Ласточка с «Железным крестом», нарисованная рукой Федоровича на заявлении румынскому коменданту, была той деталью, которая сломила сопротивление предателя. Но преступник до конца еще не сдался, он судорожно искал объяснений своим поступкам.

– Так слушай, майор, – говорил он Рощину во время допроса, – я скажу тебе все, как на духу, пойми только меня, почему я так поступил… Когда арестовали Бадаева, я не был предателем, – Федорович усмехнулся. – Это случилось потом.

Сначала, сменив квартиру, подался к сестре, Анне Копейкиной, потом к знакомой, месяца два пожил у нее, услыхал про Глушкова. Видели его на базаре – торговал часами. Совпало это с другой встречей – сосед инженер Захариди, часто заходивший к Федоровичу, вдруг, осмелев, спросил – не хочет ли он послушать Москву. Потом познакомил со своей женой, а также с учительницей Терезой Карловной. Выяснилось, что они входили в подпольную группу обкома партии, связь в каком-то звене оборвалась, и они стали действовать самостоятельно.

Окольными путями инженер узнал, что Петр Бойко работал с Бадаевым. Какая нужна еще рекомендация, какая проверка: из катакомб, бадаевец – значит, проверен! А что, если сделать передатчик и с помощью Бойко – Федоровича связаться с Москвой?..

Анна Копейкина видела еще раз Глушкова, он спрашивал про Петра, сказал – неплохо бы встретиться. Она ничего не ответила – надо спросить брата.

Встретились они в начале сентября. Глушков согласился работать с передатчиком на Москву, но нужен аппарат. Пошли к Захариди. Передатчик был почти готов. Радист посоветовал изменить схему, обещал в другой раз принести запасные части. Петру Бойко тоже пообещал раздобыть подходящие документы.

В условленный день Глушков приехал с агентами гестапо…

– Меня взяли, – рассказывал Федорович следователю, – привезли в гестапо на Пушкинской и – в одиночку. Несколько дней просидел, потом вызвали на допрос. Поверишь или нет, немец-следователь сразу мне шнапсу. Целая бутылка на столе стояла. Глушков, сукин сын, знал мое слабое место…

Я говорю – нет, не пью! Мне в ответ – пей! Я опять – нет. Тут Шиндлер, германский подполковник – его из Берлина специально прислали, вытащил вальтер, нацелился в меня и говорит: «Пей либо пулю получишь!» А глаза такие – сейчас застрелит.

Стали с ним пить. По-русски он хорошо говорит и все на одно бьет: мы, дескать, оба разведчики, поговорим по душам. Пьем вровень, а он, чуть перестану, опять за вальтером лезет. Много выпили, но, кажется, ничего я тогда не сказал. Назвал только Крымова, который дамбу рвал на лимане. Думаю, с ним они ничего не сделают – пойди найди! С этого и пошло.

На другой день меня опять вызвал Шиндлер. Расскажи, говорит, подробнее про Крымова. Прикинулся я, будто ничего не помню. Какой такой Крымов? Шиндлер встал из-за стола, подошел ко мне с плеткой из бегемотовой кожи да как резанет вдоль щеки. «Теперь вспомнишь?» – а глаза безжалостные, белые. Ничего больше в тот раз не стал спрашивать, велел увести. Повели через подвал – другой дорогой. В какую-то клетушку дверь была открыта, там арестованного водой отливали. Лежит на полу без памяти, весь черный. Вот когда страшно стало. Нет, думаю, лучше самому говорить.

Вскоре из гестапо меня передали в сигуранцу. Там, правда, кое-что я выполнял. Следователем у меня был Харитон, вызывали иногда к Аргиру.

Следователь Харитон приказал мне сообщать обо всем, что говорят в камере, стать провокатором. Пробыл я там больше месяца. Верно, таить не буду, пришлось мне сообщить Харитону про Карачевцева. К нашей группе он отношения не имел. Действовал сам по себе, расклеивал листовки. Сам писал, сам расклеивал. Сдуру рассказал мне об этом. Пришлось сообщить.

Раскрыл еще парашютиста Панасенко. Он тоже в одной со мной камере сидел. Я представился заместителем Бадаева. Он мне и рассказал, что сбросили его под Одессой на связь с Полковником, который заменил Бадаева. Высадка прошла неудачно, началась перестрелка. Убил он двух жандармов, самого Панасенко легко ранили, захватили в плен. Сколько-то пробыл он в тюремной больнице, потом перевели в общую камеру. Мальчишка еще он, от силы лет двадцать. На нарах лежали с ним рядом. Он ночью и шептал мне. Накинет пиджак на голову и шепчет. Вы, говорит, товарищ Бойко, опытнее меня, помогите знакомой одной передать записку – нужна одежда для побега. Полковник поймет из этого, где я. Предупредить его надо, что выброска не удалась.

