Снова цвели вишни, и казалось, что на улицах, расцвеченных весенними нарядами женщин, развертываются действия старинного национального театра «Кабуки». А Рихард все еще был в больнице. Врачи разрешили ему вставать, он начал понемногу работать, и вскоре его палата превратилась в корреспондентское бюро, заваленное газетами, телеграфными бюллетенями, вырезками, блокнотами. У него бывало много посетителей, и среди них Исии Ханако, беззаветно преданная Рихарду Зорге.
Встревоженная его телеграммой, она вернулась в Токио через день после аварии и прямо с вокзала приехала в больницу. Исии вошла в палату с глазами испуганной птицы, еще не зная, что случилось с Рихардом. Лицо его было забинтовано, виднелась только часть лба, косые брови да синие глаза.
— Ики-сан! Что случилось, Ики-сан? — тревожно спрашивала девушка, склонившись над его изголовьем.
А Зорге почти не мог говорить — боль и бинты стягивали его лицо. Не шевеля губами, он ответил шепотом:
— Ничего, Митико… Спасибо, что ты приехала, ты мне очень нужна.
Через несколько дней он попросил Исии прочитать ему газету, затем появилась машинка, и Рихард начал печатать одной рукой. Зорге возвращался к журналистике и, конечно, к разведке.
Как-то в больницу заехал Петерсдорф, Рихард уже мог сидеть в постели, мог закуривать без посторонней помощи и держать карандаш.
Исии вышла, она всегда так поступала при посторонних, и помощник германского военного атташе заговорил о новостях. Рихарда заинтересовал его рассказ по поводу Чан ку-фын — высоты в районе озера Хасан под Владивостоком на стыке трех границ — советской, китайской и корейской. Это ворота в Приморье. И именно там назревали большие события. Об этом Рихард уже информировал Центр, но Петерсдорф рассказывал кое-что новое и очень важное.
— Я не удивлюсь, — сказал Петерсдорф, — если осенью там разгорится конфликт, или инцидент, как любят говорить японцы.
— Возможно, — согласился Зорге, — только я не уверен в сроках. Могу сказать тебе по секрету: если Тодзио, Итагаки, Доихара собрались куда-то вместе, это подтверждает важные события. Они, как полосатые рыбы-лоцманы, плывут впереди акул… Сейчас я потерял их из виду. Эта чертова авария вышибла мне не только зубы, но и возможность следить за политической жизнью.
— Могу помочь беззубому другу, — рассмеялся Петерсдорф. — Ты знаешь, что картографическое управление срочно отправило группы военных геодезистов на монгольскую и советскую границы в Маньчжурии и в окрестности Чан ку-фына. К августу они должны закончить все съемки. Потом еще одно: на днях в Маньчжурию уезжает полковник Танака. Он назначен командующим артиллерией девятнадцатой пехотной дивизии, которую подтягивают к границе… Скоро там будет жарко, доложу я тебе! К тому же японцы очень рассчитывают на английскую и американскую помощь в том случае, если пограничный конфликт превратится в войну…
— Понятно… Ну, а в посольстве что нового? — Рихард перевел разговор, не проявив интереса к сообщенной Петерсдорфом новости. — В покер играете? Я, кажется, скоро вернусь в строй…
Новость, которую выболтал Петерсдорф, была необычайно значительна, она подтверждала информацию, полученную ранее через Мияги, — японцы намерены начать конфликт на Хасане в августе — сентябре 1938 года.
Когда Петерсдорф ушел, Зорге взял свою статью, подготовленную для «Франкфурте? цайтунг», пробежал ее глазами, нашел нужное место. Следовало кое-что исправить, дополнить.
Прежде всего заголовок. Он зачеркнул старый и написал: «Япония собирается с силами».
«Картину токийской жизни, — писал он, — довершают прекрасная, теплая весенняя погода и символ японской весны — цветущие вишни во всем их великолепии. И все труднее подавить надежду на то, что вместе с весной придет мир.
Но японские политики знать ничего не хотят об этой надежде. Напротив, все официальные рассуждения резче, чем когда-либо, сводятся к намерению продолжать борьбу в Китае. И сам глава правительства принц Коноэ счел необходимым предостеречь от мирных настроений, резко подчеркнув, что, по мнению правительства, „борьба вообще только начинается“.
