Мост Лугоуцяо — одно из самых поэтических мест Китая. Когда-то, если верить легендам, здесь, проходила единственная дорога в столицу Небесной империи. Дальние путники, как бы они ни устали, как бы ни была длинна их дорога, в последний день своего путешествия поднимались задолго до рассвета, чтобы полюбоваться чарующим зрелищем жемчужно-лунного сияния на мосту Лугоуцяо.
Доктор Зорге вместе с полковником из японской разведки тоже приехал в Ванпин посмотреть «Предрассветное лунное сияние на мосту Лугоуцяо» — именно эти слова, произнесенные Цинским императором, высечены на белом камне. Теперь, через сотни лет, мост Лугоуцяо был знаменит и другим — здесь начиналась война. Потом военные действия откатились далеко на юг, японские войска взяли Нанкин, и мост остался в глубоком тылу, но все же война началась отсюда…
Полковник Хироси, восторженный почитатель красот природы и воинственно настроенный человек, хвастался по дороге, что японские войска наступают в Китае в три раза быстрее, чем наступали в России в начале нашего века. Он уверен, что кампания скоро победоносно закончится и начнется эра «сопроцветания Азии» под японской эгидой.
Хироси ненадолго прилетел в Пекин из Нанкина по служебным делам, познакомился с Зорге в офицерской компании и проникся к нему уважением. На другое утро полковник Хироси, помятый, бледный после ночной попойки, позвонил Рихарду в номер и предложил вместе позавтракать. Он рассыпался в комплиментах и предложил корреспонденту свой самолет до Нанкина — удобно и быстро. Они в тот же день будут на месте.
Зорге согласился, сказал только, что хотел бы ненадолго заехать на мост Лугоуцяо — он много слышал об этом световом чуде. Хироси вызвался сопровождать Зорге, он хорошо знает эти места.
Оставив машину у городских ворот, они пошли к мосту пешком по совершенно пустой улице мимо фанз, залитых призрачным светом, навстречу алеющему за рекой горизонту. Миновали каменных, коленопреклоненных слонов и застыли в изумлении перед открывшейся панорамой земли и неба. В низких гравиевых берегах серебрилась черная река, на востоке загорался багровый рассвет, а в небе громадной жемчужиной сияла луна и щедро бросала на землю потоки яркого света. Казалось, что белый мост с рядами серо-зеленых львов поднялся в воздух и плывет в этих потоках. Сияние луны и брезжущий розовый свет близкого восхода сливались и смешивались, будто воды двух могучих рек.
Львиные спины лоснились при луне, и каждая львиная морда имела свое выражение — свирепое, сытое, ленивое, сонное… Сто сорок львов, и ни один не похож на другого.
На середине моста стояла группа китайцев, созерцавших сияние луны. Они стояли недвижимо, словно на молитве в храме, но, заметив японского офицера, торопливо скрылись на берегу в глубоких тенях приземистых фанз.
Рихард испытывал огромное наслаждение. Это была ночь поэзии, но обаяние лунного чуда было нарушено, когда Хироси сказал:
— Удивляюсь, почему они так боятся японцев, — он кивнул на ушедших китайцев.
— Считают вас оккупантами, вероятно поэтому — Но мы несем им свет, такой же, как эта луна, несем культуру. Мы хотим, чтобы Азия была только для азиатов.
В самолете Хироси продолжал рассуждать о высокой японской миссии на континенте.
— Мы с вами две страны, которые изменят мир — в Азии и в Европе, напыщенно говорил он. — Нас объединяет антикоминтерновский пакт. Я был в восторге, когда его подписали. И я вам скажу, что здесь, в Китае, мы тоже выполняем свои обязательства. Ведь нам приходится сражаться главным образом с коммунистическими войсками. Чан Кайши бережет свои части и бросает против нас фанатиков-коммунистов. В итоге это неплохо. Освобождая Китай, мы осуществляем санитарные функции, очищаем мир от коммунизма. В Нанкине вы это сами увидите… С Чан Кай-ши мы можем еще договориться, с коммунистами — никогда.
Среди словесной шелухи, рассыпаемой Хироси, Зорге нашел для себя несколько полноценных зерен.