Записку Полковнику пообещал передать. На другой день Панасенко взяли из камеры. Что было с ним дальше, не знаю.

– Вы его выдали следователю Харитону? – спросил Рощин.

– А что сделаешь? Вижу, парень крепкий, на допросе пытай его – слова не скажет.

– Что же было дальше? – едва сдерживая гнев, спросил Рощин.

– Дальше, как говорят: назвался груздем – полезай в кузов. Заставили меня, понимаешь, вести разработку всех, кого я назвал в списке. К этому времени жил я отдельно на Пролетарском бульваре. Стояла там какая-то румынская часть, и меня туда поместили. Живу, как в одиночке. Комната, правда, хорошая, но на улицу не пускают. Ах, так, думаю, я вам покажу! Приехал ко мне Аргир, я его спрашиваю: когда, мол, обещания свои выподнять станете. Распсиховался для виду, схватил лезвие от безопасной бритвы да себя по рукам, будто вены хочу порезать. Бритву у меня отняли, руки перевязали и увезли в больницу. Потом действительно выпустили. Сделали меня сотрудником сигуранцы.

– А вы подписку давали в сигуранце?

– Давал. И в гестапо тоже. Все подписывал. А что? Раз уже пошел по такой дорожке…

– Значит, вы отвергаете свои показания о мотивах, по которым румыны выпустили вас из тюрьмы? Я говорю о взятке, которую вы якобы дали Аргиру. Так это?

– Отвергаю! Совсем не так было, как говорил… Поехали мы с Аргиром в катакомбы. Тогда и решил я сказать про деньги, они в тайнике были спрятаны. Документы отдал Харитону, а деньги себе взял. Такой уговор был. Вернулись мы из катакомб, осень, холодно. В комнате печка топится. Стал я деньги сушить, разложил их у печки. Тут и сказал Харитону: «Вам документы, мне деньги». Он согласился.

После того как меня освободили, поселился я на частной квартире под кличкой Михаил Вирский. Так и жил я, пока снова меня не арестовали. Это уже недавно было, в начале марта.

Но роль Федоровича была не такой безобидной, какой пытался он изобразить ее на допросе.

Весной, когда в сигуранце через Федоровича узнали, что советский парашютист Серафим Панасенко сброшен в районе Одессы для связи с неизвестным советским полковником, контрразведчики обеспокоились. Ведь Панасенко был сброшен с группой парашютистов, которых задержать не удалось. Другие факты тоже говорили о том, что советское подполье в Одессе продолжает работать и после ареста Бадаева. Больше того, за последние месяцы активность подпольщиков возросла. Нужно во что бы то ни стало проникнуть в это подполье, найти, ликвидировать Полковника. Ион Курерару сам взялся за осуществление своего плана.

Парашютиста Серафима Панасенко перевели из одной общей камеры в другую. Там сидело всего двое заключенных. Вскоре сюда же поместили и Федоровича. Эту четверку несколько раз водили в центральную тюрьму, возвращали на улицу Бебеля, отправляли в военно-полевой суд на Канатную и всякий раз перед тем, как вывести из тюрьмы, каждому накрепко связывали руки.

– Надо бежать, – не раз говорил парашютисту Бойко – Федорович. И они решили при первом же удобном случае выполнить свое намерение.

Перед тем как начинать операцию, Курерару собрал исполнителей – Тылвана, Жоржеску, Друмеша. Они должны были играть роль конвоиров. Курерару сказал:

– Сейчас введут четырех арестованных. Первые два должны убежать, остальные будут застрелены при попытке к бегству. Не спутайте… Наблюдайте из другой комнаты.

Первым в кабинет Курерару ввели Федоровича, за ним парашютиста Панасенко, затем еще двоих. После короткого допроса заключенных отправили обратно в камеру.

Когда стемнело, четверку арестованных со связанными руками повели по одесским улицам. Руки Панасенко и Федоровича были затянуты лишь для виду. Пока вели по Ремесленной, Федорович успел распутать веревки. Конвоиры шли сзади, беспечно болтая, почти не обращая внимания на арестованных. Свернули на Троицкую.

Не доходя до улицы Свердлова, как раз перед чайной Георгиу Несмеяну, Федорович вдруг подтолкнул Панасенко, и они бросились бежать. Конвоиры не сразу заметили побег, открыли стрельбу, когда беглецы исчезли за углом, Жоржеску почти в упор выстрелил в спину растерянно озиравшегося узника со связанными руками. Друмеш убил второго. Тылван бросился преследовать бежавших. Он сделал вслед им несколько выстрелов и зашагал обратно. Из окна чайной высунулись перепуганные лица. Конвоиры потоптались возле убитых и пошли к сигуранце.

