Четверг 09 марта 1978,

Ленинград, Красноармейская ул.

Наверное, я должен был это предвидеть, быть взрослее и расчетливей. Да что там - мудрее! Сейчас, задним умом, я все это понимал. Первые свои духи могут многое в девушках перевернуть и перепахать - это вам не тайком отлитые капельки из заветного маминого флакончика. Все так. Но весна продолжала неустанно вибрировать во мне, и сожалений о содеянном я не испытывал. Скорее - напротив, пусть это и было опрометчиво.

Я замирал, чуть дыша, когда, лукаво улыбаясь мне о вчерашнем, проходила мимо Тома. Мягко колыхался воздух, и меня обдавало нежным и томным цветочным ароматом. Моя девушка была закутана в нем как в мягкой белой вуали; был там и ландыш, и ирис, и еще что-то, а на самом донышке чуть звенела аристократичная горчинка.

Походка ее изменилась: куда-то вдруг ушла подростковая торопливость, и плечи Томы теперь стягивала гордость. Легкость шага, впрочем, осталась, и когда я мечтательно смотрел ей вслед, то ясно видел все того же тонконогого олененка, что годом ранее несся за мной через трамвайные пути.

Следом волной накатывала спокойная и теплая сирень, с оттенками корицы и вишневой косточки - будто кто-то присел полакомиться сладким фруктовым десертом у цветущего куста. То шла раскрасневшаяся от распирающего ее удовольствия Яська. Для нее утренний мой подарок оказался большой неожиданностью. Флакончик был торопливо вскрыт на первой же переменке, и теперь время от времени девушка распускалась беспричинной улыбкой. При взгляде на мальчиков постарше в глазах ее начал проскальзывать вопрос, ею самой, кажется, еще не осознаваемый.

За Мелкой же по школьным коридорам тянулся истинный Восток: недобрый и изящный. Веяло странным: раскаленными песками, жаром сухотравья и толстыми марокканскими коврами - в общем, той экзотикой, что не для нежных дев с одухотворенным взором. Впрочем, ей такое откровенно шло.

Оборотная сторона медали звалась Кузей. Неясное ожидание в ее глазах сменилось к концу дня нешуточной обидой, и я недоумевал, когда ж это успел надавать ей столько авансов? Да, она демонстрировала в последнее время и энтузиазм, и послушание, иногда по старинке сверкала в мою сторону ладными коленками, но в близкий внутренний круг не входила и должна была бы это понимать и сама.

Откупаться от ее обиды было, я чувствовал, неверно, оставлять как есть - опасно.

Я не успел додумать эту мысль, как дела насущные прогнали ее вон.

Сначала, звонко цокая невысокими каблучками, прибежала возбужденная Зорька, да не одна, а почему-то с Паштетом: ей в голову пришла светлая мысль об иных размерах сцены на завтрашнем городском туре. Я благословил их на разведку после уроков.

Затем со словами "прочти до встречи" Чернобурка сунула мне в руки пяток неразборчиво пропечатанных страниц - как бы не четвертую копию. На литературе я отключился: то была выжимка из готовящейся методички ЦК ВЛКСМ по организации поисковых экспедиций. Кто-то толковый убрал оттуда всю воду, оставив ту самую суть, из которой складывается успех: как взаимодействовать с местной милицией, что делать с поднятыми останками, как учитывать найденное оружие, чем должен заниматься штаб отряда.

А под конец урока явилась завуч и выдернула Томку к Тыблоку. "Штирлиц не ждал ничего хорошего от срочного вызова в ставку фюрера", поэтому дальше я считал минуты.

Тома вернулась целой и невредимой и прямо от двери округлила на меня глаза. Я нетерпеливо заерзал на стуле, но тут грянул звонок.

- Ну?! - подскочил я к ней.

На нас заинтересованно косились, и она тихо-тихо прошептала в парту:

- Дядя Вадим звонил... Просил тебя зайти сегодня.

- Ох, - выдохнул я, распрямляясь, и начал лихорадочно прикидывать, чем можно пожертвовать в уже намеченной программы: "Большой Дом не потеснить... Черт, когда ж тогда вещи Мелкой покупать?! Ей же послезавтра в пустую квартиру..."

