1. Выходы в Средиземное море

Одним из «белых пятен», связанных с морскими набегами казаков, является вопрос об их возможных выходах из Черного моря в Средиземное, или точнее — из Босфора в Мраморное море и Дарданелльский пролив, а из него, может быть, в Эгейское море.

Д.И. Эварницкий в конце XIX в., не ссылаясь на источники, утверждал, что запорожцы во время своих военных экспедиций «выбирались в Белое и Круглое моря, т.е. Архипелаг и Мраморное море… проникали… в Египет ("Белую Аравию")». При этом подразумевалось не вообще пребывание казаков в водах Средиземного моря или на его побережье (далее мы увидим, что плен часто забрасывал туда и запорожцев, и донцов), а выходы сечевиков в названные моря на своих собственных судах. Географический порядок в высказывании Д.И. Эварницкого несколько нарушен, но явно имелось в виду движение казачьих чаек из Босфора через Мраморное море и Дарданеллы в Эгейское море, затем, видимо, между островами Критом и Кипром по собственно Средиземному морю к египетским берегам.

Из предыдущих глав нашей книги вытекает, что казаки во время набегов на Босфор бывали у самого Стамбула и даже врывались в его порт, в залив Золотой Рог, и тем самым нередкое казачье присутствие в южной части Босфора не подлежит сомнению. В те времена и позже считалось, что пролив заканчивается у мыса Сарайбурну (угла или оконечности Сераля), а водное пространство далее к югу уже является акваторией Мраморного моря. С судна, находящегося между Галатой, Ускюдаром и Сарайбурну, перед входом в Золотой Рог, видны силуэты расположенных в этом море Принцевых островов.

В то же море из Черного направлено очень сильное течение Босфора. Мы помним, что от Сарайбурну оно частью идет в Золотой Рог, а большей частью в Мраморное море, причем скорость течения, ударяющего на Сарайбурну, иногда доходит до шести узлов. В этих условиях вполне вероятно, что казакам случалось переходить ту невидимую грань, что отделяет Босфорский пролив от Мраморного моря, и оказываться уже в его акватории.

Имеются сведения и о целенаправленных выходах казачьих флотилий в Мраморное море. Мы приводили показания ушедшего из неволи шляхтича Е. Вороцкого о том, что в 1621 г. перед нападением на Галату казаки разрушили «вежи», где находился в заключении С. Корецкий, т.е. Едикуле. Чтобы достичь этого замка на северном берегу Мраморного моря, запорожцам, естественно, надо было выйти из Босфора. Но если заявление Е. Вороцкого не проверено, то показания плененного донцами азовского татарина о «повоевании» казаками в следующем, 1622 г. «на Белом море многих мест» подтверждаются тогдашним сообщением Т. Роу о том, что казаки были «в устье Геллеспонта», для чего им, разумеется, пришлось пройти все Мраморное море.

Заметим, что пересечь его и дойти до Дарданелльского пролива казачьим судам, в общем, не составляло особого труда. Это море, самое малое на земном шаре (по площади в 3,25 раза меньше Азовского), имеет наибольшую длину в 152 мили, тогда как донцам и запорожцам, чтобы появиться у Стамбула, приходилось преодолевать путь соответственно в пять и два с лишним раза более длинный, чем от Стамбула до Дарданелл.

Что касается упомянутых азовцем многих разгромленных мест на Мраморном море, то за отсутствием сведений можем лишь высказать предположение, что если казаки пошли от южного конца Босфора прямо к Дарданеллам, то под их удар могли попасть остров Мармара и поселения, размещавшиеся по обеим сторонам мраморноморского устья Дарданелльского пролива. Если же такого прямого маршрута не было, то казаки могли напасть на близлежащие к столице Бакыркёй и Ешилькёй на «стамбульском» берегу Мраморного моря, Кадикёй, Фенербахче и Картал на «ускюдарском» берегу и вообще на любые поселения северного и южного мраморноморского побережья и даже зайти в Измитский залив.

Весьма интересную для рассматриваемого вопроса информацию дает эпизод, произошедший в 1634 г. с послом Франции маркизом де Маршвилем. Он направлялся на французском же корабле в Стамбул и отказался приветствовать верховного начальника османского флота: турецкий флагманский корабль требовал от французского спустить флаг. С османской эскадрой посол повстречался у острова Хиоса. Оказалось, что ею командовал, как писал французский историк XVIII в., сам капудан-паша, «очищавший море от разбойников-казаков, которые иногда делали набеги даже и по берегам пролива Дарданелльского».

Этот же эпизод упомянут в русском обзоре истории европейских представительств в Стамбуле, причем здесь фигурирует капудан-паша, «совершавший свои разъезды по морю особенно часто с того времени, как казаки стали в своих набегах доходить до Дарданелл».

Хиос расположен в Эгейском море и довольно далеко от южного входа в Дарданелльский пролив, но неизвестно, означает ли пребывание эскадры капудан-паши у названного острова, что казаки выходили и в это море, или же эскадра оказалась близ Хиоса по каким-то причинам, не имевшим отношения к казачьим набегам. В наших источниках действия казаков ни у берегов Дарданелл, ни тем более в Эгейском море не фиксируются.

К сожалению, ничего больше о средиземноморских выходах казачьих судов и флотилий мы не знаем.

Имеющиеся же данные, рассмотренные в комплексе, свидетельствуют о том, что донцы и запорожцы бывали на своих судах в той части Босфора, где он переходит в Мраморное море, выходили в него и действовали в его акватории вплоть до Дарданелльского пролива. В этой связи, очевидно, следует сделать вывод, что хотя утверждение Д.И. Эварницкого о выходах казаков даже к Египту, вероятно, грешит преувеличением, мнение историка о том, что запорожцы «выбирались» в Белое море, можно считать доказанным.

Вместе с тем у казаков, как представляется, не было особых военных и экономических причин для систематических и регулярных выходов подобного рода. Против Войска Запорожского и Войска Донского действовали в первую очередь не средиземноморские, а черноморские военно-морские базы, многие города Причерноморья представляли собой крупные торгово-экономические центры, дававшие значительные трофеи, а набеги на Босфор и Стамбул вызывали более чем достаточный политический и иной эффект в Европе и Азии.

Эвлия Челеби дает чрезвычайно интересную информацию о казачьей угрозе побережью Мраморного моря и с другой стороны, не с Босфора. Рассмотрим сведения этого турецкого современника.

Рассказывая в 1646 г. о районе малоазийской реки Сакарьи, Эвлия в полном соответствии с реальной ситуацией говорит, что река впадает в Черное море у касабы (селения с мечетью и караван-сараем, обычно резеденции кади) Урвы в санджаке Коджаэли и что Сакарья течет на расстоянии двух часов пути к востоку от озера Сапанджи, которое в свою очередь близко расположено — «всего около 3 часов» — к Измитскому заливу Мраморного моря, и воды озера «через протоку смешиваются с морем перед Измитской солеварней».

«Реку Сакарью, — утверждает Эвлия Челеби, — можно соединить с этим озером при очень небольших усилиях». Иными словами, имеется в виду, что, повернув течение, можно заставить ее впадать не в Черное море, а в Сапанджу. Более того, согласно Эвлии Челеби, ранее уже предпринимались попытки углубить протоку между названным озером и Измитским заливом, но замысел не был доведен до конца. Как повествует автор, «однажды, чтобы [навсегда] соединить это озеро с Измитским заливом, собрали сотни тысяч землекопов и поденщиков с кирками. Но жители Измита проявили равнодушие, сказав: "Для этого нужна огромная казна и жизнь Нуха (Ноя, который, по Библии, жил 950 лет. — В.К.)", — и помешали осуществлению [этого] дела».

И, наконец, самое важное для нас место в описании Эвлии. «Вот если бы, — пишет он, — река Сакарья впадала в эту протоку, а она — в Измитский залив, то враг никак не смог бы с Черного моря пройти сюда через Сакарью. [И тогда] город Измит стал бы внутренней территорией и область [протяженностью] в пять стоянок вплоть до реки Болу превратилась бы в процветающую местность».

Под черноморским врагом Турции, вне всякого сомнения, понимались казаки. Только они тогда могли оказаться в районе устья Сакарьи. Однако, естественно, возникает вопрос, была ли реальной или мнимой угроза, живописуемая современником. Попытаемся в этом разобраться.

Упоминавшийся выше Измит был и остается крупнейшим городом и портом Мраморного моря. Турки овладели этим населенным пунктом (греческой Никомидией) в 1337 г. Первый османский флотоводец времени Орхан-бея, правившего в 1324—1360 гг., Карамюрсель (Кара Мурсал) получил в области Измитского залива тимар с обязательством охранять тамошнее побережье от нападений врагов, содержать войско и строить галеры. Так на берегу залива неподалеку от Измита, в местечке, которое ныне является городом Карамюрселем, была основана верфь. В.П. Григорьев даже называет ее первой турецкой верфью, хотя таковая возникла в Гелиболу (Галлиполи). Считается, что по имени Карамюрселя получил название и один из типов османских парусно-гребных судов — уже фигурировавший ранее «карамюрсель».

Значение Измитской верфи (морского арсенала) оценивается по-разному. Р. Мантран, отмечая, что главнейшая верфь империи располагалась в Стамбуле, и характеризуя морские арсеналы в Гилеболу, Суэце, Рущуке и Биреджике (на Евфрате) как небольшие верфи, указывает, что арсенал в Измите и соответствующие предприятия в Синопе и Инебаты (в Греции) являлись «скорее ремонтными мастерскими». Л. Подхородецкий полагает, что галеры турецкого военно-морского флота на рубеже 1610-х и 1620-х гг. были построены на верфях Стамбула, Гелиболу и Измита. П. А. Толстой сообщал, что в конце XVII — начале XVIII в. османские корабли строились в Стамбуле или у Синопа и иногда близ Измита. Но как бы то ни было, Измитская верфь входила в систему турецкого кораблестроения рассматриваемого времени и являлась ее заметной и важной составной частью.

Район между Стамбулом и Синопом в XVII в. изобиловал строевым лесом отличных сортов, включая самшит, ель, дуб, ореховое дерево и платан, а бассейн Сакарьи турки вообще окрестили «Морем Деревьев». Строевой лес Сакарьи через Измит поставлялся в Стамбул, в Касымпашу. Измитцы издавна поддерживали торговое судоходство со многими портами Средиземного и Черного морей, в частности с Кафой.

Защищенный с севера укреплениями Босфора и Стамбула, а с юга крепостями Дарданелл, богатый, процветавший и спокойный Измит в принципе должен был быть желанным объектом для нападения казаков, если бы туда можно было «дотянуться», и не мог не рассматриваться запорожцами и донцами как враждебный город: галеры, которые строились или ремонтировались там, и прочие корабли, создававшиеся из измитского леса, действовали против казаков на Черном и Азовском морях. Как уже отмечалось, в 1616 г. паша Измита неудачно сражался с донцами, попав вместе с четырьмя галерами в их руки.

Казаки неоднократно бывали в том районе анатолийского побережья, где расположено устье Сакарьи, и нападали на селения этого района. Река впадает в Черное море в местности между близко расположенным у берега островом Кефкеном и городом Акчашаром, в 20 милях (37 км) восточное мыса Кефкена. К западу от устья Сакарьи располагались населенные пункты Кандыра и Шиле, к востоку — Эрегли.

Мы уже цитировали замечание Эвлии Челеби о сожжении казаками Акчашара при Ахмеде I и рассказывали об их нападении на Кандыру и окрестные селения в 1622 г. и еще будем говорить о разгроме казаками селений близ «Легра» — по всей вероятности, Эрегли — в 1630 г., об опустошении Шиле в 1651 г., о приступе к Эрегли в 1654 г. и действиях у Кандыры в 1659 г., а также приведем свидетельство Павла Алеппского о казачьих погромах берегов Карамании (западной части черноморского побережья азиатской Турции), в том числе района Эрегли. Так что, полагаем, устье реки казакам было известно.

Могли ли они войти в Сакарыо с моря? Вообще ответ на этот вопрос должен быть положительным. На своих морских судах казаки заходили во многие реки — в Дунай, Кубань, Риони, Камчию, Куру и др. Напомним, что запорожцы иногда возвращались домой, поднимаясь из Азовского моря сложным речным путем до Днепра. В 1670 г. разинцы за восемь суток прошли вверх по Волге 350 верст, продвигаясь, следовательно, со средней скоростью 43,75 версты (47,25 км) в сутки. В эту реку, как и в Яик (Урал), казаки свободно заходили с моря. В конце концов донцы из походов на Азовское и Черное моря возвращались по Дону в Раздорский, Монастырский, Черкасский и другие городки, равно как запорожцы по Днепру — в Сечь.