Вскоре после японского нападения на Китай Чан Кайши вынужден был заключить соглашение с командованием китайской Красной армии о совместной борьбе с захватчиками. Казалось, наконец-то междоусобная война прекратилась и силы гоминдановского и коммунистического Китая объединились для отражения японской агрессии. Но из рассуждений Хироси легко сделать вывод, что Чан Кайши продолжает свою вероломную политику. Он хочет истребить коммунистические войска руками японцев. Значит, возникший союз очень шаток.
Чем ближе самолет подходил к Нанкину, тем озабоченнее становился пилот и чаще напоминал стрелку-радисту внимательно следить за воздухом. Нервозность пилота передалась и полковнику.
— На фронте, — сказал он, — отмечено появление советских летчиков, говорят, они добровольцы и прилетели на своих машинах, со своими боеприпасами. Но откуда все это берется у добровольцев? Для меня совершенно ясно: Советский Союз помогает Китаю…
Зорге возликовал в душе, у него сразу поднялось настроение. «Значит, наши помогают Китаю и в военном отношении, японским милитаристам не так-то просто будет добиться победы». Зорге почувствовал себя в одном строю с неизвестными ему советскими волонтерами, которые где-то здесь, совсем близко, и, так же как он, выполняют свой интернациональный долг.
В Нанкине, куда Хироси и Зорге прилетели к полудню, продолжалась кровавая вакханалия, начавшаяся с захватом города. На улицах лежали трупы расстрелянных в разных концах города дымились пожарища; горело здание советского посольства. Всюду бесчинствовали японские офицеры и солдаты. Они жгли, насиловали, грабили, охотились за китайцами, искали переодетых военных. Принадлежность к солдатской профессии определяли по стриженым волосам, по мозолям на руках, набитым винтовкой. Но мозоли на руках были и у рабочих…
Схваченных заталкивали в автомобильные кузовы, везли к Янцзы, расстреливали на берегу, сбрасывали трупы в реку, и они медленно плыли вниз по течению.
Зорге поселился в немецком посольстве — жить в отеле было опасно. Рядом с его комнатой жил старик доктор Алыптадт, председатель общества «Красная свастика». Алыптадт все время нервно поправлял пенсне и без конца говорил взволнованным шепотом.
Он живет здесь вот уже двадцать лет, имеет практику, раньше руководил немецким Красным Крестом, теперь «Красной свастикой». Из город а бежали почти все жители — больше полумиллиона, осталось процентов двадцать. Но для убийств, для грабежей хватает и этих двадцати процентов… Истреблены десятки тысяч жителей.
Доктор только накануне был свидетелем страшной трагедии. Вечером его вызвали в семью богатого китайца, крупного инженера, с которым Альштадт находился в давних приятельских отношениях. Несколько дней назад его дочь схватили на улице и увели в комендатуру. Сказали — оставляют заложницей. Потом обещали отпустить за большой выкуп. Отец деньги внес, дочь привели домой, но вскоре она почувствовала себя плохо. Когда приехал доктор Альштадт, она была мертва. Доктор констатировал отравление. Перед тем как отпустить девушку, ей сделали какой-то укол. Взяли деньги и отравили, чтобы молчала…
Виновником нанкинской резни доктор считал командующего войсками принца Асака.
В Нанкине Зорге провел несколько дней. Как-то вечером комендант города генерал-лейтенант Амая устроил прием для иностранных корреспондентов. Был чай, сандвичи, неторопливая беседа. Амая говорил цветисто и чем-то напоминал Рихарду полковника Хироси.
— Мы идем по императорскому пути… Япония, как прекрасная гора Фудзияма, поднимается в предутреннем тумане высоко в небо и показывает свое великолепие миру… Мы — Страна восходящего солнца…
Зорге подумал: самое страшное — это убийцы-лирики, сентиментальные садисты, пытающиеся прикрыть свой преступления красивыми фразами, поэтическими ассоциациями.
