит ему тепло и надежду, согревает его измученную душу. Теперь он спокойно спал по ночам, а на губах его играла радостная улыбка. Во сне он видел прекрасные райские сады и слышал чудесное пение птиц. Видел ангелов в белых сияющих одеяниях, а среди них — свою милую маму. Всякий раз она являлась к нему в темно-синем бархатном наряде, а с головы ниспадало прозрачное голубое, затканное серебряными нитями, покрывало. Огненная, переливающаяся звезда сверкала над ее головой.

С ласковой улыбкой склонялась к нему матушка, целовала его, ласкала, утешала. Она просила его смириться, покориться судьбе, перетерпеть все муки, но не предаваться отчаянию и злобе. «Так уж повелось на земле, — говорила она, — что добро соседствует со злом, но нужно надеяться на лучшее…»

Однако никаких радостей в жизни Гаврилки не было, а плохого становилось все больше…

Однажды мачеха собралась к своим родственникам на крестины. Она принарядилась, напудрилась и выглядела так роскошно, как какая-нибудь городская дама. Уходя, она ни за что побила Гаврилку, который ей прислуживал, и приказала присматривать за ребенком, пока не вернется домой отец.

Гаврилка сидел в темной комнате возле люльки и думал о своей маме. У него горело ухо и болела рука, по которой мачеха сильно ударила палкой. Он мечтал теперь только об одном: как бы ему поскорее умереть, чтобы быть вместе со своей мамочкой…

Вдруг в сенях послышались тяжелые шаги: это пришел отец. Он был совсем пьян. В последнее время это случалось с ним часто, и тогда никому в доме не было жизни.

— Где мать? — крикнул отец еще с порога. — Почему темно?

— Она пошла в гости, а мне велела смотреть за малышом и запретила зажигать свет, — тихо ответил Гаврилка.

Отец стал ругаться, схватил лампу и хотел зажечь ее. Но он едва держался на ногах, а его руки, спьяну, сильно дрожали. Шатаясь из стороны в сторону, он чиркал и чиркал спичками.

— Давай я помогу тебе, папа! — сказал Гаврилка, подходя к нему.

Но было слишком поздно. Отец пошатнулся и уронил зажженную спичку в керосин. Вспыхнуло пламя. Гаврилка бросился к отцу, но тот с такой силой оттолкнул его, что мальчик упал навзничь. Падая, он со всего размаху ударился о люльку. Та перевернулась, и ребенок шлепнулся на пол.

На мгновение Гаврилка потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел перед собой стену огня. На полу неподвижно лежал ребенок. А по двору, пылая как факел, метался отец.

Первой мыслью мальчика было броситься в огонь, сгореть там, умереть. Но, взглянув на ребенка, он передумал. «Сначала нужно спасти малыша», — мелькнула новая мысль. Он схватил на руки неродного брата и сквозь огненную пелену выскочил во двор. Он чувствовал, что сильно обжегся. Последнее, что он видел, — сбегающихся к дому соседей. Потом голова у него закружилась, перед глазами поплыли желтые круги и бедный мальчик снова потерял сознание…

И когда Гаврилка лежал у сарая, перед ним вдруг засиял свет. Нет, это не был отблеск пожара. Какое-то нежно-лиловое свечение разлилось вокруг, и он, как никогда отчетливо, увидел свою милую маму. Она склонилась над ним, положила его головку к себе на колени, окутала его серебристо-голубым кисейным покрывалом.

— Мама! Мамочка! — простонал несчастный мальчик. — Возьми меня с собой! Спаси меня! Я не могу, не хочу больше жить! Все равно теперь мачеха убьет меня!..

Летавица успокаивала его, рассказывала, как живут в раю добрые души, как стала она Летавицей и каждую ночь слетает с неба для утешения несчастных и обездоленных. Мальчику вдруг стало так хорошо от ее родного тихого голоса. По телу разлилось тепло, а душу наполнил покой…

Гаврилка уже не слышал, как голосила мачеха над мертвым ребенком, не видел догорающего пожара и того, как понесли в больницу обгоревшего отца.

— Ну, любимый мой! — говорила ему мама. — Мне пора возвращаться! Жди меня вечером!..

— Мама! Забери меня с собой!

— Не могу, сынок. Я не в силах, ведь ты должен жить. Впереди у тебя долгая жизнь. Не бойся, скоро тебе станет хорошо. А до того времени я буду за тобой присматривать, прилетать к тебе с неба…

Она обняла его и несколько раз крепко поцеловала…

И тут в соседнем дворе закричал петух…

— Прощай! — сказала Летавица и полетела.

Собрав все силы, маленький Гаврилка ухватился за ее бархатное платье.

Он почувствовал, как его легкое тело оторвалось от земли, как обдувает его свежим утренним ветерком.

Он увидел внизу свое село — там, на краю, еще теплился огонь.

Розовело небо…

— Что же ты наделал, сыночек! — услышал он полный отчаяния голос матери. — Ты — живой, ты не можешь лететь со мной в царство мертвых, а мне уже нельзя вернуться. Не могу я и отпустить тебя, ведь ты упадешь и разобьешься. Так будь же ты птичкой, ранней пташкой, поющей хвалу восходящему солнцу!

Гаврилка почувствовал, как его руки разомкнулись.

Только мгновение он еще видел сияющую над головой матери звезду, а потом и звезда, и мама исчезли, словно растворившись в солнечном свете…

А он замахал маленькими крылышками.

Счастливый, напоенный радостью и безграничной свободой, запел Гаврилка звонкую песню, все выше и выше уносясь в небо, к солнцу.

Он слышал вокруг такое же пение и видел, как, трепеща крылышками, летают в небе такие же, как он, маленькие птички — жаворонки.

Так бедный Гаврилка стал жаворонком.

Каждое утро летал он над полями и пел свою громкую, радостную песню.

А по вечерам, перед сном, Гаврилка издали видел, как с темного неба падала звезда-Летавица, его милая мама, спешащая к обездоленным детям с добрым словом и счастливым сновидением. Он окликал ее своим чистым голоском, а она улыбалась ему…

А там, в селе, злая мачеха думала, что Гаврилка сгорел на пожаре.

 

БЕДЫ-НАПАСТИ

Жил-был один человек. Жил он хорошо и богато.

Трудился в поте лица, в срок выполнял всякую работу и жил — не тужил.

Была у него жена: работящая, опрятная, ласковая. Жили они счастливо, от работы не бегали, всего имели вдоволь и лучшей доли не желали.

Но вот однажды принесли им с почты письмо. А в письме писалось, что этот человек должен приехать в город и получить там много-много денег. Деньги эти завещал ему дядя, который недавно умер.

Люди всегда радуются деньгам. И муж с женой обрадовались этому нежданному богатству. Быстренько собрались, бросив на произвол судьбы все хозяйство, — ведь надеялись скоро вернуться, — и укатили в город. Получили там уйму денег и захотелось им погулять.

— Наработались мы, словно каторжные. Довольно! — сказал муж. — Можно теперь немного отдохнуть и развлечься.

— Твоя правда, муженек, — ответила жена.

Она всегда соглашалась с мужем, ведь была примерной женой.

Только были они простые крестьяне, не барского пошиба, и не знали, на что в городе тратят деньги.

Была зима. Мороз стоял такой, что даже под ногами поскрипывало. Прохаживались они, словно господа, по городу туда-сюда, пока не замерзли. Одежда-то их была хороша для крестьянской работы, а для городских прогулок не годилась. А ведь известно, как заведутся у человека деньжата, то охота ему не только гулять да бездельничать, но и выглядеть барином.

Перво-наперво пошли муж с женой к портному и заказали себе господскую одежду: муж — плюшевую, а жена — бархатную с большими стеклянными пуговицами. Портной взялся все это быстро пошить, да вдобавок стал навязывать им дубленые шубы на лисьем меху. Пришлось заказать им и шубы.

Управлялся портной долго, а они все ждали и маялись от безделья. Только и работы у них было — наедаться с утра пораньше апельсинами да медовыми пряниками с миндалем. В чай они клали по четыре куска сахару. А жена и помимо чая без конца ела сахар, так что тошно ей стало. Даже на ночь клала себе под подушку шоколадные конфеты в золотых обертках.

Так и лакомились они изо дня в день, пока не сшил им портной одежду. А когда нарядились (муж — во все плюшевое, жена — в бархатное с большими стеклянными пуговицами, поверх — барские шубы на лисьем меху) — пошли прогуливаться.

День проходил за днем.

Вот как-то раз жена и спрашивает:

— А не пора ли нам, муженек, домой возвращаться?

— Куда нам, женушка, торопиться? Деньги есть — будем гулять! — отвечал ей муж. — Неужто тебе не надоело наше деревенское житье-бытье?

— Так-то оно так, — говорит жена. — Только мне от сахара и шоколада уже тошно. Да и делать здесь нечего.

А муж ей:

— Мы теперь как баре! Ты не бойся: к сладкому привыкнешь, а что до работы — то видишь — господа же ничего не делают, а как-то живут! И ты — ешь да спи. А вечером пойдем в цирк на представление, смотреть, как собаки верхом на свиньях ездят.

— Как скажешь, муженек, — так и будет.

Так и продолжали они кутить в городе.

Как-то вечером дошли они, гуляя, до городской окраины, где располагался большой парк. В парке был замерзший пруд, освещенный разноцветными фонариками, а на льду — видимо-невидимо всякого народа. Больше всего было детворы, но немало и взрослых. Все они катались на коньках под веселые звуки духового оркестра.

Очень понравилась супругам эта забава.

Муж говорит:

— Видно, женушка, придется и нам научиться на коньках бегать!

— Как скажешь, муженек, так и будет! Почему бы и не научиться! — ответила жена, ведь она была доброй, покладистой и мужу ни в чем не перечила.

На другой день купил муж две пары блестящих коньков, а к ним — сапоги с подковками на каблуках и вязаную шерстяную одежду. Отправились они на каток.

Целую неделю старались, пока, наконец, выучились. И так им понравилось по льду бегать, что вроде и нет ничего лучше на свете. Раскатывают себе, пряники на ходу грызут, забегут в буфет — погреются, кофе напьются — и снова на лед.

Так за весельем и не заметили они, что денежки-то все и вышли…

— Ну, женушка, должно быть, пора нам домой возвращаться! — сказал однажды вечером муж, заглядывая в кошелек.

— Ехать — так ехать! — сразу согласилась жена.

На последние гроши наняли они городского извозчика, кони которого были увешаны колокольчиками да бубенчиками, и поехали домой. А приехав, глянули на свое хозяйство — и руки у них опустились!..

В доме — разруха. Холод. На стенах повсюду паутина. На столах пыль, словно летом на большой дороге. То ли ветер, то ли мальчишки разбили в окнах стекла, а воробьи залетели за печку и чирикают. В хлеву такое, что и смотреть страшно! Корова куда-то убежала, коня цыгане украли, а песик их — Колобочком звали — так тот бедняга и сдох на привязи от голода и холода. Калитку сорвал ветер, а сарай так замело снегом, что внутрь и не попасть. Птица из курятника в лес убежала, а деревья в саду погрызли зайцы. Одним словом, — всего и осталось живности — мыши да пауки… Беда да и только!

Начали они запущенный дом кое-как приводить в порядок. Окна подушками и тряпьем заткнули, выгнали воробьев, сняли паутину, а кольями из плетня растопили печь. Да только все у них выходило вкривь и вкось. Печь дымит, как фабрика. Воробьи так и норовят снова за печь залететь, мыши чуть ли не по столу бегают. Уже и ночь наступает, а в доме темно и холодно: лампу мыши разбили, а в щели ветер дует. Но хуже всего, что была им теперь работа не в радость — и руки болят, и ноги трясутся.

И стало здесь мужу и жене все немило.

В селе темно. Ни огней разноцветных, ни пешеходов. Да еще и соседи со всех сторон пальцами на них показывают, смеются над их барскими шубами на лисьем меху.

Тяжело стало мужу на душе, да и жене — не слаще. Раньше были они всегда веселыми и разговорчивыми, а теперь надулись, как совы. Молча поужинали тем, что из города привезли, и улеглись спать в грязную постель. Ночью жена просунула руку под подушку за конфеткой, как в городе привыкла, но вместо шоколадной конфеты в золотой бумажке вытянула… мышь… Брррр!..

Жил в их доме прилежный, работящий Домовой. Конечно, самому Домовому со всем не управиться, но хозяевам он во всякой работе помощник. И их Домовой раньше во всяком деле пособлял и за всем в хозяйстве присматривал. А по вечерам, когда хозяева отдыхали после трудов, он забирался под теплую печь и так славно пел сверчком, что эхо расходилось по комнате.

Худо пришлось Домовому, когда хозяева бросили дом… И голодно, и холодно, да еще и нахальные воробьи — сколько их ни гоняй, все равно лезут в дом! Поначалу он сам хозяйничал, а когда отощал — рассердился.

— Что я, — говорит, — нанялся что ли? Не буду я один все хозяйство на себе тащить, черта с два! Днем и во двор-то не выйдешь — мальчишки гоняют, того и гляди попадет какой-нибудь озорник снежком. Не хочу — и все тут!..

Залез он за дымоход на чердаке, зарылся в пыль и спал там, как медведь.

Теперь же, когда печь затопили и дымоход стал теплым, он проснулся, потянулся несколько раз, словно кот, и решил посмотреть, в чем дело. Выбираясь, он так крутился и возился, что хозяева не могли уснуть.

На другой день муж с женой еще с большим пылом принялись за работу. А Домовой помогал им изо всех сил — такой он был добрый и до работы охочий. Да только заметил он, что никудышные стали из хозяев работники. Раньше, бывало, муж работал до седьмого пота, хоть и одет был легко. А теперь, в плюшевом кафтане и в шубе на лисьем меху, махнет пару раз лопатой, отбрасывая снег, — и тут же отдыхает, руки трет да за спину держится. Так же и хозяйка. Повозит-повозит тряпкой по горшку — и бегает по дому туда-сюда в поисках кусочка сахару.

— Э нет! Так дело не пойдет! — подумал Домовой. — Так нам самим не управиться. Придется позвать на подмогу Беды-Напасти. Хоть и невелика от них помощь, но и они сгодятся, ведь хорошего работника тут и накормить нечем!

Залез он ночью на трубу, потряс своей седой бородой на запад и восток, на север и на юг, засунул ‘два пальца в рот да как свистнул раз-два-три! И вмиг со всех четырех сторон, откуда ни возьмись — Беды-Напасти. Крошечные такие, совсем как божьи коровки или как козявки, что весной ползают по завалинкам, только еще меньше и зеленые с рыжими крапинками. А издали похожи на блошек. Начали они сползаться на чердак к дымоходу. И набралось их там видимо-невидимо, как муравьев. И такие они были сухие и тощие, что аж косточки светятся. Убогие, чахлые, едва дышат. Построились перед Домовым, дрожат и ждут приказаний. Глянул на них Домовой — и жалость его взяла.

— И откуда только вас таких паршивых прислали? — спрашивает.

А они пищат едва слышно:

— Были мы у очень ленивого хозяина. Захирели, дяденька!

Разделил их Домовой на несколько бригад и каждой поручил разную работу. Одним пришлось помогать хозяину в хлеву; другим — присматривать за постройками; третьим — за санями и возами; остальных отослал к хозяйке в дом, чтобы помогали варить, убирать, шить и стирать.

Но эти Беды-Напасти пришли с убогого двора и были так истощены голодом и изнурительным трудом, что теперь совсем ни на что не годились. В хозяйстве от таких, как говорится, не помощь, а немощь!

Те, которым приказали в хлеву работать, очень мерзли и все норовили забраться в дом, вроде бы по делу. А сидевшие в доме не шили, не стирали, а только шарили по горшкам в поисках чего-нибудь съестного. Но есть было нечего. Ведь из чего же печь и варить, если муку в сусеках мыши съели, картошка в чулане замерзла, а во дворе — ни одной курицы.

А тут еще такой случай.

Пошел хозяин в тот день в лес за дровами и увидел замерзший пруд. И так ему снова захотелось на коньках покататься, что даже все поджилки затряслись! Не утерпел он, вернулся скорей домой, прикрутил коньки к сапогам и — айда на лед! И жена следом, ведь она всегда была заодно с мужем.

А в доме не топлено, обед не сварен!

Ну просто беда Домовому с такими хозяевами, а того хуже — несчастным бестолковым Бедам-Напастям…

Поначалу Домовой еще прикрикивал на них, а потом и рукой махнул, увидев, что вконец они отощали, просто на ладан дышат…

А Беды-Напасти и вправду совсем извелись, уже и хворать стали. И так их трясет лихорадка, что и на ногах не держатся. Заметив, что Домовой на них не наседает больше, решили они забраться к людям под одежду: на живом теле все-таки теплее. Так и обсели они мужа и жену с головы до пят.