Возникает и другой вопрос: не имели ли казаки возможности добраться с черноморского побережья до Измита по суше? Известно, что практика продвижения казачьих десантов с моря в глубь вражеской территории в XVII в. была нередкой, и, как выражался польский современник Веспасиан Коховский, запорожцы не только опустошали берега Малой Фракии и Азии, но и приводили в трепет внутренние районы Османской империи.

От черноморского побережья по прямой Измит расположен приблизительно в 40 км, т.е. примерно на таком же расстоянии, как Азов от Ростова. Учитывая отсутствие прямой дороги и условия местности, особенно обилие лесов, «измитское» расстояние, конечно, следует удлинить, скажем, на 10—15 км. Разберемся, реально ли для казаков было пройти такой путь.

Туристы обычно делают по четыре-шесть км в час, перемежая движение отдыхом в 10—20 минут, и опытный турист вполне может преодолеть расстояние в 50 км за один день. Казачьи же марш-броски занимали и гораздо больше времени. «Иногда, — свидетельствовал Э. Дортелли, — они (казаки. — В.К.) идут днем и ночью, углубляясь внутрь страны, чтобы разграбить какое-нибудь богатое место…» При этом темпы их сухопутного передвижения были очень высоки: приходилось использовать ускоренную ходьбу и даже бег.

Как раз в том 1646 г., когда Эвлия Челеби писал об угрозе Измиту, Войско Донское, отказываясь идти в море с непривычным к казачьим походам русским дворянином Ж. Кондыревым, сообщало царю Алексею Михайловичу: «А х которым, государь, пристанем мы… на море преж сево приставывали и на крымские села на удары хаживали, и мы, государь, бежим наспех от пристани до села день и нощь пешие. А ево, государь, Ждана, с такую… службу нужную и пешую не будет».

На какое расстояние от берега можно было отойти при таких темпах? Г. де Боплан утверждал, что казаки иногда заходили «около мили в глубь страны», но это явная ошибка. М.А. Алекберли, поправляя приведенное сообщение, говорит, что они «проникали в глубь Турции более чем на 10 миль». Но насколько более?

Сохранилось довольно много свидетельств казачьих нападений на внутренние области и селения Крыма. В 1631 г., по данным русского посольства в этой стране, казаки пристали к берегу под Саркерманом (древний Херсонес), между Гёзлевом и Балаклавой, и «почали воевать крымские улусы, отходя от моря верст по десяти и по пятнадцати». Запорожцы и донцы доходили до Эски-Крыма (приблизительно в 15 км от моря по прямой), ханской столицы Бахчисарая (примерно 24 км), Карасубазара (около 27 км), Мангупа и иных селений, расположенных вдали от побережья.

Учитывая сложность пути от черноморского побережья к Измиту, специально отметим, что в Крыму при передвижениях у казаков также были свои трудности. Бахчисарай не имел прямой дороги к морю. Согласно Эвлии Челеби, от долины, где лежит этот город, вели четыре дороги к Эскисалачику, Эскиюрту, Ак-Мечети и Гёзлеву, имелись и другие, но доступные только для пешего человека, который, направляясь ими, был вынужден «подниматься по горам, как серна, потому что там большие кручи». Мангуп же представлял собой замок между Бахчисараем и Балаклавой, по словам Э. Дортелли, последним сдавшийся туркам при покорении Крыма, «сильнейший по неприступному положению на горе, края которой — высокие скалы в виде стен без уступов; на них можно взобраться только с одной стороны по извилистому пути, недоступному телегам». По мнению А.Л. Бертье-Делагарда, в утверждении итальянца содержится преувеличение, и дорога телегами в Мангуп все-таки была. Однако до города в самом деле было трудно добраться.

Тем не менее в 1629 г. казаки взяли Бахчисарай и Мангуп, куда были свезены «царевы животы» (ценное ханское имущество), и тогда же, как выражался Э. Дортелли, в Карасубазаре, «т.е. в самом центре Татарии… разграбили и сожгли множество лавок, убивая всех им попадавшихся».

Известны и конкретные случаи углубления казаков с моря на территорию Румелии. Например, они нападали на Бабадаг и Провадию, расположенные приблизительно в 15 и 40 км от моря по прямой. Наконец, укажем, что порой казаки забирались во вражескую землю и на более значительное расстояние. Рассказывая в 1659 г. в Посольском приказе в Москве о последнем казачьем походе на море, известный донской судостроитель Кирилл Петров отмечал, что донцы «ходили… от стругов на берег в Крым верст с 50», т.е. на 54 км.

Если верить Эвлии Челеби, то казаки однажды рискнули поохотиться в Карахисарских горах в Анатолии («за Трабзоном», в глубь Турции). «В этих обрывистых… горах, — пишет османский современник, — очень много тигров, зайцев, диких баранов, диких ланей, куниц, каменных куниц, гиен, волков, черных волков, лисиц, шакалов. Рассказывают, что однажды тигры и волки разорвали на части казаков, которые, подойдя с Черного моря, словно птицы, слетелись в эти горы; когда проклятые сказали: "Давайте поохотимся", — от хищных зверей никто не мог спастись. Так сказывают». Чтобы добраться с моря до Карахисарских гор, казакам надо было преодолеть примерно 70 км по прямой.

Если летом 1630 г. казаки нападали на болгарский Ямбол (об этом у нас еще будет идти речь), то он расположен по прямой примерно в 75 км от морского побережья.

Таким образом, поставленный вопрос требует положительного ответа: казаки могли попытаться достичь Измита по суше, и это у них могло получиться. Известные на сегодня источники не сохранили сведений о конкретных действиях такого рода, как и о заходах казаков в реку Сакарыо. Однако на эти действия, возможно, намекают приведенные слова Эвлии, которые можно понять и так, что враг не только мог прийти, но уже и приходил в обозначенный район.

Во всяком случае, возможность казачьих нападений на внутренний район Турции, включавший в себя бассейн Сакарьи, Измит и восточное побережье Мраморного моря, была вполне реальной. Она явно держала в напряжении османские власти и нашла отражение в сообщении Эвлии Челеби.

 

2. Галерные рабы

Независимо от выходов казачьих судов в Средиземное море, для части казаков война продолжалась и за Босфором. Казаки-пленники, обращенные в рабство, находились не только в Стамбуле и на Босфоре, но были разбросаны по всей громадной территории Османской империи, прилегавшей к морям Черному, Белому, Красному, Зеленому (Каспийскому), обоим Синим (Персидскому заливу и Азовскому морю). Запорожцев и донцов можно было встретить в Киликии, Сирии, Египте, Ливии, Тунисе, Алжире, Греции, Хиджазе, Йемене, Месопотамии и иных странах. Среди городов, в которых довелось побывать казакам, называют Мекку и Медину, Иерусалим и Багдад, и многие другие.

Совершенно не случайно, а, напротив, на основе выстраданных и очень широких политико-географических представлений казачества в знаменитом письме сечевиков османского султана называют не только «турецким стряпчим», «каменецким палачом», «подольским ворюгой (злодиюкой)», «московским страшилищем», «татарским (казацким) сагайдаком», «цыганским чучелом», «армянской свиньей» или «лютеранским ремнем лошадиным», но и «македонским бражником (пивоваром, колесником)», «ерусалимским калмыком (броварником)», «вавилонским поваром», «александрийским козолупом», «Великого и Малого Египта свинарем».

Именно казакам в первую очередь грозила опасность попасть на турецкие галеры в качестве рабов-гребцов («пайзенов»). Для их работы требовались физическая сила и выносливость, а у османов, как и во всем Средиземноморье, сложилась своеобразная градация нужных качеств в отношении представителей различных народов — от «лучших» мавров до «худших» чернокожих африканцев. Казаки же воспринимались турецкими властями как строптивые «проклятые гяуры», но одновременно и как очень сильные, крепкие и физически выносливые люди, закаленные в походах и к тому же имевшие навыки гребли на своих собственных судах. Возможно, какую-то роль играл и психологический момент, выражавшийся в желании заставить обслуживать флот империи ее непримиримых врагов.

Один из знаменитых донских войсковых атаманов XVII в. носил прозвище Каторжный (Иван Дмитриевич Каторжный), и из предложенного С.З. Щелкуновым двоякого объяснения этого прозвания: «…казаки под его руководством взяли не один десяток громоздких турецких каторг, а может быть… самому ему пришлось томиться на одной из них», — предпочтение следует отдать второму предположению. Атаманам все же реже доводилось пребывать в рабстве на галере, чем участвовать в захвате турецких судов.

«На всех военных кораблях турок, — писал в 1660-х гг. Ю. Крижанич, — не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения». Турецкий информатор 1670-х гг. также утверждал, что в Стамбуле «на каторгах все неволники руские и малоросийских городов жители». По словам П.А. Толстого, относящимся к самому началу XVIII в., «болшая половина во всей армаде (в имперском флоте. — В.К.) было преж сего наполнено гребцами русскими и казаками». Первых, конечно, насчитывалось там гораздо больше, но и вторые встречались нередко.

Жизнь галерных рабов характеризуется всеми современниками как ужасная, причем не на одном только османском флоте, но и на всех европейских. Прежде всего таких рабов ожидал тяжелейший и изнурительнейший труд. Ни один свободный человек, писал бывший галерный раб, не выдержал бы и часа пытки греблей, а «галерники-невольники продолжают эту работу иногда 10—12 часов без отдыха». Чешский дворянин Вацлав Вратислав, побывавший гребцом на турецкой галере, восклицал: «Невозможно представить себе и поверить нельзя, чтобы могла живая душа человеческая вынесть и вытерпеть такую ужасную страду…»

При этом османское военно-морское командование руководствовалось террористической системой управления и наказания, почему жесточайшее отношение к гребцам было нормой. В турецком морском уставе говорилось, что поскольку «невольники всегда хотят избежати от работы», следует «принуждати их к работе не токмо словом, но и жезлом, которым их страхом лутче может дело их у правлено быть».

Гребцы группами по несколько человек сковывались между собой и за ноги приковывались к банкам или кольцам в палубе. Часто кандалы сковывали и руки, но так, чтобы не мешать гребле. Не покидая банок, рабы тянули паруса и по сменам ели и спали. Вовсе не преувеличением было описание страданий казаков-галерников в украинских думах: «Кайданы-зализо ногы поврывало, / Билэ тило козацькэ молодэцькэ коло жовтой кости пошмугляло» или «Кайданы рукы-ногы позьидалы, / Сырая сырыця до жовтой кости / Тило козацькэе пройидала» (ноги и руки проедены до костей железными кандалами или сыромятным ремнем).

Галерный пристав и его помощники ударами ременных кнутов по рукам и плечам рабов «управляли» их работой. Бич же служил «единственным средством против болезни», а падавших от изнурения выбрасывали за борт.

После осмотра в 1640 г. у Стамбула кораблей турецкой эскадры, направлявшейся против донских казаков под Азов, польский посол В. Мясковский написал: «…сердце наше очень щемило, когда мы видели братью нашу, подданных е[го] к[оролевской] м[илости], столь многих, на галерах и лодках прикованных к веслам и тяжко и нагишом работающих».

Позже московскому паломнику И. Лукьянову, выходившему на галерах из османской столицы «на Белое море и на Черное», удастся побеседовать с некоторыми соотечественниками-рабами, и его охватит ужас от их рассказов: «…как есть во аде сидят… Иной скажет: я де на катарге сорок лет, иной тридцать, иной двадцать… Уже на свете такой нужды нельзя больше быть!» А другой паломник, тоже поглядев на гребцов «наших русских и из других земель», запишет: «О, коль на тех каторгах многу нужду претерпевают, ее же описати не вем…»

Нет ничего удивительного в том, что пребывание на турецкой галере, по выражению публикатора документов об одном из возмущений галерных рабов, доводило их «до крайнего предела возможных человеческих страданий, из которых не предвиделось никакого выхода до смерти», и стало «в представлении южнорусского народа… синонимом беспредельной скорби и безнадежного бедствия, хуже которого ничего не могло создать даже пылкое воображение». Более того, нечеловеческие условия существования галерников, жесточайшие наказания, страшное переутомление при гребле, отвратительная еда, жара и холод, худая одежда, паразиты — все это привело к тому, что само название османской галеры «каторга» (по-турецки «кадырга», от греческого «катергон»), употреблявшееся у казаков, вошло в восточнославянские языки уже в другом значении, не имеющем никакого отношения к флоту, — в качестве синонима отбывания наказания в особо суровых условиях.

