* * *
Рыба-Нюхтя плыла по озерной реке,
Рыба-Нюхтя плыла по реке;
И несла Рыба-Нюхтя в прозрачной руке
Мышь в пустом узелке...
И запутались мысли в моем дураке,
Пали силы в силке, —
И не держит дурак ни перста на курке,
Ни червя на крючке:
Рыба-Нюхтя резвится в башке-в дураке
И совсем вдалеке.
* * *
В провинциальных страшных городах,
Колючими крещенскими ночами...
(Где фонари горели не всегда,
А что горели, рано отключали) —
По всей Вселенной делалось темно,
И ветхий дом в пространство уносило,
И думалось, что смотришь не в окно,
А в чью-то незарытую могилу.
И только печь пугала мертвецов,
И бабушка тесней к огню держалась —
Какое бы дремучее лицо
На аспидном стекле ни отражалось.
Я верю: это было в старину!
И в то, что снова повернется детством
Большая жизнь: я запросто стряхну
Невинную задумчивость младенца —
И повторится вечное кино,
Где бабушка с седыми волосами,
И после жизни мы в свое окно
Из смерти в жизнь заглядываем сами.
* * *
“Дядя Коля был тоже чудак:
Слишком рано убрался со свету...”
Я подумал о нем просто так,
Фотографии тех, кого нету,
Из родни, кого нету в живых,
В деревенском альбоме листая,
Элегантно грустя: — Что же вы,
Как по саду листва золотая,
Улетели — не знаю куда?
Растворился и запах домашний,
И без вас замерзает вода,
И без вас согревается пашня...
Две “на память” поблеклых строки,
Мертвецов залихватские позы —
Скоморохи мои, дураки!
Ничего не пошло вам на пользу:
Пили водку, любили девиц,
По волкам заряжали картечью...
Ваши фото похожи на птиц
Непонятною музыкой-речью.
Вспоминаю вас издалека,
Ваши руки, размытые лица —
Память вечна, земля глубока,
Жизнелюбцы и самоубийцы.
* * *
Я стал прозрачней и грустней:
Пустое зеркало не врет.
Я начал думать по весне:
Когда же осени черед.
Ходить-бродить незнамо где,
Ногами листья ворошить,
Прощаться с миром всякий день
И лишь с деревьями дружить.
Деревья нищие, как я, —
Но перебьемся, ничего!
Такая славная семья:
Они не любят никого.
Они живут безвестный век,
Качают лапами внучат
И терпят дождь, жару и снег,
Живут — и боль свою молчат.
* * *
Город сине-серый,
Как бушлат мента.
От осенних скверов —
Та же тошнота.
Но ларьки пивные
И церквей шатры —
Светят, как иные,
Высшие миры.
Мне туда не надо:
Я не дожил дня.
Время листопада,
Мрака и огня!
Огоньки и листья
Катятся во тьму...
Неуч я молиться:
Трудно одному —
Или духу мало?
Верить в Божий свет —
Тьма его объяла?
Или — нет.
* * *
Ветеран ВОВ Н.Потапов —
Он за Родину в танке горел,
И в бараках Освенцима прел,
И у наших пошел по этапу —
В общем, много чего посмотрел...
Изработался и постарел —
И его позабыли, как тапок
За диваном; все как у людей:
Светлый праздник 9-е мая,
И единственный орден надраен...
С килограммом говяжьих костей,
Кривулями московских окраин
Он бредет как та-ра-рам хозяин
Необъятной та-та-та своей.
* * *
Не ест корова одуванчики —
Предпочитает клевера,
Аристократка. Вон и мальчики —
Подпаски. С раннего утра
Опохмеляются — стаканами!
Утробно воют и рычат —
Они уже неделю пьяные,
И стали вроде лешачат...
Спасибо, видели и слышали,
Что не скудеет край родной!
Я прочь отправился и вышел
На кладбище. Над головой
Ворона пасть свою раззявила:
Мол, тоже выпью, как займу, —
За то, как сельские хозяева
Ушли безропотно во тьму,
Как честно прожили-закончили
Свою бесхитростную “жись”...
Дин-дин — по лесу колокольчики —
Ага, коровы разбрелись!
* * *
Птичка Божия узнает
Много разного всего.
А вернется — не узнает
Даже дома своего.
Где летала, где бывала?
Надышалась дымом зла —
И до времени устала...
Видит — пепел и зола,
Нет земли — назвать своею.
Ночь. Бездомный скрип телег.
Звезды корчатся над нею...
Будет старость, будет снег —
И вглядится не мигая
В наползающую тьму —
Все еще не постигая
Смерти вечную тюрьму.
Только время ковыляет
Без заботы и труда.
— Птичка Божия не знает?
Замолчите! ерунда.
* * *
Вот ты разбежишься из окна...
(Разбежишься, дура и лохушка!)
И успеть подумаешь: — Весна!
Вспомнишь маму: — Спички не игрушка!
Вспомнишь и забудешь пестрый сброд,
Добрых дядей с потными руками,
Телевизор — музыку — народ —
Облака — и там, за облаками,
Кинешь дураков и подлецов,
Кинешь детства радужные цацки...
