Легендарные севастопольцы

В конце июля в неприметном абхазском селении появились моряки. Их было немного, и прибыли они из Севастополя, точнее — с мыса Херсонес, где происходили последние бои за Крым. Они лихо распевали в строю:

Капитан Орлов был их командиром, а особого назначения отряд подчинялся начальнику авиации Черноморского флота.

Боевое крещение воины получили уже летом 1941 года, защищая Одессу. Тогда они десантировались в тыл румынской дивизии. В течение нескольких дней они навели там «шороху», нанося врагу немалые потери и сея панику.

По возвращении парней наградили боевыми орденами Красного Знамени, а Михаила Негребу — орденом Ленина. Это был тот самый десантник, герой широко известной повести Леонида Соболева «Батальон четверых», присказка которого облетела весь фронт: «Один моряк — моряк, два — взвод, три — рота, нас же четверо, а потому нас батальон». Слова принадлежали Михаилу Негребе. Четверо они во вражеском тылу действовали за батальон.

В мае их отряд располагался в Новороссийске, когда сыграли тревогу. Моряков посадили на крейсер «Красный Кавказ», идущий в Севастополь. Приказали иметь с собой парашюты.

   — Снова в тыл, — подал голос Негреба.

   — Куда пошлют, туда и пойдём, — ответил командир роты старший лейтенант Валериан Квариани, отменный спортсмен и человек олимпийского спокойствия.

В конце июня немецким частям удалось оттеснить от Севастополя наши части. Отряд десантников отступал в числе последних, прикрывая отход к мысу Херсонес покидающих город женщин, детей, стариков. На мысе находились каменные разработки и штольни, в которых можно было укрыться от артиллерии и авиации противника.

В последние дни июня рота старшего лейтенанта Квариани заняла оборону в восьми километрах от Севастополя, у широкой балки Юхарина. Там пролегала дорога на Балаклаву, неподалёку виднелись кресты и обелиски английского кладбища, возникшего ещё в Крымскую войну. Севастополь был за ними. Над городом висело пепельно-чёрное облако, в котором хищно метались огромные языки пожаров. Оттуда в минуты затишья доносились тревожный гул и тяжёлые взрывы.

В тылу защитников был клочок земли со взлётной полосой и тремя бухточками для посадки людей на суда.

Едва забрезжил рассвет, как со стороны моря показались немецкие самолёты. Колеса бомбардировщиков, широко расставленные друг от друга, прикрытые бронещитками, словно были обуты в лапти. Самолёты так и называли — «лапти».

С устрашающим воем они срывались в пике, стремительно неслись к цели, напоминая высмотревшего жертву стервятника, и, сбросив бомбы, круто взмывали у самой земли. Эскадрильи сменяли одна другую, и казалось, этому не будет конца. Вой самолётов и свист бомб, грохот взрывов и пальба зениток, треск пулемётов и крики людей — всё сливалось в адский оглушительный хаос.

Потом самолёты улетали и в дело вступали артиллерия и миномёты. Землю рвали взрывы, секли осколки, сокрушая и уничтожая всё, что находилось подле. И шли танки, а с ними автоматчики.

Участник тех боев Виктор Евгеньевич Гурин так рассказывал о боях на Херсонесе:

— В ворвавшиеся танки летели бутылки с зажигательной смесью. Петру Судаку удалось поджечь один танк. С пылающей кормой тот ушёл вглубь нашей обороны. За танками шагала цепь автоматчиков. Послышалась команда нашего ротного Квариани. Он первым выскочил из траншеи, за ним поспешили мы.

Гурин помнил того немца, который шёл на него. Он почему-то ударил его не штыком винтовки, а прикладом. Навсегда остался в памяти чёрный рот с белыми зубами, вылезшие из орбит глаза. Дальше в памяти был провал...

В тот день их атаковали трижды. Под вечер немцев сменили румыны. Они шли в шортах, в лёгких с короткими рукавами рубахах, на голове — шляпа с пером. Их не допустили даже до траншеи.

В конце дня снова появились самолёты, бомбили и бросали листовки. В них писали, что сопротивление бессмысленно, что у немецких войск полнейшее преимущество и красноармейцам остаётся одно: ночью добровольно перейти линию фронта и сдаться. Их жизнь и благополучие гарантированы.

   — Хрен тебе маковый, а не плен, — рвали листовки воины.

И следующий день был таким же долгим и тяжёлым. Нещадно палило солнце. Лица у всех потемнели, обострились. Мучила жажда. Чтобы набрать воды из бьющих в расселинах у моря родничков, приходилось спускаться с кручи по канату, а потом, напившись и нацедив флягу, с величайшим трудом подниматься.

Но ещё более мучил отравленный от разложившихся трупов воздух. Он одурманивал, выворачивал всего, от него не было спасения. Трупы лежали повсюду: и наши и немецкие. Особенно много их было в нейтральной, насквозь простреливаемой полосе. До них невозможно было добраться.

На третий день над немецкими окопами появились белые флаги. Стрельба стихла. Пришли немецкие врачи в халатах, предложили на два часа прекратить огонь, чтобы убрать трупы. Наше командование не стало возражать, но выдвинуло условие, чтобы скрывающемуся в штольнях мирному населению позволили возвратиться в Севастополь. Немцы ответили согласием.

В течение двух часов трупы убрали, колонна женщин, детей и стариков направилась к городу. Оставшиеся провожали их взглядами, пока колонна не скрылась с глаз.

И опять загрохотало...

30 июня на полевой аэродром Херсонеса приземлились двенадцать транспортных самолётов «Дуглас». Не глуша моторов, лётчики спешно принимали раненых, втаскивали их по короткой лестнице-стремянке.

   — Двадцать один... двадцать два... двадцать три. Всё! Больше нельзя, не взлетим!

Лестница убиралась, дверь захлопывалась, и самолёт тут же выкатывал на взлётную полосу и брал разбег. На бреющем полёте, почти касаясь воды, уходили подальше от земли, от опасности И уже там, в море, ложился на курс — на Новороссийск.

Поднялись одиннадцать самолётов, двенадцатый остался для командования, которое должно было улететь в самый последний момент. Самолёт закатили в естественное укрытие, замаскировали. Десантники из роты Квариани взяли его под охрану.

Ночью группа руководства во главе с генералом Петровым вышла к Казачьей бухте. Там их ожидала подводная лодка. По приказу Ставки командование Севастопольского района обороны направлялось к Новороссийску. Туда же должна была вылететь и вторая группа во главе с адмиралом Октябрьским.

Ночь была лунная, различалась недалёкая стрельба, небо пересекали цветные трассы очередей. У последнего самолёта стояла толпа, слышались недовольные голоса.

К адмиралу Октябрьскому подошёл лётчик, доложил о готовности.

   — Заводите.

   — А как же мы? Нас, выходит, бросают? — раздались возгласы.

Шагнув было на ступеньку, адмирал остановился. Он, конечно, сознавал, что люди вправе задавать ему такой вопрос и требовать ответа. Более того, он готов был не улетать и до конца разделить горькую участь остающихся. Но поступил приказ: к утру ему с помощником быть там, на Большой земле, и он, старый солдат и наделённый властью начальник, обязан приказ выполнить. Бросать здесь людей недопустимо, но обстоятельства складываются так, что сделать это придётся, поступить иначе не было возможности. Он, командующий флотом и руководитель обороны Севастополя, вынужден оставить этих людей.

   — Что же делать нам, товарищ адмирал?

Жёстко, как привык говорить за долгую флотскую службу, не щадя собеседника и без обещаний, тот ответил:

   — А вам остаётся одно: драться! До конца выполнить свой воинский долг.

   — А что потом? Потом куда? В море? В плен? — загудела толпа.

   — Вам прорываться в горы. Больше сказать ничего не могу.

Адмирал тяжело ступил на стремянку и поднялся в самолёт. За ним последовали остальные. Затем погрузили прямо на носилках трёх раненых. Заработали моторы.

Отстранив автоматчиков охраны, толпа подступила к самому самолёту.

   — Не позволим! Погибать, так всем!

   — Да вы что, братишки? Совсем очумели? — взывал к ним Негреба. — Это же командование! Им приказали!

   — Пошёл ты!.. Погибай! А я жить хочу!

   — Назад! Всем назад! — горячился Квариани. — Гурин! Перепелица! Оттеснить всех! Оттеснить!

Винты бешено молотили воздух, самолёт готов был выкатить из укрытия, но люди плотно охватили его. Кто-то угрожающе потрясал оружием, у кого-то в руке появилась граната. Два моряка стучали прикладами в дверь.

   — Открывай!

К полной неожиданности дверь открылась. В проёме выросла фигура. Моторы сбавили обороты.

   — Стойте! Всем отойти!

С самолёта спрыгнул человек. Придерживая фуражку, он решительно шагнул в толпу.