«Свободны они или подневольны, — писал о казаках М. Бодье, — они не перестают… беспокоить турок». Действительно, казаки и другие галерные рабы, даже крепко скованные, непрестанно находились под подозрением. Опасаясь отчаянных невольничьих бунтов, командование имперского флота и капитаны галер предпринимали особые меры безопасности.

Гребцы круглосуточно находились под неусыпной охраной, распорядок которой определял морской устав. Капитаны, говорилось в нем, «должны смотрит, чтоб сторожа всегда была во дни и в ночи крепка, и ружья бы сторожа из рук не выпускали и стояли б с великим опасением, а в нужное время ставит сторожу вдвое и втрое или как належит по их рассмотрению». Ночью особо требовалось смотреть, «чтоб сторожа была добрая на корме». Капитаны обязывались иметь песочные часы прежде всего для того, «чтоб по них познават, когда переменять сторожу». «…И где порох стоит, чтоб там отнюд не ходил нихто». «Когда увидится флота неприятельская, тогда должно невольников-християн крепчее приковат…»

На галерах внимательно следили за состоянием кандалов и цепей у рабов, сурово наказывали их за отклонение от допустимого маршрута передвижения, в особенности за появление у мест содержания оружия и, разумеется, за невыполнение или медленное выполнение распоряжений, попытку оказать сопротивление и тем более попытку побега — били по пяткам, отрезали уши и носы и просто убивали. На случай общего возмущения устанавливались упоминавшиеся «органы», стрелявшие вдоль корабля.

Казаки-галерники, как и прочие рабы, но с еще большей страстью мечтали о свободе и, согласно украинской думе, «Господа милосердого прохалы та благалы (умоляли. — В.К.)…: I Вызволь, Господы, всих бидных нэвольныкив / 3 тяжкой нэволи турэцькой, / 3 каторгы бусурманськой…», — и просили, чтобы буря сорвала эти галеры с якорей. В донской песне казак-невольник «Богу молится, низко кланяется: / "Создай нам, Боже, буйного ветра, / Вынеси наш корабличек из синя моря!"». В некоторых вариантах известной донской песни казаки-пленники мечтают об освобождении, находясь на османских кораблях в водах Эгейского моря («Как по морю-морюшку, / Морю Эгейскому / Плыли-восплывали / Три корабличка… / Все турецкие»).

На Черном море, пишет П.А. Кулиш, «могли ежеминутно показаться козацкие чайки», что и являлось «самой поэтической надеждой на освобождение», но на Средиземном море казачьих судов не было. Оставалось надеяться на неудачное сражение кораблей Турции с ее тамошними неприятелями и на их победу.

Немецкий ландскнехт на московской службе Конрад Буссов сообщал, что руководитель восстания 1606—1607 гг. казак И. Болотников в Диком Поле «был захвачен… татарами… и продан в Турцию, где он был прикован на галерах и несколько лет был принужден выполнять тяжелую и грубую работу, пока, наконец, его не освободили немецкие корабли, одолевшие турок на море, и не отвезли в Венецию, откуда он направился через Германию в Польшу (и затем в Россию. — В.К.)…»

В 1617 г. вице-король Королевства Обеих Сицилии герцог д'Оссуна передал представителю Речи Посполитой Т. Замойскому рабов-галерников, освобожденных неаполитанской флотилией у берегов Греции. Упоминавшийся выше казак И. Бакулин, состоявший гребцом на галере Исуп-паши, в 1681 г., во время похода турецкого флота на Флоренцию, в Тирренском или Лигурийском море был отбит флорентийцами в числе 250 других полонянников. «Грандука князь Флоренской» (великий герцог Тосканский) отпустил казака в «Цесарскую землю» (Австрию), откуда он через Польшу добрался до Москвы.

На освобождение можно было надеяться, попав в руки венецианцев, испанцев или ускоков — южнославянских корсаров Адриатики, которые, однако, потерпели разгром в 1616 г., но обычно отбитые рабы становились собственностью «освободителей». Мальтийцы, воевавшие с турками, таких рабов превращали в собственных невольников. Во второй половине XVII в. бывшие турецкие рабы, попадая во Францию, в большинстве случаев также не могли рассчитывать на свободу. В правление Людовика XIV на французских галерах находилось большое число русских невольников. Жан-Батист Кольбер, увеличивая морские силы, приобретал множество рабов у Турции. «Неудачные набеги татар на Россию, — замечает в этой связи А.В. Фрейганг, — каждый раз отзывались крайне невыгодно для французского гребного флота». Заметим, что торговля рабами-славянами процветала в Марселе, Генуе, Венеции, Барселоне и иных центрах Средиземноморья. Таким образом, венецианцы и испанцы, предоставляя свободу вырвавшимся из турецких рук невольникам, как бы делали исключение из правил для героев.

Галерника еще могло спасти чудо вроде того, что произошло с костромитянином Василием Полозовым. «А на каторге, — рассказывал он, — был я… девять лет, руки и ноги были скованы… И божиею милостью каторгу разбило, и наши братья, невольники, и бусурманские люди все потонули, и я… [к] которому бревну был прикован, и на том бревне меня… и другова моего брата-товарища, обоих прибило волной к берегу. И оттоле я… пошел в Иерусалим». Однако надежды на такое счастье было ничтожно мало.

Чудовищной формой так называемого пассивного сопротивления каторжному рабству являлись самоубийства рабов. М. Нечаев писал, что многие невольники «от горести плачут и вопиют: "Лучше бы нам не родиться!"», и что «многие себя в море сами бы пометнути готовы, но того они (турки. — В.К.) стерегут крепко: невольников приковывают». Если же самоубийство на галере все-таки случалось, то жестоко карали товарищей ушедшего из жизни.

То же делали и в случае побега раба. В описанных условиях бежать с галеры было почти невозможно, но находились пленники, которые, не падая духом и не ограничиваясь надеждой на Всевышнего, упорно искали пути к свободе при малейшей оплошности «басурман». Два случая побега с галеры упоминает Д.И. Эварницкий. Оба они относятся ко второй половине XVII в. и, к сожалению, не содержат подробностей. В одном из них удалось бежать украинскому казаку, в другом — дворянину из города Рыльска. Рассказ B.C. Моложавенко о том, как казак Михаил Самарин из Маноцкого городка, оказавшись в плену, был прикован «вместе с другими к галере… целых десять лет изнывал… на каторге», а затем «бежал в наручниках в Венецию, добрался оттуда в Запорожскую Сечь», предполагаем, сочинен самим автором.

Но Я.Я. Стрёйс подробно описал реальный случай, который произошел с ним самим и его русским товарищем. В 1656 г. голландец, находившийся на венецианской службе парусным мастером, у Дарданелл попал в плен к туркам. «Шесть недель, — писал он, — просидел я на галере не без тяжких наказаний плетью от надсмотрщика, который угощал ею мою голую шкуру… Мой товарищ, русский, часто уговаривал меня бежать… Этот русский уже несколько раз пытался бежать; но его каждый раз настигали, вследствие чего он потерял уже уши и нос. Это нагнало на меня страх, однако он придал мне бодрости следующими словами: "Что же, ты предпочитаешь навсегда остаться в дураках, чем отважиться потерять что-нибудь ради свободы? И если случится так, что нас сразу поймают, то вся вина падет на меня, а ты отделаешься ударами по пяткам; что же касается меня, то они поклялись, что сожгут меня в случае нового побега; но я скорее умру, чем позволю этим чертовым собакам мучать и пытать меня. Нужна большая решимость, если хочешь добиться чего-нибудь значительного, а разве существует более прекрасное и лучшее сокровище, нежели свобода?"»

Я.Я. Стрёйс поддался на уговоры, и счастливый случай представился: в том же 1656 г., накануне сражения турецкой эскадры с венецианской у входа в Дарданеллы, русский и голландец, причем первый — получив ранение, смогли выбраться со своей галеры и проплыть две мили до венецианского корабля «Авраамово жертвоприношение». Адмирал Лоренцо Марчелло пожаловал обоим 50 талеров и «велел приготовиться к бою», в котором голландец и принял затем участие. Я.Я. Стрёйс не говорит, что его товарищ был казаком, но он проявил силу воли, которая была присуща многим казакам, попавшим, казалось бы, в совершенно безвыходное положение.

«Сухопутным» рабам, находившимся в заморских странах, бежать было также непросто, но все-таки удавалось чаще, чем галерникам. Кроме того, рабовладельцы иногда отпускали одного из невольников для сбора выкупа за себя и за другого или других. Напомним, что казачий «капитан» Иван, сообщивший интересные сведения о походе с Яхьей, просил милостыню в Италии, чтобы собрать деньги на выкуп самого себя и сына, оставшегося у хозяина, — надо полагать, в каком-то из средиземноморских владений Турции.

Но так или иначе вырывавшимся из «беломорского» рабства приходилось покрывать громадные расстояния, чтобы вернуться на родину. Существовали две признанные «дороги свободы». Одна из них вела в Италию и из нее через земли Центральной Европы в польские владения и для сечевиков на Запорожье, а для донцов еще через Украину на Русь и далее на Дон. Другая дорога шла из Восточной Анатолии, Сирии и прочих восточных земель османов через Персию в русские кавказские владения или по Каспию в Астрахань, а затем уже домой. В первом варианте особую роль играла Венецианская республика, помогавшая беглецам и служившая для них своего рода сборным пунктом. К российскому послу Ивану Чемоданову, прибывшему в Венецию в 1656 г., явилось более 50 русских, освободившихся из турецкого плена и сообщивших, что другие их товарищи уже пошли разными государствами на Москву.

Из конкретных примеров бегства казаков, которые находились в рабстве в средиземноморских владениях, приведем случай с донским атаманом Никифором Половневым. Это дело отложилось в источниках потому, что он, добравшись до Москвы, получил «за выход… и за раны… только пять рублев» государева жалованья и, «живучи на Москве, проел» его, в результате чего оказался «без пристанища» и без денег для возвращения на Дон, а прибывшая тем временем в Москву донская станица атамана Осипа Лосева обратилась к царю с просьбой о новом пожаловании бывшего пленника.

Оказалось, что Н. Половнев в 1636 г. был послан в качестве атамана на Азовское море для захвата языков, так как приехавшему к казакам «государеву дворянину» Федору Олябьеву требовалась информация о положении дел в Крыму. Н. Половневу не повезло: «…был бой с тотары, и на том… бою ево, Микифора, ранили и, ранив, взяли в полон», затем продали туркам, и атаман оказался «в полону в Турской земли на Белом море». Но в 1637 или 1638 г. пленнику удалось уйти «ис полону… в немецкую землю на Вини-цею (Венецию. — В.К.) и на многие разные земли». После долгих скитаний он и попал в Москву, откуда в 1638 г. вернулся домой с упомянутой станицей О. Лосева.

Помимо пассивных форм сопротивления рабы по возможности прибегали и к активным формам борьбы за свободу. Иногда невольникам-гребцам хватало решимости, договорившись между собой, прекращать греблю в ходе сражения, в котором участвовал их корабль. Мы помним, что такое случилось в Карахарманском сражении на галере самого капудан-паши. Возможно, подобные случаи бывали, причем не однажды, и в многочисленных боях турок на Средиземном море.

Однако высшей формой сопротивления являлись прямые восстания, или, как часто говорят в морской истории, бунты рабов-гребцов на османских галерах. Б. Барановский утверждает, что такие восстания являлись редкими событиями. У Н.И. Костомарова же можно прочитать, что «не раз» казаки, «находясь в плену, успевали воспользоваться случаем, истребляли турок и, овладевши неприятельским судном, возвращались в отечество». Это действительно случалось не один раз, но все-таки из-за особенностей содержания рабов успешные восстания на турецких галерах были чрезвычайно редки, и их можно привести наперечет. При этом не исключается, что о некоторых возмущениях мы просто не имеем никаких сведений.

Известные же по источникам восстания с участием казаков и других представителей восточнославянских народов произошли в разных морях Средиземноморского бассейна, в том числе и за Босфором. Два из возмущений невольников вспыхнули на средиземноморских османских галерах, когда они сражались с неприятелем или когда неприятельский флот находился поблизости, а рабы, очевидно, могли надеяться на помощь врагов Турции.

