Поход в Польшу

1792 год

Милостивый государь дядюшка!

Вчерашний день приехал я благополучно в армию. Причина долгого моего путешествия есть та, что от самых Дубоссар принуждён я был (ехать) на долгих, чрез Молдавию и Польшу, однако ж я не опоздал. Здесь были две стычки наших партий, ничего не значащие. Михаил Васильевич меня обласкал и обнадёжил, я намерен опять проситься к Орлову до тех пор, пока не будет порядочного дела со всем корпусом.

Теперь я, милостивый государь дядюшка, ничего не пишу. Курьер сейчас едет. Послезавтра обстоятельно Вас о всём уведомлю, к тому же судьба моя может решиться.

Желаю, милостивый государь дядюшка, иметь случай показать, что я не заслуживаю тех мыслей, кои Вы обо мне имеете. Курьер сейчас едет, и я спешу кончить.

Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка.

Покорнейший Вам племянник

Николай Раевский

21 мая

Винница.

Милостивый государь дядюшка!

В последнем моём письме имел честь я Вас уведомить о благополучном моём приезде в армию. Теперь также ничего о себе сказать не могу. Я просился к казакам, но Михаил Васильевич сказал, что мне там делать нечего и что он придумает для меня что-нибудь получше. В ожидании о себе решения скажу Вам, милостивый государь дядюшка, принести мою всенижайшую благодарность, что по письмам нашим или просьбам обо мне всё исполняется так, как лучше желать мне нельзя. Михаил Ларивонович меня ласкает. Орлов мне тоже во всём помогает, и словом, всё предлагает мне свои услуги. Я во всём оном вижу милости Ваши. Скажу Вам, милостивый государь дядюшка, что я никак не могу забыть тех речей, которые Вы употребляли, как Вы на меня гневались, я тогда молчал; Вы приняли то за нечувствительность. Вы мне извините, что я скажу, что, конечно, Вы ошибаетесь, хотя я не заслуживаю всего, но, не имея и не сделав ничего в моей жизни, на что б я мог опереться, я принуждён был молчать. Я не с тем говорю, чтоб оное напоминать Вам, а только скажу Вам, милостивый государь дядюшка, что при первом случае Вы перемените мысли. Не прогневайтесь на меня: чувствительность моя что я к Вам сие написал.

О здешнем ничего к Вам писать не могу. Мы теперь стоим на одном месте. Положение нашей армии должно быть Вам хорошо известно. Передовым корпусом командует Зубов, который теперь в шести вёрстах от нас; я бы весьма желал быть там, но так как там уж Салтыков за шефа Екатеринославского егерского корпуса, то мне не будет никакой команды; говорят что прибавят его, то может быть мне удастся в нём быть включену.

Вот, милостивый государь дядюшка, всё, что я имею вам сказать от чистого сердца. Желаю Вам всякого благополучия и, принеся моё всенижайшее почтение, имею честь пребыть.

Милостивый государь дядюшка,

покорнейший Ваш племянник

Николай Раевский

24 мая

Винница.

Милостивый государь дядюшка!

Во-первых, осмеливаюсь Вас, милостивый государь, просить немедленно доставить к матушке: она, услышав, что было дело, будет обо мне беспокоиться. Я имел счастье быть во всех трёх делах, которые здесь случались. Обстоятельно теперь описать их не могу, теперь мы на маршу, отдыхаем; и я пользуясь сим временем, чтобы к Вам, милостивый государь дядюшка, писать; при первом случае уведомлю о всех обстоятельствах. Я надеюсь, что имя моё и в реляции не забыто. Мы теперь разделены на разные корпуса, дабы отрезать ретирующегося неприятеля от колонны. Надеюсь, что ещё вскоре будет дело порядочное. Извините меня, что я так коротко и на такой бумаге пишу. Мы лежим на пашне. Не знаю, можно ли будет запечатать сие письмо. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением.

Милостивый государь дядюшка,

покорнейший Ваш племянник

Николай Раевский

7 июня

на маршу.

Милостивый государь дядюшка!

Третьего дня мы были в деле, которое славно по опасности, в которой мы находились, и, конечно, мы Богу обязаны нашим спасением; их было вшестеро нас больше, и имели — не смею сказать — совершенно не знающего генерала. Пыль, показавшаяся вдали, помешала неприятелю нас окружить, ибо они сочли её пришедшим к нам сикурсом. С нашей стороны потеря, считая раненых, почти тысяча человек, а выиграли мы место баталии и взяли брошенных три пушки. Их потеря нам неизвестна, хотя и писали, что в шести тысячах человек, а может быть, и меньше нашего, словом сказать, победа наша ничем не радостна. Ираклий Иванович в деле так потерял голову, что от него никаких приказаний нельзя было добиться. Рекомендованы у нас все, а был в деле только один Екатеринославский полк, который очень много потерял людей; должно отдать справедливость полковнику Булгакову в его храбрости, также и чувствительность, ибо он очень плакал о потере своих офицеров. Теперь наших вместе три корпуса: наш, Леванидова и Дунина, неприятель в семи вёрстах со всеми силами и оба генерала, Костюшка и Понятовский. Нынче мы идём к ним и если они не ретируются, то будет дело опять. Я просил Михаила Ларивоновича остаться с ним, в деле. Он обещал меня употребить, он меня очень ласкает и везде хорошо отзывается, — я буду стараться заслужить его благосклонность. Имею честь Вам принести моё глубочайшее почтение и уверение об истинной моей преданности, имею честь пребыть.

Милостивый государь дядюшка,

покорнейший Ваш племянник

Николай Раевский

9 июня,

близ Заславля.

Милостивая государыня матушка!

Милостивый государь батюшка!

Третьего дня у нас было дело прежаркое. Мы считаемся победителями, потому что мы выиграли место баталии. Потеряли с ранеными близ тысячи человек.

Так как мы не ожидали такого дела, я ещё был с казаками, которых нынче оставляю, пост мой был, по счастью, на правом фланге, где была беспрерывная перестрелка, чем мы мешали коннице переправиться через болото и напасть на нас на фланге. На левом фланге нас гнали так, как нельзя лучше. Выигрыш наш состоял в трёх пушках. Число потери их нам неизвестно. Мы нашли на месте человек двести и считаем, что раненых они увозили.

Генерал наш Марков в деле слишком себя отличил. Мы считали все себя пропащими. И подлинно Бог спас: нас неприятель так окружил, но, увидя вдали неизвестно отчего пыль большую, счёл, что идёт к нам сикурс, и ретировался. Их было против нас вшестеро. У нас же никакого распоряжения не было. Всё состояло в том, что, выстроившись в одну линию, шли вперёд безо всяких резервов и, наконец, неприятель успел так переменить фрунт, что мы не приметили, как он явился против правого фланга. Тут-то мы не знали, что делать, и кой-как под картечными выстрелами выстроили против них Екатеринославский гренадерский полк. Конница наша теряла от пушечных неприятельских выстрелов много людей безо всякого защищения.

Прощайте, милостивая государыня матушка, желаю Вас и батюшку видеть здоровых и надеюсь, что в сию кампанию я что-нибудь заслужу. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением.

Покорнейший Ваш сын

Николай Раевский

9 июня,

в 7 вёрстах от Заславля.

Милостивый государь дядюшка!

Скорый отъезд Салтыкова помешал мне, милостивый государь дядюшка, с ним писать, я же тогда находился в корпусе Кутузова, которым тогда командовал за его болезнию Тормасов, генерал-майор. У нас также было дело, которое, может, и больше (того, которое) имел Михайла Васильевич, но не надеюсь, чтоб было уважено. Мы переправились чрез Буг по понтонному мосту под батареями неприятельскими. Я был в сём деле употребляем с Екатеринославским вторым батальоном гренадер и имел удовольствие узнать после, что Тормасов писал письмо к Михайлу Ларивоновичу, в котором меня хвалит и благодарит его за меня. В сём деле у нас убито сто человек, в том числе под командою моей находившегося батальона тридцать. От пленных узнали мы, что неприятель был в пятнадцати тысячах против нас, у нас же было пехоты десять батальонов, а конницы двести человек, что препятствовало нам преследовать неприятеля, который бежал в расстройстве и подбитые пушки увёз на подводах. Когда Вы, милостивый государь, узнаете о деле другого корпуса обстоятельно, то не будете недовольны что я в нём не находился. За поздравление ваше меня с крестом имею честь принести всенижайшую благодарность. Я, конечно, принял сие награждение с должным удовольствием, но признаюсь, что я его скорее ждал за дело под Люборами. Теперь уж мы не надеемся иметь большие дела с поляками, ибо к генералу Анис. Зубову пишут, что король польский соглашается на всё, итак, я надеюсь иметь честь Вас скоро, милостивый государь дядюшка, видеть; кой час узнаю, что военные наши действия кончатся, то не мешкав буду просить ехать. Я желаю Вас застать в Петербурге. Скажу Вам, милостивый государь дядюшка, что я был столько счастлив, что всеми старее меня генералами был обласкан, даже и графом Браницким. Валер. Александрович, с которым я теперь вместе живу, также со мной, можно сказать, коротко обходится, но больше всего я обязан милостям Михайла Ларивоновича Кутузова. Будьте уверены, милостивый государь дядюшка, что всё, что я здесь ни делал, было по совету его и что ежели вы найдёте, что я что-нибудь пропустил, то, может, что-нибудь, чего предусмотреть неможно было.

Имею честь принесть моё всенижайшее почтение, уверяю Вас, что буду с оным навсегда.

Милостивый государь дядюшка,

покорнейший Ваш племянник

Николай Раевский

14 июня,

Люблин.

Милостивой государыне тётушке имею честь принести моё нижайшее почтение.

 

1807 год

Светлейший граф,

милостивый государь!

Известясь, что чигиринское дворянство сделало мне честь, избрало меня в уездные начальники земской милиции, поехал немедленно в Чигирин, где имел честь получить Вашего сиятельства о сём предписание. Но опытом в сём малом переезде узнал, что здоровье моё на сей раз не соответствует моему усердию, ибо по приезде моём я сделался болен, почему и принуждён был, по приказанию Вашему, уведомить о сём господина маршала, вручить присланные мне предписания господину премьер-майору Беклемишеву, теперь лее еду для пользования в Киев и, когда получу облегчение, за честь себе поставлю выполнить со всевозможною ревностью все препоручения, которыми Вашему сиятельству угодно будет меня удостоить.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностью честь имею пребыть.

Сиятельнейший граф, государь,

нижайший слуга

Николай Раевский Генваря

3-го дня 1807 года,

Чигирин.

Милостивый государь дядюшка!