   — Я, полковой комиссар Михайлов, остаюсь с вами, чтобы принять самолёты и корабли. Они придут. Только нужно продержаться сутки, всего лишь сутки! И удержать аэродром. И ещё сегодня должны подойти корабли. Они заберут нас! Теперь же слушай мою команду! Всем отойти от самолёта! Командиры ко мне!

Увидев Негребу, Михайлов подозвал его.

   — Находись рядом, сержант.

Моторы взвыли на форсаже, самолёт покатил, с ходу взял разбег и поднялся в тёмное небо...

Мстислав Николаевич Богданов из Кишинёва, сослуживец Турина по отряду, дополнил его рассказ о тех днях.

В один из обстрелов немецкая мина взорвалась совсем рядом, и Богданову просто повезло, что уцелел. В полевом госпитале, в штольне, при свете свечей его тело резали во многих местах, извлекая осколки.

Пришёл он в себя лишь на следующий день, и первое, что отметило пробуждающееся сознание было склонённое девичье лицо и зелёные петлицы на гимнастёрке.

   — Пи-ить, — попросил он, и девушка стала поить его из ложечки, наливая воду из фляги.

Раненых было много. Они лежали не только на грубо сколоченных лежаках, но и на полу, оставляя в штольне неширокий проход. Когда авиация бомбила, земля содрогалась, сверху сыпалось, и многие думали: ещё немного — и потолок обрушится прямо на них.

Их успокаивала медицинская сестра Марина, носившая, как и все, выгоревшую от солнца, белёсую гимнастёрку с зелёными петлицами на воротнике.

Она работала за десятерых: помогала при операциях, делала перевязки, кормила, поила, ухаживала, будто родная мать. Почему-то к Славе она проявила особое внимание, называла его «Мой братик».

Но вскоре она пропала: собрав фляги, пошла к роднику, бьющему у моря, и не вернулась. Раненым казалось, что они осиротели. Эх, Марина, Марина...

Чудом удалось Мстиславу Николаевичу выбраться на «Большую землю». Наведывавшийся в госпиталь незнакомый морской капитан вгляделся в него:

   — Это не ты ли был в Григорьевке под Одессой, когда на катере я вывозил десантников из немецкого тыла?

   — Было такое дело. Со мной ещё находились Негреба, Перепелица, Королев.

   — Точно, братишка! Тогда тебе повезло. У меня на катере есть одно свободное место. Считай, что оно твоё.

С капитаном были два краснофлотца. Они подхватили Богданова под руки и потащили к берегу. От боли он стонал, кусал губы, но терпел. Не помнит, как вышли к бухте. Но один момент врезался в память. У моря в прибрежных камнях лежали убитые. Сколько? Много. И вдруг он увидел девичьи ноги в аккуратных сапожках. Они лежали на камнях, а тело смывали волны. В глаза бросились зелёные петлицы с бронзовой медицинской эмблемой.

   — Постой, — прохрипел он матросам.

   — Что, братишка, больно? — участливо спросил один.

   — Дай отдышаться...

В ночь на 2 июля в небольшую бухту Казачью вошли два эсминца. Один, застопорив ход, остался на фарватере, второй с притушенными огнями направился к причалу.

Причал из брёвен соорудили сапёры ещё в прошлое лето. Сюда морем прибывали необходимые для авиации грузы. Полевой аэродром Херсона был рядом. Теперь же с этого причала эсминцы должны были взять людей и доставить их на Большую землю.

   — Не теснитесь! Отойти! Корабли примут всех! — призывали к порядку офицеры комендантской службы.

Но оттеснить людей с причала не удавалось, и на берегу было полно ожидающих.

Чёрная тень эсминца медленно приближалась, пространство, отделяющее его от причала, сокращалось с каждой минутой.

   — Самый тихий! — слышалось с капитанского мостика. — Взять концы!

С палубы полетели канаты. Вахтенные матросы подтянули к борту трап. Корабль был совсем близко. Отчаянные головы уже приготовились перемахнуть на борт, чтобы первыми занять укромные уголки.

И вдруг корабль бортом ударил причал. Под ногами предательски затрещало, скобы, соединявшие сваи вылетели из гнёзд, под тяжестью причал начал медленно клониться. Толпа подалась вспять, но задние продолжали напирать, и все, кто ожидал посадки, покатились прямо в воду. Падали друг на друга с оружием, вещмешками, со скатками шинелей через плечо. Причал рухнул.

   — Принять людей из воды! — скомандовал с мостика капитан.

С борта полетели спасательные круги, канаты, верёвочные трапы.

Услышав голос капитана, находившиеся на берегу бросились в море и поплыли к эсминцу. В воде оказались сотни людей на брёвнах, щитах, спасательных кругах...

А Гурин выбирался из Херсонеса на обычной автомобильной камере от ЗИСа. Она подвернулась, когда он уже потерял всякую надежду выбраться. Он увидел её случайно: заметил, что под камнем что-то чернеет. Он отвалил глыбу и увидел камеру, совсем новую, со следами талька, с маслянистым колпачком на ниппеле, перевязанную бечевой. Не иначе, как кто-то надеялся пуститься на ней в далёкое плавание. На такой вот посудине Гурин мальчишкой безбоязненно заплывал в широкий Амур.

Недолго размышляя, он выпотрошил противогазную сумку и вместо маски и металлической банки-фильтра затолкал в неё находку.

К исходу 2 июля противнику удалось на одном участке прорваться к морю. Танки вышли к самому краю кручи и открыли из пушек огонь. Вскоре к ним подкатили автомобили, из них посыпались автоматчики.

   — Давай к морю, пока не поздно, — сказал Гурину Пётр Судак. — Там найдём своих.

Не раздумывая, они спустились по канатам.

Над ними с ровным гулом летали самолёты и методично сбрасывали осветительные бомбы. Подвешенные на парашютах, они падали так медленно, что казались недвижимыми. Они ярко освещали берег и море, и в этом свете чёрными тенями скользили «мессершмиты», от которых убегали голубые трассы пулемётных очередей. Неподалёку трое красноармейцев сколачивали из досок плот.

   — Послушай, Пётр, я поплыву, — пришло к Гурину решение. — У меня вот она, камера.

   — Да ты что! Заплывёшь, а вдруг она скиснет: что делать будешь? Ко дну?

   — Там видно будет. Бери мой автомат, гранаты. Себе оставлю трофейный, «вальтер».

Он начал надувать камеру. Когда она стала тугой, навинтил на ниппель колпачок, разделся до трусов и накинул на шею шнурок с пистолетом. Прежде чем войти в море, напился воды из родничка.

   — Ну, пошёл! — подал он себе знакомую команду, по которой не раз покидал самолёт, прыгая с парашютом.

Отталкивая плавающие трупы, Виктор Евгеньевич вошёл в воду, лёг на камеру, поправил висевший на шее «вальтер» и поплыл, стараясь выбраться подальше в море.

Постепенно звуки стрельбы отдалились, стал тише самолётный гул и явственней плескалась о камеру морская волна. Ещё там, на берегу, он определил, как будет плыть. Вначале нужно держать курс на восток, на мыс Фиолент и даже дальше, а уж потом выбраться к берегу, к Ялтинскому шоссе, и там уходить в горы, к партизанам.

Плавал Гурин хорошо, физически был крепок. К тому же камера внушала надежду. В полной уверенности на успех он удалялся всё дальше и дальше, погружаясь всё глубже во мрак ночи.

Однако усталость брала своё, сказывались напряжённость последних дней и бессонные ночи. Порой он, продолжая работать руками, будто куда-то проваливался и тут же, как от толчка, пробуждался и начинал энергичней двигать руками, как бы навёрстывая упущенное. «Только бы не свалиться с камеры, тогда в такой темени её не увидишь, да и течение унесёт, не догонишь...» — повторял он.

Гурин всё чаще и чаще неподвижно лежал, давая отдых одеревеневшим рукам, ногам и всему телу, которое казалось чужим. Он чувствовал в плечах тяжесть, будто на них висели пудовые гири. Убаюкивали мерные шлепки волн по камере.

В небе мерцали звёзды — большие, яркие. Гурину представлялось: ночи не будет конца. «Надо плыть, — приказывал он себе. — Плыть». Он попытался определить, где берег, и не нашёл его. Тогда он попробовал сориентироваться по звёздам. Нашёл Медведицу, Полярную звезду... Слава Богу. «А вдруг камера не выдержит? » — стрельнула несуразная мысль. Он тут же начал искать колпачок ниппеля, нашёл его, подвернул потуже.

По наступающей свежести, ветру и чуть дрогнувшей тьме Гурин понял, что ночь пошла на убыль. Стал подсчитывать, сколько же времени он провёл в воде: пять... а может, шесть часов.

Он закрыл глаза — и провалился. Проснувшись, судорожно ухватился за камеру, оглянулся. Ему почудился в плеске волн человеческий голос. «Что это? Галлюцинация?..» — подумал он.

Брезжил рассвет, скрывая даль, курился лёгкий туман.