- Хорошо, - кивнул, принимая вводную, - только меня после школы Чернобурка ангажировала не знаю на сколько часов.

- Вот и славно, - внезапно обрадовалась Томка, - тогда на ужин приходи.

Она с аппетитом посмотрела на мои губы, и я невольно залыбился.

- Андрей, - позвали меня вдруг от двери.

Я повернулся - то была опять завуч, и она была чем-то встревожена:

- К Татьяне Анатольевне, быстро.

Против ожидания, на челе Тыблоко не было ни привычной озабоченности, ни недовольства. Напротив, она посмотрела на меня даже с какой-то тенью сочувствия.

- Что-то случилось? - голос мой невольно дрогнул.

- Садись, - махнула она рукой в сторону стула.

Я сел и настороженно выпрямился. На миг установилась хрупкая тишина, потом директриса разомкнула уста:

- Мама твоя звонила. Отца повезли на операцию, подозрение на аппендицит.

В груди у меня замолотило.

- Куда повезли? - я сместился на краешек стула.

Тыблоко опустила взгляд на какой-то листочек:

- Факультетская хирургия.

- Ага, - я прищурился на портрет Ленина за ее спиной, припоминая черные ходы на эту кафедру, и повторил, - ага.

- Андрюша, - произнесла Тыблоко доверительным тоном, а потом даже вышла из-за стола, подошла вразвалочку ко мне и взгромоздилась на соседний стул, - все будет хорошо, не волнуйся. У него ж с утра ничего не болело? Значит - неосложненный. Он мужчина у вас крепкий, здоровый...

Я с удивлением воззрился на нее и, не найдясь с ответом, промычал что-то невнятное.

- Ну, вот и хорошо, - директриса потрепала меня по плечу, - мама сказала, что поехала на кафедру, и тебе сегодня туда не надо. Пока прооперируют, пока от наркоза отойдет... Как только что-то будет ясно, она позвонит домой, жди.

- Ясно, - кивнул я, - спасибо, Татьяна Анатольевна.

Тыблоко наклонилась, внимательно выглядывая что-то в моих глазах. Не выглядела и одобрительно кивнула:

- Хорошо, Андрей. Тогда сейчас иди домой. Завтра... - она чуть заметно заколебалась, - завтра сам смотри. Можешь на уроки не приходить.

Я задумчиво почесал затылок.

- Да нет, придется прийти. У нас же завтра город, ребят настроить надо.

- Молодец, - она вернулся за свой стол и взмахнула, отпуская, рукой, - тогда беги, успокаивай своих девчонок.

Я так и вывалился в коридор с гримасой изумления на лице.

Две Томки ждали меня, порознь застыв у окон напротив.

- Дым в трубу, пельмени разлепить, - буркнул я в простенок между ними и не спеша направился в сторону гардероба.

За моей спиной послышались торопливые шаги. Догнав, каблучки молча пристроились у левого плеча, сандалии - у правого.

"Ладно", - подумал я, принимая неизбежное, - "пора разрубать, потом только хуже будет".

Я остановился. На меня тут же уставились две пары встревоженных глаз.

- Ничего страшного, - я старательно излучал уверенность, - у папы аппендицит, но все будет хорошо. Уже оперируют.

"В конце концов", - попытался успокоить я сам себя, - "в прошлый раз это случилось в предстоящем июле... Сняли с поезда в Джанкое и, в итоге, все закончилось вполне благополучно. С чего бы сейчас пошло иначе?"

Нутро мое, противореча разуму, тревожно сжималось: оно знало, что будущее зыбко и ненадежно, а человеки отвратительно хрупки.

- Так... - на миг я ощутил себя на краю десятиметровой вышки, потом решился, - знакомьтесь, девушки. Малыш - это Тома, моя девушка. Ну, ты знаешь... Тома, эта мелочь - моя сестра.

Мелкая посмотрела на меня с признательностью, а затем застенчиво улыбнулась Томе. Та же, поняв меня буквально, была потрясена. Не усомнившись в моих словах ни на секунду, она пыталась теперь свести в уме концы с концами - мучительно и безуспешно.

- Двоюродная? - поинтересовалась, наконец, слабым голосом.

Улыбка, что гуляла по лицу Мелкой, приобрела шкодливый оттенок.