А хозяева тоже мерзли. Не могут они за дровами до леса дойти, когда каток на пути!

Как станет их мороз донимать, привинчивают коньки к стоптанным сапогам и — на пруд. Бегают там, пока не согреются. А тогда и Бедам-Напастям теплее становится. Начинают они копошиться и выпадать сквозь прорехи. Господская-то одежда не такая прочная, как крестьянская, а потому и износилась быстро. А еще и потому, что в нетопленном доме людям приходилось спать в своих городских шубах на лисьем меху.

Так мало-помалу высыпались все Беды-Напасти на пруду и по дороге. И вернулась их к Домовому только небольшая горстка. Тот глянул на них и говорит:

— Идите вы к Чертовой Матери! Пусть она вас хоть немного подкормит, того и гляди перемрете тут все. А я из-за вас неприятностей не оберусь. И передайте там Весовому Батьке, что и я, наверное, скоро приду. Нет больше мочи терпеть!..

Одним словом, обнищали хозяева так, что даже Беды-Напасти их покинули. Одна только и осталась целая вещь на все хозяйство — блестящие коньки. Да еще — кусочек мыла, ведь в холодном доме боялись они и умыться.

А когда пришлось им совсем туго, уселись они друг против друга за непокрытым столом, поглядели в немытые лица и давай советоваться.

— Дальше-то что будет? — спрашивает жена.

— А я почем знаю? — отвечает муж. Да и что тут скажешь!..

— Так что же нам делать?

— Займемся чем-нибудь, да только не тяжелым! — говорит муж.

— Да, лучше бы не тяжелым! — отвечает жена.

А Домовой выглянул из-за печки, незаметно подкрался к хозяину и зашептал на ухо:

— Одно вам только и осталось. Возьмите-ка кусок мыла, растворите в воде, выдерните из стрехи две соломинки и пускайте мыльные пузыри. Легче работы не бывает.

А одуревшему от беды хозяину было невдомек, что это Домовой так зло над ним посмеялся. Взял он мыло, воду, соломинку, другую — жене дал, и начали они мыльные пузыри пускать. Один пузырь лопнул, другой лопнул. Захохотал тогда Домовой и изо всех сил так хлопнул дверью, что последние стекла из окон вылетели. И пошел прочь.

Отправился Домовой к Весовому Батьке просить, чтобы тот послал его к людям работящим, где не придется звать на подмогу Беды-Напасти…

 

МАВКА ВЕРБИНКА

В лесу поднялся переполох…

Первым принес худую весть видавший виды черноухий Заяц. От страха он был ни жив ни мертв, даже мордочка побелела. И никак Заяц не мог отдышаться, ведь обежал он весь лес. Повстречав кого-нибудь на дороге, он садился на задние лапки, передними — вытирал усы и, откашлявшись, шепотом говорил:

— Беда, братва!. Беда-а!.. Видел я, собственными глазами видел на опушке охотников, собак, загонщиков… И идут их сюда тысячи!.. У каждого — по нескольку блестящих ружей… Рожки медные, а сумки огро-о-мные, как мешки… А собак! Собак — тысячи! Разбегайтесь, братцы, кто куда!..

После этих слов, едва переведя дух, он стремглав мчался дальше. Даже столкнувшись нос к носу с Лисой, которая только что вылезла из норы и, жмурясь на солнышке, потягивалась после сна, — даже перед ней он остановился было и крикнул:

— Беда, братва!.. Охотники на опушке!.. Тысячи…

Но, вспомнив, что и от самой Лисы ему ничего хорошего ждать не приходится, пустился бежать пуще прежнего.

Все обитатели леса всполошились… Кто побежал в поле, кто забился в нору, кто искал убежища в дупле или прятался в густых камышах у болота.

Тут, и вправду, прогремел выстрел, залаяли гончие псы, затрубили рожки…

Мавка-Вербинка, которая днем пряталась в большом дупле старой вербы у болота, проснулась и прислушалась. Сердце ее больно сжалось. Множество раз на своем веку доводилось ей слышать этот собачий лай, звук рожков, громкие выстрелы… Знала она, что многим зверям и птицам они предвещают смерть, что появятся снова несчастные, которые долго будут умирать в муках от ран, зарывшись в листья где-нибудь под кустами. Некоторые выживут, но останутся калеками на всю жизнь.

Блестящие слезы заструились из ее чудесных фиалковых глаз. Она мигом выскочила из вербы и, невидимая, понеслась, словно летя над землей, к соседнему большому лесу, чтобы позвать на помощь своих подруг.

Но, не добежав до опушки леса, вновь услышала выстрел ы.

— Поздно! Слишком поздно! — с отчаянием подумала Вербинка. — Может, там уже есть подстреленные и им нужна помощь. А пока я вернусь с подругами — жизнь покинет эти бедные создания!..

И тогда она запела звонким, словно серебряным голоском, созывая Хух.

— Бегите скорее, сестренки, в соседние леса. Зовите Мавок: Ясенинку, Дубовинку, Ольшанку, Кленовницу и Шиповницу. Сегодня у нас будет много несчастных, и, боюсь, не управиться мне одной.

Не успела она произнести эти слова, как маленькие зеленые Хухи понеслись, словно перекати-поле, в разные стороны. А Вербинка поспешила снова в лес, чтобы оказаться позади охотников. Она думала, что там быстрее отыщет раненых зверьков.

Вербинка пронеслась мимо молодых и старых господ, одетых в охотничьи костюмы и зеленые шляпы. Пролетая, она коснулась одного пса, который едва не укусил ее, учуяв запах ее длинных синих волос. Пролетела она и над сторожкой лесничего, где ей раньше приходилось бывать. Лесничий был добрым, никогда не обижал зверей, уважал Лешего, жалел маленьких Хух, а ее, Мавку, очень любил. Иногда он оставлял для нее в мисочке на пеньке молочную кашу.

Сейчас домик лесничего был пуст. Самого же его Вербинка увидела впереди охотников, с ружьем наготове и двумя собаками на поводке.

Она услышала, как снова загремели выстрелы и как жалобно запищал подстреленный Зайчик.

Слыша все новые и новые выстрелы, Мавка начала внимательно осматривать траву под кустами.

У старого трухлявого дуба повстречался ей Леший. Он был печален и зол. Его ясные голубые глаза сверкали, как синие огоньки в печи, а кулаки были так крепко сжаты, что длинные когти вонзились в ладони.

— Доченька! — тихо сказал он Вербинке. — Позови кого-нибудь себе на помощь. Будет много горя.

— Я уже позвала, отец. Послала Хух.

— Вот и хорошо. Не теряй времени… Ох и натворят же сегодня бед эти безбожники… Много их, много… Пойду-ка я предупредить Водяного и Русалок. Вдруг кто-нибудь прибежит умирать к воде…

И, опираясь на свой сучковатый посох, он тихо побрел к болоту.

А Мавка-Вербинка уже нашла раненого Зайчика. Он схоронился во мху, и только по тому, как сотрясался мох, можно было догадаться, что там кто-то есть. Вербинка осторожно раздвинула мох. Вспугнутый Зайчик собрался с последними силами, чтобы убежать, но, глянув мутными глазами, увидел Мавку и тихо застонал:

— Убили, убили меня, сестренка Вербинка!..

— Куда тебя ранили, Зайчик-Ушастик? — спросила она.

У Зайчика был прострелен бок и перебита задняя лапка. Вербинка быстренько нашла сухой гриб-дымовик, присыпала ему раны, приложила к ножке лист подорожника и перевязала все плоской, как лента, травинкой. Потом остановила летевших мимо пушистых шмелей, чтобы те угостили раненого своим сладким белым медом, и напоила его водой, собравшейся на большом листе «медвежьего ушка». Зайчику стало легче.

— Большое спасибо, сестрица! Теперь прикрой меня хорошенько мхом и листьями, а сверху положи большую сухую ветку, чтобы какой-нибудь пес не смог меня отсюда вытащить, — попросил Зайчик-Ушастик.

В тот день Мавкам пришлось много поработать в лесу. Охотники перебили немало тихих Зайчиков, подстрелили даже хитрую Лисичку. Гончие псы напали на целое семейство куропаток: одних поймали сами, других перестреляли охотники, а некоторых только ранили.

И еще долго после этой охоты выхаживала раненых Мавка-Вербинка, пока они не встали на ноги.

В день лова произошло еще одно важное событие. И пришлось ей тогда сделать то, на что нечасто отваживается невидимая сила: впервые в жизни она зримо предстала перед человеком.

А было это так. Оказав первую помощь нескольким раненым зверькам, Мавка наткнулась на молодую дикую козочку. Та стояла на трех ножках на большой поляне и была видна издали.

— Беги, глупышка! Спрячься поскорее в зарослях! Разве ты не слышишь, что в лесу охотники с собаками?! — закричала ей Вербинка.

— Слышу, конечно, но не могу бежать! — заплакала бедная Козочка. — Я поранила ножку о терновые колючки. И так мне больно, что я не в силах сдвинуться с места.

Манка знала, что козы не могут прыгать на трех ногах. Подбежав к Козочке, она быстро перевязала ей ножку и, поддерживая, повела малышку к кустам. Тут на поляне появился лесничий. Завидя хромающую Козочку, он бросился к ней. А Мавку, конечно, не видел.

Вербинка знала, что он — добрый. Но теперь, среди страшной пальбы, видя столько убитых людьми зверей, она испугалась. Она знала, что на охоте даже хороший человек может быть жестоким: подогретый видом крови охотничий азарт подталкивает людей к убийству невинных существ.

Не выдержала Вербинка и появилась перед лесничим, заслоняя собой Козочку. Лесничий оторопел, увидев необыкновенно красивую девушку, возникшую ниоткуда. С удивлением смотрел он в ее темные глаза, похожие на фиалки, и не мог отвести взгляд от длинных темно-синих волос, блестящих, словно вороново крыло, любовался ее светло-зеленым нарядом. А Мавка протянула к нему свои нежные, белые руки, и он услышал ее звенящий, как колокольчик, голос:

— Дяденька! Сжальтесь над ней, прошу вас! Она такая юная — ей всего четыре месяца, посмотрите, какая она милая и хрупкая! Она никому не приносит вреда!..

Лесничий все еще не мог двинуться с места.

— Ты — Мавка? — спросил он, опомнившись.

— Да, я — Мавка из этого леса. Меня зовут Вербинка. Я знаю — вы добрый. Это же вы оставляете для меня на пеньке молочную кашу. А я охраняю всех зверушек в вашем лесу. Пощадите эту Козочку, дяденька, очень вас прошу!..

— Хорошо! — сказал взволнованный лесничий. Он был растроган. Ведь люди всегда смягчаются, если их ласково просит о чем-нибудь пригожая девушка. — Ладно! Я возьму ее к себе и спрячу в хлеву. Там она побудет, пока не поправится, а потом я снова отпущу ее в лес. Не бойся, у меня ее никто не обидит.

Он нежно погладил перепуганную Козочку, взял ее на руки и понес к своему дому.

Когда лесничий оглянулся, Мавки уже и след простыл. Только слышался еще ее нежный звенящий голосок:

— Спасибо вам, дяденька. Как я рада, что вы оказались таким добрым!..

Лесничий отнес Козочку домой и спрятал в хлеву. Когда закончился лов, на его дворе собрались все господа-охотники. Один богатый барин увидел Козочку и так она ему понравилась, что захотел он забрать ее в город. Но как он ни уговаривал лесничего, чтобы тот уступил ему Козочку — и большие деньги сулил, и грозил, — лесничий твердо стоял на своем и ни за что не соглашался ее отдать.

— Это Козочка Мавки-Вербинки, дочки нашего Лешего. Сама Вербинка просила меня ее защитить. Я дал слово, что подлечу Козочку и отпущу в лес.

— Мало ли что! Подумаешь — Мавка, это же не человек. И что для нее ваше слово — пустой звук.

— Может быть, для нее мое обещание ничего и не значит. Но я своему слову хозяин. Я так считаю: дал слово — держи! — непоколебимо отвечал лесничий.

С того дня все лесные жители еще больше полюбили своего доброго лесничего. Зайчики никогда не грызли деревьев в его саду, Лисичка не воровала его кур, а птицы дочиста обирали с его деревьев всех гусениц и уничтожали вредных насекомых.

Немало воды утекло с тех пор.

Однажды в этом лесу появилось несколько огромных серых волков. Их выгнали охотники из далеких московских лесов. Волки осели здесь и начали хозяйничать, как дома. То Зайчика поймают, то Козочку задерут. Короче говоря, мирным зверушкам житья не стало от этих московских разбойников. Леший бранил их на чем свет стоит. Мавка и другие невидимые лесные силы просили волков убраться восвояси по добру по здорову. А волкам все нипочем: только облизываются да ухмыляются.

— А нам, — говорят, — тут лучше, чем дома! Ваши-то зайцы да козы еще не ученые. Вот мы и научим их быстрее бегать…

Да недолго волки жировали. Добрый лесничий заметил, что в его лесу завелись хищники-бродяги, и начал их выслеживать. Уже троих подстрелил. Но остальные и не думали убираться, а стали действовать еще хитрее и все время ускользали от лесничего. И подумал он тогда:

— Вы, конечно, хитрые, но и я — не лыком шит. Посмотрим еще, кто кого перемудрит!

Взял он лопату, пошел в чащу и вырыл там большую глубокую яму — сверху узкую, а снизу широкую. Потом набросал сверху тонкого хвороста и все это прикрыл желтыми листьями. А дело шло к зиме и опавших листьев было видимо-невидимо. Одним словом, так он хитро все устроил, что вовек не догадаешься, где эта «волчья яма». А чтобы заманить в яму волков, положил посредине приманку: большущий кусок старого сала.

А дальше было так.

Миновал день, другой. И вот заслышал как-то лесничий волчий вой. Прислушался — как раз там, где он яму для них вырыл.

— Ну, стало быть, угодил какой-то бродяга в яму! — подумал он.

Очень захотелось ему все разведать. И хотя наступил вечер и совсем стемнело, он схватил ружье и отправился в лес. Придя на место, стал осторожно подкрадываться к яме. И надо же такому случиться — не доглядел, промахнулся! Провалившись одной ногой в яму, он не удержался и кубарем полетел в волчью западню.

Что же делать? Самому не выбраться — ведь яма глубокая и ухватиться не за что. А в яме темным-темно. И вдруг он увидел в этой темени, будто где-то в углу два маленьких уголька тлеют… Так и похолодело у него все внутри!.. Сразу понял лесничий, что тут, за компанию с ним, волк сидит. Схватился он за ружье, но потом подумал:

«А что, если я промахнусь в темноте, не убью наповал этого ирода, а только раню?! Да он же, подстреленный, меня живьем съест!»

Так и не выстрелил он в волка, а только вверх, в воздух. Решил, что этим можно и волка припугнуть, и дать о себе знать — вдруг кто-нибудь услышит и поможет из ямы выбраться.

Сидит лесничий, сидит, а помощи все нет и нет. Выстрелил он еще раз, а больше нельзя — остался последний патрон. И вздумай волк на него напасть, нечем было бы защититься.

Опечалился лесничий. А потом как закричит:

— Спасите хоть вы меня, лесные духи! Услышали это соседние Хухи и — бегом к Мавке-Вербинке. Да только не было ее дома: пошла в соседние леса прощаться с подружками. Приближалась зима — время, когда Мавки засыпают до весны.

Но как далеко ни была Вербинка — услышала она первый выстрел в своем лесу и поскорей побежала домой. Мавка подумала, что это снова началась охота и ей придется спасать раненных зверей.

Подлетев к лесу, услышала она и второй выстрел. Тут навстречу ей выбежали Хухи и все рассказали.

Вербинка направилась прямо к яме. Быстро разбросала хворост и листья. И когда в яме стало немного светлее, — как раз взошла луна, — она увидела своего доброго лесничего и волка.

Бросилась Мавка к своему отцу и говорит:

— Так, мол, и так, отец. Спасай лесничего!

Леший поспешил на помощь. Налетел он на полном ходу на дерево, стоявшее возле ямы, и повалил его. Лесничий ухватился за ветки, спускавшиеся в яму, и выбрался наружу.

Лесничий все понял. Он хорошо знал, что вокруг ямы все деревья были крепкими и сами упасть не могли. Да и ночь была тихая, безветренная. И потому он сразу догадался, что это Мавка-Вербинка его спасла. Выручила из беды за то, что он защитил ее Козочку.

Так они и поквитались.

Но не хотел лесничий оставаться в долгу перед Вербинкой. Взял он целое ведро молока и полный ковш пшена. Сварил огромный чугун каши, посыпал сахаром и корицей и поставил вечером на пенек.

И был в лесу этим вечером пир горой. Жаль только, что меня туда не позвали!

Жаль! Ведь кто не любит молочной каши с корицей?!

 

МОРОКА

Жили-были отец с матерью и было у них два сына. Жили они так бедно, что не под силу стало им прокормить двоих детей. Вот и решили они отдать одного сына на воспитание бабушке. Так разлучились на время два брата.