   — Эй! Плыви быстрей! — послышалось опять.

Оглянувшись ещё раз, увидел в тумане тёмный силуэт высокой рубки. «Неужели подводная лодка?!»

   — Да плыви же!

Выбиваясь из последних сил, он поплыл на спасительный голос. Ему протянули багор, и он с трудом выбрался на холодную поверхность лодки.

   — Откуда плыл? — спросил моряк.

   — Из Херсонеса.

   — Да ну! Считай, что тебе повезло. Спускайся вниз, сейчас уйдём на глубину...

Много позже к Виктору Евгеньевичу приезжал вице-адмирал Азаров, в ту пору член Военного совета Черноморского флота. Рассказывал, что, листал в архиве вахтенный журнал подводной лодки «Щ-203», он прочитал запись о принятии на борт в открытом море старшего сержанта Гурина из особой севастопольской группы.

А в Новороссийске, куда на четвёртые сутки пришла подводная лодка, Виктор Евгеньевич прочёл в газете Черноморского флота приказ о награждении отличившихся севастопольцев. В их списке нашёл и себя: он удостоился боевого ордена Красного Знамени...

По-иному сложилась судьба у Владимира Ипполитовича Мищенко. Вначале он действовал в Херсонесе в группе полкового комиссара Михайлова. А когда 2 июля тот погиб, Мищенко и ещё несколько бойцов решили пробираться к генералу Новикову, который оставался на Херсонесе старшим. Его командный пункт располагался в штольнях артиллерийской батареи.

Адъютант генерала лейтенант Василий Мысин узнал Мищенко: они сидели за одним столом в ростовском техникуме.

   — Чем, Володя, тебе помочь? Вас сколько? Четверо? Сейчас принесу консервы, хлеба нет...

   — Патроны ещё неси да гранаты.

Адъютант вернулся с банками консервов и с укупоркой автоматных патронов.

   — Вот всё, чем могу помочь, — сказал Василий, словно бы извиняясь.

Через час они уже находились в боевой цепи, отбиваясь от настойчивых атак противника.

   — Особенно ожесточённые бои разгорелись 4 июля, — говорил Владимир Ипполитович. — Под прикрытием самолётов, танков, артиллерии немцы рвались к берегу, используя не занятые нами промежутки. К полудню боевая линия проходила вблизи моря. Мы отстреливались, дорожа каждым патроном.

Группа оказалась оттеснённой к «подкаменному» госпиталю, переполненному ранеными.

   — Братцы, товарищи, уходите! — взмолился главный врач. — Не дай Бог, фрицы застанут вас здесь. Всех расстреляют, не пощадят и раненых. Уходите!

И они ушли. Их последним рубежом была небольшая бухточка с навороченными в море камнями. Бойцов оставалось не более полусотни, в руках пистолеты, автоматы да винтовки. Гранат не было. От наседавшего врага отстреливались уже в воде. Кто-то пытался плыть, но их косили автоматные очереди, иные кончали с собой.

Удалось спастись в этом аду Мищенко и Ивану Москалику. Они скрылись в камнях, долго выжидали, а потом убрались прочь подальше от этой злосчастной бухточки.

Но немцы уже вышли к морю на всём протяжении полуострова. Автоматчики прочёсывали берег.

— Шнель, шнель! — подгоняли они обезоруженных севастопольцев, направляя их вверх по косогору. Невдалеке стояли танки и бронетранспортёры...

Позже, подводя итоги боев в Крыму, командующий 11-й немецкой армии фельдмаршал Манштейн напишет: «Остатки Приморской армии попытались укрыться в больших пещерах, расположенных в крутых берегах Херсонесского полуострова, напрасно ожидая своей эвакуации. Когда они 4 июля сдались, только из района крайней оконечности полуострова вышло около 30 000 человек».

Группе десантников, которой командовал старший лейтенант Квариани, разрешено было эвакуироваться с мыса Херсонес в ночь с 1 на 2 июля. Подошли шесть катеров. Все поспешно сели и тут же вышли в море. Катера шли в кильватере, направляясь в Новороссийск. От перегрузки моторы работали с перебоями, часто глохли. А на рассвете катера обнаружила немецкая авиация, стала бомбить, обстреливать из пулемёта. Появились раненые, убитые, к довершению всего оказался повреждённым мотор. Рулевой повернул к берегу, к домам Алушты. Полузатопленный катер кое-как дотянул до берега.

Тут всех, в том числе и Петра Судака, пленили итальянцы. Вначале десантники попали в Херсонскую тюрьму, а потом эшелон направили в Северную Италию. Там Квариани удалось бежать, попасть к партизанам, и до конца войны он сражался в отряде, командуя автоматной ротой.

Возвратясь на родину в 1947 году, Валериан Константинович не застал мать в живых. Она умерла от горя, не выпустив из рук его последнее письмо, которое он отправил из Херсонеса самолётом в ночь на 1 июля.

Подобную участь пришлось испытать и легендарному Михаилу Негребе. Он тоже оказался в плену, в Австрии, в концлагере «Линц-3». Весной 1945-го он с группой товарищей решил бежать.

Охладительная система металлургического завода, где они работали, выходила к Дунаю. Они воспользовались ею. Спустившись в колодец, закрыли за собой люк, и поток вынес их в Дунай.

Беглецы долго плыли в реке, ухватившись за брёвна. Лишь с наступлением темноты, вконец обессиленные, они выползли на берег и забрались в сарай.

Там их и взяли. Били нещадно: кулаками, прикладами, сапогами. Привезли в лагерь полуживыми, бросили у лазарета, чтобы наутро повесить. Виселица была сооружена, верёвки с петлёй перекинуты.

Но Негребе повезло. Ночью в лазарете умер больной, и знакомый врач надел на него куртку Михаила с его лагерным номером.

А потом было освобождение, только недолгое. Горькая чаша не миновала ни Квариани, ни Судака, ни Негребу — никого, кто побывал в плену. Был суд, и была долгая ссылка...

За сражением в Крыму следил весь мир. Советские воины с честью выдержали 250-дневную осаду города-героя Севастополя. Защищая его, моряки-десантники показали образцы воинского мастерства, стойкости, мужества, преданности Родине. Известный английский историк и журналист Александр Берт отмечал, что «падение Севастополя было одним из самых славных русских поражений за всю советско-германскую войну».

Теперь моряков-десантников, переброшенных на черноморский берег, ожидали не менее трудные дела в защите Кавказа.

 

В логове «Оборотня»

Сбросив скорость и выпустив шасси, самолёт пошёл на посадку. Это был «Кондор» — личный самолёт Гитлера. Четырёхмоторный, с широко раскинутыми крыльями, он и в самом деле походил на пернатого хищника с выброшенными вперёд лапами.

Пробежав по бетонной полосе, самолёт подкатил к месту стоянки. Распахнулась дверь, и в ней показался сам фюрер в наброшенном на плечи кожаном реглане.

   — С благополучным прибытием, — приветствовал шефа его адъютант Шмундт.

Недавно он стал генералом, и его вид был безукоризненным: отутюженный мундир, сияющие пуговицы, на штиблетах ни пылинки.

   — Как погода? — прибывший окинул взглядом недалёкий лес. — Всё туманы да сырость?

Зная, что шеф не любил это место, Шмундт нашёлся с ответом:

   — Ко всему ещё льют дожди. Здесь не в родном фатерлянде.

Это была новая ставка вермахта, находившаяся на Украине, в пятнадцати километрах от Винницы.

Новый лагерь условно назвали «Вервольф», что в переводе означало «Оборотень». В нем оборудовали подземные бетонные сооружения, бараки для служб, коттедж для фюрера. Это был далеко не восточнопрусский «Вольф-шанце», но отсюда было ближе к войскам, ушедшим к Волге, к кавказским перевалам, к берегам Чёрного моря.

Устало откинувшись, Гитлер смотрел невидящим взглядом на бегущую под колеса серую ленту асфальта, на мелькавшие деревья придорожной посадки. Вспомнились Берлин, до предела заполненный «Спортпалас», рёв тысячной толпы, прерывавший его речь. Он выступал там два дня назад, 30 сентября.

   — Никто не может вырвать у нас победу! Никакая сила не способна сделать это! — бросал он в зал, возбуждая себя и людей. — Мы завершим войну величайшей победой! Что же касается Сталинграда, то этот важнейший стратегический пункт, носящий имя большевистского лидера, не сегодня завтра падёт! Город будет стёрт с лица земли! Окончательно! Бесповоротно! Мы лишим коммунизм его святыни! С того места, где стоит немецкий солдат, никто и ничто его не столкнёт! Пройдёт немного времени, и немецкая армия двинется победным маршем дальше — за Волгу и в Закавказье. Оттуда рукой подать до Индии и Ближнего Востока!

Обезумевшая толпа бурно хлопала, топала ногами, ревела:

   — Веди нас, фюрер!.. Мы верны тебе!.. Хайль! Хайль!