Принятый парламентом закон о военной экономике и особенно закон о мобилизации означают переход к „тотальной мобилизации“. Бюджет увеличен до колоссальных размеров: с двух миллиардов иен в 1936 году, то есть перед китайским конфликтом, до восьми с половиной миллиардов иен в текущем году. И дело не только в „китайском инциденте“. Ассигнованные средства далеко перекрывают нынешние нужды. Бюджет свидетельствует о колоссальных притязаниях».
Большего Рихард не мог написать в газете о «колоссальных притязаниях» японских милитаристов. Сопоставляя, анализируя собранные факты, Рихард пришел к конкретному выводу: Квантунская армия намерена осенью этого года прощупать силы Красной Армии на Дальнем Востоке. От исхода конфликта будет зависеть дальнейшее направление японской политики. Малейшее проявление слабости, неуверенности советских войск на границе разожжет аппетиты агрессоров, толкнет их на еще более опасные авантюры. Вот куда могут пойти дополнительные ассигнования Японии по военным статьям бюджета! Только решительный отпор советских вооруженных сил на любом участке дальневосточной границы охладит горячие головы японских милитаристов.
Рихард написал несколько фраз на отдельном листке бумаги, будто сделал вставку к статье, и подозвал Исии.
— Послушай, Митико, — сказал он, — прошу тебя, съезди на Гинзу, найди в агентстве Гавас господина Вукелича и передай ему эту статью. Только ему в руки! Пусть обратит внимание на вставку. Запомни, только ему самому… А потом возьми в бюро всю корреспонденцию. Нам придется немного поработать…
Ночью Макс Клаузен передал в Москву новое сообщение, которое ему переправил Вукелич. Внимание группы «Рамзай» было сосредоточено на событиях, которые назревали в Маньчжурии. Центр требовал информации об этом.
Вскоре хасанский конфликт подтвердил сообщения Зорге, отправленные в Москву. Упорное сопротивление небольшой пограничной заставы удивило японское командование. Но от своих планов агрессоры не отказались. 31 июля японские войска сосредоточенным ударом заняли господствующие высоты у озера Хасан. В районе Чан ку-фын (Заозерной) командующий девятнадцатой дивизией генерал Суэ-тако Камейдзо сосредоточил десять тысяч человек, поддержанных тяжелой артиллерией.
Бранко Вукелич — один из ведущих членов группы Рамзая — смог побывать в районе конфликта. Он провел там несколько дней, был на командном пункте командующего артиллерией полковника Танака, слушал его самоуверенные речи, читал победные реляции, которые посылали в Токио. По высотам, где закрепились советские пограничники, артполк Танака выпустил двенадцать тысяч снарядов. Полковник сожалел, что не может проводить гостя на передний край: оттуда в ясную погоду хорошо виден Владивосток. С военно-стратегической точки зрения это обстоятельство будет иметь существенное значение в дальнейших событиях. Полковник Танака не скрывал своих вожделений по поводу советского Приморья.
Корреспондент агентства Гавас Вукелич находился еще в Мукдене, когда на Хасане с новой силой разгорелись бои. Советское командование, подтянув силы, нанесло тяжелый удар японской военщине. По японским разведывательным данным, русские создали трехкратное превосходство в живой силе. А кроме того, артиллерия, танки, бомбардировщики… К 10 августа захватчики были выброшены с советской территории. Их потери убитыми и ранеными составили более трех тысяч человек.
Обстановка резко изменилась. Военный министр Итагаки, министр иностранных дел, министр военно-морского флота целую ночь просидели в генеральном штабе, нетерпеливо ожидая сообщения из Москвы об исходе мирных переговоров. Их вел там посол Сигемицу, хотя несколько дней назад ему было предписано из Токио не вступать ни в какие переговоры с русскими по поводу урегулирования вооруженного конфликта на озере Хасан и всячески саботировать такие переговоры, если они возникнут по инициативе Москвы.
