Сапожник Евграф Никитенко жил в маленьком флигеле, выходившем окнами на тесный двор, мощенный неровными широкими плитами из слоистого камня. Такие плиты испокон веков заменяют на юге и асфальт и бетон для пешеходных дорожек. Задняя стена дома примыкала к обрывистому косогору, заросшему деревьями и невысоким кустарником. Сквозь оголенные кусты виднелась часть соседней улицы, проходившей над уровнем крыш. Летом зеленая листва заслоняла дворик от внешнего мира, но сейчас он был весь на виду, словно прикрыт тюлевой занавеской.

Расставшись с Гришей Любарским, который должен был ждать его неподалеку, Яков прошел во двор и повернул к флигелю. Через дощатый ветхий тамбур, заставленный невесть какой старой утварью, он вошел в жарко натопленную сапожную мастерскую. Евграф сидел под окном на низеньком бочонке, заменявшем ему табурет, и размашисто загонял молотком гвозди в подошву ботинка. Гвозди он держал в губах и каждый раз, перед тем как вогнать гвоздь, макал его в кусок серого стирального мыла. Евграфу было лет пятьдесят, но он отпустил бороду и поэтому выглядел гораздо старше.

– Можно видеть Усачева? – произнес Гордиенко первые слова пароля.

– Зачем он тебе? – сквозь стиснутые губы спросил сапожник. Он продолжал невозмутимо стучать молотком.

– Для Бадаева, – тихо ответил Яков.

Евграф опустил молоток, сплюнул в ладонь оставшиеся гвозди.

– Стало быть, это я тебя поджидал, – сказал он, поднимаясь с бочонка. – Жду-пожду, где ж этот Яков, а ты вот он, как новый гривенник…

– Мне с Крымовым приказано встретиться, – сказал Яков.

– Знаю, все знаю… Ты поболтайся тут где-нибудь, а я схожу недалечко… Аннушка, заложи на крюк дверь за нами, – крикнул он в другую комнату, и они с Яковом вышли во двор. Оставив на улице Якова Гордиенко, Евграф пошел по направлению к порту.

Прошло, вероятно, не меньше получаса, когда снова появилась фигура бородатого сапожника, поднимавшегося вверх по Военному спуску. Он шел один, опираясь на палку, но вскоре на другой стороне безлюдной улицы появился еще человек, по виду портовый рабочий, в кепке и коротком стеганом пиджаке. Он шел с поднятым воротником, нахохлившись и поеживаясь от холода. У дома, где жил Никитенко, человек остановился, закурил и исчез в воротах. Яков осмотрелся – нет ли «хвостов» и тоже вошел внутрь.

Незнакомец ждал его в мастерской. Расстегнув пиджак, он сидел на скамье у входной двери и растирал застывшие руки. Это был человек лет тридцати, скуластый и худощавый, широкобровый, с глубоко запавшими внимательными глазами. Яков уже видел его где-то. Хозяин мастерской ушел на другую половину, и они остались одни.

– Крымов, – назвал себя пришедший. – Задание получил?

– Нет, Бадаев приказал связаться с вами.

– Хорошо… Ресторан Милошкевича знаешь?

– «Черную кошку»? Знаю. Хозяин его буфетчиком на кавказской линии плавал. Как румыны пришли, открыл ресторан.

– Вот, вот… Так в этом ресторане день и ночь болтается Степан Фрибта. Слыхал такого?

– Слыхал.

– Откуда? Ты его знаешь?

Яков замялся, потом сказал:

– Наш человек был. Ходил я к нему на связь, но он велел больше не приходить, пригрозил донести в сигуранцу.

– Тем более… Слушай внимательно: есть подозрение, что его завербовали румыны. Человек он болтливый, если продаст, многие пострадать могут. Понял?

– Ну и что?

– А вот что. Надо еще раз это проверить и, если все подтвердится – ликвидировать. – Крымов рубанул воздух ребром ладони. – Бадаев поручил твоей группе разузнать все о Фрибте. Я сам подключусь тоже.

На прощанье Крымов сказал:

– Имей в виду, в «Черной кошке» вся румынская контрразведка собирается. Будь осторожен.

Любарский совсем замерз, когда Яков вышел, наконец, из ворот и подошел к нему.

– Пошли, успеем еще на Дзержинского…

На улице Дзержинского, там, где она сходится с улицей Фрунзе, был глухой, заброшенный туннель, служивший тайником для сбора донесений. Остановившись будто по малой нужде, Яков внимательно осмотрел кое-где выщербленную, заштукатуренную стенку. Вот условные знаки – ряд нацарапанных крестиков внутри квадратов. Последний крестик не был обведен – значит, в тайнике есть донесение.