Словно наяву Гитлеру представились огромный зал и неистовство заполнивших его людей. «Германия превыше всего!» — звучало в ушах.

У коттеджа маячил адъютант майор Энгель с овчаркой. Породистый пёс, завидев хозяина, с лаем бросился к нему.

   — Ах ты, Блонди! Ах, собака! — Гитлер хлопал её по тугому загривку. — Приехал я, приехал... Ну перестань! На место!

Майор схватил овчарку за ошейник, рванул к себе.

   — А что Цейтцлер? Где он?

   — Он ждёт, мой фюрер! — отвечал адъютант.

Генерал Цейтцлер в высокой должности начальника Генерального штаба сухопутных войск был недавно. Он сменил многоопытного Гальдера, к которому фюрер неожиданно проявил нетерпимость. Год назад Цейтцлер был полковником, начальником штаба танковой армии Клейста. Потом его направили во Францию, к фельдмаршалу Рунштедту. А затем последовало повышение, которое ему не снилось и в самом сладком сне. Теперь он каждый день докладывал фюреру и обсуждал дела на важнейшем Восточном фронте.

   — Какую погоду обещают на вечер? — спросил фюрер адъютанта, направляясь в кабинет.

   — Духоту и комаров. Скорей бы похолодало. Да, погода здесь отвратительная.

Небольшого роста, полноватый, с круглой лысеющей головой и румянцем на щеках, Цейтцлер не вошёл, а вкатился. Овчарка злобно зарычала, шерсть на загривке вздыбилась.

Отрапортовав, Цейтцлер достал из портфеля карту, разложил её на столе. На ней умелой рукой были выведены красные и синие линии, надписи, стрелы. Они изображали положение войск на боевых участках Восточного фронта.

   — Какое тут положение? — Гитлер ткнул пальцем в обозначенный город у Волги.

Сталинград. Он избегал произносить это название и не терпел, когда другие произносили его.

   — Фельдмаршалы Вейхс и Паулюс доносят, что наступление приостановлено на отдельных участках из-за нехватки и утомления войск. На северном фланге русские сумели вклиниться в наши позиции на небольшую глубину.

   — Это детали. Продвигается ли Паулюс? Где? На каких участках?

   — У тракторного завода и у артиллерийского, называемого «Баррикады». В последнем донесении он пишет: «Ожесточённые бои в Верхнем посёлке этого завода... Части танковой и пехотной дивизий проникли в западную часть Спартаковки и заняли группу домов...»

   — Как Спартаковки?! — воскликнул Гитлер. — Три дня назад они донесли о взятии Спартаковки! А сегодня вдруг в неё только проникли!

В раздражении он оттолкнул от себя карту. В кабинете воцарилась тишина. На лбу Цейтцлера выступила испарина, он побагровел.

   — Разберитесь, Цейтцлер. Заставьте отвечать за каждое слово донесения. И ещё: потребуйте от моего имени, чтобы Паулюс принял самые решительные меры с выходом войск к Волге. Она должна быть нами перекрыта! Бросьте туда авиацию! Ни один русский пароход, ни одна баржа не должны передвигаться по реке! Выслеживать их — и топить! Топить безжалостно!

   — Слушаюсь. Сейчас передам ваши указания.

   — А что на Кавказе? Какая там обстановка?

Цейтцлер поспешно развернул новую карту.

   — Правофланговые дивизии 17-й армии Руоффа завязли у Новороссийска...

   — Что значит «завязли»? — недовольно спросил Гитлер.

   — Они втянуты в затяжные бои... Здесь... И здесь... — указал карандашом на карте генерал.

Дивизии Руоффа и в самом деле завязли у моря. Предназначенные для наступления вдоль Черноморского побережья к Туапсе, они повсюду встречали яростное сопротивление русских войск. Те не только отбивали атаки, но и контратаковали, нанося немецким частям существенные потери.

   — У Туапсе были предприняты попытки прорваться к морю, но смогли лишь незначительно продвинуться.

   — Паулюс доносит о незначительном продвижении, и Руофф тоже о том. Они сговорились, что ли? Врут оба!

   — Так указано в последних сводках...

   — Руофф — дипломат. Он всегда много обещает, но мало делает. Сколько дивизий у него под Туапсе? Шесть! Это совсем немало, он топчется! Туапсе нам сейчас весьма важен. Через город идёт черноморская дорога к Батуми. Займём его — и русский флот в западне, он теряет все базы. Кроме того, со взятием Туапсе открываются предпосылки окружения русских у Новороссийска. Об этом я давно твердил Листу, но он ничего не понял. Вместо того чтобы создать у Туапсе решительное превосходство в силах, он бросил горный корпус Конрада на перевалы, в снега. Теперь там две наши лучшие дивизии занимаются тем, что откапывают себя из-под снега и расчищают дороги!

Гитлер говорил, распаляя себя всё сильней. Цейтцлер, стоя перед ним, угодливо кивал, поддакивал. Улучив момент, он вдруг заявил:

   — Со взятием Туапсе мы высвобождаем по меньшей мере четыре, а возможно, и пять дивизий. По черноморской дороге в состоянии наступать только одна дивизия, остальные окажутся в резерве.

   — Совершенно верно, Цейтцлер. Вы мыслите правильно.

Гитлер неожиданно замолк, словно вспомнил о чём-то, поспешно нажал кнопку звонка. В дверях тотчас вырос генерал-адъютант.

   — Шмундт, мне нужен генерал Штудент.

   — Он в Берлине, мой фюрер.

   — Завтра он должен быть здесь...

 

Генерал Штудент

В назначенный час он прибыл в ставку «Вервольф». Генерал слыл знатоком воздушно-десантных дел, командовал парашютными частями рейха.

Ему было далеко за пятьдесят, но он не утратил спортивной выправки: сухощаво-поджарый, с гладким зачёсом седых волос. В армии Штудент служил с одиннадцати лет, юнцом был отдан в кадетскую школу. Потом была служба в егерском батальоне, из которого он, лейтенант, подался в авиацию, стал лётчиком. В годы Первой мировой войны прославился дерзкими полётами. В одном из них он получил тяжёлое ранение, после которого летать уже не смог. Став офицером пехоты, Штудент, однако, не прервал связи с лётным делом: освоил полёты на планере, совершил прыжки с парашютом. Познакомившись с ним, президент Германии Гинденбург удостоил его приёмом в своей резиденции. В чине подполковника Штудента перевели в Берлин, в министерство авиации. С приходом к власти Гитлера он завоевал его благосклонность.

Когда готовился захват Чехословакии, генерал Штудент предложил осуществить воздушно-десантную операцию. «Только для этого нужно специальное соединение, как минимум — дивизия», — заключил он. «Так создайте!» — сказал Гитлер. И такая дивизия была создана. В ней имелись парашютные полки и один планерный, предназначенный для транспортировки десантников и грузов по воздуху. В целях маскировки её назвали 7-й авиадивизией.

Командовать ею поручили генералу Штуденту.

Среди проведённых воздушно-десантных операций, в которых участвовала авиадивизия, наиболее значительной была операция по захвату острова Крит в Средиземном море. Она состоялась за месяц до нападения на Советский Союз.

20 мая 1941 года. На исходе ночи по команде генерала Штудента с греческих аэродромов поднялись эскадрильи бомбардировщиков и транспортных самолётов. Взлетев, они брали курс к Эгейскому морю, на остров Крит. Там находился 30-тысячный гарнизон английских войск..

Первыми нанесли удар пикирующие бомбардировщики. Включив для устрашения сирены, они мчались к земле, стреляя из пушек и пулемётов, а перед самым выходом из сумасшедшего пике сбрасывали на цель бомбы — и не промахивались.

Самолёты шли волнами, одна за другой. Казалось, им не будет конца. Землю окутали густые облака дыма и пыли. Были искромсаны и уничтожены укрепления, заграждения и укрытия, сметены зенитные орудия и пулемёты, очень опасные для транспортных самолётов, ликвидированы наблюдательные пункты и узлы связи, рассеян личный состав подразделений. Страх и ужас охватили солдат.

Когда бомбардировщики улетели, показались трёхмоторные транспортные самолёты. В них находились парашютисты. К тому же эти самолёты буксировали заполненные десантниками планеры. Более пятисот самолётов составили первый десантный эшелон.

Но, как ни сильна была бомбардировка английских позиций, уничтожить всё живое не удалось. С земли загрохотали орудия, частыми строчками стреляли счетверенные пулемётные установки. Небо покрылось пухлыми облачками разрывов.

Однако самолёты продолжали лететь. С них сыпались и сыпались быстро падающие к земле точки, над которыми потом вспыхивали белые купола парашютов. Круто скользили вниз планеры, стараясь быстрей достигнуть земли. Там было спасение для находящихся в них солдат.

Некоторые самолёты с долгим следом чёрного дыма и огня стремительно неслись к земле и на ней взрывались.