А весна? — Летит тебе в лицо
И, балдея, лыбится дурацки.
* * *
Больше мы не посидим
За бутылками портвейна —
(Ты пускаешь синий дым,
Я молчу благоговейно),
Не прочтем стихи свои,
Ты да я, поочередно...
Глупо жить как соловьи,
Как поэты — старомодно.
Будь стряпуха и жена,
Будет муж, и будет дача —
Гонит ветер времена,
И глаза от ветра плачут,
И мутятся, как стекло.
Оставайся за чертою:
То, что было и прошло, —
Чем не время золотое?
* * *
Когда героев не останется,
Когда последние уйдут —
Наверно, так же дворник-пьяница
Дорожки выметет в саду;
Подышит на ладони медные,
Еще покурит-подождет,
Окинет местность оком медленным —
И кучи листьев подожжет.
Они займутся желтым пламенем
И будут пламенем цвести —
Кому теперь идти под знаменем?
Куда под знаменем идти?
Земля бездетная валяется,
Стоит единственный живой
Дурак с метлой — и ухмыляется
Героем третьей мировой!
* * *
Когда-то поэты
Ходили попарно...
Встречали рассветы
За стойкою барной;
Зимой на извозчиках
Кутались в бурки,
В метели полнощного
Петербурга...
Мы здесь уже были.
С тобой уже пили.
И крейсеры плыли,
И церквы звонили —
Кого-то венчали или хоронили.
Мы были поэты.
Младенцы, эстеты...
И впредь оставаясь уже без ответа,
Меня окликает знакомое: — Где ты? —
Бессильное эхо нездешнего света.
* * *
За тобой и за мною придут:
Я уже напрягаюсь и жду.
Наверху вычисляют маршрут,
И звезда вызывает звезду:
— Не бросай меня. Слышишь? Ответь!
Но широк пустоты мавзолей
И высок одиночества мост;
Но теряются звезды в траве,
Но теряются травы корнями в земле,
А Земля затерялась меж звезд.
* * *
Хорошо, если вместе умрем.
Не хочу без тебя доживать.
Поседевшие стол и кровать —
Даже пыль нас запомнит вдвоем.
Берег неба зажег маяки,
А по берегу — он и она, —
Как улитки, бредут старики,
И вот-вот их подхватит волна.
Что на память тебе подарю?
Что имею — давно не мое.
Не о смерти с тобой говорю,
Но о чем-то важнее ее.
Если всех растворяет поток,
Я с тобой непременно сольюсь.
Я боялся, что будет «потом», —
А теперь ничего не боюсь.
* * *
Над бабаевским вокзалом
далеко
тепловозов маневровых
голоса
семафоры
темнотой заволокло
и натружены бессонные глаза
машинистов
что увидят через миг
этот город
умещается в окне
вот и я
к стеклянной наледи приник
отражаясь в темноте
как в глубине
темноты не переплыть
не зачерпнуть
у нее ни островов
ни берегов
слишком многие пускались в этот путь
следом не было
ни всплеска
ни кругов
и не знали
темнота или вода
их следы одолевала на Земле
отражение пребудет навсегда
замерзать-мерцать-оттаивать
в стекле
* * *
Побежала метла по плевкам,
По окуркам да по листве.
Вася — гений. Значит, пока
Вася дворничает в Москве.
В чем он гений? — Не знаю, в чем.
Верю: гений — и хорошо.
Тускло временем освещен,
Сам не знает, зачем пришел.
Хоть Тверская и не Бродвей,
Даже вовсе в другой степи, —
Вася пьет на Тверской портвейн,
На Бродвее бы — виски пил.
И, шатаясь, под чей-то смех
Ковыляет в сырую тьму
Бедной дворницкой — прочь от всех,
К вдохновению своему...
Ну-ка, солнышко, припекай!
Ну-ка, дождик, описай сквер!
Стой же, гений, с метлой в руках,
Или с пивом в тени ларька —
А не памятником в Москве!
Бытописание
Он выпивши — она не спавши —
Скандалят — их угомонят
Соседи, совесть потерявши,
Уже в милицию звонят.
Менты потопчутся в прихожей,
Посмотрят в пол и в потолок, —
У них все так же и все то же...
Едва уедет «козелок» —
Обнимутся, заплачут оба,
Она — Дюймовочка, он — жлоб,
останутся любить до гроба —
и загонять друг друга в гроб.
* * *
Хорошо, если вместе умрем.
Не хочу без тебя доживать.
Поседевшие стол и кровать —
Даже пыль нас запомнит вдвоем.
Берег неба зажег маяки,
А по берегу — он и она, —
Как улитки, бредут старики,
И вот-вот их подхватит волна.
Что на память тебе подарю?
Что имею — давно не мое.
Не о смерти с тобой говорю,
Но о чем-то важнее ее.
Если всех растворяет поток,
Я с тобой непременно сольюсь.
Я боялся, что будет «потом», —
А теперь ничего не боюсь.