Об одном из этих восстаний, самом раннем из всех, о которых сообщают источники, рассказал московский посол С. Протасьев, направленный в Стамбул в 1613 г. и находившийся там в апреле — июне 1614 г. Будучи по пути на Дону, дипломат разговаривал с четырьмя донскими казаками, которые вернулись из османского плена. Г. Кудинов, А. Иванов, Степан Степанов и Д. Ильин пробыли в неволе от 10 до 20 лет и состояли галерными гребцами. По их словам, во время морского боя в Средиземном море между турецкой и испанской эскадрами 400 рабов-христиан из разных стран на двух османских галерах, в частности и они, казаки, взбунтовались, одержали победу и сдали свои корабли испанцам. Последние предоставили рабам свободу. Произошло это, видимо, в 1613 г..

Вместе с товарищами-католиками донцы прибыли в итальянский порт Мессину, а оттуда в Рим к папе. Казаки далее последовали в Венецию, через чешскую землю добрались до Кракова и затем Варшавы. В польской столице они пытались увидеться с митрополитом и будущим патриархом Филаретом, отцом царя. Михаила Федоровича, находившимся в плену, но не смогли этого сделать, поскольку «стража оказалась зорка», а «запоры крепкие». Тем не менее казакам удалось получить от владыки «способие» (благословение). Выдав себя за запорожцев, они через Запорожье вернулись на Дон.

Может быть, это то же восстание, о котором известно из биографии Ивана Сулимы, бывшего впоследствии гетманом украинских реестровых казаков.

Князь А.С. Радзивилл сообщал, что И. Сулима, перейдя в католичество, перед казачьей морской экспедицией 1635 г. на Балтике против шведов обратился к папе Павлу IV с просьбой прислать его золотой портрет за значительную победу, одержанную им, просиг телем, над турками, когда он взял османскую галеру, а 300 плененных турок подарил в Риме папе. Здесь содержится ошибка: Павел IV занимал римский престол в 1555—1559 гг., а в 1630-х гг. папой был Урбан VIII. По-видимому, речь идет о Павле V, возглавлявшем католическую церковь с 1605 по 1621 г., и именно так понимают сообщение П.А. Кулиш и М.С. Грушевский. И. Сулима получил просимый портрет, с которым по желанию и был похоронен после казни, последовавшей в Варшаве за взятие казаками польской крепости Кодака на Днепре.

«Судя по временам папы Павла V Боргезе, — пишет М.С. Грушевский, —…это (взятие галеры. — В.К.) могло случиться в один из морских походов, таких сильных и частых в середине второго десятилетия XVII в.; правда, из-за того, что со своими невольниками Сулима оказался в Риме, можно думать, что это не было результатом морской победы, как выходило бы из слов Радивила (Радзивилла. — В.К), а восстание украинцев-невольников на некой галере…»

Но значительно раньше к выводу о том, что речь должна идти именно о восстании на корабле, пришел П.А. Кулиш. «Был он (И. Сулима. — В.К.) в плену у турок, — замечал этот историк, — и каким-то способом освободился от галерной каторги, овладел самой галерой… и положил триста турок. Это случилось не на русском Черном, а на греческом Белом море — Архипелаге. Сулима направился с своей добычей в Рим и представил свой приз святому отцу Павлу V». «Не иначе можно объяснить подвиг Сулимы по ту сторону Босфора, как бунтом галерных невольников…»

В 1666 г. представитель московского правительства на Украине дворцовый дьяк Евстратий Фролов, излагая собранные им сведения, сообщал, что узнал о новом восстании на турецкой галере. По его словам, 27 апреля этого года вернулись на родину «турские полоненики, малоросийского города Кателвы (Котельвы, на Полтавщине. — В.К.) жители» Осип Михайлов и Роман Федоров. Они попали в плен «на Тору у соленого варенья тому пятой год», т.е. в 1662 г., были «проданы в турки» и оказались на галерах. Находясь в Средиземном море и улучив момент, украинцы вместе с невольниками «иных земель» «на дву каторгах турок повыкалали» (перекололи), после чего вышли в Венецию.

В «Theatram Europaeum» приводятся сведения о восстании славянских невольников на османской галере в 1665 г. Гребцы под предводительством поляка Самуэля Чарнецкого побили турок, захватили корабль и выдержали неравный бой с турецким военным судном. Затем они сумели уйти от погони и соединиться с венецианским флотом, а несколько позже приняли участие в успешном сражении венецианцев против османской эскадры.

Ю.А. Мыцык считает, что среди восставших рабов были запорожские и донские казаки, и это вполне вероятно. По нашему мнению, немецкая хроника повествует о том же восстании, что и сообщение Е. Фролова.

Жители Котельвы О. Михайлов и Р. Федоров «по отпуску с проезжими грамотами шли (из Венеции. — В.К.)… на Краков, на Варшаву, на Лвов, на Киев». Е. Фролов излагал вести, которые «выходцы» слышали в Турции, Венеции и Польше, в частности о том, что «у венецыян с турки война по-прежнему».

Источники сообщают и о средиземноморских восстаниях рабов на османских галерах без упоминания о близости неприятельского флота, когда невольники могли рассчитывать только на свои силы и удачу.

Ю.А. Мыцык обнаружил в пятой части «Theatrum Europaeum» под 1644 г. известие, согласно которому «христианские рабы освободились и захватили 5 турецких галер», убив при этом 400 турок, потом «затопили 4 галеры, а на 5-й приплыли к острову Кандии» (Криту) и далее благополучно пришли в Неаполь. Историк полагает, что речь идет либо об отголоске рассматриваемого ниже восстания 1642 г., либо, возможно, об ином, неизвестном возмущении рабов. Мы склоняемся к тому, что это «новое» восстание, поскольку заход победивших невольников на Крит не отмечен ни в одном из других случаев, но допускаем, что рассказ о восстании передан с преувеличением.

О восстании 1655 г. известно от донского казака Фильки Исаева сына Новокрещенова, вышедшего 19 или 20 июля 1656 г. из турецкого плена в Путивль, а затем отправленного в Москву и там расспрошенного в Разряде. Казак был родом из «казанского при-городка Алат, толмачов сын», и около 1646 г. ушел на Дон. В декабре 1651 г. в бою с 200 азовцами «под Черкасским городком на реке на Дону», при отражении их нападения, Ф. Новокрещенова «взяли в полон и свезли в Азов, и продали его в Азове царьгородскому жильцу, янычару Делибаглиту. И янычар… свез его с собою в Царьгород и продал его в Царегороде на каторгу каторжному паше Касым-бею» (Касым-аге).

На галере Ф. Новокрещенов находился свыше трех лет, пока указом султана Касым-аги не было «велено быть на Червонном (Красном. — В.К.) море, от Индии на границе… в городе в Севизе воеводою». Ага вознамерился взять с собой к новому месту службы одну из своих галер — «каторгу небольшую, на которой был он, Филька», а с ним еще «полоняники русские и белорусцы, литовские люди, всего 12 человек». Команда состояла из 35 турок.

Летом 1655 г., когда эта галера шла Белым морем и находилась «под турским городом под Станковым», рабы восстали и «тое каторги турских людей всех до одного человека побили». Ф. Новокрещенов без каких-либо подробностей о ходе дела и последующих действиях сообщает, что он «в то время ушел и пришел в Венецию, а из Венеции… шпанского короля немецкие торговые люди свезли его на корабле шпанского ж короля в город в Мальту», куда казак прибыл 15 августа 1655 г. В феврале следующего года «немецкие торговые люди взяли его с собою во Флорентскую землю», и таким образом Ф. Новокрещенов обогнул весь Апеннинский полуостров.

Но на этом странствия казака далеко не закончились. Весной из великого герцогства Тосканского он зачем-то пошел «один сухим путем папежа (папы. — В.К.) Римского землею», был в Болонье и, переправившись на остров Эльбу, в Портоферрайо, затем из папских владений направился на север, снова в Венецию, а оттуда в Австрию. В Вене видел римского посла, присланного папой склонить императора к оказанию помощи Польше в ее войне с Россией, и у этого дипломата «на дворе… для милостыни был».

Далее путешественник шел «на Венгры, а из Венгрии в Польшу, в город Стрый, именье Конецпольского. А из Стрыя на Соколов да на Сапегину маетность (владение. — В.К.), на Журавну… а из Журавны на Галич да на Подгальцы (Подгайцы. — В.К.)… маетность Миколая Потоцкого; на Теребовли (Теребовлю. — В.К.), на Старый Костантинов да на киевские города — на Поволочье, на Хвастово (Фастов. — В.К.), — да в Киев».

В Польше Ф. Новокрещенов обнаружил сильные антимосковские настроения и заметил, что черкасы правобережья Днепра доброжелательствуют Речи Посполитой, тогда как левобережные — российскому государю. «А русским… государевым людем и полоняником, откуда кто ни придет, живота поляки не дают, побивают. Да и он… Филька, будучи в Польше, сказывался черкашенином, а только б… сказался русским человеком, и ему б… быть убиту». Из Киева он пришел в Путивль, а в Москве рассказал о крупном сражении испанского и французского флотов 29 июня 1655 г. на Средиземном море, ватиканских, цесарских, польских и украинских новостях.

Далеко не все восстания, а может быть, и большинство из них заканчивались победой и прибытием освободившихся невольников к «берегам свободы», и о таких неудачах в историографии практически ничего не известно. Приведем редкое сообщение на этот счет М. Бодье, рассказывающего о событиях после «сидения» казаков в монастыре у Сизеболы (о самом «сидении» у нас пойдет речь ниже).

В 1629 г., после захвата османскими галерами на Черном море восьми казачьих судов, пишет французский современник, турки отправили часть пленников в рабство на свои корабли, а «остальные были отвезены в Негропонт (на остров Эвбею у восточного побережья Греции. — В.К.) с несколькими другими их соотечественниками… товарищами по несчастью. Первис, бей Андроса и Сиры (островов из Кикладского архипелага; последний ныне называется Сирое. — В.К.), имел таких в большом числе, его галера находилась в Наполи-ди-Романия (Неаполе. — В.К.). Здесь он обращался с несчастными русскими с той строгостью и суровостью, с какой турки обращаются с христианами, попадающими к ним в руки, и плохое обращение довело этих рабов до отчаяния и заставило их посягнуть на тиранию бея и благородно окончить свою жизнь и свои бедствия». По контексту изложения, это произошло в 1630 г.

«Бей, — продолжает рассказ М. Бодье, — повел их (рабов. — В.К.) в какой-то магазин, чтобы взять там продовольственные припасы и отнести их на галеру; тут они на него набрасываются и убивают. Приходят, чтобы взять их и покарать за убийство, они принимают бой, убивают нескольких нападающих и умирают с оружием в руках».

Французский автор вслед за тем говорит и о втором, параллельном восстании: «Другие русские рабы, бывшие в Негропонте, берутся за оружие и стараются овладеть площадью, но, встретив более сильное сопротивление, чем они ожидали, они сражаются до последнего дыхания, так что на площади насчитали восемьсот человек убитых — как русских, так и турок».

 

3. Восстания у Мидиллю и Стамбула

В силу счастливо сложившихся обстоятельств о двух восстаниях галерных рабов —1627 и 1642 гг. — мы имеем довольно полные и обстоятельные сведения, что позволяет подробнее рассказать о подготовке, ходе, особенностях и окончании этих возмущений.

Первое из указанных и одно из самых выдающихся восстаний произошло у острова Мидиллю (Лесбоса).

В 1627 г. по повелению Мурада IV отряд из четырех галер египетского флота принимал участие в строительстве в устье Днепра нового замка, который должен был препятствовать выходам запорожцев в море. Командовал отрядом адмирал Касым-бей (в итальянском источнике — Касимбек), «губернатор Дамиаты и Розетты» — областей в дельте Нила, очень богатый вельможа, ведший вместе с братом Мехмедом значительную торговлю в Александрии и во всем Египте. Закончив работы, галеры пошли домой, миновали Босфор с остановкой в Стамбуле, затем Мраморное море и Дарданеллы, вышли в Эгейское море и по пути вошли в гавань порта Мидиллю (у итальянцев Метеллино, теперь Митилини) в восточной части названного острова.

Там на флагманском корабле отряда и вспыхнуло яростное восстание рабов. Адмиральская трехрядная галера имела команду, состоявшую из 150 моряков и морских солдат и 242 рабов-гребцов. На корабле находились несколько невольниц и пассажиры: в Стамбуле на борт поднялись жена и семья адмирала и известный кади Юсуф, назначенный в Александрию, с женой Рахмет Радини и слугами.