А небо меж тем усеивали сотни и сотни куполов, и с появлением новых самолётов куполов становилось всё больше.

На земле кипел бой. Первые парашютисты схватились с англичанами и отчаянно дрались.

Успех операции висел на волоске. Прояви солдаты гарнизонов большее упорство, и начальный триумф немецких десантников растаял бы. Мир тогда наверняка узнал бы, непобедимость немецкой армии не более, чем миф. Но английские солдаты не выдержали, не смогли оказать достойное сопротивление.

Наконец на шестые сутки боев немецкое командование сообщило о своей победе. И тут ударила в литавры гитлеровская пропаганда. В газетах, журналах, по радио говорили об операции, какой ещё никогда в мире не проводили. Восхваляли дерзость и отвагу десантников. Отводя главную роль парашютистам 7-й авиадивизии, красок не жалели...

Позже отряды дивизии десантировались при захвате Бельгии и других стран Европы. И при вторжении в Россию не обошлось без их участия.

О понесённых потерях старательно умалчивалось. А они были немалые: только парашютистов погибло более трёх с половиной тысяч. Было уничтожено двести немецких самолётов, и ещё сто пятьдесят оказались повреждёнными.

Узнав о таких потерях, Гитлер объявил, что время десантных операций прошло, что потери эти больше, чем за всю кампанию на Балканах. Тем не менее многие участники операции, и первым генерал Штудент, были награждены рыцарскими крестами.

В начале войны с Советским Союзом генерал Штудент находился в тени. Но, когда планировали операцию «Эдельвейс» по захвату Кавказа, о десантниках вспомнили. Предполагалось выбросить парашютистов для захвата нефтяных промыслов Майкопа, Грозного, Малгобека. Операцию условно назвали «Шамиль». Однако осуществлять её не пришлось. Танковые и моторизованные дивизии Клейста продвигались столь успешно, что услуги Штудента не понадобились.

Теперь о нём вспомнили снова.

   — Штудент, я намерен провести на Черноморском побережье воздушно-десантную операцию, — заявил Гитлер. — Полагаю, придётся использовать 7-ю авиадивизию. Где сейчас она?

   — На Балканах, мой фюрер.

   — Немедля направить её в Крым. Цейтцлер организует переброску.

С овладением Крыма немецкие войска получали выгодный плацдарм для безопасного и кратчайшего пути к Кавказскому побережью. Ныне самолёты должны были доставить десантников с крымских аэродромов к Батуми.

План подобной операции Штудент предлагал ещё летом, но он был отвергнут.

Решительным шагом Гитлер направился к карте.

   — Мне нужна черноморская дорога! Вся! От Новороссийска до Батуми! Как только русские дрогнут у Новороссийска и Туапсе, немедленно должен быть сброшен на Батуми и дорогу воздушный десант. Понятно, генерал? Вам надлежит в считанные дни подготовить операцию. По прибытии дивизии в Крым ей следует находиться в постоянной готовности. По захвату Батуми десантникам предстоит совершить второй прыжок — к Баку. Там надо захватить нефтяные промыслы и нефтеперегонные заводы. Таков в общих чертах замысел операции. Понятно?

   — Мой фюрер, необходимо будет надёжное прикрытие наших Самолётов истребительной авиацией, особенно в районах десантирования, — заявил Штудент.

   — Полагаю, что для этого нужно сосредоточить наши истребители в районе Краснодара, — пояснил Цейтцлер.

   — Это ваша забота, — отмахнулся Гитлер.

   — Мой фюрер, а какова роль армии Манштейна — я имею в виду 11-ю армию? — осмелился спросить Штудент.

   — За ней дело не станет. Вы, генерал, обязаны обеспечить ей успех. За неделю она переправится из Крыма на Тамань и завершит начатую операцию на Кавказе.

Заканчивая разговор со Штудентом, Гитлер помпезно произнёс:

   — Операция «Двойной прыжок» откроет путь немецкому солдату не только в Закавказье, но и в Индию, и на Ближний Восток.

 

Двойной прыжок

В отличие от других начальников, предпочитавших давать указания и подписывать документы, генерал Штудент не сторонился черновой работы, которую должны делать офицеры штаба. Теперь, понимая важность предстоящей операции, он сам продумал её замысел, сам произвёл необходимые расчёты, сделал намётки следующих после десантирования задач.

И вот план готов. Генерал мысленно представил, как накануне вылета десанта сотни бомбардировщиков и штурмовиков 4-го воздушного флота генерала Рихтгофена нанесут удары по зенитным батареям русских у побережья, по мостам связи и другим важным объектам. А потом с крымских аэродромов поднимутся эскадрильи транспортных самолётов с парашютистами. Это будет, конечно, ночью. В боевом порядке, строго выдерживая интервалы во времени, они полетят через Чёрное море к кавказскому берегу.

Самолёты достигнут его прежде, чем солнечный луч вспыхнет над горизонтом. Тысячи парашютистов обрушатся сверху на спящую землю. Они захватят аэродромы, узлы связи, мосты, перекроют железную дорогу и шоссе, что тянутся вдоль моря и ведут в Закавказье.

Но это не всё. В ближайшие двое-трое суток в Батумский порт войдут транспорты из Крыма с войсками и тяжёлой техникой 11-й армии фельдмаршала Манштейна. После захвата Севастополя армия стоит без дела. Манштейн сейчас ждёт приказа, и он несомненно последует.

Высадившись в Батуми, эти войска разовьют успех десантников, ударят по Тбилиси. Оттуда по Военно-Грузинской дороге они поспешат к Владикавказу, чтобы нанести удар по советским войскам с тыла.

Достижение десанта будет столь значительным, что находящиеся в полной готовности войска Турции не посмеют не выполнить требования фюрера о вступлении в войну. Все двадцать шесть турецких дивизий станут союзниками вермахта, выступят против русской армии.

В плане Штудент предусмотрел всё. Если в районе Батуми десантники потерпят поражение, то они укроются в Турции. Близость границы спасёт их от разгрома и уничтожения.

И в Баку первыми ворвутся десантники. Их доставят сюда не тихоходные «юнкерсы», а скоростные транспортные «хейнкели». Они перебросят десантников за какие-то два часа. И парашютисты захватят целыми и невредимыми промыслы и нефтеперерабатывающие заводы. Они обеспечат германскую армию горючим, необходимым для победы.

Штудент верил в успех операции, знал, что десантники выполнят задачу, какой бы трудной она ни была. Он, как заботливый хозяин, выпестовал десантные войска рейха и уверен в них.

План десантирования Штудент докладывал самому Гитлеру. При этом присутствовали генерал Цейтцлер, авиационный генерал и ещё три высоких чина.

   — Я утверждаю замысел, — сказал Гитлер, когда десантный генерал кончил докладывать. — Все вопросы согласуйте с Цейтцлером и со штабом Геринга. Десантную дивизию немедля перебросить в Крым. Туда же направляйте и самолёты.

   — Так точно!.. Яволь!.. Будет исполнено! — согласно вторили генералы.

   — Дивизия должна находиться в полной готовности. Как только русские дрогнут у Новороссийска и Туапсе и там обозначится наш успех, десантируем дивизию на черноморский берег.

   — Не исключено, мой фюрер, что успех обозначится и за Клухорским перевалом, — подал голос Цейтцлер и ткнул карандашом в карту, туда, через Кавказский хребет, тянулась Военно-Сухумская дорога. — Там альпийская дивизия генерала Ланца продвинулась далеко к морю. До Сухуми остаётся всего полсотни километров.

   — Совершенно верно. Это может произойти и там, — согласился Гитлер. — Словом, 7-я авиадивизия — козырная карта. Ею мы пойдём в решающий момент, а потому она должна находиться в постоянной готовности! — Повторил он.

Выполняя приказ Ставки, командующий авиацией юга генерал Рихтгофен перебазировал лучшие истребительные эскадрильи к побережью. Основным местом их сосредоточения стал майкопский аэродром. Советской разведке удалось установить, что там располагалось более пятидесяти истребителей прикрытия, «мессершмитов» последней конструкции.

Стало также известно и о появлении в Крыму 7-й авиадивизии. Крымских подпольщиков обязали установить места нахождения её полков и штабов и выяснить цель их переброски в район Симферополя.

К этому времени для Красной армии сложилась нелёгкая обстановка. Шли напряжённые бои под Новороссийском и Туапсе, не прекращались схватки и в заоблачной выси перевалов Кавказа. Наши части стойко удерживали боевые рубежи, отражая попытки противника прорваться к недалёкому Чёрному морю. Жестокие бои происходили в Сталинграде. Там враг, неся огромные потери, никак не мог овладеть городом и перекрыть Волгу.