* * *
Неудачи на озере Хасан, постигшие японскую военную клику, заставили генералов призадуматься о своевременности большой войны с Россией. Но эти неудачи не побудили их отказаться от северного варианта «императорского пути». Из разных источников в группу Рамзая стекались сведения о новых заговорах, новых планах военных авантюр на подступах к советскому Приморью, Забайкалью, на границах Монгольской Народной Республики. Раскрыв замыслы противника у озера Хасан, группа Рамзая должна была пристально наблюдать за дальнейшими происками врагов социалистического государства — японских авантюристов, готовых ради достижения своих агрессивных целей ввергнуть собственную страну в бедствия новых военных сражений.
Одного только не мог понять Зорге — почему на высотах Заозерной и Безымянной не оказалось достаточных сил советских войск, когда японцы нанесли удар в районе Хасана. Ведь группа Рамзая задолго до событий предупреждала Центр о назревавшем военном конфликте. Может быть, в силу каких-то непредвиденных обстоятельств к этим сведениям не отнеслись с должным вниманием? Может быть, его донесениям… Нет, у него нет решительно никаких оснований предполагать такое. Все же горькое недоумение не покидало — как же так?
Вот когда Рихарду не хватало Яна Карловича Берзина, Семена Петровича Урицкого, его товарищей, которым посылал он свои донесения! Как бы хотелось хоть ненадолго очутиться в Москве, поговорить, расспросить…
А лучших друзей Рихарда Зорге, которые посылали его за рубеж, которые руководили его работой, уже давно не было в управлении разведки. Их ложно обвинили в предательстве, арестовали. Да и Рихарду Зорге уже не вполне доверяли, сомневались в его донесениях, относили их подчас к разряду дезинформации. А Зорге, ничего не зная обо всем этом, продолжал стоять на боевом посту, в передовом дозоре…
21 февраля 1939 года, в канун годовщины Красной Армии, Зорге отправил в Центр радиограмму:
«Мы стоим на своем посту и вместе с вами встречаем праздник в боевом настроении».
Теперь события перекинулись в район Халхин-Гола, или Номонгана, как по-маньчжурски называют эту безлюдную пустынную область монгольских степей, примыкающую к советскому Забайкалью. В мае 1939 года начались первые налеты японо-маньчжурских кавалерийских частей на монгольские пограничные заставы, разбросанные на большом расстоянии одна от другой. Почти одновременно в Токио, Вашингтоне и Лондоне начались тайные переговоры между японскими, английскими и американскими дипломатами. Оживились и германо-японские отношения. Все это настораживало. И, даже сомневаясь порой в его информации, от Рамзая все же требовали сведений о планах вероятных противников.
Посол Соединенных Штатов в Японии Грю повел секретные переговоры с министром иностранных дел Арита. Переговоры продолжались в Америке. Японцы стремились убедить государственного секретаря Корделла Хэлла, что военные усилия Японии направлены только против Советского Союза. Но Хэлла не нужно было убеждать — он заявил, что Соединенные Штаты тоже выступают против усиления Советского Союза.
Об этом Рихарду рассказал Эйген Отт и показал донесение, которое собирался отправлять в Берлин.
Империалистический Запад подзуживал японских агрессоров.
Квантунская армия намеревалась взять реванш — в районе военного конфликта спешно прокладывали железную дорогу, сосредоточивали крупные силы, подтягивали артиллерию, танки. На ближайших полевых аэродромах сосредоточили несколько сот истребителей и бомбардировщиков. Все действующие японские части были объединены в шестую армию под командованием генерала Огису Риппо. Здесь же у советских границ формировалась пятая армия, предназначенная для удара в направлении Забайкалья. Во главе этой армии оказался пресловутый генерал Доихара Кендзи… Опять Доихара Кендзи.
В токийских газетах появились карты пограничного района, на которых спорная территория изображалась давным-давно принадлежащей Маньчжурии. Рихард вспомнил прошлогодние тайные экспедиции японских топографов, о которых рассказывал ему Мияги. Значит, события на Халхин-Голе планировались еще в прошлом году.
Карты тоже говорили о многом. Во время очередной встречи Ходзуми Одзаки показал Зорге небольшую книжку профессора Танака. Они встретились в парке Хибия близ императорского дворца, где обычно толпится много людей, кормящих прирученных голубей. Как всегда, встретились «случайно», бросали из пакетиков рисовые зерна и тихо разговаривали. Птицы были совсем ручные, садились на плечи, тянулись к пакетикам с кормом и даже не вырывались, когда их брали в руки. Потом разведчики отошли в сторону, сели у пруда в углу парка, и Ходзуми протянул Рихарду книжку.