Яков зашел в туннель, нащупал качнувшийся под рукой камень, вынул его из проема, достал свернутую бумажку и поставил камень на место. Выйдя из туннеля, он гвоздем начертил вокруг последнего крестика квадрат, означавший, что тайник разряжен, и вместе с Гришей Любарским пошел на Нежинскую. Начинало смеркаться.

Дня через два после встречи с Крымовым Яков и его друг Алеша Хорошенко толкались около ресторана предприимчивого буфетчика Милошкевича. Свой ресторан буфетчик назвал по-французски «Ша нуар», заказал даже такую вывеску, но в обиходе трактир называли просто «Черная кошка», иногда добавляя к этому не вполне цензурные эпитеты.

Яков сменил кубанку на залихвастскую кепку, а вместо бушлата надел жиденькое пальтецо Гриши Любарского. Преобразился и Алеша Хорошенко. Выстреливая по тысяче слов в минуту, оба подростка наперебой предлагали прохожим сигареты самых разных сортов – в пачках и рассыпные, запрашивая вдвое и продавая за полцены. Свой товар они держали на фанерных лотках, подвешенных на лямках, перекинутых через плечо.

Гриша Любарский расхаживал по другой стороне улицы и не спускал глаз с товарищей. План, который разработали парни, казался несложным – выследить Фрибту и посмотреть, с кем он имеет дело. Но все осложнялось тем, что в лицо его знал только Яков, ходивший к нему на явку. Именно поэтому Яков не хотел показываться на глаза Фрибте – он мог бы заподозрить, что за ним следят. Григорий и Алеша не знали Фрибту, и поэтому Яков очень подробно описал друзьям его внешность.

Алеша попробовал проскочить в ресторан, но его сразу приметили и выпроводили обратно.

– Один как будто похож, – шепнул он Якову, – сидит слева с каким-то типом, пьет водку.

Ждать пришлось долго.

– Вот, вот… – снова зашептал Хорошенко. – Он?

Из дверей ресторана вышли двое. Фрибту Яков узнал сразу – долговязый, развязный, с туповатым, покрасневшим от водки лицом. Как было условлено, Хорошенко подскочил к Фрибте:

– А вот сигареты! Ароматные сигареты! Есть румынские, есть германские – какие хотите, такие курите! – Хорошенко протягивал сигареты, совал их чуть не в лицо Фрибте.

– Пшел, пацан, в сторону… Дай пройти людям…

– Простите, господа, проходите пож-жялоста! – в тон Фрибте ответил Алеша, сорвал с головы кепку и, кривляясь, раскланялся с Фрибтой. Это был сигнал Грише Любарскому. Он пошел вперед, замедлив шаги на перекрестке, и, увидев, что и эти двое переходят улицу, снова пошел вперед.

На Дерибасовской Фрибта и его спутник повернули на улицу Пушкина, миновали гостиницу и пошли к сигуранце на Бебеля, дом 12. Они не обратили внимания на чернявого подростка, который встретился им перед входом.

Все было ясно!

По дороге к мастерской, проходя мимо бывшего дома Красной Армии, Яков сказал приятелю:

– Гляди, машин сколько. Надо бы узнать, что здесь у немцев… Не здесь, вон куда гляди. – Яков кивнул на большое новое здание рядом с домом Красной Армии. Его построили незадолго перед войной. – У меня тут истопник знакомый живет. Вот бы шарахнуть!

– Жалко, дом совсем новый, – возразил Алеша.

– Гм, жалко! – хмыкнул Яков. – На Энгельса вон какой домино рванули – бывший НКВД – и то не пожалели. Зато полтораста гитлеровцев как не бывало.

– Сюда сколько толу понадобится, – уже соглашаясь с Яковом, сказал Хорошенко.

– Найдем… – загадочно и неопределенно ответил Яков. – Надо разузнать только, кто поселился здесь.

В слесарной мастерской Любарский рассказал, что, как и предполагали, Фрибта прямым ходом пошел к сигуранце. Чтобы не вызывать подозрения, Гриша шел далеко впереди, прошел по Бебеля, а потом повернул им навстречу. Оба вошли в сигуранцу. Значит, предатель, определили ребята.