Командующему военно-воздушными силами Черноморского флота генералу Ермаченкову ставилась задача уничтожить на майкопском аэродроме немецкие истребители. Для выполнения этой трудной задачи был разработан такой план. Первыми до наступления темноты по аэродрому должны были нанести удар бомбардировщики. Ликвидировав зенитную артиллерию и прожекторы, они также создавали бы очаги пожара вблизи аэродрома. Затем налетали штурмовики и поражали цели на самом аэродроме. И уже потом появлялись транспортные самолёты с парашютистами-десантниками, чтобы завершить уничтожение вражеских самолётов.

Отряд смельчаков создавался из особой, специального назначения роты моряков-черноморцев, которой командовал капитан Орлов.

После укомплектования отряда все участники начали усиленно готовиться к выполнению нелёгкой задачи. Каждый совершил тренировочные парашютные прыжки днём и ночью, с оружием и в полном боевом снаряжении. Отработали действия на местности в ночных условиях. На аэродром доставили сбитый «мессершмитт» и ознакомились с его устройством, расположением топливных баков и способом их поджога. Каждому десантнику дали специальный топорик и термитные бомбы. При сгорании они плавили металл обшивки. По аэрофотоснимкам участники получили представление о местах нахождения самолётов на аэродроме.

По плану операция должна была продолжаться двадцать минут, затем по сигналу ракетой десантники отходили в направлении недалёких гор. В отряде были два партизана-проводника, знающие местность.

За несколько часов до вылета транспортных самолётов с десантниками группы нашей бомбардировочной и штурмовой авиации совершили налёт на аэродром. Столбы огня поднялись в небо, создав световые ориентиры. Дополнительным ориентиром был пожар на самом аэродроме.

 

Огненный десант

Отряд уходил на задание в ночь на 23 октября 1942 года. Вначале поднялся с десантниками на борту четырёхмоторный бомбардировщик ТБ-3, управляемый капитаном Гавриловым. Натужно гремя мощными двигателями, самолёт низко пролетел над притихшим посёлком, зашёл далеко в море и там, описав широкое полукружие, развернулся и стал набирать высоту. Словно прощаясь, он мигнул цветными точками бортовых огней, и гул начал постепенно удаляться.

За ним взлетел транспортный двухмоторный ЛИ-2 лётчика Малиновского, и тоже с десантниками. Луна светила в полную силу, и самолёт казался большой чёрной тенью с красными и зелёными точками на концах крыльев и хвосте. Пролетев над посёлком, он сделал в море разворот и поспешил вдогонку за первым, ушедшим в сторону Кавказского хребта. Они летели намеченным курсом к Майкопу.

Восемнадцать десантников составляли группу прикрытия. Старший — Георгий Чмыга.

Десантникам группы надо было прыгать первыми. Приземлившись, они должны были ликвидировать охрану и вместе с летевшей на бомбардировщике диверсионной группой уничтожить самолёты врага.

С убаюкивающим гулом самолёты продолжали лететь, приближая десантников к цели. Обогнав бомбардировщик, ЛИ-2 первым приблизился к аэродрому.

— Приготовиться!

Из кабины выглянул штурман, и сразу всё пришло в движение. Десантники поднялись, поправляя снаряжение и парашюты. На передней стенке вспыхнула красная лампочка, взвыла сирена.

Расталкивая всех, к двери спешил штурман. Он ударил по рычагу дверного запора, дёрнул ручку, дверь распахнулась, и в самолёт ворвался вихрь.

В тот же миг метавшийся где-то в стороне луч прожектора настиг самолёт, и стало светло, как днём. В дверь было видно, как внизу, на земле, часто вспыхивало и мерцало, вверх неслись огненные трассы. Даже услышали, как несколько очередей попало в фюзеляж и кто-то вскрикнул.

Смолкнувшая сирена снова заревела, но уже прерывистыми, бьющими по нервам торопящими гудками. Ей в такт замигала красная лампочка.

   — Пошё-ёл!

Перепелица и Пасюк бросились к дверям и одновременно скрылись в освещённом проёме. За ними прыгнули Муравьев и Бережной, Гурома и Сотников.

   — Не мешка-ай! — торопил штурман. — Пошё-ёл!

Сержант Чмыга едва шагнул, как встречный поток вырвал его из самолёта и отшвырнул. Лежавшая на кольце рука дёрнулась, но в самый последний миг он удержался, чтобы не раскрыть парашют. Он падал, освещённый прожектором, и с трудом сдерживал руку.

   — Четыре... пять... шесть, — мысленно отсчитывал он секунды свободного падения.

Он падал, а луч словно сопровождал его. И ещё он видел приближающуюся землю и на ней серебристые тела самолётов, строения, огненные вспышки.

Чмыга рванул кольцо, когда ему показалось, что дальше падать нельзя. Едва парашют распустился, как пули защёлкали по упругому полотнищу купола. Тогда он вспомнил про свой автомат и, перенеся его из-за плеча на грудь, пустил длинную очередь по одной из вспышек.

   — Получай, гад!..

Иван Гурома — второй номер пулемётного расчёта. У наводчика Николая Сотникова пулемёт «дегтярь», а у Гуромы снаряженные патронами диски. И патронов он взял россыпью про запас, за счёт продуктов. «С харчем как-нибудь обойдусь, было бы чем отстреливаться», — решил тогда десантник.

Оба прыгали одновременно, в две двери, чтобы быстрей встретиться на земле. Они ещё под куполами до самой земли следили друг за другом.

Когда Гурома приземлился и подбежал к Сотникову, тот уже лежал за пулемётом.

   — Давай магазин, сейчас мы их причешем.

   — По кому бить-то?

Иван не мог понять, куда стрелять. Пальба неслась отовсюду: и с восточной стороны, где стояли три прожектора: луч одного упал на аэродромное поле, второй рыскал в небе, а третий провожал удаляющийся двухмоторный самолёт; и с противоположной стороны, где басовито выбивали дробь крупнокалиберные пулемёты; и от стоянки истребителей, находившейся в южной части аэродрома.

ЛИ-2 удалился, и теперь немцы сосредоточили огонь на десантниках. Со всех сторон носились частые трассы очередей. Гул моторов, пальба скорострельных зенитных пушек — «эрликонов», дробь пулемётов и автоматов, взрывы и треск от склада горючего, полыхавшего огнём за самолётной стоянкой, — всё слилось в единый хаос...

Отработанным ударом ладони Сотников замкнул на пулемёте диск, дослал в ствол патроны.

   — Бей по «мессерам»! — предложил Гурома.

Лежа, они развернули пулемёт в сторону стоянки.

В свете пожаров и прожектора на фюзеляжах самолётов отчётливо виднелись в светлых кругах кресты. Они казались мишенями, и Сотников вгонял в них пулемётные очереди. Бил по дальним самолётам, чтобы не мешать орудовавшим вблизи десантникам. Один из самолётов вспыхнул.

   — Горит! — закричал Гурома. — Бей по второму!

У самолётов тем временем уже вовсю действовали сержант Чмыга и Вовк. Хватив топориком по плоскости, сержант пробил её.

   — Закладывай бомбу!

Вовк уложил на прорубленное место термитную бомбочку, дёрнул за кольцо. Бомба вспыхнула голубым огнём, зашипела. Разгораясь, огонь плавил металл, проникая вглубь, к баку с бензином.

Подбежал Капустин.

   — У меня тоже бомба!

   — Закладывай в следующий «мессер»!

Чмыга уже бежал к стоявшему в капонире самолёту.

Муравьев и круглый подвижный, как ртуть, молдаванин Яков Фрумин были неподалёку от аэродромного строения, когда ударила очередь. Оба разом упали. Муравьев достал гранату и метнул в стрелявшего. Прогремел взрыв, очередь оборвалась.

И тут они услышали тяжёлый гул бомбардировщика, того самого, в котором находилась вторая группа. Он летел, освещённый лучами прожектора. Всё, что до сих пор стреляло по десантникам, теперь перенеслось к самолёту. К нему тянулись десятки огненных струй, и каждая, казалось, пронизывала его...

Ещё на подходе к цели капитан Гаврилов увидел три огромных пожара. Языки пламени высоко взвивались в черноту ночи и полыхали, высвечивая далеко вокруг строения города. Он знал, что горели железнодорожная станция и мебельная фабрика, подожжённые с вечера скоростными бомбардировщиками. Об этом ему сообщили перед вылетом.

Проложенный штурманом Косолаповым курс пролегал как раз между двумя пожарами и шёл прямо на третий, на аэродром, где вспыхнул склад с горючим.

Полёт до Майкопа был позади. Оставались последние минуты, самые ответственные и трудные, после которых самолёт развернётся и ляжет на обратный курс.

Стрелка альтиметра показывала две тысячи метров. «Пора», — решил Гаврилов и выключил моторы.

Натужно грохотавшие весь путь четыре двигателя притихли, работая на малых оборотах, и самолёт перешёл в планирование. Он медленно снижался, и лётчик не спускал глаз с прибора высоты в расчёте выйти к аэродрому на предельно низкой для десантирования высоте — четыреста метров.