Курерару вопросительно взглянул на вошедших.

– Задание выполнили, – сказал за всех Тылван. – Что делать с убитыми?

– Где они?

– Как было приказано – на Троицкой перед чайной.

– Пусть останутся там до утра, – распорядился Курерару. – Надо, чтобы распространился слух о побеге.

И все же, вопреки всему, продуманный во всех деталях план Курерару провалился. Через четыре дня на явочную квартиру в девятый дом на Дерибасовской улице пришел обескураженный Федорович и доложил Аргиру: задание сорвалось. Две ночи они провели на квартире знакомой Федоровича, а вчера Панасенко куда-то исчез и до сих пор не возвратился. Ушли они вместе с Белозеровым, бывшим пограничником из отряда Бадаева, которого Панасенко где-то встретил накануне.

– Значит, проворонили чекистов, – зло сказал Аргир и принялся звонить Курерару.

Начальник следственного отдела пришел в бешенство, когда узнал, что его план провалился. Почему Белозеров оказался умнее Петра Бойко?!. Он кричал в трубку, что этого дурака поставит к стенке, повесит на первом балконе, но постепенно остыл и приказал Аргиру немедленно явиться к нему на улицу Бабеля.

Встретившись наедине с Аргиром, Курерару высказал ему свое предположение, что советские подпольщики скорее всего узнали или во всяком случае заподозрили, что Бойко – Федорович работает на сигуранцу. Теперь из него, как тайного агента, толку не будет. Бойко надо использовать на гласной работе в следственном отделе сигуранцы.

– Не прибьют его катакомбисты? – с сомнением спросил Аргир.

– Ничего с ним не будет, – отмахнулся Курерару. – Дайте ему пистолет и другое имя. На всякий случай…

Предатель Федорович стал теперь Михаилом Вирским.

Обстановка в городе снова начинала тревожить румынского контрразведчика майора Курерару. После некоторого затишья, наступившего вслед за арестом Бадаева, советское подполье вновь ожило. Как ни огорчительно, Курерару должен признаться самому себе – ни сигуранца, ни гестапо не добились ожидаемого успеха в борьбе с советским подпольем. Он на память мог бы перечислить отдельные подпольные организации, которые несомненно имеют между собой связь и руководятся из единого центра.

Сигуранце стало известно о работе Ильичевского подпольного комитета партии, о деятельности Пригородного райкома. Курерару знает даже фамилию руководителя этой организации – секретарь райкома Азаров. Действует подпольный обком партии, обком комсомола, диверсионная группа на железнодорожном узле, большая группа диверсантов в порту. И еще отряды парашютистов, которые ночами приземляются вокруг Одессы, группа Черноморца, группа Дроздова, наконец, группа Полковника, к которому тянутся связи от многих других подпольных организаций.

Курерару многое знает, но знать – еще не значит раскрыть и ликвидировать советское подполье.

Теперь уже нельзя утверждать, что в Одессе действуют только разведчики-профессионалы из НКВД. Создается впечатление, что все жители города, жители всей Транснистрии, всех оккупированных областей России составляют одно громадное, активно действующее подполье. Как с ним бороться?

Курерару вдруг ощутил гигантский размах борьбы, гигантскую силу, которая может смять его, задавить, как лавина.

На свою сторону сигуранце удалось привлечь только отдельных людей – Федоровича, Фрибту, но таких единицы. Ну еще Глушкова… Остальные – вроде Бадаева, Межигурской, Шестаковой – неподкупны. Или эти мальчишки – Гордиенко, Любарский, Хорошенко… Сколько их? Кто они? Как их вытянуть из подполья?

Курерару, почти забывший свое настоящее имя, чужак, очутившийся на бывшей своей родине, оставался упрямым и злым противником Советской власти. Это подогревало его в борьбе.

Был на исходе 1943 год. В ноябре всю Одессу взбудоражило событие – над куполом Успенской церкви в годовщину Октябрьской революции вдруг появился красный, трепещущий на ветру флаг. Снять его сразу не удалось, он провисел почти весь день.

А еще раньше – в день Красной Армии на Большом Фонтане устроили собрание. Даже повесили на улице лозунг: «Да здравствует Красная Армия!» Это было как раз там, где раскрыли партизанскую группу рыбаков. Тех расстреляли – и вот опять…

И опять виновных не смогли найти.

По-прежнему оставалась нераскрытой тайная организация советских разведчиков-диверсантов, руководимая неизвестным Полковником. Его звание в сигуранце сделали кличкой. Даже имя полковника не удалось установить. Но если говорить о «почерке» разведчика Полковник несомненно был опытным, осторожным и одновременно дерзким профессионалом-подпольщиком. Казалось, вот-вот его обнаружат, но Полковник неожиданно исчезал, искусно обходя расставленные ловушки.