Получив предварительное письмо от Вас о выборе меня в начальники уездной милиции и о том, что по первой почте Вы изволите прислать нужные предписания, поехал я немедленно в Чигирин, где получил от маршала все нужные бумаги; через несколько часов приехал господин Беклемишев и подтвердил писанное Вами, милостивый государь дядюшка, прежде, то есть средство отказаться по болезни от моей должности, и как должно было тотчас решиться, то, не дождавшись сего курьера, я отозвался маршалу, что ехал принять её, но опытом узнал, что здоровье моё не позволяет мне принять её. Каковом смысле и к Вам, милостивый государь дядюшка, прилагаю моё отношение; если вы сочтёте сие нужным, то можете до выздоровления меня уволить, а господину Беклемишеву приказания послать как к временному начальнику, а окончивши дела мои в Киеве, куда я еду лечиться, вступлю в оную должность по выздоровлении моём; отъехав в Чигирин, я в самом деле простудился и захворал. Обстоятельство, меня принудившее поступить таким образом, есть следующее. Мне надобно было непременно к 12-му сего месяца, а хлопоты милиции, конечно, до 20-го меня бы удержали, мне должно было выбрать остальных чиновников, для коего выбора созвать маршала и тысячников, которые вёрст за сорок, затем назначить сотни, распределить чиновников по 500-м и сотням, освидетельствовать людей и оружие, собрать провиант и деньги, сделать список людям и опись оружию и, составя из всего рапорт, ехать к Вам с донесением. Для осмотра всего я должен был ехать вёрст 250, быть всё время в отлучке от дома, где имею тысячу дел устроить, дабы мне можно было отъехать на контракты. Жена моя после отъезда брата опять была больна, она одна-одинёхонька; я принуждён был привезти её в Смелу, где теперь нахожусь сам сейчас действительно нездоровым, в Боктылину, откуда возвратясь поеду непременно...

Беннигсена победа меня не радует; по нашим рассказам, у неприятеля убито 15 000 человек, по нашим же рассказам мы потеряли 7000 человек, я считаю что Каменского дело точно было, но Беннигсеново было прежде, последнее должно быть важно. В рассуждение моего намерения служить скажу Вам, милостивый государь дядюшка, какие были мои на то причины и какое расположение.

Если для службы в милиции должен оставить дела, то лучше их оставлять для такой службы, где можно заслужить хорошую репутацию, к которой я никогда нечувствителен не буду, и найти покровителей, которых теперь не имею. Командование Каменского доставляет случай не одним франтовством быть известну, и кто исполнен доброй воли, тот в сём намерении успеть должен. Мне пред Вами хвастать не для чего, так поверьте, что я говорю правду. Я чувствую себя уже довольно испытанным, чтобы сказать наверное, что я тоже в числе неизвестных людей не останусь; здоровье моё дурное — это правда, но я уже давно забыл о себе думать. По болезни жены моей нужно будет ехать весной в Петербург, а я, поруча мои дела Темирову, которого уволят, мог бы ехать служить, то есть, через месяц или полтора расположа моими делами, — спешить или нечего, — через несколько дней я лично буду иметь честь Вас, милостивый государь дядюшка, видеть и испросить на всё советов Ваших, которым я всегда готов повиноваться.

Имею честь пребыть с глубочайшим

почтением, милостивый государь дядюшка,

покорнейший племянник

Николай Раевский

6 января,

Смела.

Милостивый государь дядюшка!

Письмо Ваше с Чижовым имел честь получить. В простых словах постараюсь объяснить Вам, милостивый государь дядюшка, в чём состоит заблуждение и вина Софьи Алексеевны, то есть столько, сколько по заочности моей о сём судить могу. Ей показалось, что Вы как со мной, так и с ней переменили милостивое Ваше обращение, почему и сочла что её посещения не будут Вам столько приятны, как были прежде. Я никак её в сём оправдать не могу, ибо долг её был удвоить старание приобрести вновь Ваше расположение, в чём — я надеюсь на Ваше доброе сердце — она успеет, а я все силы употреблю выискать способ приехать в Киев на контракты. Судьба моя ни в чём не решена. 12-го сего месяца выйдут награждения, после чего я увижу, что мне делать. Не буду я распространяться о здешней моей жизни: жена моя лучше изустно Вам, милостивый государь дядюшка, перескажет все мои обстоятельства. Беспокойства ж мои, которые ей неизвестны, сам Вам открою. Дела мои требуют моего присутствия в Киеве: здесь двое детей на руках Катерины Алексеевны, а старик тесть опасно болен водянкой, которая от ног поднялась... Проситься в отпуск, если я останусь в службе, не смею, ибо хотя бы кто был на войне герой, если он в мире не капральствует, его в грош не ставят. Мы здесь всё перефранцузили, не телом, а одеждой, — что ни день, то что-нибудь новое. Прощайте, милостивый государь дядюшка, будьте благополучны. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением.

Покорнейший племянник

Николай Раевский

1807, 4-го, СП

P.S. Деньги 5 р. посылаю для верности письма, ибо многие на почте пропадают. Вы приказывали Петру Яковлевичу Титову продавать дорожный сервиз; прошу Вас, милостивый государь дядюшка, приказать продать его предпочтительно мне по той цене, которую давать будут.

26 апреля, Бартенштейн.

Из Петербурга имел честь писать к Вам, милостивый государь дядюшка. Теперь уже имею о себе сказать решительно: я в службе и буду иметь кавалерийскую бригаду. Беннигсен ко мне хорош и сделал мне репутацию, которую впредь оправдать постараюсь. Я, слава богу, здоров. Армии стоят по... правый фланг составляют пруссаки, к ним примыкает с кавалерией Уваров, у которого я буду немного впереди влево, в Лаунау — Багратион с авангардом, у него 12т.; потом Толстой, потом Платов соединит нас с Тучковым, бывшим корпусом Эссена, который в Остроленке. Здесь хлеб дорог... и фураж... Французы укреплены всегда. Князь Дмитрий Петрович Волхонский без действия... а действует В.С. Попов, которому весьма хорошо у государя; он считается при государе для исполнения разных поручений. Я с ним ехал из Риги вместе, где нас потопление, от Двины происходившее, долго держало; он ко мне ласков, и я часто к нему хожу. Вот, милостивый государь дядюшка, в коротких словах малое изображение всего.

Обед через день у государя и у прусского короля, куда приглашены все генералы и полковники.

Новосильцев со мной говорит... и довольно говорит; я не делал лишних шагов, стараюсь с ним сойтись. Если Вы вздумаете прислать Григория Александровича, положитесь на князя Трубецкого, а ещё больше на меня, потому что никто столько Вас не любит и не может столько быть благодарен за Ваши, милостивый государь дядюшка, милости. Прощайте, милостивый государь дядюшка, и не оставляйте моих, как Вы меня не оставляли.

Прейсиш-Эйлау дело нам стоит: 300 офицеров убитых, 500 раненых, рядовых убито четырнадцать, а ранено легко восемь тысяч. Штаб офицеров очень мал. Платов делал чудеса и теперь всякий день приводит пленных. Армия наша в духе, и, если хорошо поведут, я уверен, что будем победителями.

Имею честь пребыть с глубоким почтением,

милостивый государь дядюшка,

покорный слуга

Николай Раевский.

26 апреля, Бартенштейн.

Сейчас, милостивая государыня матушка, уехал брат Александр. Я не знал, что есть случай писать письма, и от него не посылаю; он в 30 вёрстах, приехал со мной вместе, слава богу, здоров, дел никаких нет и ожидаем, что ещё долго будем без действия; я также, слава богу, здоров, присылайте брата Василия; здесь сын Ивана Александровича Нарышкина, 16 лет, служит унтер-офицером в ординарцах у князя Багратиона. Я и ему доставлю место, а унтер-офицером больше месяца не прослужит; ему надобно будет две лошади, на трое панталонов сукна тёмно-серого, бельё и тёмно-зелёного на мундир, два или три, и пол-аршина красного; впрочем, ничего, будьте уверены, что он будет сын мне, сколько я уверен. Милостивая государыня матушка, Вы мать моим детям, мне его присутствие будет весьма приятно, денег ему 100 червонцев, слугу одного, саблю, добрую пару пистолет, а прочее всё здесь ему достану; уговаривать Вас, милостивая государыня матушка, не смею, подумайте и решите, здесь много моложе его служат. С тех пор как уехал получил только одно письмо от жены моей, писанное два дня после моего отъезда, — что ж делать; удалён от дома, я приготовился ко всем неприятностям, большая отдалённость, — через Гродно получать буду скорей.

Будьте здоровы и благополучны, не оставляйте детей и жены и извините их проступки. По гроб преданный сын Ваш

Н. Раевский.

11 июня, против Тильзита на Мемеле.

Письмо Ваше, милостивый государь дядюшка, получил под неприятелем. На другой день было жестокое сражение в нашем авангарде: пять раз жестоко дрались, 8 дней прикрывали ретираду армии. Слава богу, чести не потеряли, но выиграли мало. Теперь перемирие и мир выгодный не замедлит. Нам отдают по Вислу, если только угодно государю. Поляки в дураках. Я, слава богу, здоров; был легко ранен в ногу и за сим был в двух сражениях, получил две контузии. Всё сие может иметь и трус, но я имел счастье получить генеральную признательность: я командовал егерями, а теперь имею 14 полков пехоты или всю пехоту авангарда. Перед Вами, милостивый государь дядюшка, мне не для чего хвастать, но горжусь, Вам сказав, что никто лучше меня не служил, — вот моё награждение. Сколь скоро благопристойность позволит, приеду к Вам.

Теперь не к чему посылать Григория Александровича: уже всё кончилось. Много имею что пересказать на счёт наших действий, да бумаги нет и некогда.

Семья людей, милостивый государь дядюшка, что Вы мне пожаловали, нигде не заложена; в проезде через Киев не имел времени и не вспомнил о ней сначала. Скажу Вам ещё, милостивый государь дядюшка, что за оную я выключил вдвое числом душ из села Сунок, ибо ошибкой мне продали более, чем в Сунках находится, потому мужики были под разными именами вдвойне. Ивков должен о сём знать, и я принял доложить Вам о сём, но не меньше Вы мне их пожаловали, и я принял в подарок; будьте уверены, что я Вас люблю, почитаю и горжусь названием Вашего племянника, будьте благополучны и любите пребывающего

с глубоким почтением, милостивый

государь дядюшка, покорного слугу

Николая Раевского.

Милостивый государь дядюшка. Деньги Жуковой и Титову отдал все. Червонцы по 5 р. 25 копеек, остальные к шести тысячам доплатил; что мог узнать от Титова касательно Новосильцова, будто о Вас говорил государю, и что государь промолчал, что нужно, чтобы Куракин о сём ему поговорил, и что Новосильцов хотел о сём сказать Куракину, а Новосильцов с Куракиным не в ладу, да и у государя ничего не значит, посему Вы изволите видеть, что все сии слова пустые.

Армия наша, несмотря на морозы, идёт всё вперёд; направление её неизвестно. Генерал-майор Бороздин взял крепость Лунду после отчаянного сопротивления; гарнизон оставил её и отретировался невредимым; оный состоял в сорок человек; с нашей стороны раненных мужиками два драгуна. Моя судьба должна решиться завтра. Я не оставлю Вас, милостивый государь дядюшка, о всём уведомить, желаю и надеюсь, что Вы уже здоровы. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением.