Степан Фрибта, или, как он теперь называл себя, Стефан, с ударением на первом слоге, был разболтанный молодой еще парень, лет под тридцать. Он вечно отирался в порту. До войны работал то палубным матросом, то кочегаром. За границу его выпускать перестали после того, как накрыли с контрабандой. Бывал он то «на биче» – болтался без работы, то плавал на малом каботаже, ходил в Феодосию, в Николаев. К подпольной работе его привлекли в расчете, что он будет менее заметен, но оказалось другое – с приходом румын Фрибта продолжал тянуться к легкой жизни и вот теперь стал путаться с сигуранцей.

Вечером, придя домой, Яков узнал от Саши Чикова сногсшибательную новость – пришел из катакомб Бадаев, сейчас разговаривает со Стариком. Стариком ребята прозвали Петра Ивановича Бойко.

– Павел Владимирович? – недоуменно переспросил Яков. – Из катакомб?

– Откуда же еще! С ним Межигурская и еще кто-то незнакомый. Эти ушли, а Бадаев разговаривает со Стариком. Бойко даже и жену на кухню отправил.

Было совсем поздно, когда Бадаев зашел в комнату к ребятам. Жили они здесь втроем – братья Гордиенко и Саша Чиков. В другой комнате поселился Бойко с женой и собакой – желто-коричневым пойнтером Джеком.

– Ну, орлы, у вас как дела? – Бадаев вошел раздетый, какой-то очень домашний, словно и не собирался никуда уходить. Был он в одних шерстяных носках, а на плечи накинул меховой жилет, из-под которого торчала желтая кобура пистолета. Якову показалось невероятным – неужели Бадаев рискнет остаться в городе?

– Ночевать-то пустите? – улыбнувшись, спросил Бадаев, будто отвечая на немой вопрос.

– Пустим. Только… не опасно ли это для вас, Павел Владимирович?

– Ничего, ничего!.. На трезвый риск всегда надо идти. Лучше расскажи-ка, Яша, что нового в городе. Крымова видел?

Бадаев будто бы отшутился от вопроса, тревожившего ребят. Но он наметанным взглядом окинул комнату, задержал глаза на окне, выходившем на улицу, как бы невзначай потрогал раму – легко ли открывается – и все это делал так, между прочим, продолжая говорить с ребятами. Квартира Петра Бойко находилась в цокольном этаже, довольно высоко над землей – так что с улицы нельзя было заглянуть в окно. В то же время в случае опасности нетрудно выпрыгнуть из окна либо черным ходом проскользнуть в проходной двор и оттуда незаметно выйти на соседнюю улицу. Квартира выбрана была умело.

Яков рассказал о разговоре с Крымовым, о сегодняшней встрече с Фрибтой. Бадаев сидел на Яшиной койке, застеленной стареньким шерстяным одеялом. Опершись на колени локтями, он то складывал ладони вместе, то разводил их и смотрел на подростка, стоявшего перед ним. Яков горячо и возмущенно говорил о предателе.

Яша Гордиенко находился в том возрасте, когда человек принимает все очень близко к сердцу, когда в своих чистых помыслах он одинаково сильно и любит и ненавидит. Фрибту он ненавидел всем своим существом, каждой кровинкой, а Павлу Владимировичу был предан тоже до последней своей жилки. Скажи сейчас Бадаев – выполни невыполнимое, – и Яков пойдет на неминуемую смерть.

Вероятно, это началось с того разговора, когда Бадаев вызвал его в санаторий имени Дзержинского. Якову пришлось немного подождать – Бадаев обедал. Он вышел из столовой с большим красным яблоком в руке. Подошел, посмотрел, сел рядом на скамейку и без всяких расспросов начал с главного:

– Мне брат говорил про тебя. Ребят подобрать сможешь? Таких друзей, чтобы не подвели. Крепких! – Бадаев протянул Якову яблоко. – Держи!

Яков смущенно отказался, Бадаев сунул ему в карман.

– Ладно, сам не съешь, сестренке отдай, Нине, или матери.

Бадаев, оказывается, знал всю их семью.

Разговор в санатории Дзержинского он закончил тогда словами:

– Запомни, теперь ты чекист, Яков. Умей держать язык за зубами.

Потом встречались еще на Большом Фонтане, у Булавиных в рыбачьем поселке. Брат Алексей жил там некоторое время вместе с Бойко. Алексей попросил Якова привезти ему чистую смену белья, и тогда оказалось, что Бадаев случайно тоже заехал в поселок. На этот раз говорили долго, ходили на море, спускались мимо желтых осыпей к самой воде. Владимир Александрович расспрашивал о школе, о Яшиных друзьях, о комсомоле, говорили про Павку Корчагина. Разговаривали так задушевно, что Яков и не чувствовал разницы между собой и Бадаевым – словно приятели-одноклассники.