Агенты сигуранцы, правда, сумели установить, что к группе Полковника принадлежат такие подпольщики, как Крылов, принимавший участие в организации взрыва дамбы перед вступлением румынских войск в Одессу, Белозеров – катакомбист из отряда Бадаева, Черноморец, сброшенный с группой парашютистов в распоряжение Полковника. Появился еще один дерзкий и неуловимый подпольщик Дроздов. Он действует преимущественно в районе порта и тоже связан с Полковником.

Осенью Белозеров чуть не попался в расставленные сети, но он вел себя дерзко – успел первым выхватить пистолет и положил на землю трех агентов сигуранцы, которые должны были его арестовать. Белозеров обезоружил агентов, а сам исчез. Исчез без выстрела, чтобы не поднимать шума. Все произошло на Ришельевской, переименованной в улицу Гитлера – в самом центре, во дворе многоэтажного дома.

Белозеров на некоторое время исчез с горизонта, но вот появился снова. Курерару уверен, что это Белозеров сорвал его план обнаружить и захватить Полковника с помощью бежавшего парашютиста Панасенко.

Был еще случай, когда ликующий Курерару считал, что теперь-то он наверняка напал на след Полковника. Но все обернулось так конфузно, что лучше не вспоминать. Неприятно, когда тебя сажают в лужу…

На связи у Аргира был мелкий базарный спекулянт по кличке «Рулетка». Кличку эту он получил не случайно – в базарной толкучке он привлекал к себе любителей легкой наживы с помощью самодельной рулетки, сделанной из листа фанеры, разграфленной на клетки химическим карандашом. Ставили деньги – сущую мелочь, а выигрывали пирожные, которыми заодно и торговал спекулянт. Торговля шла бойко, около Рулетки всегда толпились зеваки.

Обычно Рулетка доносил о второстепенных, мало интересных событиях, касавшихся разных базарных дел – кто что купил, где достал. Но однажды он передал, что неизвестный человек, не появлявшийся раньше на базаре, торгует оружием. Аргира особенно насторожила фраза осведомителя – оружие предназначалось для Полковника, но партизанам нужны деньги, и они начали его распродавать.

Рулетке предложили вступить в сделку с торговцем оружием, окружили базар секретными агентами, на ноги поставили всю сигуранцу. Действительно, неизвестный передал в подъезде браунинг с патронами, получил деньги, пообещав принести еще несколько маузеров. При выходе из подъезда его и Рулетку арестовали.

По дороге в сигуранцу задержанного избили, допрашивать его собирался сам Курерару, но к нему вдруг явились два знакомых гестаповца. Они пришли выручать своего агента, которого забрала на базаре румынская полиция. Оказалось – агент румынский торговал с немецким. Ловили друг друга. Все дело кончилось тем, что один вернул деньги, другой отдал пистолет. Гестаповцы тоже искали группу Полковника и тоже безрезультатно.

Но Курерару не хотел признаваться в своем бессилии. Разведка – игра, рассуждал он, сегодня не везет, завтра можно сорвать банк. Курерару сам организует конспиративную квартиру красных! Туда будут приходить связные, агенты, подпольщики, за которыми потом установят слежку. Здесь даже появится Полковник, свой Полковник, через которого он раскроет и возьмет настоящего.

«Конспиративную квартиру» открыли на Ремесленной улице. Хозяином поставили Рулетку. Через своего агента удалось завлечь сюда партизана, который приехал для связи из Ново-Бугского района. Его обещали свести с Полковником, но ждать заставили долго – дня три. Наконец, на квартиру явился Бойко – Федорович, который назвался «Полковником» и руководителем организации «Одесский подпольный гарнизон». «Полковник» потребовал подтверждений, что связной действительно прибыл от партизан с берегов Буга. Посланец не был опытным конспиратором, он доверчиво рассказал, что подполье только создается, назвал имена людей, сказал, где укрыт склад оружия – ведь «Полковник» выступал от имени украинского партизанского штаба.

После этого связному шепнули, что за ним следят, хотят арестовать, посоветовали бежать. На обратном пути из Одессы связного арестовали, а подполье в Ново-Бугском районе было разгромлено. И это все, чего удалось добиться. Полковник оставался недосягаем. «Конспиративная квартира» пустовала. Прошло еще некоторое время, и кто-то ночью швырнул в окно квартиры гранату. Значит, подпольщики раскрыли и эту ловушку.

Но агенты гестапо все же напали на след Черноморца, выследили его, арестовали. Он отстреливался и последнюю пулю приберег для себя. Тяжело, но не смертельно раненного Черноморца без сознания привезли в тюремную больницу. Когда чекист очнулся и увидел, где он находится, он сорвал повязки и расшиб себе голову о спинку железной больничной кровати…

След Полковника был снова потерян.