Амая, в комендатуре которого был самый страшный застенок, сейчас убеждал журналистов не писать о зверствах в Нанкине. Он защищал командующего войсками принца Асака, говорил, что принц огорчен «недружелюбными слухами», проникающими в печать. Но ведь командующий прекрасный человек и женат на дочери императора…
В Нанкине Рихард впервые увидел лицо войны с новой для него стороны. Такого не было и под Верденом! Война ушла дальше, но истребление беззащитных, безоружных людей продолжалось в невиданных ранее масштабах. Как страшен и мерзок воинствующий национализм! Но ведь идейные корни фашизма, милитаризма одни и те же во всех странах — в Японии, Германии или в Италии. Значит, это прообраз фашистской бойни. А если эта орда ринется на Советский Союз, на Европу?.. Где найти силы, чтобы оградить мир от того, что он, Рихард, увидел в Нанкине?!.
В Китае Зорге сделал много важных наблюдений и уверился в том, что военные дела здесь идут у японцев не так блестяще, как они хотят изобразить. Возможно, поэтому командование экспедиционными силами так неохотно выпускает из своих рук информацию о текущих военных событиях. Но эту информацию надо обязательно вырвать. Зорге принялся осуществлять свой план сразу же, как вернулся в Токио.
Еще в начале осени, вскоре после того, как разгорелся вооруженный конфликт, Рихард принял некоторые подготовительные меры. Теперь они пригодились. Через подставных лиц Рамзай создал частное телеграфное агентство, имевшее сотрудников в Китае. Агентство поставляло газетам какую-то информацию. Теперь надо было сделать так, чтобы это агентство стало источником военной информации. Об этом Рихард решил посоветоваться с Одзаки, Вукеличем и Мияги. Разговаривал с каждым отдельно.
Прежде всего следует заинтересовать военных, подбросить им мысль, что штабу экспедиционных войск нужен свой информационный центр и что давно уже пора военным людям взять контроль над военными сообщениями. Осуществить эту часть плана должен Мияги, у него достаточно знакомых среди работников генерального штаба. Что касается Ходзуми Одзаки, то он вступит в игру несколько позже и в другом месте.
Вскоре в генеральном штабе заговорили о настоятельной необходимости создать информационный центр для освещения боевых действий в Китае. Такой центр должен контролироваться штабом экспедиционных войск, чтобы вредная информация не могла просочиться в прессу.
В правительстве идею генштаба тоже приняли одобрительно. Принц Коноэ сказал, что идея военных заслуживает внимания. Для военно-информационного агентства уже начали подбирать аппарат, но в этот момент в игру вступил Одзаки. Советник правительства по китайским проблемам, естественно, не мог остаться в стороне от такого дела. Он тоже одобрил идею информационного центра, но высказал одно сомнение: нужно ли тратить дорогое сейчас время на организацию агентства, нести большие расходы, когда такое частное агентство уже существует? Не проще ли передать его в распоряжение правительства и подчинить штабу экспедиционных войск? Предложение советника было логичным и не вызвало ни у кого возражений. Теперь доктор Зорге мог не беспокоиться об отсутствии информации с японо-китайского фронта.
Несомненно, события в Китае на какое-то время отодвинули непосредственную угрозу нападения Японии на Советский Союз. Однако затянувшаяся в Китае война нарушала планы японской военщины, и создавшееся положение могло толкнуть японские военные круги на новые авантюры. Рихард Зорге представлял себе это вполне отчетливо. События могли принять самый неожиданный и крутой оборот. Настораживали такие факты, как назначение генерала Итагаки военным министром в кабинете принца Коноэ, утверждение его председателем комитета по делам Маньчжурии. Чувствовалось, что правительство ищет выход из китайского тупика.
Первым об этом заговорил Одзаки, Разговор произошел вскоре после возвращения Зорге из поездки в Китай. Рихард каждый раз назначал явки со своими людьми в разных местах, но чаще встречи назначали в «Империале», в просторном лоби отеля, стилизованного под старинный английский аристократический дом с узкими окнами-бойницами, с кирпичными нештукатуренными стенами, низкими потолками, антресолями, каменными лестницами и тесными переходами. «Империал» был одним из немногих зданий, уцелевших во время страшного землетрясения 1923 года. Здесь вечерами толпились журналисты, обменивались новостями, сидели в ресторане, приходили и уходили — газетная биржа…
Рихард поднялся в угловую гостиную, где было поменьше людей. Одзаки сидел в группе журналистов. Зорге поздоровался и ушел. Через несколько минут Ходзуми сам нашел его внизу. Заказали коктейли. Опершись на кирпичный выступ, Рихард ловил отрывочные фразы, вкрапленные в обычный журналистский разговор.