Милостивый государь дядюшка,

покорнейший племянник

Николай Раевский.

 

Завоевание Финляндии

1808—1809 годы

21-го марта 1808 г., Ваза

Очень недавно, милостивый государь, получил я известие, что Вам есть легче, ибо очень недавно начал я получать письма от жены моей. Да продлит Бог дни Ваши!

Скажу вам в коротких словах о кампании нашей. Мы вошли в Финляндию 18 000 человек; к счастью, король шведский считал нас и предполагал своим без драки оставлять землю. Итак, мы разными колоннами вошли и заняли всю Финляндию, мой пункт был до Биернборга, но генерал Тучков, долженствующий занять Христианштат, Каске, Вазу, Нюкарлеби и Якобштат, никуда не поспел, почему и неприятель весь спокойно ретируется. Я преследовал его до Вазы и занял все города назначенные Тучкову, а малый мой деташмент занял Карлеби, Якобштат и теперь уже должен быть в большом Карлеби и преследовать, имея 1500 человек, неприятеля, у которого 6000, ибо главнокомандующий Клингшпорт сам был против меня. Всякий день были перестрелки, но нигде он меня не дождался, а шедши в одну колонну по пятам неприятеля по зимней узкой дороге, не имея более ста человек конницы, остановить его нельзя было. Теперь собираюсь возвратиться к Биернборгу. Финляндия вся наша, кроме крепости Свеаборга, она на островах, имеет провиант и начальником адмирала Кронштета, известного головореза, до 8-ми тысяч гарнизону. Сдаться ей нет ни малейшей причины, а коль скоро лёд растает, то её ни с моря, ни с сухого пути атаковать нельзя. Жена моя пишет, чтоб я Вам, милостивый государь, сообщил мои мысли насчёт Григория Александровича; он всё тож. Когда б он был здесь, то был бы уже послан с известием о взятии какого-нибудь города. Прощайте, милостивый государь дядюшка, будьте здоровы, благополучны и милостивы к преданному Вам племяннику и слуге

Н. Раевскому.

25 июля 1808 г., Корпилаис

Я уже давно имел честь получить письмо Ваше, милостивый государь дядюшка, но не отвечал по сие время, потому что с начала апреля по сие время я был беспрестанно в таком критическом положении, что, по чести, жену и детей забыл, но любви Вашей помню. Вы будете, конечно, интересоваться обо всех моих делах и обстоятельствах. Я теперь, хотя неприятным образом, имею покой, который мне был необходимо нужен, ибо сил моих ни моральных, ни физических уже недоставало; я узнал разницу подвергать собственно себя или подвергаться ответственности за командуемую часть, особенно под командой такого начальника, который не защищает подчинённого, а обыкновенно сваливает свою вину на него.

Прежде описания моей кампании будут отвечать на письмо Ваше в рассуждении брата Василия. Неужто Вы считаете нужным, чтобы мать или Вы, отец мой, просили бы меня сделать добро родному моему брату, если б я был в силах? Я писал из Вазы к великому князю, ожидал, как он примет письмо моё. Говорят, что он хотел отвечать мне, но сего не сделал, и я не осмелился просить его о Василии Львовиче. Великий князь мне не свой брат, и хотя он был ко мне милостив, но тем не менее я с ним не так короток. Потом после смерти моего тестя писал к государю, просился при первом свободном времени на несколько дней в Петербург, но по сие время нельзя было сего сделать, а я ещё на мою просьбу не получил соизволения. Но положение моё собственно таково, что исполнить моей просьбы нельзя. Итак, надобно взять малое терпение.

В газетах Вы, верно, читали об «авантажах», полученных мною четыре раза над неприятелем, и о двух сражениях, в которых принуждены были уступить несоразмерно превосходному неприятелю, однако ж без потери с нашей стороны, и не без славы, и не без вреда ему. После того вы видели, что мы много земли ему уступали; из описания подробного и справедливого Вы изволите всё увидеть.

Граф Буксгевден донёс прежде времени государю, что Финляндия вся покорена, чему должно бы непременно быть, если бы не его ошибки зимние, которые нам вышли боком. После сего, упорствуя исправить, ныне новыми ошибками подвергал меня несколько раз погибели, дабы загладить первые. Богу угодно было помочь мне сохранить корпус с немалой славой, и уверен, что неприятель мне более отдаёт справедливость, чем граф Буксгевден. Он имел давнюю злобу на

Тучкова; отняв у него команду, поручил её мне, всячески под него подкапывался, но не умел сыскать его ошибок, а только придирался к нему в том, в чём он был сам виноват. Ко мне писал партикулярно и ордерами, считая получить против него оружие, но как он спрашивал меня только о том, в чём Тучков был прав, то и не получил желаемого, доносить же несходно моим правилам, и Тучков оправдался. 10 апреля в Гамле-Карлеби, приняв от него команду над корпусом в 5000, состоящую кавалерии в... хотя здесь она употреблена не может, я не имел провианта и неполное количество артиллерийских и ружейных зарядов. Вскоре должен был отделить полк егерский в Сариарви за 200 вёрст для сбережения транспортов, которые везены были мужиками, кои, взбунтовавшись, бросили, более потому, что обещанных денег за подводы никогда не платили, и бежали. Между тем Свеаборг сдался; более четырёх тысяч гарнизону по условию распущены по домам: в голодной земле прибавили ещё голоду. Многие возвратились в шведскую армию, другие делают нам ещё более вреда, возмущая мужиков, нападая на транспорты, на команды и на курьеров толпами до тысячи человек с мужиками. Словом, мы лишены здесь всех способов и всегда были окружены неприятелем. Пока море не вскрылось, реки были в разлитии, положение моё в Гамле-Карлеби было безопасно, несмотря на то что был отведён за 600 вёрст от всякого подкрепления. Потом море очистилось, реки спали и позволили переходить их неприятелю вброд, подъезжать и позади меня делать мне вред, истреблять мосты и отымать транспорты. Я уже принуждён был для безопасности моего тыла отрядить ещё полк в город Нюкарлеби, человек до 800 на правый мой фланг, чтобы обеспечить транспорты, которые получал из Перхоза за 105 вёрст, а сам оставался, не имея 2000 пехоты, против неприятеля, который по крайней мере имел тогда до восьми тысяч. Сей пост был весьма важен, но нужно было мне дать силы удержать его и продовольствия, но я ни того ни другого не получал. Наконец, не имея более провианта, как на 120 вёрст, то есть 4 большие марша до 1-го пункта, где мог надеяться получить его несколько, принуждённым нашёлся отступить в Лилькиро, 20 вёрст от Вазы, предупреди заблаговременно, что принуждён буду оное сделать, главнокомандующего. На походе получил я предписание отступить к Вазе. В копии с рапорта его государю я видел, что он о недостатке провианта ничего не упомянул и как будто бы соглашаясь на моё представление, предписывает мне отступить. В Нюкарлеби я оставил сильный пост, занял Лаппо и... объехал, все посты мои расположил защитою, наконец, слыша о приближении неприятеля к Нюкарлеби, шёл туда на подкрепление, но уже нашёл своих в 20 вёрстах от оного. Неприятель атаковал сей полк со всеми силами; хотя сам потерял людей, но принудил его отступить без потери. Неприятель расположился войсками от Нюкарлеби. Я усилил пост в... и занял дефиле от Вазы...

На другой день моего прихода неприятель сделал со шведских берегов преглупый десант в Вазу. Он был разбит, потерял пушку, генерала и 12 штаб- и обер-офицеров, взятых в плен, также 200 человек рядовых, потеряв большие... на месте офицеров и рядовых, остальные спаслись и присоединились к ...

 

1809 год

11 апреля, Фридрихсгам

Милостивый государь дядюшка!

Вы уже, думаю, известны, что меня отправил государь в Финляндию и сказал мне, что я сменю Багратиона, и считаю, что я буду иметь его дивизию и командовать корпусом в Або; узнаю ж все на месте. Государь сказал мне, что сам к нам будет к маю; кажется, у нас со шведами уже войны не будет. Остаётся желать, чтобы сию дивизию, которая из лучших в армии из сего худого краю... Как слышно, остаётся в Финляндии новопроизведённый генерал Барклай. Вот, милостивый государь дядюшка, наши новости; теперь скажу об интересах: я разменял червонцы Ваши по 6 руб. 73 коп., что составляет на 1060 сто шестьдесят рублей, о коих пишу я к Софье Алексеевне, чтоб оные к Вам доставила. Я, слава богу, здоров и уже половину дороги от Петербурга отъехал. Перед отъездом получил от государя словесно много благоволения и ласки, но прочие получают на дорогу денег; моё положение государю неизвестно, а просить я не умею, и с сей стороны обстоятельства мои весьма худые. Впрочем, делать нечего, — терпеть до случая, неужто в век мой ни в чём удачи не будет. Если Вы удостоите меня письмами Вашими, то извольте адресовать их в Або или к брату Петру.

Затем, пожелав Вам всякого благополучия, честь имею пребыть с глубочайшим почтением.

Милостивый государь дядюшка,

покорный племянник

Николай Раевский.

17-го мая, Або.

На пути моём сюда, милостивый государь дядюшка, имел честь писать вам. Не повторяя о себе ничего, Вы уж должны быть известны о моей участи: разве мир со шведами вытащит меня из Финляндии, которую мы надеемся получить, — по сие время мы стоим покойно, есть надежда, что нас и трогать не будут. Я бы жил здесь не так скучно, когда бы не был столь удалён от всего, что мне любезно. В первых (числах) июня ждём государя! Ждём важных известий о цесарцах. До нас так долго вести доходят!

Желал я от всего сердца и теперь желаю быть полезну Вашему сыну, а моему брату, сколько для его пользы — столько ж чтоб благодарство моё, милый государь дядюшка, показать на опыте. Другой может ему более доставить, но попечения никто столько иметь не будет. Более мне писать нечего, будьте здоровы, веселы и любите преданного и покорного Вашего племянника

Н. Раевского.