Старший брат был ласковым и послушным. За это родители очень его любили, холили и лелеяли. А за младшим братом старенькая бабушка не могла как следует присмотреть. Поэтому и был он предоставлен сам себе: водился с плохими мальчишками, мучал воробьев, бил собак, а если никто не видел, швырял камни в оконные стекла.

Люди не любили этого озорника и буяна и частенько награждали тумаками и затрещинами. Но это ему не помогало. Ведь известно, что те, кого бьют в детстве, вырастают злыми и жестокими. А тут еще случилось с этим братом несчастье. Он баловался с топором, случайно упал и поранил себе спину. И стал он с тех пор горбатым.

Когда умерла старенькая бабушка, отец с матерью забрали его домой. Но как увидели они, какой он злой, лживый и непослушный, то стали любить его меньше, чем старшего сына. От этого горбун еще больше озлобился, сделался завистливым и мстительным.

Шло время. Умерли отец с матерью. И остались братья одни-одинешеньки на всем белом свете. Старший — добрый — ходил на заработки и добывал хлеб насущный для себя и для младшего слабого брата. Горбун был непригоден к тяжелому труду и поэтому делал только легкую домашнюю работу.

Возненавидел горбун старшего брата, хоть и не видел от него ничего, кроме добра. Так уж повелось, — если человек кого невзлюбит, то всегда найдет в нем что-нибудь дурное, а не найдет — так придумает, как говорится, высосет из пальца.

Чем дальше, тем больше сетовал горбун на судьбу и все сильнее завидовал старшему брату.

— Что из того, что он добрый! — думал горбун. — Не мудрено быть добрым и ласковым, имея такое здоровье и силу. И я смог бы, будь я таким же статным и сильным. Тогда бы не нуждался я в его помощи. А так, что я могу, я же — калека?!

И начинал он вспоминать свое горестное детство, как ему было одиноко, как била я бранила его бабушка…

— А этого — всегда ублажали, — думал горбун. — Вечно он ходил в любимчиках!..

Под влиянием таких мыслей младший брат совсем перестал трудиться, стал ленивым и неряшливым.

Старший брат придет с работы, а в доме не убрано, печь не топлена, обед не готов.

— Не захворал ли ты, братишка? — только и спросит старший брат. И никогда ничем не попрекнет младшего.

— А ты что, не понимаешь? — резко отвечает горбун. — Разве человек может быть здоров, когда у него такой горб на спине!

— Так ты полежи, я сам все сделаю, — спокойно отвечал на это старший брат. И делал всю домашнюю работу, хоть и приходил с заработков усталым.

А горбун сидит в уголке и сам не знает, отчего злится. Все сердило горбуна: и что работа у брата спорится, и даже то, что так добр к нему старший брат.

— Лучше бы обругал меня или ударил, а то кичится проворством и своей добротой ко мне, калеке! — думал младший.

И до того его злость извела, что замыслил он лихое дело:

— Пусть, — думает, — и ему придется так же несладко, как мне!

И днем, и ночью думал он да гадал, как бы насолить старшему брату. Извелся весь, сам не свой стал. Не спит, не ест — все придумывает.

Прознала об этих его мыслях Морока, а узнав, стала следить за ним, чтобы не допустить беды. Начала она повсюду невидимо ходить за младшим братом. Известно ведь, что Морока является к людям, которые содеяли лихо или задумали причинить зло своему ближнему.

Как-то раз пошел горбун в лес за дровами. Собирая хворост, увидел он большое сучковатое дерево и подумал:

«А чтоб он повесился на этом дереве!»

Дерево вдруг расправило корявую, словно страшная рука, ветку и погрозило ему сучком, похожим на толстый палец.

Горбун до смерти перепугался. Бросил он вязанку хвороста и что есть духу припустил домой.

После этого случая он немного одумался. Начал усерднее работать, по хозяйству помогать, не огрызался ни с того ни с сего и немного подобрел к брату. А если снова злоба одолеет, — вспомнит он о дереве, которое в лесу ему пригрозило, и угомонится.

Однажды добрый брат пришел домой радостный.

— Ну, братишка, — сказал он горбуну, — теперь и ты немного отдохнешь.

— А в чем дело? — проворчал тот.

— Надумал я, братик, жениться. Приглянулась мне славная девушка, да и я ей люб. Вот и решили мы вскорости свадьбу сыграть. Будет теперь в нашем доме хозяйка. Она за всем присмотрит, а тебе — никаких хлопот.

Ничего не ответил горбун, только почувствовал, как злоба и зависть сдавили ему сердце, словно тисками. И пронзила его мучительная мысль: «А меня, горбатого, наверное, ни одна девушка не полюбит. И придется теперь смотреть на чужое счастье, которое самому испытать не суждено».

Снова черные мысли начали роиться в голове горбуна. Он опять вспомнил грозившее ему в лесу дерево, но на этот раз подумал:

«Гляди-ка! За него даже Морока заступается! И нечистая сила — на его стороне!»

С той поры злоба не утихала в его сердце.

Вот и придумал он, как помешать брату жениться. Не раз видел он, как утомленный дневным трудом приходил его брат домой и валился в постель, словно куль. И решил тогда горбун подложить ему в кровать, будто бы ненароком, топор. Брат рухнет в постель — перебьет себе лопатку и станет таким же горбатым, как и он. А тогда и невеста от него отречется, да и никакая другая девушка его не полюбит.

И так эта мысль горбуна одолела, что не мог он уже лежать без дела. Прислушался: спит брат, не шелохнется. Встал он со своей кровати, выскочил босиком во двор и схватил топор, чтобы наточить его. И только протянул руку к бруску — брусок вдруг покраснел, как раскаленное железо. Тогда горбун хотел схватить его клещами, но брусок, отлетев в сторону, ударился в стену. Стена вмиг раздвинулась. Горбун увидел там огромный скелет, обернутый белым покрывалом. Скелет поднял руку и промолвил глухим голосом:

— Лихое дело ты надумал! Опомнись, а то раскаешься, да поздно будет!

В то же мгновение стена сомкнулась. Брусок лежал на своем месте серый, как обычно. А у горбуна в одной руке блестел топор, в другой — дребезжали клещи, и так его трясло от страха, что зуб на зуб не попадал.

— Опять Морока! — вскрикнул он. Швырнул топор в одну сторону, клещи — в другую, а сам бросился в дом…

Вот и на этот раз не позволила Морока совершиться преступлению.

Тем временем старший брат женился и привел жену в дом. Была она красивая, веселая, бойкая и до работы охочая. А в доме, где раньше царили мрак и уныние, стало теперь чисто, тепло и радостно. И обед всегда готов вовремя, и одежда хорошо выстирана да заплатана. Одним словом, стали они жить припеваючи. Казалось, даже горбун подобрел оттого, что невестка жалела его, обихаживала и заботилась, как о родном.

Так прожили они почти год. И вот родился у невестки ребенок — маленький, розовый и голосистый. Родители дитятку своему не нарадуются! Все Бога благодарят за такое счастье, да деньги копят на корову, чтобы молоко было для малыша.

И снова в душе горбуна пробудилась нестерпимая зависть, от которой все так и кипело у него внутри. Невыносимо было ему видеть, как невестка заботится о младенце, а на него, горбуна, совсем не обращает внимания.

Как-то раз брат с женой поехали на ярмарку покупать корову, а спящего ребенка оставили дома. И тут мелькнула у горбуна страшная мысль. Не раздумывая, подскочил он к колыбели, где спал его маленький племянник, и перевернул ее. Ребенок так и плюхнулся на пол. Раздался его жалобный крик… Но горбун, не обернувшись, выскочил во двор, оттуда — на дорогу и побежал к речке. Только у самой реки он перевел дух и вдруг заметил, как в тени куста заколыхалась вода и появился оттуда голенький горбатый ребеночек. Слезы струились из его печальных глаз, и он будто бы говорил:

— За что же ты меня, невинного, искалечил? Никогда отныне не обрести тебе покоя…

И не успел горбун отойти от речки, как небо потемнело, загрохотал гром. Одна за другой засверкали молнии. Ужас объял горбуна, когда увидел он в этом небесном огне Мороку. Маленьким темным клубочком вылетела она из молнии и понеслась прямо на него. С диким криком бросился он бежать, но почувствовал, что Морока настигла его и по ногам, пояснице, спине и горбу карабкается на шею. У самого уха услыхал он шелестящий, словно шорох сухих листьев, голос:

— Я дважды предостерегала тебя. Но ты, злодей, меня не послушал. Теперь я должна остаться с тобой до конца твоих дней. И пока будешь жив, ты никогда не сможешь забыть о своем злодействе!..

Что говорила Морока дальше, горбун не слышал: лишившись чувств, он упал лицом прямо на дорогу…

С той поры не знал горбун ни минуты покоя. И днем, и ночью он был в плену своих страшных видений: перед ним вставали грозные призраки и жуткие привидения. То ему чудилось, что гигантский мертвец бросает его с кручи в бездонную мрачную бездну, а он летит в пропасть и падает горбом прямо на острые камни. Стоило ему закрыть глаза и он видел, как маленькая черная лохматая Морока выползает из его горба и, продырявив ему голову, пробирается в мозг…

И тогда его настигло раскаяние. Начал он умолять Мороку, чтобы она отняла у него жизнь. Но Морока ответила:

— Отнять у человека жизнь может только Смерть. Я жалею тебя, но мне это неподвластно. Чтобы облегчить твои муки, я сделаю тебя верблюдом. Тебе придется много трудиться, а на твоем горбе всегда будет тяжелая ноша. Вот тогда я покину тебя, ведь меня посылают только к людям. Тебе станет легче.

— Сделай, сделай меня верблюдом! Чем угодно сделай, только оставь меня! — взмолился горбун.

Так она и сделала.

Утром горбун проснулся в песчаной, раскаленной солнцем пустыне. Он был очень голоден. На его спине подрагивал мягкий горб, гораздо больший, чем прежде. На коленях были твердые мозоли, на руках и ногах вместо пальцев — копыта, а все тело обросло грязно-желтой шерстью.

Как только он раскрыл глаза, к нему подошел черный араб в белой одежде и погнал его на водопой. Горбун жадно припал к воде и увидел, что он неузнаваемо изменился. Только глаза остались такими же, как тогда, когда он еще был человеком…

И из этих человеческих глаз покатились слезы. Нет, горбун не жалел о том, что он больше не человек. Это были слезы радости и раскаяния: теперь он сможет искупить свой смертный грех и избавиться от страшных мук, на которые обрекла его Морока.

Он напился чистой воды, подошел, куда велел ему хозяин, опустился на колени, чтобы тот навьючил на него тяжелую поклажу, и послушно пошел, покачиваясь, вместе с другими верблюдами по желтому сыпучему песку…

Так никто никогда и не догадался, что этот верблюд — человек-горбун. Но все удивлялись, видя его такие человеческие глаза — ласковые, кроткие и очень, очень печальные.

 

ЧЕРТ

Гу-гу-гу!.. Ого-го!.. Ха-ха-ха!.. — раздался в летнем ночном лесу чей-то крик.

Две странницы-богомолки, не успевшие засветло дойти до села, испуганно перекрестились.

И хотя они думали, что это кричит филин, — им все равно стало жутко.

Но обитатели леса хорошо знали, что это хохочет Черт Гепатит. Каждую пятницу прибегал он в лес из соседнего большого болота, чтобы немного развлечься в обществе здешней невидимой силы. Он был большой любитель пошутить, посмеяться и попугать людей или подтрунить над ними. А уж как начнет рассказывать, — все только головами качают.

Слушая его, старый солидный Леший вместо табака нюхал пыль. При этом он, незаметно подмигивая своему приятелю Водяному, говорил:

— Слушай его больше! Вот Бесов сын, врет — словно шелком шьет!..

Но довольный Водяной только кряхтел, как жаба, и, сплевывая через губу, продолжал потягивать свою трубочку с камышовым чубуком.

А Черт если и врал, то не так уж и много. Но прихвастнуть, конечно, любил. И именно за это отец его Бес отправил Гепатита в болото.

С тех пор прошло немало времени, и Черт успел много повидать на своем веку. Вы и сами знаете, что Черт никогда долго не сидит на одном месте: время от времени его посылают в разные края, где он живет под разными именами.

На Украине Черт Гепатит появился недавно. На первых порах он тихо сидел в своем болоте, не заводя никаких знакомств: ему было стыдно признаться, что его наказали. Но потом он решил говорить всем, что перебрался в болото по своей воле. Дескать, за годы скитаний нажил ревматизм и врачи посоветовали ему делать компрессы из болотной грязи — потому, мол, и сидит он в болоте.

Приходить в лес ему позволялось только раз в неделю — по пятницам. И только после заката солнца. А возвращаться он должен был еще до первых петухов.

В этом и заключалось отцовское наказание.

Тяжко было Гепатиту мириться с этим, ведь ничто не любил он больше, чем веселую компанию. Он любил поболтать, посмеяться, а то и гопак сплясать…

Гепатит был в лесу человеком новым, а потому и рассказы его слушали с огромным интересом. И Черт из кожи лез вон, чтобы удивить всех своими невероятными приключениями. Что-что, а рассказать он умел, да так гладко — как по писаному. Зная несколько языков, он прочитал немало написанных людьми книг. И ему не составляло труда поразить воображение таких провинциалов, как Леший, Водяной, Мавки и Хухи, весь свой век просидевших на одном месте. Приключения Черта казались им удивительными и невероятными.

Все с нетерпением ждали пятницы и радовались приходу Гепатита. И особенно — маленькие Хухи, не знавшие в жизни ничего, кроме своего лесочка, оврага или луга. Они слушали рассказы Черта, разинув рты, и считали их сказками.

Вот и теперь, заслышав его причудливое улюлюканье с выкрутасами, вся лесная невидимая сила поспешила на подворье старого Лешего, который недавно перебрался в дупло огромного дуба над кручей.

Ночь была — словно темно-синий бархат. Мерцали и переливались разноцветными огнями звезды. Отражение молодой луны плавало в темной реке, как золотистый ломтик лимона в крепком чае. На белом песке лежали чернильно-черные тени. В реке квакали лягушки. А где-то в лугах, далеко-далеко, два коростеля распиливали доску: дррр-дррр, дррр-дррр.

— Кхе-кхе! Добрый вечер! Ого-го! — закричал Черт, приветствуя общество, собравшееся на горке.

— Здорово, здорово, господин хороший!.. — ответил ему бородатый Леший.

— Как живете-можете? Все живы-здоровы?

— Как видишь! — ответил Водяной, — потирая лысину. — Милости просим, пан Пустобрех! Ну, садись, рассказывай, что у вас там новенького слышно на болоте?!

— Да какие у нас на болоте новости! Все сидим да старые косточки греем! — начал Черт, отмахиваясь от комаров косматой лапой. — И у нас такие же кусачие, как здесь. Ну просто беда — поедом едят! А интересного у нас, господа-товарищи, — кот наплакал. Вчера, правда, посмеялся немного над одним городским барином. Пришел он раков ловить, да как плюхнется в болото вниз головой. Ну и большие же он пузыри пускал, скажу я вам, не хуже наших жаб! Я нарочно его сразу не вытащил. Пусть, думаю, хлебнет нашего кофейку! А когда у него глаза на лоб полезли, протянул ему корягу и помог выбраться на берег. Поглядели бы вы на это пугало огородное! Словно из бочки с дегтем вылез! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!..

— Такое и мы видывали! — важно сказал Водяной. — Рассказал бы лучше что-нибудь этакое, заграничное! Что там у вас происходило на Брюквине, или как бишь его?..

— Да не Брюквин, а Брокен. Эх ты — деревня! Ни одного иностранного слова запомнить не можешь! Брокен — это знаменитая гора, известная не только в Германии, но и во всем мире. И туда, в ночь на первое мая слетается невидимая сила со всего мира праздновать Вальпургиеву ночь… А ты — Брюквин! Будто там брюкву сажают… Это, так сказать, — наш Рим! — гордо изрек Гепатит и залихватски, на иностранный манер, подкрутил вверх усы…

— Да ладно, ладно! Лучше рассказывай дальше! — смущенно промямлил Водяной и выпустил облако дыма из своей камышовой трубочки.

— Ну, так слушайте!..

Все сгрудились вокруг Черта Гепатита. Из воды показались украшенные венками головки Русалок. Мавка склонилась на плечо своего отца Лешего. А маленькие Хухи, сбившись в кучу, потирали от удовольствия лапки. Озорной Перелесник распушил свои ярко-рыжие, точно жар, волосы, подпрыгнул, как молодой козлик, и уселся у ног рассказчика.

— А расскажу я вам о том, как однажды сражался с рыцарем на турнире.