— Было совещание в присутствии императора…
— Говорят, у вас была интересная поездка…
— Генштаб высказывается за прекращение военных действий в Китае, чтобы усилить подготовку против Советского Союза…
— Мне бы очень хотелось побывать в Шанхае…
— Коноэ против, считает, что нельзя останавливаться на полпути. Поспешное заключение перемирия с Китаем расценят как слабость Японии…
— Император сказал: нельзя ли одновременно продолжать войну в Китае и вести подготовку против России. Военные попросили время для консультаций…
Разговор длился несколько минут… Выпили по коктейлю. Рихард увидел князя Ураха и, громко извинившись перед Одзаки, шагнул к приятелю.
— Послушай, Альбрехт, вот когда я жалел, что тебя со мной не было: ты узнал бы много интересного!
Урах и Зорге шли через лоби, и Рихард стал весело рассказывать ему о своей поездке…
В лоби «Империала» Одзаки говорил Зорге о совещании, которое происходило в резиденции премьера в присутствии императора в середине января 1938 года. Там проявились две крайних точки зрения, и возникшие разногласия едва не привели к отставке кабинета. Не было единодушия и среди самого военного руководства между представителями армии и морского флота. Генеральный штаб предпочитал действия на севере против Советского Союза, а командование морского флота высказывалось за экспансию на юг — в направлении Индокитая, Филиппин, Сингапура…
Все, что происходило за закрытыми дверями резиденции японского премьер-министра, имело необычайно важное значение для судеб мира на Дальнем Востоке. Доктор Зорге имел и другую достоверную информацию — фашистская Германия приобретала все большее влияние на политику Японии и особенно на линию поведения ее генерального штаба. Рамзаю удалось не только прочитать, но сфотографировать и отправить в Москву копию инструкции из Берлина германскому послу в Японии. В ней было сказано:
«Необходимо обратить внимание японской стороны, и особенно генерального штаба, на то, что ослабление японских позиций по отношению к России может произойти именно в связи с тем, что все силы ее оказались связанными в Китае».
Зорге продолжал наблюдать за дальнейшим развитием событий.
Через некоторое время начальник императорского генерального штаба, первое лицо в стране после микадо, человек, который отчитывается за свои решения только перед императором, поручил военному атташе в Германии Осима встретиться с министром иностранных дел Риббентропом и передать ему некоторые конфиденциальные предложения. Об этом Зорге узнал через полковника Отта. Сначала пришла расшифрованная немецкой разведкой инструкция японскому военному атташе в Берлине Осима, а вскоре подтверждение, что такая беседа состоялась. Берлин информировал посла в Токио о содержании беседы:
«Японский военный атташе Хироси Осима посетил господина Риббентропа в его вилле в Эрненбурге, передал новогодние поздравления и сообщил, что японский генеральный штаб ищет пути для урегулирования китайского инцидента, чтобы укрепить сотрудничество Японии и Германии и объединить их действия против Советской России. Господин Осима также сообщил о пожелании генерального штаба, чтобы будущий пакт был бы направлен главным образом против Советской России».
Предположения Зорге подтверждались — японские милитаристы, подогреваемые нацистами, готовили новый круг заговоров. Речь шла о каком-то новом договоре между Германией и Японией. Это была первая секретная информация, с которой новый посол Эйген Отт ознакомил своего друга Рихарда Зорге.
Да, полковник Эйген Отт стал послом германского рейха в Японии…
Это случилось ранней весной тридцать восьмого года. Рихарду неожиданно позвонил вечером по телефону Отт. Они только час назад расстались, но полковник снова вызывал к себе Рихарда. Отт был чем-то сильно взволнован.
— Есть важная новость, — доносился издалека его голос, — ты должен обязательно сейчас же ко мне приехать. Ты мне очень нужен…
Рихард сказал, что приедет минут через двадцать, положил трубку и стал одеваться — он уже лег спать. Через несколько минут Зорге мчался на своем мотоцикле по опустевшим улицам. Рихард любил стремительную езду. Помимо всего прочего, она избавляла от слежки. Рихард с ожесточенным треском подлетел к посольским воротам, посигналил папаше Риделю и проскочил во двор. В кабинете Отта горел свет.