Красная Армия приближалась к городу. Теперь было уже ясно, что война подходит к неизбежному концу, но борьба продолжалась, жестокая и непрестанная. Из Бухареста прислали тревожную шифровку – предлагали заблаговременно подготовиться к эвакуации, вывезти архивы сигуранцы или в крайнем случае сжечь их. Второпях грузили документы, заметали следы, готовили своих агентов, чтобы оставить их в городе, в советском тылу. Контрразведчики эвакуировали часть своих людей, чтобы на новом месте развернуть работу.

Одновременно подполковник Пержу получил еще один пакет со строжайшей надписью «Тайное дело государственной важности». Руководителю «Вултурул» предписывалось немедленно включиться в совместную румыно-германскую операцию под шифрованным названием «Пламя». Приложенная инструкция разъясняла: «Операция „Пламя“ – полное уничтожение столицы Транснистрии Одессы к приходу русских. Советские войска должны найти здесь только выжженную землю и пустынный берег соленого моря. Предписывалось в первую очередь подготовить к взрыву все промышленные и транспортные сооружения. Особое внимание обращалось на уничтожение одесского порта с причалами, подъездными путями, складами и другим оборудованием. Во вторую очередь инструкция предписывала подготовить к взрыву и уничтожению огнем все жилые дома Одессы. Низменная часть Одессы должна быть затоплена путем взрыва ограждающей дамбы.

«Город не должен больше существовать после ухода наших и германских войск из Одессы», – говорилось в заключение плана «Операция „Пламя“.

Гестапо и сигуранце поручалось обеспечить контроль за операцией и не допустить, чтобы русские помешали ее выполнению. Дополнительно подполковнику Пержу предписывалось немедленно вместе со своими сотрудниками перейти в подчинение начальника одесского гестапо штандартенфюрера СС Шульца, который будет нести личную ответственность за «Операцию „Пламя“.

К исполнению операции приступили в большой тайне, и все же планы врага постепенно становились известны патриотам-подпольщикам. «Операция „Форт“ столкнулась с „Операцией «Пламя“. Началась завершающая глава борьбы катакомбистов с врагом.

Подпольщик Крымов устроил Белозерова портовым грузчиком, и последние месяцы они встречались почти ежедневно. Был на исходе февраль, когда подпольщики впервые заподозрили что-то неладное на территории порта. В конце туманного, промозгло холодного дня сюда пригнали две роты румынских саперов якобы восстанавливать причалы. Они расположились близ элеватора и на другой день приступили к работе.

Как бы случайно Крымов прошел вдоль причала, где копошились саперы. Крымов работал в порту такелажником, и его появление здесь не вызывало подозрений. Только часовой заставил его отойти подальше от неглубокой траншеи, которую солдаты успели выкопать на пристани. Грунт был тяжелый, и работа саперов шла медленно.

– Что-то не нравится мне такое «восстановление причалов», – сказал Крымов Белозерову, остановившись прикурить самокрутку. – Передай об этом Полковнику.

Крымов засунул в карман замерзшие руки, поднял ворот бушлата и вразвалку зашагал к пирсу, где грузилось немецкое судно. За кормой развевался фашистский флаг с черной свастикой. С борта кто-то кричал, перегнувшись через планшир, кого-то ругал. Крановщик в рваном ватнике, в опорках и засаленной треухе огорченно глядел на поднятую в небо стрелу, сокрушенно покачивал головой.

– Что здесь? – спросил Крымов.

– Опять трос заело, блок менять надо…

Крановщик пошел за ремонтной бригадой, а Крымов, проявляя старанье, полез на стрелу, спустился вниз и подтвердил, что без ремонтной бригады не обойтись.

Кран ремонтировали долго, и только на другой день к вечеру возобновилась погрузка немецкого судна.

– Пусть будут довольны, что так обошлось, – пробормотал крановщик, который опять занял свое место. – Сделать бы им как с «Антонеску».

– Не болтай, – остановил его слесарь-ремонтник. Он собирал в сумку инструменты. – Держи язык за зубами…

– А что я сказал? Ничего!.. Никто не слыхал…

Крановщик вспомнил румынский пароход «Ион Антонеску», который осенью ни с того ни с сего затонул с грузом зерна на пути в Констанцу. Шторм был небольшой, но корабль вдруг лег на борт и опрокинулся вверх днищем. Произошел оверкиль. Корабль опрокинулся так стремительно, что команда не успела спустить шлюпки. «Антонеску пошел ко дну», – пошучивали одесские портовики, знавшие тайну гибели парохода.

Румынское судно грузилось у элеватора, и грузчики с помощью плотницкой бригады устроили в его трюме «зонтик» – деревянный навес, преградивший доступ зерна в нижнюю часть трюма. Внешне казалось, что трюмы загружены до самого верха. Нарушилась устойчивость судна, и корабль опрокинулся, как только его начали раскачивать штормовые волны.