- Названная, - пояснил я Томе и повернулся к Мелкой, - шуруй домой, мама скоро из клиники будет звонить, запоминай, что скажет. Обедай без меня. И ужинайте тоже... Планы поменялись, я только часам к восьми буду, - и, вздохнув, ответил на немой вопрос: - Магазины переносятся на завтра.

Мелкая кивнула Томе на прощанье и удалилась с гордо задранной головой.

Я повернулся к своей девушке. Вид у нее был все такой же обалделый, но в зелени глаз уже начали роиться пункты из допросного списка.

- Физикой, по такому случаю, мы торжественно манкируем, - объявил я, перехватывая ее портфель, - пошли, погуляем, поговорим. У меня где-то часа полтора есть, а потом в логово Чернобурки ехать.

- Ох, - выдохнула Тома, - нехорошо так с девушками поступать... Я ж теперь не знаю, с какого вопроса начинать!

- А ты и не начинай, - посоветовал я, - давай, лучше, я расскажу тебе для начала одну историю...

Следующий час был похож на исповедь, но только похож: я не врал впрямую, но совершенно беззастенчиво играл словами. Стыдно мне уже не было - ради того, чтобы сохранить их обеих я был готов и на большее, намного большее.

Я рассказывал про отчима Мелкой и мой шантаж, про усестрение и свой заработок, и впервые видел Тому сначала пунцовой от гнева, потом всерьез испуганной, и, следом, пришиблено-молчаливой. Но удивила она меня не этим.

- Зачем? - мы стояли на тихой лестнице у нашего излюбленного окна. Я держал Томку за талию, она же, чуть отстранившись, неотрывно смотрела мне в глаза: - Зачем тебе столько денег? И, вообще, зачем тебе это все?

- Зачем? - задумался я. - Ну, с деньгами все понятно: это инструмент для добывания свободы. Ты же любишь Ремарка? А он считал, что свобода выкована из золота.

- Ты же, - она наставительно постучала согнутым пальчиком мне по груди, - и так свободен. Свобода живет внутри человека. Разве нет?

- Я чувствую сейчас себя немного странно, - признался я, - ты права, а я выступаю адвокатом дьявола. Но... Нет, пока у меня есть близкие мне люди, я обязан им помогать. А чем может помочь человек другим, если он не способен обеспечить даже самого себя?

Томка досадливо прикусила губу:

- Но как же остальные? Зачем тебе так сильно отличаться от них? Нет, - прервала она мою попытку заговорить, - пойми, мне очень приятно получать от тебя и духи и все прочее... Но ведь ты же рискуешь! Ты сам признался, что что-то там нарушаешь. Зачем?! Обойдусь я и без этих духов! Я люблю тебя не за них! Ты ведь можешь так сломать себе - и нам - жизнь!

После того "договора на батуте" слово "люблю" теперь иногда мелькало между нами, нечасто, по особым случаям, словно мы его еще стыдились или боялись. Я не спешил проживать этот период. Торопливость тут была не уместна: за подростковой наивностью Томки крылась цельность натуры, и мне не хотелось ее ломать.

Я помолчал, раздумывая.

- Понимаешь, - голос мой был полон грусти, - я действительно не такой, как многие. С этим уже ничего не поделать. Ну, так получилось... Я буду отличаться. И, поэтому, со мной будет или очень хорошо, или очень плохо.

Томка молча прижалась ко мне, и мою шею обожгло горячим дыханием. Потом я понял, что она тихо-тихо плачет, словно прощаясь с какой-то потаенной надеждой. Засвербело в носу и у меня. Я молча поглаживал ее по волосам, явственно ощущая библейское "... и будут два одной плотью".

- Пошли, - она, наконец, отлипла от меня и протерла ладонями щеки, - оставишь у нас портфель до вечера.

- Я быстро, - пообещал я с готовностью, - туда и обратно. Не должны меня там долго мариновать.

- Хорошо, - кивнула Томка, глядя себе под ноги. Потом шмыгнула носом и добавила: - Я буду тебя ждать.

"Боже, зачем я волоку за собой эту девчонку, куда?" - всю дорогу к Большому Дому я мусолил по кругу одни и те же вопросы, - "какое у нее со мной будущее? Может, еще не поздно отпустить? Пусть найдет пару по себе - будущего доцента, и вьет с ним счастливо гнездо".