В составе рабов были 214 славян — русские и украинцы, а также некоторое число белорусов и поляков, три грека, два англичанина, итальянец и, кроме того, 22 мусульманина, в основном, видимо, турки, осужденные за разные преступления. Среди славянских рабов, несомненно, находились и казаки, причем Ю.А. Мыцык, изучавший это восстание, полагает, что они должны были сыграть в нем важную роль.

Инициатором возмущения был «человек хорошего происхождения», украинский шляхтич Марко Якимовский (Марек Якымовский), выходец «из королевства Польского, из Бара, земли Подольской» («подольский русин»), хорошо знавший военное дело и попавший в плен в 1620 г. в Цецорском сражении. Сподвижниками М. Якимовского стали Стефан Сатановский и Иван Стольчина, о происхождении которых ничего не известно, и, очевидно, еще один безымянный невольник, потому что источник, рассказывая уже о времени после восстания, говорит о четырех его руководителях. Первые трое, скованные вместе, смогли войти в доверие к туркам, которые днем снимали с них кандалы для прислуживания на палубе.

По изысканиям Ю.А. Мыцыка, возмущение случилось 2 ноября 1627 г.. Отряд галер, пополнив в Мидиллю запасы провизии и набрав пресной воды, намеревался продолжить свой путь и вышел из порта, но в море начался шторм. Не сумев перебороть стихию, Касым-бей приказал своим кораблям вернуться в гавань. Три галеры стали в так называемом «широком порту», а флагманская в «узком», в трети мили от первого. Во второй половине дня адмирал с 70 своими людьми сошел на берег отдохнуть, оставив 80 других и всех рабов на галере. Матросы и солдаты, находившиеся на борту и утомленные морем, решили подремать и ослабили бдительность по отношению к невольникам.

М. Якимовский и его ближайшие товарищи, рискнув попытать счастья, очень удачно использовали благоприятный момент. По испанскому варианту описания событий, инициатор восстания «вверил свою судьбу в божьи руки» и открыл свой план С. Сатановскому и И. Стольчине, которые поначалу пытались его отговорить, но в конце концов поддались его убеждениям.

Все трое пробрались на камбуз, где вступили в схватку с коком-турком и греком-потурнаком и осилили их, хотя М. Якимовский получил ранения в голову и лопатку. В руки троицы попали тяжелые палки, а затем и настоящее оружие, и зачинщики начали расковывать остальных невольников. Турки, дремавшие на корме, услышали шум, но поленились выяснить его причину, полагая, что это, видимо, драка, которая иногда случалась среди гребцов. Группа рабов между тем, вооружившись палками, котлами и всем, что попалось под руку, ударила на корму. М. Якимовскому удалось при этом убить в поединке неаполитанца-потурнака Мустафу, особо жестоко издевавшегося ранее над невольниками.

Испанская версия излагает дело несколько по-другому. М. Якимовский с дубиной, сделанной им из полена, которое он прежде добыл на камбузе, пробрался в это же помещение, ударом по голове свалил замертво кока и взял тесак, после чего отважился прокрасться на корму, где хранилось оружие. Солдат-ренегат из греков попытался помешать М. Якимовскому, но был сражен тесаком. Заполучив на корме какое-то оружие, герой распределил его среди своих товарищей, которые затем с железными брусьями, поленами и «всем, что только могли найти», атаковали врагов.

Потом, продолжает испанская версия, восставшие бросились на нос корабля, где под тентом возлежал начальник команды, не видевший, что происходит, и посчитавший возникший шум за обычный. Увидев рабов, турок схватил в обе руки по тесаку, но оказался недостаточно проворным: М. Якимовский ударил его в грудь, и он упал мертвым за борт. Турки попытались накрыть мятежников тентом, обрезав у него штерты, но без особого результата.

Рабы сражались отчаянно, и в конце концов все члены турецкой команды были перебиты, выброшены в море и частично взяты в плен. После этого победители перерубили якорные канаты, сели за привычные весла и направились в бурное море. Терять им было нечего, поскольку выбор ограничивался между верной смертью от турок позади и определенным шансом на спасение впереди. Орудия с берега и, согласно одному источнику, с других кораблей, стоявших в гавани, открыли по мятежной галере огонь, но он, оказавшись неточным, не причинил ей вреда. В это время на берег прибежал Касым-бей, в бессильной ярости бросился в море и, стоя по пояс в воде, рвал на себе бороду, сыпал проклятьями и умолял рабов вернуться.

В погоню за ними направились три другие галеры отряда и продолжали ее с трех часов пополудни на протяжении всей ночи и следующего утра. Однако шторм с дождем и грозой, особенно бушевавший в ночное время, вынудил турок прекратить преследование и вернуться к Мидиллю. Оторвавшуюся от погони галеру кидало по морю, пока сильный ветер не стал утихать и не подул в нужном направлении.

Освободившиеся рабы избрали М. Якимовского капитаном. Его авторитет был велик, но из-за неимения опыта судовождения корабль вели мореходы, оказавшиеся среди бывших рабов. Галера счастливо прошла через архипелаг многочисленных и разбросанных поперек всего Эгейского моря Кикладских островов, почему-то не пошла к ближайшему Криту, который принадлежал Венеции, а, обогнув Пелопонесский полуостров, направилась на запад и северо-запад, к берегам Италии. По пути не попался ни один турецкий корабль. К концу второй недели плавания восставшие остановились у небольшого острова Строфады в Ионическом море, набрали свежей воды и подарили местным греческим монахам 200 реалов из богатой добычи на борту галеры.

Пройдя упомянутое море, бывшие рабы подошли к калабрийскому побережью Апеннинского полуострова, вошли в Мессинский пролив и 27 ноября, после 15 дней плавания, бросили якорь в гавани Мессины. Это была территория Королевства Обеих Сицилии, часть владений испанских Габсбургов — врагов Османской империи, и это была свобода.

В конце декабря повстанцы получили разрешение вице-короля прибыть в столицу — в город Палермо. Мессинским проливом они вышли в Тирренское море и вдоль северного побережья Сицилии направились к этому городу. Там они были приняты вице-королем, высоко оценившим их героизм. По испанскому источнику, «храбрый и отныне знаменитый Марко» отказался принять в подарок от вице-короля 1500 экю. В честь спасения и освобождения прибывшие построили в Палермо на свои деньги часовню Св. Розалии, дали волю 22 мусульманским невольникам-гребцам, жене кади (хотя могли попытаться получить за нее богатый выкуп от мужа, оставшегося в Мидиллю), четырем ее служанкам-христианкам и красивой рабыне Катерине, которую турки купили в Стамбуле и везли на продажу в Александрию. Испанский источник говорит, что повстанцы «оставили у себя» четырех молодых христианок — Анну, еще Анну, другую Катерину и Маргариту и что М. Якимовский и трое его главных помощников женились на них.

В Палермо бывшие рабы расстались со своей галерой, обменяв ее на два небольших судна, на которых отправились к западному побережью Папской области, чтобы попасть в Рим (по другому варианту, повстанцы оставили галеру вице-королю, а М. Якимовскому был предоставлен конный экипаж, на котором он выехал с 30 своими товарищами и 5 дамами).

Побывав по пути в Неаполе, герои 6 февраля 1628 г. прибыли в Рим и там получили торжественную аудиенцию у папы Урбана УШ и кардиналов Карла и Тадея Барберини. Гости положили «к ногам его святейшества» захваченный на галере адмиральский штандарт из дорогого белого шелка с изображением четырех полумесяцев и галерный бронзовый фонарь в мавританском стиле, «инкрустированный золотом и удивительно чеканенный», а флаги с галеры подарили нескольким римским церквам, в том числе церкви Св. Станислава, «патрона польского» и «своего защитника», с условием, что эти подарки поместят в церкви Св. Кая по завершении ее строительства.

Внимание к освободившимся рабам было очень большим, и их приход в Италию на захваченной галере воспринимался как сенсация и свидетельство близкого падения Османской империи. Невольники-гребцы получили свободу не в результате победоносного сражения с турками испанцев или венецианцев, а добыли ее сами, причем едва не в центре этой империи.

Немедленно в 1628 г. в Риме в типографии Лодовико Гриньяни была напечатана семистраничная брошюра под заглавием «Повествование о захвате флагманской галеры александрийской флотилии в порту Метеллино, при котором были освобождены 220 невольников-христиан, благодаря отваге капитана Марко Якимовского, что был невольником на этой же галере». Автором, очевидно, являлся итальянец Марко Томмазо Марнавизио, так как ему принадлежат предисловие и посвящение книжки Сципиону Дячетто д' Аквавиве, графу Кастельвилано. Брошюра написана со слов участников события, которых расспрашивали в Риме, и, возможно, даже самого М. Якимовского. Ю.А. Мыцык характеризует ее как исторический источник и памятник межславянских и итало-славянских связей, значение которого трудно переоценить.

Известие о восстании в Эгейском море разлетелось по всей Европе, и книжка пользовалась заметным успехом у читателей. В том же 1628 г. она была переиздана в Риме и Флоренции, издана в переводе на испанский язык (в Барселоне) и с сокращениями — на немецкий и польский языки.

Из Рима освободившиеся невольники отправились в свои страны. Основная группа путников в мае 1628 г. (по новому стилю) прибыла в Краков, где возложила галерный флаг на гроб св. Станислава, и из этого города они направились в родные места.

Через 15 лет, в 1643 г., в упомянутой типографии Л. Гриньяни была выпущена небольшая книжка о новом возмущении галерных рабов с названием «Известие о замечательном происшествии, недавно случившемся: о том, как взята была лучшая турецкая галера, бывшая под начальством Анти-паши Мариоля, как получили свободу 207 человек невольников-христиан из польской Руси и 70 невольников из других христианских стран, как взяты были в плен 40 турок и 4 богатых еврейских купца, как убит был упомянутый Анти-паша со многими другими турками и какая богатая добыча найдена была на галере».

Об этом же восстании рассказывают челобитная, поданная в 1643 г. царю Михаилу Федоровичу руководителем восстания Иваном Мошкиным и содержащая приписки 20 других участников событий, и отдельная челобитная тому же монарху одного из этих людей, москвича Якима Быкова. В результате мы имеем уникальный случай подробного и разностороннего описания восстания, которое в самом деле оказалось замечательным и получило международный отклик.

Оно случилось 29—30 октября 1642 г. непосредственно у самого Стамбула и являлось самым крупным по числу участников из всех известных возмущений такого рода и единственным известным в Мраморном море.

Источник характеризует мятежный корабль как девятнадцатипушечную вызолоченную, «изящную и отборную цареградскую галеру», «принадлежавшую к цареградской дивизии флота», «лучшую и богатейшую во всем турецком флоте». Она была снабжена «пятнадцатью прекрасными парусами различной величины, восемью большими канатами, двенадцатью якорями». Командовал ею капитан, которого, как мы видели, итальянская брошюра называет Анти-пашой Мариолем; в публикации челобитной И. Мошкина это имя передано как Апты-паш Марьев, но мы предполагаем, что в рукописном тексте могло стоять и Анты-паш. Источник называет капитана «жестоким», и, следовательно, надо полагать, что на его галере была «обычная», иными словами, невыносимая обстановка.

На борту корабля находились 250 «турских людей», в том числе 40 янычар, и 277 невольников-христиан, в большинстве своем с Украины, среди которых, несомненно, было определенное число запорожских казаков. Донцов на галере состояло четверо: Прон Герасимов, Григорий Никитин, Иван Игнатьев и Юрий Михайлов. В свое время вместе с другими донскими казаками они участвовали в попытке перехватить на перевозе через Северский Донец крымских татар, которые пошли «воевать Русь». Столкновение произошло, вероятно, в конце 1637 г. П. Герасимов получил в бою три раны стрелами и одну саблей, Г. Никитин потерял отсеченный палец левой руки, был ранен из лука «под титьку» и порублен саблей «по пояснице», Ю. Михайлов получил три раны, и в довершение четыре казака попали в плен и были проданы на галеру.

На галере также пребывали два русских городовых казака — верхнеломовец Тимофей Иванов и Кирюшка (Кирей или Кирилл) Кондраев, который еще в Смутное время был послан князем Дмитрием Пожарским из Москвы в Тулу, схвачен под этим городом ногайцами и находился у них в плену 13 лет, пока не стал галерным рабом. Среди невольников было еще 14 русских — жителей городов Белгорода, Валуек, Воронежа, Ельца, Москвы, Одоева, Орла, Чугуева, Шапка, Комарицкого и Лебедянского уездов и других местностей, в том числе четыре сына боярских, три стрельца, стрелецкий сын и пашенные крестьяне. Всего на борту корабля числилось 20 невольников из России и с Дона. Итальянский источник утверждает, что все рабы оказались «отборными, молодыми и храбрыми» людьми, но в отношении их поголовной молодости это замечание неверно, так как русские невольники, по их показаниям, провели в плену от 2 до 40 лет.