— Не читали? Довольно любопытно.
«Создание великого объединения Азии будет проходить в три этапа, — писал автор. — Сначала объединятся Япония, Китай и Маньчжурия, затем сюда примкнут Филиппины, Бирма, Индокитай, а в заключение Австралия, Индия и Сибирь. —..»
На цветной обложке книги была изображена географическая карта Азии, расчерченная концентрическими кругами. Здесь же текст, написанный большими иероглифами: «За самой южной окраиной нашего государства есть группа небольших островов. Если принять их за центр и описать радиусом до Байкала большой круг, то он захватит Приморье, Камчатку, Австралию, Индию… Это и будет экономическое, географическое, расовое объединение во главе с великой Японией».
— Мне стыдно за этого автора, — сказал Одзаки, когда Рихард возвратил ему книжку. — Что бы ни случилось, я никогда не пожалею о том пути, который избрал для себя. Я ненавижу людей, думающих, как профессор Танака. И я благодарен вам, доктор Зорге, что вы нашли меня в Токио…
— К сожалению, — ответил Зорге, — дело не только в Танака, этом интеллигенте-стервятнике, который, теоретизируя, возводит преступления в доблесть, агрессию называет «объединением нации». Кстати, не слишком ли много мрачных однофамильцев? Танака-министр, Танака-артиллерист, Танака-профессор. Одни готовят преступления, другой оправдывает их. Танака-профессор может оправдать любое зло, свершаемое на нашей планете. Но дело не в нем — исчезнут преступники, не станет и теоретиков преступлений… Однако мы отвлеклись… Как вы думаете, Одзаки-сан, что, если нам изменить свою тактику?
— В каком отношении?
Зорге пристально смотрел на другой берег пруда, где играли дети. На его покрывшемся весенним загаром лице от подбородка вверх по скуле шли синеватые шрамы — следы аварии.
— Вот что я думаю, — сказал Зорге, — нам нужно переходить на более активные формы работы…
— Но разве…
— Нет, нет, — Рихард движением руки остановил Одзаки, — конечно, нас нельзя упрекнуть в пассивности. Я говорю о другом. Все эти годы мы готовились к большим, главным событиям. Эти события приближаются, и теперь нам нужно не только фиксировать или предугадывать их, но пытаться больше на них воздействовать. Вот в каком смысле я понимаю повышение нашей активности. Нам нужно сохранить во что бы то ни стало мирные отношения между Японией и Советским Союзом. Смотрите, что происходит сейчас…
Рихард рассказал о том, что узнал на днях от Эйгена Отта. Рано утром он завтракал с послом, и Отт, просмотрев почту, протянул доктору Зорге одну из шифровок:
— Взгляни-ка на это. Нам предстоит серьезное дело.
В руках у Рихарда была секретная телеграмма Риббентропа, только что полученная из Берлина. Министр иностранных дел давал указание Отту предложить японскому правительству расширить существующий антикоминтерновский пакт и превратить его в военный союз против Англии и России.
Предварительные переговоры по этому поводу шли уже давно. Зорге знал, что еще в разгар хасанских событий Осима информировал японский кабинет о том, что у него была беседа с Риббентропом и немцы сделали важные предложения, настолько важные, что он, Осима, не решается сообщить их даже в зашифрованной телеграмме. Как писал Осима, назначенный к тому времени японским послом в Берлине, перед их встречей Риббентроп четыре часа совещался с Гитлером.
Таинственные предложения доставил на самолете в Токио полковник Касахара, который специально для этого прилетел из Берлина. В тесном кругу людей, посвященных в содержимое секретного пакета, оказался и Ходзуми Одзаки. Хотя к этому времени принц Коноэ и ушел с поста премьера, но он стал теперь председателем Тайного совета при императоре, и Одзаки мог через него получать наиважнейшую информацию.
Риббентроп, ссылаясь на мнение Гитлера, предлагал Японии заключить Военный союз против Советской страны и просил тщательно изучить это предложение.