Давненько это было. Если не ошибаюсь, лет этак с тысячу или более того, по человеческому счету. Был я тогда молодым вертопрахом, а моя мама-Ведьма только перебралась из Азии в Европу. Поселились мы неподалеку от Аахена. Это и теперь не маленький немецкий город, а тогда он был столицей — резиденцией королей! А германским королем был… то есть нет, — не германским, ведь тогда и Германии еще не было, а жили там здоровенные детины, которых звали франки и сикамбры. Так вот, королем у них был — Карл. Потом люди прозвали его «Великим». Но, как по мне, — совсем незаслуженно. Ничего такого великого он не совершил, как и другие короли да цари, между нами говоря… Работали за него другие, а среди них — и я. Этот самый Карл, хоть и не отличался особой мудростью, зато слыл отчаянным головорезом. И, надо признать, мастер был сражаться!..

Когда не было войны или какого-нибудь похода, съезжалось туда, в Аахен, множество рыцарей — на турниры. А я заслужил рыцарство так.

Хоть и был этот Карл большим забиякой, — но кто-то внушил ему справедливую мысль, что людям нужны не войны — а мир, не сила — а разум…

— Это конечно! — сказал Водяной.

— Чистая правда! — поддакнул Леший.

— Так вот! Надумал король составить грамматику, то есть, получается, немецкую, — продолжал Черт. — А я уже и тогда был шибко грамотным. Как-никак нахватался кое-чего у азиатов. Да и вообще был я парнем шустрым и бравым…

Слыша это бахвальство, Водяной выпустил из своей трубочки такой клуб дыма, что долину окутал густой туман. Старик-Леший нюхнул пыль и закашлялся. А Русалки от любопытства почти выбрались на берег.

— Так вот, говорю, был я молодец — хоть куда, ловкий и отважный…

— Да слышали уже… Дальше-то что? — нетерпеливо закряхтел Водяной.

— Вот, вот, что дальше было? — не утерпел и Леший.

— Значит, так. Папа-Бес велел мне помочь Карлу с этой самой грамматикой. Я, признаться, не большой любитель учености. Но что делать?! Приказано — нужно исполнять!

Явился я во дворец под видом странствующего монаха. Начал сразу и по-персидски, и по-турецки… Одним словом, страсть как понравился я Карлу! А над этой грамматикой потело уже двое ученых: один, кажется, Алькцион, а другой — Эгингард. Король, конечно, настоял, чтобы и я вместе с ними грамматику составлял. А вы и сами, господа хорошие, отлично знаете, что нет на свете ничего скучнее грамматики, а тем более — немецкой. И не удивительно, что вскоре мне эта работа так осточертела, что хоть камень на шею — и в воду! А сидеть должен!.. И вот, чтобы не заснуть, начал я всякие фигли-мигли выделывать. То подброшу им такое словечко, что и не вымолвить его, а написать — так и в полверсты не уложишься. А они его сразу записывают! То начну им всякие новые слова выдумывать. Сидит король, задумавшись, а я ему как гавкну в самое ухо! Он тогда: «А не написать ли нам „гунд“ — собака»? А те — сразу пишут. Тогда я как заквакаю: «Бре-ке-ке-кекс!» А они мне:

— Что это будет!

— Водяной, говорю, будет! Разве вы сами не знаете?

Они опять пишут…

Водяной захохотал:

— Вот здорово, ты и обо мне вспомнил! — довольно проговорил он.

— Конечно, это не работа, а баловство одно, — продолжал Гепатит. — И такая меня тоска обуяла, хоть плачь! Вот я и придумал: только мы усядемся за грамматику, только король и его ученые надуются, как совы, — а я на них тут и нагоню сон. Они глазами только хлоп-хлоп, да и храпят вовсю. Один раз поставил я перед королем чернильницу. Он как уснул, так и плюхнулся в нее носом. А чернильница была большая — королевская. Карл такие пузыри начал пускать, что чернила закипели! Было это, как теперь помню, в день его именин — 28 января. Проснулся король, оклемался. И кому ни покажется на глаза, — черный, как мавр, — все так и покатываются со смеху. А особенно досаждала Карлу насмешками его мать — Берта Длинноногая! Вот и вышла такая грамматика, что кто ни возьмется за нее, тут же засыпает. Не удивительно, что и сам Карл, сколько я ни совал его носом в чернильницу, до самой смерти так и не научился грамотно писать!..

Ну, так вот. Только король уснет — я шмыг из комнаты. В коридоре обернусь в какого-нибудь пажа и — на женскую половину!.. А там — смех да веселье…

И полюбился я самой королеве.

— Что хочешь, говорит, проси, все для тебя сделаю!

Муженек-то был у нее под каблуком и во всем ей подчинялся. Мне, конечно, от нее ничего нужно не было. Я и сам, что захочу, то и сделаю. Но подговорил я ее ради шутки, чтобы заставила она короля пожаловать монаху, потеющему над грамматикой, — то есть мне! — титул барона. Карл, конечно, поначалу кочевряжился. Но она так на него насела, что пришлось ему согласиться. И стали меня величать бароном, приглашать на всякие банкеты, словом, туда, где монахам совсем не место… Вот смеху-то было!.. Но не мог же я противиться королевской воле! Потом я пожелал, чтобы сделали меня членом научной академии. Ведь это же я им науку создаю!.. Сделали. Но и на этом я не успокоился. Захотелось мне стать епископом, то есть, по-нашему, архиереем. Теперь уже и сам не припомню, зачем…

Все слушатели так и покатились со смеху.

— Нет, это уже не смешно! — грустно продолжал Гепатит. — За это мне папаша так шею намылил… Да и уши побаливали… Словом, чуть было не прогнали меня из тех мест… Ну и славно мне там жилось!.. Как сыр в масле катался: и слава ученого, и роскошь королевская…

— А как же рыцарский турнир? — спросил Водяной.

— Ах, турнир! Да, да! Я как раз и собирался рассказать. Слушайте! Когда сорвалось мое посвящение в епископы и папаша меня по-своему посвятил, снова взялся я за грамматику. И как только прежнее немного забылось, подумал: а не отчебучить ли мне такую штуку, чтоб у них и челюсти отвалились? А тут как раз и рыцари съехались на турнир. Было условлено, что король отдаст победителю в жены свою дочь. Посмотрел я на себя в зеркало: чем не красавец?! Статный, стройный, ус — черный, брови — шнурком!.. Почему бы не стать мне королевским зятем?.. Тогда я быстренько…

Где-то далеко, в селе, хрипло закукарекал петух. Черт задрожал, подскочил, как ошпаренный, и, даже не попрощавшись, помчался к своему болоту.

Напрасно все кричали ему вдогонку, что это какой-то молодой петушок спросонья закричал невовремя. Гепатит так припустил, что только пятки сверкали!

— Эге! Видать смельчака по пяткам!.. Вот улепетывает! — захохотал Леший.

— А то как же! Должно быть хорошо запомнил папашину науку! — поддакнул Водяной.

Только в следующую пятницу закончил свой рассказ Черт Гепатит.

А если вам интересно, что было дальше, то спросите своего дедушку: он, наверное, этот рассказ не раз слышал. А если скажет, что забыл, то просите получше, пока не расскажет…

 

ПЕРЕЛЕСНИК

С той поры, как это случилось, минуло уже двести четыре зимы и двести три весны…

Жил в одном селе необычайно красивый, статный парень — бравый казак Железняк. Был он так смел и отважен, что люди говорили о нем:

— Такой и самого Черта не испугается.

Он лихо плясал, чудно играл на бандуре и прекрасно пел. Одним словом, ни в чем ему не было равных. А девушки, видя его, млели.

Но казак никого не выделял и ко всем относился одинаково хорошо. Со старшими был кротким и почтительным; с парнями — веселым и компанейским. А со всеми девушками мило шутил, но ни одну не любил.

И вот однажды к местному помещику нанялась в работницы пришлая девушка. Она была хороша, как майская роза, стройна и гибка; как молодая березка, румяная, словно яблочко, а милая и добрая — как зайчонок. Трудилась она усердно, а во время работы всегда напевала. Пела же она так чудесно, словно ангелы на небе. А звали ее — Аленка.

Как-то раз проходил бравый казак Железняк мимо господского сада. Шел себе, на бандуре бренчал да напевал. Вдруг слышит — кто-то поет в саду и так звонко, словно серебряный колокольчик звенит. Заглянул казак в сад и увидел там незнакомую девушку, пропалывающую грядки. Увидел — и обмер! Никогда в жизни не видел он такой пригожей девушки и не слышал такого дивного голоса. С первого взгляда полюбил он Аленку.

И начал он по вечерам ходить к господскому пруду, играть на бандуре и петь:

А в соседнем лесу, в пещере над речкой, жил Перелесник. Он уже давно приметил, что полюбилась казаку девушка Аленка. Вот и стал он каждый вечер нашептывать ей, чтобы вышла она к пруду и послушала казацкие песни. То платочек сдует с ее головы, будто бы ветерком, — чтобы лучше она слышала. То закатит нарочно ведерко к самому лугу, чтобы девушка пошла искать его и повстречала казака. А то позовет ее голосом хозяина на луг или к пруду:

— Аленка, Аленка! Иди скорей сюда!..

Вот так и заманил однажды вечером Перелесник Аленку к пруду. Услыхала девушка чудесное пение казака, увидела самого Железняка и всем сердцем полюбила его.

Так встретились влюбленные.

А рыжий Перелесник не нарадуется тому, что свел таких славных юношу и девушку. Только начнет вечереть — а он уже тут как тут, на лугу. Соберет сухие листочки и веточки на пригорке над озером, где любили сидеть влюбленные. Землю под пригорком посыплет желтым песком. Самым красивым цветам на лугу прикажет цвести все время, пока сидят на пригорке влюбленные, да еще и пахнуть велит им сильнее обычного. А в зарослях ив и шиповника поселил двенадцать соловьев — лучших певцов во всей округе…

Как-то вечером сидели казак и девушка и тихонько беседовали. А Перелесник стоял у них за спиной.

Ночь была, как черная роза: темная и душистая. Соловьи заливались так, что в ушах звенело. На мелководье выплыли Русалки послушать соловьиное пение. В камышах тихо сидел старик Водяной, попыхивая своей трубочкой, и умиленно глядел на красивую пару. А чуть поодаль Ребята-Потерчата, засветив фонарики, плели себе шляпы из осоки и лягушачьими голосами пели песенку без начала и конца:

Но ни казак, ни Аленка ничего не замечали вокруг. Они сидели на лугу, нежно обнявшись. И Железняк спросил у девушки:

— Крепко ли ты меня любишь, милая моя Аленка?

— Крепко-крепко, сокол мой! — ответила девушка. — Так люблю, что, кажется, сгорю в этом огне!..

И захотелось Перелеснику устроить так, чтобы казак убедился, как пылко любит его Аленка. Протиснулся он между ними и вспыхнул, как огромный огненный факел. Все вокруг стало багровым…

Казак отскочил в сторону, смотрит — и глазам не верит: нет его Аленки. А на ее месте костер пылает.

— Что за наваждение?! — закричал он во весь голос. — Выходит, ты — Ведьма и только прикидывалась такой красавицей! Чур тебя, сгинь, нечистая сила!

Схватил он свою бандуру и бросился прочь.

А Аленка ни о чем не подозревала, ведь огонь был виден только с той стороны, где сидел Железняк. Услышав эти страшные, безжалостные слова, она вскрикнула:

— Побойся Бога, милый! Что ты говоришь?!

Только тогда понял Перелесник, что натворил.

Вмиг погас он и отскочил в сторону.

Аленка бросилась вслед за казаком, но тот даже не оглянулся! А на все ее просьбы и мольбы только отвечал:

— Сгинь! Пропади ты пропадом и никогда не попадайся мне на глаза!..

Заломила Аленка белы рученьки. Поняла она, что разлюбил ее бравый казак Железняк. Запричитала, заплакала она, словно осенний ветер в поле, и, не долго думая, побежала к озеру топиться. А Перелесник, перепугавшись до смерти, преградил ей дорогу, чтобы остановить ее. Но, увидев огненно-рыжего молодца, сплошь покрытого зеленой травой, девушка совсем лишилась рассудка. Оттолкнув его, она бросилась с высокой кручи в темную воду…

В отчаянии взвыл Перелесник, как вьюга в трубе, и кинулся за Аленкой, но Водяной грозно закричал на него:

— Вон отсюда, бездельник! Прочь с моих глаз! Твори свои пакости на земле, а здесь — я хозяин!..

Отругав Перелесника, Водяной прыгнул в воду. Нежно подхватив Аленку за гибкий стан, старик отнес ее в свой стеклянный дворец. Там встретили ее его дочери Русалочки. Они нарядили девушку, причесали, одели на нее роскошный венок из белых кувшинок. И стала она с той поры самой красивой Русалкой в этом озере…

С того дня покинули казака Железняка радость и веселье. Ведь он думал, что полюбил не просто пригожую девушку, а злую ведьму. Со временем боль в его разбитом сердце утихла и стал он забывать красавицу Аленку. Купил он коня вороного, мушкет новый да саблю-арнаутку и отправился бить турка-басурмана…

Вот какая печальная любовь выпала на долю бравого казака Железняка и пришлой красавицы — Аленки!..

Но история на этом еще не кончилась.

Ох и рассердился же старый Водяной на непутевого Перелесника. Ведь это же по его вине разбилась любовь таких славных молодых людей! По его милости погибла невинная человеческая душа! Позвал Водяной Ребят-Потерчат и велел им собрать на берегу все Аленкины слезинки, упавшие в траву. А потом написал камышовым пером на листе кувшинки письмо, в котором обвинил Перелесника в глупости и легкомыслии. Старик костил на чем свет стоит рыжего вертопраха за то, что не исполнил тот свой долг, не помог влюбленным, а только напакостил. Но больше всего возмущало Водяного то, что своими неуместными шуточками повредил Перелесник доброй славе невидимой силы, настроил против нее людей.

Взял Водяной это письмо и Аленкины слезы, собранные в кувшинчик из перламутровой раковины, и отослал все это с Ребятами-Потерчатами к самому Вию.

Когда прочитали послание Водяного мудрому Вию, глянул он на горючие слезы бедной девушки, склонился на свою золотую булаву и покатились слезы из-под его длинных ресниц на седые усы… Долго сидел он молча. А потом ударил Вий саблей по полу — и вмиг появились перед ним три его оруженосца. Ему стоило только качнуть головой, как они сразу поняли, чего хочет от них их господин, и отправились исполнять приказание. Через несколько минут Перелесник был уже доставлен во дворец.

Трепеща, как осиновый листок, предстал он перед своим суровым судьей — старым и мудрым Вием — и в отчаянии упал на колени.

— Виноват, батька! Тяжкий грех на мне — загубил неповинную душу. Не о помиловании прошу, но о справедливом наказании! — рыдал провинившийся.

— Поднимите мне ресницы! — приказал Вий.

Слуги мгновенно исполнили его приказание.

Печальным, полным жалости взглядом посмотрел мудрый старик на Перелесника, припавшего к его ногам, словно шкодливый пес, и тихо проговорил:

— Можно подумать, что ты злодей, да ведь знаю я, что не злой ты, а только дурак. От безделья и по глупости совершаешь дурные поступки. Не казнить тебя, остолопа, а учить надобно. Все по лесам носишься, а писать, небось, так и не выучился?!

— Твоя правда, батька, не умею, — тихо ответил Перелесник.

— Вот и я говорю: что с дурака возьмешь, если он — ни «бэ», ни «мэ» не знает?! Так вот слушай, — пока не научишься хорошо читать и писать по-украински, пока всех книг по грамматике назубок не выучишь — чтоб не смел и нос в лесу казать. Таков тебе мой приговор!

Потом он обратился к слугам:

— Отправьте его в украинскую школу, в Галицию!

Вий сказал так потому, что в то время у нас, на Украине, начали заводить московские школы.

И Перелесник на глазах у всех превратился в маленького мальчика. Его рыжая шевелюра торчала во все стороны из-под высокой круглой шапочки. Подпоясан он был черным ремнем с бляхой. Короткие штанишки, забрызганные чернилами, едва доставали до сапог с рыжими голенищами. А сами эти сапоги неуклюже болтались на его копыта к. Его румяное конопатое лицо с оттопыренными козлиными ушами выглядело удивительно глупо.

— И пусть его там учат уму-разуму с утра до ночи! — сказал Вий. — А сверх положенного должен он еще вызубрить немецкую грамматику и все до единого неправильные французские глаголы. Да чтоб таблицу умножения знал наизусть. Кормить же его будут только теплым рыбьим жиром. А когда простудится, горло ему пусть смазывают самым крепким йодом! И лишь когда выучится на «доктора», тогда сможет вернуться в свой лес!

Так сказал Вий и опустил свои длинные ресницы.