9 сентября, Ваза

По газетам узнал я, милостивый государь дядюшка, что Вы в Петербурге. Я полагаю, что Вы чрез курьера моего не могли получить письма, потому что ехали на Москву и ничего обо мне не знаете; не могу я ещё сказать, буду ли иметь удовольствие Вас видеть в Петербурге; когда у нас мир, то я скоро приеду, ибо по известным Вам моим контрактовым обстоятельствам я, хотя бы принуждён был и службу оставить, непременно поеду в дом мой, а когда война, то хотя б имения лишился, а долгом моим жертвовать не буду. Посему Вы изволили видеть, что я судьбы моей не знаю. Я теперь возвращаюсь в Або, куда прошу Вас, милостивый государь дядюшка, писать ко мне, здоровым ли Вы будете и долго ль намерены пробыть в Петербурге. Я всю нынешнюю кампанию не прослужил, а прожил, ибо у нас никаких действий не было, а только стояли как на часах и смотрели на дурачества англичан. Теперь наступает решение всему, ибо если шведы не помирятся, худо будет Стокгольму. Для общей пользы желаю мира здесь. Когда иной будет заключён, я, имея обещание быть употреблену в действующие армии, где б оные ни случились, надеюсь, что человека, исполненного доброй воли, не забудут, а я желаю только случая. Признаюсь Вам, что здешняя жизнь мне несносна; когда б я нёс службу, я б на неё не жаловался, теперь же, что называется, дела не делай, от дела не бегай! Желаю от всего сердца, чтобы Вы были Вашим приездом довольны, были бы здоровы и благополучны. Затем прощайте. С глубочайшим почтением и истинной преданностью пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

18 сентября, Або

Мир заключён, отпуски на 28 дней позволены, главнокомандующий уже обо мне представил. Покорнейше Вас, милостивый государь дядюшка, прошу приложить старание об исходатайстве оного поскорей: желание видеть Вас, милостивый государь дядюшка, есть из главных причин моей нетерпеливости. Я уже имел честь писать Вам в Петербург из Вазы, получили ль Вы письмо моё? Теперь ожидаю только позволения и тотчас отправлюсь — здесь делать нечего. Надеюсь скоро изустно принести моё глубочайшее почтение, с коим пребыть честь имею навсегда, милостивый государь дядюшка, покорнейший слуга

Николай Раевский.

 

Турецкая война 1810—1811 годы

1810,14 марта, Букарест

В коротких словах уведомляю Вас, милостивый государь дядюшка, что ожидание моё исполнилось, я с главнокомандующим на самой дружеской ноге, следственно буду в силах в виде сына Вашего (выразить) мою Вам благодарность. Я буду командовать особым корпусом. Силистрию осаждаем, Журжу блокируем. Сербы оставляются на произвол судьбы. Действовать будем левыми флангами. Всё идёт живо и пылко, дай Бог удачи. Дай Бог заключить мир, сохраняя завоевания, сей есть предмет двора нашего, — остальное Темиров на словах перескажет, он всему очевидец и всё знает. Извините, милостивый государь дядюшка, что пишу коротко. Темиров — живая грамота. Прощайте, будьте благополучны. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

6-го апреля, Букарест

Не стану повторять Вам, милостивый государь дядюшка, уверений, а на деле покажу, что я имею сердце благодарное: попечением о сыне Вашем, а моём брате я надеюсь ему быть полезен не по одной службе, но по молодости своей. Он имеет сердце доброе и чувства благородные, но всё зависеть будет от общества, в котором он случится. Постараюсь приобрести любовь его и доверенность и тогда уверен, что Вы, кроме утешения, ничего от него иметь не будете. Он желает быть в авангарде, и в том затруднения не будет. Генерал-майор Кульнев по дружбе своей ко мне возьмёт о нём попечение, и я буду о нём известен, как будто бы свидетель его поступков. Если я не писал о ста его червонцах, что Вы послали к князю Багратиону для него, я не забыл о них спросить и знаю, что они тогда же были отданы князю Трубецкому.

Теперь скажу Вам о наших действиях обстоятельно.

Визирь находится в Шумле, держит Базарджик по Дунаю и весь правый берег вверх, левый берег у них от Журжи вверх до Виддина. Визирь в небольшом уважении у войск, но Пегливан бывший бунтовщик, а двухбунчужный паша — храбрый, предприимчивый человек, имеет собственных разбойников тысяч до 15-ти. Визирь следует данным ему правилам, не подвергается в чистом поле, и посему хотя глупо, но укрепляется везде. Я полагаю, что он будет сидеть на дефилеях, а Пегливан будет против нас действовать, я уже теперь есть часть войск неприятельских у Туртукая, где назначена переправа корпусу Ланжерона и части корпуса Засса. Мы же все переправляемся в Гиргове. Уже у нас на той стороне действовали до 18-го числа.

Необыкновенно раннее разлитие Дуная может воспрепятствовать на сем пункте переправе остальных корпусов, тогда считаю, что мы переправляться будем в Измаиле, где во всякое время оное можно сделать с удобностью. План главнокомандующего есть тот, чтобы осадой Силистрии, которую будет закрывать главная армия, стараться выманить визиря на чистое поле. Корпус 20-батальонный пойдёт к Базарджику, и тогда визирь сделает движение, то будем стараться или совокупно атаковать его, или отрезать от гор. Если же визирь будет неподвижен, то пойдём к нему. Если он пойдёт через горы к Адрианополю, несмотря ни на что, мы пойдём за ним: нам необходимо нужно кончить здесь войну, и в три месяца всё должно решиться! Сербов оставляем на произвол судьбы. Я не опасаюсь неприятеля. Турки всё те же, но мы будем иметь недостаток в провианте, за которым Каменский не остановится. 2-й корпус действующий под командой старшего летами Каменского который беспримерно труслив и глуп. Флот наш нам не содействует, часть флотилии защищает вход в Дунай, другая идёт к Силистрии, три отряда блокируют Журжу и защищают малую и большую Валахию, резервный корпус в крепостях и Молдавии. Но теперь Вам скажу ещё обстоятельство: австрийцы желают Валахию, и у нас слухи таковы, что легко всё должно будет перемениться. В первых числах мая мы все будем за Дунаем, уже корпуса собираются к назначенным пунктам.

Граф Каменский принялся за нас, особливо за генералов, весьма строго, что необходимо было нужно. Вы знаете, милостивый государь дядюшка, что, кто выполняет долг свой от чистого сердца, тот строгости не боится, но большая часть из нас таковы, что, боясь опасения строгого взыскания, будут по-старому штукарить, ибо в прошлую войну против французов брали награждения не достойные одни, но хитрые и наглые, а наказывались безгласные. Каменский видел вред слабого командования — и пришлось круто: он в сутки едва два часа без дела бывает, все силы возможные употребляет на труды, в чём нельзя не отдать ему справедливости, и я не могу не удивляться, что он без опытности мог войти и обнять всё, как он сделал. Я всё описал Вам, милостивый государь дядюшка, что знаю, и, кажется, не упустил ничего. Я знаю, сколько должно быть Вам сие интересно, и впредь при всяком случае не оставлю уведомлять Вас. Теперь кончу принесением глубочайшего почтения, с коим пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, покорнейший слуга

Николай Раевский.

2 мая, Тернецы.

Из письма приложенного брата, Григория Александровича, Вы изволите увидеть, что уж он не в авангарде и как оное произошло. Я жалею, что он не при мне, что для того выгоднее бы было, хоть князь Трубецкой, конечно, будет иметь о нём попечение.

На письмо Ваше, милостивый государь дядюшка, о ссорах, которые из семьи нашей не переставали, скажу Вам, что мне чрезвычайно грустно, но нельзя мне не верить и Софье Алексеевне, потому что Александр Львович три или четыре года тому доказал, что он в состоянии забыть благопристойности и уважение, которыми обязан всякий человек женщине, особливо жене брата, который по летам в отцы им годится и перед ними виноват никогда не был. Легко можно огорчить одним словом человека, так что другой посторонний не приметит, и придраться к нему нельзя будет; все сие не помешало мне стараться быть ему полезну, равно и Василию Львовичу. Когда в них есть ещё искра совести, то ей и оставляю наказывать их.

Мне сказывали, что я назначен с корпусом идти к Туртукаю и обеспечить переправу генерала Засса. Если сие так выполнится, то я должен иметь дело с неприятелем. Когда что случится интересное, я непременно вас, милостивый государь, уведомлю. Через четыре дня мы движемся непременно. Я пользовался здешней стоянкой, маневрировал как здесь прилично, побригадно, а завтра всем корпусом буду. Вы не поверите, что из двух или трёх полков построить каре не умеют, хотя полки поодиночке весьма хороши.

Новостей у нас никаких нет, и я кончаю письмо принесением глубочайшего почтения, с коим пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

3 (мая)

Сейчас получил письмо Ваше, писанное с Темировки, и открываю моё, чтоб отвечать на оное. Вы слишком много приписываете, милостивый государь дядюшка, цены желанию моему быть полезну сыну Вашему. Сие столь натурально, чтобы воздавать добром за добро, и столь приятно, когда, как теперь, услуживать тем, кого любишь, что это, так сказать, делается из интересов. Я уверяю Вас в истинной моей Вам признательности и в дружбе к сыну Вашему. Не имел другого в виду, как успокоить Вас насчёт его. Если уже мне будет известно, что я употребляюсь в экспедицию, когда, поговорив с князем Трубецким, я выпрошу его к себе на сие время, потом перешлю его туда, где опять ему будет случай служить, теперь же должно до решения подождать.

Вчерась вечером получил я повеление идти в Гирсово, что оправдывает мне сказанное об экспедиции, мне назначенной, к Туртукаю. Ещё я думаю, что корпус мой будет усилен и кавалерией и пехотой. Там местоположение гористое и лесное. Весьма будет полезна мне сделанная кампания в Финляндии.

Посылаю письмо от Григория Александровича. Вы не пишете ничего о сестре Елене Александровне. Я надеюсь, что скоро Вас, милостивый государь дядюшка, поздравлю и надеюсь, что она будет благополучна.

7 июня, под Шумлой

Государю неугодно было, милостивый государь дядюшка, чтобы брат Александр Львович оправдал себя службой в несправедливом на него его угнетении. Он уважает, хотя уговаривал я его подождать пять дней, ибо если мир не заключат, то 11-го сего месяца атакуем Шумлу, если опять не найдёт граф Каменский предлог отложить оное. Брат Александр перескажет Вам изустно всё, что и как здесь делается. Вы верьте, что он Вам лишнего не скажет, а может, ещё не всё объяснит во всей красоте. Трусости, глупости в диспозициях и во всех военных распоряжениях несчётны. Теперь не то, что в Букаресте, — под носом у неприятеля. Турки нигде не дерутся, а мы их боимся, армия исполнена духом, а начальник и духом и телом трус и нерешим. Силистрия капитулировала для нас постыдным образом, а в ней 400 человек было военных и около двух тысяч вооружённых жителей, которые не слушали паши своего. Крепости нет... в иных местах переехать можно на доброй лошади, к тому бастионов нет и фасы не защищены батареями, — словом, её и ретраншементом назвать нельзя. Вот, милостивый государь дядюшка, как мы воюем и как заслуживаются великие репутации. Несчастливее всего что доверенность будет большая и, может, что в таком случае спохватятся, но поздно. А между тем истинно доброжелательствующие государю и отечеству... что отымаются способы показать им их усердие. Меня за Силистрию представили к бриллиантовой шпаге, а я и темляка не заслужил, и К. думает доставлять даром отличия, не награждает честного человека, который желает отличиться действительно, и даёт всё своему брату, который ему и в подошвы не годится. Вот, милостивый государь дядюшка, маленькая картина нашего положения и моего душевного.

Сын Ваш теперь при мне, я не намерен подвергать, как он сам оное делал в прошлую кампанию, но, однако ж, не отдалять от службы и опасности. Впрочем, должно ожидать скорого конца, и я надеюсь Вас, милостивый государь дядюшка, видеть здоровым. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением покорнейшим

Н. Раевский.