Потом я с безнадежностью понимал, что, увы, это выше моих сил. Следом в голову начинали лезть совсем уж паскудные мысли о праве на заслуженную награду...

Я попытался перебить эту пакость разбором теоремы Хассе, запутался уже на второй лемме и, в итоге, пришел к Чернобурке в состоянии откровенного раздрая.

- Нет, ну сказал бы, что не до беседы тебе сегодня, я бы поняла и перенесла, - расстроенно воскликнула Светлана Витальевна через пять минут после начала нашей беседы: мысли мои очевидно витали не здесь, но Чернобурка сделала из этого ложные выводы.

- Какая, говоришь, больница? - схватилась она за телефонную трубку.

- Кафедра факультетской хирургии ВМА, - я скрестил на удачу пальцы.

- Подожди, сейчас узнаю, - крутанула три раза диск. Когда заговорила, в голосе ее появилась непривычные командные нотки: - второй отдел, Лапкина. Соедините с дежурным по Военно-медицинской академии.

Я яростно замотал головой.

- Стоп! - бросила женщина в трубку и, закрыв мембрану ладонью, нетерпеливо дернула в мою сторону подбородком, - что еще?

- Не надо дежурного волновать звонком из "Большого Дома", - зачастил я взволновано, - лучше прямо на кафедру звонить, в ординаторскую, дежурному.

Чернобурка понимающе кивнула и скомандовала в трубку:

- Отбой.

Порылась в толстом потрепанном телефонном справочнике, и вот голос ее, как по волшебству, умаслился до необычайности:

- Добрый день! А скажите, пожалуйста, каково состояние подполковника Соколова? Он был сегодня госпитализирован к вам с подозрением на аппендицит...

Долгие полминуты я слышал в ушах только тугие толчки крови, пока, наконец, она не заулыбалась широко.

- Ну вот, все в порядке, - сказала, возвращая трубку на место, - операция прошла благополучно, уже вышел из наркоза.

- Спасибо, товарищ Лапкина, - искренне поблагодарил я, оживая.

И, правда, дышать сразу стало легче.

"Хм... товарищ Лапкина", - покатал я на языке и по-новому взглянул на Чернобурку, - "забавное совпаденье".

Светлана Витальевна прищурилась на меня с подозрением, потом, видимо, проняла что-то по моему лицу и погрозила пальцем:

- Даже не вздумай! Даже в мыслях!

- Эх... - тут я не выдержал, и рот мой расползся в непроизвольной улыбке, - а жаль!

- А то я не знаю, как меня в школе зовут, - проворчала Чернобурка, - и кто это запустил...

- Так-то ж любя... - прижал я ладони к груди.

- Клоун... - вздохнула она, - и за что тебя девушки любят?

Я промолчал, отведя взгляд в сторону.

- Ладно, - встряхнула Светлана Витальевна волосами, - работаем?

- Да, - меня действительно отпустило, - давайте.

Следующий час меня предельно вежливо, но непреклонно возили мордой по столу. Началось все вполне благопристойно: Чернобурка предложила мне огласить состав отряда - как я его вижу. Потом раскидать всех по должностям и набросать рабочий план экспедиции. А затем прищурилась на меня испытующе, и бросила короткое:

- Обоснуй.

И ведь я даже не сразу понял, что это ловушка. Первым щелчком по носу стал простенький вопрос:

- А Паштет твой разве поедет? Ведь у его мамы на эти дни день рожденья приходится, а кроме сына у нее никого и нет?

Я лишь заморгал в ответ глазами, впервые об этом услышав.

- А Ясмина как у тебя в палатке спать будет? У нее ж не просто так освобождение от физкультуры, ты знаешь?

И я ожесточенно заскреб в затылке, припомнив о ее застуженных почках.

А когда под конец разбора Светлана Витальевна задумчиво произнесла:

- А с этой Тамарой из восьмого "б" вообще все не просто, но ты, наверное, об этом не в курсе... - в животе у меня от ужаса ёкнуло, словно я случайно заглянул в котлы преисподней.

- Ну, понял что? - серьезно глядя на меня, подвела черту Чернобурка.

Я помолчал, взвешивая ответ.