Да, несчастный Перелесник был готов к самому худшему! Но как услышал он, что должен выучить таблицу умножения и все неправильные французские глаголы, как услышал, что кормить его будут рыбьим жиром, а горло смазывать йодом, — не выдержал и безудержно зарыдал. Слезы потекли ручьями по его веснушчатому лицу и грязными лужами растеклись по белому мраморному полу. Тут слуги Вия подхватили беднягу и выдворили его вон из дворца.

Долгие годы о Перелеснике не было ни слуху ни духу…

И вот недавно объявился он снова в родных местах. Изможденный, коротко стриженный (чтобы скрыть лысину), с маленькой рыжей бородкой клинышком, — он не был похож на самого себя. Только по оттопыренным ушам и крупным веснушкам можно было догадаться, что это тот самый Перелесник, которого Вий послал когда-то на перевоспитание в школу.

Неузнаваемо изменился и его нрав. Он стал тихим и осторожным, ко всему приглядывался сквозь свои огромные очки в роговой оправе. А на шее носил теплый шарф, так как всегда боялся подхватить ангину. И был он не просто «доктором», но еще и «профессором». Одним словом, стал нестерпимо скучным и все время приставал с поучениями к Ребятам-Потерчатам, которых величал теперь «студентами».

Вот почему все — и Мавки, и люди — постепенно перестали обращать на него внимание. Где уж было Перелеснику понять, что такое любовь!..

А потому не мог он больше помогать влюбленным…

 

БАБА СТУДЕНИЦА

Папа Заяц вытер лапкой усы, отложил в сторону кусочек капустной кочерыжки и сказал своим зайчатам, рассевшимся вокруг него на задних лапках:

— Так вот, детки. Вы стали взрослыми и знаете уже все наши заячьи обычаи. У вас — сильные быстрые ноги и теплые шубки, на которые вы так сетовали летом. Летом в них и вправду жарковато. Но зато теперь, когда ночи стали холодными, а по утрам случаются заморозки, теперь — ваши шубки в самый раз. Через месяц они сделаются еще пушистее, и тогда вам не страшна будет сама Баба Студеница…

— А кто такая Баба Студеница? — спросил старший Зайчик-Попрыгунчик.

— А ты не высовывайся! — одернула его Зайчиха, которая шинковала на зиму капусту. — Когда отец говорит, ваше дело — чинно сидеть и слушать не перебивая. Спросят — тогда и ответите!

Папа Заяц закашлялся, потому что вчера он, разогревшись, выпил холодной воды и подхватил простуду. Через минуту он продолжил:

— Студеница — это старенькая бабушка. Люди не видят ее, так же, как и Водяного, Лешего или ту старушку Ведьму, которая давеча приносила вам сладкую морковку…

Баба Студеница старая-престарая и седая, как лунь. Но зубы у нее еще крепкие, а руки — цепкие. Вы ее еще не видели. И слава Богу! Ведь, бывает, кто увидит ее вблизи — тому не сдобровать. А не встречали вы ее потому, что все лето она спит, просыпается же только к зиме. Живет она на вершине высокой скалистой горы Острухи, далеко-далеко от нашего леса, в роскошном хрустальном дворце Морозки.

Каждую зиму могучий Дед Мороз присылает к нам с Севера одного из своих сыновей — Морозку. Вот тогда и просыпается Баба Студеница. Разбудив челядь, она велит чистить да убирать дворец Морозки.

Спросонья слуги иной раз сделают что-то не так, и тогда Студеница начинает гневаться. Кличет она свою старшую дочку — Метелицу, такую же, между нами говоря, соню, как и она сама. А уж когда Метелица Проснется — тогда держись! Вмиг так завьюжит, что и света Божьего не видно!..

Конечно, люди не напрасно боятся Метелицы, а пуще того — Студеницы, уж больно обе страшны в гневе. Люди тогда запираются по домам и даже носа во двор не кажут.

Нам не нужно бояться Бабы Студеницы: она опасна только для тех неповоротливых зайцев, которые ленятся быстро бегать. Наоборот, когда разбушуются Студеница с Метелицей, тогда уж не найти нас человеку — нашему злейшему врагу. И как бы страшно они ни выли, не пугайтесь! Только вы должны научиться находить нужное направление в пургу. А для этого нужно примечать, с какой стороны растет мох на соснах. Еще нужно…

И папа Заяц стал поучать детвору, как петлять по чистому снегу, чтобы сбить с толку охотника. Как в метель, когда все занесено снегом, попасть домой. Как бегать в сильную стужу, чтобы не отморозить себе лапки. Как разгребать снег и находить еду, ведь то, что мама запасла впрок, нужно сохранить на черный день…

Зайчата внимательно выслушали все отцовские наставления и начали каждый день прислушиваться, не воет ли Баба Студеница?!. Они все время расспрашивали о ней и отца, и знакомых зайцев, и синичек, и хохлатых жаворонков, и даже маленьких Хух. Но оказалось, что никто из местных зайцев ее и в глаза не видел. Да и птицы, как только завоет Студеница, прятались в гнезда. Нашлась, правда, старая Хуха, которая однажды видела издали Бабу Студеницу, но так перепугалась, что не разглядела ее толком. Но она знала, где стоит хрустальный дворец Морозки, в котором та живет.

Все это было зайчатам страшно интересно. А бойкий и непоседливый Зайчик-Попрыгунчик просто умирал от любопытства. Был он смышленый, но запальчивый и очень упрямый. И уж если ему что приспичит, то, как говорится, хоть кол на голове теши, — а он на своем стоит!..

Теперь же ему хотелось во что бы то ни стало увидеть старую Студеницу и ее дочку Метелицу. А если не их самих, то хотя бы этот чудесный хрустальный дворец Морозки, о котором он столько слышал. Часами смотрел он в сторону горы Острухи, которая издали казалась голубым облачком.

От своей бабушки, которая была еще жива, он не раз слышал, что всякое дело лучше делать сообща. Вот и стал он подбивать своих братишек и соседей-ровесников, чтобы всей компанией отправиться к горе Острухе, отыскать там дворец Морозки и побывать в нем.

— Вот тогда, — говорил он, — мы узнаем то, что не известно никому в нашем лесу!

А кто же не хочет знать такое, что никому не ведомо?!

И с таким пылом он убеждал всех, в таких ярких красках расписывал будущее путешествие, что нашлось немало смельчаков из заячьей компании, охотно присоединившихся к Зайчику-Попрыгунчику. Когда они окончательно сговорились отправиться в этот трудный поход, то решили тронуться в путь спозаранку в ближайшее воскресенье, когда старые Зайцы спят дольше обычного.

Зайчик-Попрыгунчик хорошо понимал, что откладывать больше нельзя, ведь давно улетели в теплые края перелетные птицы.

Уже пролетели над лесом стаи больших длинношеих лебедей, хохлатых журавлей, длинноносых лесных куликов и много других, не известных в этих краях птиц. И все они, останавливаясь на отдых в лесу или на озере, в один голос говорили:

— Старый Дед Мороз уже рассылает по земле своих сыновей. Скоро и к нам явится новый Морозка.

— А вы не слышали, какой он? — спрашивали все в лесу.

— Слышали! Говорят — злющий, как охотничий пес! Демонская душа!.. Принесет он вам суровую зиму. Готовьтесь!..

Все это слышал и Зайчик-Попрыгунчик. Он видел, как после таких известий всё лесные жители торопливо и усердно готовились к зиме. Чинили свои домики, запасались мхом и огромным количеством всякого корма. Он и сам, вместе с родителями и братьями, бегал каждую ночь добывать капусту. Даже старенькая бабушка — и та, опираясь на клюку, ходила на господские огороды за морковкой.

Все торопились, боялись и заранее дрожали и жаловались на жизнь. Плакали белки, вздыхали и охали полевые мыши. А маленькие синицы жалобно тенькали о том, что надвигается беда и не пережить им этой страшной зимы.

Зайчику-Попрыгунчику было не по себе от всеобщей паники. Потому он и сам торопился, и приятелей подгонял. Ведь, по правде говоря, он теперь опасался, как бы не оказаться на горе Острухе, когда там объявится сам страшный Морозка и проснутся Баба Студеница с Метелицей. Но, несмотря ни на что, ему не терпелось отправиться в это путешествие. Ведь он понимал, — если вернется благополучно в свой лес, то непременно прослывет храбрецом, Зайчиком-героем. А среди зайцев это случается так редко!..

Потихоньку от всех Зайчики смастерили себе дорожные мешочки из прочного дубового листа и прошили их крепкими крапивными волокнами. В дорогу запаслись любимой едой: кто — душистой травкой, кто — капустой, а кто — разными кореньями. И вот, в один ноябрьский субботний вечер все были готовы. Даже письма родителям написали на кленовых листочках: так, мол, и так, отправились мы искать по свету счастья-доли, через несколько дней вернемся и просим на нас не гневаться, что ушли без родительского благословения.

Ну, так вот.

В воскресенье, ни свет ни заря, тронулись они в путь. Было зайчиков двадцать девять, а Зайчик-Попрыгунчик — тридцатый — шел впереди всех, как командир. Весело убегала назад дорога. Преодолели они широкую степь и глубокую долину, прошли по скалистым буеракам, полным серых волков, и добрались до брода через речку, о котором говорила им Хуха. А дальше, по кустам ивняка и зарослям камыша, прямо вдоль речки направились к горе Острухе.

Воробьи, синички, щеглы, хохлатые жаворонки и другие мелкие птички, которые, боясь дальнего перелета, остаются у нас зимовать, очень удивлялись, видя целый отряд молодых зайчишек.

— Куда это вы направляетесь, молодцы-удальцы? — спрашивали они.

— Да позвала нас к себе погостить Баба Студеница! — лукаво отвечал хитрый Зайчик-Попрыгунчик. — Торопимся во дворец Морозки!

— А знаете ли вы, усачи, дорогу во дворец? — спросила их старая водяная Крыса, выглядывая из камышей.

— Знаем, тетенька. Нам все объяснила лесная Хуха, которая раньше была Пещерницей и жила в той горе, в пещере.

И не останавливаясь, они поскакали дальше.

Чтобы избежать встречи с каким-нибудь злым охотником, днем они бежали только по камышам. Это немного задерживало их в пути, ведь там было не так удобно бежать, как в чистом поле. И только вечером четвертого дня они остановились на ночлег у подножья горы Острухи. Проснувшись утром от холода, путешественники были очарованы великолепным зрелищем. Перед ними стояла высокая-превысокая остроконечная гора, вся бледно-голубая и будто бы насквозь прозрачная. А вокруг все было белым-бело, словно устлано березовой корой.

Путешественники заметили, что и земля здесь была совсем не такой, как у них. На белой холодной пушистой пыли оставались их четкие следы. А когда из-за горы вышло ясное солнышко, то все вокруг так засверкало, что у них даже слезы из глаз покатились. Теперь уже и гора, и все вокруг было ослепительно белым, переливалось разноцветными искрами, которые гасли в совершенно синих, как летнее небо, тенях…

От этой сказочной красоты у зайчат захватило дух. Теперь они уже и сами видели, что гора эта не простая, а волшебная. И им еще больше захотелось как можно скорее попасть во дворец Морозки.

Все зайчата были молоденькими, они родились этой весной, и никто из них еще не видел снега. Поэтому они так удивились и решили, что это блестит хрусталь. А на самом деле это первый снег выпал на рассвете, когда они еще спали в кустах. Ведь этой ночью в свой дворец прибыл Морозка.

Что есть духу устремились путешественники вверх. Бежали легко, ведь вверх умели они скакать еще проворнее, чем по равнине. Не прошло и часа, как они взобрались на вершину. Оббежали вокруг и под скалой заметили щель, похожую на вход.

— Это и есть то самое место, о котором говорила Хуха! Ну, братва! Тихо, все за мной! — по-военному скомандовал Зайчик-Попрыгунчик и первым прыгнул в расщелину.

Сначала по белому снегу, а дальше — по черным камням один за другим зайчики скакали вперед. Долго бежали они по темному ходу. Никого не встретили они на своем пути и никто не остановил их. И не удивительно, ведь вся дворцовая челядь суетилась в парадных комнатах, убирая там и наводя блеск. А нерадивые слуги собрались на кухне и судачили о новом господине: каков он из себя, какие у него привычки и что ему по вкусу.

Никем не замеченные путешественники добрались до прихожей, оттуда попали в просторный пустой зал с огромными окнами, где Морозка обычно отдавал приказания Ветрам. Они миновали еще несколько чудесных сверкающих хрустальных светлиц, в которых проживали Заморозки, Изморозь, Мгла, Град, Вьюга. Теперь они оказались в просторных покоях, где окна были распахнуты настежь, а на высоких кроватях было навалено бесчисленное множество белоснежных подушек. Вдоль стен в хрустальных шкафах висели белые тулупы, а с другой стороны высились горы голубых ковров. Это была гардеробная, то есть помещение, где хранилась одежда Морозки и его придворных.

Тут зайчата на минутку задержались, дивясь великому множеству всякого добра.

— Вот бы и нам такое в наши норки этой суровой зимой! — думали они.

И пока они разглядывали и ощупывали все эти роскошные вещи, под окнами загудели Ветры, большие двери соседнего зала отворились и перед ними появилась бабушка, вся словно осыпанная сверкающими звездами. Ее седые волосы развевались во все стороны, а прозрачные, как лед, глаза сияли зеленым светом. Она была в наряде, состоящем из множества различных тканей — белых, розовых и голубых, — покрывающих одна другую, словно капустные листья. Порывы ветра раздували и колыхали все эти ткани, В руках бабушка держала большую колотушку, которой обычно выбивают пыль из ковров.

Зайчата застыли от ужаса, а по коже у них побежал мороз.

Так и есть, они опоздали!.. Это, конечно, сама Баба Студеница! Кому же тут еще быть, как не ей?!.

Первой их мыслью было — бежать, бежать без оглядки! Но с перепугу они не смогли сдвинуться с места. Словно какая-то невидимая сила отбросила их всех назад и, выстроившись шеренгой, они присели на задние лапки.

— А это что такое? — скорее удивленно, нежели сердито спросила Баба Студеница. — Откуда здесь эта мелюзга? А?..

У Зайчиков языки будто к зубам примерзли. Зайчик-Попрыгунчик хотел было сказать «Добрый день», — да только оттопырил усы и слегка пошевелил мордочкой, но не смог выдавить из себя ни звука.

— Да что это, в самом деле, за чепуха такая? — спросила Студеница, снова повернувшись к странным существам.

— Это — зайцы! — ответила девушка в дорогих серебряных одеяниях.

Она была писаная красавица, только странно было видеть ее взъерошенные волосы, напоминающие большой пушистый одуванчик. Это была Метелица.

— Да уж конечно не черти! — грозным басом произнесла Студеница. Теперь уже голос ее звучал так, будто буря воет в дымоходе. — Вижу, что зайцы! Но как они здесь оказались и чего им надо?.. Вы что — немые или окаменели? Еще раз спрашиваю: что вы здесь делаете?..

Тогда Зайчик-Попрыгунчик сглотнул слюну, в пояс поклонился и произнес дрожащим учтивым голосом:

— Не гневайтесь на нас, госпожа! Мы пришли из далекого леса, чтобы поприветствовать вас и попросить передать вашему господину, новому Морозке, от зайцев и всех других зверей и птиц, живущих в лесу, нашу нижайшую просьбу: не насылайте на нас суровую зиму, ведь мы можем замерзнуть!..

Зайчик-Попрыгунчик и сам не ожидал от себя такой смелости. Он сказал, первое, что пришло ему в голову.

Баба Студеница и все остальные удивленно смотрели на гостей, ожидая, что они еще скажут. Увидев, Что ему ничто не угрожает, Зайчик-Попрыгунчик осмелел и продолжил свою речь:

— Простите, госпожа, что мы осмелились вас потревожить. Мы поступили так потому, что все перелетные птицы запугали нас лютой зимой. И, кроме того, говоря откровенно, — добавил он, положа левую лапку себе на сердце, — все судят о вас и вашем чудесном дворце только с чужих слов. Поэтому и считают, что вы, ваш господин и ваша милая дочка очень… очень… сердитые, простите еще раз за такие слова. Мы не могли в это поверить и пришли, чтобы самим убедиться, что наши соседи ошибаются. Ведь мы знаем, что все духи очень добры и великодушны. Теперь мы видим, что эти слухи несправедливы. Мы вернемся домой и всем, всем об этом расскажем!..

Баба Студеница улыбнулась, и Ветры вмиг утихли. В комнате стало теплее.

— Мне это по душе! — проговорила она спокойным и теперь совсем другим, тоненьким голосом. — Хорошо! Будь по-вашему; Я попрошу светлейшего господина Морозку, чтобы дал вам теплую зиму. Он добрый и, конечно, согласится. А теперь убегайте поскорей, ведь на снегу остались ваши следы, по которым сюда могут дойти люди с собаками. Я пошлю за вами Метелицу, чтобы она подняла пургу и замела ваши следы. Ну, будьте здоровы! А это вам гостинцы! — и она подала им целый мешок длинных конфет с белым кремом-начинкой, которые называются «снежные дудочки».