— Что произошло? — спросил Зорге.
Вместо ответа, Отт протянул Рихарду расшифрованную радиограмму из Берлина:
«Токио. Военному атташе полковнику Эйгену Отту. Совершенно секретно. Шифром посла.
Фюрер приказал отчислить вас от активной военной службы в армии в связи с предполагаемым использованием на дипломатической работе. Фюрер намерен назначить вас послом германского рейха в Токио. Сообщите немедленно, готовы ли вы принять этот пост. В случае если у вас имеются возражения, вы немедленно должны прибыть в Берлин, чтобы изложить их фюреру устно.
Генерал-полковник Людвиг Бек,
Начальник генерального штаба».
— Ну, что ты на это скажешь? — спросил Отт, выждав, когда Зорге прочтет телеграмму.
— Я должен принести вам свои поздравления, господин будущий посол германского рейха! — церемонно произнес Зорге и поклонился по-японски, дотронувшись руками до колен.
— Оставь, Ики, — досадливо поморщился Отт. — Я хочу говорить серьезно, мне нужен твой совет. Как ты думаешь я должен поступить?
— Вот это другое дело!.. — Рихард стал серьезным и полез в карман за сигаретой. — Тебе, наверное, покажется странным, но я не советовал бы тебе принимать этот пост.
— Почему?
— Да просто потому, что посол может потерять многие человеческие качества, а мне не хочется терять хорошего товарища…
— Спасибо тебе, — растроганно сказал Отт, — но уверяю, мы всегда останемся добрыми друзьями…
Поистине все произошло неожиданно. Хотя Рихард и способствовал тому, чтобы полковник Отт стал германским послом в Японии, он никак не предполагал, что это случится так скоро. Рихард Зорге «вел» его еще с тех пор, как встретился с ним в Нагоя — заурядным подполковником, немецким наблюдателем в японском артиллерийском полку. Не прошло и года, как Отт сделался военным атташе, а теперь становился полномочным послом… Но проявлять восторг, конечно, не следует, уместнее выразить сожаление по поводу дружбы, которая может нарушиться.
— Ну, если останемся друзьями, тогда соглашайся! — шутливо ответил Зорге.
В ту же ночь из германского посольства в Берлин ушла шифровка — Эйген Отт соглашался занять пост высшего дипломатического представителя Берлина в Японии.
…Среди политических деятелей, находившихся в поле зрения Рихарда Зорге, был военный атташе в Германии полковник Хироси Осима, отличавшийся своими профашистскими взглядами. Зорге был хорошо знаком с полковником, нередко приезжавшим из Европы в Японию. Рихард встречался с ним в компании, шутил, доверительно разговаривал. Потомок древнего самурайского рода, человек с волевым квадратным лицом, Осима пользовался большим влиянием в генеральном штабе, при дворе императора и в наиболее экстремистских кругах правительства.
Военный атташе сыграл значительную роль в подготовке антикоминтерновского пакта, был решительным сторонником японо-германского военного союза и всячески поддерживал прогерманские настроения среди японской военщины. После того как ключ к японской шифрованной переписке между Токио и Берлином оказался в руках германской разведки, Зорге мог постоянно наблюдать за работой полковника Осима. А теперь через нового посла Эйгена Отта Рихард Зорге получал более широкий доступ к немецким государственным тайнам. Советский разведчик оказался в выгоднейшем положении — ему одновременно становились известны многие секреты двух стран, наиболее враждебно настроенных к Советскому Союзу. Секретарем японского премьер-министра принца Коноэ был его друг и помощник Ходзуми Одзаки, а в германском посольстве он сам был доверенным лицом и советником нового посла. Кропотливая подготовительная работа начинала давать плоды.
Вскоре после того как в Берлине подписали антикоминтерновский пакт, в японском генштабе возникла идея обменяться с немцами разведывательными данными в отношении Советского Союза. В Берлине эта идея встретила полную поддержку. Вскоре совместная разведывательная работа перешла в диверсионную. В Берлине в районе Фалькензее Осима купил большое поместье, огородил его высокой стеной, поселил там эмигрантов-белогвардейцев и вместе с ведомством безопасности Гиммлера начал готовить террористические, диверсионные группы для заброски в Советский Союз. Здесь печатались листовки, которые с помощью воздушных шаров переправлялись в Советскую Россию. Диверсионное хозяйство Осима с каждым днем обрастало: в Румынии купили моторный катер, чтобы перебрасывать диверсантов и нелегальную литературу в Крым и на другие участки Черноморского побережья.