Алексей после признался, что это Бадаев велел вызвать Якова в рыбачий поселок. Но братья Гордиенко не знали другого: прежде чем затевать разговор с Яшей, там, в санатории Дзержинского, Бадаев долго сидел в райкоме комсомола и вместе с секретарем перебирал фамилии ребят, которых можно было бы привлечь к подпольной работе. Остановились на Якове Гордиенко.

Сейчас Владимир Александрович слушал Якова не перебивая.

– Только не горячись, Яша, – сказал он под конец. – Не горячись. В нашем деле горячиться нельзя. Сделаем так…

Бадаев сказал, что, по его мнению, нужно сделать в связи с предательством Фрибты. Пусть обязательно еще раз проверят. После этого Крымов примет решение.

Бадаев еще сказал, что из Москвы пришла благодарность за последнее донесение о складе горючего, который находился рядом со спиртозаводом. Наша авиация недавно начисто разнесла бензосклад.

Яков знал об этом налете. В ту ночь над Одессой зарево стояло в полнеба. С Алешей Хорошенко они ходили к спиртозаводу. От склада ничего не осталась – одни горелые бочки, рваные в лоскуты. Но Яков никак не мог представить, что этот налет был связан с работой его и его друзей. Сейчас он зарделся от переполнившей его радости, а глаза его засияли огнем…

Бадаев добавил – из Москвы передали, – что сообщение о взрыве военного склада в Одессе включено в сводку Советского Информбюро.

–Так-то вот! – улыбаясь, сказал Бадаев. – О нашей с вами работе теперь во всем Советском Союзе знают. – Владимир Александрович помолчал и сказал еще: – Про нашу работу, но не про нас самих. В нашем деле нельзя иначе.

Яков готов был прыгать от радости, плясать, кричать «ура», совершать самые нелепые поступки, но он стеснялся Бадаева и сидел, едва сдерживая переполнившие его восторженные чувства. Только подмигнул Чикову – вот ведь как получается!..

Яков хотел еще спросить Бадаева про Тамару Шестакову, которая приходила тогда на связь в слесарную мастерскую. Это ей рассказал он про бензохранилище. Хотел спросить, но не осмелился.

Вскоре пришли Межигурская и незнакомый партизан из катакомб. О чем-то пошептались в коридоре с Бадаевым и вернулись в комнату. Жена Бойко позвала всех ужинать. Ели горячую картошку с консервами, потом пили чай, и Владимир Александрович читал вслух газеты, которые принесла Тамара Маленькая. Многие смеялись, когда читали объявления. Особенно насмешило объявление какого-то астролога.

«Известный своей сорокапятилетней практикой, – читал нараспев Владимир Александрович, – оккультист, астролог и психофенолог, предсказатель по звездам и планетам турок Сулейман сообщает об опасностях и переменах в жизни каждого по фотокарточкам. Заочно отвечаю на вопросы о будущей жизни, даю полезные советы по науке Деборолля, Лафирте Голля и других профессоров, изучавших науки в Индии. Плата по соглашению. Прием с 9 до 1 часа дня и с 2 до 5 вечера».

– Турок… Какой это турок – жулик и проходимец, – определил Яша.

Бадаев хохотал до слез.

– Для румын это самый нужный человек в городе, – сквозь смех говорил он. – Может, он предупредит их об опасностях и переменах в жизни, даст им полезный совет – убираться с нашей земли?! А вот еще.

Рядом с объявлением о продаже по случаю двух шприцев для набивки колбасы стояло объявление шарлатана-изобретателя.

«Перпетуум-мобиле – вечный двигатель изобретен мной! Ищу лицо с небольшим капиталом. Гарантирую возврат денег, если модель не даст движения и прироста минимальной силы хотя бы в три сотых процента. Изобретатель Заставский».

Владимир Александрович повернулся к Бойко:

– Вот тебе бы такую работенку, Петр Иванович, – сказал он шутя. – Крутить вечный двигатель…

Яше показалось, что Бадаев сказал это неспроста, что Бойко обиделся на эту шутку. Старик нахмурился и ничего не ответил. Бадаев продолжал читать газету. Вот он остановился на извещении оптика Калиновского об открытии оптического магазина на Рулевой улице. Владелец магазина объявил, что продает и принимает на комиссию театральные бинокли, микроскопы и другие оптические приборы.

– Ну, это уже неинтересно, – Бадаев отложил газету.