Восстание возглавил раб, прикованный к первой банке, Иван Семенович Мошкин. Итальянцы называли его «знатным офицером», «капитаном Иваном Симоновичем», но на самом деле это был калужский стрелец, служивший некогда в сторожевой станице на реке Усерде, схваченный крымскими татарами и проданный в Турцию на галеру. Он провел на ней семь лет, которых было вполне достаточно, чтобы воспылать жгучей ненавистью к капитану, его подручным и порядкам на корабле. Однако это еще не объясняет, почему именно бывший стрелец возглавил заговор многонациональной команды и довел его до успешного завершения, почему именно ему рабы вверили свою жизнь. Несомненно, это был опытный, закаленный солдат, и, вероятно, упоминание о его «офицерстве» не случайно. Но одной опытности было мало: и казаки, и некоторые рабы-европейцы, надо полагать, тоже участвовали в разных кампаниях.

«Атаман» до пленения явно не имел отношения к мореходству и военно-морской деятельности, и, может быть, это одно из обстоятельств, подвигших Ю.А. Мыцыка считать руководителем восстания украинского казака Р. Каторжного, впоследствии видного соратника Б. Хмельницкого. Согласно дневнику галицкого стольника В. Мясковского, данный казак получил свое прозвище потому, что «галеру из Турции увел в 1643 г., турок перебив при этом». Ю.А. Мыцык считает, что речь идет о восстании 1642 г., и это вполне возможно, как и то, что Р. Каторжный мог быть одним из предводителей мятежников.

Однако имеющиеся серьезные источники четко и недвусмысленно говорят, что инициатором и главным руководителем восстания являлся И. Мошкин. Это и итальянская брошюра, и челобитная самого героя, и приписки других участников мятежа, вполне согласных с его первой ролью, и челобитная Я. Быкова, где о возмущении на галере сказано, что «промысл был атамана нашего Ивана Семенова». Очевидно, «капитан Симонович» представлял собой человека с железным характером, сильной волей, талантом организатора и авторитетом в среде невольников, и это предопределило дальнейшие события и место в них бывшего стрельца.

Согласно итальянскому источнику, И. Мошкин «возымел твердое намерение освободить себя и земляков из тяжелой неволи и в течение трех лет обдумывал и подготовлял план избавления своего совместно с товарищами». Он «начал подготовлять средства для освобождения с большою осмотрительностью и в глубокой тайне, сообща с некоторыми более близкими и верными товарищами». Из последующего рассказа И. Мошкина следует, что эти товарищи сидели рядом с ним. Очень похоже, что это были казаки с их военным и морским опытом, решительностью и храбростью. Впоследствии царь наградит детей боярских, участвовавших в восстании, по «рангу» несколько щедрее, чем казаков (на деньгу каждого), но в челобитной, которую подаст И. Мошкин, донцы будут идти впереди всех, в том числе и детей боярских.

Постепенно в заговор стали вовлекаться и прочие гребцы. «Я, — вспоминал позже сам предводитель, — живот свой мучил на каторге… и веры христианские не забывал, и стал подговаривать своих товарищей, всех невольников, чтоб как турок побить и в православную христианскую веру (т.е. на родину. — В.К.) пойтить. И те… мои товарищи слова моего не ослушались и в православную христианскую веру пошли… и в том мне… присягали, что слова моего слушать и ни в чем меня… не выдать, и… счастья исповедать (т.е. пойти на риск. — В.К.)».

Первые практические шаги невольники предприняли во время осады Азова турецко-татарской армией и османским флотом в 1641 г. Под Азовом была и галера Анти-паши Мариоля, и когда с нее свозили на берег ружейный порох, гребцы исхитрились каким-то образом потихоньку его красть, завязывать в мешочки и отдавать на хранение участнику заговора, одному из капитанских помощников Микуле. Это был тоже раб, «русин», внешне вполне верный паше и исполнявший на корабле обязанности эконома. Капитан поручил ему «заведовать съестными припасами, назначенными как для его личного стола, так и для продовольствия турецких солдат и невольников; турки поэтому не наблюдали за поведением Микулы; он во всякое время расхаживал без цепей по галере, и только на ночь на него налагали оковы».

Рабам удалось выкрасть 40 фунтов (свыше 16 кг) пороха, мешок с которым Микула, пользуясь своим положением, спрятал среди мешков, наполненных сухарями. Укрытое «по милости божией… не заметили ни шпионы, ни сторожа турецкие».

На сторону невольников перешел и еще один приближенный паши — итальянский юноша-ренегат Сильвестр из Ливорно, тосканского порта на Лигурийском море. Этот молодой человек был известен даже тогдашнему султану Ибрахиму I в качестве «искреннего и убежденного ренегата, между тем как он оставался втайне христианином и состоял искренним пособником заговора».

И. Мошкин писал, что «турские люди доставали Озоев и его не достали, и много войска истеряли, и пошли от Озоева опять в Царьгород, и пришли… во Царьгород». Туда же вернулась и галера Анти-паши.

А по возвращении случилось нечто, заставившее капитана бежать со своим кораблем из столицы. Мы имеем две версии причин этого происшествия. По челобитной И. Мошкина, султан, «опалясь» на турецких командиров, не сумевших взять Азов, «многих пашей четвертовал и вешал», и Анти-паша «убоялся и побежал». Согласно итальянской же брошюре, с галеры сбежал грек-невольник, который «донес султану, что несмотря на его приказы и распоряжения, обеспечивающие безопасность греков, Анти-паша захватил в плен на свою галеру 40 человек из этого народа. Султан сделал выговор Анти-паше и приказал ему отпустить греков на волю. Но паша не желал исполнить этого приказания и поэтому… отправился в путь…» Целью плавания был Неаполь, где капитан «предполагал провести зиму и вести выгодные торговые сделки с купцами этого города».

Так или иначе, «в ночи» корабль снялся с якоря и пошел в Мраморное море. Однако, отойдя на две мили от Стамбула, он снова стал на якорь, поскольку Анти-паша решил, прежде чем продолжать движение, дождаться рассвета. Моряки и солдаты, в том числе янычары, погрузились в сон. Бодрствовала только стража, но и она несла службу спустя рукава, не ожидая никаких неприятностей. Вообще дисциплина команды была слаба, что сильно помогло рабам.

И. Мошкин и «его товарищи-русины сочли, что им представился случай освободиться из плена раньше, чем они надеялись; они решили ускорить исполнение своего предприятия, пока их не настигнут (корабли погони. — В.К.)… Переговоривши быстро между собою, они приготовились: каждый из них запасся камнем, лопатою или топором…» Каким образом это удалось сделать, источник не объясняет.

«В час добрый», по выражению руководителя восстания, в восьмом часу ночи по древнему счету времени, вынули спрятанный порох, и И. Мошкин подложил его под кормовой кубрик, где спали капитан и 37 (в челобитной 40) «лутших янычар», затем, лежа под банкой, зажег фитиль и стал поджигать порох, в то время как один из товарищей старался закрыть собой зажигателя. Порох отсырел и не вспыхивал. «И зажегши я… фитиль… запаливал дважды…» — вспоминал И. Мошкин. Порох не загорался.

В эту драматическую минуту огонь заметили турки. Итальянская брошюра говорит, что на горящий фитиль в руках у «Симоновича» обратили внимание шесть солдат, расставленных на ночь на галере в качестве часовых. Сам же герой сообщает, что это были паша и янычары (вероятно, не успевшие крепко заснуть). Капитан стал браниться: «Что… ты, собака, делаешь?» — «И я, — писал И. Мошкин, —…ему сказал, что хочу пить табак дымной (курить кальян. — В.К.)…» — «И ты… пив и ляги спать», — отвечал удовлетворенный ответом паша. И. Мошкин перевел дух: капитан «мне…. потом поверил и… с теми янычары лег спать, и поставил сторожу. И в то время я… не мог ничего учинити». В самом деле, третий раз пытаться поджечь фитилем сырой порох было смертельно опасно.

Но предводитель все-таки нашел выход, велев итальянцу Сильвестру, лежавшему среди турок и притворявшемуся спавшим, «принесть головню огню и… увертеть в плат, чтобы не видали сторожа». Сильвестр незаметно прополз по палубе и принес головню (по итальянскому источнику, «горящие угли, обернутые в тряпку»). Этот же юноша раздобыл и 12 сабель, которые И. Мошкин раздал «ближним своим товарищам, которые сидели подле». После этого он «тое головню подложил под порох» («бросил угли вниз в то место, где был заложен порох»), и раздался взрыв.

Зажигатель «обгорел… по пояс», а несколько гребцов, «сидевших в той стороне, где произошел взрыв, получили обжоги». Взрыв вышел «менее сильный, чем ожидали, по причине порчи пороха от сырости», но тем не менее достаточно внушительный. 28 спавших янычар взлетели на воздух, из них 20 выбросило в море. Некоторые другие турки сами бросились туда от огня, охватившего корабль: загорелись кубрики и паруса, огонь осыпал палубу. Часть турок метнулась к невольникам.

Оказалось, что место, где спал Анти-паша Мариоль, не затронуло взрывом, но капитан, разумеется, был разбужен и в страшной тревоге и ярости, с саблей в руке выбежал на палубу, «на переднюю лаву», и закричал на рабов: «Ах, вы, христианские собаки! Не трогаться с места, изменники! Сидеть смирно!» И. Мошкин «с неотразимою отвагою» и криком: «То еси сабака, турчанин неверный!» — бросился с саблей на пашу и нанес ему смертельный удар «в брюхо», а «ближние товарищи» схватили капитана и швырнули его за борт. С камнями, лопатами, топорами, саблями и вовсе безоружные невольники кинулись на турок, воодушевляя себя возгласами: «Вот, вот сейчас овладеем галерою!» Впереди был зачинщик восстания.

Растерявшиеся османы не успели пустить в ход мушкеты (как потом оказалось, на галере их было 250 штук), но использовали сабли и несколько луков. Правда, по счастливому стечению обстоятельств тетивы многих луков «были уничтожены горящими углями, падавшими из пылавших кают, так что всего два или три лука остались годными к употреблению».

Некоторые турки ожесточенно сопротивлялись, схватка была продолжительной, а расправа с командой суровой. «Вся задняя часть галеры покрыта была оторванными членами и отсеченными, окровавленными головами, которые русины сбрасывали в море». И. Мошкин получил ранение и вслед за тем «подвергся большой опасности, ибо один старый, крепкий турецкий солдат бросился с желаньем доконать его, но товарищи вовремя пришли к нему на помощь; турок храбро и упорно сражался с дьявольскою неукротимостью: долго русины не могли одолеть его, пока наконец не пронзили его копьем; он пал с страшным пронзительным криком».

Матросы и солдаты бросались за борт, прятались и убегали, за ними гонялись по всему кораблю. Согласно итальянской брошюре, «человек восемь или десять, в том числе и сын Анти-паши, спрыгнули в шлюпку; с галеры видно было, как лодка эта, полузалитая водою, кружилась по морю; весьма вероятно, что она потонула».

Всего в ходе боя «капитан Симонович» получил четыре ранения: турки его «из лука прострелили в голову, а другою стрелою в правую руку, и порубили… саблею в голову и в брюхо». Донец И. Игнатьев был ранен из лука «в стегно» (бедро). Я. Быков получил две раны саблей; бывший московский стрелец Иван Лукьянов был ранен саблей же; бывшего Чугуевского стрельца Логина Макарова «ранили саблею по левой руке да из лука дважды»; сын валуйского стрельца Родион Дементьев был посечен «саблею в левую руку да из лука по пояснице»; воронежца Григория Киреева дважды прострелили из лука. «И постреляли… те турские люди моих товарищей, — писал И. Мошкин, — поранили 20 человек, а до смерти… убили одного человека; и потом мы… божиею милостию… тех турских неверных людей побили».