Об этой диверсии и вспомнил крановщик, ставший на работу в ночную смену. Работал он неторопливо – из подполья была директива всячески саботировать погрузку судов. Оккупанты стремились вывезти из Одессы все, что только было возможно: станки, металл, продовольствие, домашнюю утварь – все, что могло представлять хотя какую-то ценность.

В полночь крановщик «уронил» на корму тяжелую станину, повредил рулевое управление. Немецкий корабль еще несколько дней не смог выйти в море. Теперь было особенно опасно оставаться в порту – было две аварии на одном месте. Не дожидаясь, пока его арестуют, крановщик скрылся.

Через день Белозеров принес директиву – за саперами установить постоянное наблюдение.

Тайная война разгоралась. Изо дня в день, круглые сутки долбили саперы неподатливую одесскую землю, и постепенно перед подпольщиками раскрывались последние замыслы оккупантов. Вдоль всех причалов, начиная от Нефтяной гавани, тянулась траншея, прерываемая через каждые десять метров глубокой ямой. Потом в порт привезли бронированный кабель, сотни и сотни ящиков тола, авиационные бомбы. Ясно – оккупанты намерены разрушить одесский порт. Инженеры-подпольщики подсчитали: доставленная взрывчатка может причинить такие разрушения, что легче выстроить порт на новом месте, нежели его восстановить.

К руководителям подполья со всех сторон стекались тревожные донесения: оккупанты минируют город. Фашисты-подрывники, факельщики уже начали взрывать заводы, поджигать жилые дома, но это не всегда удавалось. Военные перестали ходить в одиночку, их подстерегали меткие выстрелы. Развязка близилась. Немцы отстранили румын от управления городом. В Одессе ввели осадное положение. Военный комендант города издал приказ, неграмотный, но понятный своими угрозами:

«В последние дни увеличились нападения цивильных особ на лиц, принадлежавших к немецкой и союзным армиям.

Поэтому запрещается всем цивильным гражданам оставлять свои квартиры.

Окна должны быть закрыты, двери тоже, но не на ключ.

Кто в противовес этого появится на улице или покажется в окне или у открытых ворот, будет без предупреждения расстрелян.

Это распоряжение вступает в силу сегодня с 15 часов дня».

Объявление расклеили по городу 9 апреля 1944 года. Расклеивали его солдаты, вооруженные автоматами и помазками.

Наступала последняя ночь оккупации.

На железной дороге возникли пробки – стояли эшелоны с войсками, грузами, ранеными. Дальше они не могли продвигаться, партизаны рвали пути, разрушали мосты, стрелки. Город горел, всюду разносились глухие взрывы, и здания оседали вниз как подкошенные, как солдаты, сраженные пулей. Но последний взрыв оккупанты приберегали под самый конец. Взрыв одесского порта назначили на рассвете, в день оставления города.

Крымов не спал уже третьи сутки. С отрядом подпольщиков он притаился в порту и наблюдал за последними приготовлениями врага.

Подрывная станция находилась у Карантинного мола, и ее охранял усиленный наряд эсэсовцев. От щита управления бронированный кабель расходился ко всем участкам порта. Брекватер, маяк, волноломы, часть Карантинного мола и сама подрывная станция были заминированы тяжелыми фугасами замедленного действия. Тайные донесения разведчиков-добровольцев совпадали с наблюдениями Крымова. Сначала решили внезапной атакой захватить подрывную станцию, но от этого пришлось отказаться – нельзя рисковать, нельзя раньше времени настораживать врагов. Пусть думают, что им сопутствует удача.

Днем девятого апреля Крымов и его люди обратили внимание на то, что немецкие подрывники тянут в море дополнительный кабель. Шел он от пульта управления. Саперы вывели кабель за пределы порта, установили буй, на котором и закрепили концы проводов. Рядом для охраны поставили моторную лодку. Крымов прикинул – сейчас рвать не станут, в порту еще грузятся на корабли отступающие части.

Наступила ночь, еще одна ночь без сна. Забрезжил рассвет, и постепенно порт начал пустеть. Сидели на третьем этаже заминированного здания. Отсюда открывался хороший обзор для наблюдения за портом. Ночью, как условились, сюда должен был прийти Белозеров, но Крымов тщетно прождал его до утра. Он собрал своих людей и сказал:

– Все мы на минах и на фугасах. Не выполним задание – погибнем. А главное – погибнет порт… Впрочем, все это вы и без меня знаете. Давайте действовать… По местам!

Порт опустел. На последний катер, тарахтевший напротив взрывной станции, прошли какие-то эсэсовские чины, солдаты с рисованными черепами на рукавах – из отряда «Мертвая голова». Катер развернулся и стал удаляться от берега.