Правее Гаврилова сидел второй лётчик — лейтенант Сухих. В отражающемся от приборов свете капитан видел его профиль: по-мальчишески вздёрнутый нос, мягкий округлый подбородок, на месте глаз — тёмные провалы.

Стрелки на циферблате часов показывали 23.30. Самолёт Малиновского уже у аэродрома. Гаврилов заметил его. Закончив выброску парашютистов, он удалялся в лучах прожекторов.

Старший лейтенант Косолапов — штурман корабля — напряжённо смотрел в наведённый на аэродром прицел.

   — На подходе! — доложил он командиру.

   — Приготовиться! — подал тот знак в ответ. — Дать команду в салон!

Штурман поспешно поднялся и направился к двери.

   — А парашют где? — крикнул командир вдогонку. — Где парашют? Надевай немедленно!

Но Косолапов уже вышел.

«Бесшумно подойти не удастся», — отметил лётчик и включил двигатели на полную силу. Стрелка альтиметра показывала полкилометра высоты. Один из лучей прожектора метнулся к самолёту — стало до слепоты светло. И второй луч тоже осветил машину.

Началось! Гаврилов закрыл глаза: прожекторы ослепили его.

Впереди возникли разрывы. Они густо вспыхивали, образуя заслон на пути самолёта. И позади, догоняя самолёт, тоже рвались снаряды орудий.

Удар... Самолёт содрогнулся. Потом ещё один... И ещё... Капитан понял, что снаряды угодили-таки в самолёт, куда-то в хвост. Но самолёт оставался управляемым. Он продолжал лететь, и теперь аэродром уже совсем рядом. Только бы успеть добраться до цели и сбросить десантников!

Это уже дело штурмана Сергея Косолапова и находившегося в самолёте капитана Десятникова. Его же, Гаврилова, дело — вести самолёт.

Сашу Десятникова Гаврилов знал давно. Когда в роте проходили тренировочные прыжки, тот вёл все дела. Будучи заместителем командира роты, Десятников отвечал за парашютно-десантную подготовку личного состава.

Теперь он должен был сбросить с самолёта парней и возвратиться с экипажем назад.

Пересиливая грохот двигателей, из центрального отсека загремели пулемёты. Это били из спаренных крупнокалиберных «шкасов» башенные стрелки — недавно зачисленные в экипаж сержанты. Они целили в прожекторы, посылая в них одну очередь за другой.

Свет бил в самолёт через открытые люки, возле которых столпились десантники, ожидая команды. Чуть поодаль стоял штурман. В руках он держал кусок картона, на котором было написано: «Приготовиться!» Этот картон Косолапов заготовил накануне. На обороте картона была выведена команда: «Прыгай!»

И опять удар в самолёт!.. Скрежет разрываемого металла слился почти одновременно со взрывом. Дверцу в отсек, где находились башенные стрелки, сорвало. Пулемёты разом смолкли.

Ещё один взрыв прогремел у бомболюков, где находились шесть десантников. Двое упали у самых люков, через которые предстояло прыгать.

   — Освобождай люки! — кричал Десятников. — Освобождай!

   — Быстрей! Быстрей! — торопил штурман.

Мальцев и Нащёкин с трудом оттянули от люка товарища. Это был Василий Типко. Осколок угодил ему в шею, и из-за ворота куртки с меховым воротником лилась кровь.

Вторым был Алёша Пасюк, спокойный рыжеватый парень, трудяга в работе и любивший поспать да послушать байки. Ему осколок попал в бок, и он был ещё жив Он хрипел, но из-за гула ничего нельзя было понять.

Все в самолёте готовы были выброситься из этой летящей цели, по которой со всех сторон били с земли. Вокруг самолёта и сам самолёт секли очереди зенитных пулемётов и осколки снарядов. Десантников удерживала выдержка и привычка подчиняться командам.

Едва люки освободили, как штурман рванулся с места. Держа над головой картон с командой «Прыгай!», он толкал десантников и кричал, повторяя команду:

— Прыгай! Прыгай!

А сам так и был без парашюта. Он оставил его на земле.

Люки были неширокие, приходилось садиться на край и лишь потом соскальзывать вниз.

Уже ушли вниз три смены, когда снова прогремело. На этот раз снаряд угодил прямо в левый бак, куда вмещалось две тонны бензина. Взрыв потряс корпус, оглушил всех, кто находился в самолёте. Из вспоротой обшивки левой плоскости выплеснулось косматое пламя. Горел пол и стены фюзеляжа, шпангоуты и переборки. Горели люди.

Штурмана корабля Косолапова отшвырнуло куда-то. Лежали без сознания бортовой техник Гогин и его помощник Гонтарев.

Десантники бросились к люкам. Объятые огнём, они живыми факелами вываливались из самолёта. Весь в огне выпрыгнул Володя Гульник. За ним устремился Мальцев. Не сбив с себя пламя, он раньше времени раскрыл парашют, и тот вспыхнул.

Капитан Десятников стоял среди огня, руководя выброской. Самолёт наклонился влево, в сторону развороченного крыла, и капитан с трудом удержался на ногах. На нем горели полы куртки, меховой воротник.

   — Прыгай же! — толкнул он в люк очередного, последнего, и только тогда прыгнул сам.

Он летел, не раскрывая парашюта, больше половины расстояния, отделявшего самолёт от земли. Прыгать с задержкой раскрытия парашюта он умел. Сейчас к этому вынуждала обстановка: он рассчитывал, что в свободном падении воздух собьёт пламя, а кроме того, в воздухе он может уцелеть.

Первое, что он увидел, раскрыв парашют, был самолёт. Сильно накренившись на левое крыло, никем не управляемый бомбардировщик летел, объятый пламенем. Потом он перешёл в крутое пикирование и врезался в землю. На месте падения взметнулся огненный шар.

Неподалёку от Десятникова спускался кто-то из экипажа самолёта. Это был капитан Гаврилов.

Когда взорвался бак, горящий поток бензина быстро проник через сорванную дверь в кабину лётчиков. Пламя взвилось стеной между сиденьями. Всё вокруг скрывалось в густом дыме и огне.

   — Лейтенант! Сухих! — крикнул Гаврилов помощнику и протянул руку: кресло было пустым.

Тогда он стал работать штурвалом регулировки стабилизатора в надежде посадить самолёт на аэродром. Но самолёт не подчинился. Он продолжал терять высоту, всё более кренясь на левое крыло.

Прыгать! Немедленно прыгать! Лётчик встал на сиденье, с трудом подтянулся к левому борту. Несмотря на встречный вихрь, пламя бушевало. Оно обжигало лицо, шею, руки. На капитане горел реглан, даже сапоги охватило пламенем.

Закрыв глаза, Гаврилов перевалился через борт. Правая рука подсознательно дёрнулась к левому плечу, к кольцу. Он схватил его, потянул, но рука не могла выдернуть его из брезентового кармашка. Тогда он ударил левой рукой по правой и тотчас услышал шелест, а затем и тугой хлопок.

Первым к лётчику подбежал капитан Десятников.

   — Кто это?

Он вгляделся в распухшее незнакомое лицо. Кожа висела лоскутами, поблескивали выступившие капли жидкости, губы обгорели.

   — Серафим? Жив? А остальные?..

   — Не знаю, — прохрипел Гаврилов.

   — Да ты же горишь! — Реглан и в самом деле тлел, источая едкий запах. — Дай-ка я ножом...

Стащив с лётчика лямки, Десятников вспорол реглан. Гаврилову стало легче, однако боль не утихла.

Подбежал старшина Соловьёв и с ним три или четыре десантника.

   — К самолётам! — приказал капитан Десятников. — Соловьёв, не теряй времени!

Старшина и десантники бросились к самолётам.

   — Гульник, твой крайний слева! — командовал Соловьёв. — Щербаков, твои рядом два! Павленко, бери правей!

Теперь пулемёты, что вели огонь по самолётам, простреливали поле аэродрома. Но, боясь поразить «мессершмитты», пулемётчики не стреляли в сторону стоянки.

А тем временем Десятников намечал путь отхода. Вначале предстояло выйти к Новым Садам, которые находились юго-восточнее аэродрома, а уж оттуда в горы. Вести их должны были проводники.

   — Терещенко! Суханов! — позвал их Десятников.

Никто не отозвался. Он окликнул ещё раз.

   — Чего кричать-то? Там они остались...

Голос не объяснил, где это «там», но и без того было понятно.

Путь к Новым Садам проходил через стоянку самолётов. Где уже полыхал с десяток костров. Языки огня колебались, словно живые, и в свете пожара мелькали фигуры десантников...

Прошло двадцать минут, как первый десантник покинул самолёт, а бой на аэродроме кипел вовсю. Прожекторы погасли. Видимо, режим работы вынудил выключить их на время. Однако и без них было светло. Горели «мессеры», полыхал склад, догорал упавший на аэродром бомбардировщик.