23 (июня), Силистрия

Письмо сие назначено было, милостивый государь дядюшка, к отправлению с братом Александром, который поехал из Шумлы в такое время, что мы были отдалены от обозов. Дней десять после его отправления назначен я гр. Каменским в резервный корпус на смену г.-лейтенанту Олсуфиеву, которому, говорит, он причинил невольно неудовольствие и желает оное сколь возможно загладить. Обстоятельно ж дела мои, милостивый государь дядюшка, жена моя пересказать Вам может, ибо я к ней пишу все обстоятельства.

Гр. Григорий Александрович, чувствуя слабость и боль в груди, просился со мной. Я, не предвидя ничего хорошего для него под Шумлой, на оное тем легче согласился, что от воли Вашей будет зависеть возвратить его опять в действующую армию или просить по болезни в отпуск, о чём я при отъезде моего главнокомандующего предварил. На всё буду ожидать Вашего разрешения. Он представлен к золотой шпаге за храбрость.

Вдобавок к тому, что случилось до отъезда брата Александра Львовича и что он верно пересказал, уведомляю Вас, милостивый государь дядюшка, что мы заняли лагерь со всей армией против Шумлы вне выстрела, на плоскости, дорога в Царь-Град открыта, но не занята. Стояли до сего времени бездейственно с обеих сторон, и важного я ничего не предвижу. Неприятель может горами получить фураж и провиант, а большая дорога, если придёт сикурс знающий и сделает внезапное нападение, то может быть худо, ибо мы никаких предосторожностей не имеем. Разве недостаток хлеба принудит визиря оставить город, иначе ж я ничего предвидеть доброго не могу. Но и тут мира ожидать нельзя.

Вот Вам краткое описание дел наших. Я написал к жене моей, чтоб она ко мне приехала. Не оставьте её, милостивый государь, в нуждах её, у неё может быть недостаток в экипаже, который могу я тотчас Вам обратно возвратить. Добровольского я думаю некоторое время придержать и прислать к Вам с чем-нибудь интересным. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

2 июля, Яссы

Вы уже известны, милостивый государь дядюшка, через посланного офицера о всём со мной случившемся и о том, что я с братом Григорием Александровичем оставил Яссы. Насчёт его я не знал Вашего намерения и сделал с оным согласно. У него от невоздержанности возобновилась лихорадка, от которой здесь мы его избавим, и сберегать его буду от вторичной таковой шалости. Письма Вашего к главнокомандующему я не послал, считая его уже лишним; когда же Вы рассудите взять его к себе, то я могу отсюдова писать и уверен, что мне в сём не откажут. Лихорадка была два раза через день. Он здоровее меня гораздо и теперь бегает по городу. Через немного дней ожидаю я семью мою. Счастливым бы счёл себя, если бы Вы вздумали сюда завернуть, — мы бы Вас на руках носили.

Из Шумлы нового ничего нет. Говорят об австрийцах, будто уж они делают нам запросы насчёт Молдавии и Валахии. С турками ждать мира нельзя, ибо они не могут заплатить 20 000 000 пиастров, от них требуемых, хотя по Дунай отдать согласны, даже и на независимость Сербии согласятся. Не знаю, опробуете ли Вы, милостивый государь дядюшка, моё намерение: я ожидаю, что меня опять потребуют в армию, но я скажусь больным, разве дела наши будут очень худы; хорошего я ничего не ожидаю; на сие прошу Вашего совета. Будьте здоровы и благополучны, имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

6 июля, Яссы

Чем более узнаю сына Вашего, милостивый государь дядюшка, тем более люблю его и открываю в нём душевные качества. Хотя война продолжается, но я не совсем жалею, что я с ним в Яссах. Во-первых, мне при Каменском нельзя было надеяться дойти до моего предмета, ибо он путь мне к оному преградил, а для Григория Александровича нечего ожидать хорошего, потому что я ничего хорошего ни для кого не предвижу. Здесь были слухи весьма дурные насчёт армии, но, к удовольствию, вчерась приехал курьер, который уничтожил оные. Известно, однако ж, что в Шумлу прошло 10 000 турок, только не знаю, горами ли они пробрались или из Царя-Града, только знаю, что днём было сражение и, сколько могу я понимать, так что сделанной вылазкой Али-паша сикурс ввёл свободно в Шумлу; взято у неприятеля знамя, и, говорят, побили до 200 человек, а в реляции будет нулей больше. Сие доказывает, что они провиантом не нуждаются, на что надеяться можно было, и теперь ещё меньше ожидаю я успехов.

Я опять приступлю к Вам, милостивый государь дядюшка, с просьбой — приезжайте в Яссы. Вы найдёте здесь все удовольствия, уважение и любовь, потом общество прекрасных женщин. Здесь бывшая Лермонтова, что ныне графиня Палён, здесь прекрасная докторша с сестрой, Монтрезор с женой и прекрасной племянницей, В. Иван. Милашевич с женой, брат его Андрей с женой — вот Вам и бостон. Стол и вина хорошие, фрукты Вам известны, а со мной во дворце три большие особые великолепные комнаты. Жаль В. Ивановича: он, говорят, более трёх месяцев от чахотки прожить не может. Я желал бы иметь его место, что совершенно прилично военному человеку. Когда бы вместо Москвы предложили б мне здесь военное и гражданское губернаторство, я бы не отказался.

У Григория Александровича лихорадка кончилась. Он бы выехал к Вам на встречу. Елены Александровны в Смеле нет. Здесь Вы найдёте сына и любящего Вас как отца — племянника.

Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, почтительнейший племянник

Николаи Раевский.

10 июля, Яссы

Вчерась получил письмо Ваше, милостивый государь дядюшка, с Софьей Алексеевной. Будьте уверены, что как мне ни приятна дружба гр. Григория Александровича, но я никак не согласился б, что б он пожертвовал чем-нибудь для моего удовольствия. Он ещё прежде моей истории просил меня найти ему случай отъехать из армии по причине грудной болезни, которую он давно чувствует, и здешние доктора запрещают ему службу. Дорогой получил было он лихорадку, которая, однако ж, прошла. Ему нужен покой. Будьте уверены, милостивый государь дядюшка, что я очень далёк от того, чтобы согласиться на отдаление его от службы, но теперь я, как и прежде писал к Вам, буду (ждать) решения Вашего: дожидаться ему здесь конца кампании или просить позволения по болезни отъехать, чего иначе он не может получить, как прямо в Петербург, к полку. К тому ж и дорогу дальнюю предпринимать ему должно с осторожностью. Он, как будто форсированное растение, выбежал чрез меру и слаб, то нужно ему укрепиться. Уведомьте, милостивый государь дядюшка, что Вы прикажете, я то исполню.

Вчерась приехавший курьер унтер-офицер сказывал, что граф Каменский идёт к Рущуку, оставив брата обсервировать Шумлу, и подорожная написана: лагерь 8 вёрст от Шумлы. Я Вам и прежде сказывал, что кампания тем и кончилась. Рущук осады не выдержит, потому что наполнен деревянными строениями. Разве визирь придёт оной препятствовать, чего нельзя будет сделать, не разбив Каменского 2-го. Ещё сказывают, что государь писал, чтоб непременно сделать мир. Как Вы видите, милостивый государь дядюшка, готовится что-нибудь другое. В рассуждении меня скажу Вам, милостивый государь дядюшка, что я весьма далёк от того, чтоб огорчаться. Каменский в Финляндии то же со мной сделал: откомандировал в Вазу, но встретил неприятеля, который, несмотря на то что был разбит в Куортапе, остановился при Оравайсе, тотчас послал за мной, и я хотя с полками 55 вёрст сделал в 20 часов, но не мог поспеть к сражению Оравайс — ибо я не успел ещё отойти пять вёрст, как услышал начало оного, — действовать (было) никак нельзя, потому что 500 человек собрать не могу, а все войска на бумаге и по крепостям; а там мне осталось дожидаться конца кампании и перемене обстоятельств, ибо мне ни с Буксгевденом, ни с Каменским служить нельзя, с Кутузовым же и никому служить небезопасно, хотя, по моему мнению, он более других имеет способность командовать. Я ожидаю, что если мира не заключать, то и здесь будет перемена, а не употребят ли Барклая-де-Толли? Вы, может быть, подумаете, что личное моё неудовольствие заставляет нам сие говорить, но верьте, что я ничего не прибавляю и мой брат Александр свидетель. Нельзя, чтоб его недостатки не открылись в Петербурге. Коляску Вашу возвращая, приношу мою всенижайшую благодарность. Григория Александровича коляска здесь, а жена моя может воспользоваться моим дормезом, когда в нём нужда будет. Я всё не отчаиваюсь, что Вы на мою просьбу согласитесь — посетить нас, (тогда) Вам будет весело, а время Вам теперь, я думаю, свободно.

Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

11 июля

Вчерась получил письмо Ваше, милостивый государь дядюшка, с Фабрицием, в котором Вы уговаривали меня не огорчаться, а по любви Вашей ко мне Вы сами принимаете к сердцу, считая, что я за Силистрию не получил награждение. Когда бы в действительности так было, я за награждение никогда обижаться не буду, по вчерашний день получил я высочайший рескрипт на бриллиантовую шпагу, сверх того и сын мой должен быть произведён офицером, ибо все представленные 18 человек к производству в оные поступили. Под Силистрией никто ничего не делал, кроме Гартинга, инженерного генерала, который достоин по его незнанию быть разжалован. Под Шумлой, кроме лёгкой перестрелки, ничего не было, и то под командой князя Трубецкого, а награждения всем страшные. Я, будучи совершенно противник сему правилу, пишу Вам истину, что всё час от часа в службе упадает и всё потеряло свою цену, — выдумывают сражения, описывают их пышно и рекомендуют, а сие делается для пользы главного командира.

Армия от Шумлы отступила, — я сие знаю формально, — а была в 12 вёрстах. Гр. Каменский идёт к Рущуку, а брата оставляет обсервировать Шумлу. Вы пишете, милостивый государь дядюшка, что дела идут на попятный двор. Когда Рущук не испугается бомб, то и тогда не возьмут в присутствии главнокомандующего. Когда же дадут волю Зассу, то он будет взят, а М. Каменский наверно отступит от Шумлы, когда турки хоть немного его будут тревожить.

Я послал за меньшими дочерьми моими, буду с ними (ждать) приказания вашего насчёт Григория Александровича, буду ожидать Вас самих, милостивый государь дядюшка, с большой нетерпеливостью, засим пребыть имею честь с глубочайшим почтением покорнейший племянник

Николай Раевский.

Храбрый племянник Ивкова егерский капитан умер горячкой после трёхдневной болезни.

   21 июля, Яссы

На письма Ваши, милостивый государь дядюшка, я буду отвечать строка за строку, потому прошу извинить, если не всегда будет связно, зато будет аккуратно.