Победа действительно была полной. 210 мусульман погибли или бросились в море. Восставшие наконец получили возможность снять цепи, в которых сражались. Гребцы «…немедленно принялись разбивать свои оковы с большим грохотом и вслед за тем бросились к канатам, желая распустить паруса, но при этом почувствовали необычную тяжесть; осмотрев паруса, они увидели, что многие турки укрылись туда, пользуясь смятением; последние просили о помиловании, и невольники согласились даровать им жизнь и объявили их пленниками». По словам И. Мошкина, рабы «с своих рук и ног железа посияли и им на руки и на ноги поклали».

Сведения о числе этих пленников несколько расходятся между собой. Руководитель восстания и Я. Быков говорят, что их было 40 человек, итальянский источник называет 40 турок и 4 еврейских купцов, а в другом месте указывает, что в плен попали «34 турка, две турчанки, 3 мальчика, 2 негра и 4 богатые купца-еврея, предложившие 10 000 скуди выкупа», — всего, таким образом, 45 человек.

Потом, в спокойной обстановке, победители найдут на галере богатые трофеи: кроме 60 мешков пшеницы, 250 деревянных брусьев и 150 больших полос железа, «предназначенных для постройки новой галеры», и прочего груза, еще 8 тыс. талеров, 600 венгерских червонцев, лом серебра, свыше 20 оправленных в золото и серебро сабель и «большой запас» обычных сабель, два набора конской сбруи с серебром, жемчугом и драгоценными камнями, золотую булаву с камнями, 40 кинжалов с серебряными рукоятями и камнями, 20 «прекрасных и богатых знамен», 20 подбитых соболем пурпурных кафтанов, мундирные костюмы для 250 солдат, 15 прекрасных ковров, 20 «одеял из златоглава», «цельный рог единорога, предмет весьма редкий и ценный» (зуб нарвала), множество богатого тонкого белья, много кусков дамасской ткани и др.

Победившие галерные невольники находились в опаснейшем центральном районе Османского государства, совсем рядом с его столицей и главной военно-морской базой, недалеко от выхода из Босфора. Существовала угроза погони (по итальянскому источнику, на следующий день после бегства Анти-паши вдогонку ему отправились шесть галер) и случайной встречи с другими турецкими кораблями. Надо было немедленно уходить из этого опасного района и идти быстро.

Среди невольников, несомненно, оказались знатоки Средиземноморья и мореходного дела, которые и избрали направление пути. Согласно брошюре 1643 г., было решено идти к итальянским берегам, к Калабрии, а далее «пристать к гавани в Чивита-Веккии, порте Орвиетской области, высадиться там, поклониться святым в Риме и оставить галеру в подарок святейшему папе Урбану VIII». Из челобитной же И. Мошкина вытекает, что, напротив, дарить корабль кому бы то ни было освободившиеся рабы не собирались и пошли к Италии не из-за папы, а потому, что там была «Шпанская земля» — владения Испании, которая вела затяжную борьбу с Турцией.

Почему избрали именно Чивитавеккью в качестве конечного пункта, неясно, но невольно рождается предположение, что кто-то из ведущих мореходов в числе победителей, а может быть, и несколько человек были родом из этого города. Чивитавеккья — порт в Тирренском море, сравнительно недалеко от Рима, и чтобы попасть туда, надо было пройти Мраморное море, Дарданелльский пролив с османскими укреплениями по берегам, Эгейское море, обогнуть Грецию, входившую в состав Османской империи, пересечь Ионическое море, а затем, пройдя Мессинским проливом либо обогнув Сицилию, вступить в Тирренское море.

«И пошли мы, — сказано у И. Мошкина, —…на Шпанскую землю, и дал нам Господь Бог доброй ветер, и чинили мы два паруса, и пошли… мы через Белое море, и шли мы… 7 дней и 8 нощей…» В итальянской брошюре этот путь описан более подробно, хотя и здесь не сказано ни слова о том, как повстанцы проходили опасные Дарданеллы. «Лишь только окончилась битва и водворился порядок, тотчас все бросились к веслам и принялись гресть изо всех сил; они быстро помчались по морю, тем более что дул попутный ветер. Они непрерывно работали веслами…»

По пути встретили «турецкую фелюку, в которой плыли семь человек турок; последние, увидев одну из своих галер, приблизились к ней, спрашивая, нет ли на пути христианских кораблей. Один из русинов, выдавая себя за турецкого начальника, ответил им, что кораблей христианских в море нет, и ласково пригласил их к себе, предложив угощение. Но когда они взошли на галеру, то русины разразились громким хохотом, турки же с крайним прискорбием увидели себя неожиданно в плену». Очевидно, и Дарданелльский пролив корабль повстанцев прошел под видом обычного турецкого судна, нигде не останавливаясь.

На восьмой день плавания разразился страшный шторм, на галере поломало 17 весел и раздробило руль, и «вследствие этого беглецы должны были сократить путь, они пристали к берегу в гавани Мессине».

Встретили их не особенно сердечно. «Шпанские земли иноземцы, — писал И. Мошкин, — стали нас… призывать и призвали нас… в город, и зазвали нас в одну палату, и приставили к нам сторожу, и воду нам… продавали. И я… не мог в том ничего учинити, потому что ранен и обгорел и два месяца лечился…» Галеру со всем содержимым («со всеми животы») и турецких пленников у бывших рабов отобрали, по выражению И. Мошкина, «совсем ограбив душею да телом», и прибывшие «не могли ничего учинити».

По выздоровлении руководитель восстания, как он сам замечал, «стал писать Шпанские земли до воеводы, чтобы нас… из своей земли отпустил в православную христианскую веру. И он нас пустить не хотел, и давал нам гроши и платья, и жалованья, чтобы мы служили шпанскому королю… мне… давал Шпанские земли король по 20 руб. на месяц, и мы ему служить не захотели». В конце концов власти отпустили большинство «русинов» на родину, дав им «лист вольной», но все-таки семь человек задержали силой, посадив в тюрьму.

И. Мошкин, казаки и русские люди переправились из Сицилии через Мессинский пролив на Апеннинский полуостров и по территории Калабрии и Кампании направились к Риму. «И шли… наги и босы, и голодны…» В Риме «у папы приимали сокрамент» (благословение), и там же ватиканские врачи сделали операцию Г. Кирееву, который до того «лежал… при смерти 2 месяца», — извлекли из раны наконечник стрелы.

Из Рима путники пошли на Венецию, а оттуда в Австрию. «Цесарь, — писал И. Мошкин, —…был нам рад и звал нас на службу, и давал нам жалованье большое, а мне… поместье…» Из Австрии через Венгрию они пришли в Варшаву. Польский король, говорится в челобитной И. Мошкина, «велел нам дата пита и есть, дал нам пристава своего, королевского коморника Андрея Заклику и… подводы, мне… на дорогу дал 10 руб., а товарищам моим всем по 2 руб., и вез на подводах до Вязьмы». По дороге к группе примкнул еще один русский, Степан Лукьянов, который сообщил, что взяли его «в полон литовские люди в московское разоренье маленька», что он трижды пытался бежать из Польши, но его настигали, и один из «литовских людей» при этом его «порубил топором, а другой саблею».

Уже на «государевых», царских подводах путешественники доехали из Вязьмы до Москвы, где и подали царю челобитную с описанием своего подвига и странствий. «И шел я… с товарищи своими, — писал И. Мошкин, — через многие земли наг и бос, и во всяких землях призывали нас на службу и давали жалованье большое, и мы… христианские веры не покинули и в иных землях служить не хотели, и шли мы… на твою государскую милость». «Милосердый государь царь и великий князь Михаила Федорович всея России! — просил герой. — Пожалуй меня… с моими товарыщи за нашия службишка и за поденное нужное терпение своим царским жалованьем, чем тебе, праведному и милосердому государю, об нас, бедных, Бог известит».

21 июня 1643 г. царь «пожаловал» — повелел И. Мошкину и другим бывшим стрельцам «дать корму по 2 алтына, а достальным всем детям боярским по 8 денег, казакам по 7, пашенным крестьянам по 6 денег». Отмечено было лишь то, что они «свободились без окупу», а их героизм и мужество, необычные и тяжелые приключения были оставлены без внимания. Я. Быков, не нашедший в родной Москве ни одного своего «родимца» («всех побили литовские люди в московское разоренье, а иные померли») и вынужденный скитаться «меж двор без приюту, головы приклонить негде», просил, «чтоб… напрасною смертью не умереть», постричь его в монахи одного из монастырей «без вкладу». Михаил Федорович удовлетворил просьбу человека, который провел 6 лет в литовском плену, 10 лет в крымском и еще 20 лет на турецкой галере. По государеву же указу бывших невольников отослали «под начало к патриарху для исправления для того, что у папы приимали сокрамент», и они затем «в монастырях под началом были».

Надо полагать, донские казаки из Москвы вернулись на Дон и запорожцы из Варшавы в Сечь. Но дальнейшая судьба никого из участников восстания неведома, кроме, может быть, Р. Катиржного. Около четырех лет он служил в Палермо (по Ю.А. Мыцыку, в 1642—1647 гг.), затем вернулся на Украину, принял активное участие в освободительной войне 1648— 1654 гг., отличился на дипломатическом поприще, был наказным нежинским полковником.

«Автор рассказа, — пишет об итальянской брошюре 1643 г. В.Б. Антонович, — неизвестен, но можно догадываться по его содержанию, что он составлен… Сильвестром… которого деятельность во время подготовления восстания невольников особенно тщательно оттенена». Публикатор второго издания той же брошюры на русском языке также считает, что этот «отчет» составлен, «по всему вероятию, итальянцем Сильвестром». У М.А. Алекбер-ли есть замечание, что брошюра и челобитная И. Мошкина — это «два документа, весьма вероятно, написанные двумя участниками одних и тех же событий».

Однако у нас есть сомнения в авторстве Сильвестра в связи с его юным возрастом и тем, что подобные сочинения обычно составляли лица, имевшие отношение к литературе. Кроме того, мы не находим в тексте какой-либо особенно значительной «оттененности» действий Сильвестра, а внимание, проявленное к нему как соотечественнику, участвовавшему в замечательном деле, вполне понятно. Брошюра составлена, может быть, на основании рассказа Сильвестра или кого-то другого, а скорее всего нескольких из участников восстания, среди которых могли быть и сам И. Мошкин, и казаки.

Вернемся здесь к вопросу, который уже затрагивался и имеет отношение к антиосманской борьбе казаков за Босфором. Невольникам, добившимся свободы и попавшим в Италию, перед возвращением на родину обычно предлагали службу на местных флотах и в армиях, особенно в Венеции и владениях испанского короля. И. Мошкин и его донские и русские товарищи, как мы видели, устремились на родину, но некоторые казаки по разным причинам принимали подобные предложения, как тот же Р. Каторжный, вернувшийся домой по известию о начале войны с поляками. Ю.А. Мыцык предполагает, что подобно украинскому казаку, возможно, остались на итальянской службе и еще некоторые участники восстания И. Мошкина.

Запорожцы и донцы могли появляться на флотах Австрии, великого герцогства Тосканского, Ордена мальтийских рыцарей, у ускоков. Обратим внимание на сообщение М. Нечаева, правда, выходящее за рамки XVII в., о том, что когда французское судно, на котором паломник направлялся с Кипра в Яффу, было осмотрено мальтийскими корсарами, среди последних оказались «2 человека наших русских людей». В этой связи любопытно наблюдение, сделанное в 1980-х гг. одним украинским моряком на Мальте. В соборе Св. Иоанна он обнаружил поразительную скульптурную композицию — надгробие XVI—XVII вв., где изображены умерший господин и двое его слуг. Первый из них — «с угодливой ухмылкой раб, который покорно ожидает распоряжение от хозяина», а второй — запорожский казак. «На нас глядит волевое, гневное и одновременно исстрадавшееся неволею лицо. Оселедец на голове, напряженные мышцы тела, в глазах — тоска… Полоненный, проданный в рабство, но непокоренный».

Некоторые ученые пытаются связать реальные восстания рабов на турецких галерах с замечательной украинской думой о бывшем запорожском гетмане Самийле Кишке (Самойле Кошке), оказавшемся в плену на галере молодого трабзонского князя Алкан-паши. Гребцы этого корабля — запорожские казаки и, возможно, донцы (в конце произведения есть не мотивированная предыдущим описанием здравица в честь Войска Донского) — под руководством С. Кишки подняли восстание у крымского порта Гёзлева, в другом варианте — у Трабзона, одержали победу, «гуляли» на захваченном корабле по Черному морю вплоть до Стамбула, а затем пришли к острову Тендре, где встретили запорожскую заставу, сожгли галеру и благополучно вернулись в Сечь.