Было поздно. Тамару уложили спать на тахте в комнате Бойко, а мужчины пошли в комнату рядом. Бадаев позвал Яшу на кухню.

– Слыхал последнее объявление насчет микроскопов, – спросил он. – Завтра сходи по этому адресу. Спросишь: принимают ли перламутровые бинокли без футляра. Хозяин ответит: «Если только новые». После этого спросишь: нет ли чего для Павла. Донесение передашь как обычно…

Стали укладываться спать. Как ни уговаривали Бадаева лечь на кровати, он от такой роскоши отказался и блаженно растянулся на полу, на подстеленных пиджаках и одеялах.

Утром, когда ребята проснулись, Бадаева и его спутников в комнате уже не было. Вместе с ними ушел и Федорович. Бадаев пригласил его в катакомбы.

Яша Гордиенко и его приятели так и не поняли, зачем же приходил в город Бадаев. Уж, конечно, не для того, чтобы читать в «Одесской газете» про гадальщика Сулеймана или об изобретателе перпетуум-мобиле. Но зачем? Это осталось загадкой.

В тот же день Яша Гордиенко отправился выполнять поручение Бадаева.

Он никогда не откладывал дела в долгий ящик – надо так надо. В помощь себе взял Лешу. С Хорошенко у них всегда ладилась работа, друг друга понимали с полуслова. Будто бы одинаково думали. Зачем, куда они идут, Яков не сказал. Только когда вышли на Гулевую улицу, Гордиенко шепнул приятелю:

– Теперь гляди в оба! Иди той стороной и следи за мной. Никуда не уходи, пока не вернусь. Бывай!..

Яша неторопливой походкой, вразвалку пошел правой стороной улицы, рассеянно поглядывал на вывески, на мгновенье задержал взгляд на вывеске оптического комиссионного магазина, прошел мимо и вернулся назад. Гордиенко осторожно открыл дверь, звякнул колоколец, прилаженный на пружине. За прилавком-витриной на высоком стуле сидел человек с маленькой седенькой бородкой, в пенсне, в белом, как у доктора, халате. Перед ним лежал разобранный микроскоп. На звонок хозяин поднял голову и внимательно поверх пенсне посмотрел на вошедшего. В магазине больше никого не было.

– Скажите, вы принимаете перламутровые бинокли без футляра? – спросил Гордиенко, подходя к витрине. Он сказал это слово в слово, как приказал Бадаев.

– Если только новые…

– Для Павла у вас что-нибудь есть? – тихо спросил Гордиенко.

– Это, батенька, не по моей части, – ответил «доктор», как его мысленно окрестил Яша. – Идем, я тебя провожу… Олег Николаевич, к тебе!..

«Доктор» провел Гордиенко внутрь помещения, оставил его в небольшой комнате, заставленной шкафами, и вернулся назад. Вскоре сюда вошел, вероятно, тот самый Олег Николаевич, которого позвал доктор.

– Здравствуй! Что скажешь? – спросил он.

Перед Яковом стоял человек выше среднего роста, с маленькими, рыжеватой щеточкой, усами. Был он в хорошо сшитом коричневом костюме, в отлично разглаженной сорочке с аккуратно завязанным галстуком. На руке золотой перстень с дорогим камнем. Якову даже стало как-то неловко от собственного растерзанного вида. Он сказал еще раз:

– Для Павла у вас что-нибудь есть?

– Есть… Записок давать не буду. Запомни на словах. Первое: Шура уехала в Николаев… Второе: начали работать в примарии… Третье: в порту разворачивают работу, как было указано… Четвертое: Самсон не откликается… Запомнил? Повтори!..

Яша Гордиенко всего несколько минут провел в комиссионном магазине Калиновского. Прощаясь, Олег Николаевич спросил:

– Бадаева давно видел?

– Вчера вечером.

– Смотри-ка! – удивился Олег Николаевич. – Передай ему привет от Олега. Скажи, пусть не беспокоится. Задание выполняем… А ты брат, поосторожнее ходи… Лучше появляйся под вечер, перед закрытием…

Олег Николаевич крепко и энергично пожал Якову руку.

На улице Яша уважительно подумал о Бадаеве: «Вот он какой, наш Павел Владимирович! Сидит в катакомбах, а заправляет всем городом. Все к нему идет, даже из Николаева… А хитер до чего – вчера прочитал про комиссионный магазин, будто мимо ушей пропустил… А тут оно вон что!..»

На углу его нагнал Хорошенко.

– Ну как?

– Все в порядке, – ответил Яков. – Как в геометрии.

Это была его любимая поговорка.