Григорий Александрович с приезда своего имел здесь два раза лихорадку, и в два раза её от него отымали, и теперь он опять здоров, но, как и прежде, я имел честь писать Вам, главная его болезнь — грудь, которую нужно укрепить в спокойной жизни. Впрочем, не сочтите его уже больным грудью, но сие нужно для предупреждения болезни, могущей последовать; когда же Вы рассудите его взять к себе, то извольте только уведомить, я напишу к главнокомандующему, его отпустят для излечения из полка, а он по болезни может пробыть у Вас несколько времени в Смеле. В армию ж к нам отправить не советую, ибо ему небезопасно жить в палатке осенью на сырости и быть в походах под ветром и дождём. На совет Ваш, милостивый государь дядюшка, который по просьбе моей Вы ко мне пишете и который... Вам любовью Вашей ко мне и рассудком, скажу, что во всём оном буду следовать, и если дела пойдут не так хорошо, то думаю, что пришлют и за мной. Здесь нынче вышел у молдаван слух, что Рущук сдался. Если это правда, то и кампания кончится, ибо делать нечего будет, как стоять за Дунаем. Григорий Александрович, бывши ещё у князя Трубецкого, играл с Осиповым и что-то выиграл в долг и сей долг в счёт не ставит. Уманцев выдал раза два его играющего в банк — такую игру, на которую два или три червонца выиграть можно. Оплошности ж в нём в игре никогда не замечал, а если б и заметил, то постарался бы от ней ответить убеждением, приводя примеры в доказательство. Коляска его оставалась в Букаресте, и теперь брат Василий в ней отправляется. Он, как молодой человек, нерасчётлив на деньги. Признаюсь Вам, милостивый государь дядюшка, что в его лета легче сие простить, чем излишнюю расчётливость, которая близка к скупости. А главные его расходы на конфеты и лакомства, — он же любит угощать. В деньгах же ему недостатка не будет, пока будет жить со мной, ибо такую сумму, какая ему нужна, всегда достать могу. Вот, милостивый государь дядюшка, всё, что я имею сказать насчёт сына Вашего.

Теперь скажу кое-что о военных действиях. Генерал-лейтенант Засс за сутки до прихода главнокомандующего хотел сорвать укрепление пред Рущуком и, потеряв до 600 человек, не успел в своём намерении, и полковник взят на валу в плен. Флотилия, проходя мимо укреплённого острова, что между Рущуком и Журжево, потеряла пять лодок, кои взяты со всеми людьми и офицерами неприятелем — всего более 200 человек. Мудрено для меня будет, чтобы командующий паша в Рущуке сдал его, ибо он второй Пегливан; разве жители, кои все богатейшие купцы, к тому его принудили. Журжа упадёт сама собой, а нам за Дунай идти, кажется, более некуда; под Шумлой было сражение небольшое с отрядом Ланжерона. Неприятель ничего не мог сделать и отошёл. Вот вам, милостивый государь дядюшка, кое-что военное и семейное, теперь заключу принесением моего всенижайшего почтения, с коим пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, преданный племянник

Николай Раевский.

   22 июля, Яссы

Сейчас отправил по приказанию Вашему, милостивый государь дядюшка, курьера Вашего к графу Каменскому. Я писал к господину, чтоб ему объяснить, что как Вы желаете, чтобы сын Ваш после малейшего облегчения возвратился, чтобы сие сделано было приватно, то есть, словесным позволением, я надеюсь, что сие так и исполнится. Рущук всё ещё не сдан. Князь Трубецкой по болезни приехал в Букарест — вот в чём состоят здешние новости. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

Я готовлю для Вас шесть бочек вина и для того прошу отправить немедленно вместе с матушкой шесть воловьих подвод, кроме же сего Вам оное не станет ни копейки и будет самое лучшее. Подводы нужны немедленно к 1 сентябрю.

1 августа, Яссы

Третьего дня получил письмо от Закревского в ответ на моё о сыне Вашем, другое о Фабриции, об одном драгунском офицере. Но Ваш курьер, посланный для сего, ещё не возвратился, видно, дожидается отправления Григория Александровича. Кой час придёт, отправлю и сына Вашего. Ему с неделю, как стало лучше. Берегите, милостивый государь дядюшка, грудь его, чтоб он не делал лишнего моциона и берёгся бы простуды.

22-го штурмовали Рущук, но несчастливо. 7000 человек убито и ранено. Более 300 офицеров и несколько генерал-майоров; обстоятельно перескажет граф Григорий Александрович. Волонтёров пустили на штурм только двух, один убит, другой ранен.

Посылаю Вам, милостивый государь дядюшка, для смеха письмо Дениса Давыдова и копию портрета князя Потёмкина, принцем де Линём выписанного из напечатанной его корреспонденции, которой в России нет.

Больше писать ничего не имею. Войска всё также под Рущуком и под Шумлой, то есть в 20 уже вёрстах, отошли от последней ещё 10 вёрст, несмотря на славную победу, Сергеем Михайловичем над визирем одержанную. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

1 августа, Яссы

Сегодня получил с детьми письмо Ваше, милостивый государь дядюшка. В четверг отправится Григорий Александрович, я его удерживаю для того, что нынче у него во время обеда пришла слабая лихорадка. Берегите его от простуды, не позволяйте ему мороженого, которого он великий охотник, лихорадка его ничего не значит, а беречь должно грудь его, ибо с ним недавно было, что он кашлял кровью, но кровью чистой, следствие сие безопасно, о чём Вы можете спросить у докторов. Ему по его молодости поберечься нужно год или два, он будет крепок и здоров, Вы можете быть уверены, что, когда бы он теперь имел болезнь серьёзную, я б сам сего не написал, но уведомляю только для того, чтоб Вы предупредили оную присмотром строгим, ибо он не выдержан, как ребёнок. Не позволяйте ему ездить с собаками верхом и никакого сильного... и при воздержанной (жизни) он будет совершенно здоров. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

О Рущуке слух был пустой, наши отбиты. В другом письме моём увидите обстоятельства.

4 августа, четверг, Яссы

Отправляя по приказанию Вашему, милостивый государь дядюшка, сына Вашего, не могу не признаться, что мне надобно привыкать к его отсутствию, поберегите его несколько времени. Служба от него не уйдёт, дайте ему укрепиться, а время сие не потеряно будет, когда он у Вас и будет читать то, что касается до ремесла его. Вчерась у него была опять лихорадка, но слабая, посылаю рецепт лекарства его употребляемого, один день принимать, и, наверно, от оной. Здешние болезни общим правилом лечить весной. Более теперь писать ничего не имею, кроме принесения глубочайшего почтения, с коим пребыть имею честь, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

   23 августа, Яссы

Податель сего Денис Давыдов очевидец всему, и очевидец не молчаливый, перескажет Вам, милостивый государь дядюшка, о концах военных действий прошлых и настоящих, я же скажу только, чего и опасаюсь вперёд. Неприятель весьма усилился и приблизился к Рущуку, боюсь не только чтоб не сняли осады, но ещё чего-нибудь хуже. Дай Бог, чтоб недостаток провианта заставил Рущук сдаться.

Я живу в Яссах по-прежнему и не скучаю, ожидаю, что будет в Петербурге. Тамошние обстоятельства, может, Вам известны, я ж получить о них сведения надеюсь чрез моего адъютанта. Известно только мне, что о штурме не говорят, а сказывают, будто была вылазка. Каков Григорий Александрович, какой Вы сами? Будьте здоровы и благополучны. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

31-го

P.S. Сейчас получил известие, что сераскир, который приходил освободить Рущук, разбит и убит, взято 5000 пленных, 3-бунчужный паша, 14 пушек и 176 знамён. Должно ожидать ежечасно падения Рущука и Журжи. Денис Давыдов занемог жабой, но ему теперь уже легче. Но посему письмо сие продержано до сего числа.

 

Турецкая война

1811 год

8 января, Яссы

Не стану повторять причины, по коим не могу приехать в Киев, ибо жена моя Вам, милостивый государь дядюшка, их перескажет. К тому же, будучи здесь, я имею надежду продать выгодно вино, что уже отчасти сделал. Григорий Александрович здоров, но влюблён. Не выносите на меня. Здесь есть полька, жена графа Каховского — лейб-гусарский офицер, адъютант князя Суворова. Хотя брат мне не делал никакой конфиденции, но мне сие известно. Он сегодня едет. Вы извольте узнать от него о ясской жизни и дурачествах. В армии собираются делать экспедицию, как я думаю, на Тырново, но турки должны быть предупреждены, ибо все волохи о сём известны. Сумневаюсь в успехе, который если иметь будем, то не менее бесполезен, а неудача быть может вредна, даже в движении расстроенных совершенно полков, а изнурение их немалое приносит зло. Теперь уж буду я Вас, милостивый государь батюшка, просить уведомления о Петербурге, отколь должны иметь приезжих. Затем желаю Вам кончить контракты по желанию Вашему, быть весёлым и здоровым. С глубочайшим почтением пребыть имею честь, милостивый государь дядюшка, покорный племянник

Н. Раевский.

27 февраля, Яссы

Милостивый государь дядюшка!

С 12-го сего месяца ожидал ежедневно жены моей, не отправлял я нарочного, с которым полагал уведомить Вас о здешних обстоятельствах. Каменский ещё жив, но сомнительно, чтобы долго протянулся. Пять дивизий выходят отсюда на границу Галации и далее, в том числе и моя, которая пока следует до Хотина, там будет командовать, как кажется, Барклай-де-Толь. Брату Григорию Александровичу остаётся, как я думаю, ехать в Петербург, о чём нужно будет Вам, милостивый государь, переписаться. С австрийцами у нас ладно, и если мы круто приступим к полякам, чем должно начать, то они и пруссаки к нам пристанут. Вот последние известия наши из Петербурга. Вы, может, знаете больше, но я нелишним почитаю Вас уведомить. Ожидают, Кочубей будет на месте Румянцева. Я здесь ожидаю жены моей и к 13 марта буду в Хотине, письма ж Вас прошу адресовать на Каменец-Подольск...

Николай Раевский.

   24 июня, Киев

Вчерась был я, милостивый государь дядюшка, у Милорадовича. Он был болен, в постеле, я ничего ему не говорил о деле по сей причине, а всячески за ним волочился. Нынче был ещё, он уже не гневался, прочёл письмо Ваше и данное право, почему согласился, что мужики суть подданные. Он ничего против Вас не сделает и хочет даже сам побывать у Вас. Буде Вы чего-нибудь от него желаете, то через некоторое время пишите к нему через меня под открытой печатью. Он человек честный, простой и смешной до приятности, но услужливый чрезвычайно. Вот, милостивый государь, всё, что касалось до дела Вашего. Мейендорф приехал из Парижа в моё отсутствие, он сказывал, что французы оставляют Гишпанию совсем. Бонапарте поставляет причиной обстоятельства политические, требующие его войска на севере Франции. Все, говорит он, приметили в нём большую перемену моральную, он стал нерешительным, и всякое известие приводит его в замешательство, хулит его войска и говорит, что все его ненавидят. Я только что возвратился. Не советую предпринимать вояж Ваш в Николаев, от жаров он будет Вам несносен. Прошу покорнейше доставить верно и немедленно писание моё к матушке. Затем с глубоким почтением пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, покорный племянник

Н. Раевский.