Весной Отт направил в Берлин очень короткую информацию. Предварительно он показал ее Зорге. Посол доносил:
«Я слышал из хорошо информированных конфиденциальных источников, что японская конференция пяти министров под председательством премьера сегодня в два часа ночи, после многочасового совещания, вынесла решение начать дипломатические переговоры с Германией по поводу военного союза, направленного против России».
И вот теперь шифрованная телеграмма-инструкция послу, которую читал Зорге, предписывала приступить к практической подготовке военного договора. Гитлер рассчитывал добиться от Японии согласия начать войну с Россией, как только Германия начнет военные действия против русских. Нужно было во что бы то ни стало сорвать или хотя бы оттянуть заключение такого договора…
Рихард Зорге действовал главным образом через Одзаки, который к тому времени получил новое назначение в правлении Южно-Маньчжурской железной дороги. Зорге пригласил Ходзуми в парк Хибия, чтобы посоветоваться, с чего начать.
Как и ожидали, генеральный штаб поддержал предложение Берлина, но командование военно-морского флота возражало против нового секретного пакта. Японские адмиралы не решались идти на военный конфликт с англичанами, на сторону которых несомненно станут Соединенные Штаты. Это был главный довод, который Одзаки высказывал в частных разговорах с представителями военно-морского флота. Что же касается России, то Одзаки осторожно, но вполне логично говорил: к сожалению, события на Хасане показали, что Советская Россия не так уж слаба.
Разговоры о секретном пакте возникали и на «средах» в кружке «любителей завтраков» принца Коноэ. Здесь Одзаки высказывался еще более сдержанно, он только привел как-то старую японскую пословицу: «Никогда не торопись сказать „да“ и не спеши верить тому, что говорят…»
Принц Коноэ любил пословицы, сказанные ко времени. Напоминание Одзаки ему понравилось.
В Тайном совете, председателем которого был теперь Коноэ, мнения тоже разделились.
…Дела у германского посла в Токио шли не блестяще. Отт не смог убедить японцев принять предложение Берлина, хотя первоначально они целиком поддерживали идею военного соглашения. Премьер-министр в конечном счете отклонил проект секретного военного пакта. Дальнейшие события очень скоро показали, к чему это привело.
Бои на Халхин-Голе продолжались с переменным успехом. Но японская военщина била в литавры. Успех, полный успех! Генерал Уэда, командующий Квантунской армией, становился героем дня. Военный министр Итагаки охотно давал интервью: русские бессильны перед японской доблестью. Императорские войска имеют численное превосходство. Единственное, что русские сделали правильно, это то, что они заняли оборону на новой границе, куда их заставили отступить — в пески, в овраги. Русским придется признать свое поражение, их войска разгромлены! Японская армия движется по императорскому пути!
Вновь на горизонте появился черноусый атаман Семенов. Он встречался с Уэда, разговаривал о Забайкалье. Его отряды в семьсот сабель стоят на Сунгари, для всех подготовлена красноармейская форма. Отряды готовы перейти советскую границу для диверсионного рейда по Забайкалью.
Эти сведения привез Бранко Вукелич. Он снова ездил в Маньчжурию на места военных событий, был гостем командующего Квантунской армией. Его встретили как старого знакомого, говорили с ним доверительно и откровенно. Вукелич узнал, что, конечно, не все обстоит так, как пишут в газетах: в майских боях, например, японские войска понесли тяжелые потери. И все же — рвутся в бой, размахивают мечами. Это в буквальном смысле слова! Кавалерийский отряд бросился с саблями на русские танки. Бессмысленный фанатизм! Их назвали камикадзе — смертники на конях. Советские войска действительно перешли к обороне. Видно по всему, что конфликт затянется. Но японцы готовят новое наступление, предположительно в конце августа…
Мияги уточнил срок — наступление будет предпринято 24 августа. Из Порт-Артура доставлены тяжелые орудия, говорят, перед ними не устоит никакая оборона.