Теперь пора! Крымов подал команду. За молом среди бетонных глыб появились двое, одетые в шерстяные свитеры. Они погрузились в ледяную воду и поплыли к тому месту, где проходил электрический кабель.

Полковник Шульц лично присутствовал при завершении «Операции „Пламя“. На борту катера находился и Ганс Шиндлер, прибывший из Берлина во главе группы „Мертвая голова“. Оба стояли на ветру и курили. Катер вышел из порта и направился к военному кораблю, который должен был взять всех после взрыва. Катер развернулся около буя, и пиротехники подключили к проводам взрывной аппарат. Шиндлер посмотрел на часы, немного подождал – он был пунктуален и действовал строго по плану. Пусть на корабле проверяют часы по этому взрыву. Пиротехник внимательно, по-собачьи глядел на него снизу вверх и ждал сигнала.

– Взрыв! – Шиндлер рубанул воздух рукой.

– Готово! – пиротехник включил аппарат, но взрыва не произошло.

– Огонь! – неистово крикнул Шиндлер.

Подрывник дрожащими руками рвал машинку.

– Нарушена проводка, – доложил он, чувствуя, как от страха немеет язык.

– Назад к берегу! – приказал Шульц.

В брызгах пены суденышко ринулось к порту, но с волнореза почти в упор стеганули автоматные очереди. Все, кто был на катере, упали на его дно. Рулевой успел развернуть суденышко, и оно так же стремительно понеслось обратно. Когда катер стал недосягаем для пуль, Шиндлрр поднялся. Он был бледен, и его тонкие губы были плотно сжаты.

Шульц кивнул на подрывника – арестовать. Гестаповцы разоружили лейтенанта. Пора было плыть к военному кораблю, но Шиндлер что-то медлил. Он снова посмотрел на часы:

– Через три минуты взорвут дамбу…

Катер покачивался на волне. Стали ждать. Было уже совсем светло, и с моря открывался город в клубах дыма, в пожарищах. Но взрывы прекратились. Только где-то за городом ухали артиллерийские выстрелы. Шел огневой бой.

Прошло три, пять, семь минут. На катере настороженно прислушивались – взрыва не было. Еще подождали. К артиллерийскому гулу прибавился пулеметный треск. Шиндлер поднял бинокль и направил его на город. На бульваре рядом с гостиницей, в которой он жил, виднелись зеленые фигурки солдат. Они устанавливали пулемет рядом с лестницей, спускавшейся к порту. Бинокль был сильный, и солдаты виднелись отчетливо. Шиндлеру показалось, что пулемет направлен на их катер.

– В городе красные, – сказал он, почти не разжимая губ. Потом капитану катера: – Чего же вы ждете?..

Катер снова затарахтел, подвалил к военному судну. С борта корабля матросы бросили веревочный трап.

Шиндлер, начальник группы «Мертвая голова», так и не услышал ожидаемого взрыва на лимане. «Операция „Пламя“ не состоялась.

А на берегу Крымов со своими людьми оставался единственным хозяином порта. По каменным ступеням он сошел к морю, набрал в пригоршню воды, плеснул себе в лицо и умылся. Ему очень хотелось спать, и ледяная вода освежила его.

Расставив часовых, пошел в город. Поднялся на бульвар, вышел к оперному театру. На фронтоне развевалось красное знамя, его подняли солдаты, вступившие в Одессу.

Кончилась оккупация!

Крымов снова подумал о Белозерове.

А пограничник в тот час лежал без сознания в светлой украинской хатке на берегу Хаджибейского лимана, где принял он последний бой с отрядом «Мертвая голова».

Партизаны находились в засаде на Куяльницкой дороге, что ведет от города к Хаджибейскому лиману. Именно здесь и готовили немцы взрыв дамбы, чтобы затопить Пересыпь – нижнюю часть города. Засаду возглавил товарищ Горбель, второй секретарь подпольного райкома партии, а Белозеров должен был с группой катакомбистов остановить первую машину, чтобы создать на дороге пробку.

Колонна машин с людьми и взрывчаткой подошла среди ночи. Бой был скоротечный. Эсэсовцы из отряда «Мертвая голова» не выдержали партизанского натиска. Только несколько винтовочных выстрелов да коротких очередей раздались с передней машины.

– Бей по колесам! – крикнул Белозеров, поднимаясь во весь рост, и тут же упал, сраженный шальной пулей.