4 июля, Киев

Сейчас уехал от меня Уваров в деревню, а потом в Молдавию. Видно, ему в столице худо и по тону его, и по предприятию.

О Молдавии же я имею известия свежие, кои суть следующие. Турки в довольных силах в Разграде, на дороге от Рущука к Шумле и показались в Сербии и в разорённой Силистрии. Слышал я, что Кутузов послал государю картину сил его, способов его, что, по мнению его, неприятель предпринять может и что он против него делать будет, донеся что в его положении он никакой ответственности на себя не берёт, то есть он просит войска, ибо хотя под его командой состоят дивизия 9-я в Яссах, 15-я на дороге к Хотину, 2-я гренадерская по обе стороны Днестра близ Хотина, 18-я в Каменце и 12-я в Могилёве, но это только на бумаге и трогать оные без позволения не смеет. Вот обстоятельства Молдавии. Прошу Вас, милостивый государь дядюшка, прилагаемое письмо с нужными квитанциями доставить в Балопышку, оттудова, надеюсь, что Вы приказали по письму моему взять Вашу коляску...

Николай Раевский.

18 августа, Киев

Полки моей дивизии подвинулись вперёд; моя квартира переводится в Радомысль. На моё место из Молдавии 12-я дивизия, 24-я и 7-я тоже передвинулись. Я через несколько дней еду в Полтавскую губернию, в Ромны, для осмотра моего рекрутского депо и оттоль в Смелу прямо... Турки на нашей стороне Дуная, в Малой Валахии, 15-я и 19-я дивизии пошли с Днестра к Кутузову. Простите, что нескладно и не чётко пишу: сейчас с пожара, устал до смерти. Спасением Вашего дома обязаны мне, моему адъютанту, караулу и собственным людям, ибо мои люди, поливая дом, друг друга поливали, для того что горячо было стоять.

Бердичев горит, Остров горит и многие другие местечки, а нынче слышал то же про Дубно...

Николай Раевский.

31 августа, Каменка

В ту минуту, как я приехал сюда, не мог я с посланным матушки писать к Вам, милостивый государь дядюшка, и уведомить о известии, полученном от князя Багратиона. Он назвался главнокомандующим корпусом Докторова и тремя дивизиями, а как сия армия называться будет, не знаю. Он уже теперь должен быть в Киеве, о чём он ко мне пишет, как и о том, что остановится у меня, полагая, что я в Киеве, а я уже переведён в Радомысль. Главная квартира будет в Житомире. Через два дня буду иметь честь лично принести моё глубочайшее почтение, милостивый государь дядюшка,

Николай Раевский.

7 сентября, Киев

Неожиданно нашёл я, милостивый государь дядюшка, князя Багратиона у графини Браницкой. Елена Александровна сказала что он обещал взять Григория Александровича в адъютанты. Я ему ничего о себе не говорил, считая, что при первой встрече это будет неприлично, а на днях, будучи в Житомире, ему напомню. Ланжерон произведён генералом от инфантерии. Докторов, говорят, посылается в Молдавию, — будто Кутузов по слабости своего зрения просил помощника. Великий Злотницкий вчерась приехал в Киев, через два дня едет в Радомысль. Милорадович в Киеве в двухдневное пребывание Багратиона с ним не видался, а съехался неожиданно в Белой Церкви. Ещё слух здесь, что Беннигсен будет командовать правым флангом армии...

Николай Раевский.

   27 сентября, Радомысль

Вы уже должны знать, милостивый государь дядюшка, от жены моей, что я теперь один остался с детьми, что препятствует мне тотчас ехать к Вам в Киев; кой же час она возвратится, то немедленно к Вам приеду, а Вам ещё... до выборов далеко и делать нечего, можно б и прежде оные по обещанию Вашему пожаловать к нам. Я ждал к себе к ночи Багратиона, но он поехал в Каменец. Езда его продлится дня три или четыре. На сих днях приезжал его брат из Молдавии и сказывал следующее: что турки переправились через Дунай в Малой Валахии в 2 местах и подле Журжи в пяти вёрстах от Кутузова, который не только что не знал, но они успели укрепиться в числе 13 тысяч; что посылали открывать их роту, потом батальон, потом два полка, что все сии предприятия кончились потерей с нашей стороны одного знамя и одной пушки — итого две. О визире не знают, где он, и посему ожидать можно, что, застав нас тут, может ещё где переправиться и сделать покушение, может, и не принять крепости без гарнизонов! Для меня Кутузов загадка, лукав, знающ, опытен и поступает, как ученик. В Киеве, может быть, сих приключений не знают, я ж никому не говорил. Не (называйте?), милостивый государь, меня на Багратиона...

Николай Раевский.

 

Отечественная война

1812 год

(Письма, относящиеся к 25 февраля, 12 апреля и 28 мая, см. в четвёртой части книги).

5 июля, Бобруйск

От Слуцка я отражён был с 25 тысячами идти день и ночь к Бобруйску, куда пришёл сего утра, а в одну ночь на походе среди марша встретил я курьера Вашего, и он Вам, милостивый государь дядюшка, сам перескажет, почему не мог я участвовать в том, что и без меня князь для нас сделал. Что теперь предпринять, не знаю. Я назначен опять ехать день и ночь с корпусом на подводах, — закрыть Могилёв. Но неподвижность неприятеля, как я думаю, переменит сей паллиатив. Лучший способ закрыть себя от неприятеля есть — разбить его. Говорят, что 1-я армия в движении вперёд. Говорят, что три полка кавалерийских баварских передались к нам. Говорят, что немцы-гесинцы взбунтовались, что англичанцы и гишпанцы сделали где-то десант и что он сам поскакал во Францию. Но всё это говорят. И я ничему не верю. Ермолов Алексей Петрович — знаток большой армии. Все сему рады. Он в ежеминутном сношении с государем и робких советов подавать не будет. А наш француз не совсем большой головы. Если все три армии теперь искусно двинутся вперёд, то французы могут быть разделены по частям, ибо они также разделились, надеясь на робость нашу, и легко прервать их соединение. Матушка ко мне не пишет, Вы чаще хотя и пишете, но о жене моей ни слова, почему полагаю её в Одессе. Скажу о брате Петре, что он с гусарами везде лихо отличается, и где наши с неприятелем встречаются, то везде их положат...

Я здоров, только устал до крайности. В три дня 135 вёрст сделал с войсками тяжело...

23 (октября), Вязьма

Заглавие письма моего, милостивый государь дядюшка, обрадует Вас. Неприятель бежит. Мы его преследуем казаками и делаем золотой мост. Вот как всё происходит и происходило. После сражения 6-го сего месяца через два дня явился неприятель в Боровск, что на Калужской дороге в Москву, который с нами на одной высоте. А известие сие получено чрез Мусинов-Боровских. Мы тотчас пошли на Малый Ярославец, который занятым нашли неприятелем. Докторов и я атаковали город, восемь раз мы их выгоняли, и к вечеру половина города осталась за нами. По сие время ещё не решено, маскировал ли он своё отступление или действительно хотел следовать через Калугу, только скажу, что сей день стоит как около шести тысяч и неприятелю по крайней мере столько же. Я имел против себя итальянскую гвардию. После сего тщетного покушения неприятель пошёл на Можайск и Вязьму и, как кажется, пойдёт на Витебск и так далее за границу. Казаки его преследуют кругом. Французы мрут с голоду, подрывают ящики, и с 12-го мы имеем их до шестидесяти пушек, и великий Наполеон сделал набег на Россию, не разочтя способов, потерял свою славу, бежит как заяц. Граф Витгенштейн соединился с Штейнгелем, выгнал врагов из Полоцка, взяв две тысячи в плен и одну пушку. Чичагов, не знаю зачем, послал отряд в Варшаву, другой за Вильну, а сам одиннадцатого сего месяца был ещё в Бресте. Николай Чудотворец великий генерал, с помощью его мужики более чем войска победили французов. Наполеон считал на мир со взятием Москвы и на возмущение, но в расчётах своих ошибся. Австрия за нас, и буде она нам поможет, ибо и вся полоцкая земля подымется; молено считать, что настал перелом счастью Бонапарта. Русский Бог велик!

Мы все здоровы, брат Пётр в отряде у Милорадовича, потому не пишет. Мы все веселы, холода, голода не чувствуем. Всё ожило. Злодей наш, который осквернил и ограбил храмы Божьи, едва уносит ноги свои. Дороги устланы мёртвыми людьми и лошадьми его. Идёт день и ночь при свете пожаров, ибо он жжёт всё, что встречает на ходу своём, за то и мы хорошо ему платим, ибо пленных почти не берём, разве одни регулярные войска. Прощайте, будьте благополучны.

28 октября, близ Ельны

Я уже совсем готовился отправить Филиппа к Вам, милостивый государь дядюшка, как возвратился курьер мой с Вашим письмом. Как я командую авангардом армии, от коей теперь в 12 вёрстах, то мне нельзя самому отлучиться для выполнения комиссий Ваших у Михаила Ларионовича, а для сего посылаю М.Г., который оттуда отправлял моего курьера и напишет обо всём обстоятельно. Неприятель идёт на Смоленск, а потом, пленные говорят, на Вильну, мы пропустили случай отрезать всю армию. Задний корпус, состоящий из 30 т., в Вязьме, а теперь он уже впереди, и остаётся только казакам, холоду и голоду за нас воевать. Более писать теперь не имею и некогда.

20 ноября, Борисов

Русский Бог велик! Писали Вы мне один раз, милостивый государь дядюшка. Никогда не видели мы столько Его могущества! Великий Наполеон как школьник бежит, потеряв всю армию. Брат Василий на словах Вам лучше перескажет и наши великие дела, и Наполеоновы, Вы увидите руку Божию, которая нагнала слепоту на злодеев наших. Жажду видеть и обнять Вас, что может скоро сбыться. Я теперь ни о чём не распространяюсь. Брат Василий — живая грамота.

10 декабря, Вильна

Начну я, милостивый государь дядюшка, описанием обстоятельств и движений.

Первая и вторая армии, не считая Чичагова, Эртеля, Витгенштейна, не имеют более 30 тысяч, что удержало фельдмаршала следовать в герцогство Варшавское. Докторов с бывшим корпусом Эртеля и с частью, принадлежащей к первой армии, и Сакена корпус, который к нему присоединится, послан против Шварценберга, который ретируется в герцогство Варшавское. Наполеоновы остатки должны быть в Пруссии. Вышло их, я думаю, менее 10 тысяч. Макдональд недавно ещё был под Ригой, потому что не знал обстоятельств Наполеоновых. Туда пошёл Витгенштейн дабы его отрезать. Платов — по пятам французов, коих прусские жители бьют, как били их наши мужики.