Только сбежали они с горы — небо помрачилось, поднялся ветер, а на землю полетел белый мягкий пух. Теперь зайчики знали, что это Метелица заметает их следы, а пух летит из тех перин и подушек, которые видели они во дворце Морозки.

Благополучно вернулась они домой и сообщили там радостную весть, что зима в этом году не будет долгой и суровой. Ни их родители, ни другие лесные жители не могли поверить, что зайчата побывали во дворце самого господина Морозки… А то, что зайцы говорили с Бабой Студеницей и она не заморозила их, казалось всем невероятным. Но зайчики как один повторяли слово в слово все, что видели и слышали. И так уж повелось, что когда все повторяют одно и то же, то это считается правдой и этому начинают верить.

Папа Заяц поначалу очень рассердился на Попрыгунчика и даже хотел надрать ему длинные уши. Но за него вступилась мама.

— Не нужно его наказывать, — спокойно сказала Зайчиха. — Как ни крути, он сделал хорошее дело — рассказал нам правду о добром нраве госпожи Студеницы. И благодаря его смелости, может, и вправду не будет холодной зимы. Кроме того, и мы, и другие лесные жители не должны повторять ошибки людей, которые наказывают своих детей. Это — нехорошо, и нам такое не к лицу. А за Попрыгунчика я ручаюсь, что больше никогда не уйдет он из дома без разрешения.

И она нежно обняла своего старшенького.

С той поры все очень полюбили Зайчика-Попрыгунчика. Да и было за что! Он был умным, проворным и храбрым, а смельчаки нечасто встречаются среди зайцев. Словом, не было ему равных во всей округе. Потому Хухи и Мавки выделяли его среди других и всегда предупреждали о готовящейся охоте. А Метелица всякий раз заметала на снегу его следы. Так и дожил он до глубокой старости, и все зайчики в лесу звали его Дедушка Попрыгунчик.

А Баба Студеница все-таки сдержала слово, и в ту зиму в лесу не погиб от холода ни один из его обитателей.

 

ПРИВИДЕНИЕ ХРИПУША

Ее начали звать Хрипушей с того самого времени, как стала она Привидением.

Мало кто знал о ее молодых годах, ведь пришла она из далекой чужой стороны. Сама же она была неразговорчива, как и все Привидения, и никогда не рассказывала о себе. Да и кому рассказывать, если Привидения живут уединенно и с другой невидимой силой почти не встречаются. Большей частью они тихонько сидят в старых руинах, покинутых домах, старых мельницах, а также на пустырях и пожарищах. Никто у них не бывает, да и сами они редко покидают свое жилище. Вот так и живут они, совсем одинокие. И только в ночь на Ивана Купала являются по очереди на Лысую гору. Иногда их вызывает к себе Бес, чтобы отправить на новое место жительства. Молча выслушивают они приказ и тихо перебираются в другое жилище, где и остаются до нового распоряжения. Там они усердно исполняют свои нехитрые обязанности: не позволяют живым существам селиться в опасных местах.

Хрипушей ее прозвали за слишком тихий и хриплый голос. Даже стоя рядом трудно было разобрать, что она говорит. Слышно было только сухое хрипение, напоминающее карябанье осторожной мышки в соседней комнате или скрип пера по бумаге. Поскольку Хрипуша была очень нехороша собой, то никто из собеседников не приближался к ней. А голосу ее не хватало силы, чтобы говорить громко.

Росточком Хрипуша не вышла и издали походила на ученицу, младших классов. Была она сухая и костлявая, с длиннющим носом, который нависал над верхней губой и почти касался подбородка. Под носом росли темные усики. А из шести бородавок на подбородке торчали жесткие, как у кота, белые кустики волос. Густые седые брови нависали над блестящими живыми черными глазами.

Ходила она всегда в ветхом темном рубище, опираясь на клюку. Словом, увидев ее, вы приняли бы ее за несчастную старую нищенку.

Давненько жила уже Хрипуша в развалинах брошенного кирпичного завода, в стороне от большого города. А потому мало кто знал, что там обитает Привидение.

Здание завода все больше разрушалось. Со стен осыпалась штукатурка. Под тяжестью снега старая черепица падала вниз. Ветер обрывал прогнившие доски. А прошлой весной обвалилась одна из внутренних стен. После этого туда пришли какие-то люди, осмотрели здание и решили, что нужно его разобрать, пока оно само не обрушилось.

Хрипушу это обеспокоило. Ей не хотелось покидать насиженное место, в котором был ей знаком каждый камешек и где ей так тихо и покойно жилось все это время в обществе ее единственных приятелей — летучих мышей и шестерых старых крыс. Непонятно, чем могли питаться здесь ее соседи, но они непременно хотели прожить остаток лет в родном гнезде, где прошла их далекая веселая молодость. Иногда зимой сюда забирались на ночлег бродячие псы, которые днем слонялись по соседним дворам.

Шло время, но никто не приходил разбирать разрушающийся завод. Очевидно, люди опять забыли о нем. И Хрипуша забыла об этих людях. Каждый вечер совершала она обход своих владений, осматривая все и внутри, и снаружи. Она заглядывала в каждую щелку, забиралась даже на чердак. А когда становилось совсем темно, направлялась к заброшенному колодцу, из которого когда-то брали воду для кирпичей, и пила. Ела она раз в сутки — ночью. Обходилась малым — иногда несколькими сухими корешками цикория, которые хранила на чердаке, иногда — морковкой.

Поужинав, Хрипуша забиралась в расщелину над входом и неподвижно сидела до самого утра. Иногда она оставалась там на целый день.

По ночам Хрипуша смотрела на сияющее над городом зарево от тысяч фонарей. Вслушивалась в долетающие издалека звонки трамваев, громыхание повозок и гудки автомобилей. Глядя на дорогу, она видела проезжающие по ней крестьянские подводы: утром — в город, вечером — обратно. Рассматривала она и спешащих куда-то, поодиночке и целыми толпами, вечно озабоченных людей; пробегающих мимо псов; а иногда — марширующих под музыку солдат.

Но жизнь, бурлящая вокруг, никак ее не касалась. Она смотрела, потому что имела глаза, слушала, потому что имела уши. Но никогда не задумывалась о том, что видела или слышала. И никогда ни о чем не мечтала, ничего не хотела от жизни и ничего не ждала от будущего. Да и в воспоминаниях ее не было ничего радостного…

Она двигалась, ела, дремала, исполняла свои обязанности, но — на самом деле — не жила. Точно так же не живут и часы, хотя тикают, раскачивают маятник, передвигают стрелки, показывают время, требуют завода, чистки, смазки…

Но однажды ночью произошло событие, которое не только вывело Хрипушу из состояния ничем не нарушаемого покоя, но и оставило неизгладимый след в ее жизни…

Случилось это около полуночи.

Давно уже опустела дорога. Понемногу угасало слабое зарево над городом. Затихали шум звонков, гудки и уличный грохот. И только монотонно моросил мелкий дождь. Стоял ноябрь. А это не самая лучшая пора в году. Было сыро и холодно.

Хрипуша почти задремала, вполглаза глядя на дорогу. Вдруг она увидела тень, плывущую во мгле, и сразу догадалась, что это человек. Еще через некоторое время она рассмотрела, что это не взрослый человек, а маленький мальчик. Он едва волочил ноги. Под мышкой у него был небольшой сундучок.

Хрипуша с интересом смотрела на ребенка, не побоявшегося идти ночью так далеко за город, да еще в страшную непогоду. Но еще больше она удивилась, когда заметила, что мальчик свернул с дороги и направился к развалинам. Она хотела тут же выбраться из укрытия и преградить ему путь в опасное место, но удержалась, вспомнив, что там есть и безопасные уголки. Мальчик был совершенно обессилевшим. Он то ли тихонько стонал, то ли всхлипывал, его глаза застилали слезы. А на лице застыло выражение безутешного горя и отчаяния.

Незнакомое доселе чувство шевельнулось в Хрипушином сердце. Ее охватила жалость к ребенку, которому, видимо, жизнь была не мила. И она решила чем-то помочь мальчику. Не только из чувства долга, но по велению сердца.

Тем временем мальчик был уже внутри разрушенного здания. Осмотревшись, он безнадежно махнул рукой и поставил сундучок на землю. Постоял немного, потом уселся на него и заслонил лицо грязными, испачканными черной и рыжей краской руками. Так и сидел он под дырой в крыше, не двигаясь, без единого звука.

— Как же так?! — думала Хрипуша. — Хоть бы выбрал сухое место или лег. Стало бы ясно, что ему негде переночевать. Такие, нуждающиеся в отдыхе и ночлеге, иногда забредали сюда. Но этот мальчик…

Она неслышно вылезла из своей щели и тихонько встала позади мальчика. Чтобы не испугать его своим страшным видом, она прислонилась к темной стене. Теперь ей было хорошо видно, что мальчик насквозь промок и дрожит от холода. Наконец она решилась и так ласково, как только позволял ей хриплый голос, проговорила:

— Милый мальчик, не бойся меня и скажи, зачем ты сюда пришел?.. Будь откровенным со мной. Я — старая женщина. Я не причиню тебе зла.

Мальчик поднял голову и прислушался.

— Ты слышишь меня? — снова спросила Хрипуша.

— Я слышу чей-то голос, но не могу разобрать ни слова, — ответил он. — Кто вы? Почему я вас не вижу?

— Я здесь, у тебя за спиной. Я очень старая и не хочу тебя испугать. Кроме того, я не могу громко говорить. Не бойся меня и скажи, как ты здесь оказался?

Мальчик повернулся к черной тени и тихо произнес:

— Я не боюсь вас, бабушка. Я уже ничего на свете не боюсь, ведь я пришел сюда умирать. — И он разрыдался.

Тогда Хрипуша подошла к нему, нежно обняла его и повела в сухой уголок. Там она усадила его на кучу кирпича, а сама устроилась рядом.

— Расскажи мне, сынок, что с тобой приключилось? Может, я смогу тебе чем-то помочь?! У меня ничего нет, я — нищая. Но, может быть, ты слышал от старших, что бедный бедному поможет скорее, чем богатый? Ну, не плачь, соколик, а лучше все мне расскажи.

У мальчика стало легче на душе. Давно уже ни от кого он не слышал доброго слова. Давно уже никто не обнимал его. Он еще всхлипнул несколько раз и начал рассказывать.

Из его рассказа Хрипуша узнала, что Андрейка — так звали мальчика — круглый сирота. Отца он не помнил, а мать умерла, когда ему было только семь лет. Когда мама сильно заболела, то, собрав последние силы, отвела его в город и оставила под дверью детского приюта. Она велела Андрейке говорить, что он не знает, куда девалась его мать. Благословив и поцеловав его, она ушла. Долго пришлось стоять Андрейке, пока его заметили и забрали в приют. Скоро ему сказали, что мама умерла в больнице, но в письме успела сообщить его фамилию. И остался Андрейка один-одинешенек на всем белом свете. Недолго он жил в приюте. Скоро отдали его в ученики к сапожнику. Сапожник и не думал обучать мальчика делу, а, выдав ему сундучок с ваксой, посадил на улице чистить господам обувь. Каждый вечер Андрейка должен был приносить хозяину не меньше рубля летом и семьдесят копеек теперь, осенью.

Летом он еще кое-как справлялся. Бывало, и больше рубля зарабатывал. Но хозяин всегда был недоволен и за малейшую провинность избивал Андрейку и двух других своих учеников. Сапожник считал мальчиков рабами. Кормил их плохо и обращался с ними так, как злые люди обращаются с бездомными щенками.

Андрейка делал свое дело на совесть. И хоть от голода у него иногда сводило живот, он не утаил от хозяина ни одной заработанной копейки. Он всегда помнил наставления своей мамы, которая говорила:

— Помни, сынок, как бы тяжело ни пришлось тебе в жизни, не делай дурных поступков. Никогда не бери чужого и никого не обманывай. Терпеливо сноси все несчастья, и твое терпение будет вознаграждено. Когда-нибудь тебе станет хорошо.

И мальчик всегда поступал по совести, как учила его мама.

Попадались иногда такие добрые господа, которые не только не торговались с Андрейкой, но и платили сверх положенного.

— Это тебе за чистку, а это — оставь себе на конфеты!..

Но таких господ было мало. И, откладывая два года чаевые, он не скопил и десяти рублей. Он мечтал скопить побольше денег, бросить хозяина-сапожника и пойти учиться в школу, чтобы стать умным и образованным.

Этой осенью наступили для Андрейки тяжелые времена. На улице было очень грязно, но люди не хотели чистить обувь. Они не хотели лишний раз мокнуть под дождем, останавливаясь возле чистильщика. Да и зачем это делать, если все равно снова выпачкаешься в грязи. За несколько дней Андрейка не заработал ни гроша. Хозяин нещадно бил мальчика, и с каждым днем — все сильнее. Чтобы избежать побоев, Андрейка отдавал сапожнику по семьдесят копеек из сэкономленных денег.

А сегодня с ним случилось непоправимое несчастье. Целый день он просидел без работы. И только вечером увидел на противоположной стороне улицы господина. Человек этот кого-то ждал. Андрейка знал, что такие господа, чтобы скоротать время, обычно позволяют почистить себе обувь. Мальчик бросился через дорогу. Проносившийся мимо извозчик задел его оглоблей, и он упал в грязь. Сундучок его открылся, и оттуда высыпались не только щетки, вакса и мази, но и все его деньги.

Грязь в этой луже была глубокая и вперемешку с мокрым снегом. Вокруг — темно. И, как на зло, по луже все время проезжали пролетки, груженые подводы и автомобили… Как ни искал Андрейка, но денег почти не нашел. Пропало также много хозяйского добра. Многие бутылочки, коробочки, щеточки утонули в грязи или были раздавлены колесами машин.

— Я знаю, хозяин убьет меня! — закончил свой печальный рассказ Андрейка. — Так лучше уж мне умереть от голода… Вот я и ушел из города куда глаза глядят. Лягу где-нибудь в лесу и буду лежать, пока не умру. Или пока не съедят меня волки…

Мальчик сказал это совершенно спокойно, без всякого страха. Было видно, что теперь ему все безразлично.

Хрипуша внимательно выслушала его, а когда он умолк, спросила:

— Ты ел что-нибудь сегодня?

— Да, утром ел картошку. Но больше я ничего не буду есть…

Хрипуша молча поднялась и куда-то исчезла. Через минуту она вернулась и принесла мальчику две больших морковки и брюкву.

— Ничего получше у меня нет, — сказала она. — Съешь хотя бы это. Подкрепись немного и ложись спать…

— Нет, нет, бабушка! Я не буду есть! Мне это не поможет. Пусть лучше я умру поскорее! — печально ответил Андрейка, хотя ему нестерпимо хотелось есть.

— Послушай-ка, сынок! — серьезно сказала Хрипуша. — Может, не так уж и плохи твои дела? Останься здесь до утра, выспись. Утро вечера мудренее. Может быть, завтра я тебе чем-нибудь помогу.

— Нет, это невозможно! — безнадежно покачал головой мальчик.

Но Хрипуша заговорила с ним, как со взрослым:

— Разве мама не учила тебя слушать старших?.. Я уже старая, многое повидала на своем веку и знаю больше тебя. Почему ты не хочешь поверить, что твоему горю можно помочь?..

Воспоминание о матери подействовало на Андрейку. Он жадно съел брюкву и обе морковки. А Хрипуша тем временем принесла для него несколько охапок сухой соломы. Зарывшись в солому, мальчик свернулся клубочком, положил голову на сундучок и крепко заснул…

На рассвете он почувствовал, как кто-то осторожно тронул его за плечо. Мальчик протер глаза и увидел перед собой маленькую уродливую старушку. Еще не проснувшись окончательно, он испуганно вскочил на ноги.

— Очнись, дитя мое! Не пугайся. Я же предупреждала тебя вчера, что я старая и некрасивая. Тебе пора вставать, скоро начнется день.

Мальчик вспомнил все, что было ночью, и успокоился.

— Иди за мной! — сказала Хрипуша и пошла вперед.

Она вывела мальчика из развалин и подвела к глубокой яме, из которой раньше брали глину для кирпича, Там, на самом дне, был длинный ход, вроде погреба или пещеры. В этом ходу было темно, как ночью.

Хрипуша взяла кол и принялась разгребать им землю в стене. Когда она вывалила несколько кирпичей — в руках у нее что-то зазвенело.

— Возьми это, сынок, выйди на свет и погляди, что это?

Андрейка еще в темноте ощутил, что в руке у него две монеты. Когда же он вышел на свет, то увидел два блестящих золотых червонца.

— Да это же золотые монеты! Это большие деньги, бабушка! — закричал Андрейка.