- Понял, - произнес мрачно, - не нужно считать себя самым умным, Комитет все равно умнее.

- О! - оперативница начала лучиться удовольствием, - вот как это верно! Значит, лучше работать всем вместе, в команде, так?

- Что мы и делаем, - кивнул я с наивным видом.

"Ну", - подумал, - "говорят, что если вам кажется, что вас вербуют, то вам это уже не кажется. И...?"

Чернобурка неожиданно обманула мои то ли надежды, то ли опасения:

- Ладно! - решительно захлопнула она папку, - для школьника было продумано неплохо. Но нуждается в переработке, чем я и займусь. Надо будет вас пару раз вытащить с ночевкой в поле на сколачивание группы. Как-то так... Но пусть об этом у меня голова болит. Пойдем, познакомлю с руководителем экспедиции. Арлен Михайловичем зовут, - и она потащила меня в соседний кабинет.

Там, за широким столом, плотно обложившись бумагами, сидел подтянутый мужчина лет сорока. Мы поздоровались, расселись и завели разговор обо всем сразу и ни о чем конкретно.

Чем больше я на него смотрел, тем сильнее завидовал. Вот отмерил же кому-то господь за просто так, на халяву, безграничного мужского обаяния, безусловного и победительного, того самого, когда он еще не ничего не сказал, а она уже на все согласилась и готова идти за ним хоть на край света!

Он не был брутален, не был и писаным красавцем. Да вообще красавцем не был - на групповом снимке взгляд человека незнающего зацепился бы разве что за легкую седину на висках.

Но разве может фотография передать тот властный посыл, что скрывался в его точных и сдержанных движениях? Излучение спокойной уверенности в себе? Умение держаться доброжелательно и непринужденно, но с большим внутренним достоинством? Живой блеск глаз и обезоруживающую улыбку с неожиданным для такого возраста мальчишеским очарованием?

И голос, голос... Низкий и бархатистый тембр действовал почти гипнотически. Уже через пять минут разговора я поймал себя на желании сделать для этого симпатичного человека что-нибудь приятное: например, сбегать в ларек за сигаретами.

К счастью, говорить нам было почти не о чем, и знакомство не сильно затянулось. Когда мы, наконец, оказались в коридоре, Светлана Витальевна протяжно выдохнула сквозь сжатые зубы.

- Пошли, - кивнула в сторону выхода с этажа.

- Тяжело? - с сочувствием спросил я.

Она промолчала, но пятна нервного румянца на скулах говорили сами за себя.

- Ай-я-я-й... - фальшиво посочувствовал я, - и как только товарищ Минцев такое допускает.

- А ты с ним виделся? - вскинулась она и с подозрением посмотрела на меня. Потом взгляд ее затуманился: - А, да, виделся. И как?

- Он мне больше этого понравился, - чуть помолчав, сказал я, - этому - дано, а тем - заработано.

- Какой ты мудрый, - встрепала она мне волосы на затылке, - что ж тогда таким глупым бываешь?

Мы прошли мимо поста, и я отмахнулся:

- Мне еще можно.

- А вот и нет, - оперативница посерьезнела, - уже нельзя. За тобой - люди. Пусть немного, но уже есть.

Я посмотрел на нее. В мерцающем свете дневных ламп лицо ее показалось мне внезапно постаревшим.

- Подумай об этом, - обронила она.

- Подумаю, - пообещал я.

Да, об этом действительно стоило подумать.

Тот же день, вечер.

Ленинград, Измайловский пер.

Странно, сколько раз уже шагал за этот потертый порог, но до сих пор для меня дверь в квартиру Афанасьевых отворяется словно в заветную сказку - и в груди то замирает, то трепещет в ожидании каких-то чудес. Не привык еще.

Хорошо, что так. Привычки наши - добровольно надетые шоры; знакомое - не замечаешь. Поэтому мир с годами скукоживается, а время, и без того отмеренное без всякой жалости, уходит в ничто все быстрей и быстрей.

В том мельканье дней легко потерять суть. Я тоже порой забывался, но потом меня вышибало из повседневности то испугом, то волненьем - хотел я того или нет, но жизнь у меня теперь получалась яркой.