В те дни Макс Клаузен работал с предельной нагрузкой, он почти ежедневно выходил в эфир, но для этого должен был совершать долгие, утомительные поездки за сотню километров от города на побережье, и каждый раз в новое место, чтобы сбить с толку агентов кемпейтай, радиотехников из пеленгационных отрядов. Он вызывал Висбаден, выстукивал на ключе группы цифр и через пятнадцать двадцать минут опять ехал в другой район. А здоровье начинало подводить, сдавало сердце, и на лице Клаузена появились болезненные отеки.
Макс упрашивал Зорге разрешить ему почаще вести передачи из дома — рядом казармы гвардейского полка, там у них свои рации, под их прикрытием легче работать, но Рихард был неумолим и разрешал передавать из квартиры только в самых исключительных случаях. Рихард знал, как методически, напряженно японские контрразведчики выслеживают его радиостанцию. Надо быть крайне осторожным. Единственной причиной отступления от правила теперь могла быть только болезнь радиста. А здоровье Макса все больше тревожило Зорге. Он написал в одном из своих донесений:
«У Клаузена сердечный приступ, обслуживает рацию в постели… Макс, к сожалению, страдает столь серьезной болезнью, что нельзя рассчитывать на возвращение прежней работоспособности. Он работает здесь пять лет, а здешние условия могут подорвать здоровье самого крепкого человека. Сейчас я овладеваю его делом и беру работу на себя».
Но больной Клаузен все еще стоял на своем посту. Вот уже десять лет в Японии и Китае он был голосом неуловимого таинственного Рамзая, от его имени выходил в эфир и принимал для него задания. Теперь все его последние передачи были посвящены главным образом событиям на Халхин-Голе.
А там, в Маньчжурии, произошло нечто неожиданное. Японские войска готовились к последнему, сокрушающему удару на Халхин-Голе: накапливали силы, подтягивали резервы, артиллерию. Шестая армия сжималась, как пружина, как кобра в песках, чтобы ринуться вперед. Генерал Уэда по указанию генерального штаба подписал приказ и отправил его с офицерами связи, чтобы никто не раскрыл часа и дня наступления. В пакете, прошитом суровыми нитками, опечатанном именными сургучными печатями командующего квантунской группировкой, с предупреждающей надписью: «Кио ку мицу!» — «Совершенно секретно!» — сообщалось только тем, кому надлежит это знать, что во имя божественного императора, с благословения предков, наступление на советские позиции начнется на рассвете 24 августа четырнадцатого года Сева.
Военная тайна была соблюдена. Но вдруг за четыре дня до установленного срока наступления советские войска опередили Квантунскую группировку и сами нанесли ей удар неслыханной силы. Оказалось, что подготовка советских войск к длительной обороне была военной хитростью, позволившей незаметно сосредоточить силы для нанесения удара. Через три дня шестая японская армия, насчитывавшая свыше семидесяти тысяч активных штыков, была окружена и началось ее уничтожение.
И в этот самый день, 23 августа 1939 года, японское правительство постиг еще один удар: Германия подписала договор с Советским Союзом о ненападении. Обе страны обязывались разрешать любые споры мирным путем.
Двойной удар — на военном и дипломатическом поприще, — постигший кабинет Хиранума, потряс всю страну, и правительство было вынуждено уйти в отставку. Ушел в отставку военный министр Итагаки, сместили командующего Квантунской армией генерала Уэда, произошли изменения в генеральном штабе, ушел со своего поста фашистствующий премьер-министр Хиранума, остались не у дел многие другие политические и военные лидеры.
На Халхин-Голе шестая японская армия потеряла около шестидесяти тысяч убитыми, ранеными, попавшими в плен. Советско-монгольские войска захватили много боевой техники, сбили около двухсот самолетов. Такова была цена авантюры, подготовленной кликой милитаристов. Но и теперь они не хотели сдаваться — кричали об о гпоре — Советской России, которая несомненно использует свой успех и пойдет на Маньчжурию. Надо вооружиться, мобилизовать нацию! В японском генеральном штабе проходили непрерывные совещания.
Но оказалось, что русские вовсе не помышляют как-то использовать свой военный успех. Они восстановили монгольскую границу, и только. Японские милитаристы лишились возможности подогревать военную истерию.
А черные тучи все плотнее затягивали горизонт. 1 сентября 1939 года нападением фашистской Германии на Польшу началась вторая мировая война.