У П.А. Кулиша есть замечание о том, что «один из запорожских пиратов, черкасский козак Сулима» завладел галерой «подобно кобзарскому Самуилу Кишке». Позже этот историк, называя И. Сулиму, как в львовской летописи, Самуилом, уподобит бунт под его руководством «тому, который воспет в кобзарской думе о Кишке Самийле». М.С. Грушевский также считает, что восстание И. Сулимы было «в том роде, как описано в думе о Самийле Кишке», и добавляет: «Та подробность, что львовский летописец называет Сулиму Самийлом, могла бы показывать на то, что его путали с легендарным Самийлом Кишкою».

В. Науменко высказывает другое мнение: в итальянской брошюре о восстании 1642 г. «нельзя не видеть очень многих мест, совершенно сходных с рассказом думы», — и приводит эти общие мотивы. Ренегат Микула помогает бунтовщикам, и ренегат из думы Лях-Бутурлак после победы восставших помогает им в дальнейшем плавании, а в одном варианте, заведуя, как и Микула, провизией, оказывает помощь и в подготовке бунта. Победившие невольники одинаково обманывают встретившиеся турецкие суда, выдавая себя тоже за османское судно. Анти-паша сравнивается с Алкан-пашой из думы с учетом «естественного искажения имени». Сходны описания богатой галеры в брошюре и думе. Пашей в ходе обоих восстаний убивают, а тела их сбрасывают в воду. Заметим, что это еще не полный список «совпадений», и к наблюдениям автора можно добавить некоторые другие сходные моменты, например, восстания 1642 г. и С. Кишки происходят глубокой ночью, а в руках рабов в обоих случаях оказываются сабли.

Как же, по В. Науменко, могла возникнуть дума? С. Кишка находился в турецком плену, и в народе об этом «ходили толки… которые, может быть, облеклись даже в песенную формулу, впоследствии совершенно утратившую свой первоначальный вид». «Возвратившиеся из плена вместе с героем италианского сказания Симоновичем, конечно, рассказывали об этом событии; рассказ переходил от одних к другим, с места на место, быть может, от одного поколения к другому; личность и имя малоизвестного Симоновича забыты, а в то же время жила в памяти народной личность героя Самуила Копией, и ничего нет удивительного, если с течением времени рассказ о забытом Симоновиче приурочен к долгопамятному Самуилу Кошке, также бывшему в плену…»

«В общем, — говорит В. Науменко, — факт остался тот же, но дополнен фантазией, а может быть, и еще какими-нибудь неведомыми нам историческими случаями, бывшими с другими лицами, и, таким образом, до известной степени пересоздался».

Иными словами, считает автор, восстание, описанное в думе, имело место в действительности, однако это событие произошло не с С. Кишкой, а с другими лицами в 1642 г.; народная же фантазия приурочила реальное восстание к «своему герою» и перенесла время события. «В таком виде предания эти, видоизменяясь и пополняясь новыми подробностями — то как общетипическими приемами певцов, то как заимствованиями от других фактов однородных, распространились в целую думу…» Так бунт 1642 г. «подал повод к сложению думы о Кошке».

В.Б. Антонович согласно с В. Науменко полагает, что итальянский рассказ о восстании «Симоновича» имеет «много аналогичного с содержанием… думы» и потому предоставляет «некоторые данные для уяснения вопроса о происхождении оной». Публикатор второго русского издания итальянской брошюры также высказывает мнение, что события восстания 1642 г. послужили основой для создания думы, но она перенесла действие из XVII столетия в XVI и главную роль приписала С. Кишке.

С такой постановкой вопроса не согласен Ю.А. Мыцык. Он замечает, что фольклорист Б.П. Кирдан указал на отсутствие в повествовании о восстании 1642 г. ряда подробностей, которые встречаются в думе. По Ю.А. Мыцыку, бросается в глаза родство данного произведения с рассказом итальянского же автора о другом восстании — 1627 г. Вполне совпадают главные сюжетные линии и даже немало подробностей. В обоих случаях восстание вспыхивает, когда паши с половиной команды или с целой командой сходят на берег. М. Якимовскому, как и С. Кишке, разрешается днем ходить без цепей. Первый убивает потурнака-итальянца Мустафу и сбрасывает труп в море, а второй делает то же с Ляхом-Бутурлаком (т.е. потурнаком). Во время обоих восстаний часть турок убивают, а других выкидывают за борт.

Историк добавляет, что среди героев думы, как и в восстании 1627 г., действует Марко — бывший войсковой судья Марко Рудый (вариант: черкасский судья Марко Грач) и что М. Якимовский попал в плен в 1620 г. под Цецорой — там же, где и С. Кишка. «Есть даже основания считать, — пишет Ю.А. Мыцык, — что Марко Якимовский и Самийло Кишка были одним и тем же лицом». Согласно заключению историка, дума воспевает именно восстание 1627 г.

Выскажем наше отношение к изложенным мнениям. Что касается восстания И. Сулимы, то наименование последнего Самийлой, конечно, производит впечатление, но, не располагая подробностями этого возмущения, мы не имеем возможности сравнивать его с «думским» восстанием. Относительно же «схожести» восстания 1642 г. и событий думы следует сказать, что некоторые из общих элементов характерны и для других восстаний галерных рабов и что, главное, между сравниваемыми возмущениями есть существенные различия, о которых В. Науменко специально не говорит.

Это разное число невольников (по думе, их 350 или 420, а не 277) и экипажа (700 турок, а не 250, и 400 янычар, а не 40), разные места восстаний в разных морях по обе стороны Босфора, разное начало восстаний (в думе нет никакого взрыва, сыгравшего решающую роль в 1642 г., но С. Кишка достает из-под головы напившегося Ляха-Бутурлака ключи, рабы размыкают ими оковы, захватывают сабли и бросаются на турок) и разный конец (плавание победивших невольников по Черному морю, затем к Тендре и возвращение в Сечь совершенно не соответствуют путям возвращения на родину повстанцев И. Мошкина) и др. Добавим к тому же, что В. Науменко, не зная, кто такой «Симонович», считает его украинцем и поэтому в попытке выяснить происхождение думы «совмещает» слабую известность в народе этого человека с популярностью С. Кишки.

Мы видим также значительные различия многих деталей думы и восстания 1627 г. В думе опять-таки показано совершенно другое число рабов, не фигурируют женщины, бывшие на борту галеры во время восстания М. Якимовского, возмущение происходит не в Эгейском, а в Черном море, восстание начинается не так, как в 1627 г. (в частности, паша возвращается до бунта на галеру, а не остается на берегу), в думе отсутствуют уход восставшего корабля из порта под огнем пушек и погоня, прекращенная штормом, события заканчиваются по-иному, чем у М. Якимовского, и др. Разумеется, дума ни словом не упоминает Италию, занимавшую важное место в странствиях невольников и в 1627, и в 1642 гг.

Если расхождения в численности людей, участвовавших в событиях реальных восстаний и восстания думы, легко объяснить поэтическим преувеличением фольклорного произведения, то с объяснением прочих «несхожестей» дело обстоит сложнее.

Ю.А. Мыцык предлагает следующий вариант. Итальянский автор писал о восстании М. Якимовского «по живым следам», основываясь на свидетельствах повстанцев в Риме, а дума, хотя и складывалась на основе их же свидетельств на Украине, но значительно позже. При этом трудно рассчитывать на то, что участники восстания одинаково излагали события. Кроме того, нельзя забывать и о влиянии песенных традиций. Именно под их воздействием Эгейское и Ионическое моря заменены в думе Черным морем, которое часто упоминается в украинских исторических песнях, а малоизвестный порт Метеллино — Трабзоном, на который в первой четверти XVII в. «казаки ходили походами чуть ли не каждые три года». Ю.А. Мыцык подчеркивает, что в фольклорных памятниках, где конкретные факты пропущены сквозь призму народного воображения, не следует искать абсолютной точности в изображении событий и хронологии.

Эти соображения резонны, однако, наш взгляд, не стоит забывать, что и в Черном море на турецких галерах случались восстания, и, как знать, не оказались бы они по сюжету и деталям ближе к событиям думы, чем средиземноморские возмущения, если бы мы располагали такими же подробными описаниями первых, какие имеем в отношении вторых. Между прочим, о восстании галерных рабов 1697 г. на пути из Гёзлева в Стамбул Н.И. Костомаров замечал, что оно «представляет такое сходство с тем, что описывается в думе о Самийле Кишке, что мы бы не затруднились признать тождество событий, если бы нас не удерживала хронологическая несообразность», т.е. значительный разрыв между временем С. Кишки и последнего восстания.

Наша точка зрения заключается в том, что дума вобрала в себя много типического из черноморских и средиземноморских невольничьих бунтов, которые все в определенной степени были похожи друг на друга, как похожими были условия существования рабов на галерах. В. Науменко полагал, что восстание 1642 г. являлось уникальным, но чем больше мы узнаем о возмущениях невольников, тем больше отмечаем схожих элементов, общего, типического.

Впрочем, слабая изученность этих восстаний заставляет нас не исключать в конце концов и другой вариант, при котором в основе типизированных событий думы мог оказаться неизвестный нам реальный случай, действительно произошедший с С. Кишкой. В реальности восстания, возглавленного им, уверен В.А. Сэрчик. Биография гетмана почти совершенно не известна, а источники содержат такие расходящиеся между собой известия, как смерть героя в 1602 г. и пленение в 1620 г.. Если последнее сообщение верно, то этот плен мог быть и не первым.

В. Науменко замечает, что, согласно думе, С. Кишка вернулся из плена при гетмане Скалозубе, т.е. около 1599 г., и еще раньше В.Б. Антонович и М.П. Драгоманов относили события думы к этому году.

Однако и при таком варианте нет сомнений в том, что это «прекрасное произведение народного эпического творчества», «самая полная и художественная» из всех дум о судьбе невольников, является памятником казакам-галерникам, поднимавшим восстания и на Черном, и на Средиземном морях.

Подобные возмущения — чрезвычайно своеобразная форма решительной вооруженной борьбы против османских насильников и угнетателей. Казаки, русские люди, украинцы и представители других народов Европы в ходе восстаний проявили не сломленный страшными несчастьями дух и удивительный, доныне поражающий героизм. Поднимаясь на открытые выступления, рабы шли на верную и мучительную гибель, ожидавшую их в случае неудачи.

Подвиги восставших тем более изумительны, что особо суровые условия содержания невольничьих экипажей на турецких галерах фактически лишали рабов самой возможности прямого сопротивления. Тем не менее невольники, скованные цепями, находившиеся под круглосуточной бдительной охраной, изнуренные непосильной работой и постоянными истязаниями и, наконец, разноязыкие, использовали редкие счастливые случайности и одерживали победы.

Восстания казаков и других рабов на турецких галерах за Босфором дают яркие образцы международной солидарности людей разной этнической и религиозной принадлежности в яростной, смертельной антиосманской борьбе. Победы, одержанные невольниками в этой борьбе, имели важное морально-психологическое, воодушевляющее значение как для самих казаков, так и для народов Средиземноморско-Черноморского бассейна, противостоявших агрессии Османской империи.

Сделаем выводы:

1. Война казачества с Турцией продолжалась и за Босфором. Иногда казачьи флотилии выходили в Мраморное море и действовали вплоть до Дарданелльского пролива, хотя вряд ли такие выходы были систематическими. По утверждению Эвлии Челеби, со стороны реки Сакарьи существовала угроза главному порту Мраморного моря Измиту, и она подтверждается реальной обстановкой того времени.

2. Казаки, попадавшие в плен, превращались в рабов, положение которых, особенно гребцов на галерах, было невероятно тяжелым. Скованные цепями и находившиеся под непрерывной охраной, галерники тем не менее вели борьбу за свободу. Высшей формой этой борьбы являлись восстания на борту турецких кораблей. Начиная с 1610-х гг. известно несколько таких восстаний в морях Средиземноморского бассейна.

3. Источники дают возможность подробно рассмотреть подготовку, ход и особенности восстаний 1627 г. у острова Мидиллю в Эгейском море и 1642 г. у Стамбула в Мраморном море. Не павшие духом рабы, воспользовавшись ослаблением бдительности турецкой охраны и счастливыми случайностями, проявили исключительный героизм и одержали победу, после чего привели свои корабли к испанским владениям в Италии.

4. Некоторые историки пытаются связать конкретные восстания галерных рабов со знаменитой украинской думой о восстании под руководством С. Кишки. Представляется, что дума вобрала в себя черты многих восстаний и является памятником всем казакам, принимавшим в них активное и героическое участие.