В Афганистане японская агентура пыталась подбивать руководителей военных штабов к активным действиям против Советского Союза. Но диверсантов постоянно сопровождали фатальные неудачи. По каким-то неведомым для Осима причинам его диверсантов обстреливали, захватывали на советской границе, а в Кабуле японского офицера, дружившего с начальником большого приграничного гарнизона, без видимых оснований выслали из Афганистана…
В берлинских архивах, захваченных советскими войсками в конце войны, сохранился дневник Гиммлера, в котором рейхсфюрер писал о своей встрече с японским военным атташе. К тому времени Осима стал уже генералом:
«Сегодня я посетил генерала Осима, — писал Гиммлер. — Он сообщил мне, что вместе с германским абвером они предпринимают большую работу по разложению России, проникая через границы Кавказа и Украины. Эта организация может стать эффективной в случае войны с СССР. Осима удалось перебросить через советскую границу на Кавказе десять человек, вооруженных бомбами. Однако многие другие агенты были застрелены советскими пограничниками при переходе русской границы».
Недаром Рихард Зорге уделял значительное внимание фигуре японского военного атташе в Берлине, руководившего диверсионной работой против нашей страны…
В Токио обмен разведывательной информацией производился через полковника Усуи, который обрабатывал разведывательные донесения для второго отдела японского генерального штаба. Раз или два в неделю к нему являлся помощник германского военного атташе капитан Петерсдорф. Капитан приходил в генштаб всегда в одно и то же время, получал информацию и возвращался в посольство. В это время Зорге «случайно» тоже оказывался в посольстве. Часто, прежде чем запереться в своем кабинете для изучения полученных материалов, Петерсдорф заходил к Зорге, чтобы поболтать, рассказать о последних новостях. С Петерсдорфом Рихард Зорге был в прекраснейших отношениях.
После одного из таких посещений генштаба Петерсдорф столкнулся в дверях с Зорге. Рихард куда-то спешил. Петерсдорф остановил его.
— Послушай, — сказал он, — я тебе кое-что должен рассказать. Зайди на минуту.
— Опять что-нибудь про дислокацию русских войск, другого у тебя не бывает, — проворчал Зорге. — Вот я тебе расскажу — это да! Только позже, сейчас тороплюсь…
— Все же зайди на минуту, не пожалеешь…
Рихард как бы нехотя согласился.
Новость оказалась первостепенной. Японская разведка утверждала, что русские в случае пограничного конфликта у озера Хасан не захотят расширять конфликта и, возможно, сами отойдут от высоты Заозерной. Они не подготовлены к боям в этом районе.
— Это имеет большое значение, — резюмировал слова Петерсдорфа Зорге, высота, о которой ты говоришь, господствует на побережье у Владивостока. Она может сыграть свою роль в случае войны… Японцы не первый раз целятся на эту высоту.
Сведения, полученные от Петерсдорфа, дополнили Рихарду информацию, полученную от Мияги: на советскую границу выехали геодезисты для уточнения топографических карт этого района. Геодезистам дали очень короткий срок для работы. Большая геодезическая партия уехала также на границу Монголии.
Настораживала и поездка в Дайрен к атаману Семенову штабного офицера майора Ямасаки, приезд атамана в Токио, его встречи с Араки, с офицерами генерального штаба.
Из Харбина тоже шли донесения — руководитель японской военной миссии генерал Хата активизировал работу среди белогвардейцев. Японцы вновь вовлекали в свои авантюристические замыслы российскую белую эмиграцию.
После войны пойманный атаман Семенов подтвердил это в своих показаниях:
«В 1938 году японский генеральный штаб решил провести разведку боем и начать военные действия на озере Хасан. Офицер генштаба майор Ямасаки предложил мне действовать во главе белогвардейских частей, так как учитывалось, что в случае успешного развития операций в районе Хасана, в советское Приморье будут введены крупные силы японской армии.
Начальник военной миссии в Харбине генерал Хата начал формировать тайные военные подразделения, которые в дальнейшем могли бы стать костяком белоэмигрантской армии».