Вот и сегодня, по выходу из Большого Дома, неизбежное напряжение не отпустило меня, а, напротив, вдруг вознесло катапультой над ворохом накопившихся за моей спиной сюжетов. Парил я в той интеллектуальной вышине не долго, но сумел ясно разглядеть одно: путь мой, вблизи кажущийся разумным и прямым, с высоты смотрится заячьим кружевом.

"Да, напетлял я и накрестил знатно", - признался сам себе озадаченно. - "Одна отрада: всё настолько по-дилетантски, что специалистам работать против меня должно быть очень сложно. Невозможно понять логику непрофессионала. Или это я себя так утешаю?"

Озарение потухло, оставив за собой коротким следом лишь особую зоркость к деталям.

Поэтому, переступив порог к Афанасьевым, я вдруг осознал, что в этой прихожей каждый раз пахнет по-новому: то пирогами, то свежим гуталином, а то и вовсе подкопченной смолой от деревянных лыж со шкафа. Но каждый раз было и общее: запахи размеренного лада и уюта, быть может даже для сего времени и места чуть патриархального.

"То, чего мне так не хватает", - горько усмехнулся про себя и поздоровался с мамой Любой.

- А Томка что, ушла куда-то? - я с удивлением посмотрел на вешалку: там, на привычном крючке не висело знакомое короткополое пальто.

- Да, я ее в магазин отправила, скоро уже вернется. Проходи пока, - в голосе ее мне вдруг почудилась легкая настороженность. Она повернулась и требовательно позвала: - Вадим, Андрей пришел.

Пока я разувался, Томин дядя, привалившись к косяку, молча наблюдал за мной.

- Пошли, - хмуро кивнул потом в сторону комнаты, - поговорим.

- Пошли, - с некоторым недоумением согласился я.

Он притормозил, пропуская, плотно закрыл дверь, затем неожиданно схватил меня за плечо и припечатал к стене. Чуть помедлил, что-то выглядывая на моем лице, и заговорил - негромко, жестко, с угрозой голосе:

- Запомни, парень, один раз тебе это говорю: полезешь на Томку раньше срока - коки откручу. Самолично. Не как секретарь райкома, а как ее дядя. И помощники мне для этого будут не нужны. Веришь?

От него исходило ощущение внутренней мощи, какой-то особой - не накачанной в тренажерных залах или на ринге, а откуда-то из глубин горячего цеха и, оттого, как бы не более опасной.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Когда заговорил, голос мой был монотонно глух, но тверд:

- Я не собираюсь делать Тому несчастной. Наоборот.

Дядя Вадим прищурился на меня с болезненным недоумением, словно ожидал чего-то иного. Потом сказал - веско, с расстановкой, будто вбивая словами гвозди:

- Ты. Меня. Понял.

- Понял, - легко согласился я и подбавил в голос жести: - Но определять пришел срок или нет - буду я. И помощники мне в этом тоже не нужны.

Рука на моем плече потяжелела. Повисла короткая пауза из тех, что бывает за миг до прихода снаряда, когда шерсть на загривке вдруг встает от той тишины дыбом.

- А, вообще, - я счел нужным сбавить тон, - с чего вдруг весь этот разговор возник? Разве появилась причина?

- Возможно и появилась, - он наклонился ко мне почти вплотную, и его прокуренное дыхание прошлось по моему лицу. - Скажи-ка мне, парень, отчего Тома сегодня от тебя вся зареванная домой пришла?

- А... - протянул я с облегчением. На меня снизошло спокойствие. - Вот оно что... Да все нормально, дядя Вадим. То были правильные слезы. Иногда девушкам нужно поплакать.

Подействовали, скорее, не слова, а резкая перемена тона. Недоверие, выморозившее было его глаза, сначала пошло разводами, теряя монолитность, а потом и вовсе вдруг скользнуло куда-то вглубь зрачков.

Дядя Вадим еще немного подавил меня взглядом, но получилось это уже не так убедительно, как раньше. Потом сделал полшага назад и медленно убрал руку с плеча.

- Вот как... - протянул со отчетливым скепсисом, - ну, объясняйся тогда.

Я пожал плечами:

- Ничего такого, за что вы могли бы набить мне морду.

Он ждал продолжения, но я умолк и теперь разглядывал мелкие крапинки шрамов на его левой щеке.