Итак, Россия освобождена от неприятеля. Что будут делать австрийцы и пруссаки — увидим. Кажется, на будущий год кампании не будет. Русский Бог велик!..

Случай прекрасный отнять всё забранное у Наполеона. Боюсь глупости и радости австрийского императора. Бонапарт много сделал вреда России, а помещикам много пользы, ибо теперь уже не должны опасаться его внушений в народе, который его проклинает. Дорого заплатил он за ошибки свои! И ошибки его не есть ошибки великого воина! Теперь нам бывшие силы его известны, и должны признаться, что единственный способ был победить его изнурением и завлечением его внутрь России, что мы все прежде осуждали. Под Смоленском имел он под ружьём, что доказано бумагами, у них взятыми, 220 т. человек. Перешёл он границу, имея под ружьём 350 т., вышел же он с 8 т. Он надеялся, что, подобно как Австрия и Пруссия, будет ему земля повиноваться и найдёт продовольствие, считая испугать взятием Москвы и заключить мир, полагая возмутить народ, и не умел удержать войска от неистовства или, лучше сказать, не смог! Он в средине своей армии всякую минуту боится не только ослушания, но и смерти. Он употребляет всевозможные обманы, чтобы удержать её в повиновении. Вот состояние сего врага рода человеческого! Кто его протёкшей славе позавидует! Ещё побеждать можно, но он давит числом превосходным, людей не считает ни за что... Он триста офицеров своих раненых подорвал в Смоленске и множество солдат. Я спрашивал князя о бюсте государыни, он сказал что Бонапарт взял его с собой, но сие неверно. Если взял, то, верно, не вывез, ибо он уехал уже из-под Вильны, брося армию, в трёх каретах с 50 человеками конвоя, больше конных не имеет и ни одной пушки, ни повозки при армии.

13 декабря

Государь приехал 10-го нечаянно. Я ему вчера представлялся и потом обедал у Кутузова-Смоленского, который представил ему дело под Красным как генеральное сражение, почему получил 1-го Георгия, Тормасов — Андрея, Милорадович — 2-го Георгия. Как сии дела происходили под мнимым начальством последнего и узнали о его неудовольствии, побоявшись, чтоб он не высказал государю, то надели на него 1-го Владимира. А о нашей братии слуха нет, но приятно мне то, что сам великий князь вызвался взять моего сына в гвардию, а как предмет моей службы есть польза детей моих, то я других претензий не имею, как чтоб награды шли на семью мою. Мы, говорят, едем к Варшаве. Однако ж как до весны дел ожидать нельзя, то я буду проситься в отпуск и приеду прямо в Киев...

 

Заграничный поход 1813—1814 годы

15 февраля, 1813, Киев

27 генваря Милорадович покойно взошёл в Варшаву. Войска идут из Шлезии. Сакен блокирует Модлин, в котором слабый гарнизон. Говорят, государь отъезжает в Петербург после свидания с прусским королём. Шведы — 36 т., а датчане 25 т. войск под командою Бернадота высадятся в Померанию. Данцигский гарнизон получает только четвёртую долю положенного провианта по недостаточности оного.

Ренье разбит. Взят генерал Ностиц, пушек несколько, 1500 пленных и двадцать семь штаб- и обер-офицеров. Вот, милостивый государь дядюшка, вам военные газеты.

Мои силы возвращаются, но слух весьма медлительно. Посылаю письмо князя Кутузова. Моё получено только вчерась. Простите, что Ваше распечатал.

14 марта, Белая Церковь

По приказанию Вашему, милостивый государь дядюшка, я спрашивал у графини о контрактах, она ничего не слыхала того, что до нас дошло. От 12-го имела она от Потоцкого маршала, который, конечно, написал бы к ней, буде контракты были бы отказаны... Из армии вестей нет, а слухи следующие: что наши в Берлине, что австрийцы заняли Фиуме и Триест. Последнее важно, буде справедливо. Но сие уже есть в газетах.

Теперь, выполнив препоручения Ваши, исполню пред Вами, милостивый государь батюшка, долг сердца моего, изъявив благодарность за все милости Ваши. Титул друга Вашего, которого по чувствованиям моим я достоин, ставлю выше других, которые Вы мне давали; я не иначе, как усердный и честный сын отечества, и самое моё самолюбие выше сего меня не поставляет.

Я ночевал в Богуславле, а вчерась приехал сюда гораздо засветло. От Богуславля пыль как летом, всё сие предвещает дорогу лёгкую и приятную. Завтра поутру отъезжаю.

3 июня, Баден

...Я остановился в Бадене полечиться от глухоты, от раны и от ревматизма, но сомневаюсь кроме глухоты получить от прочего облегчение, кроме же сего на здоровье жаловаться не могу. Надеюсь скоро выздороветь; может быть, и Вы поедете в Петербург посмотреть победителей. По чести, Россия и вся Европа обязаны сказать нам спасибо...

21 июня, 1813, Нейштат

Я уже имел честь писать Вам, милостивый государь дядюшка, о победе англичан и гишпанцев над французами. Следствие оной есть сдача шестнадцати тысяч под командою Сюшета, которого они отрезали от Пиренейских гор, и теперь уже два марша на границе Франции. Наполеон уехал в Майну. Считать должно, что поехал и далее. Гвардию его повезли на подводах. Австрийцы решительно с нами. Буде (Наполеон) не согласится на сделанное ему предложение к 29-му сего месяца — это я слышал от приехавшего с большой доверенностью австрийского полковника — Коленкур не имеет доверенности согласиться на требования, кои возросли со времени побед в Гишпании. Силы Австрии в Богемии — двести тысяч. Наших и прусских в Шлезии двести тысяч. У Бернадота — сто тысяч. Из сего Вы заключить можете, с чьей стороны превосходство. Говорят, что наши действия начнутся тем, что мы в тот час чрез Богемию вместе с австрийцами пойдём в тыл неприятелю, а Бернадот будет действовать в Вестфалии. Кроме войск против Баварии и Италии, Мюрат, кажется, отложился от Наполеона, ибо с согласия Англии открыл торг с Сицилией. Интересная должна быть нынешняя кампания. Боюсь только мира, ибо все имеют причины быть уверенными в больших успехах. Вот, милостивый государь дядюшка, все обстоятельства.

У нас же всё то же. На днях будет смотр моего корпуса — четырнадцать тысяч под ружьём. Император наш, король прусский и австрийские генералы, англичане, шведы будут присутствовать, и надеюсь, что у меня будет хорошо. Если смотр сей будет удачен, сей подвиг сравнится с выигранным делом.

Брат Александр видел великую княгиню Марию Павловну в Теплице, которая, узнав, что он брат мне, публично поручила ему уверить меня в её расположении и уважении, что она знает мою службу, как и жену.

Всё это лестно, приятно, но по сие время бесполезно... Посылаю Вам подаренную мне английским путешествователем табакерку.

P.S. 25-го. Сегодня был смотр. 14 611 человек имел я под ружьём. Король прусский, австрийские и шведские генералы и министры присутствовали. Всё было хорошо. Государь был доволен, и после смотра все у меня завтракали или, лучше сказать, обедали. Я вспомнил Вас, милостивый государь дядюшка, как Вы любите угощать, говорил брату Петру...

Моро в Берлине. Что будет он делать?

29 июня, Нейштат

...Газеты правы, что шведы были в Гамбурге, но Бернадот, приехав к войску, велел его оставить, что Вы, конечно, уже знаете по следующим газетам.

Третьего дня государь ездил иметь с ним свидание за Одером. В Швеции авось подаст он хороший совет. Иные говорят, что государь желает, чтоб он принял команду над армиями. Дай Бог!

Мне известно, что Понятовский с пятнадцатью тысячами прошёл чрез часть Богемии и соединился с Наполеоном. А государь всё ещё уверен, что австрийцы будут нам содействовать. Можно бы и без них обойтись: у одного Бернадота шведских, прусских и русских войск до восьмидесяти тысяч. Когда мы делали перемирие, то прусский генерал Бюлов в тылу французов с сорока тысячами разбил Удинота и прогнал за Эльбу. Граф Воронцов поспешным маршем (прогнав французскую кавалерию, взяв до 1000 пленных) пришёл к Лейпцигу, где были все запасы неприятельские при малом числе войск, но получил от французского генерала уведомление о перемирии.

Беннигсен командует резервной армией на Висле, в которой будет (когда — не знаю) двести двадцать тысяч; но теперь должно быть до девяноста тысяч. И буде теперешний не угодит, то Беннигсен приготовлен на смену. Из огня да в пламя. Дайте нам Бернадота! Поговаривают о расстройке с турками. Мне за красненькие дела даны бриллиантовые знаки Андрея, почесть эта лучше Георгия: они стоят десять тысяч, а за Георгия 2-го сто рублей. Теперь ждём, скоро кончится перемирие, но говорят о продолжении оного ещё на четыре недели...

8 июля, Нейштатп

В добавок писанному Вам, милостивый государь дядюшка, что в Праге трактуют о мире. Наполеон отдаёт герцогство Варшавское пруссакам. Соглашается на исключение саксонцев и макленбургцев, как и Австрия от союза, но Магдебург срывает, требует некоторых вольных городов, но затруднение делает в Тироле, который, надеются, что также уступит. Он сказал (говорят), что он докажет своими пожертвованиями для мира... что он не искал завоеваний. О шведах и гишпанцах в рассуждении тоактаций не знаю.

Веллингтон разбил наголову Йозефа Бонапарта: десять тысяч пленных и полтораста пушек тому служат доказательством. Он оставил отряд преследовать рассеянные остатки, а сам пошёл на Сюшета, коего отступление должен отрезать.

Сегодня мимо меня граф Воронцов камер-юнкер проехал из Лондона с сим известием... Веллингтон сделан фельдмаршалом.

Бернадот будет иметь сто тысяч войска шведского, русского и немецкого и действовать в Вестфалии по требованиям австрийцев.

Кажется, решительно и они требуют выгодного мира или к нам пристанут, и у Наполеона отделена против них армия семьдесят тысяч...

2 ноября, Веймар

...Пишу Вам наудачу в Петербург. О успехах наших Вы должны быть известны... Я почти здоров. Был ранен в грудь пулей в шестидесяти шагах... После девятидневных несносных мучений... Вынули из груди семь костей... Рукой я правой не владею и в плече ещё чувствую боль... Государь меня произвёл (в звание генерал от кавалерии. — А.К.). Австрийский прислал крест Марии Терезии. Через две недели думаю ехать в армию... Пишу через силу...

7 декабря, 1813, Франкфурт-на-Майне

...Два месяца, как я оставил армию, к которой теперь возвращаюсь. Рана моя закрылась, только рукой худо владею... оттого дурно пишу.

2 февраля 1814 г.

Неприятель отступает, а ему дают толчки, только не от австрийцев, которые грабят, а не дерутся... До Парижа то же, что от Клина до Москвы. Прощайте, милостивый государь дядюшка. Будьте благополучны. Покорнейший племянник

Николай Раевский.