Группа Зорге тщательно фиксировала все прямые и косвенные подтверждения назревавших событий. Из Китая вернулись генералы Итагаки и Доихара. Итагаки стал военным министром, а генерал Тодзио — его заместителем.
Постепенно накапливались данные о том, что над советскими дальневосточными границами нависает реальная угроза военных провокаций. Зорге регулярно информировал об этом Центр, но неожиданное событие едва не прервало деятельность группы Рамзая. Это случилось в марте 1938 года. В тот вечер Рихард договорился с Клаузеном, что он сам привезет в условленное место текст донесения, которое нужно будет срочно зашифровать и передать в Центр. Но Зорге неожиданно застрял в «Рейнгольде». Компания не отпускала его и не собиралась расходиться. В кармане Рихарда лежали мелко исписанные листки донесения, которое нужно было зашифровать, а времени оставалось все меньше. Уже перевалило за полночь, приближался час, назначенный для связи с Москвой, и Зорге сидел как на иголках.
Наконец компания тронулась, но еще долго приятели стояли на улице перед громадной бутафорской винной бочкой у входа в «Рейнгольд». Но вот все разбрелись, остался последний —: князь Урах, который, как обычно, никуда не торопился. А время иссякало.
— Послушай, Альбрехт, — предложил Рихард, — хочешь я отвезу тебя домой на мотоцикле. Садись сзади, через пять минут будешь дома. Ты же знаешь, как я езжу…
— Именно поэтому я с тобой и не поеду… Ты же бешеный… Нет, я лучше возьму такси…
Рихард находился в жесточайшем цейтноте, когда, избавившись наконец от князя Ураха, вскочил на мотоцикл. Он вихрем понесся к Гинзе, круто, как гонщик на треке, свернул влево и, набирая скорость, помчался по опустевшим улицам Токио. Времени было в обрез, но, может, удастся зашифровать хоть первую страницу. Потом Клаузен возьмется за ключ передатчика, а Рихард станет шифровать остальное… Пригнувшись к рулю, Рихард несся мимо телефонных столбов, казалось, они, будто гигантские хлысты, рассекали упругий воздух.
Теперь уж недалеко… Сейчас он проскочит дом, где живет Клаузен, убедится, что все в порядке, и вернется обратно. На это потребуется еще минута, но иначе нельзя… Еще немного, и Рихард будет на месте… Мощная фара выхватывает и пожирает темноту. Улица совсем пустая. Это хорошо, иначе бы не успеть… Вот и американское посольство, луч скользнул по стенам здания и устремился вперед. И тут из переулка выскочила легковая машина. Тормозить уже поздно. Рихард свернул к тротуару, колесо скользнуло по бровке и Зорге почувствовал, что мотоцикл неудержимо тянет его к стене здания…
Удар был так силен, что Рихард потерял сознание. Распластавшись, он лежал рядом с разбитым мотоциклом, и кровь заливала лицо. Вскоре сознание вернулось, но подняться с земли он был не в силах.
Его доставили в больницу на той машине, которая так некстати вырвалась из переулка. Он лежал на брезентовых носилках в приемной, истекая кровью, и напрягал всю свою волю, чтобы не потерять сознание, которое мутилось так же, как там, под Верденом.
Тяжело раненный человек лежал перед дежурным врачом, санитарами и, с трудом разжимая разбитые губы, говорил, что перед тем, как его отнесут на операционный стол, он обязательно должен увидеть своего знакомого, Макса Клаузена, увидеть немедленно, пусть вызовут его по телефону.
— Но сейчас уже ночь, господин. Надо отложить это до утра, вам нужна немедленная помощь.
Доктор-японец убеждал пострадавшего, но упрямый европеец не разрешал до него дотрагиваться. Пусть сначала позвонят по этому номеру…
Рихард думал сейчас только о том, как бы не потерять сознание. Он отлично знал японские порядки — к пострадавшему, где бы он ни был, немедленно является полицейский сотрудник, составляет протокол, осматривает вещи, делает опись, требует документы. И если он потеряет сознание, незашифрованные листки донесения попадут в полицию. Это будет провал. Нелепый, глупый… Рихарду казалось, что он умирает, и он напрягал все силы, чтобы раньше времени не погрузиться в беспамятство.