- Хм... - дядя Вадим сделал уже полновесный шаг назад и покривился, рассуждая: - Вроде, парень, все с тобой хорошо, но что-то все равно не то... Ты учти, - он дотянулся до меня рукой и несильно потыкал пальцем в грудь, - я тебе, если что, Тому не прощу.

- Да если что, я и сам себе не прощу, - я, наконец, отлип от стенки. - Вы не волнуйтесь: подличать я не буду. А так... Жизнь с женщиной без слез - это как обеды без соли. А! - махнул я рукой, - да что я вам-то это буду рассказывать!

На миг на его лице проступила обескураженность. Потом он вновь принял невозмутимый вид. Помолчал, разглядывая мои носки, усмехнулся невесело и сказал:

- Ладно! Поживем - увидим, - уселся в кресло и повелительно качнул подбородком в сторону другого, - садись, поговорим о делах.

Я попытался разместиться с достоинством. Это было непросто: меня то тянуло вольготно раскинуться, то, напротив, съежиться на краю - харизма дяди Вадима продолжала действовать на меня угнетающе.

- Что там за невнятная суета в школе? - он неопределенно пошевелили жилистой кистью и посмотрел на меня испытующе, будто по-прежнему в чем-то сомневаясь, - объективки расширяют...

Я изыскал подходящую позу и, даже, смог вытянуть ноги. Теперь осталось решить, как докладывать. Корчить из себя рядового школьника, пожалуй, уже поздно, но и высовываться далеко из своей раковины тоже было бы опрометчиво.

- Про практикантку из США вы же в курсе? И про то, что ее опекают? - я многозначительно посмотрел на дядю.

- Обычное дело, - откликнулся он и уточнил, - в смысле, что опекают - обычное. Вы-то тут при чем?

- У меня только гипотеза, - неуверенным тоном сказал я.

- Давай, - кивнул он.

- Мы с этой практиканткой тесно пересекаемся. Она помогала нам с агитбригадой, поедет с нами на майские в поисковую экспедицию.

- Что за экспедиция? - дядя Вадим заинтересованно подался вперед.

- По местам боев, на несколько дней

- Вам это когда объявили? - он был явно удивлен. - Мне Татьяна Анатольевна ничего об этом не докладывала...

- Да нет, - я поморщился, - не объявляли. Это я предложил, после победы на районе и, вроде, эта инициатива прошла.

- Кому предложил? - быстро спросил он.

- Да... - я принял максимально простецкий вид, - этой, новой, Светлане Витальевне, завучу по внеклассной....

- Ага, - в глазах у дяди Вадима мелькнуло какое-то свое понимание, и он повторил задумчиво, - Ага. Агаганьки... И эту американку, значит, туда же затащили...

- Да не затащили, - поправил я его, - она сама напросилась. При мне это было, в столовой.

- Странно, - дядя Вадим откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно, на купол собора, - странно. Ты, - он мазнул по мне настороженным взглядом, - с этой Светланой Витальевной часто общаешься, да?

Я постарался выдержать нейтральный тон:

- Да нет, не особо. По агитбригаде она нам помогала тем, что не мешала сама и другим мешать не давала. Сейчас вот прорабатывает идею с этой поисковой экспедицией на майские. Как сказала: "по своим каналам".

- По своим каналам, - эхом повторил дядя Вадим, - понятно... Кстати, а что искать-то собираетесь?

- Останки, личные вещи, оружие, - отрапортовал я.

- Что?! - он дернулся, точно получив в ягодицу шилом, - что?!

- Останки, личные вещи, оружие, - повторил я ровно.

Он закрыл ладонями лицо и сидел так секунд пять, успокаиваясь. Когда отнял руки, то взгляд его был недобр:

- Ты хоть понимаешь, что такое бесхозное оружие у школьников?

- Понимаю. Никакого бесхозного оружия. Никто нас одних или, даже, с педагогом, не отпустит. Все будет по-взрослому: пара офицеров на руководстве, работаем во взаимодействии с местной милицией, транспорт подгонят, палатки и консервы выдадут.

- А как человеческие останки выглядят, ты представляешь? - он попытался зайти с другой стороны, - каково детям в них копаться?

- Ага, - усмехнулся я, - детям... Вы в этом возрасте, полагаю, и курили уже вовсю, и дрались до крови, а то и похуже.