— Да, я тоже когда-то слышала, что это — деньги. Так вот, дитя мое! Сейчас я дам тебе десять таких золотых монет. А потом ты будешь приходить сюда по пятницам, к вечеру. И каждую неделю будешь получать по два таких кружочка. Послушай меня и сделай так, как я говорю. Прежде всего заплати, сколько должен, своему хозяину, а потом иди в школу. А там скажешь, что у тебя есть бабушка, которая обещала тебя содержать. Только не говори никому, где живет бабушка.

Мальчик сиял от счастья. Наконец-то сбудется его мечта: выучиться и стать умным!..

— Ну, сынок, а теперь иди. Будь счастлив, да не забывай о пятнице…

— Как же мне отблагодарить вас, бабушка? — спросил мальчик.

Он по привычке глянул на старушкину обувь. На ней были стоптанные, побуревшие от времени башмаки. Невозможно было догадаться, какого цвета они были прежде.

— Так разрешите мне хотя бы почистить ваши башмаки! — попросил мальчик.

И тогда, может быть, впервые в жизни, Хрипуша улыбнулась. Она погладила Андрейку по голове, села, как он сказал, на кучу кирпичей и поставила ногу на его сундучок. Мальчик долго не мог решить, какая мазь подойдет к этим башмакам: черная или желтая? Наконец он взял лучшую рыжую ваксу и так начистил Хрипушины башмаки, что они заблестели, как зеркало. Потом посмотрел на ее подметки, выбрал две отличные желтые резинки и приладил их к башмакам.

Теперь Хрипуша ходила бесшумно, как в валенках.

— Хорошая вещь! — сказала она довольно. — Эти башмаки останутся как бы на память от тебя, милый мой Андрейка! Хожу я мало, так что мне их хватит на всю жизнь…

— Бабушка, я буду чистить вам башмаки каждую пятницу! — радостно ответил мальчик.

Еще раз поблагодарив старушку, счастливый, с карманами, полными червонцев, он побежал в город…

Почти два года каждую пятницу приходил мальчик к развалинам старого завода. А Хрипуша, такая безразличная раньше ко всему на свете, теперь с нетерпением дожидалась своего маленького гостя. Они встречались, как родные. И не подаркам и лакомствам радовалась Хрипуша. А тому, что есть на свете хоть одна душа, которая не только не боится ее, но искренне любит. Она с удовольствием слушала Андрейкино щебетанье. А мальчик охотно рассказывал обо всем, что случилось с ним за эту неделю, чему его учат в школе и какие книжки он прочитал.

Придя однажды ночью к старому заводу, Андрейка не узнал давно знакомого места. Здание было полностью разрушено… А вокруг высились только горы битого кирпича…

У мальчика сжалось сердце от невыразимой боли. Он с радостью отдал бы все деньги, которые получил от старушки, только бы еще раз увидеть ее. За эти два года он сильно привязался к Хрипуше. И она уже не казалась ему ни уродливой, ни даже просто некрасивой. Это было единственное существо, искренне любившее его. И он отвечал ей такой же любовью. А те, кого мы очень любим, всегда кажутся нам красивыми и самыми лучшими в мире…

Андрейка стоял среди кирпича, и из глаз его катились слезы. Вдруг его осенило: нужно заглянуть в пещеру! Он бегом бросился к яме. А там, у входа в пещеру, его ждала Хрипуша.

— Как я рада, что ты все-таки пришел! — взволнованно сказала она. — Я специально задержалась здесь сегодня, хотя мне нужно было уйти еще позавчера. Мы больше никогда не увидимся, мой мальчик! Я должна уйти на новое место, далеко-далеко отсюда.

Этой ночью Андрейка не вернулся в город. До самого утра он просидел со своей бабушкой. А рано утром она отдала ему остаток сокровища — полный мешочек золота…

Прощаясь на рассвете, оба горько плакали…

Много воды утекло с тех пор…

Андрейка хорошо учился, окончил высшую школу и стал инженером. Теперь он был человеком обеспеченным, имел свой дом в Киеве, собственный выезд, а на Днепре — отличную моторную лодку. В свободное время он любил плавать на ней по Днепру.

Однажды тихим вечером, в пятницу, он отправился на прогулку по реке. Его лодка летела стрелой по ровной, как стекло, водной глади. Вечер был такой чудесный, а плыть по реке было так приятно, что он и не заметил, как наступила ночь… Взошла луна, посеребрив все своим сиянием.

Вокруг царила полная тишина.

Инженер остановил лодку, засмотрелся на воду и на отраженную в ней луну… И вдруг он услышал, будто бы с берега кто-то шепотом окликнул его:

— Андрейка! Милый Андрейка!..

Он осмотрелся. Всюду было безлюдно. На освещенном луной песчаном берегу — тоже ни души. Правда, у берега стояла старая, полуразрушенная водяная мельница. Но ведь и там никого не было…

Его давно уже никто не звал Андрейкой. Вокруг не было ни души. А этот голос показался ему таким знакомым и таким близким, что даже дрожь пробежала по телу…

Он постоял еще немного посреди реки, а потом глубоко вздохнул и повернул лодку назад…

Но ведь любящее сердце чувствует близкое существо на расстоянии, ему не нужны слова… И сам не зная почему, вспомнил инженер свое детство. Вспомнил, как тяжко ему жилось, и как шел он в лес, чтобы умереть… Вспомнил и маленькую уродливую нищенку, которая звала его «милым Андрейкой» и к которой приходил он по пятницам почти два года… С благодарностью вспомнил он и то, как спасла она ему жизнь и помогла выйти в люди… Он выпрямился посреди лодки и прокричал во весь голос:

— Спасибо тебе, милая бабушка!..

Он не знал, что из старой мельницы грустно смотрела на него и слушала его безразличная ко всему на свете, кроме своего «милого Андрейки», Привидение Хрипуша.

Впервые в жизни, в тот печальный ноябрьский вечер, когда мальчик появился в развалинах, услыхала она это милое слово «бабушка». И тогда впервые почувствовала в душе что-то теплое, неизведанное доселе… Она сохранила это чувство до конца своих дней… А сегодня, увидев Андрейку в лодке, она хотела позвать его к себе. Но подумала, что он может не узнать ее, испугается «нечистой силы» и с проклятиями убежит от нее, как другие люди…

Поэтому она не вышла из укрытия, когда — он озирался и искал того, кто окликнул его посреди реки. А когда она услышала его ласковые слова — у нее перехватило дыхание и она не смогла ему ответить…

Так и не призналась она Андрейке, кто она такая. Так же, как никому другому — ни видимым существам, ни невидимой силе не призналась она в своих чувствах…

И Андрейка никогда не узнал, что вывела его в люди невидимая, нечистая сила…

 

ЧЕРТОВА ПЕРЕЧНИЦА

Черт Горчила как всегда проснулся в тот самый момент, когда солнце едва коснулось земли, своим нежным розовым краешком. И не успело оно закатиться за гору, как Горчила был уже чисто выбрит и плескался в тазу с теплой водой. Он хорошенько вымыл с мылом свои острые уши, почистил щеточкой когти и оделся. Тем временем матушка готовила ему завтрак.

Одним словом, день для Черта Горчилы начинался тогда, когда для нас начинается ночь.

Как только стемнело, одетый, причесанный, свеженький и даже слегка надушенный одеколоном из цветов «чертовой бороды», растущей на болотах, Горчила взял свою перечницу и насыпал в нее толченого перца. Перец был сладкий, как сахар, и душистый, как имбирь.

— Матушка! Это наш последний перец? — спросил Горчила. — Не забудь натолочь про запас! Ведь у людей начинаются праздники, а ты сама знаешь, что на праздники мне больше всего нуж…

Он прервал свою речь, заметив, что мать вышла на кухню и не слышит его.

— Да она и сама все знает! — подумал он, крикнул: — Спокойной ночи! — и вышел из хаты, прилепившейся к скале над обрывом.

— Что, уже на работу? — спросил его Тот, кто в скале сидит.

— Да, пора уже! Перед праздниками нужно прийти пораньше. Будьте здоровы!

— Счастливо! — крикнул Скальник и направился в горы.

А Горчила, легко перепрыгивая с камня на камень, быстро оказался на вершине горы и незаметной темной тенью понесся над землей к городу.

Вскоре он настиг двух рыбаков, которые, возвращаясь домой, громко ругались. Нет, они вовсе не ссорились друг с другом. А просто сотрясали бранью воздух, ругали неизвестно кого, досадуя, что им так не повезло на рыбалке. Они упустили огромного сома.

Тот запутался в сетях и был у них почти в руках. Но у самого берега выскользнул, шлепнул хвостом по воде и нырнул в глубину.

Когда Горчила поравнялся с рыбаками, один из них, мягкий и спокойный Петр Жовноватый, как раз говорил:

— Ну, погоди, проклятый! Сегодня ушел, а завтра тебе не уйти! Такая рыбина в нашей речке от нас не спрячется!.. Все равно наш будет, ирод!..

— Чертов отец его поймает!.. — ответил Семен Кошляк, сплевывая в сторону.

Горчила усмехнулся. Эти рыбаки часто проплывали мимо его жилища, и Черт их хорошо знал. Ему захотелось поздороваться с ними и сказать, что отец его никогда не был рыбаком. Но решил не пугать их и промолчал. А чтобы подсластить их горькое настроение, вынул свою перечницу и незаметно сыпнул по одной крупинке им на языки, когда они, разговаривая, открывали рты.

Рыбаки сразу умолкли. И неизвестно почему им стало жаль эту большую рыбу, так радостно выскользнувшую у них из рук.

— Э-эх! — сказал Петр. — Пусть погуляет еще немного.

— Вот и я думаю, пусть гуляет! — так же спокойно ответил Семен.

— Славная рыбина! Даже жалко было бы убивать такую. А ты видел, как она хвостом шлепнула, когда выпутывалась? Любо было глядеть…

Горчила вновь усмехнулся. Он-то знал, что это подействовал его сладкий перец. От такой приправы мысли людей сразу меняются к лучшему, а добрые, спокойные слова так и просятся на язык…

Миновав рыбаков, он стремительно понесся дальше.

Пролетая над селом, Черт заглянул в один из домов, откуда доносились громкие детские голоса. Горчила любил детей и поэтому остановился у распахнутого окна.

— Ты зачем мою бабочку убила? — наседал на девочку маленький мальчик, сжав кулачки. — Я ее кормил, кормил, а ты взяла и убила!

— Она сама умерла, ведь еще холодно. Не трогала я ее, что ты пристаешь? Эй, эй, Николай, сядь под лавку да залай! — и она показала ему язык.

— А ты — Галка! Галка! Галка! Ворона!.. — дразнил ее мальчик.

— Коля, Коля, Колия, ты кусучая змея!

— Врешь! Я — не змея!

— Тогда и ты врешь! Ведь я — Галя, а не ворона…

— А зачем ты мою бабочку убила?..

Горчила снова улыбнулся и посыпал перцем их языки. Сначала — мальчику, потом — девочке. И ссора прекратилась сама собой. Дети переглянулись и рассмеялись. Потом, взявшись за руки, начали прыгать и петь забавную песенку, которой научил их отец:

А Черт Горчила полетел дальше.

Много повстречал он сегодня людей, но между ними почти не было ссор. Правда, грызлись на улице два хуторских пса, так Черт и их, шутя, посыпал перцем. Собаки вмиг успокоились, завиляли хвостами и начали кружить по площади.

Подлетая к городу, Горчила потряс возле уха своей перечницей и убедился, что перца в ней еще много.

— Да и не удивительно, ведь я пролетал над селами. В селах люди добрые! — подумал Черт. — А вот в городе к утру весь перец выйдет!..

И действительно, уже у шлагбаума он наткнулся на первую ссору: один не хотел ждать, другой не хотел платить… Пролетая над пригородом, Горчила на каждом шагу видел разборы и драки. Там — полицейский бил пьяного, там — извозчики устроили потасовку, а там — три школьника соображали, как бы украсть у еврея карандаш… А на базаре царил полный беспорядок. Перекупщики никак не могли доругаться и разойтись по домам. А в другом углу босяки препирались с крестьянином. Полицейские ругали прохожих. Кондуктор отчитывал пассажира в трамвае за то, что тот не имеет разменной монеты, а вагоновожатый поносил кондуктора за то, что тот задерживает трамвай. На перекрестке поймали карманного вора. А собачонка какой-то дамы стащила в колбасной лавке кусочек сала, из-за чего поднялся страшный скандал… По всему городу только то и делали, что поминали Черта. И Горчила так суетился, что даже вспотел…

Чем дальше летел он над городом, тем чаще приходилось ему трясти своей перечницей. Даже когда шум и гам на улицах немного поутихли, Горчиле не стало легче. Он метался из ресторана — в кофейню, из кофейни — в театр. Больше всего раздоров было на галерке и за кулисами…

Время только приближалось к полуночи, а перца у Горчилы осталось на донышке. Он забеспокоился, так как летать ему надо было до рассвета, до первых петухов, а настоящая работа начиналась всегда после полуночи, и Особенно — в тех местах, где пировали богатые господа. Так ему никакого перца не хватит! Это уж точно!..

Горчила решил слетать домой, наполнить перечницу еще раз и вернуться в город. Ему было очень досадно — ведь на это уйдет немало времени, и он, наверняка, проморгает немало важных происшествий. Утешало его только то, что в пути не будет больше никаких задержек — ведь в селах люди давно уже спят.

Оставшийся перец он высыпал на музыкантов, которые под сценой оперного театра колотили друг друга кларнетами, смычками и гобоями.

Горчила полетел домой, как стрела. Пролетая над пригородом, он увидел странную картину. У большого роскошного особняка копошились на дереве трое людей. Ночь была светлая, и все же трудно было разглядеть, что эти взрослые люди делают на деревьях. А с земли их, должно быть, и вовсе не было видно. Заинтересовавшись, Горчила присел, как ворона, на верхушку черного тополя и стал наблюдать.

Тем временем люди натягивали между деревьями большую сетку наподобие гамака, в котором любят лежать господа, приезжающие на лето в деревню.

— Теперь мы управимся вдвоем. А ты не теряй времени и полезай в окно! — сказал один из людей.

Тогда другой вынул из кармана маску, натянул ее на лицо, подобрался к окну и попробовал, не откроется ли оно.

— Эге! Так вот оно что! — подумал Горчила. — Грабители!.. А кто же там живет? — мелькнула у него мысль.

В то же мгновение он прыгнул в печную трубу и оказался в доме. Пролетев сквозь несколько больших залов, он понял, что здесь живут богачи. Горчила осмотрел все комнаты, но не нашел ни души. И только в последней из них увидел крепко спящую старую госпожу. В соседней с кухней комнате спала старая служанка. Черт пробежал по нижнему этажу, но опять никого не встретил.

«Удачный момент выбрали!» — подумал о грабителях Черт и направился в спальню госпожи, куда пробирались и злодеи.

На стене в рамочке висела похвальная грамота, в которой эту госпожу благодарили за ее заботу о сиротах. Увидев это, Черт уже твердо решил не пускать сюда злодеев. Ведь они, думал он, хотят украсть имущество, которое может пойти на благотворительность.

А грабитель в черной маске уже вынул стекло и просунул руку, пытаясь открыть окно изнутри.

Черт схватил свою перечницу, но — увы! — там не было ни крупинки.

Что же делать?.. Показаться ему? Но это, видать, такой отъявленный злодей, что ему и сам черт не страшен!

Тогда Горчила подскочил к грабителю и ударил его изо всех сил своей перечницей по зубам. Даже не вскрикнув, грабитель кубарем полетел вниз и, падая, сбил своих приятелей. Все трое, запутавшись в сетке, плюхнулись, словно мешок с половой, на землю.

Старая служанка и госпожа проснулись от невероятного грохота. А Горчила выскочил на улицу, растолкал ночного сторожа, который храпел возле продуктового ларька, и указал ему на грабителей. Сторож начал отчаянно свистеть, сзывая полицейских…

Не дожидаясь развязки, Черт на полной скорости помчался домой за перцем. Но, увы, матери дома не оказалось. Наверное, она отправилась в гости к сноси куме Ведьме. Толченого перца тоже не было, а ступу Горчила найти не смог. И вышло так, что пока он слетал к соседней Ведьме, чтобы одолжить ступку, пока истолок перец — было уже далеко за полночь. Но хуже всего было то, что его перечница оказалась разбитой… И когда он отыскал другую, уже запели петухи…

Так и не полетел уже больше никуда Горчила. И поэтому в городе случилось в эту ночь просто невообразимое количество драк, скандалов и ссор.

А грабители, как перепелки в сетке, попали прямо в руки полиции. Когда их доставили в участок, то один уже не дышал. Позвали доктора. Тот осмотрел мертвого и вынул у него изо рта какой-то кругленький черепок, весь усеянный дырочками.

Доктор внимательно посмотрел на эту штуку, повертел ее в руках, даже понюхал и, не зная, что это такое, сказал:

— Да это какая-то чертова перечница!..