Макс Клаузен сидел над приемником и ловил в эфире «Висбаден», который должен был его вызывать. Сейчас для него не существовало ничего, кроме этих неясных шумов, будто идущих из далеких галактик. Анна тронула его за плечо звонит телефон. Макс снял наушники и взял трубку. Он вдруг заволновался, заторопился, начал спешно убирать передатчик, развернутый для работы.
— Что случилось? — тревожно спросила Анна.
— Несчастье… Какое несчастье! — бормотал Клаузен. — Разбился Рихард, при нем, наверное, документы. Убери аппарат, я пойду к машине…
Анна спрятала передатчик за деревянной панелью стены и вышла следом за Максом. Он уже вывел машину и ждал жену на улице. Через несколько минут Клаузены были в больнице. Они подъехали почти одновременно с полицейской машиной. Макс склонился над Рамзаем.
— Что с тобой?
— Потом, потом, — едва владея языком, шептал Зорге. — Возьми из кармана… Все, все…
Клаузен сунул руку в боковой карман Рихарда, нащупал пачку шуршащих листков и переложил их к себе. В Приемный покой вошли полицейские… Рихард этого уже не видел… Врач констатировал у Рихарда тяжелые повреждения головы, вывих плеча, трещину в челюсти. Были выбиты зубы…
Утром каждого дня на перекрестках магистральных улиц Токио, на полицейских участках в назидание другим, вывешивают светящиеся табло, извещающие о числе аварий и катастроф в городе — убитых столько-то, раненых столько-то… Среди тяжелораненых при мотоциклетной аварии в тот день был немецкий корреспондент Рихард Зорге…
Первой посетила Рихарда в больнице взволнованная несчастьем фрау Хельма Отт, жена посла, который в это время находился в Берлине. Еще через день появилась Исии Ханако, Рихард вызвал ее телеграммой, она гостила у матери под Хиросимой. В больнице Рихарда навещало много людей. Приходили все. Все, кроме его товарищей по группе «Рамзай».
А шифрованное донесение с некоторым опозданием все же ушло в тот день в «Висбаден», оттуда в Центр. Для этого Клаузен уехал на побережье. И сотрудник кемпейтай, наблюдающий за радиосвязью, снова сделал в служебном журнале пометку:
«15 марта 1938 г. 19 часов 20 минут. Вновь отмечена работа неизвестной коротковолновой станции. Провести пеленгацию станции не удалось. Предположительно передача велась с подводной лодки близ полуострова Идзу. Расшифровать содержание передачи не представилось возможным».
В специальной папке, хранившейся в кемпейтай, это была, может быть, сотая радиограмма, ушедшая из Японии и не поддавшаяся расшифровке. Каждый раз таинственный передатчик работал на иной волне, и шифр его не походил на предыдущий.
Телеграммы были разные, и с годами в них все чаще проскальзывали упоминания об изнуряющем характере работы. Человеческий организм не мог долго выдержать такое нервное и физическое напряжение. Это касалось всех — и художника Мияги, больного туберкулезом, и Вукелича, и Клаузена, да и самого Рихарда Зорге.
Летом, вскоре после того как Рихард, взбунтовавшись, вопреки запрещению врачей, ушел из больницы, он отправил в Москву шифровку:
«Причины моего настойчивого желания поехать домой вам известны. Вы знаете, что я работаю здесь уже пятый год. Вы знаете, что это тяжело. Мне пора поехать домой и остаться там на постоянную работу».
Ответ пришел только осенью. Из Центра сообщали, что обстановка в Европе и на Дальнем Востоке осложняется и в этих условиях невозможно удовлетворить просьбу Рамзая. Да, Рихард Зорге и сам отлично это понимал. 7 октября 1938 года он отправил в Москву шифровку, заверяя товарищей, что он и его группа непоколебимо продолжают стоять на боевом посту.
«Пока что не беспокойтесь о нас здесь, — писал он. — Хотя нам здешние края крайне надоели, хотя мы устали и измождены, мы все же остаемся все теми же упорными и решительными парнями, как и раньше, полными твердой решимости выполнить те задачи, которые на нас возложены великим делом».
Борьба продолжалась, борьба во имя великого дела, именуемого социализмом.