Группе Зорге все труднее становилось переправлять Центру информацию с помощью курьеров — микропленку, отчеты, большие донесения — все то, что не представлялось возможным передать с помощью радио. Война в Китае, захватившая громадную территорию, нарушила линию связи через Шанхай. Следовало придумывать что-то новое, открывать другие пути. И Рихард решил использовать для этого… немецкую курьерскую связь. Идея была фантастическая, но почему не попытаться? Как-то посол Эйген Отт сказал ему сам за послеобеденным кофе.
— Ты не хотел бы, Ики, слетать в Гонконг с дипломатической почтой? Тебе следовало бы немного проветриться…
Зорге тогда отказался. У него ничего не было под руками — свою почту он только что переправил через Макса Клаузена в Москву. За документами приезжал тайный курьер. Они встретились в театре на представлении. Макс и Анна пошли на спектакль, получив по почте два билета. Доктор Зорге проинструктировал Клаузена, как вести себя на явке в театре. Макс оказался рядом с курьером, и в темноте, когда шло представление, они обменялись пакетами. Но часто пользоваться такой формой связи было рискованно, ведь самые опытные разведчики проваливались именно на связи. Здесь нужна особая изобретательность.
И вот через несколько месяцев Отт снова предложил Зорге сделаться на время дипломатическим курьером.
Накануне отъезда Рихард приехал в посольство со своим чемоданом, прошел к шифровальщику Эрнсту, который кроме своей работы занимался тем, что подготавливал дипломатическую почту.
— Хелло, Эрнст, ты опечатал чемодан с почтой? Нет еще?.. Очень хорошо! Будь добр, опечатай заодно и мой чемодан. Иначе я не оберусь хлопот с японскими таможенниками…
Все было логично — дипломатический багаж не подлежит таможенному досмотру, и, конечно, очень удобно иметь на чемодане посольскую печать, чтобы не тратить времени на таможенные формальности. Дипломатические курьеры часто так делают… Эрнст поставил сургучные печати на оба чемодана, подготовил опись, сопроводительное письмо, снабдил их посольскими лиловыми печатями, и материалы советского разведчика обрели дипломатическую неприкосновенность.
В Гонконге на аэродроме «дипломатического курьера» встретил сотрудник немецкого консульства. Он помог вынести чемоданы, положил их в машину. В консульстве Рихард, выполнив все формальности по доставке секретной почты, получил расписку в сдаче дипломатического багажа и поехал в гостиницу. В руке у него был клетчатый чемодан, на котором все еще висела охраняющая его печать германского посольства.
Номер в отеле Зорге заказал из Токио. Вечером раздался звонок, кто-то спрашивал мисс Агнесс, Рихард шутливо ответил:
— К сожалению, я не могу ее заменить… Вы, вероятно, ошиблись.
Это был пароль. Зорге погасил свет, лег на тахту и стал ждать. Через несколько минут в дверь постучали, и человек, свободно говоривший по-английски, спросил:
— Могу я получить сверток для Алекса?
— Возьмите на столике рядом с вешалкой, — сказал Зорге, и человек ушел. Они друг друга не видели. Рихард был опытным разведчиком, и он ничем не хотел рисковать без нужды.
В Токио он снова погрузился в свою повседневную опасную работу. Временами Зорге испытывал гнетущую усталость, но не поддавался, сбрасывал ее и поражал окружающих бодростью, кипучим темпераментом.
Прошло больше шести лет, как Рихард Зорге почти безвыездно жил в Токио. Он мечтал о возвращении в Москву, тосковал по родным березам, друзьям. Он уже несколько раз писал, спрашивал, когда ему разрешат вернуться, но ответ был один — надо повременить. Ему писали, что существующая обстановка не позволяет отозвать его в распоряжение Центра. Зорге ответил:
«Дорогой мой товарищ. Получили ваше указание остаться еще на год; как бы мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу».
Это было написано в январе 1940 года. А в мае того же года войска фашистской Германии перешли в наступление и в течение нескольких недель разгромили Францию. Еще неизвестно было, в какую сторону устремится дальше Гитлер.
И Рихард Зорге передал в Центр:
«Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что сейчас не время ставить вопрос об этом».