Все дружно засмеялись, но никому даже в голову не пришло, что доктор впервые в жизни ненароком сказал истинную правду, то есть, выражаясь научно, «поставил правильный диагноз»…

 

РУСАЛОЧКА

Было это давным-давно…

В те времена жили еще на нашей земле храбрые и славные рыцари — казаки-запорожцы. Они были так смелы и отважны, что слава их гремела не только на Днепровских порогах, но и по всей бескрайней Украине. Молва о них шла по всему белу свету.

И жил среди них молоденький казак, по имени Иваненко, круглый сирота. Он слыл храбрым воином и мог в одиночку сразиться хоть с тремя басурманами разом. Да только не по душе ему были война, бои и сражения. Его добрая и ласковая душа не позволяла ему убивать даже заклятого врага. Жизнь — самое дорогое, что есть у каждого; а потому не хотел казак посягать на чью-либо жизнь.

Вот и оставил он Запорожскую Сечь. Покинул своих побратимов, славных воинов-казаков, и подался в монастырь. Некоторое время жил он среди монахов, но не пришлось ему по душе и монастырское житье. Кроме праведных, добродетельных монахов, святых людей, есть много и грешных, лукавых, несправедливых. И этих, неправедных, было, к несчастью, больше. Увидел это казак Иваненко и сказал себе:

— Уж коль не остался я с казаками-рыцарями, где хороших людей больше, чем дурных, то не останусь и с монахами. А пойду лучше, куда глаза глядят. Может, сыщется на свете тихий уголок, где смогу я спокойно жить и трудиться в меру своих сил.

Сказано — сделано.

Шел он, шел… По лесам и болотам, по городам и весям. И дошел до Полтавщины, до речки Псел. И все ему тут показалось мило — и небо, и горы, и степи, — ну будто рай Божий! А речка была такая быстрая и прозрачная, что дно видно даже в самом глубоком месте. Вот и решил он здесь поселиться. Вырыл в горе пещеру, обшил ее досками, накрыл камышом, сделал окна и дверь, печь сложил и стал себе жить-поживать. Вокруг землянки посадил яблони, груши, сливы, ягоды, всякие овощи. Так и кормился он со своего огорода, а, случалось, и рыбку поймает.

Правда, жаль ему было и рыбу. Но что тут поделаешь, так уж устроен мир, что рыба существует для пропитания людей. Помнил казак и то, что сам Христос накормил голодных пятью рыбами.

Несколько лет прожил казак в одиночестве. Потом появились и другие люди. Осмотрелись, оценили здешнюю красоту и построили себе домики. Так вырос хутор, который назвали Иваненков, потому что первым поселенцем был здесь казак Иваненко.

Скоро соседи-хуторяне стали просить казака, чтобы ловил он рыбу не только для себя, но и для них. Ведь люди эти не обжились как следует на новом месте, и не было у них еще ни лодок, ни сетей. А Иваненко стал уже умелым рыбаком.

И вот однажды, лунной ночью, отправился казак ловить рыбу. Забросил он свой невод и — глазом не успел моргнуть — как попалось в сеть что-то большое.

Стал он вытаскивать невод на берег. Вытянул до середины — и удивился. На песке показалась половина огромной рыбины, на которой серебром блестела и переливалась чешуя. Рванул он невод изо всех сил и вытащил его на берег.

Вытащил — и остолбенел.

Это была не рыба, а необыкновенной красоты девушка с блестящим рыбьим хвостом вместо ног.

— Русалка! — вскрикнул казак.

И хоть был не робкого десятка, бросился прочь. Но тут услышал он нежный, словно плеск волны, голос:

— Куда же ты бежишь, казак?! Да, я — Русалка. Ты поймал не то, что нужно, но не оставляй меня в сетях. Отпусти меня в воду.

Остановился казак, подошел к девушке. А как увидел ее — не смог уже отвести глаз! Уж больно она была хороша! Вот только бледная очень, да глаза — печальные и задумчивые. Начал казак осторожно высвобождать Русалку из невода. Освободил и говорит:

— Ну, теперь ты — свободна. Плыви себе с Богом!

— Трудно мне доползти до воды, — говорит ему Русалочка. — Уж коли ты так добр ко мне и согласился меня отпустить, так сделай еще одно доброе дело: отнеси к воде.

Не хватило духу казаку Иваненко отказать девушке. Поднял ее, отнес к реке и бережно опустил в воду. Русалка юркнула в речку, но вскоре над водой вновь появились ее нежные, словно высеченные из розового мрамора, руки и увенчанная белыми цветами головка. Она благодарно улыбнулась казаку и сказала:

— Спасибо тебе, рыбак. Отныне я буду верно служить тебе. И чего бы ты ни пожелал от реки, получишь в тот же миг…

Улыбнулся тогда и казак.

— Благодарю тебя, красна девица! Что же мне попросить у речки?.. Ничего мне от нее не надо, кроме хорошего улова. Но с этим делом я и сам управлюсь. А у девушки я никогда еще помощи не просил и просить не стану.

— Ладно! — ответила Русалка. — Будь по-твоему. Только не забывай обо мне.

— Не забуду! — сказал казак.

— Ну так прощай, казак… Хотя нет… — прервала она сама себя. — Раз уж ты не боишься меня, то… До свидания!..

— Будь здорова, плыви! — ответил казак, глядя, как она уплывает.

Собираясь домой, он вернулся за неводом и заметил в нем десяток ершей и сомика. Рыбы оказалось столько, сколько было ему нужно.

— Вот тебе раз! — подумал он. — Гляди-ка, какое неожиданное знакомство!..

С той поры ни днем, ни ночью не выходила у него из головы прекрасная Русалочка. Что бы он ни делал, а думал только о ней. День миновал, другой, третий, — казак не идет на речку. Не хочет, чтобы Русалка вновь одарила его рыбой. Не годится это! Не к лицу Молодому казаку, чтобы в работе помогала ему девушка!

На Пятый день играли на Иваненковом хуторе свадьбу. И стал отец невесты просить казака, чтобы наловил он рыбы для свадебного стола. Что тут скажешь?! Взял он свой невод и поплыл на лодке вверх по реке, подальше от того места, где поймал он Русалку. Думал, что там он не встретит ее, а значит, обойдется без ее помощи.

Вечерело. Забросил казак невод в воду и думает:

— Пару-то щук я и без нее поймаю. А может, и линь какой-нибудь попадется… — И не успел он так подумать, как почувствовал, что рыба дергает невод.

Вытащил он невод на лодку. Так и есть: две хороших щуки и линь, да преогромный!..

— Так вот ты какая! — улыбнувшись, громко сказал казак. — Тебе и говорить ничего не нужно, сама догадываешься!

И тут возле лодки вынырнула Русалочка и говорит:

— Добрый вечер, казак! Поймал, что хотел?

— Поймал, поймал! Спасибо тебе…

И поплыл он вниз по реке, а Русалочка поплыла рядом с лодкой.

Плывут они, разговаривают. Хорошо стало на душе у казака от их разговора.

— Никогда, — говорит, — не думал, что вы — Русалки такие милые и славные. Старые люди говорят, что вы рыбаков в воду завлекаете, христианские души губите.

Русалочка слушает его и смеется, словно серебряными колокольчиками звенит.

— Если бы люди не выдумывали всякого вздора, то было бы больше проку и от нас, и от другой невидимой силы. Вот послушай-ка…

Оглянулся рыбак, — а ее уж и след простыл!

— Что за чудеса? — воскликнул казак, осмотрелся вокруг и заметил на берегу какого-то человека. Тут только уразумел он, что не желала Русалка другим людям показываться.

И очень захотелось казаку вновь увидеться с Русалочкой. Вот и стал он ловить рыбу только по ночам. Рыба ловилась хорошо, и всегда попадалось в сети ровно столько, сколько ему требовалось. У него было теперь много свободного времени, и жить ему стало интересно и весело. Русалочка была пригожая и милая. Она много рассказывала о всяких подводных чудесах, о старике Водяном, Ребятах-Потерчатах, о рыбах, раках и подводных растениях. А ей самой было интересно слушать рассказы казака о жизни людей. Вдоволь наговорившись, они пели чудесные песни. Казак играл на бандуре. Он научил Русалочку многим казацким и бурлацким песням.

И не успели они оглянуться, как прошло веселое лето. Небо потемнело. Пожелтела и опала в лесу листва. Вместо жемчужной росы траву по утрам покрывала серебристая изморозь. Однажды ночью ударил крепкий мороз и сковал прозрачным льдом, словно зеленоватым стеклом, всю речку Псел.

Затужил, закручинился казак-рыболов. Не мог он теперь видеться со своей милой Русалочкой. Словно недужный, сидел он в своей землянке и не знал, за что взяться, куда податься, чтобы развеять грусть-тоску…

Прорубил он лунки во льду, чтобы рыбам было чем дышать. Но рыбу не ловил…

Шло время.

Миновала уже и Варвара, о которой люди говорят, что она «от ночи оторвала, да ко дню приметала». Минули и Николай с Савкой, что «без гвоздей на речках мосты строят» из прочного, чистого и гладкого льда. Приближалось Рождество…

И стали хуторяне уговаривать казака, чтобы наловил он рыбы на Сочельник. Не мог он в Святой вечер оставить людей без рыбы, взял свой невод, топор и отправился на речку к своим лункам. В этот день разыгралась сильная вьюга. Валил такой снег, будто кто-то пух из перин выпустил…

Дошел рыбак до старой ветлы, которая стояла напротив того места, где прорубил он самую большую лунку. Сбросил тулуп, взял топор и принялся искать эту лунку. Мороз затянул ее тонким ледком, а ветер присыпал толстым слоем снега. Промахнулся казак и ступил прямо в лунку, на тонкий лед. Лед проломился, упал Иваненко в воду и пошел под лед…

Да только не утонул казак. Спасла ему жизнь его Русалочка, которая со своими сестрами вынесла его из воды на лед. Но этого было мало. Рыбак потерял сознание, и, чтобы оживить его, выбралась Русалка из воды и начала растирать казака снегом. Долго старалась она, пока не раскрыл он глаза и не стал дышать полной грудью. А как увидел казак возле себя милую свою Русалочку, так и забыл обо всем на свете. Накинул он на нее свой тулуп, и стали они, как и прежде, смеяться и болтать. И никак они не могли наговориться. А лунка тем временем опять замерзла. Когда же пришло время расставаться, стал рыбак искать свой топор, а его нет. Что тут делать?! Лед-то прорубить нечем, и не может он Русалочку отпустить в воду. А тут и петухи на хуторе стали петь… Завернул тогда казак Русалочку в теплый тулуп и понес к своей землянке. Придя домой, он натопил печь, уложил свою гостью на белую постель, накормил-напоил, а сам с утра пораньше снова отправился за рыбой. Не хотел он, чтобы к нему в землянку пришли люди и увидели его милую Русалочку.

Так же, как и летом, — в один миг, — наловил казак рыбы, разнес ее по домам и поспешил в город за гостинцами. Накупил он там для своей милой женушки всякой всячины: и сорочек вышитых, и безрукавку плиссовую, и монисто богатое с монетами, и платок шелковый. Не купил только туфельки, ведь не было у нее ножек. Накупил всего и заторопился домой.

Да только хутор его был неблизко. Когда он был уже недалеко от дома, взошла вечерняя звезда и начался Сочельник. Заспешил казак пуще прежнего и с горечью промолвил:

— Бедная моя головушка! Русалочка-то моя с кровати не встает, а я так опоздал, что и время ужина пропустил. Когда ж я теперь сварю кутью и узвар?!.

Отворил он дверь своей землянки — и глазам не поверил. Стоят в красном углу, на зеленом сене два горшочка-близнеца: в одном — кутья, в другом — узвар! А на столе — гора пшеничных пирогов: и с кашей, и с картошкой, и с маком. Здесь же и рыба жареная, и борщ постный с вьюнами. Все это — на роскошной белой скатерти, затканной серебром. А посредине, в сверкающей раковине — чудесная, свежая водяная лилия!..

На кровати, как лежала, так и лежит его милая женушка, ласково ему улыбаясь…

С той поры и зажили душа в душу казак Иваненко и Русалочка из речки Псел. Казак ловил рыбу, а Русалка вроде никогда и с кровати не встает, но все у нее в землянке прибрано, начищено, ухожено. Рай да и только! И сама она такая добрая и милая, как теплый майский вечер.

Казак Иваненко был от счастья на седьмом небе. Да только недолго длилось его счастье.

Увидели люди, что есть у казака жена. Увидели и то, что она «недужая» и никогда не поднимается с кровати. Поначалу жалели они казака. А потом стали поговаривать, что не такая она немощная, как ленивая. И начали люди глумиться над ней и казака допекать. Казалось бы, не их это дело. Да только так уж люди устроены, что всегда вмешиваются, куда не следует!..

Очень досаждали они этим и казаку, и Русалочке.

Но больше всего печалило казака другое. Стал он замечать, что его милая женушка и вправду слабеет на глазах, просто тает, как воск. И худеет она, и дышать ей тяжко. Видать, трудно ей жить без воды. Все равно, что рыбе на песке или вольной пташке из теплого края жить в клетке, в холодной чужой стороне.

И вот однажды, в конце зимы, начал казак расспрашивать Русалочку:

— Скажи, что с тобой, милая моя женушка? Всю правду скажи… Чего тебе не хватает?

— Всего у меня вдоволь и всем я довольна, дорогой муженек. Только одно, признаюсь, меня печалит: недолго мне жить осталось. Уговорила я своего отца Водяного, чтобы разрешил мне покинуть речку и жить на земле. Ведь хотела я быть с тобою вместе. Позволил он мне жить с тобою, да только не больше, чем до весны. А как пригреет весеннее солнышко и сойдет лед с реки, как выплывут мои сестры и подружки в первую лунную ночь на берег, так и придет мне конец. Развеюсь я, словно утреннее облачко, и упаду прозрачной росой на молодую траву…

Опустил казак голову. Долго сидел молча, опечаленный, а потом и говорит:

— Одно только остается: отнесу я тебя ночью к реке. Отпущу снова в воду. Плыви себе и живи долго-долго. Пусть потеряю тебя, лишь бы ты жила…

— Спасибо тебе, добрый мой муж! — ответила Русалочка. — Только теперь мне уже ничто не поможет. Коли уж вышла я из воды и пришла к тебе, ненаглядному, в дом, нет мне пути назад. Но я ни о чем не жалею. Знала я, что должна заплатить жизнью за свою любовь.

Заплакал казак и говорит:

— Ну, что ж, любимая моя, делили мы с тобой счастье, разделим и беду. Без тебя мне свет не мил… Готов и я отдать жизнь за нашу любовь.

Когда начало солнышко пригревать, когда начал снег таять да лед на реке трещать, говорит Русалочка своему мужу:

— Вот и истекает наше время. Отпусти меня, милый, этой ночью к реке. Попрошу я совета у отца своего, Водяного. Знаю я, не допустит он, чтобы погибла человеческая душа.

Согласился казак-рыболов. Взял он Русалочку на руки, отнес к реке и опустил в холодную воду. Отпустил ее, а сам остался на берегу. Сидел, смотрел, как лед по реке плывет, как зеленеет на взгорках первая травка… Так и ночь наступила. Уже и луна начала за гору садиться, и первые петухи вот-вот закричат, — а он все сидит, склонив голову. Ждет, печалится…

Вдруг слышит Русалочкин голос:

— Милый мой! Вот и пришла я к тебе!

Словно ото сна пробудился казак Иваненко.

— Куда же пойдем мы? — спрашивает.

— Смилостивился над нами батюшка и даровал нам еще долгую жизнь. Только жить мы будем не на земле, не в воде, а в воздухе. Будем летать над речкой. Оба мы любим наш родной Псел, вот и пришла я еще раз спросить у тебя: так ли я тебе люба, что согласен ты не быть человеком, только бы оставаться нам вдвоем?

— Ты и сама знаешь, моя милая! — радостно ответил казак. — Тут и спрашивать не о чем!

— Ну, так тому и быть! Наклонись ко мне, сокол ясный, обними покрепче и поцелуй!..

Прыгнул казак в воду, обнял свою красавицу-жену и прильнул к ее устам…

И вдруг забурлила вокруг вода. Небо закрыла черная туча. Загрохотал страшный гром, поднялся ветер и погнал высокую волну по тихой речке Псел…

Еще какое-то время качались, обнявшись, на волнах казак Иваненко и его жена, прекрасная Русалка. И видели они, как из бурных весенних волн появился седой, старый Водяной, как поднялся он над ними и взмахнул рукой…

И тут на хуторе запел первый петух. Влюбленные отделились от воды. На спинах у них выросли черные, словно бархатные, крылья с белой кромкой. Взмахнули они крыльями и протяжно закричали…

Взмыли над водой две речные чайки…

Только были это не чайки… А был это казак Иваненко и его верная жена, Русалочка из речки Псел.