Он зашипел как кот:

- Да при чем тут это!

- А вы взгляните, - предложил я, - на это с профессиональной точки зрения, как на форму идеологической работы, - выдержал небольшую паузу и продолжил: - Из этого, если взяться за дело по уму, можно много взять. Да, это дело - не для всех. Будет большой отсев. Но вот те, кто останутся - это будет очень, очень крепкий актив. Понимаете, - я начал непроизвольно горячиться, - из этого же можно сделать целое движение! Настоящий, живой военно-патриотический клуб в рамках ВЛКСМ вокруг этого закрутить! Мальчики будут приходить на военную романтику, девочки - на крепких настоящих мальчиков... Летом - экспедиции, с осени по весну - разбор материала предыдущей и подготовка к следующей...

- Спокойней! Спокойней, не гоношись ты так... Понял я тебя, понял, - он поморщился, словно от зубной боли, - с вами, что ли, поехать? - задумчиво вопросил в воздух, - сколько дней там запланировано?

- С третьего по девятое.

- Ладно, - он тяжело вздохнул, - подумаю.

Встал и подошел к двери. Перед выходом обернулся и многозначительно постучал пальцем по наличнику:

- А с Томой смотри - я не шучу.

Дверь закрылась, но лишь секунд на пять. Потом распахнулась, и дядя Вадим опять появился в комнате. На лице его была непривычная растерянность:

- Заболтал ты меня, - покачал с укоризной головой, - я что хотел тебя предупредить... Агитбригада с Невского района поменяла свою программу. Завтра на городе они по "Малой Земле" выступление дадут, - и он впился в меня испытующим взглядом.

- Быстро подсуетились - две недели как из печати вышло... - удивился я. Потом подумал и пожал плечами, - да и пофиг, если честно. Мы для себя делали. А как это объяснить ребятам... Я до завтра слова найду. Спасибо, что предупредили.

- Ну-ну, - невнятно сказал дядя Вадим, и мне послышалось в его голосе легкое одобрение.

Потом пришла раскрасневшаяся от пробежки по морозцу Томка, и нас позвали на ужин. Он прошел в теплой товарищеской обстановке, только будущая теща, успевшая пошушукаться с братом накоротке, все время смущенно отводила взгляд.

Была подана отварная картошка ("еще та самая" - напомнила мне вдруг развеселившаяся Тома) и тушеная курица.

Обычно тушеная курица - блюдо совершенно не поэтичное и прямолинейное, но Томина мама с помощью всего лишь сметаны и хмели-сунели сотворила маленький шедевр, и кот Василий терся и урчал под столом, потеряв последние остатки достоинства.

- Это просто кулинарная поэма какая-то, - похвалил я, с азартом собирая корочкой потрясающий соус, - был бы один - сейчас тарелку бы вылизывал. Надеюсь, - покосился многозначительно на Тому, - секретные семейные рецепты передаются из поколения в поколение.

- Да, - кивнула та, - потихоньку. Я уже научилась определять, кипит вода в чайнике или нет.

Сидящий напротив дядя Вадим закашлялся.

- Люба! - сипло возмутился он.

- Что - Люба?! Девочка в спецшколе учится! Английский - каждый день! Через год - поступать! - зачастила мама.

- Не волнуйся, - я положил свою ладонь поверх Томиной кисти, - научу.

Она молча улыбнулась мне. За столом наступила тишина.

- Эх, хорошо, - подвел я черту, с сожалением глядя на опустевшую латку. Поднялся, - спасибо, тетя Люба, сегодня было еще вкуснее, чем обычно. Пойду - уроки еще и не начинал делать.

Томка выскочила за мной в прихожую.

- Я буду с тобой, - шепнула мне на прощанье, вся светясь какой-то мечтой.

От неожиданности я мигнул. Как жаль, что я не могу позволить себе жить такими вот мгновениями. Хотел бы я наслаждаться лунным светом, падением снега и лепестками вишни. Петь песни, дарить цветы и пить вино. И плыть, плыть беззаботно по течению жизни, как сосуд, что увлекается куда-то неторопливым течением реки...

Но нет, не могу.

Зато могу помнить такие моменты. Я так и нашептал в ушко:

- Солнце мое, я это не забуду.