Он уже не слышал ни дружных выстрелов своих товарищей, бросившихся в ночную атаку, ни слов сочувствия, когда его бережно несли в соседнюю хату, ни возбужденных и радостных разговоров о том, что оккупантам все-таки не удалось затопить знаменитую Пересыпь. Ничего этого не слышал пограничник Белозеров. Он лежал безмятежно спокойный, с печатью уверенной солдатской мудрости на лице, будто сознавая, что выполнил все, чего ждали от него люди. И хозяйка с заплаканными глазами вытирала мокрым расшитым украинским рушником его пересохшие губы…

С этого апрельского победного утра и затерялся след пограничника на дорогах войны. Никто не знал о его дальнейшей судьбе. И вот, спустя много лет, наслышанный о пограничнике, который привлекал к себе окружавших его людей стойкостью и чистотой, захотелось хоть что-нибудь узнать о Белозерове.

В знойный день я настойчиво бродил по Фоминой Балке в поясках семьи Белозеровых. Долгие расспросы привели меня, наконец, к домику на краю села, скрытому со стороны улицы невысоким, в рост человека, каменным забором и двумя акациями, застывшими в южном июльском зное. Калитка вела в крохотный дворик, отгороженный жердинами от огорода. Женщина средних лет в ситцевой кофте и домотканой клетчатой юбке белила хату. На ее загорелом лице, на босых ногах, на косынке, в волосах брызгами молока выступали засохшие известковые капли. На солнцепеке покраска уже высохла и нестерпимо сияла своей белизной. Женщина опустила кисть и, загородив от света ладонью глаза, молча смотрела на меня, пока я рассказывал, что привело меня в их дом.

– Горпина, слышь, тут Белозеровых спрашивают, – крикнула она кому-то певучим голосом. Потом ко мне: – Верно, верно, жили здесь Белозеровы, только давно. Я еще в девках ходила… Отца их, говорили, фашисты повесили, а мать с дочками уехала вскорости после войны. Мы тогда у них дом и купили.

С огорода вышла Горпина. Она была на сносях и осторожно несла свой грузный живот. Присела на скамейку, то и дело вытираясь косынкой, и все же пот тотчас же выступал на ее лице. Слушала наш разговор, потом сказала:

– Ты бы человека хоть молоком угостила, жара-то какая…

Женщина, что белила хату, смутилась, всплеснула руками и ушла на погребицу. Вынесла граненый стакан и крынку молока, которая сразу запотела на жаре. Женщины угощали ледяным молоком, от которого стыли зубы, и рассказывали то, что знали.

Мать с дочками будто бы уехала в Николаев. Отца повесили за то, что помогал партизанам. А сын у них, верно, был, скрывался в катакомбах, рвал поезда. Как его звали, женщины позабыли… Вечером со степи мужчины приедут, они, может, вспомнят.

Я назвал имя пограничника – Анатолий.

Горпина сказала:

– Может, и Анатолий… Красивый такой, высокий, кудри черные. После войны приезжал сюда, заходил. Военный, из пограничников. Вроде капитан, точно не помню. На груди орденов, медалей – не знаю сколько.

Женщины стали вспоминать по семейным приметам – когда это было: в сорок восьмом или пятидесятом году. Решили – в сорок шестом, – в тот год, как Горпина выходила замуж.

– Вошел он, как вы вот сейчас, остановился среди двора, снял зеленую фуражку и стоит – думает, может вспоминает что. Потом только уж в хату зашел.

Мы его, как родного, приняли, даром что незнакомый совсем. Как же иначе! Заночевал он у нас, а утром уехал. Говорил, что родных ищет. Про отца-то мы ему и сказали – всю войну он про своих ничего не знал… Рассказывал еще, что невеста у него была в Одессе – партизанка из катакомб, Тамарой звали. Тоже думал, может быть, встретить, а оказалось, погибла. Расстреляли ее… Рассказывает, а глаза у самого горячие, как в лихорадке.

Женщина вздохнула, вытерла с лица пот, смахнула и набежавшую на глаза влагу. Ее до сих пор волновала, трогала судьба незнакомого ей пограничника.

– Вот ведь как на свете бывает, – задумчиво сказала она, – искал невесту, нашел могилу… А ведь все для нас, чтобы мы жили спокойно… Хоть бы теперь войны не было.

Женщина умолкла и куда-то смотрела вдаль, будто прислушиваясь к биению уже зародившейся в ней жизни. Я понял ее состояние, не высказанное словами: люди другого, старшего поколения, воевавшие всюду, в том числе и на одесской земле, спасли не только ее, но и ее неродившееся дитя, ее кровинку, которой еще расти да расти… Не было бы только войны, тогда будет счастье.

Значит, не напрасны были тяжелые жертвы…

Женщины рассказали еще, что Анатолий в катакомбах присоединился к другому отряду, стал его командиром и воевал с оккупантами до самого освобождения Одессы. Потом с нашими войсками дошел до самого Берлина. После войны опять стал пограничником и в Фомину Балку приезжал откуда-то с дальней заставы.