Зенитные пушки перестали стучать, но вовсю продолжалась оглушительная пальба из пулемётов и автоматов. Бегущими пунктирами метались над землёй трассы очередей. Крякали мины, сея вокруг осколки. Глухо рвались гранаты.

Проводников не было. Находившийся рядом с Соловьёвым Гульник подтвердил, что из бомбардировщика они не выпрыгнули, остались в нем. Старшина понял, что теперь ему придётся вести десантников незнакомым путём к далёкому селению Хамишки, где их должны встретить.

   — Товарищ старшина, автомобили! — прозвучал из темноты голос.

На дороге, пересекающей путь отхода, засветили автомобильные фары: целая колонна! Из близлежащих гарнизонов спешило подкрепление. И раздавался шум моторов справа, от железнодорожной станции.

Соловьёв достал ракетницу. В небо взлетела ракета, рассыпалась на зелёные звёздочки. Вслед за ней понеслась вторая, тоже зелёная.

   — Отходить! Всем отходить!

В группе Муравьева находились Фрумин и Перепелица. Распалённые боем, они отклонились в сторону и после сигнала торопились догнать товарищей. Отходили под огнём невидимых преследователей. Над ними то и дело слышался короткий посвист пролетавших пуль.

   — Не отставай! — крикнул Муравьев и забежал за длинный сарай.

Неподалёку виднелись редкие строения, и он надеялся там оторваться от врагов. Последним отходил Перепелица.

Едва миновали крайний дом, как на пути вырос высокий, густо оплетённый колючей проволокой забор.

   — Подрывай гранатой! — распорядился Муравьев.

   — Дай-ка попробую ножом! — Перепелица вырвал из чехла нож.

   — Не мудри! — остановил его Фрумин. — Там на щите лопаты. Попробуем ими...

Он бросился к дому и возвратился с двумя лопатами. Одной перебили нижнюю нитку изгороди, второй приподняли колючую сеть.

А по ним снова стали стрелять.

   — Ползите! Я прикрою!

Перепелица отбежал от прохода, лёг, вскинул автомат.

Вслед за Муравьевым пополз Фрумин. Позади застучал автомат Перепелицы.

   — Отходи, Василий! — крикнул ему Муравьев.

   — Уходи... — послышался в ответ оборванный, потонувший в стуке автоматной очереди крик.

В группе, где находился лётчик Гаврилов, — единственный из экипажа оставшийся в живых, — было девять десантников. Выбравшись с аэродрома, они натолкнулись на пулемётчика. Гитлеровец заставил их залечь. Освещённые пожарами десантники распластались на земле, потом открыли ответный огонь. Кто-то метнул гранату, но она взорвалась, не долетев до огневой точки.

Лежавший слева сержант Михаил Типер отполз в тень. Оттуда он перебежал к канаве. Двигаясь по ней, обошёл пулемётчика. Приблизившись, достал гранату — выбрал «лимонку», ту, что даёт больше осколков, — дождался, когда пулемёт заработает, и едва тот начал очередь, приподнялся и метнул гранату.

Иван Касьянов и Александр Щербаков отходили каждый в одиночку. Касьянову удалось перейти линию фронта и добраться до своих, Александру не повезло.

Обожжённый и раненный на аэродроме, он на рассвете набрёл на дом и постучал в него. Силы совсем оставили его, болью отзывалась каждая клетка. Идти дальше не позволяла повреященная нога.

   — Кто там? — послышался из-за двери женский голос.

   — Раненый я, — ответил десантник, теряя сознание.

Не раздумывая, женщина втащила его в дом. Поплотней завесив окна, она зажгла свечу и ужаснулась: вместо лица у незнакомца была чёрная маска, обгорели веки и ноздри. Комбинезон и тельняшка в крови. Кровь хлюпала в сапоге.

С печи испуганно глядели двое ребятишек. Женщина не стала спрашивать, кто он: сама догадалась. Обмыла раны тёплой водой, перевязала, лицо, руки и шею смазала жиром. Уложила в дальней комнате. И вдруг в дверь забарабанили.

   — Марья, открывай! Слышь, стерва!

Женщина испуганно смотрела на десантника. Он стоял с автоматом. С улицы продолжали колотить.

   — Не выдашь красного, хату спалим!

Десантник рывком открыл дверь, ударил очередью. Он сражался до последнего патрона.

11 ноября 1942 года вечерняя оперативная сводка Совинформбюро сообщила о нападении десантников на вражеский аэродром. «В результате операции, — говорилось в сводке, — сожжено 13 и серьёзно повреждено 10 немецких самолётов. Отважные десантники пробрались через линию фронта и вышли в расположение своих войск».

Все сорок участников десанта были награждены орденами Боевого Красного Знамени. Пятнадцать из них — посмертно.

 

Переполох

Анализируя действия немецких войск в западной части Кавказа, английский военный историк Лиддел Чарт писал, что немецкое командование планировало предпринять здесь последнюю попытку наступления. Гитлер задумал пойти козырной картой, которую он так бережно хранил. В районе Крыма была сосредоточена парашютно-десантная дивизия. В целях введения противника в заблуждение её называли по-прежнему 7-й авиационной дивизией. Гитлер решил во взаимодействии с новым ударом 17-й армии внезапно выбросить десант на прибрежную дорогу от Туапсе к Батуми.

Командование рейха, уверенное во взятии Сталинграда, Новороссийска, Туапсе и Грозного, готовилось к дальнейшему продвижению вглубь России. Используя затишье, Гитлер подался в Баварию, в любимое имение Бергхоф, где, по совету врачей, проходил курс лечения и отдыха. Там же поблизости находились его военные помощники: фельдмаршал Кейтель и генерал Иодль. Делами Восточного фронта занимался Цейтцлер. Он перевёл Ставку из Винницы в Восточную Пруссию, в «Вольфшанце».

Никто не придал значения поступившему от Паулюса из Сталинграда боевому донесению, в котором сообщалось о прорыве советскими войсками немецкой обороны 19 ноября. Спохватились лишь неделю спустя, когда пришло тревожное сообщение, что вокруг 6-й немецкой армии замкнулось кольцо окружения.

Более 300 тысяч человек очутились в тисках железного кольца.

   — Немедленно в «Волчье логово»! — распорядился Гитлер. — Всем быть там!

Вылетел туда и Штудент. Увидев генерала, адъютант Шмундт пригласил его в кабинет:

   — Там рейхсмаршал Геринг и Цейтцлер. Фюрер о вас справлялся.

В кабинете шло обсуждение обстановки у Сталинграда. Докладывал начальник Генштаба Цейтцлер:

   — Войска Паулюса оказались в кольце, диаметр которого двести километров. Армия попала в абсолютную зависимость от снабжения по воздуху. Ежедневно самолётами нужно перебрасывать окружённым семьсот тонн продовольствия и боеприпасов. Полагаю, что 4-й воздушный флот Рихтгофена справиться с такой задачей не сможет...

   — Откуда вам это известно? — возразил самолюбивый Геринг. — Авиацией командую я!

   — А если так, то вы будете отвечать за обеспечение армии Паулюса всем необходимым, — заявил Гитлер. — Вы несёте ответственность за организацию «воздушного моста» с окружёнными войсками 6-й армии.

   — Будет сделано! — заверил Геринг.

   — А где Манштейн? Почему молчит? Да прибыл ли он в свой штаб?

   — Никак нет! — отвечал Цейтцлер. — Он ещё в пути. Добирается до Новочеркасска поездом.

   — А почему не самолётом?

   — Там нелётная погода, снегопад, метель.

Вошёл Шмундт, доложил:

   — На проводе фельдмаршал Клейст. Звонит из Пятигорска.

После отстранения Листа кавказской группой войск командовал Клейст, бывший начальник 1-й танковой армии.

Гитлер терпеливо выслушал его.

   — Подготовьте танковую армию к отходу на Ростов. И горнострелковый корпус Конрада нужно отводить с перевалов... Войска от Туапсе стягивайте к Краснодару... Новороссийск держать любой ценой! Все указания получите от Цейтцлера позже.

Когда Гитлер закончил разговор, генерал Штудент спросил:

   — А как же десант на кавказское побережье?

   — Что-о? Десант? О чём, генерал, вы говорите? — уставился на него Гитлер. — Надо думать, как вывести войска из западни, а не о десанте! Его время ушло!

30 декабря немецкие войска оставили позиции вблизи Грозного, оставили рубеж у Владикавказа, а также на перевалах, начали поспешно отходить на Краснодар и в направлении Ростова.

Они торопились к «воротам Кавказа», к которым угрожающе приближались от Сталинграда армии Южного фронта. Посланный туда фельдмаршал Манштейн получил строгое указание Гитлера удержать Ростов любой ценой, чтобы вывести через него танковую армию.

Однако, несмотря на все старания, удалось вывести только её часть. Остальные силы были вынуждены повернуть на Тамань.

Так советскими войсками была сорвана намеченная на осень 1942 года немецкая воздушно-десантная операция.

Козырная карта оказалась битой.